Ангел-мститель (СИ)

И опять мне пришлось долго ждать. С весьма слабой надеждой, по правде говоря. Насколько мне было известно, никто и никогда не задавал потерпевшим поражение хранителям прямых вопросов. Кроме, контрольной комиссии, конечно. Ну, и ладно — в конце концов, нужно оправдывать репутацию склонного к нестандартным действиям оригинала. А если эти на меня нажалуются — отобьюсь. В первый раз, что ли? Скажу, что мои действия были одобрены руководителем отдела внешней защиты (О, выучил, наконец!). Косвенно. Разыскал же мне его Стас для чего-то!

Вдруг до меня донесся совершенно другой голос — ровный, монотонный, с легкой хрипотцой.

— Я Вас слушаю, — безжизненно произнес он.

Я шумно перевел дыхание. Вот и славненько — теперь все от меня зависит. Не отвертится — я в жизни не поверю, что ему на репутацию пусть даже бывших коллег плевать!

— Здравствуйте, — ответил я, собираясь с мыслями. — Постараюсь отнять у Вас как можно меньше времени. Вы не могли бы охарактеризовать Вашу бывшую подопечную?

— Зачем? — спросил он без малейшей тени удивления. — Ее больше не существует.

— Еще и как существует! — хмыкнул я. — И мне жить спокойно не дает!

— О моей подопечной такого сказать было нельзя, — никак не отреагировал он на мою попытку оживить разговор. — Именно поэтому я и говорю, что тот человек, который доставляет неудобства Вам, не имеет никакого отношения к тому, которого знал я.

— Позвольте с Вами не согласиться, — возразил я. — И привести в доказательство следующие факты: Ваша… ее, кстати, сейчас Мариной зовут… так вот, Марина — подруга моей подопечной, которая одновременно является моей женой — я в видимости работаю. Меня Марина раскусила практически в момент нашего знакомства, но заговорила об этом вслух относительно недавно. После чего, как Вы догадываетесь, к ней направляли и хранителей, и целителей, и даже карателей — она любые попытки воздействия воспринимает в штыки.

— Это — ее личное дело, — бесстрастно заметил он.

— Нет уж, извините! — начал уже раздражаться я. — Ее агрессивность не на пустом месте взялась! Как мы с Вами оба прекрасно знаем, при возрождении глубинная сущность человека остается неизменной. Вот я и должен в ее сущности разобраться, раз уж нам с ней никуда друг от друга не деться. Я не успел Вам еще один факт изложить — она сейчас сотрудничает с карателями по искоренению зла, к которому у нее обнаружились яркие способности, а я у них — нечто вроде посредника. И как прикажете мне с ней общаться, если она во всех хранителях — Вашими, не исключено, стараниями! — ничего, кроме смирительной рубашки не видит?

— Я понял Ваш намек, — все также бесчувственно отозвался он, — но потому я и не вижу смысла в этом разговоре, что мне никогда не приходилось особо активно на нее влиять.

— Никогда? — недоверчиво спросил я, пытаясь представить себе мирную и податливую Марину.

— Никогда, — спокойно повторил он. — Она была очень спокойным и уравновешенным человеком, живущим в окружении любящих и желающих ей только добра людей. Она никогда не рвалась в лидеры и потому не нажила себе ни единого врага. И когда у нее случались редкие вспышки раздражения, мне достаточно было напомнить ей о близких — и она сама подавляла в себе недовольство, а мне оставалось лишь порадоваться ее умению отвечать добром на добро.

Я вдруг вспомнил Татьяниных родителей, искренне желающих ей одного только счастья и благополучия, и ее молчаливое кипение в ответ на их настойчивость.

— Но вспышки все же были? — задумчиво переспросил я. — В ответ на что-то конкретное?

— Разумеется, были, — терпеливо ответил он, — люди никогда не бывают довольны абсолютно всем. Но они были настолько кратковременными, что моего вмешательства практически не требовалось. Именно поэтому конец… — впервые запнулся он, — показался мне настолько неожиданным. На какое-то мгновенье ее словно подменили — и этого мгновенья оказалось достаточно, что она сама, своими руками, в каком-то упоении уничтожила свою жизнь и все, что было создано в ней ее, и не только ее, руками.

Меня так и подмывало спросить: «Как?», но, честное слово, язык просто не повернулся. Кроме того, внезапно в голову мне пришел куда более важный вопрос.

— Подменили? — протянул я. — А может, браконьер вмешался?

— Нет, — коротко ответил он. — Проверяли. Иначе бы она просто не получила еще одну последнюю жизнь.

— Вы уверены, что совсем последнюю? — с нажимом спросил я в надежде, что мои давние подозрения окажутся несостоятельными.

— По крайней мере, так мне сказали по окончании расследования, — уклончиво ответил он.

— Но ведь Вы не можете не понимать, — медленно проговорил я, — что ее ждет, если она не прекратит упорствовать в своей уверенности, что хранители бесполезны…. нет, даже вредны?

— Она уже не является моей подопечной, — возразил он мне. — Я больше не несу ответственности за ее мировоззрение.

— А за то, что привело ее к этому мировоззрению, Вы тоже ответственности не несете? — процедил я сквозь зубы.

— Я несу полную ответственность, — забубнил он, словно в сотый раз эти слова повторял, — за то, что неправильно выбрал свое признание, и считаю безусловно справедливым отстранение меня от каких бы то ни было земных контактов.

У меня мелькнула страшная мысль, что придется-таки признаваться Марине, что и среди нас встречаются узколобые приверженцы инструкций. А потом лет двадцать доказывать, что только встречаются, а не преобладают.

— Значит, что, — с тихой злостью произнес я, — неправильно выбрал призвание, наломал дров, посыпал голову пеплом и умыл руки? И пусть горят эти дрова синим пламенем?

— А что я могу сделать? — отозвался он с первым проблеском чувства в голосе. Ничего-ничего, я с него сейчас окалину безразличия собью — как с Татьяны, когда она дуться начинает.

— Поговорить с ней! — рявкнул я. — То же самое ей сказать. Извиниться хотя бы. Попробовать объяснить ей, как трудно…. почто невозможно работать с человеком, который все держит внутри. Показать ей, что мы хоть и не люди, но и не боги и не обладаем ни всесилием, ни всезнанием, ни безошибочностью. Рассказать ей, что наши провалы не только для людей трагедией оборачиваются…

— Меня лишили права появляться на земле, — вернулся он к тону актера, уже десять лет играющего одну и ту же второстепенную роль в скучной пьесе.

— А Вы его назад просили? — усилил нажим я — очень не хотелось самому с Мариной объясняться. — Хотя бы единожды — чтобы грех с души снять? Или предыдущие заслуги не позволили перед каким-то человечишкой унижаться?

— Это было мое первое задание, — тихо произнес он. — И хорошо, что моя профессиональная непригодность обнаружилась так быстро. Я больше не смогу подвергнуть опасности ни одну жизнь.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Которые стремительно разбежались во все стороны, отбиваясь от меня яркими картинами-вспышками. Вещь в себе, которой была моя Татьяна, пока я не вытряхнул ее наружу. Тоша, начавший заикаться от одного только предложения выйти из невидимости во время своего второго задания. Неизменно дружелюбная Галя, нагонявшая на него тоску, потому что ее не от чего, как ему казалось, было хранить. Я… Ладно, мы с Татьяной, показавшие ему все скрытые от поверхностного взора перипетии этой сумасшедшей человеческой жизни…

— Вы знаете, — заговорил я, старательно подбирая слова, — я уже давно считаю, что наша работа на земле в одиночку скорее вредит делу. Особенно, для начинающих. У меня есть коллега, который сейчас на земле во второй раз и с которым мы очень тесно общаемся. И ему это общение — по его собственным словам — не раз помогло. Вам просто, в отличие от него, не повезло.

— Не нужно меня оправдывать, — холодно заметил он.

— А я и не собирался, — фыркнул я. — Меня Марина волнует. Она тоже с ним знакома и, насколько я ее знаю, вполне сможет сделать правильные выводы из Вашей истории. А ей это сейчас очень нужно, поверьте мне — в ней все еще есть та скрытность, о которой Вы говорили, и которая превращает ее участие в операциях карателей в чрезвычайно опасное мероприятие.

— Посыпать голову пеплом, как Вы выразились, я не буду, — произнес он тоном, не допускающим никаких дальнейших уговоров. — Моя некомпетентность привела к гибели человека, и на фоне этого факта любые подробности выглядят несущественными.

— Хорошо, хотя позвольте мне Вас уверить, что Вы глубоко недооцениваете способность людей к пониманию, — не сдавался я по приобретенной на земле привычке искать выход даже в очевидном тупике. — Но, может, Вы позволите мне рассказать ей Вашу историю? Я более чем понимаю, как тяжело Вам об этом вспоминать, но ей просто необходимо увидеть другую сторону медали. Если Вы и от этого откажетесь, Вы фактически подтолкнете ее к тому же самому концу, что и в прошлый раз.

Я нанес ему этот удар ниже пояса, даже глазом не моргнув. И в тот момент я окончательно понял, что земная жизнь полностью уничтожила в моем сознании границу между «они» и «мы». У меня остались только «мы». В смысле, «мы» и «Мы» — причем последнее относится к людям. И ради того, чтобы выручить одного из «Нас», я без малейшего колебания выкручу руки любому из «нас».

Уй, слава Богу, что заглавная буква в мыслях не отражается.

Святые отцы-архангелы, обращаю ваше внимание на то, что последнее умозаключение подразумевало под собой стремление восстановить утраченное самоуважение бывшего коллеги посредством фигурального выкручивания рук его бывшей подопечной, поднятых — опять-таки фигурально — на светлую память о его трагической судьбе.

Я вдруг заметил, что он все еще молчит. Вот черт, и как мне последующие недозволенные приемы отцам-архангелам объяснять?

— Что именно Вас интересует? — спросил, наконец, он.

Я с облегчением перевел дух.

— Давайте начнем с самого начала, — решил я проверить его искренность, сопоставив его слова с обрывками информации, рассказанной мне Стасом. — Вернее, с самого конца. Как Вас отозвали, когда она… ее не стало?

— Меня не отзывали, — коротко ответил он. — Когда я понял, что… хранить мне больше некого, я сам немедленно вернулся, чтобы предстать перед контрольной комиссией. Ее заседание, правда, почему-то отложилось — очевидно, внештатники на месте свидетельства собирали. Но это и хорошо — у меня было достаточно времени, чтобы подготовить свой доклад, отбросив ненужные объяснения и оставив лишь значимые факты. В конце его я обратился к ним с просьбой подвергнуть меня распылению.

— Вы… что?! — чуть не задохнулся я.

— Мне это представлялось вполне логичной расплатой за преступную халатность, — просто объяснил он. — Расследование, однако, затянулось. Мне пришлось многократно написать объяснительные записки, с акцентом на различные особенности поведения моей подопечной. Для целителей — насколько она была устойчивой в стрессовых ситуациях. Для карателей — не было ли у нее проявлений скрытого стремления к саморазрушению. Для наших… извините, для хранителей — не ощущалось ли в ее поведении воздействие темных сил. Во время расследования я находился в изоляции…

— В здании с кучей закрытых комнат? — решил я блеснуть своими собственными воспоминаниями.

— Насчет закрытых не знаю — я не пытался выйти, — ответил он. — Только когда меня вызывали на заседания комиссии и на беседы в различные отделы. В конце концов, комиссия пришла к выводу, что мои действия строго соответствовали предписанным правилам, и мне предложили вернуться к работе.

— А Вы не пытались проанализировать случившееся, — с любопытством поинтересовался я, — на предмет того, где и как можно было поступить иначе?

— Разумеется, — признался он, — но любые иные действия шли бы вразрез с нашими инструкциями. Об этом, разумеется, и речи быть не могло — я был не вправе прикрывать критикой тысячелетиями отработанных правил свое неумение проникнуть в психологию вверенного мне человека.

Вот чудак-ангел! Не довелось ему на земле пожить. Рядом со мной. Давно бы уже понял, что правила тысячелетиями отрабатываются только для того, чтобы меняться — согласно постоянно развивающейся земной действительности. Меняться, правда, теми, у кого духу на это хватает. Или нахальства. Нет — стремления идти в ногу с неизменно прогрессирующим под благотворным небесным влиянием человечеством. Вот я и говорю — жаль, что ему не посчастливилось под моим началом поработать.

— От дальнейшей деятельности в роли хранителя я отказался сразу, — продолжал тем временем он. — Такой риск я просто не мог себе позволить. Наименьшая переквалификация требовалась для работы заместителем. Мне хватило одного дня на земле, чтобы понять, что любой человеческий поступок может оказаться шагом к тому концу, который встретила моя подопечная. Это сразу сузило мои поиски дальнейшего занятия, закрыв мне дорогу как к целителям, так и к карателям. Да и к внештатникам, впрочем, тоже — их вмешательство также может влияние на судьбу человека оказать. Так я и оказался у снабжателей — на максимально возможной промежуточной должности: я получаю оформленные документы от тех, кто принимает сигналы с земли, и передаю их тем, кто принимает по ним решение.

— А Вы когда-нибудь слышали поговорку «Клин клином вышибают»? — не удержался я.

— Нет, — равнодушно ответил он, не выказав ни малейшего желания узнать, к чему я веду.

А вот отсутствие любопытства всегда меня задевало… Уй, нет — Господи, сделай так, чтобы до Татьяны не дошло! Ты же не допустил однажды до ее сведения, как я врал во время первого вызова на контрольную комиссию о причинах своего ей явления — соблюди, пожалуйста, сложившуюся традицию!

— Очень полезная, между прочим, мысль, — понадеялся я на сознательность главы родного ведомства. — Имеется в виду, что когда в жизни происходит что-то неприятное… или тяжелое, нужно обязательно повторить эксперимент. Чтобы научиться правильно реагировать.

— Вы знаете, — помолчав немного, отозвался он, — земля… вышибла из меня слишком многое, и мне бы хотелось сохранить… все, что осталось.

