Ангел-мститель (СИ)

Спустившись с машины, она едва доковыляла до своей раскладушки, рухнула на нее и накрылась с головой одеялом. Лишь бы только никто ее не трогал. Не тут-то было! Ее вытащили из-под этого одеяла, заставили вымыть руки (А то царапины загноятся!), растерли спину (Это с непривычки — завтра и не вспомнишь!) и поволокли во двор — пить чай у небольшого костра. Там ее поздравили со вступлением в ряды борцов за урожай, сообщили, что только теперь она имеет полное право каждый день кушать борщ, и напомнили, что коллектив — это великая сила. Так что нечего кукситься — норму ей сделать помогут.

И действительно помогли. Не полную норму — никто бы в жизни не поверил, что чахлый горожанин смог наравне с деревенскими работать — но почти. Ей больше не было бесконечно стыдно домой с поля возвращаться. А по вечерам ее опять ждал чай, беззлобное подшучивание над ее растущим мастерством укрощения корнеплодов, бесконечные рассказы о всевозможных курьезах в общежитии…

Никогда прежде она ни с чем подобным не сталкивалась. Мать ее всю жизнь билась, пытаясь свести концы с концами, и на душевные разговоры с дочерью у нее не оставалось ни времени, ни сил. В семье было строгое распределение обязанностей, и пока они неукоснительно выполнялись, о чем было говорить? В школе ее воспринимали как некую физическую данность — всегда во всем правильную и ответственную, но также замкнутую и скрытную. Одно время, пока по литературе Чехова изучали, ее даже прозвали «Человеком в футляре».

А тут ее словно волной подхватило с берега, да и забросило среди игривых барашков — с летящими в лицо брызгами, слепящими глаза бликами солнца на воде — и она вдруг почувствовала, что та мягко, но надежно поддерживает ее со всех сторон.

Однажды приняв ее в свое лоно, великая стихия не отпустила ее и по возвращении в город. Ее не спрашивали, хочет ли она пойти в кино, в лес, на день рождения — ей просто говорили, где и когда все встречаются. И она не просто шла — бегом бежала, впервые почувствовав себя частью большой и дружной компании. Лишь только на время сессии она, как шутили ее одногруппники, «вновь уходила в монастырь» — запиралась дома с конспектами и учебниками, чтобы подготовиться, как следует, к экзаменам. Сдавала она их всегда первой и, выйдя из аудитории, отдавала томящимся в ожидании приятелям конспект, который те тут же раздергивали на шпаргалки.

Все пять лет студенческой жизни прошли для нее как один нескончаемый праздник жизни. И сейчас, в преддверии встречи со старыми друзьями, к ней вернулось ощущение радостного подъема. Муж, похоже, это тоже почувствовал.

— Ты уроки у детей проверяла? — спросил он в пятницу вечером.

— Что? — вскинула она глаза от листка бумаги, на котором записывала, где и когда должна встретиться с ребятами из доверенного ей списка по поводу денег на встречу, а с кем такая встреча уже состоялась.

— Я спрашиваю, ты уроки у детей проверяла? — повторил он.

— Нет, — пожала она плечами, — они же на продленке уроки делают. Учительница там на что?

— У учительницы их там три десятка сидит, — настаивал он, — и ей нет никакого дела, насколько качественно они домашнюю работу делают, лишь бы все написано было.

— А вот и неправда! — возмутилась она. — Елена Ивановна очень внимательно к ним относится…

— А тебе не приходило в голову, — поинтересовался муж, — что ее нужно время от времени контролировать, чтобы внимание ее и дальше не рассеивалось… из-за недостатка интереса со стороны родителей?

— Хорошо, — вздохнула она, — завтра проверю.

— Ты, что, забыла, — удивился муж, — что завтра мы едем в зоопарк?

— А ты не хочешь сам с ними съездить? — Она запнулась под его внимательным взглядом. — Нам же на рынок за продуктами нужно, а мне потом еще убирать и стирать…

— Ну, уж нет! — широко улыбнулся муж. — Если и поедем, то всей семьей, как договаривались. Давай лучше так сделаем: ты мне напишешь список того, что на рынке купить нужно — я сам туда съезжу, а дети тебе пока убирать помогут. А стирать уже вечером будешь.

Та, которую позже назвали Мариной, остолбенела. В ее семейной жизни никогда не возникало вопросов, кто должен заниматься хозяйством. Она с детства была приучена за домом следить, и просить у мужа помощи ей даже в голову не приходило — не годится мужчине у кухонной мойки в фартуке стоять. Что это на него нашло? У нее промелькнула мысль, что, может, и на него предстоящая встреча подействовала — воспоминания навеяла. Они же с ним вместе учились — там, в институте и познакомились.

