Ангел-мститель (СИ)

Ничего, решила она, еще пару дней в обед посижу, а может, и после работы — чтобы побыстрее справиться.

Тогда-то и случилась у нее первая серьезная размолвка с мужем. В тот день она пришла с работы намного позже обычного — не хотелось еще на один день обещанную помощь растягивать. Муж уже был дома и ходил из угла в угол, мрачный, как туча. Лишь только она открыла дверь, он тут же оказался в коридоре.

— Где ты была? — спросил он, раздувая ноздри. — Мы уже не знали, что и думать.

Она рассказала ему о просьбе Лени и о том, что работа была срочной — вот она и решила немного задержаться, чтобы сегодня же все и закончить.

— Бернадский? — прищурился муж. — А с какой это стати ты ему одолжения оказываешь? Да еще и во внерабочее время?

— Но я же не могу посторонней работой в ущерб своей собственной заниматься! — воскликнула она. — Я и для Катерины Астаховой такие же испытания проводила, где-то с месяц назад.

— А я почему об этом ничего не знаю? — процедил муж сквозь зубы.

— Да какая тебе разница? — удивилась она. — Ребята попросили помочь — у нас оборудование действительно лучше — и мне от этого только польза: больше опыта будет…

— Какая мне разница? — Она впервые в жизни почувствовала исходящую от мужа угрозу. — Мне очень большая разница, что происходит с моей женой и будущим ребенком. Ты, что, не понимаешь, что они тебя используют?

— Да брось ты глупости говорить, — поморщилась она. — Подумаешь — пару дней в обеденный перерыв за установкой посидела! Причем здесь «используют»?

— Используют! — уверенно рубанул ребром ладони воздух муж. — Так же, как все пять лет на всех экзаменах на твоем горбу выезжали. Почему они договор на выполнение работ не заключили? Очень срочно нужно или денег платить не хочется? Конечно, им проще такую дурочку, как ты, найти, которая — в положении — будет вместо обеда на них горбатиться. Тебе питаться нормально нужно! И не только тебе. Или ты о своих идиотах больше заботишься, чем о собственном ребенке?

Мужа единодушно поддержали ее мать и тихий внутренний голос. Оба они — по-своему, разными словами — убеждали ее, что ее понимание дружбы начинает оборачиваться безволием, что она и так сейчас несет двойную нагрузку и не имеет права подвергать опасности как собственное здоровье, так и здоровье ребенка, что нужно в первую очередь прислушиваться к словам тех, кто заботится о ней, а не пытается извлечь пользу из ее безотказности…

Когда ей позвонили в следующий раз — сейчас она уже и припомнить не могла, кто это был — она отказалась. Со спокойной совестью. Объяснив, что со дня на день уходит в декрет. В ответ она услышала подходящие случаю ахи и охи, поздравления с надвигающимся переходом в новое качество и пожелания счастья и здоровья. И все успокоились.

Первая годовщина окончания института подкралась к ней незаметно. Когда в квартире раздался звонок, она готовила сына к купанию. В тот день и муж, и мать задержались на работе, и она нервно носилась из ванной в комнату и обратно, проверяя температуру воды в ванночке, выхватывая из шкафа пеленки и распашонки и запихивая соску в рот орущему благим матом в ожидании вечернего кормления сыну.

Услышав в трубке голос бывшего старосты, с шутливой торжественностью объявившего ей о грядущем великом событии, она даже не сразу поняла, о чем идет речь. Сомнений — идти на встречу или нет — у нее не возникло; в последнее время она вместо ванны душ начала принимать, чтобы не выпускать двухмесячного сына надолго из поля зрения. Да и времени на размышления у нее не было — торопливо пробормотав, что у нее грудной младенец на руках, она извинилась и бросила трубку, чтобы вода в ванночке не успела остыть.

Ко второй годовщине у нее дочь была на подходе, и она опять не стала задумываться, прежде чем отказаться — в самом деле, не выходить же в свет на восьмом месяце беременности. «Но вот уж в следующий раз — обязательно», — сказала она звонившей Лиле. Вопрос о количестве детей они с мужем уже обсудили со всех сторон и решили остановиться на двоих — и через год она уже не будет кормящей матерью и вполне сможет отлучиться на пару часов.

Но больше ее ни на какие встречи не приглашали. Ни через год, ни через два — ни разу до сих пор. Нет-нет, спустя примерно полгода ей опять начали позванивать — в основном, Катя Астахова и, как правило, днем. Та, которую позже назвали Мариной, была этому рада — днем дети спали, и она могла от души поболтать по телефону, хоть на полчаса вырываясь из бесконечной череды стирки, глажки и кормлений.

Катя расспрашивала ее о житье-бытье, интересовалась тем, как подрастают дети (на эту тему та, которую позже назвали Мариной, могла говорить часами) и время от времени шутливо допытывалась, уж не собралась ли она на веки вечные в домохозяйки записаться. Она решительно ответила, что навсегда, конечно, нет, но до трехлетия дочери — определенно; ни о каких яслях она даже слышать не хотела. На семейном совете они уже давно решили, что после положенного года ухода за ребенком она возьмет еще два года за свой счет — материально им будет, разумеется, непросто, но дети — важнее, да и муж уже неуклонно поднимался по служебной лестнице. Он даже сказал, что без всякого труда раздобудет справки, подтверждающие, что их детям требуется особый уход и внимание.

Выслушав ее, Катя разочарованно протянула: — Жалко.

— Что — жалко? — не поняла ее та, которую позже назвали Мариной.

— Жалко, что ты еще нескоро на работу выйдешь, — ответила Катя.

— Почему? — спросила та, которую позже назвали Мариной, начиная смутно прозревать.

— Да нам бы опять нужно испытания провести, да и еще ряд всяких измерений, — нехотя объяснила Катя. — Может, подскажешь, к кому из ваших обратиться можно? От твоего имени, конечно, — добавила она.

Подумав, та, которую позже назвали Мариной, продиктовала ей фамилию сотрудника, ответственного за работу дефицитной установки.

— И на меня ссылаться совершенно не обязательно, — добавила она, вспомнив слова мужа. — Заключайте договор и получите свои испытания вне зависимости от того, кто за установкой сидит.

— Да нам ведь совсем нечасто такие испытания нужны, — ответила Катя, — договор совсем несерьезный получится, вряд ли он твое начальство заинтересует. А может, ты сама с этим ответственным договоришься? — вновь оживилась она. — За работу мы, конечно, заплатим — оформим разовый заказ.

— Да нет, — отмахнулась от нее та, которую позже назвали Мариной, — неудобно мне с такой просьбой обращаться. Ты же знаешь, я сейчас не работаю — что-то вроде мертвой души — с какой стати ко мне прислушиваться станут? А ты где-нибудь в другом месте не пробовала поискать?

— Та… — фыркнула Катя. — Ленька вон нашел месяц назад — ему там такой тяп-ляп сварганили, ни в какие ворота не лезет… В тебе-то мы всегда уверены были, — тоскливо добавила она.

— Ну, попробуй все же с нашим Петром Николаевичем поговорить, = посоветовала ей та, которую позже назвали Мариной. — Он — и специалист хороший, и человек чуткий, да и надбавка никому не помешает; я почти уверена, что он не откажет.

— Попробую, — вздохнула Катя, и напоследок пошутила: — За спрос-то денег не берут, правда?

Спустя какое-то время она снова позвонила — с радостным известием, что переговоры увенчались успехом. На уровне руководителя отдела, но к обоюдному удовлетворению сторон: Катин институт получил приоритет в проведение исследований, а сотрудники той, которую позже назвали Мариной — премию и участие в опытно-конструкторской разработке. По поводу сотрудников Катя, собственно, и звонила — ее интересовало, можно ли положиться на добросовестность того, кому доверили непосредственное проведение испытания. Та, которую позже назвали Мариной, оказалась с ним знакома и успокоила Катю, дав ему самую лучшую характеристику.

В этом же разговоре она узнала о том, что три Ша делают все возможное, чтобы вернуться в тот город, где они все вместе учились. Трехлетний срок работы по распределению уже подходил к концу, и у Саши с Наташей вопрос с переводом был уже практически решен, вот только Дашу никак отпускать не хотели.

— Витька у себя на заводе сейчас работу проводит, — закончила рассказ Катя, — так что отпустят ее — никуда не денутся. Нечего ценному специалисту на периферии прозябать.

Придя в неописуемый восторг, та, которую позже назвали Мариной, попросила Катю сразу же сообщить ей, как только неразлучная троица появится в их городе.

Катя сообщила. Спустя пару месяцев — директор завода, на котором работала Даша, упорно настаивал, что ценные специалисты не только в крупных городах работать должны, а и на периферии, где кадров и так не хватает, тоже. Уволиться по собственному желанию она, не отработав обязательные три года, не могла, и влиятельных знакомых, способных посодействовать в решении вопроса, ни у кого не нашлось.

В конце концов, разрешилась проблема довольно просто. Даша с Витей Герасимовым подали заявление, и после этого отказать ей в переводе по месту жительства будущего мужа никто уже не мог. Та, которую позже назвали Мариной, даже рассмеялась — надо же, вспомнили свой старый студенческий роман! И Витька тоже молодец — до сих пор ответственность за бывших одногруппников чувствует, любой ценой помочь старается. А заявление — это ерунда, его сразу после перевода и забрать из ЗАГСа можно — подумаешь, большое дело! Ее друзья и в институте не раз так делали, когда им требовался какой-нибудь дефицит, который нигде, кроме как в салоне молодоженов, не найдешь.

Оказалось, однако, что заявление в ЗАГС Даша с Витей подали отнюдь не фиктивное. Расстались они несколько лет назад, и за все это время ни одному из них так и не удалось повстречать более подходящего человека, и на второй встрече по случаю выпуска их роман возобновился. И на этот раз куда более основательно. Даша только что переехала и устроилась — в ожидании комнаты в семейном общежитии, которую обещали Вите — с остальными Ша, которые, чтобы и дальше не расставаться, сняли крохотную однокомнатную квартиру где-то на окраине. На радостях они позвали всех друзей и знакомых, чтобы отметить одновременно и новоселье, и воссоединение неразлучной троицы и победу над неповоротливой бюрократической системой, равнодушной к узам любви и дружбы.

Та, которую позже назвали Мариной, чуть не застонала. У ее дочери как раз в то время резался очередной зуб — с температурой и бесконечными капризами. Нечего было и думать, чтобы оставить ее — она немного успокаивалась только у нее на руках. Сбивчиво объяснив все это Кате, она клятвенно пообещала непременно быть на следующей встрече, вздохнула и вооружилась терпением в ожидании следующего звонка. Которого не последовало.

То, что ее на Дашину с Витей свадьбу не позвали, она восприняла спокойно — сама прекрасно помнила, как они с мужем не в состоянии были большую компанию собирать. А вот на встречу… Неужели забыли? Или решили, что это ей с ними больше неинтересно, раз постоянно отказывается? Всерьез обидеться ей не удалось — взял слово ее тихий внутренний голос.

Для начала он сухо поинтересовался, с какой стати она считает, что это только у нее масса новых обязанностей и неотложных дел появилась. Не получив от нее ответа, он добавил, что вместо того чтобы обижаться на невнимание, разумнее было бы предположить, что у людей различные ЧП могут в жизни случиться. Признав его правоту, она ринулась было к телефону, но тихий внутренний голос остановил ее, напомнив, как некстати в ее собственной жизни многие звонки звучали. Кроме того, заметил он, если ей больше не звонят, значит, надобность в общении с ней у них отпала, и навязываться в таком случае — просто недостойно; лучше подождать, пока к ней вновь интерес проявят, а пока заняться своей собственной жизнью. Она нехотя согласилась.

Вернувшись на работу, она еще несколько раз встречалась с Катей — когда та за результатами очередных испытаний приезжала. Проводила их не та, которую позже назвали Мариной — в ее отсутствие, похоже, у Кати с ее отделом прекрасные деловые отношения сложились. Она, впрочем, не настаивала — один больничный следовал за другим, и она не могла быть уверена, что, начав эксперимент, закончит его в оговоренные сроки.

Не заговаривала она и о встречах выпускников — неудобно было, после стольких отказов, намекать, что ее нарочито обходят вниманием. Но отдельные новости до нее все же доходили. Узнав, что сама Катя недавно вышла замуж за Леню Бернадского, она даже не удивилась — давно уже почувствовала, что не только по работе они так тесно общаются. Другие ее бывшие соученики тоже женились, заводили детей, меняли место работы и продвигались по службе… Она радовалась за них, передавала приветы и даже иногда получала ответные.

Вскоре, однако, вместо Кати за результатами начал приезжать некий молодой человек — то ли сотрудник ее, то ли подчиненный — и ее последний источник новостей иссяк. Ну что ж, подумала она, мать оказалась-таки права: у каждого — своя жизнь, с новыми интересами и горизонтами, и цепляются за прошлое только те, кому в настоящем делать нечего.

За всеми этими воспоминаниями уборка закончилась неожиданно быстро. Приняв душ, она глянула на часы. До выхода минут сорок, не больше — вряд ли голова сама высохнет, хоть и начала она недавно короткую стрижку носить. Вздохнув, она вспомнила, как отказалась от фена, который муж хотел достать ей ко дню рождения через каких-то знакомых, частенько в командировки в соцстраны выезжающих. Кто же знал, что ей вдруг понадобится срочно волосы высушить? Ладно, можно и над газом, если на полную его не открывать — мать у нее всегда так голову сушила в экстренных случаях, когда ее к больному срочно вызывали.

Но сначала она решила позвонить Лиле. Ведь глупо же будет, если она раньше приедет и будет околачиваться там, под закрытой дверью — да еще и после того, как газом надышится, чтобы не опоздать.

Лиля схватила трубку после второго гудка.

— Лиля, это я, — проговорила та, которую позже назвали Мариной, — ты когда в столовой будешь?