Ну, и ладно. Его право, в конце концов. Вот если бы он остался хранителем, да оказался на земле, да попал мне в руки — тогда другое дело… А так — ему виднее, что ему здесь хранить.

— Да это так — к слову вспомнилось, — решил я больше не испытывать его терпение. — Не сочтите, что я как-то давить на Вас пытаюсь — и так Вам огромное спасибо. Мне теперь с Мариной говорить намного проще будет. Еще раз извините, что столько Вашего времени отнял.

Спать я в ту ночь так и не пошел. Во-первых, за окном уже совсем рассвело — не хватало еще, чтобы Татьяна раньше меня проснулась и пошла завтрак готовить. А во-вторых, все равно бы не заснул — мыслей в голове роилось видимо-невидимо. Сподобился, наконец, из первых рук узнать, что может любого из нас ждать… Нет, не любого — только того, кто, как лошадь зашоренная, по глубокой борозде тащится, не задумываясь, куда она ведет.

Одним словом, когда Татьяна встала, я — как и положено заботливому хранителю — уже трудился вовсю на кухне над завтраком. Во время которого и выяснилось, что она ночью меня застукала. Я еще удивляюсь, как она меня прямо тогда за плечи трясти не принялась, чтобы я ей немедленно доложил о причинах столь необычного поведения! Точно бы инфаркт получил — не говоря уже о том, что перед бывшим коллегой полным неврастеником выглядел бы, сбежавшим посреди разговора от душераздирающих подробностей его истории.

Но на то, чтобы загнать меня в угол постепенно (втихомолку посмеиваясь над моими судорожными попытками представить дело так, словно меня ночью жажда замучила — вышел водички хлебнуть), ее неожиданного терпения не хватило — сразу вывалила на меня все результаты своей ночной слежки. И слава Богу — я тут же решил максимально придерживаться правды и свалил все на йогу. В самом деле, день такой нервный выдался — вполне логично было попытаться отвлечься от мирских пертурбаций. Вроде, поверила.

Честное слово, мой дар убеждения иногда даже меня самого удивляет!

И в последующие две недели, стоило ей — по привычке — начать гадать на пустом месте, что может происходить у Марины в голове, мне достаточно было напомнить ей ее же слова о важности доверия и терпения — она пристыжено замолкала. И даже Тошу потихоньку от меня не теребила. По-моему. Он бы мне проболтался. Наверное. Хотя он уже так увлекся поручением Марины, что, похоже, ничего вокруг не замечал.

Я пару раз спросил у него (вскользь, разумеется), что он там для нее насобирал. Он только головой покачал — никогда, мол, не предполагал, что можно так долго столько народа обманывать. Безнаказанно — судя по его тону, это было ключевое слово. И добавил, что теперь полностью согласен с Мариной — такое никому спускать нельзя! — и будет очень рад, если ей удастся этих мошенников к стенке прижать.

Я только плечами пожал — как я уже не один раз говорил, человеческие преступники никогда меня не интересовали. Для них органы правосудия существуют — как земного, так и небесного. А моя задача — о Татьяниной безопасности заботиться.

В свете же ее ухода с работы эта задача заблистала вдруг яркими, радующими глаз красками. Вы можете себе представить разницу в ощущениях ангела-хранителя, который, вместо того, чтобы вздрагивать ежеминутно, представляя себе все те опасности, которым может подвергнуть себя его слабо управляемый даже на близком расстоянии объект хранения, спокойно оставляет его дома — в уютной, знакомой обстановке, где ему ничего не грозит, поскольку все потенциальные возможности риска предусмотрительно устранены вышеупомянутым ангелом? Я знаю, что не можете — просто поверьте на слово.

Я ждал этого сладкого момента с огромным нетерпением и в предвкушении честно заработанной долгими годами безропотного и тяжкого труда передышки.

Татьяна, добрая душа, доказала мне всю тщетность моих ожиданий в первый же день своего декретного отпуска.

Вернувшись вечером домой, я прямо с порога учуял что-то неладное. Носом. Меня встретили запахи, которые обычно возникают в столовой средней руки, когда в ней проходят практику студенты-первокурсники. Ноги сами понесли меня в зону бедствия. Спасать то, что можно еще спасти. Если можно.

Отправив ее из кухни, чтобы не задеть ее чувства вопросами о том, как ей удалось пересушить, пережарить и пересолить столько продуктов одновременно, я в очередной раз вспомнил добрым словом Франсуа и Анабель, открывших для меня волшебные свойства соусов, способных отвлечь внимание даже истинного гурмана от чрезмерной экстравагантности основного блюда.

В целом, ужин вышел вполне съедобным. С легким, правда, привкусом экспериментальной кухни. Произведения которой могут даже вызвать интерес знатока. Один раз. На что я и намекнул Татьяне, предложив впредь придерживаться хорошо проверенных временем блюд, а главное — рук, ими занимающихся.

Одной, однако, катастрофой Татьяна — тоже, видимо, с нетерпением ожидавшая прихода ничем… нет, никем не стесненной свободы — решила в тот день не ограничиваться. Не моргнув глазом, она сообщила мне, что убрала квартиру. Всю. В мое отсутствие. Глаза у меня сами собой метнулись к окнам на балконе, и сердце тут же ринулось в пятки. Застряв по дороге в набитом результатами неудачного эксперимента желудке. Я привстал, чтобы облегчить ему путь к искомому пункту назначения. Затрепетав от благодарности, сердце рухнуло вниз, стремясь оказаться как можно дальше от любых мест-приемников Татьяниных сюрпризов.

Она вымыла окна. Стоя на подоконнике пятого этажа. Еще и размахивая, небось, при этом руками — от восторга, что никто не призывает ее робким голосом к благоразумию. Когда трудолюбие переходит в маниакальное саморазрушение, его так и следует называть. Я понял, что этому безобразию нужно пожить конец. Немедленно и любой ценой. Иначе с нее станется завтра по магазинам самой отправиться. Уф, прямо мороз по коже пошел!

Я развернул перед ней весь спектр вариантов отдыха — всех тех вариантов, о которых она с такой тоской вздыхала каждый рабочий день. Не подошел ни один. Женщина — что еще можно сказать! Как обычно — ей нужно то, чего нет, а когда оно появляется, уже не хочется. В точности, как с одеждой: пустой шкаф — нечего надеть, набей его битком — тоже самое. Единственное, что мне удалось из нее выдавить — это обещание не заниматься никаким физическим трудом в мое отсутствие. Слово свое она обычно держала, но я все же решил — на всякий случай — возвращаться домой как можно раньше.

Не вышло. На следующий день на меня свалилась — в самом прямом смысле слова — дополнительная работа. Не успел я отъехать от офиса своих относительно новых клиентов, нервно пытаясь себе представить, что Татьяна придумала на сей раз, как на глаза мне попалась отчаянно размахивающая руками на тротуаре девушка. У нее было такое лицо, что нога моя надавила на педаль тормоза без малейшей команды головы.

Рывком открыв дверь, она на одном дыхании выпалила, не подвезу ли я ее на соседнюю с Татьяниным офисом улицу и сколько это будет стоит. Автоматически я назвал сумму, которую сам не раз отдавал таксисту, когда требовалось побыстрее к Татьяне вернуться. Девушка радостно кивнула и впорхнула на переднее сиденье.

Ладно, у человека явно что-то случилось, отчего же не помочь, подумал я. Всю дорогу она причитала о матери, улетающей в отпуск, о ее звонке из аэропорта и об утюге, скорее всего, оставленном дома включенным. Я не мог не согласиться с ее умозаключениями о внимательности и собранности, особенно перед долгой отлучкой из дома. И когда девушка выскочила из машины, рассыпаясь в благодарности и с удовольствием протягивая мне деньги, меня вдруг осенило.

Дело в том, что прислушиваясь к Тошиным рассказам о Галиной дочери, я уже давно обратил внимание на количество упоминаемых им вещей. Объем багажа, который потребовался девочке для однодневной поездки загород, только укрепил мои подозрения. Составив по памяти примерный список того, чем следует обзавестись в преддверии появления в доме младенца, я решил прикинуть, во что это все обойдется. Результаты привели меня в легкий ступор.

И я думал, что сотворение ребенка относится к великим тайнам мироздания? Точно, думал — по незнанию, что за великими тайнами скрываются величайшие. Именно скрываются — чтобы интересующийся не облился холодным потом и не признал во всеуслышание, что все познать все равно невозможно, а потому пусть загадки космического масштаба загадками и остаются.

Как им удается этих детей вырастить, если уже в первые дни они обходятся им дороже моего ежемесячного взноса за машину? На чем основан этот дикий финансовый перекос — доходов на зарплату мамы меньше, расходов на две папиных больше? Меня кольнуло раскаянием — я вспомнил свои напыщенные фразы о жизненной необходимости участия отцов в воспитании своих собственных отпрысков. Какое тут, к чертовой матери, участие, когда нужно откуда-то средства на это самое воспитание брать! Может, мне кто-нибудь подскажет, откуда?

И вот тогда-то человеческая жизнь в очередной раз с невозмутимой уверенностью показала мне всю мудрость нашего общего творца, предусмотрительно увязавшего все ее части в единое целое. Есть проблема — значит, где-то поблизости маячит ее решение, нужно только не проворонить его. Нашел решение — жди следующей проблемы, чтобы острота зрения не притупилась.

С тех пор, переезжая с место на место, я внимательно следил не только за снующими со всех сторон машинами, но и за заманчиво замершими на обочине отдельно стоящими людьми. Отчего же не подвезти человека, если по дороге — к обоюдному удовольствию? И если не совсем по дороге — тоже ничего, особенно после работы. Все равно ведь в «пробку» можно попасть и простоять в ней то же время и без толку. И пассажиры частенько крайне интересные попадались — с психологической точки зрения. Расширить профессиональные знания еще никому не мешало. И материальный улов каждый вечер отправлялся в заветную коробочку с надписью «Фонд познания», стоящую в самом дальнем углу одного из кухонных шкафчиков — туда Татьяна точно не полезет.

Раскаяние начинало меня грызть только дома, когда я видел Татьяну.

Она честно держала свое обещание, но на это, судя по виду, и уходили все ее силы. Вместе с энергичностью, любопытством, оптимизмом, дружелюбием — одним словом, с жизнью. Каждый вечер меня встречало все более апатичное, все более бесчувственное существо. Она машинально ела, не мигая, смотрела на экран телевизора, равнодушно смотрела в сторону, когда я играл с парнем, тоже, казалось, истомившимся к вечеру от ее безответности. Пару раз она спросила меня, где я задержался, но тоже с таким видом, словно мой ответ не представлял для нее ни малейшего интереса — я и не стал вдаваться в подробности.

Я занервничал. Уж больно знакомы мне были эти ее уходы в себя! Что делать-то, я знал — вот только разозлить ее, как следует, в ее состоянии не решался. И главное — никак не мог найти причину. Раньше она на Франсуа дулась, когда он ей свое общество навязывал, на родителей обижалась, когда они вынуждали ее по их образу и подобию жить, от меня отгораживалась, когда ей казалось, что я ее инициативу ограничиваю…

Но сейчас-то ничего подобного! Никто ее ни в чем не стесняет и ни к чему не принуждает. Наоборот, я все делаю, что высвободить ей как можно больше времени для того, чтобы отдыхала, собой занялась, парня, наконец, воспитывала! Вот и занялась бы этим, пока я с утра до вечера вкалываю, чтобы материальную сторону жизни обеспечить! Но долго возмущаться у меня не получалось — весь многолетний опыт ангела-хранителя подсказывал мне, что что-то я проглядел и что нужно немедленно резкость в поисках решения наводить, пока оно не исчезло в тени растущей проблемы.

Когда в пятницу Татьяна сообщила мне, что нас пригласили пожить на месяц к ее родителям, я чуть не взвыл. От глубокой и искренней благодарности судьбе, конечно. Вот… подсунула решение. В целом, с Людмилой Викторовной и Сергеем Ивановичем у меня сложились очень неплохие отношения, и поучиться у них было чему, но целый месяц беспрестанной передачи знаний я боялся не выдержать. Нужно, знаете ли, обучающимся перерывы между начиткой лекций давать — для более глубокого усваивания материала.

Но Татьяна смотрела на меня с таким нетерпеливым ожиданием — первым за все эти дни чувством — что я, скрепя сердце, смирился. Ей-то, пожалуй, сейчас общество матери как раз и нужно. Парень на подходе, а она, похоже, понятия не имеет, что с ним делать — вон даже по вечерам мне с ним общаться приходится, она отворачивается. И Гале не звонит, чтобы поинтересоваться, что ее ждет — а вот я, например, Тошу каждый день расспрашиваю… Вот и хорошо — Людмила Викторовна ее нафарширует всеми необходимыми знаниями…

Она вдруг прошипела, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не останется у родителей дольше, чем на два дня.

Да что же такое — опять не угадал! А жаль — у меня мелькнула было мысль о том, как здорово может этот месяц обернутся, если по вечерам придется кого-нибудь за город подвозить… Ладно, жадность еще никого до добра не доводила, и потом — расходы на бензин всю прибыль, пожалуй, съедят… Нет-нет-нет, остаемся дома! Вот только на выходные съездим, чтобы на гостеприимство черной неблагодарностью не отвечать — но так, чтобы они от дальнейшего сосуществования с нами сами отказались.

А как? Чего они больше всего не переносят? Точно — нарушения устоявшегося ритма жизни! А у меня вся жизнь вокруг работы вертится — я бы даже сказал, вокруг множества работ…

Я вышел из кухни, чтобы Татьяна мне потом понимающими улыбками весь спектакль не испортила, и набрал Тошин номер.

— Ты, что, вообще обалдел? — зашипел он в трубку после первого же гудка. — Который час?

— Тоша, прости! — От неожиданности я тоже зашептал. — Я на два слова. Срочно!

— Ну? — уже спокойнее буркнул он.