Они действительно учились на одном потоке, но в разных группах. Ее группа была настолько сплоченной, что потребности в более широком круге общения практически ни у кого не возникало, но в лицо своего будущего мужа та, которую позже назвали Мариной, узнала намного раньше, чем познакомилась с ним лично.

Он был старше большинства однокурсников — учиться в институт он пришел по направлению со своего завода, на котором успел уже несколько лет после школы поработать. Учился он хорошо — не блестяще, но «хвостов» у него никогда не было — и очень активно занимался общественной работой. Практически ни одно собрание не проходило без его выступления. На трибуне он смотрелся хорошо — высокий, по-спортивному собранный, с широкими скулами и волевым подбородком, он никогда не читал свои речи по бумажке, и слова его были полны уверенности в своих силах и зажигательного молодого задора. Назвать его красавцем было трудно, но лицо его так и просилось на плакат, призывающий молодежь ехать на строительство БАМа.

С преподавателями он общался на равных — не стеснялся задавать вопросы на лекциях, аргументируя их примерами из своей рабочей практики — и не раз случалось, что те первыми подавали ему руку при встрече. С собратьями-студентами он держался ровно и приветливо, но, хотя и жил в общежитии, ни с кем особой дружбы не водил и принимал участие только в заранее запланированных мероприятиях, в течение которых как-то ненавязчиво всегда оказывался на переднем плане.

Та, которую позже назвали Мариной, впервые непосредственно столкнулась с ним во время последней производственной практики. К тому моменту темы будущих дипломов были уже распределены, и ей предстояло заняться изучением способов усовершенствования методов электротермической обработки. Вот для практического ознакомления с оными и направили ее на машиностроительный завод.

Перспектива увидеть своими глазами воплощение выученной на «отлично» теории в настоящем, живом деле привела ее в бурный восторг.

На заводе, однако, выяснилось, что наблюдатели там никому не нужны, в то время как рабочих рук очень даже не хватает. И ее приставили к настоящему станку, на котором настоящие детали подвергались электрозакалке. К концу первого дня у нее чуть не загорелся бак с маслом для охлаждения деталей. К концу второго ей объяснили, что, если она будет ждать, пока бак остынет, у всей смены «сгорят» премиальные. К концу первой недели оказалось, что цех, в который ее определили, работает по скользящему графику, и всю следующую неделю ей придется выходить в ночную смену.

Ночью в цеху народа почти не было. Она судорожно следила за тем, чтобы ни на полшага не отступить от технологического процесса, а то нажмет сейчас не ту кнопку, и все — брак, выход станка из строя, несчастный случай, а помочь-то и некому. Сонливости, которой она так боялась, не было и в помине. Ближе к полуночи к ней подошли двое парней, работающих в другом конце цеха, и сказали, что в отсутствие начальства надрываться вовсе незачем. Поведя рукой в сторону ящиков, накрытых газетой, с незамысловатой едой и пресловутой поллитровкой, они пригласили ее к столу, прямо в лоб заявив, что им очень не хватает теплого женского общества.

Она возмущенно отказалась. Хмыкнув, парни переглянулись — и до самого конца смены то и дело проходили мимо ее станка, обмениваясь громкими репликами о чванливости гнилой интеллигенции, которая настоящей жизни в глаза не видела, а туда же — строит из себя передовика производства. Она работала, не поднимая глаз и делая вид, что за шумом станка ничего не слышит.

Утром она шла к заводской проходной, чуть не плача от усталости, унижения и страха. Просто не выйти на работу она не могла — практику не засчитают. Попроситься в дневную смену — объяснять придется, почему. Зайти в этот огромный мрачный цех следующей ночью… От этой мысли мороз шел по коже.

Возле этой самой проходной она и столкнулась с ним — его тоже на этот завод на практику направили. Увидев знакомое лицо, он приветственно взмахнул рукой, затем вдруг нахмурился и быстро подошел к ней.

— У тебя что-то случилось?

— Нет-нет, просто спать хочется, — ответила она, стараясь изобразить непринужденную улыбку, — я с ночной смены возвращаюсь.

— Тебя в ночную смену поставили? — удивился он. — А что же ты не отказалась?

— Я не знала…. что можно отказаться, — выдавила она из себя.

— Неквалифицированных рабочих никто не имеет права ставить в ночную смену, — уверенно заявил он, и добавил, пристально вглядываясь ей в лицо: — У тебя точно ничего не случилось?

Она помотала головой, сглатывая слезы, и вдруг у нее вырвалось: — Там просто… очень страшно… ночью…

— А ну, пойдем, — решительно взяв ее под локоть, он потащил ее в сторону здания заводоуправления.

Там он спросил, где находится некто Николай Степанович, подвел ее к какой-то двери, усадил на стул в коридоре и вошел в ближайший кабинет — без стука.