— Да еду я уже, еду, — раздраженно бросила Лиля. — Ты меня прямо из двери вынула. А что случилось-то? — В голосе у нее прозвучала напряженная нотка.

— Да ничего не случилось, — успокоила ее та, которую позже назвали Мариной. — Я просто тоже хотела раньше подъехать.

— Витька, что, и тебя решил выдернуть? — фыркнула Лиля.

— Куда выдернуть? — не поняла та, которую позже назвали Мариной.

— Это он тебе звонил, чтобы раньше приехала? — спросила Лиля.

— Да нет, я просто… — замялась та, которую позже назвали Мариной. — Понимаешь, у меня не получится с вами посидеть — так я хотела деньги подвезти и, может, помочь вам чем-то…

— Да мы и сами справимся — в первый раз, что ли, — сухо бросила Лиля.

— Лиля, перестань! — неловко пробормотала та, которую позже назвали Мариной. — Мне детей не на кого оставить — муж срочно в командировку уехал. Если у меня опять все как-то не по-человечески выходит, то я хоть чем-то хотела быть полезной…

— Да чего уж там! — отмахнулась от нее Лиля. — Ты и так кучу народа обзвонила, деньги собрала — и так тебе спасибо.

— Лиля, да причем здесь спасибо? — воскликнула та, которую позже назвали Мариной, окончательно расстроившись. — Мне приятно было… Мне так хотелось вас всех увидеть, но… Это — длинная история…

— Ладно, — перебила ее Лиля, — давай, приезжай — там и разберемся. Я уже и так опаздываю. У тебя хоть полчаса будет? — спросила она, словно спохватившись.

— Будет, будет, — радостно ответила ей та, которую позже назвали Мариной, и с чувством облегчения отправилась к плите.

Голова уже почти высохла.

Минут десять — и можно выходить.

Так у нее, пожалуй, даже больше часа останется.

Глава 14. Коварный штиль

Я начала замечать, что с отдельными личностями — если хочешь добиться от них положительной реакции на любую идею — нельзя спешить. Если обрушить ее на них целенаправленным, молниеносным ударом, они мгновенно мобилизуются, вырабатывая в аварийном режиме антитела контраргументов, способные в считанные минуты растерзать инородное тело в клочья.

Но если подбросить им свою мысль невзначай (предпочтительно с видом собственной неуверенности в ее обоснованности), ей, как правило, удается просочиться через барьеры их уверенности в собственном превосходстве и незаметно раствориться в их сознании. Каковое через некоторое время с удивлением обнаруживает непонятно откуда взявшиеся молекулы, с радостью принимает их за продукт собственной жизнедеятельности и с упоением принимается конструировать их них искомую идею — с полной уверенностью считая ее своей. После чего остается лишь в очередной раз вслух признать, что любые умозаключения таких людей носят несомненные признаки гениальности.

Мать не раз говорила мне, что это — абсолютно беспроигрышный способ общения с мужчинами. И, как всегда, она оказалась права не только в отношении людей.

Мой ангел тоже оказался не в состоянии сразу адекватно отреагировать на неожиданно свалившиеся на него в день крещения Даринки новости. Вместо того чтобы обрадоваться, что у девочки появился наблюдатель — а значит, у Тоши (и, в перспективе, у нас) возникла возможность проконсультироваться с ним по любым вопросам ее воспитания — он весь вечер сооружал вокруг этого известия барьеры неприятия. И уже дома, в ответ на мой прямой вопрос лишь невнятно пробормотал что-то о строго наблюдательных функциях таких ангелов. Я даже рассмеялась — это как врач будет следить за развитием ребенка, не делясь полученными выводами с родителями. Опять, видно, мне придется и с таким ангелом самой контактировать.

А вот сообщение Светки, что Марина во Францию уехала, вызвало у него куда более бурную реакцию. Подумаешь, нас в известность не поставила — так ее же в нашем присутствии пригласили и даже сроки примерные обсудили! Но сколько я ни пыталась найти элементарно простые, до предела разумные объяснения ее подозрительно таинственному, с его точки зрения, визиту, он только во все больший раж входил, предрекая самые ужасные его последствия. Для себя, разумеется.

Когда я, не выдержав, напомнила ему, что не стоит проецировать на будущее прошлые недоразумения, он окончательно взбесился, заявив, что причина любых недоразумений кроется в непомерной гордыне отдельных представителей человечества, и что, в силу этого, не стоит обольщаться надеждой на их исчезновение. Судя по всему, он и меня в запале в эти представители зачислил, поскольку каждый день потом цеплялся ко мне по поводу и без повода. Как мне удалось не выйти за рамки сдержанности и спокойствия — сама не пойму.

Он даже возможность на целый день вырваться из города, которая еще совсем недавно примиряла его с чем угодно, в штыки воспринял — исключительно из вредности. Слава Богу, хоть пререкаться со мной не стал при посторонних! Все утро в субботу я демонстрировала чудеса терпимости и расположения, пытаясь возродить в нем былой восторг при одном только упоминании о природе — он выбрал тактику гнетущего молчания. Как дома, так и по дороге к Светке. Даже Тошу им заразил — тот, по-моему, боялся даже пошевелиться, не то, что хоть единым звуком свое присутствие выдать.

Опять мне пришлось бесконечную паузу заполнять — хорошо, хоть Гале не было равных в умении напряжение в непринужденной беседе снять. Так он еще под шумок принялся гонки со всеми вокруг машинами устраивать! Как будто не понимает, что, когда в машине дети, на нее даже специальный значок вешают — чтобы и другие водители об осторожности не забывали.

Когда мы приехали, он даже к Сергею поздороваться не подошел — так, кивнул издалека. Тошу тоже словно сдуло от греха подальше — он прямо-таки вывалился из машины и тут же постарался поближе к нам с девчонками держаться. Ну, правильно — кому угодно приятнее в дружелюбной атмосфере находиться, чем в угрюмом молчании! И Олежка сразу это почувствовал — позвал Тошу с собой играть, даже не глянув на своего бывшего кумира, надувшегося, как мышь на крупу.

Я решила дать ему возможность повариться в собственном соку — сам же говорил, что на капризы нужно отвечать неожиданным поведением. Тем более что сначала нужно было детей накормить. И точно — не выдержал мой уже отвыкший от невидимости ангел полного отсутствия внимания к себе и, бочком-бочком, устроился возле Сергея, которому доверили проследить за обедом сына. И что бы вы думали — он тут же принялся отвлекать того от отцовских обязанностей всякими дурацкими разговорами о машинах!

Ребенок сознательнее его оказался — сам быстро поел, не напрашиваясь на внимание и так занятой матери!

Чувствуя, что похвалы от этих увлеченных автомобилистов Олежка не дождется, я громко заметила, какой он сегодня молодец. Тут же подхватив мою мысль, Светка разулыбалась и ответила, что он в последнее время и в садике ведет себя просто замечательно. Естественно, после этого мальчик пошел спать без единого слова протеста!

И опять тактика непрямого внушения сработала! За обедом он возле меня устроился — совесть, небось, подсказала, что в компании нужно общий разговор поддерживать, а не с кем-то одним в углу шептаться. Да и разговор, нужно сказать, очень интересный завязался — ни в одной книге не узнаешь столько полезных мелочей в отношении детей, сколько от тех, кто их растит или уже вырастил. Мой ангел даже ни разу не перебил ни Светку, ни Галю и только временами щурился, явно старательно запоминая всевозможные подробности на будущее.

Но вот кто удивил меня в тот день — так это Марина. Я как-то не ожидала, что и ей потребуется столько времени, чтобы переварить тот наш разговор, и что она примется так решительно воплощать сделанные выводы в жизнь. Хотя, если задуматься, ничего странного — она всегда вела себя скорее как мужчина, и дожидаться от нее женской гибкости и тактичности не стоило.

Когда она позвала моего ангела с Тошей пройтись по саду, меня словно током ударило. Удар показался мне особо ощутимым, поскольку перед этим она оживила в моей памяти яркие впечатления от симпатичного городка, в котором жили Франсуа и Анабель — целенаправленно усыпив мою бдительность. И его, судя по смягчившемуся выражению лица, тоже.

Да что же она делает?! Я же ее, как человека, просила прекратить ему шерсть на загривке взлохмачивать — это ведь мне потом придется ее назад укладывать, терпеливо, волосок за волоском! Я раздраженно глянула на Марину — она чуть прикрыла глаза веками, изогнув губы в типичной для нее насмешливой полуулыбке. Ну, все — будут мне сегодня вечером оды его глубинному пониманию человеческой природы и несравненной верности предсказаний.

Честно говоря, я чуть было не увязалась за ними в сад. Очень уж не хотелось дома из двух зол меньшее выбирать. Адвокатом ее выступать, когда он пыхтеть начнет, прямо язык не повернется — после того как у нее все мои просьбы сквозняком в ушах прошли. С ним соглашаться — тоже только масла в огонь подливать. Но в голове моей, уже прочно настроившейся на воспоминания, вдруг возникла ослепительной вспышкой сцена из того нашего первого приезда к Светке на дачу. Когда я точно также пошла за ними в сад (и неважно, что Светка меня почти волоком потащила!), выглядя ревнивой дурочкой, ринувшейся на защиту собственных владений.

Нет уж, пусть сами между собой разбираются! Хватит с ме6ня того, что потом придется обоих выхаживать. И потом — они уже пару раз отношения выясняли, и, вроде, обошлось без непоправимого ущерба. И в отсутствие потрясенной публики они, наверно, будут вести себя сдержаннее. И Тоша, в крайнем случае, столкновение двух космических темпераментов самортизирует…

На веранде к тому времени со мной остались только Светка и Галя — Сергей потихоньку сбежал в гараж. Втроем мы довольно быстро убрали со стола и перемыли посуду, и, чтобы не терзаться бесплодными страхами, я вновь вернулась к теме, столь прочно захватившей внимание всех присутствующих за обедом.

— Свет, а может, вам Олежку в частный садик отдать? — спросила я. — Там ведь группы совсем крохотные — всем и заботы, и внимания хватает.

— О, Татьяна, это ты загнула! — рассмеялась Светка. — Частный садик мы не потянем!

— Но осенью ведь все дети вернутся, — нерешительно заметила я. — Он опять вредничать начнет — что ты делать будешь?

— Даже думать сейчас не хочу! — решительно покачала головой Светка. — Мне через две недели в отпуск — вот до конца лета на даче побудем, а там посмотрим. Мне вообще о многом поразмыслить нужно — о той же работе хотя бы.

— А чего о ней размышлять? — удивилась я.

Теперь наступила Галина очередь внимательно прислушиваться.

— Да я уже вообще не понимаю, что у нас творится, — поморщилась Светка. — Работы по переводам почти нет, хотя они выходят — так что, похоже, от практики пробных работ начальство не отказалось. Того и гляди, ставку мою вообще сократят.

— Ничего себе! — охнула я.

— Нет, ты не думай, — тут же принялась оправдываться Светка, — я не просто так зарплату получаю. Я сейчас большей частью редактирую — и переводы, и обычные рукописи. И как-то странно получается — текстов через нас проходит уйма, а выходят считанные единицы… Я, конечно, понимаю — редакционный отбор нужен, а то иногда такая муть попадается, что читать невозможно, но почему после всей предпечатной подготовки? Ведь у нас большинство авторов сами издание своих книг оплачивают.

— Ну, знаешь! — хмыкнула я. — Ты, что, согласишься толстенную книгу вычитывать, чтобы потом выяснилось, что ее публиковать нельзя? А откуда же твоя зарплата возьмется?

— Да это-то понятно, — отмахнулась от меня Светка, — но ведь оценивается почему-то только сверстанный вариант — а это зачем? И потом — я краем уха слышала, что у нас авторам обещают распространение их тиража — а на это у нас прав нет, я это точно знаю. Что-то мне в последнее время вообще как-то тревожно — в чем я участвую?

— Так, может, после отпуска дома останешься? — вспомнила я ее давние намерения. — Пойдешь на второго, как собиралась…

— Не сейчас, — замотала головой Светка. — Это мы уже обсудили. Вот подойдет Олежке время в школу идти, тогда мне будет в самый раз пару лет дома посидеть — присмотреть за ним, чтобы сразу привык, что сначала — уроки, а все остальное потом.

— Давай тогда я поспрашиваю, кому переводчики нужны, — предложила я.

— Да подожди ты! — досадливо бросила она. — Я еще сама не знаю, где спрашивать. В отпуске как раз подумаю, посмотрю, какие предложения есть — может, что-то интересное подвернется. Лишь бы Сергей опять не начал со своим «Занималась бы ты ребенком» давить…

— А я бы с удовольствием дома оставалась, — подала вдруг голос Галя, — и с одним, и с двумя, и с тремя…

— С удовольствием ты будешь дома год оставаться, — ответила ей Светка, — ну, полтора от силы. А потом тебе начнет обычной сумасшедшей круговерти не хватать.

— Ну, мне и сейчас круговерти хватает, — усмехнулась Галя.

— Это понятно, — кивнула Светка. — Сейчас у тебя в жизни каждый день что-нибудь новенькое случается — и столько его, что не знаешь, за что хвататься. Это — как в отпуск на дачу: все радости и печали в одном месте сосредоточились, и никуда бежать не нужно. Но через время эти уютные стены на тебя давить начнут, и захочется назад, на простор.

— Ты думаешь? — недоверчиво спросила Галя.

— Я знаю, — уверенно проговорила Светка. — Здесь я с Анатолием полностью согласна — рано или поздно любая новизна в колею войдет, и начнешь чувствовать себя роботом у конвейера. И если так у него и останешься, то однажды спишут тебя в утиль, когда заданная программа морально устареет.

