Анатоша Одуванчиков в стране краснокожих

8. СБОРЫ В ДОРОГУ

Меня разбудил громкий, веселый голос:

— Эй, вы, лежебоки — вставайте!

Это было совсем не похоже на обычное, московское, теткино: «Вставай, Анатошенька, вставай, мое золото!»

Я открыл глаза и в окружающей меня темноте протянул руку к тому месту, где, по моим соображениям, должен был находиться электрический выключатель.

В этом было нечто роковое! В третий и в последний раз за эту ночь я схватил Васькин нос и старательно повернул его вправо… Электричество не зажглось, зато Васька замычал что-то настолько угрожающе, что я сейчас же отдернул руку.

Заскрипели ворота сарая, и на тесовую крышу, на сено и на фигуры спящих ребят весело брызнули солнечные лучи. Ребята спали, плотно завернувшись в легкие покрывала. Они подбили себе под головы сена и, покрыв его концом покрывала, соорудили себе, таким образом, подушки. Единственные принадлежности их костюмов — трусики — валялись тут же, на сене. Значит, они спали совсем голые? Здорово! Так вот как надо спать на сеновалах! Что ж, при таком способе это, пожалуй, занятие несложное.

Над краем сена показалась голова дяди Феди:

— Ты что же это, одетым спал? — спросил он строго меня.

— Видишь ли… — забормотали, — я, собственно, не заметил…

— Ладно. Сейчас мы это кончим, раз и навсегда. Ну, будете вы вставать или нет? — гаркнул он на ребят.

Мы соскочили с сеновала и выбежали на двор.

— Трусики у тебя есть? — спросил меня дядя Федя.

Увы. В чемодане, в двух корзинках ив четырех узлах было все, до теплых фуфаек и лакричного порошка включительно, но трусиков там не было.

Тетя Лиза пришла мне на помощь, и через пять минут я гордо вышел на крыльцо в старых Юркиных трусиках и в Васькиной спортсменке, с открытой шеей и рукавами.

Юрка посмотрел на мои руки и на шею, сравнил их со своими и фыркнул:

— Эх, ты, презренный бледнолицый!

Крыть мне было нечем. По сравнению с ним и с Васькой, я действительно был бледнолицым.

С непривычки, холодная колодезная вода обожгла мне кожу, но кружка парного молока и здоровенный ломоть белого хлеба примирили меня с жизнью.

— Ну, ребята, живо собирайтесь! — скомандовал дядя Федя.

Путь предстоял долгий, и я решил запастись, по возможности, всем необходимым.

Метод же для этого я применил следующий: все содержимое чемодана, корзин и узелков вытряхивалось на пол в правом углу комнаты, а затем те вещи, которые надо было взять с собой, перебрасывались в противоположный угол. Таким образом, можно было наверняка избежать путаницы.

Через обеденный стол полетели: осеннее ватное пальто, на случай холодной погоды, башмаки, калоши, две фуфайки, запасная курточка и брюки, шесть пар носков, подушка, одеяло, две простыни, две книжки — Майн Рида и Густава Эмара, банка гуталина, сапожная щетка и множество других, с моей точки зрения, необходимых вещей. Я только что закончил эту тяжелую работу, как в комнату вошел дядя Федя.

— Это что? — спросил он, указывая на вещи в правом углу комнаты.

— Это ненужное, остается, — ответил я.

— А это?

— А это с собой.

— Так-с.

Дядя Федя подошел к куче вещей, отобранных на дорогу, и через стол полетели обратно: сапожная щетка, гуталин, Густав Эмар, Майн Рид, две простыни, одеяло, подушки, шесть пар носков, курточка, одна фуфайка, калоши, башмаки и осеннее ватное пальто.

Остались только брюки и одна фуфайка.

— Давай сюда покрывало, сандалии, полотенце, мыло, зубной порошок и щетку…

Я метался, как угорелый, отыскивая называемые им вещи.

— Кружка и ложка есть?

Таковых не оказалось.

— Попроси у тети Лизы. И пусть она тебе старый вещевой мешок даст… Марш!

На столе, в кухне, нас ожидала целая куча сʼестных припасов: восьмушка чая, фунтов 5 сахара, столько же гречневой крупы, немножко риса, сливочное масло в банке, соль, лепешки и целый каравай черного хлеба.

Все это мы распихали по своим вещевым мешкам. Ноша вышла порядочная. У Юрки, кроме того, в руках были удочки, а у Васьки за плечом монтекристо[1].

Дядя сделал нам генеральный смотр и затем произнес короткое, но внушительное напутственное слово:

— Не тонуть. Сырой воды не пить. С ребятами по дороге не драться. Должны быть дома через 4 дня — в среду, к вечеру, до захода солнца. Трогай!

Юрка заиграл на губах буденновский марш, мы подхватили и бодрой походкой вышли за ворота усадьбы.