Она понятия не имела, сколько просидела в этом коридоре — после бессонной ночи глаза слипались, голова туго соображала, и ей постоянно приходилось встряхиваться, чтобы не свалиться со стула. Наконец, он вышел и позвал ее в кабинет. У нее спросили фамилию и номер группы и тут же вручили направление в лабораторию технологического контроля. Там, на знакомых по институту приборах, она и проработала до конца практики.

Несколько раз он заглядывал к ней, спрашивал, как идут дела, не обижают ли студентку-практикантку, и провожал домой. Из чувства благодарности за помощь ей было неудобно отказываться, хотя она уже давно пришла в себя и даже внутренне посмеивалась — ночью, мол, и кошка саблезубым тигром покажется. Кроме того, честно призналась она себе, ей льстило внимание столь выдающейся на факультете личности.

По дороге они много разговаривали. Он вел себя безукоризненно — дружелюбно и внимательно; он не то, что каких-то вольностей, даже комплиментов себе не позволял. Он рассказал ей о своем детстве в маленьком городке, о том, что ему всегда хотелось получить высшее образование, да вот уровень подготовки на периферии не позволил — пришлось, как он выразился, заработать себе право продолжить учебу. Он и ее расспрашивал — о школьных годах, о семье, о друзьях — и выслушивал ее ответы с явным интересом. А ей летом, на каникулах так не хватало уже ставшей необходимой атмосферы дружеского понимания…

В сентябре жизнь, казалось, вернулась на круги своя. Она все также проводила почти все свободное время со своей группой — вот только времени этого становилось все меньше. Они все уже получили темы будущих дипломов, и к обычным занятиям добавилась подготовка к написанию дипломной работы. Сначала библиотека, где приходилось перелопачивать десятки источников для теоретической части, затем сбор фактического материла — куда только ни приходилось проситься для проведения нужных испытаний и исследований…

Когда они встречались на лекциях или в коридорах, он всегда приветливо здоровался с ней, шутливо интересовался, не погребли ли ее под своей тяжестью заботы выпускника, но никаких попыток к более тесному общению больше не предпринимал. Она даже расстроилась немного — как же, однако, быстро угас его интерес к незадачливой практикантке. Но уже приближался конец семестра, и она выбросила из головы мысли о ветрености особо ярких представителей противоположного пола.

После зимней сессии выяснилось, что ее — как лучшую студентку потока — выдвинули для произнесения ответной благодарственной речи во время торжественной церемонии вручения дипломов. Она пришла в ужас — выходить на трибуну и мямлить что-то под прицелом доброй сотни пар глаз? Да она и до трибуны не дойдет — споткнется и свалится где-нибудь по дороге, под дружный хохот присутствующих. Но до ответственного мероприятия было еще больше четырех месяцев, и она решила отложить свои страхи до тех пор, пока не будет написан диплом — чтобы было, за что благодарить потом.

Спустя дней десять, однако, он остановил ее в коридоре с вопросом: — Ты уже речь подготовила?

— Какую речь? — не поняла она.

— Для церемонии вручения дипломов, — напомнил ей он. — Нам вдвоем выступать придется, и нужно бы наши выступления скоординировать, чтобы мы друг друга не повторяли, а дополняли. Тебе первой слово дадут, так что я бы хотел…

— А ты откуда знаешь? — удивилась она.

— По установившимся правилам сначала нужно о процессе обучения говорить, а потом уже — об общественной жизни, — пояснил он, и, увидев, что она недоуменно захлопала глазами, спросил: — Ты хоть узнавала, на сколько минут тебе речь писать?

Она молча покачала головой. Он вздохнул и предложил ей встретиться через два дня в деканате, где можно будет ознакомиться с порядком проведения подобных мероприятий.

Просмотрев протоколы предыдущих выпусков, она впала в панику. Все студенческие выступления показались ей напыщенными и неискренними — не будет она ничего такого писать, особенно сейчас, когда голова совсем другим занята. Вот когда пройдет защита, и весь этот марафон окажется позади, настроение, надо надеяться, совсем другим будет — тогда и слова от души найдутся.

Он категорически с ней не согласился.

— Это не твое личное «Большое за все спасибо» будет, — решительно проговорил он. — Ты будешь выступать от имени всего потока, и речь твоя должна быть, как следует, продумана.

И, взяв дело в свои руки, он тут же набросал список вопросов, которые им следует затронуть в своем совместном выступлении, обвел кружочками пункты, о которых должна была говорить она, и составил примерный план их изложения.

— Через неделю встретимся — посмотрим, что у тебя получилось, — закончил он тоном, не допускающим возражений.

Ей, впрочем, и в голову не пришло возражать против ответственного поручения.

Она написала эту речь. По абзацу в день. Выдавливая из себя слова — и тут же вычеркивая их и мучаясь в поисках более теплых и душевных.

Просмотрев плод ее титанических усилий, он коротко произнес: «М-да» и взялся за ручку, покрывая аккуратно переписанный текст птичками, звездочками и стрелочками.