Я занервничала. У меня ведь тоже до декрета две недели осталось, и нарисованная Светкой перспектива оптимизма мне не прибавила. Уходить с работы мне даже сейчас не хотелось, никаких особых физических неудобств — с машиной и удобным стулом в офисе — я не испытывала. Оставаться же потом целый день в одиночестве, пока у всех остальных жизнь ключом бьет…

— Ну, почему же устареет? — подумав, возразила Галя. — Ведь ребенок растет, развивается — и ты вместе с ним.

— У плиты и стиралки особо не поразвиваешься, — хмыкнула Светка. — И главное — перестаешь замечать, что на месте топчешься. Я, как на работу вышла, только тогда и заметила, насколько от жизни отстала. А дети все новое мгновенно, вместе с воздухом усваивают, и так глядишь — однажды вдруг понимаешь, что на разных языках с ними разговариваешь.

— Ну, мне до разговоров еще далеко, — жизнерадостно улыбнулась Галя. — Мне сейчас главное, чтобы Даринка здорова была.

— И насчет здоровья я тебе скажу, — подхватила Светка, — вначале Олежка, конечно, болел — он вообще всегда легко простуживался — а вот весной я заметила, что сквозняки нам уже не страшны. Я и с врачами говорила, они мне объяснили, что все эти простуды иммунитет укрепляют. Причем чем раньше, тем лучше.

Галя нахмурилась. У нее явно в голове не укладывалось, что болезни могут оказаться чем-то полезным.

— И потом, — продолжила Светка, — ты же не станешь спорить, что ты ее балуешь?

— Ничего я ее не балую! — возмутилась Галя. — Она вообще очень спокойная — и по ночам спит, и днем лежит себе, рассматривает все вокруг. По вечерам особенно.

— Будешь, — уверила ее Светка. — Она у тебя еще такая хорошенькая — прямо так и хочется все для нее сделать. А всю жизнь ты ее возле себя держать не сможешь — ей и во дворе с другими детьми играть придется, и в школу идти. Как она там себя будет чувствовать, если привыкнет, что ей ни в чем отказа нет?

— Это ты Тоше лучше скажи, — проворчала Галя, — вот, кто ее балует.

— Это я заметила, — усмехнулась Светка, и вздохнула. — Жаль, что он крестным не смог стать… Слушай, — вдруг оживилась она, — а может, тебе его в обычные отцы взять?

Я заерзала на стуле. Вот — не одной мне эта мысль здравой кажется! Но, к сожалению, не Гале с Тошей — их обоих сложившееся положение вполне устраивает.

— Да я бы уже и не против… — Галя замялась. — И Даринка с него глаз не сводит, и я сама уже к нему как-то привыкла… Мы вообще, как одна семья, сейчас живем, кроме, разве что… — Она покраснела. — Но не делать же мне ему, в конце концов, предложение!

У меня просто челюсть отвалилась. Я быстро водрузила ее на место, чтобы наружу не вырвался торжествующий вопль. Та-ак, похоже, у меня опять открылось навечно, казалось бы, запретное поле деятельности. Я начала прикидывать, как бы мне незаметно выбраться в сад и отвести Тошу в сторонку на пару слов. Заодно бы глянула на характер разрушений в горячей точке.

— Да от таких, как он…, - Светка пожевала губами, явно подыскивая подходящее определение, — … не от мира сего… предложения вряд ли дождешься…

Галя отчаянно замотала головой.

— Ну, тебе виднее, — махнула рукой Светка. — Но в отношении работы я тебе точно говорю — возвращайся, как только сможешь. Всем лучше будет.

— Да я уже и не знаю, куда я возвращаться буду, — пожала плечами Галя. — На мое место взяли ведь уже человека.

— Да? — Светка вопросительно глянула на меня.

Я поняла, что разговор с Тошей откладывается — не хватало еще, чтобы Галя из-за Марининого желания поупражняться в роли карателя крест на нашей фирме поставила.

— Взяли, — неохотно подтвердила я Галины слова. — Но я очень сомневаюсь, что она у нас долго продержится.

— А что так? — заинтересовалась Галя. — Тоша мне ничего не рассказывал.

— А что он тебе должен рассказывать? — скривилась я. — Девица нахальная, впереди всех норовит выскочить — ты знаешь, как у нас к этому относятся. Я уверена, что Сан Саныч тебя с радостью назад возьмет.

— Ну, время-то еще есть, — задумчиво покивала головой Галя. — Кто его знает, может, и притрется еще…

— Ничего она не притрется! — вскипела я, чтобы не дать росткам сомнения укрепиться у нее в голове. — Ты себе не представляешь, как ребята тебя ждут — дня не проходит, чтобы кто-нибудь о тебе не вспомнил.

Галя растроганно улыбнулась. Вот так — пусть даже и не мечтает о том, чтобы новую работу искать. А то мы без обеих останемся.

— А вместо тебя уже тоже кого-то присмотрели? — глянула на меня с прищуром Светка.

— Эта новенькая и переводчиком может работать, — беспечно дернула плечом я, и вдруг замерла.

Вместо меня Лариса сможет поработать, пока ее не уволят — чего я от всей души желаю. А потом что? Без переводчика Сан Саныч точно не обойдется. Так что выходит, что это не Гале, а мне придется новую работу искать — сейчас я уже точно вижу, что дома всю жизнь сидеть не смогу. Может, мне временную корректировку в душевные желания внести — пусть Ларису уволят, когда я буду готова вернуться?

Как-то мне очень неудобно стало. Получается, что я желаю, чтобы ребята с Сан Санычем еще минимум год под воздействием темных сил оставались? И кто я после этого? С другой стороны… Она в последнее время явно утихомирилась, и весь наш дружный коллектив как будто научился ставить ее на место, и Сан Саныч всегда умел подчиненных в руках держать… С кем бы мне поговорить, чтобы они этот свой, в конечном итоге, безболезненный эксперимент как следует провели?

С моим ангелом нельзя — он мне до конца жизни беспринципностью глаза колоть будет. С Мариной тоже — после того, как я ее сама упрекала в том, что она нам на шею темного ангела повесила. До главного карателя бы добраться, но как? Я почему-то ни секунды не сомневалась, что мой ангел не одобрит моего желания пригласить того к нам на чашку чая. Остается…

Ну, вот — я же говорила, что нужно срочно в сад! И дело совсем не в моих личных интересах — я должна убедиться, что Тоша не попал случайно в список побочных потерь…

Он словно услышал мой отчаянный призыв — материализовался у крыльца с коляской и словами: «Она кушать хочет». Не случайно я с первой минуты нашего знакомства почувствовала в нем чуткость и отзывчивость. Мне и общий язык с ним всегда было проще, чем с другими ангелами, находить, и ни в одной просьбе он мне еще не отказывал… Ой, стол, кажется, деревянный — нужно постучать!

Галя со Светкой засуетились, готовясь к кормлению Даринки. Тоша вдруг залился краской и резко повернулся к ним спиной.

— Слушай, там все еще живы? — тихо спросила я его.

— Да что с ними сделается! — с досадой ответил он, явно не зная, куда руки девать.

— Может, выйдем? — предложила я.

— Да нет, — качнул он головой, — она без меня капризничать начнет.

— Ну, давай хоть на тот край стола отсядем, — настаивала я, — у меня к тебе разговор есть.

Он как-то странно — испуганно, что ли? — глянул на меня и медленно пошел в противоположный угол веранды. Деревянными шагами.

— Даже два, — честно предупредила я, и он опять вздрогнул.

Ничего-ничего, я когда к нему в последний раз приставала — сто лет назад? Ну, перед Даринкиными крестинами — так ему ведь только на пользу моя настойчивость пошла. Так, теперь — с чего начать? Или вернее — чем лучше закончить? Чем-то таким, чтобы он напрочь забыл о начале разговора и не доложил о нем старшему наставнику.

— Тоша, а как ты со своими связываешься? — как можно более непринужденно поинтересовалась я.

— Что? — вытаращился он на меня во все глаза.

— Ну, ты недавно говорил, что связывался со своим руководителем, а как? — уточнила я. — И не ори ты так — мы же здесь не одни.

— Ну…. - растерянно проговорил Тоша. — Обращаюсь к нему, мысленно, он отвечает — и все.

— А как ты к нему обращаешься? — настаивала я. — У вас же имен нет.

— Говорю… вернее, думаю: «Уважаемый руководитель, у меня есть к Вам вопрос», — объяснил подробнее Тоша. — Если он свободен — сразу отзывается, если нет — диспетчер просит меня подождать.

Диспетчер… Вот это уже интересно! Диспетчер не может всех по голосам знать, ему можно кем угодно преставиться — главное, чтобы с кем нужно связал, а там уже что-нибудь придумаю. Скажу хоть, что от имени Марины зво… в смысле, обращаюсь.

— Татьяна, а зачем тебе это нужно? — подозрительно нахмурился Тоша.

— Да интересно же, как вы без имен обходитесь! — воскликнула я с самым невинным выражением, в которое лицо сложилось. — У нас ведь, если в какую-то организацию звонишь, нужно сначала определенный номер набрать, а потом еще попросить, чтобы нужного человека пригласили.

— Нет, — рассмеялся с облегчением Тоша, — у нас, скорее, как в Чате: я у него в адресной книге, он — у меня, кнопку вызова нажал — и все дела.

Нет, адресная книга мне определенно меньше нравится. С живым голосом как-то приятнее общаться, недаром мне всегда общение по телефону больше электронного по душе было.

— А с другими как? — продолжала расспрашивать я. — Если их нет в твоей адресной книге? Тогда через диспетчера?

— С какими другими? — Тоша опять напрягся.

— Ну, не знаю… — небрежно пожала я плечами. — Если тебе кто-то еще понадобился… Взять хоть навскидку… А, вот этот ваш — который на Сан Саныча вместе с Мариной навалился.

— Стас, что ли? — догадался Тоша.

— А к нему, что, по имени обращаться можно? — оторопела я.

— Да нет! — ухмыльнулся Тоша. — Ему имя только на земле требуется, чтобы не выделяться — он на ней не намного меньше нас времени проводит. А у нас его по должности величают.

— А с ним как ты связываешься? — подошла я, наконец, к истинно интересующему меня вопросу. — Он-то очень активно нашими делами занимается — вдруг какой-то вопрос возникнет?

— С ним — никак, — радостно разрушил мои надежды Тоша. — На него твоего Анатолия настроили, так что вся связь — через него. Хотя, впрочем, Марину, наверно, тоже, — задумчиво добавил он.

Я с трудом сдержала вздох разочарования. И что теперь делать — рискнуть через диспетчера или ненавязчиво напрашиваться на аудиенцию через моего ангела? Наверно, лучше второе, он к такому уже привык. Опять травинкой, взламывающей асфальтный покров, работать! Ну, и ладно, у меня уже, вроде, неплохо получаться начало — но если этот покров из вредности железобетонным окажется, тогда уж извините, придется диспетчерским тараном.

— Да ладно, — непринужденно махнула я рукой, — это я так — любопытство замучило… У меня к тебе более важное дело есть.

Тоша бросил на меня исподлобья настороженный взгляд.

— Ты все еще не хочешь на Гале жениться? — деловито спросила я.

— Татьяна, — застонал он, обхватив голову руками, — сколько можно тебе объяснять…

— Ты мне голову не морочь, — перебила я его строгим тоном, — время идет, и все меняются…

Но каким именно образом его явно отцовские чувства к Даринке должны перерасти в тихую, но непоколебимую приязнь к ее матери, объяснить ему я так и не успела. С другого конца веранды до нас донесся Галин голос:

— Татьяна, может, уже домой поедем?

— Ой, а мы же сладкое так и не попробовали, — засуетилась Светка. — Давайте я сейчас быстренько накрою…

— Спасибо, Света, — принялась отказываться Галя, — но мы пока доедем… А там ее уже и купать пора будет.

— Я всех позову. — Тошу просто сдуло во двор.

Ничего, я его на работе к стенке прижму — у меня еще две недели есть.

Когда мой ангел с Мариной вернулись в дом, я сразу поняла, что что-то случилось. Уж больно приветливые у обоих лица были. Либо в результате очередной схватки им пришлось признать паритет, либо Тошино известие о том, что домой пора, заставило их отложить определение сильнейшего до следующей встречи.

Я решила, что удача в этот день определенно на моей стороне. Вот и еще одна загадка передо мной появилась — которую можно осторожно, ювелирными движениями распутать, потренировавшись в просачивании через мельчайшие трещинки в асфальте. А там уже можно будет и к приглашению этого… Стаса на чай переходить.

Покров свежей загадки оказался, однако, сплетенным не просто из запутанных нитей, а из пружинистых. Стоило мне потянуть за одну, она послушно следовала за моей рукой — и тут же возвращалась в исходное состояние. Другими словами, в ответ на каждый мой наводящий вопрос мой ангел блаженно улыбался, полностью со мной соглашался и больше не произносил ни слова. Пришлось, в конце концов, и с тараном поупражняться — с маленьким таким, тренировочным таранчиком прямого вопроса.

Его рассказ о разговоре с Мариной поставил окончательный, безоговорочный, жирный крест на моих сомнениях в собственной правоте. Вот не нужно по жизни напролом к своей цели идти — по крайней мере, с самого начала. Нужно, как коты — короткая перебежка от препятствия к препятствию, и осмотреться, что вокруг изменилось и куда дальше путь держать.

Перспектива сотрудничества с Мариной заинтриговала меня со всех сторон. Во-первых, мне всегда хотелось поучиться у нее умению вести дела — с минимальной затратой времени и сил и с максимально высоким результатом. Во-вторых, поскольку предложение пришло от нее, можно было не сомневаться, что она уже отвела нам определенное место в своих планах — что не могло не польстить моему самолюбию. И, в-третьих, где-то в этих планах и искомый Стас несомненно маячил — глядишь, удастся выйти на него через локальную сеть, без того, чтобы вызов на околоземную орбиту посылать.