— Ты можешь мне завтра, — скороговоркой выпалил я, чтобы он как можно меньше времени где-то под ванной с телефоном прятался, — и в воскресенье тоже, каждый час звонить. Потом можно сразу отключаться — мне главное, чтобы вызов слышен был.

— Зачем? — ошарашено выдохнул он.

— Мне нужно, чтобы Татьянины родители нас выгнали, — еще быстрее объяснил я, — а то нам придется месяц с ними жить.

Тоша понимающе охнул.

— Сделаю, — пообещал он, и вдруг замялся: — Только завтра с утра не смогу — нам в поликлинику идти. После обеда.

— Спасибо, — бросил я в уже отключившуюся трубку.

Так, теперь оставалось лишь найти причину, по которой нам никак не удастся раньше полудня выехать. Не нашлась. Пришлось создать. Полночи по квартире — крадучись, чуть ли не по-пластунски — перемещался, чтобы как можно больше вещей разбросать…

Мои усилия увенчались успехом. Начало нашего вышедшего на новый виток отношений визита пришлось на время обеда — в строгом соответствии с принятым протоколом, а потому в теплой и дружественной атмосфере. Но дальнейшее распределение ролей в жизненном укладе Татьяниных родителей привело меня в глубокое уныние.

Сначала Людмила Викторовна повела нас осматривать сад, — который мне, кстати, совершенно не понравился. Уж слишком он напоминал те французские сады, в которых природу в такую стойку «Смирно!» поставили, что и люди в них автоматически вышагивать начинают, строго следя за тем, чтобы носок, как следует, тянулся. Но я бы и дальше в нем маршировал, узнав, что теперь мне положено заняться истинно мужским делом — а именно, препарированием машины.

Открыв капот, Сергей Иванович мельком оглядел его содержимое, издал загадочное: «М-да» и приступил к лекции о принципах работы двигателя, возможных проблемах с отдельными его частями, способах их решения, а также моментах, к которым нужно привлекать особое внимание механика на станции техобслуживания.

— Чтобы профаном не выглядеть, — небрежно бросил он.

Через пять минут я пожалел, что не попросил Тошу приехать сюда — вот как раз на эти пару часов. Исправить эту досадную ошибку он мне не дал — каждый час исправно раздавался звонок, но как только я, извинившись и отойдя в сторону, нажимал кнопку ответа, он давал отбой. Приходилось еще пару минут глубокомысленные замечания в пространство ронять.

И что самое интересное — я ведь уже считал себя автомобилистом! Вот и с Сергеем недавно мы весьма плодотворно побеседовали об эксклюзивных способах обгона и перестройки в другой ряд и о местах расположения особо бестолковых запретительных знаков. Но при чем здесь двигатель? У меня вообще сложилось впечатление, что Сергей Иванович вдруг на некий другой язык перешел. Я только старательно запоминал, куда он чаще всего пальцем тычет — в крайнем случае, на техосмотре прикинусь немым.

А Татьяна, между прочим, все это время общением с природой наслаждалась!

Но самое обидное — это то, что меня к ужину не допустили. В смысле, к плите. Когда я по привычке уверенным шагом направился было на кухню, Людмила Викторовна одарила меня таким взглядом, что ноги сами вынесли меня в гостиную — к терпеливо восседающему перед телевизором Сергею Ивановичу. Там я и просидел до самого приглашения в столовую, чувствуя себя безработным, томящимся в очереди за бесплатной миской супа.

А вот Татьяне так занятие нашлось!

В ту же гостиную мы вернулись и после ужина. И, по-моему, к тому же самому фильму. Впрочем, мне трудно судить, поскольку телефонный звонок несколько раз отрывал меня от событий на экране — но, по-моему, они играли роль таймера, отсчитывающего минуты до отбоя.

Ночью мне удалось сделать великое открытие. Нет, два великих открытия. Во-первых, я понял, что я — до мозга костей городской ангел. И моя трепетная любовь к природе находится в прямой зависимости от длительности перерывов в общении с ней. И я определенно предпочитаю ее в светлое время суток, когда ей радуется глаз, а нет ночью, когда изо всех сил напрягается ухо — в попытке предугадать, с какой стороны последует нападение на хранимый объект. И глаз, кстати, напрочь отказывается смыкаться, хотя пользы от него уху, простите, никакой.

И вот это давно уже забытое бодрствование привело меня ко второму в ту ночь открытию. Татьяна по ночам не разговаривает, но, видно, и на нее необычная обстановка подействовала. Время от времени она принималась что-то бормотать — так тихо, что если бы не напряженный до предела слух, я бы и не расслышал. Но кое-что мне все же удалось уловить. Обрывки фраз типа: «Ларису уволят», «Марина — предательница», «Все заняты», «Делать нечего», «Не хочу!»… «Мой ангел» несколько раз прозвучало — я расчувствовался. Ведь надо же — сама мне имя придумала, а в душе ангелом я для нее и остался.

Я чувствовал, что где-то в этих фразах скрывается причина ее уныния, но в какую-то общую картину они никак не укладывались. Кроме одной. Прямо на следующее утро, только глянув на нее, я понял, что ее «Не хочу!» определенно к пребыванию в этом доме относится. По крайней мере, к нему. И я тут же понял, что мне делать. Нужно просто отсекать — один за другим — все возможные источники депрессии и внимательно смотреть, после устранения какого из них у нее опять глаза оживут.

Я честно выждал до обеда, следя за выражением ее лица — не появится ли на нем сожаление о том, что скоро уезжать придется. Не появилось. Даже наоборот — перемещаясь туда-сюда по двору, она начала бросать украдкой взгляд на машину, словно проверяя, не исчезла ли та за это время.

А вот Сергей Иванович начал поглядывать на мой телефон — как на бомбу замедленного действия. Ну, наконец-то — подействовало! Я обратился к Тоше с мысленным призывом закончить трудовую вахту достойным аккордом, а к Татьяниным родителям — с проникновенными словами извинений за то, что мой напряженный график работы не позволил всем нам насладиться в полной мере заслуженным отдыхом. Сергей Иванович тут же отчитал меня за преступное пренебрежение к собственному личному времени. Людмила Викторовна предложила избавить от этого безобразия хотя бы Татьяну. Татьяна переменилась в лице. Я напомнил им о неприкосновенности единства семьи.

И надо же, чтобы именно в этот момент Тоша внял моему призыву! И завершающий аккорд его впечатлил даже меня — он не только впервые за два дня заговорил со мной, но еще и Татьяну велел позвать. И на мое озадаченное «Зачем?» он не менее кратко ответил: «Надо».

Когда, поговорив с ним, она вернулась в столовую, на лице ее вновь оказалась та маска отстраненности и бесчувствия, которая уже давно не давала мне покоя. И я дал себе торжественную клятву при первой же встрече выразить Тоше глубокую и искреннюю признательности — за то, что, пусть невольно, он указал мне, что именно в ее жизни и нужно первым делом отсечь. То, о чем они только что говорили. Осталось только узнать, что это было.

Она рассказывать об этом отказалась — только головой мотнула и сглотнула тяжело, словно у нее комок в горле стоял. И в ответ на материн упрек в том, что нечего работой голову себе забивать, смиренно кивнула, повторив: «Нечего»… В этот момент и посетило меня озарение — все необходимые для него составляющие в голове сошлись.

Это слово, — нечего — которое она уже столько раз и наяву, и во сне повторила. Этот разговор с Тошей, который наверняка работы касался. Этот тон… Таким тоном мне Маринин ангел рассказывал о своих мытарствах в поисках хоть какого-то занятия после своего краха на земле…

Так ей же просто заняться нечем! Я имею в виду — Заняться. Я вдруг вспомнил те моменты, еще в период своей невидимости, когда она в свой мир ныряла, а я с ума сходил от беспомощности, ставя под вопрос саму цель своего существования…

Это она мне, что, на работе крест поставила? А заодно и на всей жизни? Да кто же ее в домохозяйки гнал? Я, что, не знаю, что для моей неуемной Татьяны это — разновидность смертной казни? Я ведь просто думал, что так положено — временно, пока ребенок подрастет, а потом… Я ведь первый всегда говорил, что женщине нужно работать. И помочь ей я всегда готов, чтобы у нее время для этого нашлось. Да хоть сейчас! Господи, да вернем мы ей ее работу!

По дороге домой я намекнул Татьяне, что уже работаю над решением ее проблем, и стал мысленно прикидывать, как бы устроить так, чтобы выражение моей глубокой признательности Тоше, в совокупности с последующим допросом с пристрастием, состоялось не при ближайшей личной встрече, а немножко раньше.

Дома она сразу пошла в душ. Пятнадцать минут — больше мне и не понадобится. А не хватит — я к ним завтра в офис наведаюсь. Хорошо, что я с ее сотрудниками тогда в лесу познакомился — они, похоже, поняли, что моим советам лучше следовать. Безоговорочно. И Сан Санычу самое время встретиться с выдающимся психологом.

— Говорить можешь? — отрывисто спросил я, набрав Тошин номер.

— Недолго, — недовольно буркнул он. — Мы сейчас гуляем.

— У меня самого пятнадцать минут, — успокоил его я. — Так что быстро — что там у вас на работе случилось?

— Сейчас, только отойду, — проникся он серьезностью ситуации.

Он сжато рассказал мне о грядущем окончании эксперимента и о его последствиях для Татьяны. Я выслушал его молча, в очередной раз проклиная в уме Татьянин стоицизм. Вот это же надо было столько времени в одиночестве во всех этих мыслях вариться!

— Угу, — произнес я, наконец, уже мысленно выстраивая цепочку необходимых действий. — Теперь расскажи мне, в чем заключается ее работа — конкретно переводческая.

— Материалы по коллекциям переводить, в переговорах участвовать и переписку вести, — четко перечислил он. — А, да, еще и по телефону…

— В переговорах где-то раза два в год — это я знаю, — быстро продолжил я, — а новые материалы как часто появляются?

— Ну, тоже где-то также, — неуверенно протянул он.

— А как ты считаешь, можно всем, кроме переговоров, дома заниматься? — задал я самый главный вопрос. — И результаты вам через компьютер переплавлять?

— Ты, что, вообще обалдел? — опешил Тоша. — Ей скоро вздохнуть некогда будет!

— До этого скоро ей еще дожить нужно, — отрезал я. — И желательно нормальным человеком. Время я ей найду. Ты на вопрос отвечай!

— Да я думаю, что вполне можно, — задумчиво произнес он. — Но это же не я решаю…

— Твое дело — завтра эту идею Сан Санычу забросить, — велел я ему. — И понастойчивее.

— А если он все-таки откажется? — с интересом спросил он, явно ожидая дальнейших указаний.

— Вот об этом мне завтра и сообщишь, — постарался я оправдать его ожидания.

— Само собой, — с готовностью согласился он, — я Татьяне уже обещал.

— Мне — отдельно, — с нажимом уточнил я. — И первому. И ей пока ни слова.

Теперь оставалось только ждать решения Сан Саныча. Честно говоря, мне вдруг даже захотелось, чтобы он не согласился на мое предложение — так больший простор для маневров открывался. А Татьяна столько времени мучилась мыслями о своем безрадостном будущем в одиночестве, что у меня просто руки чесались поучаствовать, как следует, в его исправлении.

Когда я узнал на следующий день, что Сан Саныч дал-таки объявление об открывшейся вакансии переводчика, первой моей мыслью было устроить ему пробно-показательный психологический сеанс. Но потом я передумал — второго ангельского воздействия на любимого шефа она мне не простит. Мне показалось, что куда разумнее будет остаться в тени — пусть она лучше считает, что родной коллектив сам без нее жить не может.

Успешно завершенный эксперимент над Сан Санычем подсказал мне более интересное решение.

Поздно ночью я заперся, на всякий случай, в ванной (я, вроде, ненадолго, но эта мне ее не ко времени проснувшаяся чуткость…) и вызвал Стаса. Кратко обрисовав ему ситуацию, я попросил его направить несколько… кандидатов побестолковее на собеседование в Татьянин офис.

— Да вот не знаю, — замялся Стас. — Такие мероприятия вообще-то не по нашей части.

— А по чьей? — быстро спросил я, чувствуя, что если мне сейчас придется еще куда-то бросаться, то лучше время экономить.

— К темным нужно обращаться, — неохотно признался он, и у меня екнуло сердце.

— Как? — отрывисто бросил я, собираясь с силами перед неизбежным унижением.

— Тебе даже не ответят, — хмыкнул он, и, помолчав немного, добавил: — Ладно, мы сейчас с ними еще одно совместное дело ведем, так что я думаю, получится договориться.

— Думаешь или получится? — настаивал я, решив, что терять мне все равно нечего.

— Слушай, ты наглей-то в меру, — коротко хохотнул он, но, вроде, без особого раздражения. — Сказал же, что получится. Иди пока — сам жену от мрачных мыслей отвлекай.

Отвлечешь ее, как же! С каждым днем она все глубже погружалась в какую-то смиренную меланхолию и все дальше отдалялась от меня. Я чувствовал, что даже мое ангельское терпение к концу подходит. Из ежедневных Тошиных отчетов я знал, что ни один из представленных Стасом (в чем я ни секунды не сомневался) претендентов Сан Санычу пока не подошел. Да сколько же ему еще их нужно, чтобы убедиться, что альтернативы моему предложению нет и быть не может!

Возвращение блудной жены в лоно семьи, а заодно и человечества, свершилось в пятницу. И скрыть мое в нем участие не удалось — Тоша проболтался-таки, подлец! Впрочем, оно и к лучшему — Татьяна не только обрадовалась, но и разозлилась. Оптимальное, согласитесь, сочетание для вывода человека из депрессии.