— Вот эти две фразы нужно поменять местами… Вот здесь нужно сделать более плавный переход к следующему абзацу… Вот с этими словами нужно обратиться лично к декану… А здесь неплохо бы вставить какое-нибудь яркое воспоминание… — объяснял по ходу он.

— Может, ты сам напишешь? — взмолилась она. — У тебя лучше получается. Заодно и посмотришь, чтобы моя речь твоей соответствовала…

— Нет уж! — отрезал он. — Насколько мне известно, ты общественной работой толком-то и не занималась — пора бы и поучиться. Если сделаешь так, как я сказал, все у тебя отлично выйдет. А чужую речь по бумажке читать…

— Да я выучу! — воскликнула она.

— Три дня тебе хватит? — Разговор был закончен.

Она выпросила у него неделю. И по прошествии этой недели вновь переписанный текст не вызвал у него практически никаких возражений. Буркнув что-то по поводу «ребяческой восторженности», он скрепил три листа ее речи скрепкой и, попросив ее написать сверху свою фамилию, небрежно бросил: — Оставляй, я сам твой текст в деканат занесу, вместе со своим.

— Зачем? — насторожилась она.

— Лучше, чтобы их там посмотрели, — ответил он, словно это само собой разумелось. — Сюрпризы ни им, ни нам не нужны. Да ты не волнуйся — я уверен, что одобрят, не в первый раз пишу. — Помолчав, он добавил: — У меня к тебе еще один вопрос есть.

— Да? — замерла она в недобром предчувствии.

— Выходи за меня замуж, — негромко проговорил он.

Ей показалось, что она ослышалась.

— Что?

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, — повторил он, все так же тихо, но отчетливо выговаривая слова.

— Почему? — вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать.

— Ты мне очень нравишься, — с готовностью отозвался он, — и мне кажется, что и я тебе не противен.

— Да ты же меня совсем не знаешь! — воскликнула она.

— Ну почему же не знаю, — загадочно усмехнулся он. — Я к тебе уже давно приглядываюсь.

Она нахмурилась. Это что еще за рыцарские романы во второй половине двадцатого века?

— Допустим, — медленно произнесла она, поджимая губы, — но мне как-то не случилось к тебе… приглядываться.

— Да ну? — весело удивился он. — А мне показалось, что мы с тобой летом отлично общий язык нашли.

— Да мы же и говорили всего пару раз, — растерялась она.

— Вот я и предлагаю — если ты не против, конечно — проводить тебя сегодня домой, — с готовностью подхватил он.

От неожиданности она согласилась.

С тех пор они встречались практически каждый день. Даже когда она оставалась дома, чтобы писать диплом, он подъезжал вечером, и они гуляли где-нибудь час-полтора. Говорил, в основном, он — запомнил, видимо, ее слова о том, что они друг друга совсем не знают. О прошлом своем, о родном городке, о семье он рассказывал мало — упомянул только, что у него есть еще двое младших братьев, и что родителям некогда было особое внимание ему уделять. Куда чаще делился он с ней своими планами на будущее. И звучали они впечатляюще.

Он уже точно знал, где будет работать — получив направление на учебу от завода, он должен был туда вернуться и отработать положенные три года. Но останавливаться на этом он не собирался. Так же, как и не собирался он бросать общественную работу — она дает возможность обзавестись полезными связями и открывает хорошие перспективы, как он выразился. В его словах звучала такая целеустремленность, что она даже позавидовала. Вот надо же — а она всегда сегодняшним днем живет: куда распределят, туда и пойдет работать, а там — как получится.

Не менее четко он представлял себе свое будущее на личном фронте.

— Я хочу, чтобы у меня была крепкая, надежная семья, — говорил он. — Я в лепешку расшибусь, чтобы она ни в чем не нуждалась, и мне только нужно, чтобы я всегда мог найти в ней понимание и поддержку.

— Господи, да ты о семье, как о производственном плане рассуждаешь, — пошутила она.

— А я, между прочим, уверен, — не принял он шутливого тона, — что жену, как работу, выбирают один раз в жизни. И сейчас, по-моему, самое время как с работой, так и семьей определяться — тебе не кажется?

Вот здесь он попал в самую точку. Последние года полтора мать ей тоже без конца твердила, что учеба заканчивается — пора о замужестве подумать. Она же понятия не имела, о чем ей, собственно, думать. Она ни разу в жизни не влюблялась, никогда ни с кем не встречалась. Ей никогда не хотелось выделиться среди других девчонок, блеснуть, чтобы ею восхищались. В компании своих друзей она всегда играла роль фона, без которого не обходится ни одно яркое представление, но на который никто не обращает внимания. Но ей были так дороги неожиданно возникшие в ее жизни теплые, доверительные отношения с ними, что ей даже в голову не приходило променять их на сумасшедшую, страстную увлеченность кем-нибудь одним. Да и не могла она себе позволить забыть обо всем на свете и бросить на мать все дела по дому.