Следуя всецело оправдавшей себя тактике, я поинтересовалась мнением моего ангела на открывающееся для нас поле деятельности. Чтобы наиболее рациональный маршрут на нарисованной им карте местности проложить — с учетом как общих, так и моих собственных интересов. И чтобы он не начал потом преграды у меня на пути сооружать, нахально утверждая, что они всегда там находились — я просто не удосужилась заранее с рельефом, как следует, ознакомиться.

Но любое новшество, даже целиком направленное в благоприятную для него сторону, никогда не вызывало у него ничего, кроме подозрения. Он настороженно заявил, что ни о каком плане поля деятельности говорить пока не приходится — за отсутствием данных топографической съемки. Я предложила ускорить их сбор своими силами — он заметил, что спешка в ответственном деле еще никогда не доводила до добра. Я прямо намекнула, что в свете приближающегося декрета вопрос времени приобретает для меня особую остроту — он великодушно предложил мне заняться откладыванием увольнения Ларисы самостоятельно.

Я с удовольствием восприняла его слова как совет мудрого и всезнающего ангела.

Но он вдруг начал усердно спроваживать меня спать.

И когда это ему к своим психологическим сеансам готовиться нужно было, хотела бы я знать?

Похоже, опять врет. Есть у него все топографические данные — он просто хочет из них карту особо пересеченной местности составить. Да еще и в верхах ее утвердить, чтобы Марина не смогла его на чистую воду вывести. Решил, небось, сразу, по свежим следам выпросить у начальства, чтобы меня ни по чьему ходатайству в состав участников не включали. Не выйдет. Пойдет спать вместе со мной. А я потом прикинусь, что меня быстро сморило, и как только он вышмыгнет из спальни и устроится где-то с подозрительно отрешенным лицом… Они, надо понимать, тоже заинтересуются, почему связь внезапно прервалась. Одним словом, будем мы таки сегодня еще раз чай пить.

Но он оказался упорнее меня. Или целый день на свежем воздухе сказался — я и сама не заметила, как отключилась. К счастью, не полностью — аварийная система подсознания осталась в строю, разбудив меня где-то под утро.

За окном уже серело, и я сразу увидела, что его половина кровати пустует. Он, что, сбежал к своим? Решил, что личное присутствие больший вес его просьбе придаст? Когда он и эту земную особенность успел подметить? И с какой это стати он наши правила против нас же себе на пользу применяет? Я заворочалась, размышляя, подождать ли его возвращения или устраивать скандал прямо сейчас. Диспетчерская служба у них, наверно, тоже круглосуточно работает…

Послышались шаги. Я замерла, старательно дыша — ровно и размеренно. Сквозь узенькую щелку между веками правого глаза я увидела, что он осторожно зашел в спальню, склонился надо мной, напряженно прислушиваясь…. и через минуту на цыпочках вышел в коридор.

Выждав некоторое время (никогда оно еще так долго не тянулось!), пока он углубится, как следует, в беседу с… вот здорово было бы, если бы со Стасом, но, наверно, не с моей удачей, я беззвучно сползла с кровати и мелкими шажками выбралась в коридор. Там я остановилась, затаив дыхание и пытаясь на слух определить, где он устроился. Вот-вот — короткими перебежками, и осмотреться. На кухне, должно быть, или на балконе — там и окна открыты, ничего приему сигнала не помешает.

Он оказался на кухне. И от открывшейся там моему взору картины я замерла на пороге, как вкопанная. Он йогой по ночам занимается? То-то у него все с первого раза, играючи, получается! Да нет, не похоже — судя по выражению его лица. Оно не было ни самодовольно-расслабленным, как во время наших совместных занятий, ни сосредоточенным, как я ожидала — оно было откровенно озадаченным, со страдальчески сведенными бровями и почти трагической складкой в уголках губ. Хм. Похоже, его обращение встретило совсем не тот прием, на который он рассчитывал. Пожалуй, и я вмешиваться не стану, чтобы не явиться той самой ложкой дегтя, испортившей целую бочку неприятия небесными высями… чего бы там он им ни предлагал.

Утром я небрежно поинтересовалась, чем он ночью на кухне занимался. Он вздрогнул и спросил, что я имею в виду. Поскольку я и сама частенько пользовалась тактикой ответа вопросом на вопрос, я сразу поняла, что он тянет время в поисках очередной приемлемой для меня сказочки, если уж его просьба максимально ограничить меня не встретила небесного одобрения. Я детально пересказала ему результаты своих ночных наблюдений, внимательно следя за мельчайшими переменами в выражении его лица.

Осознав, видимо, что ему никак не удастся выдать описанную мной сцену ни за сладкий сон (его версия), ни за кошмар (моя поправка), он горестно вздохнул и признался, застенчиво отведя в сторону глаза, что ночью ему не спалось, и он решил расслабиться с помощью уже хорошо известной нам техники йогов.

— Ну и как, — насмешливо спросила я, — на этот раз удалось добраться до источника космической энергии?

Он как-то странно повел плечами и, чуть вздернув бровь, ответил:

— Ну, зачем же? Мне ведь не заряжаться нужно было, а наоборот — успокоиться.

На этом разговор и закончился — хотя я ни секунды не сомневалась, что обращался он мыслию в выси отнюдь не за ощущением благодатного покоя, доказать это у меня не было ни малейшей возможности.

От Марины новостей не поступало — по крайней мере, мне. И мой ангел неустанно привлекал мое внимание к этому факту всякий раз, когда мне случалось хоть заикнуться о возможных сценариях реализации ее планов. Тоша тоже явно меня избегал. В офисе он был постоянно занят — причем с таким видом, словно мыслями находился за тридевять земель от него. А перед обедом и в конце рабочего дня он исчезал с такой скоростью, как будто прямо за столом в невидимость переходил. Видно, и он уже на земле омужчинился — и тот мой с ним разговор о Гале оказался преждевременным тараном. Придется и здесь ждать, пока его сознание мой полувопрос-полупредложение в его собственное решение загримирует. А жаль — до сих пор с ним все проблемы намного быстрее решались, создавая достойный подражания пример для других… ангелов.

Скрипя зубами, я занялась единственным оставшимся в пределах моей досягаемости объектом — Ларисой. Вернее, смягчением отношения нашего офиса к ней — в надежде, что ее все-таки как-то потерпят до момента моего возвращения.

Лично мне за все это время она ни разу не дала ни малейшего повода для резкости, поэтому мне не составило большого труда изобразить дружелюбное расположение, вводя ее в курс всех деталей нашего делового общения с Франсуа. Разбиралась она в них с тем же энтузиазмом и благодарным блеском в глазах, которые отличали ее в самом начале работы у нас, и мое дружелюбное расположение вскоре приобрело характер вполне искреннего.

Я даже с неохотой призналась себе, что начинаю испытывать к ней жалость. В конце концов, она ведь не из личной зловредности отравляла у нас атмосферу — у нее работа такая. Ведь не испытываем же мы ненависть к работникам вредных производств, хотя они всеобщий воздух загрязняют. Наоборот — они у нас сочувствие вызывают, поскольку первыми подвергаются воздействию ядовитых веществ.

Вначале ребята поглядывали на меня с удивлением, но я ежедневно вслух подчеркивала, насколько важно для нас сотрудничество с Франсуа и что поставить его под угрозу не должна ни некомпетентность, ни самоуверенность, ни какие бы то ни было личные настроения. Лариса с готовностью кивала и задавала вопросы. Дельные. Ребята успокоились, я тоже. Франсуа получит подготовленного переводчика, Сан Саныч — подготовленного переводчика и толкового менеджера в одном лице, коллектив — передышку от наскоков Ларисы, которой придется совмещать две должности. А к ее личным качествам вернемся через годик с небольшим.

Вот так и подошел мой последний день в офисе. Ощущение было какое-то странное: умом я понимала, что довольно долго здесь не появлюсь, но трепета, как перед обычным отпуском, никак не возникало. Когда знаешь, что у тебя впереди всего пара недель свободы, очень хочется каждый день из них за три прожить. Причем в полной уверенности, что вернешься потом на родное рабочее место, похвастаешься отдыхом, узнаешь все новости (благо, радикально за такое время ничего не успеет измениться) и заживешь вновь обычной привычной жизнью.

Я же понятия не имела, когда вернусь и, главное, сюда ли — оттого, наверно, у меня как-то щемило на сердце. И, кроме того, эта работа никогда не была для меня простым источником средств к существованию, а в последнее время она настолько тесно переплелась с моей личной жизнью, что у меня возникло ощущение, словно посреди увлекательного фильма у меня свет отключили. Жди теперь, пока тебе кто-то из знакомых расскажет, что там дальше случилось. И даже если ни одной детали не упустит, все равно — совсем не то, как если бы своими глазами увидеть.

Мне устроили прощальный обед и наговорили кучу смешных и трогательных слов. Прощались со мной по-разному.

Сан Саныч — с обреченным смирением вынужденного заделывать брешь в штатном расписании руководителя, потерпевшего поражение в противостоянии с гражданином, призванным приветствовать увеличение численности народонаселения страны.

Ребята — с болезненным оживлением компании единомышленников на проводах решившего попробовать себя в другой области приятеля.

Тоша — с угрюмой подавленностью единственного оставленного на последней стоянке для обеспечения координации действий члена экспедиции к жерлу проснувшегося вулкана.

Лариса — с плохо скрытым возбуждением лейтенанта, узнавшего из верных источников об уже подготовленном приказе о присвоении новых званий в связи с переводом всех старших офицеров в другую часть.

Я же старательно представляла себе вольную, безмятежную жизнь, в которой каждый день у меня будет, как выходной.

В понедельник я по привычке подскочила ни свет, ни заря и очнулась лишь в ванной, где меня настиг удивленный вопрос моего ангела: «Ты куда собралась?». Идти назад в кровать как-то неудобно было, пока он энергично и деловито, как всегда, на работу собирался. Да и завтрак потом самой разогревать не хотелось. В результате в полдевятого утра я осталась одна дома — с огромным количеством свободного времени на руках и полным отсутствием планов, чем его занять.

Первой возникла мысль об уборке. В самом деле — в кои-то веки можно спокойно, не спеша, привести дом в порядок, не мучаясь осознанием того, что безвозвратно утекают драгоценные минуты короткого выходного.

Не прошло и часа, как я обнаружила, что уже совершенно отвыкла убирать в одиночестве. Мой ангел всегда умудрялся так рационализировать этот процесс, что и время не замечалось, и усталость накапливаться не успевала. А его квартирой я вообще никогда сама не занималась. И потом — уборка с ним всегда превращалась в некое соревнование, и мы постоянно обменивались шутливыми замечаниями, подогревающими стремление выйти в лидеры. Теперь же в доме, как в школе летом, стояла какая-то непривычная тишина, которая очень скоро начала действовать мне на нервы.

Я принялась строго отчитывать себя за детские фокусы — вслух, благо, рядом никого не было, чтобы указать мне, что беседы с самим собой никогда не были хорошим признаком — и дело пошло веселее. К вечеру я была твердо уверена в существовании всех необходимых частей своего тела, хором заявляющих мне об этом факте ноющими и тянущими ощущениями, но достигнутый результат вызвал во мне прилив гордости. Глянув на часы, я поняла, что вполне успею и ужин моему тяжко трудящемуся ангелу приготовить.

В самом разгаре этого благородного начинания он и вернулся домой.

Не успела хлопнуть входная дверь, как он уже оказался на кухне, подозрительно втягивая носом воздух.

— Ты что делаешь? — озадаченно поинтересовался он.

— Ужин, — гордо ответила я, оторвав на мгновенье взгляд от плиты.

— Угу, — невразумительно промычал он, и вздохнул. — Ну, иди и отдохни, я сам все закончу.

— Что такое? — возмутилась я.

— Татьяна, мы же оба с тобой прекрасно знаем, что готовить ты не умеешь, — терпеливо объяснил он. — Так что оставь это дело мне — мне совершенно не улыбается каждый день за новыми продуктами бегать.

— Да я же все точно так, как ты делала! — растерянно воскликнула я.

— Правильно, — согласился он со своей обычной, доводящей меня до бешенства снисходительностью. — Но если меня поставить ремонт делать — с детальной инструкцией — у меня все равно ничего не выйдет. Или посадить твоими переводами заниматься — я через полчаса взвою. Так что давай — каждый своим делом заниматься будет.

От признания хоть каких-то моих способностей обида поуменьшилась, но я все равно вышла из кухни, не сказав больше ни слова. Из принципа. Мог бы и спасибо сказать за желание встретить кормильца горячей пищей.

Через полчаса он позвал меня за стол, и мне пришлось признать (мысленно, конечно), что лучше ему и дальше оставаться единственным кормильцем семьи. Мне показалось, что он старательно замаскировал все мои усилия всяческими соусами с приправами, но то, что оказалось под ними, отдавало горечью разочарования, вызванного в благородных дарах природы столкновением с варварским обращением.

— Ну, и как ты день провела? — спросил он, отвлекая меня от самоуничижительных выводов.

— Убирала, — буркнула я, приободрившись от возможности поправить слегка пошатнувшийся уровень самооценки.

— Что ты убирала? — замер он с наполовину поднесенной ко рту вилкой.

— Квартиру, — скромно ответила я, не желая выпячивать свой главный в тот день геркулесов подвиг.

Он медленно обвел глазами кухню и даже привстал, чтобы выглянуть на балкон. Ну, кто бы сомневался, что его порядок в этом месте в первую очередь заинтересует!

— Ты, что, и окна мыла? — В голосе его прозвучало такое потрясение, что я почувствовала умиротворение — действительно, каждому свое.

— Естественно, — небрежно бросила я, дернув плечом.

— Татьяна, у тебя совесть есть? — тихо поинтересовался он, вперившись в меня тем самым взглядом-крючком, сорваться с которого мне еще никогда не удавалось.

— При чем здесь совесть? — огрызнулась я, рефлекторно вскидывая подбородок. Чтобы он дрожать не начал.