Я тоже воспользовался раскрытием тайны полишинеля на всю катушку. В нашем первом за долгое время откровенном разговоре я подробно описал ей, до чего ее скрытность доводит, напомнил ей, что в списке моих приоритетов ей навсегда первое место отведено, призвал ее сосредоточиться на вновь обретенной любимой работе вместо того, чтобы опять силы по всем направлениям разбрасывать, намекнул, что мне тоже неприятно было, когда она моими делами у меня за спиной занималась…

Естественно, именно на этом месте меня и прервали! И основательно — так, что я вновь о существовании всего остального мира вспомнил. Вернее, его отдельных, особо ярких представителей. Представительниц, простите. С их неутомимым поиском проблем на мою голову.

Радоваться мне, идиоту, нужно было пару дней назад, когда ни о чем, кроме Татьяниной замкнутости, думать не приходилось. Решил задачку, передовик труда — вот и получи, в точном соответствии с недавно открытым законом земной жизни, кое-что посерьезнее! И как мне теперь выполнить Маринину просьбу об обеспечении адекватности реакции Татьяны на ее новости — когда эти самые новости ей прямиком, в обход меня, доложили? Может, недостаточно просто с фильтром договориться, чтобы он у Татьяны перед носом маячил — может, нужно информацию с самого начала через него пропускать?

Я не могу сказать, что забыл в последнее время о Марине. Ничего подобного. И хотя она давно уже перестала присутствовать, затаившись в углу с блокнотиком в руках, на моих встречах с ее сотрудниками, мне о ней и Стас, и Тоша напоминали. Но со мной она никаких разговоров не искала, и я решил твердо положиться на ее обещание обратиться ко мне, когда такая надобность возникнет. Уговорили же они все меня, что ей доверять можно и нужно!

Осознав, что у меня нет больше необходимости следить с опаской за каждым ее шагом, я успокоился. Даже обрадовался — она в последнее время была явно очень занята, из чего я сделал вывод, что подготовка к следующей операции ведется серьезная. Неукоснительно следуя новой тактике доверительности, я тоже старался глаза ей не мозолить.

Кроме одного раза.

Пока Сан Саныч упорствовал в поисках замены Татьяне, я решил — на всякий случай — обеспечить себе запасной вариант. Мало ли — вдруг в подсылаемом Стасом потоке кандидатов один человек затешется, да еще и подходящий по всем статьям, так что — мне взять и смириться с присутствием сомнамбулы в доме? Еще чего! Переводчики не только Сан Санычу нужны — вон и Марине наверняка еще один человек не помешает, чтобы с французами по новому направлению переписку вести. Так вот же он — человек, который, кстати, с этими французами давным-давно хорошо знаком…

Одним словом, как раз накануне той судьбоносной пятницы, после встречи с моими туристами я решил поговорить с ней. Дверь в ее кабинет оказалась плотно прикрытой — что было совершенно нетипично для ее фирмы, в которой постоянно туда-сюда как клиенты, так и сотрудники сновали. Растерявшись, я заглянул к секретарше, чтобы узнать, на месте ли Марина.

Выяснилось, что она — на месте, но у нее сейчас важная встреча с адвокатом, и нужно подождать. Ага, точно новое направление разрабатывает, обрадовался я. Ждать я не мог — мне еще нужно было к другим клиентам, расположенным неподалеку, попасть. Мелькнула было мысль позвонить ей, но у меня не было никакой гарантии, что она окажется свободна в те несчастные десять-пятнадцать минут, на которые я мог укрыться где-нибудь от Татьяны. Ждать ее ответного звонка, рискуя тем, что Татьяна по обрывкам моих фраз догадается, о чем речь… У меня просто рука не поднималась вселять в нее надежды до тех пор, пока под ними не окажется более чем солидное основание.

Итак, я сказал, что ждать не могу, и попросил передать Марине, что хотел бы наведаться еще раз — ближе к концу дня, после своей второй встречи. В полной уверенности, что Марина — со свойственной ей пунктуальностью — вставит меня в свой график работы, я вернулся вечером к ней в офис и прямо зашел в ее кабинет. Хорошо хоть, постучать не забыл.

Она оказалась не одна. В торце ее стола стоял коленями на стуле некий молодой человек. Когда я открыл дверь, рука его зависла над одним из множества разложенных на столе перед Мариной документов, а с лица не успело сойти насмешливо-залихватское выражение. Судя по Марининому прищуру, перед моим появлением они явно спорили, но по-дружески, со взаимными подначками — с такой усмешкой Марина мне часто «комплименты» отвешивала.

— Э…, - замер я в дверном проеме, — Марина, мне подождать?

— Заходи-заходи, мы здесь надолго, — подняв на меня глаза, она чуть прикусила губу. — Что случилось?

— Да ничего, просто поговорить хотел, — ответил я, старательно не глядя на молодого человека. — Тебе, что, не передали мою просьбу?

— Да передали, — поморщилась она, — но мы тут засиделись… — Она вдруг откинулась на спинку своего кресла и, облокотившись на его ручку, обхватила пальцами подбородок. — Кстати, познакомься, это — Максим, он будет наши юридические интересы представлять.

Я нахмурился, впервые обратив внимание на лежащие перед ней бумаги. Как-то они были непохожи на документы из гостиниц, транспортных агентств и ресторанов, которыми был обычно завален ее стол. Неужели она так увлеклась делами со Стасом, что свою обычную работу запустила? Или тот хам, которому она щелчков в Индии надавала, в суд на нее подал?

Вдруг я заметил, что молодой человек, усевшийся при моем появлении на стул вполоборота ко мне, выпрямился и уставился на Марину с неприязненно вскинутой бровью.

— А это — Анатолий, — перевела она на него невозмутимый взгляд, поведя другой рукой в мою сторону, — один из самых ценных наших сотрудников, создающий благоприятный климат для всего коллектива.

Молодой человек дернул уголком рта, словно хотел сказать что-то, но тут же встал и, повернувшись ко мне, протянул руку.

— Максим, — спокойно произнес он, пристально и без улыбки глядя мне в глаза.

Он оказался довольно высоким, худощавым, с темными, прямыми, довольно коротко подстриженными волосами. Лицо у него оставляло впечатление прямоты и открытости, но больше о нем нечего было сказать — глаза темные, скулы широкие, нос ровный, губы… сейчас были сжаты в тонкую ниточку. Обычное лицо, хотя, пожалуй, когда он перестает хмуриться, довольно приятное. Я бы его в жизни адвокатом не назвал — такие джинсы с тенниской скорее бы Тоше подошли.

— Анатолий, — пожал я протянутую руку.

Рукопожатие у него оказалось хорошим — уверенным, но без демонстрации силы.

— Может, отложим? — тут же отвернулся он к Марине.

— Нет уж, — решительно покачала она головой. — Анатолий, у тебя что-то срочное?

— Да нет, — пожал я плечами. — Когда ты мне время уделить сможешь?

— До понедельника потерпит? — Она потянулась рукой к еженедельнику.

— Вполне, — легко согласился я, решив дать Сан Санычу еще один день на то, чтобы одуматься.

И хорошо сделал, подумал я поздно вечером в пятницу, услышав от Татьяны, что Марина решила издать собственную книгу. Теперь я приду к ней в понедельник не для того, чтобы опять помощи просить, а для того, чтобы просто, по-человечески поздравить ее с поистине замечательным начинанием.

— Ты, что, с ума сошел? — завопила вдруг Татьяна, и я понял, что случайно произнес последнюю мысль вслух.

— А что в этом плохого? — возмутился я, уже втайне надеясь, что у Марины появилось новое хобби, которое даст мне возможность подольше пожить спокойно.

— Она у Светки в издательстве хочет книгу заказать! — никак не успокаивалась Татьяна. — Ты помнишь, я тебе рассказывала, что там у них творится?

— И что? — решил я уточнить как можно неопределеннее, старательно роясь в памяти и не находя там абсолютно ничего, связанного со Светиной работой. Своих мне забот, что ли, мало?

Ввести Татьяну в заблуждение мне явно не удалось. Одарив меня убийственным взглядом, она принялась объяснять: — Они там уже кучу заказов понабирали — с предоплатой, разумеется — а книги ни издают.

— Как не издают? — оторопел я.

— А вот так! — Татьяна возмущенно вскинула руки. — Светка подробности не рассказывала, но… Она потому туда и возвращаться не хочет! А Марина ее даже слушать не стала — ее не обманешь, понимаешь ли!

Я насторожился. Как бы это новое хобби очень даже старым не оказалось — причем как раз тем, которое постоянно становится поперек дороги моему желанию жить мирно и спокойно. С другой стороны… Похоже, этот звонок не только ответил на последний в нашем откровенном разговоре вопрос Татьяны, но и стал тем последним толчком, который окончательно вырвал ее из болота апатии. Назад, к нормальной жизни. Назад, ко мне.

Хм, пожалуй, придется еще и благодарить Марину. Мысленно. А в понедельник мы с ней, похоже, на другие темы поговорим. О том, например, что если уж отвела — в лицо! — она мне роль волнореза, то неплохо бы его заранее о надвигающемся шторме предупредить. До того, как поднимать девятый вал (а в Татьянином случае — так и вовсе цунами) среди своих подруг.

Сначала, правда, нужно убедиться, что я правильно понял ее намерения. А то ведь тут же обвинит в беспочвенных подозрениях — и прощай, шаткое перемирие! И для этого мне опять нужен Тоша.

— Давай завтра Галю проведаем, — предложил я.

— С чего это? — тут же насторожилась Татьяна.

— Ну, давно не виделись… — пожал я плечами как можно беспечнее. — Но если ты, конечно, хочешь поехать к родителям…

— Не хочу! — рявкнула она, и я едва сдержал улыбку от того, как иначе даже это «Не хочу!» прозвучало по сравнению с тем, недельной давности. — Собственно говоря, даже не могу, — тут же поправилась она, — мне уже Тоша документы для перевода переслал — я как раз завтра посидеть хотела.

— В воскресенье посидишь, — широко улыбнулся я, обнаружив еще одно преимущество ее будущей занятости. Теперь, если мне вдруг срочно потребуется конфиденциальный телефонный разговор провести, уже не нужно будет ни в ванной, ни в туалете прятаться.

— Только ты им сам позвони, ладно? — сложила она лицо в страдальчески-просительную гримасу.

В восторг Людмила Викторовна, конечно, не пришла. Особенно, когда узнала, что Татьяна будет понемногу работать дома. Пришлось сослаться на ее абсолютную незаменимость и слезные мольбы начальства. Уступив в принципиальном вопросе, Людмила Викторовна напористо поинтересовалась, почему Татьяна не может выполнять ту же небольшую работу, находясь у них и на свежем воздухе. Я выкрутился, придумав на ходу, что многие материалы ей будут привозить лично, что намного удобнее делать в черте города.

Но я заметил, что на протяжении всего разговора Людмила Викторовна ни разу не сослалась на авторитет и мнение мужа — из чего я сделал вывод, что у Сергея Ивановича не было никаких возражений против умеренной частоты наших посещений. Вот — даже в противостоянии с ним легче общий язык найти!

Положив трубку, я перевел дух — Татьяна все это время переминалась возле меня с ноги на ногу, нервно выкручивая пальцы — и победно улыбнулся.

— Нечего делать! — гордо заявил я и — чтобы уже все одним махом! — набрал Тошин номер.

Не глянув на часы.

— Что — опять? — простонал он. Шепотом.

— Ой…. Тоша, прости! — виновато забормотал я. — Скажи мне только, когда вы завтра гулять будете — мы подъедем. И все!

Мы поедем к ним гулять — хватит с меня держаний этой бандитки на руках!

Мы решили приехать к ним во время дневной прогулки — чтобы выспаться, наконец, по-человечески. И позавтракать не спеша — с удовольствием, с подшучиванием друг над другом, с какими-то разговорами без начала и конца и ни о чем. И поспорить о том, что Татьяне надевать. И заехать в магазин за фруктами для Гали и очередной погремушкой для ее дочери. И поругаться насчет цвета этой погремушки. И зайти заодно в отдел детской одежды — откуда она знает, какие производители лучше других?

Господи, как же мне всего этого в последнее время не хватало!

Одним словом, в ту субботу я пребывал в самом радужном настроении. И немалую роль в этом сыграло то, что встретились мы с Тошей и Галей (и с юной экстремисткой, конечно — но она, слава Богу, в коляске безмолвствовала) в моем любимом парке. От одной только перспективы пройтись по памятным местам, похлопать по стволу старого знакомца-дуба, усмехнуться при виде оросительного механизма, под которым я в ночь перед свадьбой душ принимал, мне запеть хотелось.

А уж поглядывать ежеминутно на светящееся личико Татьяны, оживленно вертящей во все стороны головой с выражением того умиленного узнавания, которое и меня до краев заполнило. И сравнивать его с тем, каким оно было всего пару дней назад — до того, как я нашел способ вернуть ее к жизни… Это, знаете ли — лучшая награда любому ангелу хранителю!

Впрочем, забывать о цели каждого своего действия ангелу-хранителю тоже не положено. Да и Татьяна, похоже, ходить устала.

Усадив их с Галей на скамейку в тени раскидистого клена, я сказал, что мы с Тошей еще немного пройдемся. И тут же добавил, что недалеко, увидев, что у него глаза в панике округлились.

— Теперь к делу, — отойдя на пару шагов, начал я. — Расскажи-ка мне, что ты там для Марины копал.

— Уже рассказывал, — рассеянно ответил он, то и дело бросая короткие взгляды через плечо.

— А теперь поподробнее, — терпеливо продолжил я. — Можешь начать с названия издательства.

Он остановился как вкопанный.

— А ты откуда знаешь?

— Я много чего знаю, — невозмутимо ответил я, и, пристально глядя ему в глаза, уверенно произнес название Светиного издательства.

— Ну, и чего тогда спрашивать? — насупился он.

— Раз спрашиваю, значит, нужно, — отрезал я. — Говори, чего накопал.

Оказалось, что Тоша собрал Марине данные по всем незавершенным заказам: фамилия и адреса авторов, сроки выполнения работ — поэтапно, степень завершенности каждого из проектов. Как по мне, то собранной им информации было вполне достаточно для привлечения мошенников к ответственности. Я нахмурился.