Ее друзья, кстати, тоже, похоже, удивлялись его внезапному интересу к ней. Не раз она ловила их недоуменные взгляды, когда он поджидал ее после занятий. Но сама она, сколько ни пыталась, не могла найти в их регулярных встречах ничего романтически-возвышенного — обычные дружеские разговоры, к которым она так привыкла.

Однажды, прощаясь с ней у подъезда, он вдруг сказал: — Может, хоть на чашку чая пригласишь?

— Да я не знаю, — замялась она, — мне нужно ужин приготовить, мама скоро с работы придет.

— Я бы с удовольствием с ней познакомился, — широко улыбнулся он.

Она не нашлась, что возразить. В результате он остался на ужин, да и после него засиделся, беседуя большей частью с ее матерью.

Когда она вышла, чтобы проводить его, он вновь спросил: — Так выйдешь за меня замуж?

— Да не могу я так сразу, — промямлила она, расстроившись, что привычные, спокойные разговоры опять свернули в извилистое русло личных отношений. — Тут до защиты два месяца осталось, а у меня полработы всего написано… Мне подумать нужно…

— Ну, мысли работе не мешают, — пожал он плечами. — Но насчет подумать — это ты хорошо сказала. Я хочу, чтобы ты все, как следует, взвесила, потому что никаких разводов я в своей жизни не допущу.

— Хорошо, я подумаю. — Получив отсрочку, она вздохнула с облегчением.

— На раздумья у тебя есть месяц, — спокойно продолжил он. — Если за это время ни на что не решишься, значит, и говорить больше не о чем.

— Как месяц? — ахнула она. — Там же защита уже совсем на носу будет — когда же к свадьбе готовиться?

— Пусть тебя это не волнует. — У него дрогнули уголки губ. — Это будут мои заботы.

Через месяц она согласилась. Чему немало поспособствовала ее мать, которой он очень понравился.

— Серьезный парень, перспективный, — сказала она ей в первый же после знакомства с ним вечер, — понимает, что такое ответственность за семью. — Тогда-то она и рассказала ей историю исчезновения ее отца. — И видно, что глаз у него внимательный — вон сразу подметил, что дверь в комнату болтается, петли подтянуть нужно.

После чего ни дня не обходилось без ее замечаний, как не хватает в доме мужской руки.

Подача заявления и последующий месяц предсвадебного ожидания прошли для нее в каком-то угаре. Диплом писался и переписывался, его нужно было напечатать и переплести, сделать кучу фотографий-иллюстраций, подписать его у руководителя, подтвердить его соответствие государственным стандартам, а также нормам техники безопасности и охраны труда, подготовить плакаты для защиты…

И вдруг, как-то неожиданно все закончилось. Защита, торжественное вручение дипломов, на котором она, задыхаясь, отбарабанила свою речь, выпускной бал, и вот — на руках твердая красная книжечка, направление на место будущей работы и свадьба через неделю. И ничего не нужно делать.

За это время он успел не только подготовить свою дипломную работу, но и посетить все салоны молодоженов (оба их талона туда он забрал себе еще в день подачи заявления), найти им обоим кольца, выбрать себе костюм, а ей — платье, договориться о распределении не к себе на завод, а на аналогичный по профилю в ее городе и заказать отдельный кабинет в маленьком ресторане. «Большое гулянье нам не по карману, — сказал он ей, — так что ограничимся лишь узким семейным кругом».

Кольцо — толстое, массивное — ей очень не понравилось, но как-то неудобно было капризничать после того, как он все хлопоты взял на себя. С платьями тоже выбора особого не было — белое, длинное, фата ему под стать — да ей уже и все равно было, один ведь раз в жизни всего надевать. Свидетельницей у нее была одгруппница, конечно, но не из тех, с кем она ближе всех дружила — те сразу после получения диплома разъехались по распределению.

Так и оказалась она — почти одновременно — молодым специалистом и молодой женой; и пришлось ей сразу привыкать и к новым людям на работе и к присутствию мужчины в родном доме. Материально — с появлением еще двух работающих — им стало жить намного легче. Даже когда она ушла в декрет, заводская зарплата мужа позволяла им больше не трястись над каждой копейкой. Работал он много — как по профессиональной, так и по общественной линии — домой возвращался поздно, но хотя бы один выходной неизменно посвящал семье и благоустройству дома. Спустя четыре года мужа взяли на работу в министерство, и их очередь на жилье начала продвигаться гигантскими шагами — еще через год они переехали в отдельную двухкомнатную квартиру.