— А при том, — рявкнул он, наконец, — что могу я на работу спокойно ездить? Без того, чтобы каждую секунду волноваться о том, что ты здесь творишь? А если бы что случилось, что бы ты здесь сама делала?

— Можно подумать, я в первый раз сама убирала, — фыркнула я, немного успокоившись. Если орет — значит, самое страшное уже позади.

— Здесь — да, — отрезал он. — В таких объемах — да. В твоем положении — да! Тебе зачем отпуск дали? Чтобы отдыхать, сил набираться — а ты чем занимаешься?

— Да что же мне делать? — Я решила, что и сама уже могу без особой опаски на крик перейти. — Целый день! На диване, что ли, валяться? Подушкой вышитой для украшения?

— Валяйся, — великодушно повел рукой он. — С книжкой. Ты же вечно жаловалась, что тебе и почитать-то некогда!

— Я не могу восемь часов подряд читать, — натянуто произнесла я.

— Телевизор посмотри, музыку послушай, да вон — хоть на компьютере поиграй, — принялся он швырять мне под нос предложения, словно Дед Мороз — подарки из мешка. — Поспи днем, пойди погуля… Нет, — тут же перебил он самого себя, — гулять лучше вечером — не так жарко, и воздух свежее.

Я упрямо молчала. Не хватало еще, чтобы он мне начал распорядок дня на каждый день оставлять, как в пионерском лагере.

— Так, чувствую, придется мне, как Тоше, каждый час звонить, — правильно истолковал он мое молчание. — А я-то думал, что тебе, в отличие от Гали, не придется объяснять, почему мне так тревожно тебя одну оставлять.

— Я трубку брать не буду, — торжественно пообещала ему я.

— Тогда я буду вынужден приехать, — тут же отозвался он с нескрываемой угрозой в голосе.

Больше я с ним в тот день не разговаривала. И спать раньше пошла — в ответ на настоятельные просьбы всех мышц и суставов.

На следующий день я действительно пожалела о своем трудовом энтузиазме. Нужно было эту уборку растянуть — желательно, хоть на недельку. Делать было совершенно нечего! Как я ему и говорила, почитать мне удалось не больше часа — ровно столько, сколько я себе обычно перед сном с книжкой поваляться позволяла. Не привыкший к более длительной роскоши горизонтального положения организм недвусмысленно потребовал перехода к более активному виду деятельности.

По телевизору какую-то совершенную ерунду показывали — ну, понятно, более интересные передачи у них на вечер припасены, когда основная масса зрителей домой с работы приползет! Играть тоже как-то долго не получилось. Одно дело, когда знаешь, что вечером, перед трудовым днем засиживаться до полуночи нельзя — вот тогда точно не оторвешься. А так, когда у тебя весь день впереди… Никакого интереса.

Я позвонила Гале, но у той, в Тошино отсутствие, дел было невпроворот, и я поняла, что днем она мне — не товарищ в благородном деле убийства лишнего времени. Все остальные были на работе. А, нет — Светка ведь тоже в отпуске…! Но и с ней долго поболтать мне не удалось — и Олежка внимания требовал, и жара на улице стояла такая, что ей все свои клумбы с грядками дважды в день поливать приходилось. Не говоря уже о всякой прополке и сборе то одного вида урожая, то другого…

Вот ей никто не рассказывает, чем ей каждый день заниматься, а чем — нет!

Родителям я решила не звонить. Я и так уже с нервной дрожью ожидала того момента, когда мать опять возьмется заполнять образовавшиеся бреши в моем распорядке дня — лучше оттянуть его как можно дальше. Наверняка ведь она места себе уже не находит из-за того, что культурная жизнь в городе летом замерла, и у нас ничего, кроме прогулок и йоги, не осталось…

Я вдруг вспомнила, как совсем недавно мой ангел признался, что ночью, потихоньку от меня, успокоения в медитации искал. Врал, конечно, но пусть только теперь попробует упрекнуть меня за то, что я тем же самым без него занялась! Мне отдыхать нужно? Расслабляться? Силы накапливать? Сам сказал! А я пока в эту позу дурацкую сложусь, уговорю мышцы, что это — временное положение, отдышусь, отвлекусь от дискомфорта, направлю мысли в высокие выси, пну посильнее те из них, которые неизбежно тут же назад обрушатся…

Сейчас только музыку включу, чтобы их ответные возгласы протеста заглушить…

Последняя идея оказалась серьезной ошибкой.

Через какой-то десяток минут раздался звонок в дверь.

Хорошо хоть я окончательно усесться еще не успела, а то от любопытства бы умерла — вряд ли нежданный гость стал бы дожидаться, пока я ноги из этого немыслимого узла расплету. Оказалось, что это Варвара Степановна решила меня навестить, пойдя на непривычные для данного времени суток звуки из нашей квартиры. Выяснив, что я больше не хожу на работу, она пришла в бурный восторг — будет теперь с кем и днем время скоротать в душевной беседе. Я еще раз мысленно порадовалась, что успела дверь открыть — а то вообще некрасиво бы получилось, словно я избегаю ее, прикидываясь, что меня дома нет.

Примерно через час моя оценка красивости и некрасивости претерпела коренные изменения. Варвара Степановна давно уже начала заочно знакомить меня со всеми соседями, но в тот день мы перешли ко всем подробностям их трудовой, общественной, а также и личной жизни. Мне вдруг показалось, что музыка отнюдь не является настолько необходимым атрибутом плодотворной медитации. И если квартира не подает никаких признаков жизни, то вовсе не обязательно наличие этой самой жизни в ней обнародовать…

Незаметно глянув на часы, я поняла, что до возвращения моего ангела еще, как минимум, три часа. Нет, знакомства с жильцами и соседних домов я сегодня точно не переживу! Извинившись, я перебила неискоренимый славянский вариант печально знаменитого Большого Брата и сказала, что мне — как назло! — в магазин срочно сходить нужно.

И как мне в голову не пришло, что она за мной увяжется? Пришлось делать вид, что мне вдруг очень ряженки захотелось.

В магазине Варвара Степановна объявила, что грех и по другим отделам не пройтись — благо, времени много, а покупателей — мало. Я пожала плечами — почему бы и нет, тем более что в те редкие в последнее время случаи, когда мой ангел брал меня с собой в магазин, с продавщицами, в основном, он общался, пока я новинки ассортимента на полках изучала. Варвара Степановна, однако, никак не могла сойти с волны знакомства — она останавливалась у каждого прилавка, представляя меня… женой Анатолия. Продавщицы тут же окидывали меня заинтересованно оценивающим взглядом. Нет, против такого определения я ничего, конечно, возразить не могла, но чувство личной никчемности, появившееся у меня еще накануне, начало прочно укореняться.

На обратном пути я душевно поделилась с Варварой Степановной, что днем мне — согласно режиму — требуется спать, а по утрам нужно будет побегать, чтобы различные дела закончить, пока руки ребенком не связаны.

Вот так и пришлось мне потом целыми днями не просто в четырех стенах сидеть, а еще и добровольной затворницей. Никогда, даже в самые первые дни после того, как мой ангел объявил мне о своем существовании, я не ждала его появления с таким нетерпением! И теперь, когда уже не нужно было меня из офиса забирать, он был просто обязан раньше домой возвращаться! Но он день за днем приезжал в обычное время, что тут же навело меня на унылые мысли о некой бурной и тайной от меня деятельности. Похоже, его недавнее обращение к руководству встретило не тот прием, на который он рассчитывал, а значительно худший — для меня.

На все мои расспросы он небрежно отвечал, что на работе задержался. Особенно, мол, у туристов — у них сейчас время горячее, и вопросов не счесть. Пару раз меня подмывало позвонить Марине, но уж больно не хотелось признаваться, что он опять меня в потемках держит. И потом — если они действительно выяснили отношения и уже оба прекрасно без меня обходятся, то я напрашиваться тоже не буду. Мне тоже и без них есть, с кем общаться — и я всякий раз начинала прислушиваться к своему малышу. Который, словно специально, в течение дня замирал, а резвиться, предатель, начинал только вечером, как будто чувствовал появление своего невероятно занятого отца.

К концу когда-то рабочей недели я впервые в жизни почувствовала приступ клаустрофобии.

К концу обычной недели я поняла, что когда на тебя давят родные стены — это еще не самое худшее в жизни.

В пятницу мне позвонила мать. Вспомнила, наконец, на мою голову, что в моей жизни образовался период преступного ничегонеделанья. Или решила дать мне время самостоятельно заполнить его полезным времяпрепровождением — чтобы в очередной раз проверить уровень моей зрелости. Поэтому на ее вопрос о том, как я провела первую свободную неделю, я четко отрапортовала, не соврав ни единым звуком, что занималась различными домашними делами, а также йогой и чтением.

— Это хорошо, — рассеянно ответила она. — Я тебе специально пока не звонила, чтобы ты дом спокойно, без спешки, в порядок привела.

— Без какой спешки? — насторожилась я.

— Таня, мы с отцом считаем, — явно перешла она к основной цели своего звонка, — что вам сейчас нужно к нам переехать. На месяц — однозначно, а лучше — так и до самых родов. В городе сейчас пыль, духота, а у нас ты на свежем воздухе побудешь, да и фрукты-овощи каждый день свежие будут. И у Анатолия теперь — с машиной — проблем не будет на работу добираться.

Я похолодела, отчаянно оглядываясь по сторонам в поисках выхода. Гнетущая прежде тишина квартиры вдруг показалась мне очень привлекательной — рядом с матерью мне о минуте беззвучия мечтать придется.

— Мама, нам не хотелось бы вас стеснять… — забормотала я, но она меня не дослушала.

— Ерунда, — безапелляционно, как обычно, заявила она, — твоя комната все равно пустует. Мне вот по хозяйству поможешь, да и отцу по вечерам веселее будет.

Час от часу не легче! Когда-то давно я в отпуск к ним приезжала — и больше трех дней ни разу не смогла выдержать. И дело не в том, что меня там ни на минуту без какого-то дела не оставляли — у меня потом неделю голова звенела от бесконечного потока увещеваний, поучений, советов и жизненных примеров.

Но они тоже даром не прошли. И если я уже с моим ангелом научилась разговаривать так, чтобы своего добиваться (более-менее, как правило, и если он тактику на ходу не менял), то уж неизменная система ценностей моих родителей мне и подавно известна.

— Мама, я не знаю, — с приличествующей случаю долей нерешительности протянула я, — я сама не могу это решать. Это ведь только я сейчас свободна, а у Анатолия — работа, и не обычная, с девяти до шести… Я с ним поговорю, конечно… Давай мы на выходные приедем, — решила я обойтись малой кровью, — а дальше уж — как он скажет.

— Ну, слава Богу, остепенилась, наконец, — с чувством ответила мне мать.

Единственным однозначно положительным результатом этого разговора стало выражение лица моего ангела, когда я вечером передала ему приглашение моих родителей.

— Делай, что хочешь, — закончила я сквозь зубы, чтобы не расхохотаться, — говори им, что хочешь, но чтобы этого не было!

В глазах у него мелькнуло какое-то странное выражение.

— И даже не мечтай меня там одну оставить! — с нажимом добавила я. — Я тебя заранее предупреждаю — я домой пешком пойду. И сразу в больницу — в первую попавшуюся! — будете потом меня там разыскивать.

Он помолчал какое-то время, напряженно размышляя, потом отрывисто бросил: — Ладно, тогда подожди минуту, — и, выхватив из кармана телефон, ринулся прочь из кухни.

И он мне будет рассказывать, что на работе каждый день задерживается?! На какой именно, хотела бы я знать?

Приехать к родителям на следующий день нам удалось только к обеду. Как-то постоянно, в самый последний перед выходом момент то одно, то другое дело возникало. В конечном итоге, мы больше сорока минут варились в этой металлической коробке, после чего первые полчаса в родительском саду показались мне настоящим раем.

Участок у моих родителей был больше Светкиного, сад — старше, а значит, гуще и тенистее, и если бы мне удалось провести в нем все два дня, я была бы просто счастлива. Он был идеально ухожен, как и все, принадлежащее моим родителям, и над разбивкой его явно специалист потрудился, но все же загнать буйную растительность в жесткие рамки рациональности им не удалось. А может, просто захотелось оставить какую-то часть его не для неустанных трудов, а для отдыха от оных.

Фруктовых деревьев в нем было немного — разве что себя летом и осенью побаловать, да меня, неблагодарного узника городской жизни. И хоть посажены они были, словно под линейку (так же, как и материны многочисленные клумбы и альпийские горки), и трава под ними была будто гребешком расчесана, но на дальнем краю сада, по одну сторону от теплицы, росли обычные клены, березки и орехи. Под ними был вкопан в землю деревянный стол и две скамейки с высокими спинками — отец любил там с газетой посидеть, пока мать со своими диковинами рядом возилась.

В их саду глаз никогда не цеплялся ни за какую недоделку, мысли не возникало, что нужно срочно за грабли, пилу или тяпку хвататься — хотелось просто присесть, откинуться на спинку скамьи или шезлонга, закрыть глаза и дышать.

К сожалению, мать чуть ли не с первой минуты решительно взялась за немедленное внедрение нас в их с отцом владения. Обед, как и следовало ожидать, был уже готов. Но за ним последовала уборка со стола, мытье посуды и обширная экскурсия по дому и саду с подробным планом предстоящих на ближайшие полгода работ. Я мысленно возликовала — мое положение явно позволит мне увильнуть от их сельскохозяйственной части. Не тут-то было! Беспрекословным тоном мать отправила моего ангела к отцу, сказав, что тому давно не терпится нашу машину, как следует, осмотреть, и повела меня в теплицу.

Там я пару часов осторожно выщипывала непонравившиеся матери листики, подвязывала заблудившиеся на пути к свету стебельки, поливала (из мензурки!) упорно отказывающиеся приспосабливаться к нашим условиям тропические райские кущи и работала пчелкой, опыляя кисточкой крохотные цветочки на неком загадочном карликовом деревце. И с тоской вспоминала три своих горшка с фиалками, пристроенных рядышком на подоконнике в кухне — чтобы быстрее поливать было. И раз за разом мысленно клялась, что больше никогда и мысли не допущу об их капризности.

