Ангел-мститель (СИ)

— Как? — уже с интересом спросил Стас.

— Пока еще не придумал, — честно признался я.

— Ну, допустим, и тех, и других я мог бы взять на себя, — задумчиво проговорил Стас. — А потом что?

— А потом проще простого, — уверенно ответил я. — Отправляюсь к этим энергетическим дистрибьюторам…. только Татьяну сначала домой отвезу…. и подключаю Марину.

— Ничего не выйдет, — покачал головой Стас. — Я о них слышал — там такая очередь…

— У меня там знакомые есть, — коротко бросил я.

— Да? — Он как-то странно глянул на меня. — Кажется, я начинаю понимать, что имелось в виду, когда мне говорили о твоих нестандартных приемах.

— Главное, чтобы они действенными были, — буркнул я, поморщившись. Обычно мне о моей нестандартности напоминают, когда ситуация не позволяет меня за нее наказать. А очень хочется.

— Тогда давай так, — подытожил Стас, — я за этим чудо-лекарством пошел, а ты отвози Татьяну и к энергетикам. Встретимся здесь.

А вот это меня совершенно не устраивает! Если уж взялся он мне помогать, так все вместе делать будем. Хватит с меня этого разделения труда. А то потом подключу Марину, а он достойный фасад не обеспечит — опять мне по шее надают за то, что человеческим врачам нашу «Скорую» высылать пришлось?

— Слушай, а ты к целителям со снабжателями надолго? — осторожно спросил я.

— Не думаю, — небрежно дернул он плечом. — Главное, чтобы руководители отделов на месте оказались — мне они без всяких проволочек навстречу пойдут.

О, а вот это — еще один хороший аргумент в пользу командной работы. Похоже, к нему и нужно апеллировать — особенно, если здоровая доза лести действительно ускорит дело.

— Может, я тебя тут подожду? — предложил я. — А потом отвезем Татьяну — и к энергетикам? Там же такая бюрократия зверская, а у меня знакомые только в промежуточном звене — может, где авторитетом надавишь?

Он хмыкнул, покрутил головой (в восхищении, как мне хотелось думать) и исчез, бросив мне: — Через пятнадцать минут у машины.

Конечно, он там оказался раньше меня — ему ведь нужно было ангелов уговаривать расстаться с материальным объектом, а не человеческую мать — с собственным ребенком! Подходя, я вопросительно глянул на него — достал? Он кивнул, но как-то неуверенно. Я сразу же насторожился. В смысле — достал, но не то? Или не достал, но обещали? Или все поменялось, но поговорим позже?

Всю дорогу он нетерпеливо подергивал ногой и морщился на каждом красном светофоре. А во мне крепла уверенность, что лучше не выпускать его из поля зрения. Похоже, по зрелом размышлении мой план ему окончательно понравился — как бы не вышло так, что он и на завершающей стадии исключительно своими силами справится. И дело вовсе не в том, что меня авторские права заботили — просто у меня были свои соображения о том, как, спасая Марину, одним ударом несколько запутанных узлов разрубить.

И нужно отметить, что настороженность моя пришлась кстати во всех отношениях. Если бы не она, я бы вряд ли обратил внимание на то, с какой готовностью Татьяна соглашается со всеми моими словами. Я быстро прокрутил их все в памяти, пытаясь сообразить, где именно она оставила себе лазейку. На всякий случай, я напомнил ей, что мне сейчас хватает забот по спасению одного человека.

А его кто я за язык тянул? Ведь видит же, что у меня с Татьяной давно уже установились теплые, дружеские отношения, что я давно уже овладел искусством убеждать ее в полной правоте всех своих действий — так чего свои пять копеек вставлять? Я его где просил авторитетом давить? Проследит он, видите ли, чтобы я вернулся — да еще и как можно скорее! Какой она вывод из этого замечания сделала? Правильно — что я норовлю сбежать от нее и отвести душу в чисто ангельской компании. И тут же прозрачно намекнула, что запасов терпения у нее — ровно до утра, после чего она оставляет за собой право действовать по своему усмотрению. Он бы сначала потрудился узнать, на что это человеческое усмотрение способно, а потом уже в чужие разговоры вмешивался!

Я примирительно кивнул Татьяне и быстро вывел его на улицу, чтобы он в ней и дальше едва-едва усмиренное чувство противоречия не будил.

Выйдя во двор, я направился к машине.

— Ты куда? — удивленно бросил он мне в спину.

— Сейчас отъедем в какое-то тихое место, — буркнул я, не поворачиваясь, — с Татьяны станется в окно выглянуть.

Он нетерпеливо вздохнул.

Тихое место никак не отыскивалось. Я медленно тащился в крайнем правом ряду, внимательно поглядывая по сторонам. Да что же эти люди в таких количествах по ночам разгуливают? Им, что, на работу завтра не нужно? А потом еще дискуссии ведут о том, как бороться с опозданиями на работу. Нога у Стаса подергивалась все быстрее.

— Так я не понял — ты достал это лекарство или нет? — спросил я, чтобы отвлечь его.

— Не совсем, — ответил он, вытаскивая из кармана какую-то коробку с явно латинскими буквами на всех обращенных ко мне сторонах.

Ага, значит, правильным все-таки оказалось мое первое предположение! Вот я всегда верил в способность своего мозга мгновенно отсеять все ненужное и сразу же выдвинуть наиболее разумную идею. Вот и тихая, безлюдная улочка, наконец, показалась!

— Не совсем лекарство или не совсем достал? — уточнил я, поворачивая.

— Ты прямо говорить уже совсем разучился? — фыркнул он. — Те три общеукрепляющих препарата, которые сейчас у всех на устах, мне категорически отсоветовали — до получения долгосрочных результатов их воздействия. Немедленный их эффект весьма впечатляет, но целители побаиваются, что у него и обратная сторона имеется. Пока не изученная.

— А это что тогда такое? — кивнул я на коробку у него в руках.

— А это я сымпровизировал, — усмехнулся Стас. — Нам ведь только камуфляж нужен, а не реальное воздействие. Попросил снабжателей в нужные ампулы простые витамины натолкать и упаковать надлежащим образом.

— А совесть не замучает — так людей обманывать? — язвительно поинтересовался я. Вот я и говорю: каратель хранителю — не товарищ, для него люди — что боксерская груша.

— А эффект плацебо не мы придумали, — отпарировал Стас. — И если земные врачи со своими пациентами им спокойно пользуются, с какой стати я должен переживать, применяя к ним их же методы?

— И часто ты такими… методами пользуешься? — покосился я на него, припарковываясь.

— По ситуации, спокойно ответил он. — И создать иллюзию чудесного выздоровления не я, по-моему, предложил. Только я, в отличие от тебя, знаю, что с настоящими чудесами мы давно уже покончили — а то люди потом на них весьма прибыльные предприятия строят. И, кстати, о ситуации, — добавил вдруг он совершенно другим, деловым тоном, — прежде чем мы к энергетикам отправимся, расскажи-ка мне, что это у тебя там за знакомые.

— Так ты же мне сам его там отыскал, — удивился я.

Он резко повернулся ко мне всем корпусом и прищурился, окидывая меня взглядом с головы до ног.

— Так вот в чем твой резон, — протянул он, наконец.

— И в чем же? — процедил я сквозь зубы.

— Значит, тебе не так ее спасти хочется, — продолжил он презрительно растягивать слова, — как этого своего неудачника в ее глазах реабилитировать?

— Точно. — От такого оскорбления мне не то, что говорить — дышать трудно стало. — Неудачника. Реабилитировать. Только не в ее глазах, а в его собственных. А ей об этом знать необязательно.

— А что же так? — недоверчиво прищурился он.

— А мне человек важнее любого коллеги, — ответил я. — А ты столько времени уже с ней общаешься и так и не понял, что она ни от одного из нас никакого одолжения не примет. Вот я и хочу, чтобы она дожила эту свою жизнь, как человеку положено, и попала к нам благодаря своим качествам, а не твоему… ходатайству. Потому что она о нем вспомнит — так же, как и после первой смерти обо всем вспомнила — и станет оно ей поперек горла. На всю вечность.

— Как положено, говоришь? — хмыкнул он. — Надеешься, что удастся все-таки одного из ваших к ней опять приставить?

— Нет, не надеюсь, — беспечно качнул головой я. — И именно поэтому я отныне сам за ней присматривать буду. На общественных началах. И ты в каждом сомнительном случае будешь со мной советоваться насчет ее безопасности. А не захочешь по-хорошему договориться — я тебе официальное распоряжение организую.

— Ну, распоряжения мне организовывать у тебя еще руки не доросли, — ухмыльнулся он, — но элемент здоровой наглости мне в тебе нравится. Пока он элементом остается. Ладно, пошли — сначала нужно ее вытащить, чтобы было потом, о ком договариваться… по-хорошему.

— А я еще не закончил. — Меня еще никто не обвинял в использовании своего положения в угоду коллегиальности и в ущерб своим обязательствам. Тем более — безнаказанно. — Еще пару слов о неудачнике. У твоих подчиненных провалы случаются?

Он молча уставился на меня.

— Значит, случаются, — правильно истолковал я его молчание. — Недостаточно, к примеру, наказали подлеца последнего. Не дошло до него, что это — Божья кара на него обрушилась. И что же с виновным происходит? По шапке получает? Выговор в приказе с зачитыванием последнего перед строем соратников? Или на более простое задание переводят? На испытательный срок? Под неусыпный надзор тех, у которых в послужном списке ни единого пятнышка?

— Не твое дело, — буркнул Стас.

— Опять ты правильно говоришь — не мое дело, — охотно согласился я. — Точно так же, как не твое дело — нас, хранителей, судить. Мы в одиночку работаем — на земле, где практика показала, что даже тебе, великомудрому, не по плечу все нюансы учесть. И наш провал приводит к гибели человека — хоть физической, хоть моральной. И с этой мыслью нам приходится потом жить — вечность.

— А вас в хранители палкой никто не гонит, — возразил мне Стас, но уже без прежнего пыла. — Сами под этот пресс лезете, так что нечего жаловаться, если он самых слабых из вас ломает.

— А он не жалуется, — ответил ему я, — и даже прощения себе не ищет, потому что точно знает, что нет его. А ведь он тогда то ли в первый, то ли во второй раз на землю попал — и никого рядом, чтобы хоть намекнули, не упустил ли чего. Я по себе знаю, что такое — замкнутый человек, а по Тоше — насколько многое со стороны виднее. И сломать настоящего хранителя могут не условия работы, а осознание своей вины. Если не дать ему исправить то, что случилось. Если нужно — так и заставить, — добавил я, подумав.

— Ладно, пошли, оратор, — усмехнулся Стас. — Заставлять — это по моей части.

Я нахмурился — до меня только сейчас дошло, что я понятия не имею, куда, собственно, идти. Когда меня вызывали, я как-то сам собой в нужном месте оказывался. Не хватало еще у Стаса спрашивать, как к этим восточным энергетикам попасть! А если заблужусь? Святые отцы-архангелы, не допустите позора! Я же сам только что вспоминал, сколько раз Тошу направлял и поправлял — как ему в глаза смотреть буду, если уроню звание несокрушимого хранителя? Хм… Что он мне там говорил о том, как с места на место переносится? Закон надобности плюс глубочайшая концентрация на пункте назначения. На земле у меня, правда, никогда не получалось, но в родных-то небесных высях не промахнусь. Наверное.

Ладно, деваться все равно некуда — в случае чего, пойду методом последовательных приближений. Если не туда попаду, настроюсь перенестись прямо к Стасу. А ему скажу, что решил проверить, все ли спокойно в окрестностях. О, а еще можно способ компьютерного поиска попробовать — зря я, что ли, столько в Интернете копался…

Я отчаянно зажмурился, представляя себе место, где подпитывают космической энергией последователей восточных религий, плюс место, где работает мой бывший коллега — хранитель Марины, плюс место, где ко мне напрямую Татьяну подключили, плюс место, где на меня наорали за превышение… нет, это не пойдет — таких слишком много… плюс место, куда сейчас отправляется Стас.

Открыв глаза, я обнаружил себя в очень странном помещении. Оно было длинным и узким, и по центру его, на уровне пояса, медленно двигался некий конвейер, один конец которого уходил в пол прямо у двери, а другой — в противоположную стену, в соседнюю комнату, наверно. Вдоль стен справа и слева тянулась стойка, разделенная перегородками — так, что получался непрерывный ряд рабочих столов, за каждым из которых сидел ангел. Над столами, на стенах находилось какое-то оборудование с многочисленными дисплеями, тумблерами и кнопками. Время от времени над одним из столов зажигалась красно-оранжевая лампочка, и сидящий там ангел натягивал на голову нечто вроде наушников и принимался строчить что-то — то и дело поглядывая на дисплеи и подкручивая те или иные тумблеры — на листке бумаги, даже издалека явно напоминающем бланк. Заполненные бланки отправлялись затем на конвейер.

Судя по всему, мы попали туда определенно не в самое горячее время. Лампочки горели только над тремя столами, и остальные ангелы негромко переговаривались между собой, расслабленно откинувшись на спинки стульев или развернувшись к своим столам вполоборота. На нас со Стасом никто из них даже и не глянул.

— Э…. простите, пожалуйста, — обратился я к ближайшему к нам ангелу, — Вы не подскажете, где мы можем найти ангела, который раньше хранителем работал?

Он вздрогнул и резко повернулся к нам, подозрительно прищурившись.

— А вы что здесь делаете? — резко спросил он.

— Нам нужен ангел, который раньше работал хранителем, — повторил я громче и с изрядной долей раздражения. Что за манера приставать с расспросами, когда русским языком сказано, к кому мы пожаловали?

— Опять Вы! — взвизгнул сидящий в дальнем правом углу ангел хорошо уже знакомым мне сварливым голосом. — Да для Вас хоть какие-то границы существуют? Раз пошли Вам навстречу, затем другой — теперь, что, можно вообще на голову садиться?

— Лично на Вашу голову я не претендую, — разозлился я. — Укажите нам, где находится мой бывший коллега, и мы немедленно избавим Вас от своего присутствия.