Все эти воспоминания, словно кадры старого любительского фильма, проплывали у нее в памяти, пока она с детьми убирала эту самую квартиру. Надо же — ведь со дня их свадьбы тоже десять лет прошло! Каждый год в этот день он не задерживался на работе и всегда приносил ей цветы, но никаких особенных торжеств никогда у них не было — ни в первую, ни в пятую, ни — как выяснилось — в десятую годовщину. Как повелось со свадьбы, они просто ужинали в узком семейном кругу. Дольше обычного, правда — он всегда рассказывал детям одну и ту же историю о том, как папа с мамой познакомились во время учебы, как замечательно мама училась, а папа занимался спортом, как они решили пожениться только тогда, когда учеба подошла к концу, и какая поэтому прекрасная жизнь у них всех сложилась.

Ей эта история казалась ничуть не более романтической, чем то, что на самом деле произошло между ними, но, слушая мужа, она только кивала и улыбалась. Детей нужно воспитывать на правильных примерах, и если он переставлял акценты, опуская одни подробности и подчеркивая другие, она не возражала. В присутствии детей она вообще редко ему возражала — авторитет отца для них всегда должен был оставаться незыблемым.

К тому времени как он вернулся с рынка, они уже почти закончили уборку. Они быстро пообедали и отправились в зоопарк.

Там она охотно вернулась к привычной роли необходимого, но незаметного заднего плана. Она даже чуть отстала от них, и дети этого даже не заметили — все их внимание было приковано к отцу. Переходя с ними от клетки к клетке, он останавливался у каждой и рассказывал детям об особенностях жизни каждого животного в дикой природе — прививая им по ходу дела основы знаний биологии и географии. Она посмеивалась про себя — вот почему он вчера так долго над энциклопедией сидел! В первую очередь, дети побежали к обезьянам — узнав однажды, что те являются их далекими предками, они всякий раз пытались найти в них сходство с кем-то из знакомых — тех, кто им не нравился.

После обезьян, они, следуя указательным стрелкам, пошли к хищникам, медведям, слонам, всевозможным парнокопытным… Жирафов им увидеть не удалось — становилось уже холодно, и тех укрыли в зимние помещения. У рептилий они задержались совсем не долго — у дочки они вызывали настоящий ужас, и после прошлого посещения террариума она еще несколько дней спрашивала у матери, не сможет ли какая-нибудь змея проскользнуть через щелочку на волю.

— Ну что, — сказал, наконец, муж, — теперь к птицам и домой.

— Уже домой? — разочаровано спросила дочка.

— Да, пора уже закругляться, — ответил ей муж, — маме еще нужно у вас уроки проверить.

Дети надулись.

— У меня все в школе проверили, — буркнул сын.

— А у меня даже ни одной буквочки не исправили, — похвасталась дочка.

— Вот и мама хочет на ваши успехи посмотреть, — непререкаемым тоном продолжил муж. — И если вы действительно хорошо с уроками справились, — он сделал многообещающую паузу, — тогда мы завтра пойдем в сад погулять.

Та, которую позже назвали Мариной, от неожиданности даже остановилась. Нет-нет, они совсем нередко отправлялись на прогулку всей семьей, но чтобы два дня подряд?

— Все вместе? — просияла дочка.

Муж кивнул.

— Папа, а можно мы вместо птиц к медведям вернемся? — спросил вдруг сын.

— Что это тебя к ним потянуло? — усмехнулся муж.

— Мне кажется, медведи сильнее всех, — задумчиво ответил сын. Похоже, разговоры о страхе и уважении засели у него в голове крепче, чем ей бы хотелось.

— А вот и нет! — тут же принялась спорить дочка. — Тигры еще сильнее.

— На самом деле, — вмешался муж, — медведь опаснее тигра — он и бегает быстро, и по деревьям лазает, и воды не боится.

— Тигры все равно сильнее! — заупрямилась дочка. — Мама, правда, что тигры сильнее?

— В самом деле, — повернулся к той, которую позже назвали Мариной, муж, — что-то наша мама совсем притихла. Что же она нам скажет — кто самый страшный зверь в природе?

— Не знаю, — нерешительно ответила она, озадаченная внезапным интересом к ее точке зрения. — Мне их всех как-то жалко. Невесело им, наверно, в этих клетках.

Дети притихли, растерянно переглядываясь.

Прищурившись, муж внимательно посмотрел на нее.

— Но ведь здесь на них никто не может напасть, их кормят, заботятся о них, на зиму в теплые помещения переводят. Об этом ведь тоже нельзя забывать, правда? — объяснил он детям, но ей показалось, что слова его обращены к ней. — И потом — если бы не было зоопарков, где бы мы могли понаблюдать за дикими животными, вот так — совсем близко?

— А «В мире животных» на что? — спросила она.

— Нет, мама, — уверенно возразил ей сын, — по телевизору это совсем не то.

Она согласно кивнула, больше не споря. Тихий внутренний голос резко напомнил ей, что неразумно привлекать внимание детей к ограничению свободы в преддверии проверки уроков.