Возвращаясь в дом, мы обнаружили отца с моим ангелом, склонившихся в одинаковых позах над открытым капотом нашей машины. Разница заключалась лишь в том, что мой отец быстро говорил что-то, то и дело тыкая одной рукой в различные места металлического чрева — в то время как мой ангел молчал, вцепившись обеими руками в края машины так, что костяшки пальцев побелели. Заслышав наше приближение, он поднял голову — с выражением лица студента-медика, впервые попавшего в анатомичку.

Перед ужином мне было поручено застелить кровать в моей комнате свежим бельем, смахнуть там пыль со всех девственно чистых горизонтальных поверхностей, освободить полшкафа для не привезенных нами с собой вещей и попробовать себя в роли официантки, сервирующей стол в строгом соответствии с банкетным этикетом. К приготовлению еды мудрая мать меня не допустила.

После ужина поступила команда усаживаться перед телевизором. Что смотреть, обсуждению не подлежало — пульт всегда у отца в руках был — и, судя по всему, особого значения не имело, поскольку мать постоянно отвлекала меня различными вопросами о нашей жизни. Я уже начала всерьез раздражаться — не так, чтобы фильм интересным был, но уж либо смотреть, либо светскую беседу вести. Тем более что у моего ангела вдруг начал беспрестанно звонить мобильный, и он подхватывался со словами: «Извините, это по делам» и вылетал из гостиной. Оставляя меня в одиночестве у матери на допросе. Опять.

Что, его непредвиденный отъезд из города вынудил всех хоть по телефону консультироваться с абсолютно ничего не знающим соратником? Дома, небось, сам на связь выходит — в туалете! — чтобы я ничего не заподозрила!

Ночью я окончательно убедилась, что жизнь за городом может показаться раем только тем, кто там родился. Хотя бы в прошлой жизни. Мало того что за всю свою жизнь в этой, так называемой своей комнате я ночевала… по пальцам можно пересчитать, сколько раз, так мне еще и панически не доставало обычного шума — дыхания города, всегда пробивающегося даже через герметически закрытые окна.

Здесь же за окном стояла такая тишина, которую можно было сравнить только с кромешной тьмой в фильмах ужасов. Когда ничего разобрать не можешь, только кожей чувствуешь, что вокруг тебя что-то шевелится, и подсознательно мобилизуешься, чтобы отбить нападение с любой стороны и любой частью тела. Эта тишина тоже была живой — наполненной какими-то вздохами, шорохами, скрипами, стрекотом сверчков… И сверчки рисовались воображению размером с откормленного кота — судя по громкости и уверенности издаваемых ими звуков. И сова еще пару раз ухнула, словно напоминая, что ночью человеку лучше забыть о том, что он — царь природы… Наверно, это была сова — какая еще птица наступление тьмы приветствовать будет?

Одним словом, на следующее утро я проснулась совершенно разбитая и с головной болью — чахлый городской организм, привыкший втягивать в себя большие объемы воздуха, чтобы нацедить нужное количество кислорода, впал — от избытка последнего — в токсический шок. Затворничество в среднегабаритной городской квартире вдруг показалось мне немыслимо привлекательным.

Второй день начал развиваться по сценарию предыдущего, и я поняла, что, останься я здесь хоть на неделю, хоть на месяц, ни на какие перемены в распорядке дня рассчитывать не приходится. Единственные отличие состояло в том, что телефон моего ангела начал разрываться с самого утра. Пару раз, когда нам с ним случалось пересечься где-нибудь во дворе или за столом, я спрашивала его: «Кто это был?», пытаясь взглядом напомнить ему, что уже давно пришло (еще немного — и пройдет!) время сообщить родителям о категорической невозможности нашего переезда к ним. Он всякий раз небрежно бросал: «Тоша» и заговорщически подмигивал мне.

Ага, Тоша. Каждый час. И, наверно, с одним и тем же вопросом: «Как дела?».

Вскоре я заметила, что его постоянное невнятное бормотание в трубку раздражает не одну меня. За обедом, который по случаю воскресенья на добрые полтора часа растянулся, отец дважды бросил на него острый взгляд и однажды даже горло громко прочистил. И когда после очередных переговоров мой ангел сообщил извиняющимся тоном, что нам, пожалуй, придется не позже пяти уехать (кому-то он там срочно понадобился, туманно объяснил он), отец бросил недовольным тоном:

— Ну, в выходные-то можно было бы дела и отставить!

— Что Вы, Сергей Иванович, — обреченно развел мой ангел руками, — у меня ведь работа, как у врача — каждую минуту нужно в боевой готовности находиться. Я искренне хотел бы извиниться перед вами, — проникновенно добавил он, переводя взгляд с отца на мать, — я ведь вижу, что эти звонки вам отдохнуть, как следует, мешают. Наверно, лучше нам будет по выходным вас навещать.

— А вот Татьяна вполне может у нас остаться, — тут же вступила в разговор мать, и я бросила на моего ангела отчаянный взгляд. — Ты будешь себе своими делами заниматься и возвращаться по вечерам. Или на выходные. — Я чуть не застонала.

Мой ангел задумался. Затем досадливо цокнул языком и с неловкостью глянул на нее.

— Да понимаете, Людмила Викторовна, — произнес он, вздохнув, — мне частенько случается задерживаться после работы. Бывает, что и к десяти, и к одиннадцати домой добираюсь, — смущенно признался он. — А вы, я знаю, по вечерам обычно не засиживаетесь — мне совесть не позволит ваш устоявшийся режим нарушать. А уж целую неделю жену не видеть — увольте! — вдруг рассмеялся он. — Я думаю, Сергей Иванович не потерпит такого отношения к своей дочери.

В этот момент телефон у него опять зазвонил. Я заметила, что отец с матерью переглянулись и затем одновременно воровато покосились на часы на стене. Ага, вот и мне кажется, что стрелка к пяти как-то медленно движется!

Минут через пять мой ангел вернулся в гостиную. Озадаченно нахмуренный. Пристально глянув на меня, он протянул мне телефон и коротко бросил: — Тебя.

— Кто? — оторопела я.

— Тоша, — донесся до меня вполне ожидаемый ответ.

— Извините, — хлопая глазами, я выбралась из-за стола и выскочила в прихожую, чуть не зацепившись ногой за порог.

— Тоша, что случилось? — скороговоркой пробормотала я, уже выстраивая в мыслях накопившиеся вопросы в порядке важности. Нет, в хронологическом. Нет, в… не важно.

— Да ничего, — послышался в трубке показавшийся мне бесконечно близким голос Тоши. — Я тебе завтра хотел звонить, но… Понимаешь, Ларису, похоже, увольняют.

— Да? — протянула я, удивляясь, как можно одновременно испытывать облегчение и тоску. — За что?

— Она в пятницу Сан Санычу скандал закатила, — объяснил он. — Потребовала повышения зарплаты, раз две должности совмещает. В полтора раза. И прямо в лицо ему заявила, что другой дурочки за такие деньги за двоих работать он не найдет.

— А вдруг он согласится? — Я вздохнула. — Ведь действительно не найдет.

— Вряд ли, — уверенно ответил Тоша. — Он на завтра собрание коллектива назначил, и у ребят есть к нему предложение — они готовы Галиных клиентов пока между собой распределить. Ну, и ставку ее тоже, само собой. Лишь бы работать спокойно. А вот с тобой хуже, — помолчав, добавил он.

— Это точно, — тоскливо протянула я. — Но делать-то нечего. Будем надеяться, что найдет он вам нормального человека в переводчики.

— Татьяна, а как у тебя вообще дела? — спросил вдруг он.

— Да ничего, — ответила я как можно беспечнее, и добавила в голос немного насмешки: — Никак вот не приноровлюсь ничего не делать.

— Что, за неделю соскучиться успела? — с готовностью подхватил он мой тон.

— Да уж успела, — хмыкнула я. — Хоть бы он родился поскорее, а то временами завыть в одиночестве хочется… — Поморщившись от откровенно жалобной нотки в голосе, я взяла себя в руки. — Ладно, привыкну. А вот ты бы мог временами и позванивать!

— Так тебе же отдыхать положено, — принялся оправдываться он, — я мешать не хотел!

— Мешать? — невольно вскипела я. — Чему? Тут не знаешь, куда себя приткнуть, а он — мешать!

— Ладно, — рассмеялся Тоша, — завтра обязательно позвоню — расскажу, чем дело кончилось.

Вернувшись в гостиную, я молча протянула моему ангелу телефон. Он вопросительно глянул на меня. Поморщившись, я покачала головой и отвела глаза в сторону.

— Кто это был? — Мать, разумеется, не смогла обойтись молчаливым вопросом.

— С работы, — уклончиво ответила я.

— Нечего тебе о работе больше думать, — тут же начала она отчитывать меня. — У тебя сейчас более важные дела есть.

— Это точно, — согласилась я, окончательно смирившись с крушением своих надежд. — Нечего.

Как только мы отправились домой, мой ангел весело глянул на меня и торжествующе спросил: — Ну, что, отбились?

— Так только ведь до следующих выходных, — вернула я его на грешную землю, на которой мне не оставалось больше ничего другого, как привыкать. То к одному, то к другому режиму. То к одной, то к другой тишине. К отстраненности от жизни.

— Слушай, давай доживем до этих выходных, — примирительно предложил он, — а там еще что-нибудь придумаем.

В тот вечер я впервые осознала его квартиру самым настоящим своим, родным домом.

И когда в понедельник вечером мне позвонил Тоша и рассказал, что Ларису таки уволили, а Сан Саныч дал объявление об открывшейся вакансии переводчика, я решила, что это — к лучшему. По крайней мере, ситуация моя определилась. А голову себе заранее сушить просто глупо. Вот у Светки — совсем другое дело! Ей через три недели из отпуска выходить — самое время подумать о том, чтобы работу поменять. И поменять ли вообще.

А мне-то всего два месяца дневного одиночества осталось. Даже меньше. Потом, судя по Гале, мне не то, что скучать — вздохнуть некогда будет. Так что проведу-ка я их с толком. Посмотрю, как перестановку сделать — с учетом детских вещей. Кстати, и о них подумать не мешало бы… Самой в магазин мне мой ангел выйти, конечно, не даст, а с ним только за продуктами можно с удовольствием ходить. Что касается всего остального, ему нужно — пришел, увидел, купил!

Так что обратимся к безотказному Интернету. В интернет-магазинах продается все — от батареек и линз до машин и планеров — вот и посмотрим, что там предлагают для младенцев, модели сравним, цены, конечно, тоже…

Идея оказалась более чем плодотворной. Я позвонила Гале (вечером, когда она могла мне некоторое время уделить), записала с ее слов все, что является совершенно необходимым в первые месяцы жизни ребенка, и с увлечением нырнула в исследование рынка детских товаров.

Специальную тетрадку завела, в которую методично записывала, где и что можно будет заказать, с ценами и условиями доставки. Долго хлопала глазами, рассматривая бесконечные варианты дизайна банальной пустышки. На страничку погремушек даже не решилась заходить, увидев, сколько тысяч их там представлено. Часа полтора по квартире с сантиметром бегала, прикидывая, куда можно будет пристроить кроватку, коляску, стульчик, манежик…

В целом, вторая неделя моей обескураживающей свободы прошла как-то повеселее. Одно только изучение продуктов детского питания почти целый день заняло. И незаметно подкрадывающиеся выходные уже не вызывали у меня такого уныния. Пожалуй, удастся мне внести некоторое разнообразие в двухдневные беседы с матерью, с удовлетворением подумала я. И тут же сникла — она ведь, скорее всего, все результаты моих изысканий сразу забракует. И велит сесть и записать, к кому обращаться за мебелью, к кому — за одеждой, а к кому — за молочными смесями. С именами-отчествами и номерами телефонов. А потом еще и список этот заберет, сказав, что сама все сделает.

И самое главное — что мне потом делать? Можно, конечно, детские садики в городе поисследовать — все равно когда-нибудь пригодится. А потом? К школам с колледжами сразу переходить? А заодно и к университетам?

К концу недели краткий период воодушевления опять сменился смиренным унынием.

И тогда вмешались небесные силы. Кстати, как потом выяснилось, в самом прямом смысле. То ли им надоело на мою мрачную физиономию взирать, то ли они сочли достаточным срок наказания праздностью за мою прошлую неуемную энергичность, то ли решили напомнить мне, что пословица «То пусто, то густо» не случайно в человеческом обиходе появилась.

В самом деле, когда это что бы то ни было в нашей жизни равномерно распределялось? Мы постоянно говорим о завале на работе и о мертвом сезоне в делах, об эпохе застоя и об этапе бурного экономического роста, о моментах накала страстей и о периодах апатии — о черных и белых полосах жизни вообще. Вот так и на меня — после двух недель мучительного безделья и тягостного осознания своего отрыва от яркой, насыщенной, пульсирующей жизни — в один день сразу свалилось… все.

Первым в пятницу мне позвонил Сан Саныч. После традиционных расспросов о моих делах, здоровье и настроении, он вдруг как-то замялся.

— Татьяна, тут такое дело… Я, конечно, все понимаю… Честно говоря, даже не знаю, как начать…

Заикающийся Сан Саныч — это было настолько противоестественно, что я даже растерялась. Ну, взял он кого-то вместо меня — так его право. Он давно уже меня об этом предупредил — зачем сейчас звонить и объясняться?

— Ну, начните с чего-нибудь, — осторожно предложила я, отнюдь не горя желанием успокаивать его разбушевавшуюся совесть фразами о том, что интересы дела — прежде всего.

— Одним словом, Лариса уволена, — отрывисто произнес он.