— А ты знаешь, что Марина сама решила у них заказ сделать? — спросил я, внимательно следя за выражением его лица.

— Да? — искренне удивился он. — Хотя… довольно логично. Если эти люди молчат, значит, нужно их путь с самого начала повторить — но только выяснив сначала, где на нем подводные камни расположены. И тогда на каждом камешке можно этих паразитов и прищучить.

Вот в этом весь Тоша: его всего лишь нужно задачкой посложнее заинтересовать — в лепешку расшибется, чтобы ее распутать. А во что потом нити из этого расплетенного клубка совьются, его не заботит.

— А тебе не приходило в голову задуматься, почему эти люди молчат? — процедил я сквозь зубы.

— Да потому что информацией не владеют! — уверенно махнул рукой он. — Каждый из них, небось, считает, что его одного вокруг пальца обвели — вот и не хочется дураком в глазах других выглядеть.

Хм, зная болезненное человеческое самолюбие — очень даже возможно. Но с окончательными выводами я решил подождать до разговора с Мариной — сейчас я уже чувствовал себя вполне к нему подготовленным. Главное — не строить никаких версий в отношении выбранной ею тактики, а то если выяснится… когда выяснится, что она опять что-то совершенно неожиданное придумала, могу снова оказаться твердолобым противником широкого взгляда на мир и все, в нем происходящее.

Вдруг я заметил, что Тоша как-то нервно оглядывается по сторонам. Причем явно старается делать это незаметно — что тут же меня насторожило.

— Ты чего… зыркаешь? — подозрительно прищурился я.

— Ничего я не зыркаю, — огрызнулся он, выпрямившись и приняв невинный вид.

— Тоша, сколько повторять — не темни! — разозлился я. — Если тебе Марина о чем-то молчать велела, так сам уже должен был понять — рано или поздно все наружу выйдет, и только хуже будет.

— Вот же далась тебе Марина! — фыркнул он. — Мне просто этот… наблюдатель уже на нервы действует.

— А он здесь причем? — не понял я.

— Вот и я спрашиваю, чего он возле Даринки крутится, — согласно закивал Тоша, приняв мой вопрос за поддержку. — Ему положено в невидимости наблюдать — вот и сидел бы там!

— А он что делает? — Меня уже разбирало искреннее любопытство — глядишь, скоро самому придется не в меру ретивого сотрудника секретного отдела к порядку призывать.

— Не знаю, оттого и зло берет, — поморщился Тоша. — Дома его не слышно и не видно, а вот на улице… Я даже заметил не сразу. Пару раз раньше домой вернулся — с транспортом повезло — и Галю с Даринкой еще на улице застал. Смотрю, тип какой-то мимо них идет и, как только с коляской поравнялся — зырк внутрь! Только на третий раз понял, что один и тот же. Вот спрашивается, что он там высматривает?

— А с чего ты взял, что это — наблюдатель? — засомневался я.

— Ну да, конечно, нечего людям делать, кроме как в чужие коляски заглядывать, — саркастически фыркнул Тоша. — Особенно мужикам. Они и в свои-то только при подаче звукового сигнала взгляд бросают.

— Ну, заглянул — и что? — решил я повременить с вынесением вердикта за недостаточностью улик.

— Ничего, — еще больше нахмурился Тоша. — Больше ни словом, ни жестом внимания к себе не привлекает. Но я никак не могу понять, зачем он в видимость переходит, если ему ничего, кроме наблюдения в обязанности не вменено. Не нравится мне все это!

От облегчения я рассмеялся.

— Тоша, да ты сам подумай — вечером, когда он тебе на глаза попадается, сколько народа на улице толпится? Вот ему и приходится, как и нам, в эти моменты материализоваться! Чего ты кипятишься? Основную же часть времени он тебе глаза не мозолит. У тебя уже, честное слово, мания преследования какая-то развивается!

— Вот я на тебя через пару месяцев посмотрю! — мрачно отозвался Тоша.

Я хмыкнул. Предрекать он мне может все, что хочет, конечно — от зависти, но я, в отличие от него, умею по ситуации реагировать и к ней же адаптироваться. Вот, к примеру, до самого понедельника ни единой мысли о Марине в голову не допустил — от всей души, ежеминутно наслаждался вновь обретенным… нет, не покоем — бурлящим энтузиазмом в доме. Татьяна носилась по квартире, сияя, пытаясь делать по три дела одновременно, категорически отказываясь от моей помощи и ворча, что ей катастрофически не хватает времени — короче, жизнь вернулась в свое нормальное, привычное русло.

И сам-то разговор с Мариной я начал вовсе не с того, что прямо на кончике языка подпрыгивало. Сперва не мешает напомнить ей о моем несравненном умении видеть выход из любой ситуации и добиваться его самостоятельно, настойчиво и результативно, решил я, гордясь своей выдержкой.

— Присаживайся, — повела Марина рукой в сторону стула, на котором в прошлый раз расположился нетипичный юрист, как только я заглянул к ней в кабинет. — Так о чем ты хотел поговорить?

— О Татьяне, — небрежно бросил я, устраиваясь поудобнее, но без вальяжности, чтобы подчеркнуть свой деловой настрой. — Она к тому времени уже совсем дома заскучала, вот я и подумал, что, может, у тебя для нее работа на дом найдется.

— Да о чем ты говоришь? — обескуражено развела руками Марина. — Ты же сам прекрасно нашу специфику знаешь! Люди со знанием языка нам, конечно, нужны, но уж точно не в удаленном режиме.

— Да это уже не важно, — небрежно отмахнулся я. — Ее назад взяли — как раз в удаленном режиме. Оказалось, что Сан Санычу никого лучше ее не найти.

— Да? — заинтересованно протянула она. — Вот так просто взяло и оказалось?

— Именно, — скромно заметил я. — После принятия некоторых мер. Но главное, что проблема решилась ко всеобщему удовольствию.

— Ну, поскольку настоящий талант никогда не нуждается в славословиях… — Она насмешливо склонила голову. — А как насчет второй проблемы?

— Какой? — решил я все-таки оставить за ней первый ход.

— Ведь зачем-то ты все же пришел, — не поддалась она на мою уловку.

— Да это, собственно, и не проблема, — пожал я плечами, старательно изображая полное равнодушие к началу игры, — я просто хотел уточнить, уверена ли ты, что тебе нужен личный конфликт со Светиным издательством.

— Ага, — понимающе кивнула она. — Ну, если ты в курсе, о каком издательстве идет речь, то не можешь не знать, чем они там занимаются.

— Согласен, — с готовностью кивнул я, — собранные Тошей материалы впечатляют. Но неужели их недостаточно, чтобы привлечь этих деятелей к ответственности?

— Привлечь их к ответственности, Анатолий, — спокойно проговорила Марина, — могут только те, кого они обманули. Со многими из которых я встречалась — для того и Светке звонила, чтобы узнать, какие из прошедших через ее руки книг достойны издания…

Я недоверчиво вскинул бровь.

— Именно для этого, — подтвердила она. — Но Светка же не умеет на вопросы отвечать, не задав своих десяток. И я так понимаю, что круги после моего ей звонка пошли широкие. Которые ты, без сомнения, легко и непринужденно погасил.

— Еще нет, — решительно отказался я от роли вечно готового к труду и обороне пионера. — Сначала у тебя решил узнать, какого именно количества кругов следует ожидать.

Марина расхохоталась.

— Честное слово, я с тобой никогда всерьез не поругаюсь — с таким удовольствием я еще ни с кем не пикировалась!

— Мне приятно хоть в чем-то оказаться тебе полезным, — показал я в широкой улыбке громко скрипнувшие зубы. — Но все же — о чем поведали обманутые авторы?

— Одни из них все еще надеются увидеть свое детище в какой-нибудь обложке, — перешла, наконец, Марина к существу дела, — другим уже надоело свое время впустую тратить, третьи просто не решаются в суд обращаться — у нас недоверие к таким инстанциям в крови сидит. Одним словом, ни один из них не хочет быть инициатором громкого процесса. Но если таковой все же отыщется, они все готовы поддержать его своими заявлениями. Вот мы и решили его создать. Тем более что технология мошенничества из разговоров с ними вполне прояснилась.

— И в чем же она заключается? — спросил я, мгновенно настроившись на рабочий лад — слабые места, согласитесь, всегда со стороны лучше видны.

— Сначала затягивается каждый этап предпечатной подготовки, — бросила и Марина шутливый тон — в ответ на мою заинтересованность. — То ответственный за него сотрудник заболел, то электричество отключили, то компьютер сбой дал, и результаты недельной работы пропали. Затем происходят неприятности покрупнее: от пожара в офисе до неожиданного визита проверяющих организаций. Форс мажор, одним словом, отдельным пунктом прописанный в договоре. После ликвидации его последствий автор узнает, что не только его интересы были затронуты, и нужно подождать своей очереди.

— Но не может же это продолжаться вечно! — не поверил я своим ушам.

— Может, — дернула уголком губ Марина. — Руководство издательства настолько тяжело трудится над защитой интересов попавших в непредвиденные обстоятельства клиентов, что застать его на месте не представляется возможным. Неделями, если не месяцами. А потом до человека доходит — или ему это популярно объясняют — что все указанные в договоре сроки прошли настолько давно, что обращение в суд либо потеряло актуальность по истечении срока давности, либо будет выглядеть просто глупо — где же ты, милый, раньше был?

— И как ты собираешься с этим бороться? — нахмурился я, пытаясь представить себе свои действия в таком вязком болоте. — По окончании срока договора сразу в суд подашь?

— Нет, — покачала она головой, — так я факт явного мошенничества доказать не смогу — они успеют где-нибудь договориться насчет подтверждения форс мажора. Он ведь в жизни действительно случается. При каждой задержке я буду требовать у них зафиксировать ее письменно — с печатью организации и подписью ответственного лица. Отказать в этом они мне не смогут — в договоре указан размер пени за каждый просроченный день, и в их интересах подтвердить отсутствие своей вины в нарушении сроков.

— И так до конца его действия? — спросил я, мысленно признаваясь самому себе, что у меня бы терпения не хватило — при первой же отсрочке карателей к ним пригласил.

— Пожалуй, даже чуть дольше, — задумчиво произнесла Марина. — Мне бы хотелось зафиксировать факт их уклонения от встреч с клиентами. За сроками Максим следить будет. Он же и проверит каждую указанную ими причину задержки — и если она окажется липовой, подтвердит это соответствующим документом.

Меня опять кольнуло неприязнью к этому абсолютно несоответствующему представлениям о своей профессии парню. Ну, в самом деле — один только взгляд на юриста должен человеку чувство уверенности внушать! Так же, как и на банкира. Или на доктора. А тут что? Ему бейсболку набекрень на голову и банку пива в руки — самый, что ни на есть, вечный искатель лучшей доли получится.

— А ты не боишься, — проговорил я, осторожно подбирая слова, — что и с ним… кому-то договориться удастся?

— Не боюсь, — усмехнулась она. — Он… из ваших.

А-а, ну, тогда — другое дело! После Марининых слов даже непритязательная внешность его приобрела несколько другой оттенок — нам ведь действительно не положено излишнее внимание к себе привлекать. И потом — в этом, пожалуй, есть даже некий хитрый маневр: действительно, такой невзрачный адвокатишка ни у одного преступника опаски не вызовет. Пока ему не подойдет время себя в деле показать.

А вот теперь — пусть мне кто-то скажет, когда это я противился (из чистого упрямства) аргументам собеседника, если тот оказывался в состоянии просто и убедительно доказать мне свою точку зрения. У меня ведь потому с Татьяной спорить не получается, что от нее такой вал эмоций катится, что только и остается — в спешном порядке защитный вал отрицания сооружать. Чтобы было за чем укрыться, замереть и молиться, чтобы не с концами накрыло. Причем так, что ни один археолог не возьмется откапывать, опасаясь остаточной психической радиации.

В то время как Марине в убедительности не откажешь. И в стройности изложения фактов. И в умении не отвлекаться на второстепенные детали. И в продуманности ответных шагов. И в отсутствии эмоционального самозавода, искажающего видение реального положения вещей.

Да-а, видно, не прошли даром мои труды — не зря я с ней столько ругался, мирился, скандалил и периодически мирным путем справиться пытался. Она ведь не Татьяна, которую можно терпением и лаской увещевать — ей контрастный душ требуется, чтобы пробрало. Но ведь можно же даже с ней контакт установить! Жаль, что не удалось этого ее… так легко сдавшегося на землю вытащить — посмотрел бы, как виртуозы нашего дела работают.

Вот теперь, пожалуй, пора и мне на сцену из-за кулис выступить — в короткой эпизодической роли, чтобы зрители хоть одним глазком глянули на создателя главной звезды спектакля.

— Хорошо, — хлопнул я ладонью по колену, — что мне делать?

— То, о чем мы с тобой договаривались, — быстро ответила она, вновь откидываясь на спинку своего кресла. — У меня сейчас физически времени нет ни Татьяну, ни Светку успокаивать. Судя по твоему сегодняшнему появлению, они уже обе в истерике бьются. И сколько я Светке не повторяла, что обмануть меня не так-то просто, у нее, похоже, уши заложило. Вот и поработай по специальности, объясни им… или хоть Татьяне, что нечего за меня трястись — на этот раз я точно знаю, что делаю. Все факты я тебе изложила — выбери из них наиболее убедительные.

У меня мелькнула мысль, что рамки эпизодической роли вполне можно расширить — мои недавние мимолетные разговоры со случайными пассажирами окончательно убедили меня в том, что я могу найти общий язык даже с совершенно незнакомыми мне людьми.

— Жаль, что ты не взяла меня с собой на встречи с этими авторами, — проворчал я. — Я бы тебе мгновенно их психологический портрет составил, чтобы в следующий раз легче было их к своей точке зрения склонить. Хочешь, могу с тобой — с той же целью — в издательство пару раз съездить? Или провести пару занятий с этим твоим Максимом, если уж ему придется из разных людей свидетельства выжимать — что-то он мне не очень опытным показался.