Важное воспитательное мероприятие прошло вечером успешно и не заняло много времени. Учителя на продленке дело свое знали и относились к нему со всей присущей воспитателям подрастающего поколения серьезностью. И на следующий день, сразу после завтрака они отправились в сад.

Попасть туда можно было далеко не всегда, что придавало прогулкам вдоль бесконечных рядов яблонь особую привлекательность. Центральные ворота вообще открывались исключительно для грузовых машин и присланных на уборку урожая отрядов работников всевозможных предприятий. На сбор фруктов люди всегда соглашались охотно — целый день на свежем воздухе, и домой можно килограмм яблок с собой вынести, самых отборных, конечно. Местные жители не могли мириться с тем вопиющим фактом, что лучшая часть растущего рядом с их домами богатства достается пришлым чужакам, и, не успевали сторожа заделать одну дырку в заборе, как в нем появлялось три новых. Остаток же собранных даров природы машины вывозили почему-то не прямо в магазин, а в хранилища, где те днями, если не неделями, ожидали учета и контроля, после чего попадали в торговую сеть уже изрядно усохшими.

Но сейчас урожай был уже снят, и сторожа смотрели на незаконное проникновение на охраняемую территорию сквозь пальцы. Для детей эти осенние прогулки по саду были чем-то вроде охоты за сокровищами. Они носились по саду в поисках завалявшегося где-то в траве спелого, краснобокого яблочка и вечером долго спорили, кто оказался победителем в соревновании: тот, кто нашел первое яблоко, или тот, кто нашел их больше.

Муж поддерживал в них дух состязания, говоря, что острый глаз и расторопность приносят в жизни только пользу. Тихий внутренний голос уговаривал ту, которую позже назвали Мариной, что дети совершают хороший поступок, подбирая с земли свежие фрукты, которые иначе пропадут без пользы, и заслуживают награды за него.

Едва они углубились в сад, дети разбежались в разные стороны, а та, которую позже назвали Мариной, с мужем некоторое время шли неторопливо по влажной земле, молча наслаждаясь свежим воздухом и тишиной.

— Ты знаешь, я давно хотел тебе сказать… — вдруг заговорил муж.

Она вопросительно глянула на него.

— Я ведь не сентиментальный человек, — продолжил он, заложив руки за спину и глядя прямо перед собой, — но мне кажется, что у нас с тобой хорошо жизнь сложилась.

— О чем это ты? — удивилась она. Душевные разговоры у них как-то не случались. Не то, чтобы кто-то против был — просто не случались.

— Да обо всем, — ответил он. — Сама посмотри — в люди выбились, дети хорошие, послушные подрастают, в доме достаток, уют, порядок… Каждый день дела-дела, оглянуться некогда, а вот провели два дня все вместе — и сразу понятно, зачем вся эта круговерть.

Она молча взяла его под руку и прижалась к ней.

— Я ведь все это ради вас делаю, — продолжил он, положив ладонь ей на руку. — Я ради вас на все готов. И работать сверхурочно, и по первому вызову в выходные срываться…

— Да я знаю, знаю, — успокаивающе пробормотала она.

— Вот за это я тебе и благодарен, — кивнул он. — За то, что умеешь главное в жизни видеть. И ценить. За то, что после любой работы я всегда могу домой вернуться и душой отдохнуть.

Она молчала, не зная, что сказать.

— Красивых слов говорить я так и не научился, — вновь заговорил он после короткой паузы. — Но не в них ведь дело, правда? Ты ведь и без них всегда знаешь, в чем для меня смысл жизни заключается. И в твоей жизни все хорошо, правда? Тебе тоже не на что жаловаться, да?

— Конечно, — тихо ответила она, уткнувшись лбом ему в плечо.

На душе у нее сделалось необыкновенно хорошо. Господи, да на что же ей жаловаться-то? Жизнь у нее спокойная, размеренная — без сумасшедших взлетов, конечно, но зато нет в ней и криков с руганью, скандалов безобразных. Дети замечательные — живые, послушные, отзывчивые; муж хоть строгий и сдержанный, но зато души в ней не чает — сейчас она особо остро это чувствовала. А через неделю ее ждет встреча со старыми друзьями, на которой сможет она и студенческие, беззаботные годы вспомнить, и посмотреть, как остальные в жизни устроились, и своим тихим счастьем похвастаться.

Даже не неделя осталась — всего-то пять рабочих дней. А на работе время всегда летит так, что и заметить не успеешь.

В понедельник ее вызвал к себе руководитель лаборатории.

Глава 5. Здоровый образ жизни

Известие о скором прибавлении в семействе произвело на моего ангела сильное впечатление.

Именно такое, которого я опасалась.