— Вот я говорил, — закивал головой направо и налево мой вечно недовольный знакомец, — что нечего было в прошлый раз ему потворствовать. Ему уже одних мысленных получасовых переговоров недостаточно — собственной персоной заявился, лишь бы персонал от дела отвлекать.

— Я вижу, от какого дела мы вас отвлекли, — проговорил вдруг Стас с тихой угрозой в голосе.

— А Вы кто такой? — агрессивно повернулся к нему ярый поборник трудовой дисциплины.

— Я — руководитель отдела внешней защиты, — все также негромко ответил ему Стас.

В комнате мгновенно повисла тишина. Те ангелы, которые не участвовали в нашей перепалке и лишь с любопытством поглядывали на нас со Стасом, тут же отвернулись к своим столам и принялись изображать бурную деятельность, перекладывая с места на место письменные принадлежности и покручивая разнообразные ручки на приборах.

— Э… — растерянно протянул наш собеседник, — нас не предупреждали о Вашем визите.

— Это — не проблема, — любезно улыбнулся ему Стас. — Если для беседы с интересующим нас сотрудником вашего подразделения требуется разрешение вашего руководителя, будьте добры сообщить мне, где его искать. Заодно я передам ему свои соображения по повышению эффективности труда конкретно вашего звена. Если же и он занят, я побеседую с руководителем всего вашего отдела — где он находится, рассказывать мне не нужно.

— У нас только летом затишье, — принялся оправдываться попавший, как кур в ощип, активист. — Посмотрели бы Вы, что здесь через месяц твориться будет…

— Значит, мы очень удачно выбрали время для посещения, — непринужденно заметил Стас. — Та что — будем терять его на переговоры с начальством?

Окончательно сникший выразитель общественного мнения молча мотнул головой в сторону двери в противоположном от нас конце комнаты. Я направился было туда, но Стасу, похоже, произведенный эффект показался недостаточным. Медленно продвигаясь к двери, он внимательно поглядывал на рабочие столы, а над одним из них даже склонился на мгновенье, словно изучая все, что на нем находилось. Сидящий за ним ангел оцепенел и нервно отвел глаза в сторону.

Соседняя комната была немного иной, но не менее странной. Она была еще более узкой, и выходящий из первой конвейер двигался в ней вдоль левой стены. Пространство над ним также было разделено на кабинки, в каждой из которых в стену было встроено нечто вроде картотечного шкафчика со множеством выдвижных ящичков с номерами на них. Внизу шкафчика, с двух сторон располагалось по пустующей сейчас полочке.

Вдоль правой же стены шел еще один конвейер, также уходящий в следующую комнату. Я еще хмыкнул про себя, что с такой загрузкой могли бы и не расходовать энергию на механические приспособления, а ножками из одной комнаты в другую побегать. Оба конвейера разделяло не более двух широких шагов.

В этой комнате также находилось до десятка ангелов, и все они точно также собрались в дальнем ее конце, оживленно болтая о чем-то. Все, кроме одного. У первого конвейера, неотрывно глядя на него, стоял высокий, тощий, сутулый ангел, который почему-то напомнил мне цаплю. Наверно, потому что стоял он так неподвижно, что с первого взгляда его можно было принять за какое-то приспособление.

С виду он был идеальным хранителем — взгляд просто скатывался с него, ни за что не цепляясь. Мелкие черты лица, опущенных на движущуюся ленту глаз не разобрать за круглыми очками, волосы мышиного цвета торчат ежиком во все стороны, руки худющие уперлись в борт конвейера, и одежда под стать — светло-серая рубашка в полоску с закатанными рукавами и свободные, серые же брюки. Одним словом, у меня сложилось впечатление, что он даже здесь, дома, старается слиться с окружающей средой.

Когда мы вошли, вместе с нами в эту комнату въехал заполненный бланк. Как только он достиг этого единственного исполняющего своего обязанности ангела, тот — резким, отточенным, механическим каким-то движением — поднял руку, взял с ленты бланк, пробежал его глазами, поднеся почти к самому лицу, открыл один из ящичков, вложил туда бланк и, закрыв ящичек, нажал на кнопку рядом с номером на нем.

И опять замер.

— Вон он, — негромко сказал я Стасу.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво глянул на меня Стас.

— Облик… подходящий, — фыркнул я.

Мы подошли к нему — он даже голову в нашу сторону не повернул.

— Привет, — негромко поздоровался я, — это я с Вами о Марине говорил.

Наконец-то мне удалось разглядеть его глаза — увеличенные стеклами очков и серые, конечно. Не серо-голубые, не лучистые, как у Татьяны, не темнеющие к центру, как грозовая туча — просто чисто-серые ясные глаза. Но от напряженности его взгляда мне прямо как-то не по себе стало. Он уставился на меня так, как может взирать компьютер своим экраном на дилетанта, вознамерившегося посмотреть, как там у него все внутри устроено.

— Что Вам еще нужно?

Господи, у него даже губы двигаются, словно ими какой-то механизм управляет! И голос — монотонно-механический, значит, это не искажения были во время нашего сеанса мысленной связи. Ничего-ничего — мне и в тот раз удалось его на кое-какие эмоции расшевелить.

— Мне нужно, чтобы… Вы, — Ох, и отвык же я уже от этого Выканья! — прямо сейчас поставили ее на подпитку.

Ну, я же говорил, что собью его с заданного алгоритма! Он прямо-таки отшатнулся от меня — и отнюдь не отточенным движением.

— Вы, должно быть, шутите? — И в голосе его амплитуда колебаний расширилась.

— К сожалению, нет, — ответил я. — Она попала в аварию, и жизнь ее сейчас висит на волоске. Мы же с Вами не хотим, чтобы она еще раз погибла? Мы же не хотим, чтобы ее сочли стремящейся к саморазрушению личностью? Мы же не хотим, чтобы ее другим пришлось спасать от распыления?

При слове «авария» он так вздрогнул, что на меня вдруг нашло озарение. Святые отцы-архангелы, я вас умоляю — пусть Марина никогда не вспомнит самый конец своей предыдущей жизни! Пусть у нее останется в памяти, как она в этой аварии выжила!

— Опять? — тихо произнес он с таким ужасом, что я немедленно обратил внимание отцов-архангелов на то, что далеко не одинок в своем обращении к ним.

— Она, что, именно так в прошлый раз и погибла? — подал голос Стас, вперившись в Марининого ангела тяжелым взглядом.

— Она попала под машину, — опустив глаза, вернулся тот к заунывному бормотанию. — Вернее, она под нее бросилась.

— А я тебе что говорил? — повернулся Стас ко мне.

— У нее не было намерения покончить с собой, — чуть горячее забубнил Маринин ангел. — Она думала, что успеет. А я не успел ее удержать.

— Это — дело прошлое, — решительно заявил я, — а нам сейчас нужно о настоящем думать. Она вчера не попала под машину — ей эту аварию подстроили. — Стас резко глянул на меня, но я решил отложить объяснения на потом. — Я же тебе говорил, что она чуть ли не во все дела карателей лезть начала… Кстати, это — Стас, — вспомнил я о приличиях, — руководитель отде… короче, главный каратель.

Маринин ангел вскинул на Стаса загнанный взгляд и отступил от него чуть в сторону.

— А ты не нервничай, — нехорошо усмехнулся Стас, — ты меня сейчас только в одном смысле интересуешь — поможешь девчонке жизнь дожить или нет?

— Я не знаю, как, — тихо ответил Маринин ангел. — Я ему, — он кивнул в мою сторону, не сводя со Стаса глаз, — уже говорил, что я на промежуточном звене нахожусь. Я оттуда, — последовал кивок в сторону первой комнаты, — заявки получаю и на рассмотрение, — следующий кивок был направлен в сторону картотечного шкафчика — их передаю. Если ответ положительный, они идут уже к тем, кто непосредственное подключение осуществляет.

— Она заявку подать не может — без сознания, — быстро вставил Стас.

Маринин ангел закрыл на мгновенье глаза.

— Если я пойду и возьму бланк, — проговорил, наконец, он, — это сразу же подозрения вызовет, и заявку застопорят…

— Ну, бланк, допустим, есть, — небрежно бросил Стас, вытаскивая из-под куртки несколько листиков из первой комнаты.

У меня челюсть отвалилась. Да когда же он успел? Я же, вроде, прямо за ним, ни на шаг не отставая, шел… Стас с невинным видом скосил глаза в сторону.

— Бланк я заполню… — слегка оживился Маринин ангел.

— Э-э-э, — вмешался я, — давай лучше я заполню. Ты, что, с ума сошел? — повернулся я к Стасу. — Его же с работы попрут.

— Ну, значит…. попрут. — У Марининого ангела как-то странно дернулся уголок рта. — Но дело даже не в этом…

В этот момент на одном из ящичков замигала ярко-синяя лампочка. Он извинился, открыл его и вытащил оттуда точно такой же бланк, как и у Стаса в руке, но с размашистой надписью в левом верхнем углу.

— Вот, смотрите, — повернул он его к нам со Стасом лицом. — У нас самый горячий сезон — поздней осенью и зимой, сейчас потише, но все равно — мгновенных ответов не бывает. Вот это, например, позавчерашняя заявка. Может, Вам лучше к нашему руководству обратиться, чтобы вне очереди рассмотрели?

— Нет, не пойдет, — решительно покачал головой Стас. — Я только вашего самого главного знаю — пока я ему ситуацию объясню, пока он директиву спустит… А ну, дай-ка глянуть поближе.

Он взял бланк у Марининого ангела из рук и принялся рассматривать его, чуть поворачивая то в одну сторону, то в другую и склоняя голову поочередно к каждому плечу.

— Ну что ж, — проговорил он, наконец, — такую резолюцию я сам изображу — буква в букву, не отличишь. Так что — идем на подделку документов?

— Стас, тебе не кажется…? — начал было я, но он не дал мне договорить.

— Ты меня зачем сюда притащил? — язвительно поинтересовался он. — Или у тебя нестандартные приемы только в скандалах срабатывают?

Я молча чертыхнулся и ступил Марининому ангелу за спину, прикрыв его от возможных любопытных взглядов коллег. Коих, впрочем, не последовало. На заполнение бланка и нанесение внушительной по размаху резолюции у них ушло не более двух-трех минут. После чего оба документа — и настоящий, и поддельный — перекочевали на второй конвейер.

— Когда подключат-то? — спросил Стас, провожая их глазами.

— В течение получаса, — уверенно ответил Маринин ангел.

— Ладно, это мы на месте проверим, — кивнул Стас, и неловко добавил: — Спасибо. Мы пошли, что ли.

— А можно… — неуверенно остановил его Маринин ангел, — … сообщить мне, чем все кончилось?

— Сообщу, — уверил его Стас. — И напоследок скажу тебе так: уронив ношу, можно, конечно, стоять над ней и вселенское раскаяние изображать. А можно поднять и нести дальше. И раскаиваться уже потом, в пункте назначения.

Маринин ангел опустил глаза, затем глянул на меня, словно что-то сказать хотел, но произнес только: — До свиданья.

Меня форма его прощания вполне устраивала (мне бы действительно еще пару свиданий с ним, и он бы у меня быстро в строй вернулся), но я уже закрыл глаза, старательно представляя себе внутренность своей машины. Уж туда-то я точно первым попаду!

Опять не вышло — материализовались мы с ним одновременно. Ладно, по сравнению в первым переносом это можно считать почти успехом. Я завел машину, и мы отправились назад в больницу.

— А на что это ты намекал — про подстроенную аварию? — вдруг спросил меня Стас на полдороге туда.

— Да я потом об этом хотел поговорить, — поморщился я. — Не похоже это все на случайность — я знаю, как Марина водит и как за машиной следит. Да и уж больно вовремя все это произошло… Доказать я, конечно, ничего не могу, просто чую…

— Доказать — это наше дело, — коротко обронил Стас. — И наказать.

— Ты, что, тоже так думаешь? — вскинулся я.

— Почти уверен, — кивнул он. — Там уже и милиция экспертизу провела, и наши технические специалисты посмотрели. У нее тормозной шланг лопнул — ровненько так, словно подрезали. Их власти никого, конечно, не найдут — у нее машина во дворе ночует, над ней кто угодно мог потрудиться, и ищи его потом. У нас шансы выше.

— Это как? — с интересом спросил я.

— Если эта авария с издательством связана, — объяснил Стас, — значит, кто-то из них кому-то ее поручил. А у нас есть… способы мысли людей сканировать — даже те, о которых они стараются забыть. Если хоть у кого-то из них подобный разговор в памяти отыщется — дальше по цепочке пойдем, до рядового исполнителя. А если и у него в сознании Маринин двор с машиной всплывут, тогда… по той же цепочке… метлой пройдемся.

— Я хотел бы… — Опять он мне договорить не дал!

— Будешь, — весомо закончил он мою фразу. — В курсе. Я с твоей идеей присматривать за ней в целом согласен — ей, похоже, многослойная защита требуется. И, похоже, с тобой мы сработаемся, — хохотнул он, — как сегодняшние события показали. Давай только сначала посмотрим, чем они закончатся.

В больнице, когда мы показали главврачу привезенное лекарство, он даже слегка задыхаться начал. От научного энтузиазма. Который, правда, почти сразу сменился глубоким унынием — доктор признался нам, что вряд ли решится применить не одобренный отечественным Минздравом препарат. Я с легкостью развеял его сомнения, уверив его, что устное согласие семьи на тестирование препарата на их дочери имеется, а если ему нужно письменное — завтра оно у него будет.

Он сказал, что сначала — письменное согласие, а потом — начало эксперимента. Я занервничал — не хватало еще, чтобы Марина начала выздоравливать на глазах до применения препарата. Пришлось звонить Марининой матери и просить ее немедленно приехать и написать ему эту чертову бумажку. Интересно, это люди у нас бюрократии научились, или это мы их привычку каждое действие тоннами документов сопровождать на тот свет перетащили?