— Я знаю, — решила я намекнуть ему, что и дальнейшее развитие событий мне известно, и сократить неприятный разговор до минимума.

— На твою должность я конкурс объявил — сама понимаешь, что без переводчика нам никак, — продолжил он в той же сжатой манере.

— Сан Саныч, — не выдержала я, — мы же с Вами уже давно этот вопрос обсудили — я все прекрасно понимаю…

— Татьяна, я очень надеюсь, что ты меня правильно поймешь, — перебил он меня. — На сегодняшний день я уже четыре собеседования провел — и либо язык хромает, либо знаний в нашей области — ноль. А горячий сезон уже на пороге… — Он опять замолчал.

— И что? — коротко спросила я. Уж очень мне хотелось поинтересоваться, зачем было перед горячим сезоном уже разобравшегося в делах сотрудника увольнять.

— У ребят тут предложение возникло, — быстро затараторил он. — Собственно, это даже не предложение, а просьба. Моя личная. Хотя ты, конечно, совершенно не обязана идти мне навстречу… Короче, может, ты согласишься дома, в удаленном режиме поработать?

Я молчала, старательно складывая услышанные слова в некий значимый текст. Смысл которого упорно ускользал от меня, нахально помахивая на горизонте абсолютно несбыточной надеждой.

— Я прекрасно понимаю, что тебе сейчас не до этого, — продолжил Сан Саныч после затянувшейся паузы. — Но, с другой стороны, собственно переводов-то у нас немного, ты сама помнишь. И по новым материалам основная работа уже завершена — чисто техническая переписка осталась, пару строчек и не каждый день. И Франсуа не чаще двух раз в год приезжает, мы уж как-нибудь в один день переговоры втиснем. И Тоша сказал, что твой муж с удовольствием освободит тебя на час-другой по мере надобности…

— Сан Саныч, Вы предлагаете мне назад вернуться? — взвизгнула я, все еще не в состоянии поверить, что передо мной вдруг распахнулась надолго, казалось бы, запертая дверь в прошлую кипучую жизнь.

— Я тебе полставки оставлю! — неправильно истолковал мой вопль Сан Саныч. — Целую не могу — все-таки удаленка, нельзя расшатывать трудовую дисциплину. Но время переговоров я тебе буду по обычному тарифу наемных переводчиков дополнительно оплачивать.

На меня вдруг накатило безудержное, дерзкое веселье.

— Нет уж, Сан Саныч! — хмыкнула я. — Если мы переговоры в один день впихивать будем, то по двойному — за повышенную интенсивность.

— Вот я всегда знал, что за тебя в жизни можно не беспокоиться, — проворчал он памятную мне по нашей прошлой бесконечной торговле по поводу культурной программы для Франсуа фразу. — Так что — можно на тебя рассчитывать?

— Ну, что же делать, Сан Саныч, — старательно изобразила я тяжкий вздох, — если обстоятельства так неудачно складываются… С моей стороны нехорошо было бы родную фирму подвести, хотя я Вас сразу предупреждаю — мне о любой работе нужно будет заранее сообщать, чтобы я успела ее в график вставить.

— Это само собой, — с облегчением выдохнул он. — И с Франсуа об этом договориться, я думаю, проблем не будет. Мне кажется, он с радостью нам навстречу пойдет при условии продолжения работы с уже хорошо знакомым человеком.

— Хорошо, — перешла я на деловой тон, — какая-нибудь текущая работа уже накопилась?

— Есть пара сообщений, — подтвердил он мою догадку, — я тебе сегодня же их перешлю.

— И историю переписки тоже, — добавила я, вспоминая, куда я запихнула принесенные с работы словари. — И материалы по новым каталогам. И проект нового договора.

Сан Саныч заверил меня, что немедленно даст команду Тоше собрать все нужные мне документы и в дальнейшем, по мере возникновения необходимости, находиться со мной в тесном контакте.

Положив трубку, я издала победный вопль. И плевать, если Варвара Степановна услышит — пусть докажет, что это у меня, а не у других соседей! Такого поворота я не то, что в самом оптимистичном настроении не ожидала — мне даже помечтать о таком в голову не приходило. И любимым делом можно будет заниматься время от времени, и место мое никто не займет, и Тоше в любой момент позвонить я теперь законное право имею. Ха, так можно и все три года дома посидеть! Вот мать порадуется — моему приобретенному, наконец, умению все стороны жизни в стройное единое целое увязывать.

Мысль о матери слегка охладила мой восторг. Может, когда-то потом она и порадуется, но сначала точно убьет. За бесхребетность, беспринципность и пренебрежение интересами семьи в угоду сиюминутной выгоде — я прямо услышала ее голос, возмущенно закидывающий меня камнями упреков. Во мне тут же вспыхнул закаленный за долгие годы отражения родительских атак дух противоречия. Вот не дам я им отобрать у меня столь неожиданно засиявшее на горизонте светлое будущее!

И на эти выходные мы к ним не поедем — теперь не у одного моего ангела дел по горло. Уж не знаю, что он там собирался придумывать, чтобы наши еженедельные визиты хоть в ежемесячные превратить, но, похоже, мне самой удалось отстоять наш привычный образ жизни.

Не успела я раздуться от гордости от своей неоспоримой предприимчивости, как раздался следующий звонок. Тоша. Интересно, он у Сан Саныча под дверью подслушивал, или тот действительно немедленно дал ему указания связаться со мной?

— Татьяна, ты меня сразу бить будешь? — нерешительно заговорил он без всякого привествия.

— За что на этот раз? — на всякий случай строго спросила я.

— Да я решил сначала посмотреть, как он к этому отнесется, — виновато пробормотал он, — а он, вроде, без всякого энтузиазма… А потом все как-то так закрутилось…

— Тоша, я могу узнать, о чем речь? — добавила я в голос нотку неодобрительного нетерпения.

— Так это же я Сан Санычу намекнул, что можно попробовать тебя уговорить… — нервно признался Тоша.

— А со мной нельзя было сначала поговорить? — решила я выдержать суровый тон до конца. Для порядка. И потом — мог бы и в самом деле избавить меня от нескольких лишних дней глухой тоски.

— Да я хотел! — Он замялся. — Но меня бы ты сразу послала. И потом — если бы Сан Саныч все-таки не согласился, как-то нехорошо было бы тебя впустую тормошить.

Хм, похоже, в этих отношениях исходный порядок восстановился. Осталось выяснить еще один момент.

— Ну что ж, — сдержанно произнесла я, вздохнув, — поскольку в конечном итоге никто не пострадал… Мне, пожалуй, тоже неплохо было бы изредка себя в форме поддерживать… Я только одного не пойму, — добавила я чуть суше, — как тебе удалось Анатолия склонить к своей точке зрения?

— Э… — В голосе Тоши прозвучала польстившая моему самолюбию паническая нотка. — Татьяна, ты только сразу не заводись, но… Собственно говоря, это была его идея.

— Что? — выдохнула я.

— Татьяна, я тебя прошу! — уже просто завопил он. — Сейчас получится, что я его подставил! Он только спросил, нельзя ли, чтобы ты ту же работу дома выполняла. Ему просто показалось, что тебе одной немного скучновато. Он сказал, что по вечерам все домашние дела на себя возьмет, чтобы у тебя для нас какое-то время высвободилось. И по выходным тоже!

А-а, так вот, что он решил в отношении наших поездок к родителям придумать! А мне, значит, ни единым словом намекнуть необязательно. Опять привычными окольными путями пошел, чтобы меня в нужном направлении подтолкнуть…

— Ладно, вечером разберемся, — пообещала я, скорее, самой себе.

— Татьяна, только не скандаль! — взмолился Тоша. — Ну, что, мне потом на неделю больничный брать, пока он остынет?

— Это мы еще посмотрим, кому больничный понадобится, — зловеще проговорила я. — Ты когда мне документы пришлешь?

— Прямо сейчас, — лихорадочно заверил меня Тоша, явно радуясь перемене в разговоре.

Не успела я включить компьютер, чтобы проверить, не упустил ли Тоша что-нибудь в своем страстном стремлении направить мое внимание в более безопасную для себя сторону (и этот туда же!), как телефон зазвонил опять.

Услышав голос Франсуа, я даже глазами захлопала. Вот это оперативность — похоже, Сан Санычу действительно ни один претендент на мою должность никак не понравился!

— Танья, — восторженно, как всегда, забулькал он, — возможно, я покажусь тебе эгоистом, но я чрезвычайно рад, что смогу и дальше вести дела с тобой! Тебе будет очень трудно?

— Справлюсь, — буркнула я, не успев еще сойти с волны беседы с Тошей. — Честно говоря, мне было бы жаль отдавать эти дела в совершенно незнакомые руки.

— Мне тоже, мне тоже! — радостно подхватил он. — Я сделаю все, чтобы максимально облегчить твою нагрузку. Пожалуй, в мой ближайший приезд мы с Александром сами справимся — для подписания договора моего русского должно хватить. Ваши предложения мы уже получили, их можно согласовать в электронном виде.

По степени заразительности оптимизм Франсуа не мог сравниться ни с чьим другим.

— Ну, если ты в сентябре приедешь, — рассмеялась я, — то я еще буду вполне в пределах досягаемости.

— Значит, я приеду в сентябре, — пообещал он. — Мне, кстати, и с Мариной нужно побыстрее встретиться.

О, вот уж воистину удача повалила — в компенсацию за все мои двухнедельные страдания и переживания!

— А у тебя уже и с ней дела появились? — замаскировала я под шутку свой давно уже не удовлетворенный интерес к Марининой жизни.

— Ну, кто же откажется расширять свой бизнес? — также легко отшутился он.

— Я так понимаю, она вам с Анабель понравилась? — зашла я с другой стороны.

— В целом, да, — подтвердил он. — С деловой точки зрения она — блестящий партнер: четкий, целеустремленный, видящий перспективу и не останавливающийся на достигнутом. Я не сомневаюсь, что работать с ней будет одно удовольствие. Кстати, я все больше убеждаюсь, что все разговоры о милых домашних славянских женщинах — не более чем миф. Что же до других ее интересов… — Он замолчал.

Так-так-так, чует мое сердце, что сегодня случится у меня прорыв по всем направлениям. Я затаила дыхание.

— Она выбрала далеко не самый… простой путь их реализации, — продолжил через пару мгновений Франсуа. — И мне кажется, что на нем ее достойные восхищения деловые качества могут оказаться… чрезмерными. Я не уверен, что ей и там следует настолько прямо идти к своей цели и настолько не бояться никакого риска. Анабель постоянно напоминает мне о… Стасе — я правильно запомнил имя? — но я всего-навсего человек… — Я прямо увидела, как он развел при этих словах руками.

— Ты тоже считаешь, что ее нужно контролировать? — уныло спросила я.

Он, похоже, понял, о ком я говорю.

— Мы с Анабель считаем, — ответил он, — что ее не стоит оставлять один на один с ее идеями. В ней слишком громко… по известным причинам… говорит желание доказать свою состоятельность — не исключено, что оно может заглушить в ней доводы рассудка. Контролировать каждый ее шаг, пожалуй, не стоит — она этого просто не допустит — но присматривать за ней нужно. И быть в постоянной готовности, если придется воззвать к ее разуму. Анатолий, кстати, разделяет нашу точку зрения, — помолчав, добавил он.

Да?! Он чью угодно точку зрения разделит, кроме моей! И что же это получается — он тогда у Светки к ее разуму воззвал… результативно, после чего присматривать за ней взялся… в полной готовности задержаться на работе? Посадив при этом меня под домашний арест? Чтобы я с ним дуэтом не взывала — он же у нас всегда был любителем сольных выступлений! А то, что мне первой до нее достучаться удалось — уж до разума или совести, не знаю, и в его, между прочим, защиту! — это ничего? Ну, все — сегодня вечером в программе мой сольный концерт будет. В трех частях. Без антракта. Чтобы встречные аргументы придумать не успел.

Когда мой ангел вернулся домой (опять позже обычного!), я встретила его в прихожей. Прислонившись для устойчивости к стене, сложив руки на груди во избежание преждевременного перехода от слов к делу и плотно сжав губы, чтобы не вылить на него сразу весь поток возмущения.

— Ты чего? — спросил он, удивленно глянув на меня.

— Я думаю, — отчетливо произнесла я.

— Значит, существуешь, — усмехнулся он, подходя ко мне.

Ах, он еще и издеваться будет? Я выставила перед собой руку — указательным пальцем кверху — как заградительный барьер. Он заинтересованно склонил голову к плечу.

— Я думаю над тремя сложными вопросами, — уточнила я, не опуская указательный палец.

У него задрожал подбородок. — Одновременно?

— Я думаю над тем, — не поддалась я на провокацию, — с каких пор в твои обязанности стало входить мое трудоустройство. Я думаю над тем, — разогнула я и средний палец, — чем ты занимаешься после работы в глубокой тайне от меня. Я думаю над тем, — за средним пальцем последовал безымянный, — не связаны ли эти занятия с неожиданным — для меня, разумеется — уходом Марины в подполье.

— Ага, — понимающе кивнул он. — Ну, пошли на кухню.

Ну, это уже вообще! Хотя, с другой стороны, спасибо, что не в гостиную — там наши переговоры всегда моим поражением заканчиваются. Я быстро последовала за ним, пока и он об этом не вспомнил.

На кухне он кивнул на стул.

— Сидя, разговаривать удобнее.

Так, понятно — либо что-то такое происходит, что я в обморок грохнуться могу, либо хочет заранее с толку сбить. Я поерзала, усаживаясь понадежнее, и принялась мысленно повторять три своих вопроса, чтобы не забыть от неожиданности, что, собственно, я должна сегодня выяснить.

— Прежде чем я отвечу на твои вопросы… Я отвечу! — повысил он голос, как только я рот открыла. — Как часто ты за эти две недели в зеркало заглядывала?