Марина издала какой-то непонятный звук — то ли возмущенно фыркнула, то ли одобрительно хмыкнула. Я счел для себя возможным склониться к последнему — Сергей Иванович так реагировал, когда мне удавалось отстоять (в привычных ему выражениях) право быть главой своей собственной семьи, ссылаясь на его пример.

— За него не переживай, — обрела, наконец, голос Марина, — его квалификация хорошо проверена. И со мной никуда ездить не нужно — я им там должна легкой добычей показаться. А если я в твоем сопровождении явлюсь, сам понимаешь… Так что давай каждый своим делом заниматься будет — ты возьми на себя Татьяну со Светкой, чтобы они мне руки не связывали.

Ну, что ж — и в этом она права: мое появление с ней в издательстве несомненно сразу же насторожит мошенников. Вон и Сергей Иванович с Людмилой Викторовной побаиваются в моем присутствии на Татьяну откровенно давить. И эти в восточном отделе практически немедленно на мои просьбы откликаются — сразу чувствуют, что со мной лучше не связываться…

Я с облегчением вздохнул, почувствовав, что сделал все, что было в моих силах, для расширения своего участия в Марининой операции. И если — с какой стороны ни глянь — мне намного разумнее сосредоточиться на Татьяне, так я только за. Уважающий себя ангел-хранитель всегда отдает предпочтение основной работе.

По дороге домой я старательно выстраивал стратегию разговора со Светой. Как с Татьяной себя вести, понятно — раскрыть карты, как есть, и не забыть подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. В чем она сомневалась. Как всегда, беспочвенно. А вот со Светой хуже — ей же все не выложишь открытым текстом. Иначе сразу же можно начинать думать об аргументированной мотивировке очередного нестандартного решения. Если успею.

И, естественно, как только я подчинил все помыслы решению следующей серьезной задачи, в голову мне мгновенно пришла вполне ожидаемая гениальная мысль. А зачем мне вообще Свету успокаивать? Я могу эту почетную миссию Татьяне предоставить. И подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. С тем, чтобы она и от активных действий не чувствовала себя отстраненной. И заодно и дальше в них не лезла. Чтобы не злоупотреблять оказанным доверием.

Татьяна слушала меня очень внимательно. И, к моему удивлению, ни разу не перебила. Почему — я понял только в самом конце.

— Тоша ей первичные данные собирал?

— Да.

— А Максим этот ей юридическую поддержку обеспечивает?

— Да.

— А Стас общее наблюдение за ходом дела ведет?

— Да.

— А ты что делаешь?

Я растерялся — с Татьяной никто не может сравниться в умении лишить меня дара речи. Но ненадолго. Опять-таки сказались полтора года тесного общения с ней, каждый день в которых можно спокойно к десятилетию обычного ангельского пребывания на земле приравнивать. Признаться ей, что мне велено ее хоть в каких-то рамках удерживать, не могу (не хочется мне, чтобы атмосфера теплого взаимопонимания, сменившая, наконец, ту мрачную апатию, которая столь долго царствовала в нашем доме, слишком быстро переросла в вышеупомянутый эмоциональный вал) — значит, воспользуемся опытом общения с контрольной комиссией.

— Я осуществляю координацию всех действий, — уверенно произнес я, — и по мере необходимости устраняю возникающие психологические шероховатости.

Татьяна слегка потрясла головой — я понял, что пора переходить к наглядным примерам, пока она меня не попросила повторить сказанное — по слову. Могу в их порядке запутаться.

— Вот для того и с Тошей позавчера встречались… — Я мысленно охнул — сейчас спросит, почему ее только сегодня в курс дела ввел! — И сегодня, как только окончательные детали плана выработались, Марина его передо мной озвучила, чтобы я посмотрел, все ли стыкуется, как следует. — Она как-то странно глянула на меня. — И теперь нам с тобой нужно подумать, как — не сказав ничего лишнего — избавить Свету от волнений.

Как я и надеялся, последняя фраза оказалась беспроигрышной. Татьяна тут же расправила плечи и сообщила мне, что берет это на себя. Пришлось мягко поинтересоваться, в каком именно виде. И отредактировать представленную ею версию. И прорепетировать рожденный в долгом споре компромиссный вариант. Три раза. И настоять, чтобы она сразу же Свете и позвонила. Пока что-нибудь не забыла. И посидеть рядом (возмущенно заявив, что с меня хватит двух недель ее уклонения от общения). Чтобы просуфлировать то, что она забудет.

Вот сколько можно болтать, спрашивается? Договорились же — ввести Свету в курс дела в существенно ограничивших его рамках возможного, и все! Есть же хочется! Ей хорошо — целый день дома: можно немножко поработать, немножко перекусить, а я? И вот, кстати, почему я только сейчас узнаю, что Света собирается работу менять? И зачем ее отговаривать? Это кто сказал, что все уладится, когда бесчестных сотрудников уволят? Если за них Марина взялась, то там сначала всех посадят, а потом будут разбираться, кого можно на поруки выпустить! И я почему-то догадываюсь, на чьи именно поруки придется отпустить Свету!

Почувствовав, что еще немного — и я лишу-таки Марину шанса вывести мошенников на чистую воду за отсутствием рядовых сотрудников, необходимых для работы над ее произведением, я ушел на кухню. И вы знаете, когда она туда вернулась? Можете и не сомневаться — как только я весь ужин приготовил!

Моя предусмотрительность и умение держать себя в руках (временами приводящие в изумление даже меня самого) привели к тому, что на следующий день Марина заключила договор об издании своей книги. Я узнал об этом, когда она позвонила мне, чтобы выяснить, скрылись ли с ее горизонта мрачные грозовые тучи недовольства подруг. Я небрежно ответил, что пора бы уже и прекратить сомневаться в том, что на меня всегда и во всем можно спокойно положиться.

— Ну, и слава Богу! — рассмеялась Марина. — Так что теперь три недели живем относительно спокойно — в договоре на предпечатную подготовку отведено пятнадцать рабочих дней.

Я старательно пропустил мимо ушей это «относительно». Рядом с Мариной три недели даже относительного спокойствия — это просто дар богов. Которым я и постарался от всей души воспользоваться.

Потому что наконец-то, после нескольких недель бесконечной болтанки между мертвым штилем и беснующимся ураганом, я мог уезжать на работу действительно спокойно. Не холодея от ужаса при мыслях, куда ее там без меня может занести, и не взвывая от бессилия при приближении к двери, за которой меня встретит ее безжизненное лицо, равнодушно взирающее на меня целый вечер.

Нет, я, конечно, ей позванивал. На всякий случай. Время от времени. Не больше одного-двух раз в час. Но уже на второй день она рявкнула в трубку, что я постоянно отрываю ее от неотложных дел, и что Сан Саныч ждет от нее точной даты приезда Франсуа, с которым по этому поводу ей нужно срочно связаться. По телефону, который я все время занимаю. Я понял, что дело окончательно пошло на поправку.

Даже парень наш это почувствовал. Не раз и не два по вечерам Татьяна ворчала, что он определенно в меня пошел — вертится целый день, как ненормальный, не давая ей сосредоточиться на работе. Я расцвел — удалось все-таки передать ему мое умение обращаться с его матерью! Когда она в своем соку варилась, вел себя тихонько, чтобы не раздражать ее лишний раз — а когда она к жизни вернулась, даже на расстоянии мой восторг учуял и тут же, не тратя время на раздумья, принялся разделять его.

И ничего он к ней не пристает, требуя внимания! И нечего намекать, от кого он эту привычку перенял! Стоит, понимаешь, дважды поинтересоваться, как у нее дела, как все — банным листом обзовет. Неужели непонятно, что он просто радуется? Воссоединению семьи. Вот ей было бы приятно, если бы с ней мать перестала разговаривать? Нет, лучше не спрашивать.

К Татьяниным родителям мы тоже съездили — в ближайшие после судьбоносных событий выходные. Но только на обед, как и прежде. Татьяна, конечно, выслушала все, что думает Людмила Викторовна по поводу ее полу-возвращения на работу, но Сергей Иванович поглядывал на дочь с каким-то новым выражением. Тоже, наверно, заметил, как она изменилась с нашего прошлого визита. А может, не мог не оценить, что к ней — с просьбой выручить всю фирму — лично директор обратился.

На меня он тоже поглядывал — с неохотным, но уважением. И на мой телефон — с нервным, но одобрением. И на часы в конце обеда — с добродушным, но нетерпением. И вопрос нашего к ним переезда больше не поднимался. Даже только на выходные. Одним словом, расстались мы не менее душевно, чем встретились.

Странные они, эти люди — постоянно твердят о роскоши общения, и тут же норовят довести его до таких объемов, что оно им поперек горла становится.

Кстати, плодотворная занятость Татьяны и наше с ней общение сделала более насыщенным и глубоким. Каждый вечер она с гордостью докладывала мне о достигнутых результатах — во всех подробностях, так, что времени не оставалось на придирчивые расспросы, почему я опять задержался. Я тоже решил не ущемлять ее самолюбие рассказами о своей еще одной работе. Так и удавалось мне каждый день, не вызывая никаких подозрений, подвезти по дороге одного-двух пассажиров — в результате чего мой психологический опыт рос, как на дрожжах, а к заветной коробочке в углу кухонного шкафа добавилась вторая, чуть побольше.

Света тоже сразу после разговора с Татьяной успокоилась. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, кто тот разговор режиссировал. Да и поиски новой работы чем дальше, тем большее ее занимали — кстати, пока совершенно безрезультатные. Что еще менее удивительно — после слов Татьяны о том, что за наведение порядка в ее издательстве Марина взялась, пыл у Светы наверняка слегка угас.

Я намекнул было Татьяне, что не стоит человека здоровой мотивации к переменам в жизни лишать — она нежно улыбнулась и предложила мне бросить через месяц работу и сидеть дома с нашим парнем. Вот же привычка карты передергивать — можно подумать я советовал Свете назад в домохозяйки возвращаться! Будет еще раз шантажировать — расскажу обо всех своих работах и попрошу провести экономическую оценку того, кому разумнее с ребенком оставаться.

О Марине Татьяна меня тоже больше не расспрашивала — я ей сам все рассказывал. На всякий случай, чтобы они напрямую не замкнулись. Не то, чтобы я проходу Марине не давал, но дважды в неделю, после обычной рабочей встречи в ее турагенстве, я заглядывал к ней и спрашивал, как идут дела. И частенько заставал у нее этого замаскированного гения юриспруденции. Который с большим интересом изучал противоположную стену, пока она — в двух словах — вводила меня в курс развития событий.

А развивалось дело с ее рукописью точь-в-точь по их уже отработанному сценарию. Никаких официальных документов, подтверждающих задержки, никто ей, конечно, не давал (я бы и сам мог ей это спрогнозировать, если бы спросила!), но она с самого начала перезнакомилась со всеми сотрудниками, и при первом же упоминании о подхватившем грипп корректоре, тут же, в кабинете главного редактора, методично внесла в свои записи строку с его фамилией и сроками больничного. И я так понял, что подобных записей у нее уже накопилось достаточно — вот и Максим этот, наверно, всякий раз о результатах своих проверок ей докладывал.

Один только Тоша слегка беспокоил меня все это время. Нервный он какой-то сделался! Видеться у нас с ним уже не получалось (даже изредка, не говоря уже про каждый день!), но я ему позванивал… и всякий раз отшатывался от трубки, из которой на меня неслось яростное шипение. В офисе — «Не мешай работать!», вечером — «У меня ребенок на руках!», поздно вечером — «Ты сейчас всех разбудишь к чертовой матери!», на выходные — «Ты дашь нам погулять спокойно или нет?».

Я решил было, что его девчонкин наблюдатель все еще до бешенства доводит, но оказалось, что тот ему больше на глаза не попадался. На работе у него тоже все в порядке было — это я у Татьяны осторожно выяснил. И присутствие темной Ларисы его уже больше беспокоить не могло…

Меня начали мучить угрызения совести. Вот как-то выпал из поля моего внимания все еще молодой коллега — а ему явно моя помощь требуется. Дважды. Как профессиональная, так и психологическая.

С психологической помощью не вышло. Когда я однажды предложил подвезти его домой, чтобы дать ему высказать все, что на душе накопилось (ради основных обязанностей на экстра дополнительной работе можно и отгул взять!), он почему-то послал меня к туристам. Можно подумать, я у них хоть одну встречу прогулял! Я напомнил ему, что в списке моих приоритетов содействие коллеге стоит выше любых земных забот — он отрезал, что советы нужно давать, когда за ними обращаются.

Вот недаром я всеми внутренностями чувствовал, что его тесное общение с Мари… с отдельными людьми до добра не доведет! Научился, понимаешь ли! Перенял эстафету в протянутую руку помощи семечки сыпать — лузгай, мол, в свое удовольствие, только отвяжись! А у него, видишь ли, своих дел по горло!

Я вдруг замер, как вкопанный. Фигурально выражаясь — в процессе излияния благородного негодования. А ведь дело в том, пожалуй, что у него не по горло этих самых дел, а всего лишь по щиколотку — оттого и злится, как Татьяна совсем недавно. Или как я, когда она меня области применения сил бессовестно лишала. Нет, я всего равно себя в руках держал! Когда они не опускались… Не важно.

И ведь, если задуматься, в офисе работа уже давно для него рутинной стала, и домашние дела, судя по всему, уже в какую-то колею вошли — а его же хлебом не корми, дай только в Интернет нырнуть как раз по щиколотку. Только сверху. То-то он куда спокойнее был, когда Марина его своими изысканиями нагрузила! Я хмыкнул. Ну что ж, работу бюро по трудоустройству я уже, как будто, освоил… У Марины наверняка еще какое-нибудь поручение для него найдется. Тем более что оговоренные в договоре три недели уже к концу подходят…

После ближайшей же встречи с туристами я ринулся к Марине в кабинет. Похоже, сегодня побольше новостей будет, чтобы Татьяне похвастаться…

Дверь в Маринин кабинет оказалась закрытой. Я остолбенел. С таким пренебрежением с ее стороны я еще не сталкивался. Это что же она такое с этим… примером апатетической мимикрии обсуждает, что им от всех запереться понадобилось? Не исключая меня! Я прислушался. Еще и шепотом! Скрипя от унижения зубами, я направился к секретарше, чтобы выяснить, когда освободится руководящее непонятно чем в данный момент лицо.