Вернулся я проведать Марину вечером, уже с Татьяной. Она, конечно, ночью не спала, меня дожидаясь, но у меня духу не хватило отругать ее, как следует. Не только ведь за Марину она переживала — спасибо Стасу. А когда она заговорила о том, что все последнее время плохо обо мне думала и чувствует себя виноватой, мне и вовсе не по себе стало. В расстроенных чувствах я и проболтался ей о возможном покушении на Маринину жизнь. Она и в этом усмотрела вину Стаса, а не мою. Не веря своим ушам, я решил воспользоваться редким моментом ее полного расположения к моей персоне и осторожно намекнул ей, что мне…. наверно, придется… изредка присматривать… одним глазком за Мариной. Опять не возражает! Нет, ей определенно выспаться нужно.

Я сделал вид, что мне срочно нужно на работу, после чего я заеду за ней. Вернуться домой мне удалось чуть раньше обычного, и, увидев, что она все еще сладко спит, я просто не решился опять лишать ее отдыха. Чтобы время в ожидании, пока она проснется, не тянулось так мучительно, я решил немного перекусить. Нервно-бессонная ночь обернулась для меня повышенным аппетитом, и, хотя утром я и позавтракал, но в обед мне даже перехватить ничего не удалось — вышел на связь Стас.

Выяснилось, что в мыслях у одного из директоров издательства обнаружились некие туманные намеки на то, как бы охладить пыл чрезмерно рьяного последнего автора. Высказанные в разговоре с неким знакомым с весьма неприятной репутацией. По этой ниточке сотрудники Стаса и пошли к самому центру клубка.

Кстати, стоит ли спрашивать, в какой именно момент проснулась Татьяна? Правильно — когда я, вздыхая от облегчения, прятал следы пиршества в холодильник. Вот я и говорю: женская интуиция — это механизм естественного отбора сильнейших среди мужчин. Слабые просто вымирают, не выдержав жизни в постоянной настороженности.

Лишь только заглянув к Марине, я сразу же увидел результаты совместных усилий нашей энергии и земных витаминов — не стоит последние совсем со счетов сбрасывать. Я заглянул к ней и тут же вышел — раз Марина очнулась, Татьяну в коридоре все правоохранительные органы, вместе взятые, не удержат, а мне не хотелось, чтобы та противная тетка в присутствии трех девчонок опять на меня накричала. Откуда я знаю, расширяется круг посетителей для выздоравливающих или их только забирать из больницы целой делегацией можно? Я решил предоставить первое слово женщинам (в противном случае, они его сами возьмут — так обиднее) и подождать Тошу в коридоре.

Ему я сообщил прискорбные новости после обеда. Во-первых, от Стаса уже некая обнадеживающая в смысле возмездия информация поступила, а во-вторых, мне не хотелось, чтобы он к Марине в перерыв сорвался, взбудоражив ее не прошедшими редакторскую правку вопросами. В конце концов, если уж Стас признал за мной право окончательного голоса в вопросах безопасности Марины, то Тошу и подавно никто спрашивать не будет.

Известие об аварии произвело на него слегка неожиданное впечатление. В смысле — неожиданное для ангела, но зато вполне ожидаемое для ангела, находившегося длительное время под влиянием Татьяны. Он тоже сразу заорал: «А чем Стас думал?». Ни малейшего умения видеть ситуацию со всех возможных сторон!

Дальше — лучше. Выяснилось, что еще в процессе сбора информации для этой операции, у него зародились подозрения, что дело это — чрезвычайно опасное и может плохо кончиться для непосредственных участников. Заикаясь от возмущения, я поинтересовался, почему он мне о них не сообщил. _Читай на Книгоед. нет_ Он ответил, что, поскольку мы с Мариной столько времени на ножах были, ему не хотелось вносить раздоры в наше только что возникшее в тяжких муках мирное сосуществование. Стасу он, правда, высказывал свои сомнения, на что тот ему ответил, что организация карательных операций не входит в полномочия хранителей. Как и мне. Но наверняка в куда более решительных выражениях.

Пришлось опять с ним, как с младенцем, работу над ошибками проводить.

— Ты кто? — спросил я его, и уточнил: — По профессии?

— Хранитель, — буркнул он.

— Правильно, — похвалил я его за чистосердечие и краткость, — рядовой хранитель. А я кто?

— Тоже хранитель, — с большей готовностью ответил он.

— Правильно, — опять поддержал я его продвижение по верному пути, — с большим стажем. А Стас кто?

— Начальник отде… — мрачно начал он, почуяв, видимо, к чему я веду.

— Уже достаточно, — перебил его я. — И ему, как руководителю, не годится козырять в ответ на мнение каждого рядового сотрудника, особенно молодого. А тебе не пришло в голову не пищать в одиночку, что ты там думаешь, а подкрепить своими наблюдениями мои слова, чтобы придать им больше веса в глазах руководителя?

— Ну, знаешь…! — Он повесил трубку.

Когда он появился в коридоре больницы, я сразу понял, что он еще не остыл. Похоже, даже еще больше раскипятился. И точно — оказалось, что ему по дороге пришла мысль проверить, на какой стадии закончилось дело издания книг других авторов и не случилось ли с последними что-нибудь именно в этот момент. Я с удовольствием поддержал его инициативу, сказав, что у нас со Стасом тоже появились соображения покопать в этом направлении. На что я и дал ему добро. И тут же повел его в палату к Марине, чтобы он не начал задаваться вопросами, от чьего, собственно, имени.

Когда Татьяна со Светой оставили нас с Тошей наедине с Мариной, та уставилась на меня своими огромными…. особо яркими на все еще бледном лице глазищами и тихо сказала: «Спасибо». Могла бы этим и ограничиться — но как же, дождешься от женщины краткости, особенно в выражении чувств! Я дал ей договорить о том, что она просит меня и Стасу ее благодарность передать, и что она никогда об этом не забудет, и что она просто не знает, как бы без нас выкарабкалась, с единственной целью — показать Тоше, что такое — настоящий хранитель в действии. И что пока одни беспокоятся о безопасности людей, другие делают все возможное и невозможное для ее обеспечения.

Тоша поинтересовался для порядка Марининым самочувствием и тут же перешел к вопросам о том, когда она проходила последний техосмотр, где и в каком объеме. Я незаметно пнул его ногой и в свою очередь спросил, почему Марина держит машину по ночам во дворе, а не охраняемой стоянке, и стоят ли машины у них во дворе впритык или свободном для прохода человека расстоянии.

Тоша к тому времени уже оправился от пинка и ответил мне тем же. Я чуть не взвыл — он, паршивец, хорошо прицелился. Пока я приходил в себя, он вернулся к расспросам о том, следила ли Марина лично за проверкой всех частей ее машины, в частности тормозной системы. Марина нахмурилась, переводя подозрительный взгляд с меня на Тошу. Ну, конечно, она же — женщина! Сейчас, как Татьяна, догадается обо всем именно в тот момент, когда я приложил все усилия, чтобы тревожные соображения не помешали ее выздоровлению!

К сожалению, в отличие от Татьяниной, Маринина интуиция на одной догадке не остановилась.

Все последующие две недели она бомбардировала меня (а также и Стаса с Тошей, как те мне рассказывали) просьбами повлиять на врачей, чтобы ее как можно быстрее выпустили домой. Теперь, когда она не просто со злом столкнулась, а с таким, которое лично ее затронуло, ей трудно было хоть на минуту отложить праведное возмездие. И вот, что интересно — приставала она почему-то не к Татьяне, а ко мне — хотя еще совсем недавно, когда все хорошо было, мои способности оказывать воздействие на кого бы то ни было вызывали у нее не просто сомнения, а очень даже активное противодействие.

Я даже подбросил Стасу мысль, что неплохо было бы отключить ее от энергетической подпитки, пока она вообще в разнос не пошла. Он мрачно ответил мне, что уже думал об этом и даже наводил справки, в результате чего выяснилось, что нужная каждому конкретному человеку доза определяется энергетическим руководством — вместе с наложением положительной резолюции. После чего вышеупомянутый человек получает ее в одобренном объеме — ни больше, ни меньше. Вот не мог он, прежде чем бланк заявки подмахивать, разобраться сначала, что именно копирует!

Вот и пришлось нам таки со Стасом применить на практике принятое соглашение о разделении Марининой жизни на сферы влияния, чтобы удержать ее от преждевременного возвращения на передовую. Стас убеждал ее, что преступники должны оставаться в полной уверенности, что надолго — если не навсегда — избавились от ее попыток подорвать их сомнительный бизнес. Я же упирал на то, что для участия в любой операции карателей ей требуется находиться в полном здравии, и намекал…. нет, почему, прямо говорил о том, какой тяжелый моральный ущерб нанесла ее травма ее родителям и друзьям.

О чем с ней говорил Тоша, я не знаю — он проведывал ее исключительно в наше с Татьяной отсутствие. В мое отсутствие, надо понимать. Обиделся, понимаете ли, что ему мягко и ненавязчиво на его место в ангельской иерархии указали! Вот пусть поработает сначала с мое, а потом равноправия требует. Я дал себе твердое обещание больше не звонить ему (лицом к лицу нам уже негде было встречаться) с вопросами о том, как у него дела — возникнет у него какое-то осложнение, сам прибежит за советом. Как ему и положено.

Когда Марину выписали из больницы, я поначалу напрягся. Я почему-то сомневался, что Марининым родителям удастся обеспечить такую строгость домашнего ареста, как врачам — больничного. Хорошо хоть Стас додумался проявить чудеса изобретательности, чтобы затормозить процесс починки ее машины до черепашьей трусцы — а владелец собственного автомобиля воспользуется общественным транспортом только ради спасения… нет, даже не собственной, а жизни самого дорогого себе человека. По себе знаю.

Обеспечить Стасу моральную поддержку я в то время просто не мог — Татьяна вовсю готовилась к приезду Франсуа, и жизнь наша вернулась в обычное русло. Я радовался каждому дню той спокойной недели как чудесному подарку отцов-архангелов, прекрасно зная по опыту, что щедростью в предоставлении пусть даже честно заработанной передышки они не отличаются. По крайней мере, в отношении ангелов-хранителей.

О том, чтобы оставить Татьяну без присмотра в день переговоров, не могло быть и речи. Уже приближался день появления нашего парня на свет, и, хотя мудрый доктор рассказывал, что мальчишки обычно позже намеченного срока рождаются, этот намек на мужскую ленивость вызвал у меня серьезные сомнения. Да если он в мать пошел (на что указывали все мои предшествующие наблюдения), он не то, что позже — он раньше времени в человеческую жизнь ворвется, чтобы посмотреть побыстрее, как там она устроена и в каком направлении ее можно немедленно изменить к лучшему.

Кроме того, пребывание — в явном виде — целый день у Татьяны в офисе сулило весьма интригующие перспективы. Когда-то, на заре моей земной трудовой биографии мне очень хотелось именно там поработать — чтобы без отрыва, так сказать, от основного вида деятельности. Не вышло. Не нужен оказался психолог весьма удачливым менеджерам от интерьера. И теперь, когда Татьянины сотрудники уже убедились на ситуации с Ларисой в полезности моих советов, я решил устроить им выездной мастер-класс. На общественных началах.

Нет, это просто немыслимо, до чего эта земная жизнь располагает к желанию поработать на общество! Только-только устроился, чтобы чувствовать себя комфортно в материальном отношении, какой-то моральный зуд появляется сделать что-то для окружающих, причем совершенно бескорыстно. Немудрено, что только редким людям удается от общества оторваться.

Встретили меня хорошо — приветливо, с искренним радушием. Я решил дать этому чувству укрепиться, чтобы мои последующие замечания были восприняты как очередной добрый совет, а не как навязчивая критика. Как только Татьяна с Франсуа скрылись в кабинете Сан Саныча, я тихонько отошел вглубь комнаты, к Татьяниному столу и стал наблюдать за ее сотрудниками. И за Тошей тоже — что-то он мне совсем унылым показался. Вот, кстати, и ему дам шанс почувствовать всю абсурдность его детских капризов.

Я ведь во всех отношениях старше его. А значит, умнее. А значит, мне первому оставить дверь к взаимопониманию чуть приоткрытой: пусть только постучится — настежь распахнется! Я же вижу, что ему эта изоляция совсем не по душе.

Странно как-то. Я столько дней провел почти на этом самом месте, что даже считать страшно — сначала следя за тем, чтобы она со стула не свалилась или палец себе чем-нибудь не проткнула, потом — наблюдая, как свет от окна у нее в волосах играет, как тени от ресниц ей на щеки ложатся, когда она глаза опускает, как у нее губы подрагивают, когда она текст на экране читает… Случалось мне и бегать между этим местом за ее стулом и то ли кухонным столиком, то ли Тошиным рабочим столом.

Но ни разу я не обращал внимания на то, как ведут себя на работе ее сотрудники — разве что, когда кто-то из них к ней обращался. Сегодня же я сосредоточился на их разговорах с клиентами — большей частью, по телефону. И к обеденному перерыву уже тихонько посмеивался про себя. Нужен им психолог, ох, как нужен — как и всем, кто с людьми работает! За их безукоризненной вежливостью то и дело проскальзывало то раздражение, то неуверенность, то досада от того, что приходилось не в первый, видно, раз повторять одно и то же — одним словом, все то, с чем я постоянно сталкивался у других своих клиентов из сферы услуг.

На Тошу я прекратил поглядывать через какие-то полчаса — он сидел за своим столом, уткнувшись в экран монитора, напряженно сведя плечи и втянув в них голову так, что и шеи не было видно. Спиной, похоже, мой взгляд чувствовал — вот пусть и не воображает, что я с него, паршивца упрямого, глаз не свожу!

Время обеда Татьяна со своими интерьерными гениями проигнорировала. Я уже встал было, чтобы вежливым стуком напомнить им о приличиях (что это такое, в самом деле — вынуждать беременную женщину к нарушению режима!), как меня пригласили к столу. Я не стал отказываться — исключительно для того, чтобы не обижать гостеприимных хозяев. А также для того, чтобы лишний раз показать Тоше, что умение находить общий язык с людьми…. не говоря уже о молча и с достоинством несущих многократную нагрузку ангелах, произрастает не из упрямства, а из доброжелательности и обходительности. А также для того, чтобы не поглядывать каждые две-три минуты на дверь кабинета Сан Саныча, чуть не захлебываясь слюной. От возмущения.

