Анатоша Одуванчиков в стране краснокожих

9. ГРЕБЕЦ-ЧЕМПИОН

Я видел лодки в Москве, на Патриарших прудах. Они были ярко раскрашены в красный, голубой и белый цвета. У них были аккуратненькие скамеечки, а сзади красиво выточенные спинки, на которые можно было удобно откинуться. Я часами наблюдал, как эти лодки, наполненные веселыми и нарядными молодыми людьми и барышнями, кружатся по темно-зеленой воде Патриаршего пруда, и должен сказать, что к гребному спорту у меня выработалось самое снисходительное отношение. Я не предвидел каких-либо трудностей в этом пустяковом занятии. Стоит только сесть на среднюю скамейку, лицом к корме, крепко зажать в руки весла, занести их подальше, опустить в воду и, красиво выгнув грудь, откинуться назад. Вот и все.

Поэтому я не нахожу ничего предосудительного в том, что по дороге от усадьбы до реки я кое-что рассказал своим спутникам о моих победах в гребных состязаниях и о поставленных мною рекордах. Ребята отнеслись к моим рассказам с полным доверием, да я и сам, признаться, почти верил в них: эка, подумаешь, невидаль, загребать воду двумя длинными лопатами, тем более, что теоретически я отлично знал, как это делается. Лодка, в которой нам предстояло совершить длинное и интересное путешествие, оказалась совершенно непохожей на те раскрашенные игрушечки, которыми я любовался в Москве. Черная, грязная, облитая и изнутри и снаружи каким-то темным липким клейстером (впоследствии я узнал, что это «вар» — смола с дегтем, — которым мажут лодки для избежания течи), она возвышалась над водой всего на каких-нибудь четверть аршина. Юрка совершенно свободно, как по земле, прошел по ней до крайней скамеечки.

— Ну, кто на весла? — спросил он.

— Да кто же, как не Толька? Уж ему и книги в руки, — решил Васька. В тоне его голоса чувствовалось неподдельное уважение. Я пробормотал несколько слов о том, что я хотя и давно не тренирован, но, как чемпион, могу показать им настоящую классную греблю, и что если они спешат, то я готов приналечь, — и с этими словами решительно ступил на дно лодки.

В ту же секунду лодка покачнулась направо, я пригнулся налево; лодка покачнулась налево — я пригнулся направо… Так как в ближайшем будущем нельзя было предвидеть конца этой бешеной пляске, то я счел за лучшее сесть на дно и слегка успокоиться от пережитых волнений.

— Да лезь же ты, тюря, на весла! — хохотал надо мною Юрка. — Эх ты, гребец-чемпион, в лодку влезть не умеешь!

Я вспылил:

— Разве это лодка? Это калоша какая-то! Лодка должна быть настоящая, без обману. У нас в Москве в любой лодке хоть гимнастику делай, а в этой пошевельнуться нельзя!

Кое-как на карачках добрался я до средней скамейки.

— Ну, садись, разбирай весла! — командовал Юрка. — Васька, отчаливай!

Сесть — дело не мудрящее, но как сесть — вот в чем вопрос. Где у этой проклятой лодки перед, где зад? Я твердо помнил, что на московских лодках гребец садится к тому концу лодки, где находится выгнутая спинка, сквозь столбики которой продеты шнурки от руля.

А у этого странного сооружения не было абсолютно никаких ориентировочных пунктов.

Я сел.

— Тюря! Куда ж ты носом к носу уселся? — заорал Юрка. — К корме повернись!

— А то на ней написано, что ли, где нос, где корма? — огрызнулся я, поворачиваясь.

— А сам не видишь?

— Что ж сам, обязан я, что ли, над такими пустяками голову ломать? Вот у нас в Москве, если у лодки нос, так уж это действительно нос — каждому понятно и ясно…

— Греби, греби, нечего там! — прервал меня Юрка.

— Что ж такое «греби,» пожалуйста, сколько угодно! — я вставил уключины и вложил в них весла. Подавшись вперед, я занес их к носу лодки на всю длину своих рук и, погрузив их в воду, лихо откинулся назад. Оба весла глубоко вʼелись в воду, и ручками весел меня потянуло кверху. Я навалился на них животом и вырвал их на поверхность.

— Легче! Тю!.. — заорал Юрка, но, захлебнувшись целым потоком воды из-под правого весла, подавился на полуслове; «ря» у него так и не вышло. Сзади меня слышался злорадный хохот Васьки:

— Ай да гребец! Ай да чемпион! Полей его еще! По…

Договорить он не успел: красивым, изогрутым движением я занес весла назад, но левое при этом врезалось в воду. Я рванул его и полил Ваську не хуже, чем дворник мостовую. Затем я почувствовал, что оба весла уперлись во что-то твердое, получил толчок в грудь и свалился вверх ногами на дно лодки.

Васька, перешагнув через меня, уселся на мое место.

Наконец, я понял, в чем дело: оказывается, я вʼехал в какое-то сухое дерево, нахально торчащее из воды на самой середине реки. Я попробовал высказать несколько глубоких мнений о том, что деревьям вообще расти в реке не полагается и что если бы в Москве на Тверской насажать где попало деревьев, так за это милиция по головке не погладила бы…

Я смотрел, как ловко, без всяких усилий, греб Васька, и впервые, пожалуй, начал отчетливо понимать, что между теорией и практикой есть большая разница.