— А Марины Павловны сегодня не было, — ответила мне она.

— Вообще? — У меня чуть челюсть не отвалилась — на Марину это совершенно непохоже было.

— Она вчера говорила, что не раньше, чем к обеду появится — задержалась, наверно, — пожала плечами секретарша.

Неужели у нее этих компрометирующих записей набралось уже столько, что в самую пору стало к активным боевым действиям переходить? Причем к настолько активным, что она про родную фирму, в которую всю жизнь вложила, забыла? Или там уже такая жаркая схватка идет, что она просто времени не замечает? Может, ей помощь нужна? Приглушить разгулявшиеся страсти, вернуть их в русло холодного рассудка?

Выйдя на улицу, я нерешительно набрал ее номер. Не отвечает. Ну, конечно, увидела, кто звонит! Так, похоже, этот кто будет сегодня не хвастаться перед Татьяной, а подлизываться к ней. Да нет, что это я? Не подлизываться, конечно, а предлагать ей — благородным жестом — очередной шанс принять активное участие… Да какая разница! Главное — узнать, что происходит!

В тот день я взял-таки отгул на экстра дополнительной работе — прямо домой с работы поехал.

Ужин я приготовил на парах терпения — не хотелось Татьяне показывать всю глубину своей обиды. Нет, не хотелось пугать ее глубиной своего беспокойства. Когда мы перешли к чаю, я небрежно заметил, что у меня сложилось впечатление, что Марина сегодня начала открытое наступление на Светино издательство.

— Да? — тут же вскинулась Татьяна. — И что?

— Пока не знаю, — с деланным равнодушием пожал я плечами. — Я ее сегодня не видел. И, видно, занята — трубку не снимает.

— Так давай ей сейчас позвоним! — Татьяна оживленно глянула на часы. — Уже точно ни одно учреждение не работает.

— Ну, звони, если хочешь. — Я старательно зевнул. — Что-то я сегодня уморился.

Через минуту Татьяна озадаченно нахмурилась.

— Не отвечает, — растерянно произнесла она, с недоумением глядя на мобильный.

Ну, это, знаете ли, уже все границы переходит! Днем я еще понимаю — я во время бесед с клиентами тоже трубку не беру. Но ведь видела же мой номер — перезвонить трудно? А теперь наверняка праздновать объявление войны куда-то поехала — и с личным адвокатом — и с таким, небось, размахом, что не с руки ей прислушиваться к отчаянным призывам чахнущих во тьме неведения!

— Я ей сейчас домой позвоню, — вновь оживилась Татьяна. — Может, телефон в сумке оставила и не слышит.

Домашний телефон Марины Татьяне пришлось в записной книжке посмотреть — видно, редко она туда звонила. На этот раз трубку откликнулась после второго гудка.

— Павел Федорович? — затараторила Татьяна. — Добрый вечер, это — Татьяна Мартынова. Я, собственно, на секундочку — хотела узнать, когда Марина дома будет, а то у нее мобильный что-то весь день не отвечает.

Трубка возбужденно загудела. Глядя, как отливает от Татьяниного лица краска, как расширяются ее ставшие вдруг идеально круглыми глаза, я почему-то отчетливо вспомнил Маринину теорию о том, что для успешного роста личности нужны испытания. И понял, что на сей раз она приготовила нам нечто похлеще всех предыдущих сюрпризов.

Глава 16. Сколько можно уступать всем дорогу?

К столовой та, которую позже назвали Мариной, подъехала одновременно с Лилей, и узнали они друг друга сразу.

— Ну, привет! — ухмыльнулась Лиля, окидывая ее критическим взглядом. — А я-то думала, что сейчас черная Волга подкатит, а из нее — эдакая важная министерская дама…

— Зачем же такие глупости говорить? — смутилась та, которую позже назвали Мариной. — Неужели я так изменилась? Вот ты, например, нисколько…

— Ага, — с готовностью закивала головой Лиля. — Комплименты на приемах будешь отвешивать. Ну, пошли — а то сейчас крику будет…

Они вошли в столовую и увидели в огромном зале одного-единственного мужчину, который, пыхтя, сдвигал вместе столы. Услышав скрип двери, он обернулся, и та, которую позже назвали Мариной, увидела лицо своего бывшего старосты. Он тоже показался ей почти прежним — но почти. Возможно, дело было в том, что она смотрела на него издалека, через половину столовой, но фигурой он мало напоминал того тощего, слегка сутулого парня, который отвечал за все их студенческие прегрешения перед деканатом. В его осанке появилась некая… основательность. Всмотревшись, она и в лице его нашла соответствующие перемены: подбородок слегка отяжелел, в уголках рта решительные складки появились, брови сурово сошлись на переносице…

— Да сколько ждать можно, в конце концов? — рявкнул он Лиле, которая вошла первой. — Я тебе, что, Юлий Цезарь, чтобы десять дел одновременно делать?

— А Дашка где? — не осталась в долгу Лиля.

— Да они сейчас все вместе подъедут, — тут же сбавил тон Витя. — Мать мою, наверно, ждут — она опять, небось, на электричку опоздала.

— Вот и на меня орать нечего! — ворчливо отозвалась Лиля. — Сейчас все приготовим — ты лучше посмотри, кого я привела!

Витя озадаченно нахмурился, заглянул ей через плечо — и вдруг расплылся в широченной улыбке. И та, которую позже назвали Мариной, внезапно вспомнила тот первый колхоз, когда ее, словно продрогшего и голодного котенка, подхватили с холодного тротуара и сунули греться за пазуху. Когда же она успела опять так замерзнуть?

— Ого! — пробасил Витя. — Как это нашей Дюймовочке удалось из кротовьей норы выбраться?

— Не выбраться, — ответила за нее Лиля, — а только выглянуть на час, чтобы с белым светом попрощаться. Вот, кстати, ему деньги-то и отдавай, — повернулась она к той, которую позже назвали Мариной, — это он у нас в миллионера решил поиграть.

— Да я бы не против, — ухмыльнулся Витя, — а то всего отпускные дали. Уезжаем мы только завтра, отчего же было широкий жест не сделать? — Он повел рукой в сторону столов.

— Лиля, почему попрощаться? — нахмурилась та, которую позже назвали Мариной.

— Так, вы давайте — тарелки расставляйте, — быстро сказал Витя, — а я пока те столы отодвину, чтобы мы тут чего-нибудь не снесли.

— Ты только не слишком размахивайся, — бросила ему вдогонку Лиля, — их потом кому-то на место ставить придется.

Витя небрежно махнул рукой, не поворачиваясь. — Поставим, поставим.

— Знаю я это их «поставим», — проворчала вполголоса Лиля. — Будут сидеть до последнего, хвост друг перед другом веером распускать, а нам и посуду относить, и подметать, и столы назад двигать… Ладно, идем, — повернулась она к той, которую позже назвали Мариной. — Сколько, ты говорила, времени у тебя есть? Накрыть-то поможешь?

— Конечно, помогу, — охотно согласилась та, которую позже назвали Мариной. — На час я вполне могу задержаться.

— Тогда давай так, — кивнула Лиля, — ты посуду расставляй, а я пойду на кухню — гляну, что там нам наготовили.

— Лиля, а почему ты сказала: «Попрощаться»? — вернулась к своему вопросу та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, раз ты просидела десять лет в подполье, — пожала плечами Лиля, — значит, уютно тебе там.

Та, которую позже назвали Мариной, не нашлась, что ответить. В ответе Лили не было ни слова неправды, и все же… Да, ей было уютно, и надежно, и спокойно, и дети одну только радость приносили — почему же ей на память продрогший котенок пришел?

— Давай — работай, — скомандовала Лиля. — Сейчас три Ша приедут, сменят тебя.

— Так это они все вместе приедут? — оживилась та, которую позже назвали Мариной, радуясь возможности успеть еще кого-нибудь повидать.

— Ну, конечно, — удивленно глянула на нее Лиля. — Детский сад Витькиной матери сдадут — и сразу сюда.

— Какой детский сад? — не поняла та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, у Витьки с Дашей — двое, — пояснила Лиля, — и у Саши с Наташей — по одному. Вот тебе и мини-детсад. Скоро, правда, в продленку их переименуем — их старший, — она кивнула в сторону Вити, — осенью в школу идет.

— Как в школу? — растерялась та, которую позже назвали Мариной. — Они же семь лет назад только поженились!

— Так Дашка же на шестом месяце замуж выходила, — беззаботно махнула рукой Лиля. — Иначе перевели бы ее — как же! Мы еще смеялись, что со всей этой бюрократической волокитой они в один день и распишутся, и ребенка зарегистрируют.

Та, которую позже назвали Мариной, облегченно вздохнула. Так вот почему ее на свадьбу не пригласили! Свадьба, наверно, совсем скромная была.

— А Саша с Наташей тоже за кого-то из наших замуж вышли? — поинтересовалась она.

— Нет, — покачала головой Лиля. — Наташин муж по соседству с ними жил, когда они квартиру снимали, а Сашка — вообще не замужем. Когда у остальных дети появились, она и себе сына родила, чтобы от компании не отставать. Ох, и намучилась же она с ним по общежитиям, — вздохнула Лиля, — вот только в прошлом году квартиру получила.

Та, которую позже назвали Мариной, усиленно переваривала услышанное. Сколько же она всего пропустила! И ведь хоть бы кто-то ей обо всем этом раньше рассказал! Может, она и помочь бы смогла — особенно после того, как мужа на работу в министерство взяли. Почему они к ней не обратились? И Катя тоже хороша — только об одних ее дурацких испытаниях разговор и шел! Впрочем, может, она тоже не знала? Особенно, если они и не встречались больше, после второй годовщины…

— А Катя Астахова будет? — спросила она Лилю.

— А, — поморщилась Лиля, косясь в сторону кухни, — Бернадские наверняка опоздают. Катерина прямо сегодня из командировки возвращается — пока соберутся…

— А у них тоже дети есть? — Та, которую позже назвали Мариной, понимала, что пора приниматься за сервировку стола, но остановиться уже не могла. Одна за одной бежали минуты ее драгоценного часа, а ей о столь многом еще нужно было узнать.

— Не-а, — ухмыльнулась Лиля. — Им расширением семьи заниматься некогда — то один, то другой постоянно в командировках.

— А у тебя? — продолжала расспрашивать та, которую позже назвали Мариной.

— О, спасибо большое, нет! — Лиля замахала руками. — Я уже полгода как развелась. Начал мой красавец уже прямо на работе пить — все никак пережить не мог, что у меня в подчинении оказался. Глаза не знала, куда от стыда деть. Моя бы воля — я бы его не то, что из ведущих, из обычных инженеров давно в шею погнала, так профсоюз постоянно вступается. — Она брезгливо поморщилась. — И хорошо, что с детьми тянула — не дай Бог им такое видеть.

— Ну, ничего, — постаралась утешить ее та, которую позже назвали Мариной, — будут еще…

— Э нет! — решительно замотала головой Лиля. — С меня замужней жизни до конца моих дней хватит — ходи за ним, как за младенцем, а он еще права качать будет. Я уж лучше сама себе хозяйкой буду!

В этот момент с грохотом распахнулась входная дверь, и в столовую ввалились, запыхавшись, три молодые женщины. У той, которую позже назвали Мариной, екнуло сердце — три Ша выглядели практически так же, как и в те дни, когда она часами просиживала у них в комнате в общежитии. Нет, они, конечно, немного округлились, и стрижки у них стали одинаково короткими (в институте Даша косу носила, а Наташа — конский хвостик), но одновременно стали еще больше походить друг на друга, как будто долгие годы общения по-настоящему породнили их.

— Все, спокойно, мы уже на месте! — с порога затараторила Даша, переводя взгляд с мужа на Лилю. — Что делать-то?

И вдруг она осеклась, заметив рядом с Лилей ту, которую позже назвали Мариной. Какое-то время она недоверчиво всматривалась в нее, потом переглянулась с остальными вновь прибывшими, и все они не спеша направились к сдвинутым столам.

— Ну, ты посмотри, какие люди! — медленно протянула Даша, подходя к той, которую позже назвали Мариной. — Как это тебя отпустили-то?

— Ну, почему — отпустили? — смутилась та, которую позже назвали Мариной.

— Так, вы вдвоем со столами заканчивайте, — обратилась к ним с Дашей Лиля, — а вы, — повернулась она к молчавшим до сих пор Саше и Наташе, — пошли со мной на кухню. Вить, вино-то где? — крикнула она на ходу бывшему старосте. — Пусть его тоже сразу на стол ставят.

— Выпивку Семен привезет, — отозвался Витя с другого конца столовой. — У него теща на базе работает — обещала пару бутылок коньяка армянского по случаю юбилея.

— Да? — заинтересованно глянула на него Лиля, остановившись. — А чего только пару?

— Ты и за пару спасибо скажи, — огрызнулся Витя. — Вам вообще только вино положено. А мало покажется — водка будет.

Некоторое время Даша и та, которую позже назвали Мариной, в неловком молчании раскладывали на столах тарелки, вилки и стаканы. Последняя поглядывала искоса на Дашу, губы которой были сжаты в тонкую ниточку, и, наконец, не выдержала.

— Даша, я так рада за тебя, — нерешительно начала она, — что у тебя все в жизни сложилось. Раньше вот не вышло, но я тебя поздравляю… вас с Витей поздравляю… и с детишками тоже…

— А с чего это сейчас вдруг вышло? — насмешливо прищурилась Даша, глянув в упор на ту, которую позже назвали Мариной. — У тебя, вроде, после института другая жизнь началась, с новыми горизонтами — с чего это сейчас на старое потянуло?