Вооружившись бутербродом, я — словно невзначай — завел с Татьяниными сотрудниками разговор о горячей поре, которая всегда наступала у них в фирме с приходом осени. Они с удовольствием подхватили его, засыпав меня примерами нахальства, капризности и необязательности своих клиентов. Мне, как обычно, оставалось всего лишь чуть задержаться на каждом случае, чтобы найти ту критическую точку, после которой общение переходило из деловой области в эмоциональную. Разумеется, они меня слушали — оживленно переглядываясь и разражаясь хохотом, когда я показывал им способы изящно осадить зарвавшегося собеседника!

У Тоши на лице тоже появилась некая необычная задумчивость. Я имею в виду — типично земная задумчивость, а не отрешенность вечного скитальца по виртуальным просторам. Он почему-то остался в тот день на обед — я еще хмыкнул про себя, как это он не помчался со всех ног проверять, все ли в порядке у его бандитки. В разговоре он участия не принимал — лишь хмурился, внимательно вслушиваясь в мои слова, подергивал временами уголком рта и вскидывал на меня чуть прищуренные от сосредоточенности глаза. Вот так-то, юноша — учитесь у мастера наблюдательности и умению облечь свои мысли в наиболее доступную для аудитории форму!

В самый разгар нашей беседы из кабинета Сан Саныча вдруг выскочила Татьяна, и у меня сердце в пятки ушло. Неужели услышала, о чем у нас тут речь идет, и сейчас начнет возмущаться, что я ее сотрудников вместо обеда непрошеными советами потчую? Прощай, авторитет в глазах всех присутствующих. Да я же не вместо, а вместе с обедом! И, между прочим, совершенно бескорыстно — те три бутерброда не в счет, они, как декорации, нужную атмосферу создавали!

Даже не глянув в нашу сторону, Татьяна прошагала в противоположный конец комнаты и принялась бормотать что-то в мобильный. Не успел я насторожиться, как она уже вернулась, одобрительно кивнув мне на ходу. Понятно — пытается лестью усыпить мою бдительность. Я чуть не сбился с вдохновенной речи — спасла меня выработавшаяся за полтора года общения с Татьяной привычка любой ценой доводить до конца начатую фразу. И, похоже, эта привычка весьма мне сегодня понадобится — как-то Татьяна совсем не на шутку разошлась.

К концу обеденного перерыва, однако, моя пошатнувшаяся было уверенность в своем несравненном даре убеждения восстановила равновесие. Когда все уже вновь рассаживались по своим рабочим местам, ко мне подошел Тоша и буркнул, что у него ко мне разговор есть.

— Ну, говори, — с деланно небрежным видом пожал я плечами.

— Наедине, — многозначительно уточнил он.

— Давай выйдем, — предложил я.

— Так сейчас уже не могу, — горестно вздохнул он, — перерыв-то кончился.

— Тогда позвони вечером, — набрался я терпения, чтобы не спугнуть неожиданно накативший на него порыв откровенности.

— Это — не телефонный разговор, — отвел он глаза в сторону. — Ты что завтра в обед делаешь?

У меня прямо челюсть отвалилась — он во второй раз не поедет юную экстремистку проведывать? Любопытство сменилось острой тревогой — я ведь сам недавно думал, что, возникни у него какие-то сложности, тут же ко мне примчится. Допророчился, похоже…

— Завтра не получится, — медленно проговорил я, внимательно вглядываясь ему в лицо, — мне сегодняшнюю встречу отрабатывать придется. И послезавтра — тоже, я за городом работаю. Разве что в четверг…

— Хорошо, — с готовностью кивнул он. — Куда мне подъехать?

Что-то я окончательно запутался. Определенно что-то стряслось — раз он готов ехать ко мне на встречу; с другой стороны, явно не конец света — если с разговором можно целых два дня потерпеть.

— Ничего не случилось? — На всякий случай прямо спросил я.

Он покачал головой.

— Это, скорее, по личному вопросу, — неловко добавил он.

Вот спасибо — прояснил ситуацию. Совершенно сбитый с толку, я направился к Татьяниному столу, размышляя о том, что это у него за личные дела на земле, откуда они взялись и, главное, почему я впервые о них слышу. Когда они, по всей видимости, уже в проблему, требующую вмешательства извне, переросли.

Вдруг у меня мелькнула мысль, а не специально ли Тоша эдакого тумана напустил, чтобы взбудоражить мое любопытство и приблизить, тем самым, время встречи. Вот паршивец — у Татьяны навыков нахватался!

Долго размышлять над заразительным земным коварством мне не пришлось — переговоры на высоком уровне закончились раньше предусмотренного срока, но ко всеобщему с виду удовлетворению. И как только высокие стороны вышли из кабинета Сан Саныча, я в очередной раз мысленно поздравил себя с проявленной предусмотрительностью, не позволившей мне в тот день довериться здравомыслию Татьяны. Если бы не я, Франсуа потащил бы ее таки в какой-то интересный, как он выразился, ресторан, вместо того чтобы накормить побыстрее прервавшую свой законный, между прочим, отпуск ради его дел девушку. И она бы наверняка согласилась. С восторгом — вон как засияла, вырвавшись на оперативный простор, направо и налево благосклонными улыбками сыплет.

Я проявил твердость — и через десять минут мы уже кушали в нашем кафе. Татьяна сметала все со своей тарелки с таким видом, словно ее перед ней впервые за неделю поставили. Вот-вот — подумала бы хоть о том, что все это время и парня нашего тоже голодом морила! Чтобы отвлечь Франсуа от неправильных выводов в отношении организации нашего быта, я рассказал ему о том, что случилось с Мариной. Он тут же принялся критиковать организацию всего нашего общества, что почему-то здорово меня задело.

Но еще раз я проявил твердость совершенно не по этой причине. Я ничего не имел против того, чтобы Франсуа пострадавшую добрым словом поддержал, но Татьяне после целого дня напряженного труда на благо родного коллектива и дорогого партнера пора было домой. Отдыхать. Восстанавливать силы. И поддерживать вполне заслуженной похвалой другого альтруиста. Куда более родного ей и дорогого. Как он надеется.

Вот я знал, что она неспроста с такой готовностью во всем со мной соглашается! Это на нее офис, наверно, так подействовал — вспомнила, как раньше из нее там фонтаном били те сумасшедшие идеи, направить которые хоть в какое-то приемлемое русло стоило мне потом таких трудов. Вот зачем ей деньги? Разумеется, у меня есть деньги на все, что нужно моей семье. А сколько? Ну, для парня-то фонд давно уже создан! А зачем ему все через Интернет заказывать? Нет уж, вместе в магазин поедем — чтобы было кому подумать о функциональности всего того, что ей понравится. А то она сама такого назаказывает, что никакого фонда не хватит.

Вот, кстати, и Людмила Викторовна отметила рациональность всех наших покупок. Чтобы не испортить впечатление, я не стал ей признаваться, что нам на них не один день понадобился. Честно признаюсь, слабину дал — душа радовалась смотреть, с каким удовольствием она бродит по магазинам, перебирая детские вещи. Сам бы я, конечно, за один вечер справился.

Со всей этой магазинной лихорадкой мне удалось встретиться с Тошей только в пятницу. В обед — но поскольку перенеслась наша встреча из-за меня, я сам подъехал к нему в офис. Как раз в тот момент, когда он оттуда выходил.

— Ну, что — в кафе? — спросил я, оживленно потирая руки, как только он сел в машину.

— Там народа полно, — поморщился он. — Давай тут поговорим.

— Слушай, ты совесть-то имей! — возмутился я. — Я уже почти неделю на одних бутербродах — Татьяна меня каждый день то в один, то в другой магазин на разведку гоняет.

— Чревоугодие опасно для здоровья, — произнес он тоном оракула.

— А голодание — для жизни, — не остался в долгу я.

Он вздохнул и смиренно уставился куда-то в даль. У меня мелькнула было мысль, что в последнее время смирение окружающих не предвещает мне ничего хорошего, но перспектива пообедать, наконец, по-человечески задушила ее в зародыше.

В кафе Тоша заговорил только после того, как нам принесли наш заказ. До этого он сидел за столом, опустив глаза на кусочек хлеба, который разминал в руках в мелкую крошку, и односложно отвечал на все мои расспросы о работе, Гале, ее девочке и жизни в целом.

— Слушай, ты меня вообще зачем звал? — не выдержал, наконец, я, разворачивая завернутые в салфетку вилку и нож.

— Как ты Татьяне предложение сделал? — вскинул он на меня пристальный взгляд, словно и не расслышав моего вопроса.

Закашлявшись, я глянул на него с невольной благодарностью. Теперь понятно, почему он хотел в машине поговорить и намекал на опасность чревоугодия. С такими вопросами немудрено и первым глотком подавиться до смерти.

— А тебе зачем? — прочистив, как следует горло, спросил я.

— Ответить трудно? — отпарировал он.

— Ну…. сказал: «Выходи за меня замуж», и все, — пожал я плечами.

— И она сразу согласилась? — снова сосредоточенно прищурился он.

— Ну да, конечно! — рассмеялся я, вспомнив ту свою битву с Татьяной. — Сначала она сказала, что ей нужно подумать, потом, вроде, сказала: «Да», а на следующее утро сделала вид, что ничего такого не помнит, и мне пришлось полдня правильными вопросами ей память восстанавливать.

— А что бы ты делал, если бы она отказалась? — продолжал допытываться Тоша.

— С чего это ей отказываться? — возмутился я.

— Ну, все же, — настаивал он.

— Не знаю, — честно признался я. — В невидимость перешел бы, наверно.

— Не подходит, — качнул головой он, словно отвечая на какую-то свою мысль.

— Ты, что, жениться собрался, что ли? — дошло до меня, наконец.

— Мне или жениться, — мрачно ответил он, — или от задания отказываться.

— А это здесь при чем? — опять не понял я.

— Меня Даринка в невидимости видит, — объяснил он.

Я тихо присвистнул, представив себе, как через год-другой эта хулиганка начнет гоняться за ним по всей квартире — со стороны ведь покажется, что она за воздух руками хватается и с пустым местом разговаривает. Так и до вызова экзорциста недалеко.

— Тогда женись, — поддержал я единственно правильный вывод из сложившейся ситуации.

— А если она не захочет? — опять помрачнел Тоша.

— Убедишь, — уверенно ответил ему я.

— Да неудобно как-то служебным положением пользоваться… — Он снова принялся катать в пальцах хлебный шарик.

— При чем здесь служебное положение? — искренне удивился я. — Как мужчина убедишь.

Он как-то странно глянул на меня.

— Как?

Я снова прочистил горло.

— Скажи мне, пожалуйста, — терпеливо начал я, — она тебе нравится?

— Конечно, нравится, — с готовностью ответил он. — У нее и характер покладистый, и руки красивые — мягкие такие, сразу видно, что заботливые…

Вот идиот! Если он ей такое скажет, она ему этой рукой так к физиономии приложится — вмиг все мысли о мягкости повылетают.

— Я имею в виду, как женщина? — уточнил я. — Тебе прикасаться к ней приятно?

— Ты, что, сдурел? — с ужасом глянул он на меня.

Меня начал разбирать нервный смех — едва сдержался, чтобы не ранить его самолюбие. А с другой стороны, лучше его сейчас поранить, чем потом такие же разговоры о разводе вести.

— Тоша, я не знаю, чем ты занимался на лекциях об опасностях человеческой жизни, — решил я говорить напрямик, — но если ты женишься, не прикасаться к ней у тебя никак не получится. Так что либо сразу отказывайся от задания, либо, делая ей предложение, признавайся, что ты — импотент.

— Я — импотент? — взвился он.

— А ты нет? — с интересом спросил я.

Он сразу сник.

— Не знаю.

— Вот и узнай сначала, а потом морочь девушке голову, — бросил я в сердцах.

— Так я же и спрашиваю — как? — тихо взвыл он. — До того как женишься, проверять нельзя…

— Это кто сказал? — насмешливо спросил я.

— А ты что…? — глянул он на меня с острым любопытством.

Гм, по-моему, мы сейчас не обо мне, а о нем говорим. Во-первых, я не имею ни малейшего желания обсуждать с ним мою личную жизнь, а во-вторых, одной из главных задач наставника является поддержание высокого морального облика своих воспитуемых.

— Это зависит от того, о чем речь, — веско заметил я, строго глянув на него. — До того как женишься, не только можно — нужно девушке красивые слова говорить, обнимать ее, целовать…

— Да как? — рявкнул Тоша уже в полный голос.

На всякий случай я оставил в сторону чашку с кофе — не хватало еще благородным напитком подавиться, там его и так на два глотка.

— Мне тебе, что, показать? — язвительно поинтересовался я. — Прямо здесь? На тебе самом?

Он опасливо отодвинулся от стола.

— Лучше ограничиться теоретической частью, — буркнул он, покосившись на соседние — к счастью, уже пустые — столики.

— Меня это тоже больше устроит, — успокоил я его. — Комплименты говори по любому поводу — что бы она ни сделала, отметь вслух, как это у нее здорово получилось. Обнимать — это еще проще: ты ведь Даринку крепко к себе прижимаешь, чтобы не выскользнула, так? Вот здесь — то же самое, но только чтобы не вырвалась. И поначалу руки, как следует, фиксируй, — добавил я, вспомнив свой первый опыт с Татьяной. — А целовать… ну, для первого раза, как-нибудь, а потом тебе тело само подскажет, что делать. Оно в этом вопросе умнее — ему сигналы мозга не нужны.

— Так что — мне сегодня домой прийти, — недоверчиво спросил Тоша, — и… вперед?

— Ни в коем случае! — выдохнул я. — В случае неожиданности у них условный рефлекс срабатывает: сначала драться, потом спрашивать, что это было.