— Каждое утро в ванной! — возмутилась я намеком на то, что я еще и за собой следить перестала.

— И что ты там видела? — насмешливо спросил он.

— Две стены, дверь, угол ванны, занавеску… — старательно принялась перечислять я.

— А зомби среди этих объектов случайно не заметила? — живо поинтересовался он.

— Кого? — опешила я. Добился-таки своего!

— Зомби, — сделавшись вдруг серьезным, повторил он. — В которого ты превратилась. У меня уже сердце кровью обливается на тебя смотреть. Я ведь прекрасно понимаю, каково тебе — с твоим-то неугомонным характером — целый день взаперти, без дела сидеть. О том, чтобы ты сама по улицам бродила, и речи быть не может — на одних только дорогах что творится! Я тоже не могу все бросить и с тобой оставаться — жить-то нам на что-то нужно. У меня мелькнула было мысль, что ты у родителей развеешься — ты, вроде, с матерью как-то сблизилась в последнее время — но, к счастью, ее стиль жизни тебя все также не устраивает, — расплылся он в довольной улыбке.

— И поэтому ты взялся меня, как бедного родственника, назад Сан Санычу подсовывать? — сухо поинтересовалась я. Сухо и быстро — пока влажное дрожание из области солнечного сплетения в голос не прорвалось.

— Нет, я начал думать, что делать, — спокойно ответил он. — И спросил у Тоши — он ведь лучше знает! — в чем заключается твоя чисто переводческая работа, и нельзя ли ее выполнять, не являясь каждый день в офис, и не разумно ли оставить ее тому, кто в ней прекрасно разбирается. Я ведь знаю, что она тебе очень нравится, и что тебя на работе очень ценят, и что я всегда найду возможность освободить тебя на время от других дел. Мне казалось, что такой вариант всем на пользу пойдет.

— Спасибо, — неожиданно для себя проговорила я — естественно, дрогнувшим голосом.

— И, кстати, я очень рад, — тут же воспользовался он кратким моментом моей слабости, — что тебе моя инициатива неприятной показалась. Надеюсь, теперь ты поймешь, как я себя чувствовал, когда ты — ни словечком меня не предупредив — Тошу из невидимости вывела, и с Галей его познакомила, и в свидетели его записала, и на работу устроила, и к себе переехать заставила…

Э, нет — в этом направлении мы точно разговор уводить не будем! Я уже давно признала… почти вслух…. практически глядя ему в глаза…. что самостоятельное принятие решений было одним из крайне редких моих недочетов. Даже с учетом того, что необходимость оного была в то время абсолютно оправдана сложившимися обстоятельствами, требующими немедленного реагирования. И нечего мне теперь до конца жизни на чувство вины давить. И уж тем более это не давало ему никакого права поступать таким же (им же признанным неправильным!) образом в последнее время со мной!

— А остальные вопросы? — буркнула я, чтобы окончательно не расчувствоваться от его неожиданно вскрывшихся чуткости и внимании. Столь приятно прояснившийся первый пункт еще вовсе не означает, что меня не ждут сюрпризы в последующих.

— После работы я сразу еду домой, — просто ответил он. — Как только она заканчивается.

— Насколько я помню, у тебя есть разные виды работы, — подозрительно прищурилась я. Кто его знает — вдруг ему небесное начальство новые дополнительные обязанности подбросило. Вот как раз тогда, когда он ночью «йогой занимался».

— После земной, — усмехнулся он, словно в ответ на какую-то непонятную мне шутку. — И мне кажется, что ты могла бы и гордиться тем, что она у меня так неплохо получается — это ведь ты меня в это ваше общество чуть ли не пинками загнала.

Замечательно, и здесь я виновата…! Нет, не отвлекаться — еще один вопрос остался.

— И ты уверен, что у тебя нет никаких новостей от Марины? — уже с известной долей сомнения перефразировала я свой последний вопрос. — Неужто она и от тебя скрывается?

— Абсолютно никаких, — уверил меня он, внезапно нахмурившись. — Я только знаю, что она к чему-то готовится — Тоша для нее в какой-то организации копается. Мне она постоянно отвечает, что пока идет сбор информации. Я уже даже Стаса спрашивал — он в курсе, говорит, что они намерены силами земного правосудия обойтись. Я рядом с ней уже какого-то адвоката видел. Но если честно, что-то меня это затишье тревожит…

— А может… — тут же оживилась я.

— Нет, — решительно ответил он. — Она мне тогда, у Светы, сама сотрудничество предложила, сама сказала — впервые! — что обратится за помощью, когда надобность возникнет — зачем же ей сейчас в затылок дышать?

Голова у меня — после длительной передышки — заработала с особым энтузиазмом. Странный он какой-то — кто же ему предлагает приставать, надоедать и вообще навязываться, когда эту самую надобность можно непринужденно и изящно создать?

Мои творческие размышления прервал еще один телефонный звонок. Глянув на часы, я скрипнула зубами — сговорились они все, что ли, в одни сутки двухнедельный запас общения впихнуть? Нет, чтобы по очереди, раз в пару дней, для поддержания морального духа — так им обязательно нужно дождаться, пока человек полным изгоем себя почувствует, чтобы потом его всей толпой интенсивной терапией в сознание приводить.

И тут до меня дошло, что именно я вижу на часах и в какой именно день. От ужаса я чуть не застонала. Так ведь это же мать, наверное! Сейчас голову оторвет за то, что я до сих пор не сообщила, когда мы завтра приезжаем и как надолго. А когда я скажу, что мы вообще не приезжаем, и главное — объясню, почему… Так, завтра опять придется в квартире, как в засаде сидеть — она же точно примчится мне мозги вправлять… Хорошо хоть, не в одиночестве — в крайнем случае, я его на переднюю линию обороны выпущу.

— Татьяна, извини, что так поздно, — понесся на меня из трубки пулеметной очередью Светкин голос. — Я знаю, что тебе сейчас не до этого, но… Я не знаю, что делать! А делать что-то нужно, это я тебе точно говорю…

— Свет, подожди, — растерянно пробормотала я, чуть отставив трубку от уха, — ты мне сначала скажи, что делать-то.

Она отдышалась немного и, взяв себя в руки, медленно и отчетливо произнесла: — Марина решила издать свою книгу.

— Да ты что? — ахнула я — от изумления и радости одновременно. — Так это же здорово! Ей уже давно начинать писать нужно было — с тем, как она умеет о своих путешествиях рассказывать.

— Татьяна, она решила издать свою книгу у нас! — яростно прошипела Светка, и, вспомнив ее рассказы о том, что творится у них в издательстве, я похолодела.

Глава 15. Подводные течения

Я смирился. Мне никогда не будет дано понять, по каким туманным причинам Татьянина интуиция срабатывает в наиболее неподходящий момент. Я ведь и сам уже как-то ненароком обзавелся этим самым загадочным атрибутом человеческой жизни, но у меня даже подсознательная активность подчиняется кристально ясной логике и поэтому включается именно в нужное время. Просто в напряженной ситуации немедленно анализируются сложившиеся обстоятельства, мгновенно выхватываются из памяти подходящие случаи, автоматически отбирается наиболее результативное из принятых решений — что тут же преобразуется во внутренний толчок к единственно правильным действиям.

А у нее что? У нее этот простой и эффективный аппарат снабжен кучей дополнительных приспособлений. Главным из которых является некий пусковой механизм (вроде светодиода в уличных фонарях), который реагирует не на внешние, независимые факторы, а исключительно на эмоциональное состояние окружающих. Если все вокруг спокойно — нечего даром энергию расходовать. Но стоит кому-то мысленно взмолиться: «Господи, только не сейчас!» — все: импульс тут же улавливается и дается команда разводить пары.

Причем дается она не напрямую, а через определенный усилитель, чтобы вырабатывался этот пар на повышенных оборотах — со свистом и скрежетом.

Более того, этот пусковой механизм находится у нее в самом острие пирамиды подсознания, которая, как и все в женском организме, перевернута с ног на голову. И вместо того чтобы уверенно покоиться на солидном основании предшествующего опыта, она с трудом балансирует на этот уловителе естественных опасений других людей. Стоит ли удивляться, что интенсивно вырабатываемый пар интуитивных выводов не бьет — точно и прицельно — по возникшей преграде, а вырывается во все стороны, накрывая разрушительной волной невероятные площади?

А вот я бы в первую очередь ее интуицию предохранителями снабдил, чтобы хоть какая-то надежда была заглушить вышедший из-под контроля процесс.

Я размышлял об этом все утро после того, как мне удалось, наконец, добраться до Марининого бывшего ангела-хранителя. Размышлял — и ругал себя за проявленное нетерпение. Ну, что мне стоило подождать за следующего сеанса йоги и провести переговоры в спокойной обстановке — в присутствии Татьяны и без малейших подозрений с ее стороны? Хотя, с другой стороны, получив, наконец, пусть даже и не совсем точные координаты этого источника доброй половины моих нынешних неприятностей, я, естественно, счел необходимым закрыть как можно быстрее столь долго откладывавшийся важный вопрос. Но каким образом она учуяла, что Стас мне его уже разыскал?

И дело совсем не в том, что разговор затянулся — Татьяна еще ни разу до сих пор ночью не просыпалась, даже когда мне случалось засиживаться. Нужно было меньше в мыслях метаться — рискнуть или нет? — у нее этот счетчик нервных импульсов круглосуточно работает, как пожарная сигнализация на складе боеприпасов.

Я, правда, и сам не ожидал, что мне потребуется столько времени и сил, чтобы достучаться до этого… расстриги. Информация о том, что происходит с ангелом, который не смог уберечь своего человека, среди нас особо не распространялась — только слухи ходили то о дисквалификации, то о втором шансе, то о переводе в другой отдел и о штрафных работах. Я всегда считал эту политику правильной — нам одних этих слухов хватало для напряжения всех сил и возможностей, чтобы избежать подобной участи.

И только встретившись с ним, я понял истинные причины такого отношения. Показательных процессов, исход которых решается состязанием в профессиональном мастерстве между прокурором и адвокатом, над ними никто не устраивал — кому пойдет на пользу, если на них целую вечность пальцем показывать будут? Они наказывают себя сами — по степени осознания собственной вины и глубины нанесенного ущерба. И второй шанс дается только тем, кто находит в себе силы попросить его.

Остальные же… Одним словом, немудрено, что они старательно избегают любых напоминаний о своем прошлом виде деятельности, и расспросы их о ней настойчиво не приветствуются — это все равно, что поинтересоваться у ослепшего в результате травмы, какой у него раньше острота зрения была.

Наверно, именно поэтому мое желание пообщаться с ним было воспринято его нынешними коллегами отнюдь не благосклонно.

— Это опять Вы? — донесся до меня знакомо возмущенный голос, не успел я толком обратиться в восточный, как недавно выяснилось, отдел.

— Здравствуйте, — решил я на этот раз соблюсти все правила приличия.

— Я Вас уже переклю… — рассеянно отозвался он, и вдруг запнулся. — Минуточку, я не слышу вызова от Вашего обычного объекта. Вам, что, кто-то другой понадобился?

— Честно говоря, да, — обрадовался я тому, что разговор так быстро свернул в нужном мне направлении.

— Так потрудитесь хотя бы, — ворчливо, как я и ожидал, заметил он, — сблизиться с ним территориально, чтобы мне не пришлось в сотнях запросов копаться.

— Да я и пытаюсь, — усмехнулся я. — На самом деле, мне нужно поговорить с одним из Ваших сотрудников.

— И что дает Вам основания, — тяжело задышал он, — полагать, что он с радостью бросит все дела для того, чтобы удовлетворить Ваш очередной каприз?

— А это вовсе не каприз, — обиделся я, — и основания у меня довольно серьезные. Мне нужен тот Ваш сотрудник, который в прошлом был моим коллегой.

Молчание длилось так долго, что я даже подумал, что меня просто и бесцеремонно вышвырнули из зоны слышимости. А, нет — похоже, он меня в режим ожидания перевел, чтобы проконсультироваться, сразу ли поступать с любопытной Варварой согласно поговорке или сначала у нее документы, удостоверяющие личность, попросить.

— Кто Вас уполномочил? — снова послышался, наконец, его голос — на сей раз четкий и настороженный.

— Официально — никто, — решил я придерживаться правды, чтобы не тратить время на проверку с заведомо неблагоприятными результатами. — Но я сейчас нахожусь в постоянном контакте с его бывшей подопечной, которая — по каким-то непонятным причинам — вспомнила свою прошлую жизнь, ее окончание и его в ней участие. И эти воспоминания оказывают чрезвычайно негативное воздействие на ее нынешнее поведение.

— Извините, но тогда ею должны целители заниматься, — решительно отрезал мой собеседник.

— Пробовали, — возразил ему я, — она отказалась, а насильно воздействовать никто не решится — слишком ясно она все помнит.

— Тогда я тем более не понимаю, чем он может Вам помочь, — упорствовал он. — Он уже давно от тех дел отошел, и в этой… личности, как я понимаю, уже произошли определенные изменения…

— Так я же об этом и говорю! — перебил его я, плюнув на вежливость. — Корни этих изменений однозначно в ее прошлую жизнь уходят, а она помнит ее исключительно с человеческой точки зрения! Что искажает ее понимание роли хранителя — с чем мне, уж поверьте, каждый день бороться приходится. И меня не простое любопытство гложет — мне нужно полную картину получить, чтобы как-то нивелировать ее неприятие нас, которым она, между прочим, с моей подопечной делится!

Он опять немного помолчал.

— Я не думаю, что он согласится говорить с Вами, — произнес он, наконец.

— А Вы сначала спросите! — разозлился я. — И передайте ему, что сейчас появилась возможность… не исправить, но хотя бы сгладить последствия той трагедии. Хотя бы объяснить ей мотивы его поступков, чтобы она свое неприязненное — по незнанию — отношение к нему на всех остальных его бывших коллег не распространяла. А там уж — как он решит…