— Дарья, хорош болтать — не успеем! — донесся до них грозный голос Вити.

— А ты на меня не ори! — мгновенно вспыхнула та. — Язык рукам не помеха — дай-ка мне узнать, чего им там, в министерских кругах не хватает. Кто его знает, когда еще случится чести такой сподобиться.

— Даш, я не знаю, чего в каких кругах не хватает, — почти отшатнулась от такой открытой враждебности та, которую позже назвали Мариной, — но я действительно по вас всех очень скучала. Я только сейчас поняла, насколько.

— М-да? — неприятно усмехнулась Даша. — А что же ты от нас шарахалась, как от зачумленных?

— Ну, зачем ты так, Даша? — тихо проговорила та, которую позже назвали Мариной. — Я первые два года действительно не могла прийти — сын родился, потом дочка… А потом… Я понимаю — вы обиделись, да я и сама могла кому-нибудь позвонить… но со всей этой круговертью вспоминала, когда уже поздно было. Но вы же мне тоже ни разу не позвонили, — вдруг воскликнула она с обидой, — даже когда переехали сюда! Даже на свадьбу не позвали!

— На свадьбу — это точно, — кивнула Даша, — одну тебя неудобно приглашать было. А насчет остального… Мы тебе звонили — как только устроились, как раз перед третьей встречей…

Та, которую позже назвали Мариной, недоверчиво глянула на нее.

— … и нам было велено больше тебя не беспокоить, — язвительно закончила Даша.

— Что? — ахнула та, которую позже назвали Мариной.

Даша некоторое время настороженно смотрела на нее.

— Он тебе, что, даже не рассказывал об этом? — спросила она, нахмурившись.

— Кто? — автоматически спросила та, которую позже назвали Мариной, уже зная ответ и пытаясь выиграть время, чтобы осмыслить услышанное.

— Да благоверный твой, — словно выплюнула Даша. — Я с Сашкиных слов знаю — это она на него нарвалась. А ну, подожди, — она еще раз внимательно глянула на собеседницу и окликнула мужа: — Вить, можешь Сашку позвать? У нас тут, похоже, тайна, покрытая мраком, сейчас откроется.

Та, которую позже назвали Мариной, отчаянно мигала, пытаясь вспомнить, не упоминал ли муж — хоть словом, хоть мимоходом — о звонке одной из ее лучших подруг. Не было такого — она бы не просто запомнила, она бы обязательно перезвонила. Как же так случилось, что ее именно в этот момент дома не оказалось? Гулять с детьми он всегда вместе с ней ходил, если дома был… Неужели он просто не позвал ее, когда она детей спать укладывала? И даже не упомянул об этом потом?

Через пару минут из двери кухни показалась Саша. Следом за ней к ним подошел Витя, нервно переводя взгляд с жены на других участниц разговора.

— Чего надо-то? — сухо спросила Саша, обращаясь исключительно к Даше.

— Ты понимаешь, Александра, — задумчиво проговорила та, — тут интересное кино получается. Помнишь, ты ей звонила? — кивнула она в сторону той, которую позже назвали Мариной. — Когда у меня Алешка только-только родился?

— Ну, допустим, — поджала губы Саша.

— Так вот она, оказывается, впервые об этом слышит, — хмыкнула Даша.

— Ну, понятно, — процедила Саша, все также не глядя на ту, которую позже назвали Мариной, — мужа вместо себя делегировала от назойливых мух отбиваться, и даже не поинтересовалась, кто приставал-то.

— Саша, с кем ты разговаривала? — тихо спросила та, которую позже назвали Мариной.

— Сначала — с женщиной, — впервые удостоила ее взгляда Саша, — с любопытной такой, настойчивой — не успокоилась, пока не выяснила во всех подробностях, кто звонит, да по какому поводу. А уж потом муженек твой трубку взял.

— Может, я детей спать укладывала, — растерянно вставила та, которую позже назвали Мариной, не в силах поверить, что мать нарочно мужа вместо нее к телефону позвала.

— Наверно, — кивнула Саша. — Он мне так и объяснил, что у тебя есть масса более важных дел. И что — в отличие от нас — ты прекрасно понимаешь, что у тебя уже давно другая жизнь, в которой нет места глупому ребячеству. И попросил впредь больше вас не беспокоить.

— Саша, он, наверное, просто не понял, кто звонит, — опять попыталась найти хоть какое-то достойное объяснение услышанному та, которую позже назвали Мариной.

— Понял, дорогая моя, прекрасно понял, — отрезала Саша. — Потому как в самом начале переспросил, с кем говорит.

— Не может быть, — судорожно замотала головой та, которую позже назвали Мариной.

Саша с Дашей озадаченно переглянулись: Даша вскинула бровь, Саша неуверенно пожала плечами.

— А я вам что говорил? — подал вдруг голос Витя, самодовольно улыбаясь.

Словно по команде, Даша с Сашей повернулись к нему — с одинаково решительным выражением. Улыбка начала медленно сползать с его лица.

— Я пойду — посмотрю, что там у Лили на кухне, — буркнул он, поспешно ретируясь.

— Саш, закончишь на том конце стола? — внезапно спросила Даша, и небрежно бросила той, которую позже назвали Мариной: — А ну, пошли — вон там, в уголке, поболтаем.

Сняв с одного из отодвинутых Витей столов два стула, они присели. Через пару минут неловкого молчания, Даша заговорила.

— А ты как, вообще, живешь-то?

— Я очень хорошо живу, — улыбнулась та, которую позже назвали Мариной. — Двое детей — сын и дочка — оба в школе уже. Пять лет назад в отдельную квартиру переехали. — Она судорожно пыталась вспомнить, чем еще собиралась хвастаться перед старыми друзьями. — Каждое лето к морю ездим…

— В общем, кухня, дети, церковь, да? — хмыкнула Даша.

— Да какая церковь — ты, что, с ума сошла? — возмутилась та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, в твоем случае — приемы вместо церкви, — с готовностью уступила Даша. — Муженька-то твоего, небось, положение обязывает тебя с собой на официальные мероприятия таскать?

— Да нет, — обиделась та, которую позже назвали Мариной. — Он сам на них ходит.

— А чего же тебя с собой не берет? — спросила Даша, внимательно вглядываясь ей в лицо.

— Ну, почему же? — возразила ей та, которую позже назвали Мариной, изо всех сил стараясь придерживаться справедливости. — Сначала я ходила с ним… пару раз… А потом дети заболели, потом опять — ты же знаешь наши садики… А я, честно говоря, и не против, — торопливо добавила она, — мне эти торжественные застолья всегда поперек горла были. Сидела там дура дурой — никогда толком не знала, как разговор поддержать.

— Дура дурой, говоришь… — задумчиво повторила Даша. — А на работе как — все также в дипломированных лаборантах?

— А ты откуда знаешь? — смутилась та, которую позже назвали Мариной.

— Так Катерина докладывала, — усмехнулась Даша. — А мы все удивлялись, как тебе удалось в образцовую домохозяйку превратиться. Ты ведь лучше всех училась — мы были уверены, что на работе ты всех нас за пояс заткнешь.

— Я тоже так думала, — тихо ответила та, которую позже назвали Мариной, разглядывая свои руки, сложенные на столе. — А потом родились дети — и я вдруг поняла, что они мне важнее любой карьеры. Затем мужа взяли на новую работу — у него ведь такая ответственность, что нам с тобой и не снилась — нужно было кому-то домом заниматься, чтобы он о быте не думал. Не всем же командовать — кто-то и подчиняться должен, — тоскливо повторила она слова матери.

— Да как ты за него замуж-то вышла? — вдруг спросила Даша с такой злостью, что та, которую позже назвали Мариной, невольно вскинула на нее взгляд.

— Что ты имеешь в виду? — озадаченно проговорила она.

— А то, что еще в институте было видно, что он за человек! — взорвалась Даша. — Он еще там все свое будущее до последнего дня распланировал. Он жизнь свою строил, как соты в улье — главное, чтобы они в общую схему вписывались, и рабочие пчелы вокруг суетились, чтобы порядок в них поддерживать. Он и учился не для того, чтобы специальность приобрести — он острый интерес демонстрировал, чтобы преподаватели его заметили. И общественной работой он занимался не потому, что считал ее нужной кому-то, а чтобы полезными знакомствами обзавестись и нужную запись в характеристике получить. У него и романы были, как сценарии — с четким распределением ролей…

— Какие романы? — вскинулась та, которую позже назвали Мариной.

— Какие, какие… — проворчала Даша, с неловким видом отводя глаза. — Дело, конечно, прошлое, мы все не без греха… Да и не романы это были — он словно контракт заключал: ты мне — безоговорочное послушание, я тебе — светлое будущее. Он с десяток девчонок на потоке перебрал, и каждую по струнке строил: ни одного шага без его одобрения и ни одного взгляда в сторону — только на него, ненаглядного. А стоило ей возмутиться — свободна, подруга, инакомыслящих на сто первом километре держат. Двоих даже на комитет комсомола вызывали за развязное поведение, недостойное молодого строителя коммунизма.

— А что же вы мне раньше этого не рассказывали? — недоверчиво прищурилась та, которую позже назвали Мариной.

— Да нам даже в голову не приходило, что он сможет тебя всерьез окрутить! — воскликнула Даша. — К нашим-то он никогда не подкатывался — знал, что мы друг за друга горой стоим. А ты у нас вообще недотрога была, всегда на все эти страсти свысока подглядывала. Когда он вокруг тебя виться начал, мы даже обрадовались — очень нам хотелось, чтобы хоть раз в жизни не он недостойную отшвырнул — еще и брезгливо так! — а чтобы ему от ворот поворот дали — и сразу. А потом…

— Что — потом? — спросила та, которую позже назвали Мариной, вспоминая, какими зрелыми и обоснованными казались ей размышления будущего мужа, о которых говорила сейчас Даша.

— А потом ты вдруг все реже с нами общаться начала… — ответила Даша.

— Да ведь диплом же мы писали — все заняты были! — перебила ее та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, с ним-то ты каждый день встречалась — значит, находилось время, — возразила ей Даша. — И мы подумали… Может, это — действительно то, что тебе нужно; может, действительно рыбак рыбака видит издалека; может, и ты — такая же, умеющая вперед смотреть и правильную дорогу в жизни выбирать. Ты же никогда ничего сгоряча — словно головой в омут — не делала, у тебя все всегда было вовремя и как положено… Ты и с нами как будто в ответ дружила: попросили помочь — помогла, сказали куда-то прийти — пришла; а сама — все равно как-то отдельно… И с парнями также — смотрела на них, словно им рядом с тобой не место…

— Это мне, Даша, словно нигде места нет, — тихо отозвалась та, которую позже назвали Мариной. — И на работе я — никто, и в семье детям с отцом куда интереснее, даже мать удивляется, если я просто так звоню. Я только тогда, с вами живым человеком себя чувствовала… — Она посмотрела прямо Даше в глаза. — Я и пришла сегодня… несмотря ни на что… потому что мне хотелось вспомнить…

— Так что же ты нас не разыскала, если уж совсем туго пришлось? — воскликнула Даша, моргая заблестевшими глазами. — Вон у Катерины телефоны бы спросила!

— Я была почти уверена, что вы обиделись, раз больше не звоните, — ответила ей та, которую позже назвали Мариной. — Что же напрашиваться после того, как столько раз отказывалась… — Она вдруг осеклась. — Я же не знала… Зато я всегда знала, что вы без меня прекрасно проживете, — старательно улыбнулась она, пытаясь перевести разговор в шутливый тон.

— Ну, ты и… — Даша явно не могла подобрать подходящее слово.

Громко хлопнула входная дверь, и в столовой показались еще двое ее бывших одногруппников — Семен и Паша. В руках у них были позвякивающие на каждом шагу пакеты.

— Отлично! — вскочила со стула Даша. — Сегодня у меня есть потрясающий тост!

— Елки-палки, кто это? — Семен остановился, как вкопанный, и потряс головой. — Паша, мы же по дороге, вроде, ничего не пили?

— Если я хоть одной бутылки не досчитаюсь… — грозно начала Даша, уперев кулаки в бока, но, не выдержав, рассмеялась. — Да она это, она — вам не чудится…

Вместе с вновь прибывшими к ним подошли и остальные. У Саши с Наташей, похоже, свой разговор состоялся — уголки губ у них беспрестанно подрагивали. Это была всего лишь тень их обычной сияющей улыбки, но у той, которую позже назвали Мариной, опять слезы на глаза навернулись. Она тоже нерешительно улыбнулась — Саша покачала головой, Наташа с гримасой покрутила пальцем у виска.

— Ну, чего столпились? — командовала тем временем Даша, обращаясь к мужчинам. — Идите и бутылки расставляйте — народ на подходе!

— Сами и расставляйте! — возмутился Паша. — Мы их, между прочим, сюда тащили! Дайте с человеком поговорить — сто лет не виделись!

Они принялись расспрашивать ту, которую позже назвали Мариной, о том, что с ней случилось, и тут же, не дожидаясь ее ответов, вывалили на нее ворох своих новостей. Не решаясь слова вставить, она только молча переводила взгляд с одного на другого после каждого: «Да не слушай ты его — он все врет!».

Дверь хлопала уже почти беспрерывно. Всех заходящих тут же звали посмотреть, кто к ним пожаловал — и вскоре вокруг той, которую позже назвали Мариной, собралась толпа. Некоторые здоровались с ней сдержанно, окидывая ее с ног до головы нарочито удивленным взглядом, но большинство бывших соучеников были, казалось, искренне рады видеть ее — особенно те, с кем она во время подготовки к юбилею встречалась. Она уже совершенно забыла о том, что собиралась рассказывать им о своей жизни, и просто вертела во все стороны головой, с жадностью вглядываясь в знакомые, почти неизменившиеся лица, вслушиваясь в до безумия родную, бестолковую болтовню и чувствуя, как раскручивается внутри нее туго сжатая пружина.