— Так как тогда? — воскликнул с досадой Тоша.

— Для начала можно поругаться, — улыбнулся я, все еще находясь под впечатлением воспоминаний о нашем первом с Татьяной объяснении. — Тогда на контрасте очень яркие ощущения возникают.

— С ней не поругаешься, — уныло возразил мне Тоша.

— Ну, тогда только комплименты, — ответил я, глянув на часы. Слава Богу, на работу пора возвращаться — а то меня от этих разговоров что-то слишком сильно домой потянуло. — В глаза загляни, руки коснись невзначай… Заодно узнаешь, хочется ли ей продолжения.

— Как? — Меня от этого очередного «Как» чуть не подбросило.

— Да не знаю я! — рявкнул я. — Узнаешь — и все. Кожей почувствуешь. Я, например, всегда знаю, когда Татьяна на меня злится, а когда… нет.

— А может, мне и пробовать не стоит, — подавленно спросил Тоша, — если я ничего такого никогда рядом с ней не чувствовал?

— Знаешь, что, — пришла мне вдруг в голову удачная мысль, — насчет Гали ты лучше с Татьяной поговори. Если ты той нравишься, Татьяна точно в курсе — женщины такие вещи за километр чуют.

— А удобно? — робко поинтересовался Тоша.

— Удобно-удобно, — заверил его я. — Во-первых, женщины вообще любят романтические истории, а во-вторых, Татьяна всегда и твои, и Галины дела близко к сердцу принимала.

А в-третьих, мысленно добавил я, отстань от меня — ангельским опытом я с тобой всегда готов поделиться, а вот мужским, да еще и на личных примерах — уволь! Нечего было лекции по человеческой физиологии прогуливать. Будь любезен теперь сам упущенное нагонять — вон в Интернете хотя бы поройся, там наверняка не одна подробная инструкция имеется.

И, честно говоря, в несколько последующих дней мысль направить его к Татьяне начала казаться мне все более и более удачной. После отъезда Франсуа Татьяна опять стала тяготиться бездельем, и я панически боялся, что в нашем доме снова воцарится атмосфера одиночества вдвоем. Каждый вечер я расспрашивал ее о прошедшем дне, но без особой надежды — случись ей приложить руку к возникновению любовного романа между Галей и Тошей, меня бы прямо с порога встретили ее сияющие восторгом глаза.

Я даже начал уговаривать нашего парня поторопиться с появлением на свет. Я рассказывал ему, что маму нужно срочно чем-то занять, пока она опять в свою улитку не заползла. Взывал к его чувству справедливости — ведь, в самом деле, нечестно, что мы с ним так давно уже общий язык нашли, в то время как мама как бы в стороне остается. Напоминал ему, что (что бы там ни думали врачи) он — совсем не такой ленивый, как дядя Тоша, который, даже получив прямейшие инструкции, никак не решится им следовать. Он слушал меня внимательно, чуть потягиваясь руками и ногами, словно разминаясь перед решительным броском.

Кто же знал, что чертов дядя Тоша наберется смелости в самый неподходящий момент!

В тот день мне удалось освободиться пораньше, и по дороге домой я позвонил Татьяне, чтобы обрадовать ее. Она почему-то не сняла трубку. У меня все внутри похолодело — неужели послушался-таки парень? Неужели лежит она где-то там и пошевелиться не может, не говоря уже о том, чтобы до телефона доползти? Нога сама собой надавила на педаль газа.

По чисто земной привычке дублировать неотвеченный звонок я набрал номер ее мобильного. Может, ей уже так плохо, что срочно нужно «Скорую» вызывать. Мне еще минут пятнадцать ехать, и каждая из них может оказаться решающей. Самой ей сейчас, наверно, не до этого, но с неделю назад я ей строго-настрого велел мобильный постоянно при себе держать. Пусть только трубку снимет, чтобы я знал, что дальше делать.

На этот звонок она ответила после первого же гудка. И по ее тону я сразу понял, что что-то случилось — хотя и не совсем то, о чем я думал. Как обычно.

Они с Тошей пошли прогуляться?! Да я этого паразита сейчас просто убью! Дождался, идиот, со своими любовными терзаниями до самого критического момента и еще на улицу ее потащил их пережевывать? Какое кафе? Так он ее еще и в компанию потащил? А девчонкин наблюдатель здесь при чем? Так это он с ним разбираться приехал и свидетелей себе собрал?

Я попросил Татьяну передать ему трубку и без всякого вступления рявкнул в нее: — Мне плевать, что ты там задумал, но Татьяну в это впутываться я тебе не дам. Я буду через пять минут. Чтобы с места не стронулся, пока я не приеду.

У него еще хватило наглости ультиматум мне поставить — пять минут, понимаете ли, и не более! Ну, подожди ты у меня — мне бы только Татьяну домой отвезти, а там я вернусь, напомню тебе, чем твой прошлый скандал закончился, и кто тебя из него вытаскивал!

Спасибо вам, святые отцы-архангелы, что обеспечили меня квартирой почти на окраине — там милиция по дорогам в засадах не прячется, чтобы нарушителей скоростного режима отлавливать.

Подъезжая к этому последнему, наверно, в городской черте кафе (да как у него совести хватило заставить ее в такую даль пешком тащиться!), я сразу их увидел — Татьяна вцепилась ему в руку, из последних, видимо, сил пытаясь оттащить его оттуда. Ничего-ничего, сейчас помогу — сейчас он у меня сам оттуда полетит. На крыльях любви. Не разворачиваясь, я бросил машину на противоположной стороне дороги и в несколько прыжков добрался до обернувшейся ко мне со светящимся надеждой лицом Татьяны.

— Как ты себя чувствуешь? — выдохнул я, внимательно вглядываясь ей в глаза и отдирая ее руки от Тошиного локтя.

— Нормально, — удивленно ответила она, опасливо покосившись на Тошу.

Переведя от облегчения дух, я оглянулся по сторонам в поисках остальных зрителей тщательно спланированного ангельского турнира. И понял, что опоздал.

— Ты что с ним сделал? — сделал я шаг к Тоше, решив, что если он уже вынудил Татьяну присутствовать при дуэли насмерть, и она, похоже, ее пережила, то я вполне могу счесть себя секундантом павшего и поднять его шпагу.

— С кем? — надменно глянул на меня Тоша.

— С наблюдателем, — процедил я сквозь зубы. И он мне еще блеял, что ему неудобно служебным положением пользоваться? К работе на Стаса с Мариной это, надо понимать, не относится — вон и юридической, и карательной поддержкой не постеснялся заручиться.

— Ничего, как видишь, — ядовито отозвался он. — Стою и жду твоего высокого разрешения пару вопросов ему задать.

Нет, ну, это уже вообще! Набрался, понимаете ли, земных привычек — сначала уложить на месте честно исполняющего свой служебный долг коллегу, а потом — когда… если он в себя придет — беседу вести.

— И сколько же ждать придется, — вежливо поинтересовался я, — пока он сможет на твою пару вопросов ответить?

Он как-то странно глянул на меня.

— А чего ждать-то? Он, по-моему, не так уж и занят, — кивнул он в сторону единственного занятого столика.

Ничего не понимаю. Этот наблюдатель, что, в невидимости там сидит? Тогда почему Тоша его чует, а я нет? Или он на него дома уже настроился?

— А как ты его распознал? — не сдержал я профессионального любопытства.

— Да я же тебе говорил, — разозлился Тоша, — что я его уже несколько раз видел!

— Кого? — оторопел я.

— Да вот этого! — снова кивнул он в том же направлении. — И мне очень интересно, что ему от карателей нужно…

— Тоша, подожди, — перебил я его, выставив ладонью вперед руку, — ты несколько раз видел того, который сейчас там с Мариной и Стасом сидит?

— Ну да! — нетерпеливо кивнул он, и вдруг подозрительно уставился на меня. — А ты, что, его знаешь?

— Конечно, знаю, — небрежно пожал плечами я. — Это — Максим, адвокат Марины, тоже из наших.

— А что он тогда возле Даринки делает? — нахмурился в замешательстве Тоша.

— А может, просто подойдем и спросим? — подала вдруг голос Татьяна. Мы с Тошей переглянулись, и она быстро добавила: — Только давайте я разговор начну.

Не дожидаясь нашего ответа, она решительно направилась к столику, за которым сидела Марина с двумя ангелами.

— Привет, — весело окликнула она их. — А мы тут мимо проходили — решили поздороваться, а то уже сто лет не виделись. Не помешали? — Она внимательно посмотрела на Марину и перевела вопросительный взгляд на Максима.

Марина коротко глянула на обоих своих спутников — те отреагировали по-разному: Стас с досадой качнул головой, Максим бесшабашно дернул плечом.

— Ну, садитесь, — чуть прикусив губу, обратилась она к нам. — Мы, правда, уже домой собирались…

— Марина, кто это такой? — решив, что с вежливостями покончено, прямо спросил я, видя, что она не намеревается представлять Татьяне с Тошей Максима.

Она старательно округлила глаза.

— Так я же вас, по-моему, уже познакомила…

— Максим, — ответил вместо нее тот, повернувшись с открытой улыбкой к моим спутникам. — Представляю интересы Марины в деле о мошенничестве с изданием ее книги.

— Марина, ты, что, опять за свое взялась? — вскинулась Татьяна.

— А какие интересы ты представляешь, крутясь вокруг моей жены и дочери? — отчеканил Тоша.

— Ого! — усмехнулся Максим. — Уже и жены?

Марина со Стасом обменялись озабоченным взглядом и одновременно уставились на него.

— Ты же обещал! — процедила Марина с тихой злостью в голосе.

— И обещание свое не нарушил, — откинулся Максим на спинку стула, сложив руки на груди и надменно вскинув бровь. — В сторону его жены я ни единого взгляда не бросил, а на свое творение посмотреть мне никто не запретит.

— Ах, ты, сволочь! — Тоша начал приподниматься со стула.

Я схватил его за руку чисто рефлекторно. Вот в такой дуэли… нет, в такой настоящей, горячей драке, когда костяшками пальцев, сжатых в кулак, ощущаешь, как сворачивается нос, хрустит челюсть и лопается, как перезрелая дыня, кожа на лице… нет, на морде этого сменившего масть гада, от которого мы с таким трудом навсегда, как нам казалось, избавились… Вот в такой драке я не секундантом, а равноправным участником стану. Вот только девчонок увел бы Стас куда-то. А потом вернулся — у меня к нему тоже пара вопросов есть.

— Денис? — потрясенно выдохнула сидящая с другой от Тоши стороны Татьяна.

— Интересно тебе стало? — шипел Тоша, вырываясь из моих… о, и Татьяна в него вцепилась!.. наших рук. — А ты видел, как она рождалась? Ты ночами возле нее просиживал, чтобы ей не страшно было? А днями места себе не находил — как она там?

— И не собираюсь, — добродушно уверил его Максим-Денис. — Я в заботливые папаши не рвался и не рвусь, но — нравится тебе это или нет — кое-что этому ребенку и от меня досталось, и мне было бы любопытно посмотреть, как эта часть меня в земных условиях развиваться будет.

— Тоша, спокойно! — в один голос пришли нам с Татьяной на помощь Марина со Стасом, затем переглянулись и продолжили, перебивая друг друга: — Гале ничего не грозит. Ему поставлено жесточайшее условие никоим образом не вмешиваться в ее жизнь. И на девочку он никаких прав не имеет. Он сам перед возвращением на землю отказ от них подписал. И согласился, что малейшее поползновение к контакту с ними будет служить основанием для немедленного отзыва. Даже без нашего участия.

— Да в гробу я видел ваши условия! — взорвался Тоша. — Ему их нарушить — раз плюнуть, вывернется, как в прошлый раз. А у Даринки, что, на всю жизнь травма? Ты лучше меня послушай, — уставился он тяжелым взглядом на Максима-Дениса. — Если я тебя еще раз возле Гали с Даринкой увижу…. узнаю, учую….. - распылю в земных условиях. А они потом сгусток энергии с земли отзовут, чтобы он здесь атмосферу не отравлял. И на сей раз меня никто не остановит. Убери руки! — рявкнул вдруг он, повернувшись ко мне.

— Тоша, если придется, я тебе мешать не буду, — пообещал я ему, — вместе распылим к чертовой матери. Но сейчас дай-ка мне со Стасом побеседовать… о подборе кадров.

— Ну, меня распылить — это вы, пожалуй, надорветесь, — прищурившись, спокойно произнес Максим-Денис, — но покидать землю у меня нет ни малейшего намерения. Так что в отношении девочки считай меня обычным наблюдателем — они ведь тебя не раздражают? — а на жену твою я и вовсе посягать не собираюсь. Я сюда из-за Марины вернулся, — повернулся он к ней с томной улыбкой.

— Которой тебе не видать, как своих ушей, — высокомерно заметил Стас.

— А мне казалось, — снисходительно бросил ему Максим-Денис, — что мы договорились, что это она будет решать.

— А мне казалось, — отрезала Марина, — что вам обоим объяснила, что я — не по этой части. Хотите сотрудничать — я с удовольствием, а петушиные бои будете в другом месте и по другому поводу устраивать.

— Так вот почему ты там, в больнице наизготовку стоял, — медленно протянул я, глядя в упор на Стаса, — вместо того чтобы что-то делать…

— А что, нужно было ждать, пока вот этот подсуетится? — огрызнулся Стас, мотнув головой в сторону Максима-Дениса. — У него уже свой запрос готов был.

Нахмурившись, Марина переводила взгляд с меня на двух своих братьев по оружию возмездия.

— Так что же ты с ним опять, — презрительно спросил я, — чуть ли не в обнимку сидишь, очередной проект обсуждая?

— Что же делать, — пожал плечами Стас, — если он — высококлассный специалист? Я в делах личными пристрастиями не руководствуюсь, а лучше него здешние законы никто не знает. И потом — обсуждали мы не новый, а все тот же проект, для реализации которого состав команды давным-давно утвержден, и на самом, что ни на есть, высоком уровне.

— Все тот же? — переспросил я, не веря своим ушам. — Значит, мало тебе, что с таким трудом удалось ей эту жизнь вернуть? И не тебе, между прочим. Будешь и дальше ее в самые опасные переделки втравлять — лишь бы потом успеть у соперника из-под носа ее выхватить?

— Меня никто никуда не втравляет! — вспыхнула, как и следовало ожидать, Марина. — Я сама категорически настаиваю на своем участии в окончании этого дела. Меня не устраивает, чтобы каждый из причастных к нему был наказан в душе и втихомолку — я считаю, что оно должно получить широкую огласку с тем, чтобы издательство обязали издать книги обманутых ими авторов. Люди должны знать, что на любых мошенников есть управа, а читатели должны получать хорошие книги.

— А с твоей аварией что делать? — устало спросил Стас, словно уже не в первый раз повторяя этот вопрос. — Я же тебе уже объяснял, что доказать их причастность к ней никак не удастся — разве что непосредственный исполнитель решит признаться, а для того чтобы вынудить его к этому, даже нашими методами, слишком много времени понадобится.

— Непосредственный исполнитель — мой, — коротко заявил Максим-Денис. — И этот вопрос не обсуждается.

— Что — ценный кадр на горизонте замаячил? — ядовито вставил Тоша.

— Если бы он не Марину руку поднял, тогда возможно, — спокойно возразил ему Максим-Денис. — В отличие от некоторых, я в своей работе личной оценке весьма доверяю. Но поскольку он замахнулся на моего партнера — и очень для меня ценного — я намерен показать ему, что людям стоит бояться не карающего ангела, — дернул он уголком рта, нарочито не глядя на Стаса, — а повышенного внимания со стороны демонов.

— Вернемся к повышенному вниманию, — вновь вступил в разговор я, обращаясь исключительно к Стасу. — Я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос — ты настроен опять подвергать Марину опасности? После всего, о чем мы с тобой договорились?

— О чем это вы договорились? — тут же насторожилась Марина, меряя нас с ним по очереди подозрительным взглядом.

Стас замялся, неловко ерзая на стуле. Над столом повисла напряженная тишина — я опять оказался в центре всеобщего внимания, но смотрели они все на меня по-разному: Тоша — с интересом, Максим-Денис — с настороженностью, Татьяна — с какой-то непонятной обидой. А нет, с очень даже понятной — я понял, что в первую очередь должен ей все объяснить.

— Мы договорились, — ответил я Марине вместо Стаса, — что тебе нужен ангел-хранитель. Не для того чтобы тебе в уши добрые советы нашептывать — не хочешь о нем знать, и не надо! — а для того чтобы одергивать этих двух энтузиастов своего дела, для которых ты — приз, в который нужно первому зубами вцепиться и в свое логово утащить. Для того чтобы было кому соломку, над которой ты в свое время издевалась, подстилать, когда тебя на части рвет от желания доказать всему миру свою самостоятельность и независимость. Для того чтобы жизнь твоя — а с ней и шанс выступить супер-героиней своего времени — раньше времени не оборвалась.

— Тебя бы кто одернул! — проворчал Стас, в то время как Максим-Денис фыркнул: — На себя бы посмотрел насчет зубами вцепиться!

— Анатолий, — медленно проговорила Марина, — я тебе искренне признательна и за заботу вообще, и за помощь тогда, после аварии, но… Мы с тобой уже много раз говорили — не нужен мне хранитель, просто по моей природе не нужен. Мне сама эта защитная позиция претит — если думать о том, как обороняться, вместо того чтобы в наступление идти, то так и придется до скончания века оборону держать. И мой прошлый опыт это только подтверждает — я вполне допускаю, что тот хранитель на правильный путь меня наставить пытался, только не на мой.

— А вот и неправда! — подала вдруг голос Татьяна — настолько неожиданно, что все прямо подпрыгнули. — Я здесь — наверно, единственная, у кого есть право сказать тебе — и не в первый раз, между прочим! — что ты просто неправильно задачу хранителя понимаешь. С нами, людьми, спорить нужно, чтобы мы четче свои собственные мысли формулировали, чтобы мы свои желания с возможностями реально, со стороны сопоставляли. Ты вот столько об испытаниях говорила — что же ты не хочешь в такой критике испытание своему самолюбию увидеть?

— Критики мне от Анатолия хватает, — криво ухмыльнулась Марина.

— И поэтому ты злишься? — просто спросила ее Татьяна. — С нами ругаются только те, кому мы не безразличны — это я точно знаю. Так, может, если в наступление идти, то сначала на себя? Подумать, где сама-то неправа оказалась? Вот и с тем твоим хранителем… Если между двумя людьми… и не людьми тоже, отношения не сложились, не бывает так, чтобы только один виноват был.

У меня в самом прямом смысле слова глаза защипало. Я всегда знал, что в целом, в глубине души Татьяна очень неплохо ко мне относится — и как к мужу, и как к хранителю. Очень в глубине души, чтобы не поистрепать это чувство под жизненными ветрами. Эта непоколебимая уверенность поддерживала меня во все времена наших размолвок и тягостного молчания, моих недолгих отлучек и ее увлечения какими-то другими сторонами жизни. Но чтобы услышать сейчас, привселюдно, признание в столь глубоком понимании моей истинной сущности…

Я в очередной раз осознал, что ради этой женщины стоило сражаться со всеми препятствиями и преодолевать все преграды, приноравливаться к земной жизни и смиряться с человеческим сумасбродством — ради нее стоит, и всегда будет стоить идти на самые невиданные подвиги.

Я оглянулся по сторонам в поисках подходящего места совершение приличествующего случаю героического поступка.

Все присутствующие уставились во все глаза на Татьяну. Тоша — задумчиво, словно анализируя свои ошибки в период полного отсутствия контакта с Галей. Стас с Максимом (пусть он лучше Максимом остается — при имени Денис героический поступок сразу приобретает отчетливые очертания мордобоя) — нахмурившись, словно прикидывая, как бы первому ругаться с Мариной начать, чтобы доказать ей свое глубокое не безразличие. Марина — чуть прикрыв глаза, словно терпеливо пережидая, пока закончится вот то самое испытание ее самолюбию.

— Ох, и повезло же тебе, Анатолий, — проговорила, наконец, она, и вновь глянула с улыбкой на Татьяну. — Не получается у меня на вас злиться, но над промахами своими я наедине с собой подумаю — ты меня знаешь, вслух я каяться не буду. И насчет того хранителя — давайте раз и навсегда договоримся: это дело прошлое, и копаться в нем нет ни времени, ни смысла.

— Да у тебя все проблемы из этого прошлого! — воодушевленный поддержкой любимой женщины, снова ринулся я в бой. — Все причины, по которым то несчастье случилось, никуда не делись — ты по сей день их в себе тащишь, как фурункул, вместо того чтобы вскрыть его и избавиться от источника инфекции.

— Замечательно, — фыркнула Марина, — значит, я еще и сама в своей гибели виновата.

— Не только, — согласно махнул я рукой, — но и ты тоже. Ты ведь мне о воспоминаниях своих рассказывала… Кстати, тебе не приходило в голову, с чего это они у тебя появились? Такого прецедента, насколько мне известно, никогда прежде не было. Может, это тебе подарок от отцов-архангелов, чтобы вернуться к истокам трагедии на равных условиях с твоим хранителем…

— Вот уж спасибо за такой подарочек! — перебила меня Марина, сверкнув глазами.

— Ради чести мундира вы, пожалуй, на что угодно пойдете, — презрительно вставил Максим.

— Или, может, — старательно проигнорировал я услышанное, — это подсознание твое — совесть, чувство справедливости, как хочешь — орет благим матом, взывая к тебе. А ты уперлась, как младенец, которого родители няньке доверили, а та недосмотрела — и колотишь теперь назло всем руками и ногами по чему попало: «Ах, все против меня — так я первая упреждающие удары наносить буду!».

На всех слушающих вдруг какая-то странная чесотка напала — причем исключительно в нижней части лица. Одни принялись тереть ее рукой, чтобы зуд снять, другие решили проявить выдержку, но от напряжения у них подбородок задергался и сквозь крепко сжатые зубы чуть сдавленный стон вырвался. Марина плеснула на всех яростным взглядом — мне досталась последняя, особо настоявшаяся порция.

— Именно, — процедила она сквозь зубы, — уж чему научила меня прошлая жизнь — так это тому, что свои интересы нужно отстаивать. И подарочные воспоминания это только подтвердили.

— А может, стоит для начала поделиться ими с миром-то? — поинтересовался я. — Или хотя бы с окружающими — глядишь, и отстаивать не придется? Глядишь, и разделят их близкие? — Помолчав, я добавил: — Я очень хорошо знаю, что это такое — скрытного человека хранить… — Я глянул с улыбкой на Татьяну — она скорчила гримаску, показав мне язык. — А Татьяна может тебе рассказать, насколько легче живется, когда перестаешь все в себе держать. — На сей раз я посмотрел на нее с робкой надеждой — она нехотя кивнула, вздохнув. — А хранитель твой был тогда на земле в первый раз — вот как Тоша. И никого рядом…

— Я не в первый, — буркнул Тоша.

— И легче тебе было — во второй-то? — хмыкнул я. — Пока у тебя мы с Татьяной не появились, а потом и… другие, — исправился я на ходу — нечего темным шпионам истинную численность наших сплоченных рядов знать. — Ты вот себя жертвой считаешь, — вновь обратился я к Марине, — а ты знаешь, что твой хранитель просил после твоей гибели, чтобы его распылили? Вот как раз твои новые соратники, — кивнул я в сторону Максима, — этим бы и занялись.

Марина глянула на него, прищурившись. Он резко выпрямился, и с лица его впервые за время этого разговора слетела маска презрительного добродушия.

— Это — та часть нашей работы, — произнес он, играя желваками и тяжело дыша, — согласия на которую у нас никто не спрашивает. И не вам, ни разу не смотревшим ангелу в глаза перед самым распылением, говорить об этом. Я этот случай хорошо помню, — повернулся он к Марине, тревожно всматриваясь в ее лицо, — он и у нас много шума наделал. Мы тогда не одно ходатайство написали, привлекая внимание расследования к тому факту, что одна только чрезмерная требовательность подследственного ангела к себе не может служить достаточным основанием для уничтожения бессмертной жизни, которая — в данном случае — должна быть направлена на исправление содеянного делом. — Он буквально выплюнул последнее слово.

— Честно говоря, — медленно проговорила Марина, напряженно хмурясь, — у меня не вызывают сочувствия те, кто, споткнувшись, с готовностью валятся на землю и даже не пытаются подняться. Но ему, насколько я понимаю, — презрительно искривились у нее уголки губ, — протянули руку помощи?

Стас вдруг громко прочистил горло, предостерегающе глянув на меня.

— Протянули, — охотно подтвердил я, — вот только он ее не принял. Он так больше и не решился на землю…. вообще к работе с людьми вернуться. Не решился еще одну жизнь риску подвергнуть. Но вот насчет сочувствия и исправления… — Я повернулся к Стасу — вот нечего ему было к себе внимание привлекать! — Сам расскажешь или мне… продолжать? Раз уж у нас… вечер откровений случился?

Стас вздохнул.

— После твоей аварии у нас…. вернее, у Анатолия, — с досадой поправился он, — возникла мысль обеспечить твое выздоровление одним из доступных только нам способов. Которые находятся в ведении подразделения, в котором как раз и работает сейчас твой бывший хранитель. Мы обратились к нему, и он оперативно пошел нам навстречу. В обход обычной процедуры, — неохотно добавил он под моим пристальным взглядом, — что значительно ускорило достижение требуемого результата.

Хорошо, что я уже давно перестал ожидать от людей — особенно, от женщин — предполагаемой реакции. Татьяна вдруг повернула ко мне лицо, на котором удовлетворение сумевшего заглянуть за кулисы боролось с недовольством от того, что он там увидел. Причем побеждало явно последнее. Марина же и вовсе не услышала в словах Стаса ничего, кроме повода опять ко мне придраться.

— Так ты же говорил, — возмутилась она, — что это ты то чудо-лекарство достал!

— Ничего я тебе не говорил, — отрезал я. — И именно потому что нам совершенно неважно было, кто тебя спас — главное, что с того света вытащили. И твой бывший хранитель ни на секунду не задумался, прежде чем под удар себя поставить, хотя твоя судьба его уже больше никак не касалась.

— Ну что ж, — натянуто проговорила она, — тогда я попрошу тебя при встрече передать ему мою благодарность. Будем считать, что мы с ним квиты, но, как ты абсолютно справедливо заметил, он ко мне больше не имеет никакого отношения…

— Квиты? — взорвался я. — Он вернул тебе то, что не смог уберечь от тебя же самой — не ожидая от тебя никакой благодарности! А ты знаешь, во что его жизнь превратилась? Вечная, между прочим…

В поисках наиболее доходчивых слов я вновь оглянулся по сторонам. И тут же наткнулся взглядом на самое знакомое мне выражение лица Татьяны. Любопытство. Написанное на всех обращенных ко мне лицах. Но только с разными добавками — эдакая витрина мороженого в ассортименте.

У Татьяны глаза светились ее обычным неуемным стремлением пополнить свою коллекцию ангелов — особенно нуждающихся в покровительстве и твердой направляющей руке. Тошина заинтересованность выглядела слегка болезненной — с таким выражением вовремя бросивший курить присутствует при вскрытии умершего от рака легких. У Максима со Стасом на лицах появилось почти одинаковое расчетливое выражение, с которым тренеры двух соперников на ринге смотрят на того из них, кто получил нокдаун перед решающим раундом. Маринино же любопытство было приправлено изрядной дозой брезгливости — с таким лицом вскарабкавшийся на пик славы и благополучия человек узнает о скором визите целой оравы дальних и весьма бедных родственников…

Ах, им всем интересно, что происходит с ангелом-хранителем, уронившим свою ношу? Даже самой ноше любопытно сделалось — как это ей удалось так извернуться, что он ее прямо себе на голову уронил. С последующей потерей сознания, здравого смысла и желания брать в свои руки что бы то ни было еще. Сидят, прищурившись с интересом — найду ли я достаточно впечатляющие по трагичности слова, чтобы не разочаровать это их любопытство…

Ну, все. Немой сценой этот сегодняшний спектакль не закончится — сейчас будут им громкие фанфары, предвещающие героический финал.

Глава 19. Единство противоположностей

На сей раз у меня не было и тени сомнения, что я попаду именно туда, куда нужно. Причем сразу. Если закон надобности меня сейчас по прямому назначению не доставит, то я уж тогда не знаю, что отчаянными обстоятельствами называть.

Другой вопрос — как надолго я там застряну. У меня были основания считать, что переговоры не займут у меня много времени — мной сейчас можно было стены прошибать, как физические, так и стену молчания и вежливого неодобрения — но рисковать не хотелось. Если бы речь шла только об ангелах (даже о темных, ворчливо признался себе я), я бы просто сказал, что у меня возникло неотложное дело, и попросил их не расходиться до моего возвращения.

Но люди… Особенно, женщины… Особенно, Татьяна с Мариной… Им же извольте подробно объяснить, что это за дело такое, затем выслушать их соображения по поводу его неотложности, и затем все равно быть готовым к тому, что твое отсутствие покажется им неоправданно долгим и к твоему возвращению они уже такого наворотят, что до скончания бесконечности не расхлебаешь.

— Я на десять минут отлучусь, — обратился я к Максиму со Стасом с равной убедительностью — в надежде, что их соперничество мне на руку сыграет. — И имейте в виду, что разговор мы еще не закончили — так что держите ее, как хотите, иначе получите официально оформленное обвинение в разжигании человеческой неприязни к сотрудникам соседнего ведомства и в создании препятствий в выполнении ими своих служебных обязанностей.

— Это кто меня здесь держать будет? — мгновенно взвилась Марина.

— Никто, — отрезал я, — если сбежать не надумаешь. А ты, — повернулся я к Тоше, — за Татьяну мне головой отвечаешь. Если уж из-за тебя вся эта каша сегодня заварилась, то будь любезен, пока я не вернусь, пылинки с нее сдувать, чтобы ей не пришлось лишний раз руку поднимать.

Татьяна тут же вскинула указательный палец.

— Тоша, дуй, — велел я ему, не сводя с нее глаз, — а не поможет, заталкивай ее в машину — только нежно! — и вези домой. И карауль ее там до моего возвращения. Мы здесь, в принципе, и без вас можем разговор закончить.

Татьяна мгновенно сложила руки на коленях и крепко сжала губы, чтобы ни единого слова, надо понимать, даже случайно не вырвалось. Вот так-то — на детей можно воздействовать угрозой оставить их без сладкого, а на Татьяну — без зрелищ. Только все равно недолго.

— Десять минут, — повторил я, обведя всех внушительным взглядом, и крепко зажмурился, сосредоточившись изо всех сил…

Открыв глаза, я обнаружил себя в комнате с двумя конвейерами. Досадно, мелькнуло у меня в голове — в моем нынешнем состоянии в самый раз было бы меня к тому сварливому блюстителю установленного порядка забросить. Он бы у меня сейчас в считанные секунды усвоил разницу между «Добро пожаловать!» и «Чего приперся?».

Ладно, не судьба в этот раз, подумал я, тряхнув головой, чтобы сбросить шальные мысли с первоочередных по важности. У меня сейчас счет не на секунды, конечно, а на минуты идет — но все же идет. Оглянувшись по сторонам, я снова потряс головой — решив, что от напряжения ожидаемая картина в глазах у меня многократно умножилась, и все ее копии нахально наложились друг на друга.

В комнате, между двумя конвейерами сновало десятка полтора ангелов. Похоже, там собрались все те, кого мы в прошлый раз видели ведущими светскую беседу в дальнем углу, и к ним еще и присоединилось определенное число помощников — то ли из предыдущей, то ли из следующей по цепочке конвейеров комнаты. И на сей раз они все работали, мельтеша у меня перед глазами, словно челноки на ткацком станке.

Марининого ангела нигде не было видно — по крайней мере, на переднем плане, у самого начала левого конвейера, где мы со Стасом застали его в прошлый раз. У меня сердце в пятки ушло — неужели его все-таки уволили за нарушение порядка обработки заявок? И где мне теперь его искать? Эти энергетики вообще какие-то неразговорчивые (берегут, небось, того ворчливого, как зеницу ока, чтобы отмалчиваться за его спиной, пока он от возмущения булькает), а сейчас, наверно, и вовсе оставят мои вопросы без внимания…

Я привстал на цыпочки, всматриваясь в передвигающихся — каждый по своей линии — ангелов в глубине комнаты. Они подхватывали то ли с конвейера, то ли с полочки над ним бланки заявок, бросали на них мимолетный взгляд, всовывали их молниеносным движением в ящичек в картотечном шкафчике на стене, тут же открывали там другой, на котором мигала лампочка (свободная рука при этом словно сама собой опускалась к конвейеру, перекладывая с него очередной подплывающий бланк на полочку), выдергивали из него подписанную заявку, бросались к другому конвейеру, клали ее туда, не глядя, и тут же возвращались назад.

Каждый из них двигался в своем ритме, и уже через пару минут у меня в глазах зарябило. Если бы не его рост, я бы и не обратил внимания на то, что один из них движется более равномерно, без лихорадочных рывков, словно хорошо отлаженная машина. Приглядевшись, я заметил согнутые плечи и чуть втянутую в них голову… Точно, он!

Путь к нему напомнил мне полосу препятствий, на которой будущие ангелы-хранители доказывают свою физическую пригодность к выбранной профессии. Прямо родным чем-то повеяло, пока я пригибался, уклонялся и под руки подныривал. Справиться я, конечно, справился (смешно даже думать, что меня какие-то снабжатели с ног собьют!), но, добравшись до цели, слегка запыхался. И тут же дал себе слово, как только вернусь на землю… Нет, от машины я, конечно, не откажусь, но каждый вечер — на пробежку! Вот усажу Татьяну где-нибудь на скамейку, и сотню кругов вокруг. И отжиманий пару-тройку десятков. И чтобы деревья поблизости к крепкими ветвями стояли…

— Привет, — выдохнул я, отдуваясь. — Дело есть.

— Что — опять? — резко вскинув голову, отшатнулся он от меня.

— Да нет, — успокоил я его, — теперь другое. Ты мне на земле на полчасика нужен — помочь Марине мозги вправить.

— Это, что, шутка? — произнес он почти шепотом, замерев в нелепой позе: правая рука вскинута к ящичку, левая нога в сторону отставлена, чтобы шаг в другому конвейеру сделать, и обе согнуты. Ну, прямо не ангел, а циркуль какой-то!

— Да какая шутка! — рявкнул я в сердцах — и этому все разжевывай! — Ей срочно нужно показать — доходчиво, аргументировано — к чему приводит замкнутость и зацикленность на своей драгоценной персоне. А то у нее к прошлому букету еще и агрессивная уверенность в своей непогрешимости прибавилась.

Вокруг нас послышался глухой ропот недовольства.

— Я больше не имею права влиять на нее, — уже отойдя, видимо, от шока, сделал он шаг по своей обычной траектории.

— Да кто тебя просит? — удивился я. — Влиять на нее я буду, твое дело — подкрепить примерами. Очевидными, из ее собственной прошлой жизни. А кто лучше тебя ее знает?

Глухой ропот недовольства вокруг нас усилился.

— Боюсь, мои примеры не вызовут у нее доверия, — изогнул он уголки губ в кривой усмешке — даже они у него словно на шарнирах двигались.

— А ты не бойся, — похлопал я его по плечу. — Я не помню, говорил тебе или нет, но она уже всю ту жизнь вспомнила — ей нужно только высветить определенные моменты, и под определенным углом. А выводы сама сделает — или я ей помогу.

В далеко уже не глухом ропоте недовольства послышались отдельные возмущенные возгласы.

— Я просто не могу себе это позволить, — скороговоркой выпалил Маринин ангел, быстро глянув по сторонам и повернувшись к стене, на которой перед ним мигало уже несколько лампочек. — Мое появление на земле чревато весьма тяжелыми последствиями, а здесь у нас уже самая горячая пора началась — и так рук не хватает.

— Горячая пора? — заорал я. — Там человек — твой бывший, между прочим — черт знает, во что превращается, а ты мне о нехватке рук, чтобы бумажки с места на место перекладывать? В нее уже каратели с темными вцепились — каждый всем ее фокусам потакает, лишь бы на свою сторону перетянуть! Мы просто обязаны показать ей обратную сторону чрезмерного самомнения, сбить с нее эту спесь, которая еще никого до добра не доводила! И от тебя требуется всего лишь свидетелем выступить, показания дать по твоему прошлому делу — практически в официальной обстановке: правду, одну только правду и ничего, кроме правды!

Отдельные возмущенные возгласы облеклись, наконец, в слова.

— Уважаемый ангел! — послышался у меня за спиной голос едва сдерживаемого неодобрения общественности. — Прекратите, пожалуйста, препятствовать работе одного из наиболее ответственных участков нашего отдела. У нас тысячи людей ожидают на земле помощи свыше, и Ваше неуместное красноречие лишает нас возможности оказать им эту помощь своевременно, укрепляя тем самым их веру в доброе и светлое.

— Если их тысячи, то они все равно ожидать будут, — саркастически хмыкнул я, — а у меня — один, который уже давно ничего от всех нас, вместе взятых, не ожидает, и веру которому не укреплять, а возвращать нужно. А насчет оказания своевременной помощи — в прошлый раз вы здесь лясы точили, пока он один за всех вас работал, так что обойдетесь без него полчасика и поворачиваться быстрее научитесь.

— Да что Вы себе позволяете? — понеслось на меня уже со всех сторон. — На каком основании? Кто Вам право дал?

— Люди, — рявкнул я изо всех сил, чтобы перекричать их возмущенное кудахтанье и под шумок опять подступить поближе к Марининому ангелу. — Которых вы ни разу в своей бесконечности в глаза не видели. Люди, которых нам доверяют, дают нам право защищать их от кого угодно — хоть от них самих, хоть от нас. И если ради этого понадобится кого-то за шиворот…

— Нет! — отчаянно завопил вдруг Маринин ангел, но я уже крепко ухватил его под локоть и зажмурился…

Открыв глаза, я сразу же почувствовал, что в мое отсутствие за нашим столиком шла жаркая дискуссия — сменившаяся гробовым молчанием, как только я вернулся с подкреплением. Не отпуская (на всякий случай) его локоть, я ногой подтянул стул от соседнего столика.

— Садись, — коротко бросил ему я, чуть ослабив хватку.

Несколько мгновений он не шевелился, словно кот, вывалившийся из переносной корзинки прямо посреди незнакомого двора, потом чуть дернулся в сторону от меня.

Пальцы у меня сами собой, рефлекторно сжались.

— Раньше сядешь — раньше к своим конвейерам вернешься, — напомнил я ему, чуть надавив на локоть.

Он практически рухнул на стул — и снова замер: у меня сложилось впечатление, что у него все конечности, включая голову и очки, в туловище втянулись, как у черепахи при сигнале опасности. Ноги он спрятал под стул, руки сцепил на коленях и глаз от них не поднимал.

— Так, теперь давайте знакомиться, — присел и я рядом с ним — очень рядом, чтобы успеть перехватить в случае попытки к бегству. — Вон Стас — ты его уже знаешь. Вот это — Тоша, наш… по крайней мере, мой коллега и тоже, между прочим, молодой. Это — моя жена Татьяна, а вот это — Марина, — быстро, минуя Максима, представил я ключевую для него фигуру нашей компании, чтобы не объяснять, каким образом в нее темные затесались — точно ведь в бега кинется. — А это… — обведя глазами всех, кого я только что назвал, я вдруг запнулся.

Там, у нас, это мысль мне даже в голову не пришла, но здесь на земле я вдруг растерялся — как его назвать-то? Ангелом, что ли — замечательно, а мы тогда кто? Не годится как-то сразу противопоставлять его всем остальным нашим представителям. Бывшим Марининым ангелом? Тоже не пойдет — так я словно нарочито подчеркну ту связь между ними, от которой она так отчаянно отбивается. Не говоря уже о том, что слишком длинно. Так же, как и ангел-энергетик — вообще непонятно…

Я окинул его скептическим взглядом. Моя бы воля, я бы его Акакием назвал. А что — прямо, как Татьяна говорила: главное, чтобы первая буква совпала… Святые отцы-архангелы, да что же я мучаюсь, когда рядом со мной специалист сидит?

— Татьяна, обзови его как-нибудь, — попросил ее я, чуть ли не впервые в жизни с упоением предвкушая взрыв ее фантазии.

— Киса, — тут же отозвалась она, мечтательно улыбаясь.

Я оторопел, отчаянно хлопая глазами в надежде, что после очередного смаргивания в облике его проступит, наконец, хоть что-то от милейшего, пушистого домашнего любимца с кокетливым бантиком на шее. Да что же это у нее для всех нежные, ласковые имена в миг рождаются, а как для меня, так… Впрочем, как мы уже выяснили, мое имя говорит о твердой воле и непоколебимости в достижении своих целей — так что можно считать, что в моем случае она потрудилась в самую сущность моей природы заглянуть, вместо того чтобы всякие завитушки к ней пририсовывать.

Интересно, а как бы она Стаса назвала?

Я вдруг заметил, что Татьянино выступление как-то радикально изменило обстановку за столом. Напряжение явно спало — этого… Кису перестали рассматривать, словно колорадского жука, неожиданно приземлившегося в самом центре обеденного стола. Во всех направленных на него взглядах какой-то оценивающий интерес — вместе со сдержанным юмором — появился, словно каждый из них задавался тем же вопросом, озвучить который решился один я.

— Почему Киса? — озадаченно проговорил я.

— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Просто вылитый Киса — и все. Тому тоже на земле очень неуютно было — старая жизнь у него сломалась, и не по его вине, а в новой он так места себе и не нашел — Остап ни на минуту ему опомниться не давал…

Минуточку, меня, что, только что переименовали? Извините — у меня паспорт есть, в котором черным по белому и имя мое, и отчество с фамилией записаны!

Рядом со мной послышался сдержанный смешок — Тоша, похоже, оценил наконец-то происхождение своего имени. Маринин ангел (вот не буду я его Кисой называть!) бросил на Татьяну растроганный взгляд из-под ресниц. Понятно — и этого вмиг приручила! Вот почему любая моя попытка создать себе коалицию всегда заканчивается укреплением ее позиций? Вон и Стас уставился на нее, восхищенно головой качая, и Максим-Денис, судя по выражению его лица, нервно благодарит в душе начальство за то, что его на землю всегда с готовым именем отправляют. Все сразу готовы…

А нет, не все! Марина губы поджала, глаза прищурила, чтобы из них искры не снопом сыпались, и принялась сверлить Татьяну взглядом. Тихо-тихо, вот если кого изрешетить хочется, так по правую руку от меня более подходящий объект сидит — у нее на него куда больший зуб отрос, если я правильно помню…

— Татьяна, Анатолия кто называл — ты? — отчеканила Марина, не успел я и рта раскрыть, чтобы направить ее внимание на то, ради чего мы, собственно, засиделись. — Вот его и обзывай, как хочешь. А для моего ангела уж позволь мне самой имя придумать.

Ну, Татьяна, шляпу снимаю! Не перевесит, оказывается, никакой психологический талант со всем жизненным опытом простое знание конкретного человека. Так, нужно будет запомнить — с Мариной следует от обратного идти, так она и правильное решение примет, и останется в полной уверенности, что сама до него додумалась. Главное только — ни одной, ни другой об этом не проболтаться, а то с них станется потом вдвоем от обратного прямо ко мне пойти.

— Идею твою я поняла, — продолжала тем временем Марина, — но остановимся на имени Ипполит, причем тот, у которого ботинки на тонкой подошве. Такой вариант мне более подходящим кажется — он тоже очень правильным был, во всех отношениях, пока его не напоили.

О, ты смотри — родилась коалиция там, где я и не мечтал ее найти! Отлично — я всегда ратовал за равноправие, по крайней мере, за ангельское равноправие среди ангелов и человеческое — среди людей. Смешно, согласитесь, первых со вторыми на одну доску ставить. Отныне всех наших ангелов (по крайней мере, вновь прибывших) называем исключительно полными именами — по примеру основателя местной общины. Вот и Максим — тоже полное имя. Вот черт, и Денис тоже… Нет, плохой пример. Его пропустим — более важные дела ждут.

— Одним словом, будем считать церемонию представления законченной, — вернул я всех к цели встречи, — поскольку все, как мне кажется, поняли, кто такой Ипполит. — Взглядом я пообещал Марине полную поддержку в этом вопросе. — А теперь о главном. Поскольку вам двоим, — ткнул я пальцем по очереди в Марину и Ипполита (вот же имя на языке неудобное!), — удалось в свое время кардинально испортить друг другу жизнь, будьте любезны прямо сейчас, раз и навсегда, высказать свои претензии, чтобы оставить их наконец-то позади и начать жить нормально. И другим, между прочим, жизнь не осложнять.

Наступила минута молчания. Затем другая. Затем еще одна. Я занервничал — из того, зубами мной выгрызенного получаса уже добрая треть прошла, а они молчат! Ради чего я на похищение коллеги с рабочего места пошел? И если с ним-то, роботом застенчивым, мне все понятно — сидит, небось, минуты отсчитывает, чтобы немедленно вернуться к своим механизмам бесчувственным и искупить повышенной производительностью труда невольный прогул — то с какой стати Марина онемела, оказавшись лицом к лицу с источником своего презрения ко всей хранительной братии? У нее, что, только за глаза его честить смелости хватало или однажды сделанные ею выводы ни сомнению, ни корректировке не подлежат?

— Ну что ж, — словно услышав мой мысленный вопль, заговорила язвительно она, — похоже, на этом веку мне написано собирать ангельские критические замечания. Так что не стесняйтесь — Ваши претензии далеко не первыми в моей коллекции окажутся.

— Я не могу допустить даже мысли о каких бы то ни было претензиях с моей стороны, — забубнил ее бывший ангел, все также глядя себе на руки, сложенные на коленях, и вдруг поднял на нее усталые, болезненно прищуренные глаза: — Но, пользуясь случаем, я хотел бы извиниться перед Вами за то, что оказался неспособен разобраться во внутреннем конфликте, приведшем Вас к столь печальному концу. Это — самое меньшее и, пожалуй, единственное, что я могу сейчас сделать.

— Что значит — единственное? — мгновенно взвилась Марина. — Нет уж, Вы будьте любезны объясниться! Что, слишком неподатливой оказалась? Сколько ни наставляли на путь истинный, все равно сбилась с него по упрямому своеволию?

— Я бы не назвал Вас неподатливой, — опять вернулся он к своей монотонной манере разговора, — вся вина за случившееся лежит исключительно на мне. Ваша жизнь была настолько хорошо организованной, что в ней практически не оставалось места для какого бы то ни было морального дискомфорта, поэтому от меня и не требовалось никаких особых наставлений — разве что в редкие моменты Вашего раздражения, истинные причины которого я не сумел разглядеть.

— Да неужели Вы не видели, что это не жизнь была, а пресс штамповочный, — со злостью бросила ему в лицо Марина, — в котором все, что за пределы образца выходит, безжалостно отрубается?

— Не видел, — признался он, еще ниже склонив голову. — Я попал к Вам за пять лет до… конца — к тому времени Ваша жизнь уже полностью сформировалась, и мне казалось, что она Вас вполне удовлетворяет, оставляя Вам массу времени для морального самосовершенствования. Главным ее средоточием была для Вас семья, в которой Вас окружали любящие, заботливые люди, на работе у Вас не было ни завистников, ни конфликтов…

— Конечно, не было, если мной все дырки затыкали! — фыркнула Марина.

— В каком смысле? — быстро спросил Стас, напряженно вглядываясь ей в лицо.

— А в том, что девочка на подхвате была! — процедила Марина сквозь зубы. — Никаких серьезных дел ей не поручали, не говоря уже о самостоятельном направлении работы — ей самовыражаться дома, на кухне велено было.

— И поскольку у Вас это никогда не вызывало протеста, — продолжил так, словно его и не прерывали, Маринин бывший ангел, — я счел это неоспоримым доказательством того, что Вы не подвержены болезни карьеризма и предпочитаете направить свои помыслы на поиски более высокого смысла жизни.

— Никогда? — не поверил я своим ушам, покосившись на Марину. Не протестующая Марина — это было что-то вроде ледяного кипятка.

— На моей памяти — никогда, — подтвердил он все также бесчувственно. — Как я уже говорил, вспышки Вашего недовольства были настолько редкими, происходили из таких мелких, банальных причин, что Вы всегда подавляли их самостоятельно — или Вашим близким достаточно было одной-двух рассудительных фраз, что вернуть Вас в доброе расположение духа. Оно же казалось мне истинной сущностью Вашей личности, и свою задачу я видел в поддержании его всеми доступными мне методами.

— И тебе ни разу не пришло в голову, — потрясенно спросил я, вспомнив начало своей работы с Татьяной, — что за этими безобидными облачками пара может скрываться кипящая внутри лава? Которая в один прекрасный момент может разнести все к чертовой матери?

Тоша резко глянул в мою сторону, явно вспомнив о своем вечно безоблачном общении с Галей.

— Ни разу, — ответил Маринин бывший ангел почти шепотом. — Я только в последние… часы, когда Вы встретились со старыми друзьями, понял, что раньше у Вас была совсем другая жизнь, от которой Вам пришлось отказаться, расставшись с ними навсегда.

— А из-за чего ты с друзьями-то поссорилась? — удивленно спросила Татьяна.

— А я не ссорилась, — хмыкнула Марина, — меня от них увели — мягко, под локоток. А их пнули незаметно, чтобы следом за мной не бежали.

Татьяна, прищурившись, повернулась к Марининому бывшему ангелу и начала набирать в рот побольше воздуха.

— Не он, — коротко добавила Марина. — Муж… заботливый. Чтобы в гнезде сидела, как в клетке позолоченной, и чтобы не на что даже сквозь прутья смотреть было. Ему-то виднее было, где и как мне лучше будет.

Стас с Максимом переглянулись и одновременно уставились на меня — с одинаково невинными лицами. Я резко выпрямился — это что еще за намеки? Я Марине даже в отдаленные родственники не рвусь — хватит мне и того, что по-дружески приходится ее журить. Мягко. Время от времени. Когда у нее вообще тормоза отказывают. В смысле, в голове.

— Это я тоже тогда понял, — опять забубнил Маринин бывший ангел, — а также и то, что под Вашим спокойным, уравновешенным обликом скрывается постоянно готовый к самопожертвованию, привыкший подавлять все порывы своей души и очень несчастливый человек. — Тоша опять вздрогнул, нахмурившись. — Которого я не дал себе труд разглядеть. И прийти на помощь которому я уже не успел. Впрочем, — добавил Маринин бывший ангел, подумав, — я считаю своим долгом сказать, что в тот момент я даже не знал, как это сделать.

— Почему? — вырвалось у Тоши, словно против его воли.

— Я был практически уверен, что вся Ваша жизнь, — ответил Маринин бывший ангел так, как будто вопрос задала Марина, — сосредоточена не так даже на семье, как на детях. И любая попытка изменить ее могла…

— Что? — потрясенно выдохнула Татьяна, с испугом переводя взгляд с Марины на ее бывшего ангела.

— Это точно, — процедила Марина с тихим бешенством в голосе, — этот урод у меня бы детей отобрал.

Внезапно Максим чуть подался вперед — Тоша яростно зашипел, уставившись на него с жаркой ненавистью.

— Минуточку, что значит — отобрал? — задохнулся я, представив себе всю свою последующую земную жизнь без моего парня, и от ужаса накинулся на Марининого бывшего ангела: — А к руководству обратиться? А на ноги всех поднять? А общество защиты прав ребенка привлечь? А карателей вызвать — с адвокатами и… костоломами?

— Братцы, — медленно проговорил вдруг Тоша, все также глядя на Максима… а нет, куда-то поверх его плеча, — по-моему, у нас большие неприятности.

После случайной встречи с Мариной и ее спутниками наша с Тошей неспешная прогулка превратилась в поездку на американских горках — с такими стремительными виражами, что я просто не успевала реагировать. Только на то меня и хватало, чтобы вцепиться в борта кабинки здравого смысла и не вылетать на каждом крутом повороте из русла развития событий — об управлении ими уже даже и мысли не возникало.

Не успел мой ангел примчаться на место той встречи, как у меня сложилось впечатление, что он так перенервничал из-за моей, им несанкционированной отлучки из дома, что перестал адекватно реагировать на увиденное и услышанное. У него словно скремблер в голове включился, преобразующий поступающую в уши информацию в нечто, совершенно отличное от оригинала.

Не успели мы подойти к столику Марины, чтобы выяснить, кем же на самом деле является ее неизвестный мне спутник, как мне самой показалось, что в атмосфере какие-то помехи возникли, существенно искажающие слова собеседников. Выяснилось, что этот самый загадочный Максим — вовсе не двуликий персонаж, как полагали мой ангел с Тошей, а самый, что ни на есть, старый злодей из Галиной жизни, нацепивший на себя кучу масок, чтобы ввести побольше народа в заблуждение.

Не успела я возмутиться и потребовать от великого блюстителя порядка Стаса, чтобы он неукоснительно придерживался данного нам слова и немедленно устранил из нашей жизни потенциальный источник всех бед и неприятностей, как оказалось, что этот источник, в целом, перевоспитался — ради того, чтобы вновь оказаться рядом с Мариной. Что привело в крайнее негодование великого карателя, абсолютно уверенного, по всей видимости, в том, что рядом с ней места хватит только ему одному.

Не успела Марина открыть им обоим глаза (по-моему, не в первый раз) на тот факт, что рядом с ней — как рядом со служебным входом в солидную организацию — места зарезервированы исключительно для деловых партнеров и сотрудников, как выплыл наружу и следующий: мой ангел не только решил хранителем-многостаночником сделаться, но и со Стасом этот вопрос уже согласовал. В то время как меня он об этом лишь вскользь в известность поставил.

Вот этого я уже стерпеть не могла. К тому моменту я уже, вроде, адаптировалась к бешеным зигзагам на пути к вновь скрываемой от меня — всеми! — истине, а потому решилась высказать и свое видение выхода из сложившейся ситуации. Которая, между прочим, и меня прямо касалась, так что я имела на это полное право! Я ни в коем случае не возражала против того, чтобы у Марины появился ангел-хранитель, но не могла не отметить, что хранение Марины — сложная и ответственная задача и должно быть работой на полную ставку, а уж никак не по совместительству. И кто является лучшим на нее кандидатом, как не тот хранитель, который уже работал с Мариной и приобрел столь ценный в глазах моего ангела опыт?

И что бы вы думали? Не успела я его поддержать, как он тут же начал перед всеми хвастаться, как — невероятными усилиями! — преодолел мою скрытность, и как мне после этого стало замечательно жить! И не моргнув глазом, даже не покраснев для приличия, вытолкнул к рампе Стаса, чтобы тот подчеркнул в рассказе об истинном спасении Марины его организующую и направляющую роль. О которой он, столь ратующий за открытость и искренность, меня даже вскользь в известность не поставил!

Нет, он, конечно, как-то упоминал о том, что выполняет функции координатора во всех делах, связанных с Мариной, но ведь можно было и поподробнее объяснить, чтобы я не оказалась обманщицей, отвечая на вопросы Марине о том чудо-лекарстве. И если он считает, что такими закулисными интригами можно склонить человека… любого человека, не говоря уже о Марине, к своей точке зрения… Да он просто только что перечеркнул то впечатление, которое — возможно! — произвели на нее все его предыдущие речи! И не только его, между прочим!