Потому-то я и не стала ничего ему рассказывать, когда у меня появились первые подозрения. Решила подождать, пока врач их подтвердит. Если уж переживать землетрясение с цунами, то хоть не безосновательно. Молчать целый месяц мне было очень непросто — меня так и распирало желание поделиться хоть с кем-то великой новостью — но я справилась. К счастью, мой ангел так ничего и не заметил, поскольку его понимание расширения нашей семьи, как выяснилось, касалось, прежде всего, машины, в грандиозном деле приобретения которой он увяз по самые уши.

Каждый вечер я выслушивала его стенания о том, что у него глаза разбегаются, невнятные бормотания о лошадиных силах, объеме двигателя и типах кузова и, наконец, бесконечные гимны выбранной модели — и посмеивалась про себя. В его монологах я даже односложными междометиями участия не принимала — все равно я в машинах ничего не понимаю, вот заговорил бы он о цвете — тогда другое дело! Да и потом — в последнее время мне было намного интереснее Галю послушать.

Так и общались мы с ним последний месяц: он — о своем, я — тоже, и все довольны. Мы, даже направляясь куда-нибудь вдвоем, словно по отдельности существовали. У меня самой сомнений в отношении моего состояния уже практически не было, и я вдруг заметила, что хожу, поворачиваюсь, сажусь — вообще, двигаюсь — как-то иначе. Раньше я словно водителем в своем собственном теле была — таком привычном и безответно послушном, что мне даже в голову не приходило задуматься о том, чтобы поберечь его на крутых виражах и ухабах…

Тьфу ты, как он меня заразил — и я уже на автомобильную лексику перешла! Ну и ладно, хорошее сравнение. Сейчас же рядом со мной как будто пассажир появился — хрупкий такой, нежный, как принцесса на горошине — и я вдруг поймала себя на том, что внимательно всякие ямки обхожу, и на подъемах и спусках перемещаюсь крайне осторожно, чтобы не поскользнуться. И постоянно прислушиваюсь к своим ощущениям. Смешно, конечно, было уже в то время ожидать каких-то ощутимых перемен, но я ждала. И, разумеется, ничего не чувствовала.

Кроме бесконечного расположения ко всему окружающему миру.

Даже наша бабуля, похоже, уловила ту волну благодушия, которая волнами катилась от меня во все стороны. Она все реже попадалась мне на глаза, а если и случалось встретиться, бросала на меня довольный взгляд и сдержанно кивала — видно, начали мы соответствовать ее пониманию тихой и спокойной жизни. А однажды она и вовсе с благородной стороны мне открылась — оказалось, что кто-то из соседей донес на наши неурядицы, к ней явился работник социальной службы с предложением защитить ее права в суде, в ответ на что она решительно отказалась давать ход всякой клевете.

В тот вечер я опять возвращалась домой одна — мой ангел дождался, наконец, великого момента покупки машины. Ближе к концу рабочего дня он позвонил мне, чтобы предупредить, что застрял с ее оформлением — и, похоже, надолго — и я решила подождать с ужином до его возвращения. Неторопливо выходя из лифта, я вдруг увидела нашу бабушку, закрывающую за собой дверь на лестницу. Одной рукой — второй она, всхлипывая, утирала слезы.

— Варвара Степановна, что случилось? — бросилась я к ней.

Она молча затрясла головой, обходя меня и направляясь к своей квартире.

— Неужели мы снова Вас чем-то обидели? — расстроено спросила я ей вслед.

Она резко повернулась и бросила на меня затравленный взгляд.

— Нет-нет, деточка, — быстро проговорила она, шмыгая носом, — на вас я никаких обид не держу. Да я ведь и раньше только хотела подсказать вам, как у нас тут жизнь устроена. Чтобы вы побыстрее освоились.

— А кто же Вас тогда огорчил? — снова спросила я, улыбнувшись против воли — настолько отличались ее слова от обычных едких замечаний.

— В жизни я не думала, — запричитала она, сглатывая свежий прилив слез, — что старые знакомцы такую свинью мне подсунут! По судам меня против вас таскать — дожилась на старости лет до позора!

— Против нас? — растерялась я. — Да за что?

— Вот и я этой, из собеса, сказала, что не за что! — нервно закивала она головой. — Я ей так и сказала, что напраслину кто-то возвел, да еще и анонимно, а я к вам никаких претензий не имею — душа в душу живем! Сейчас вот и к Озимовым наверх ходила, и к Сидельцевым внизу — никто не признался. Еще и посмеялись надо мной — надо, мол, пользоваться, раз уж государство за меня горой встало…

Она уже совсем не на шутку расстроилась, и мне пришлось завести ее к себе домой, чтобы чаем напоить и хоть как-то успокоить. За чаем мы разговорились. Она уже давно жила одна — муж умер, сын уехал, как только подвернулась возможность поработать заграницей, и так и осел там: женился, дети появились, если и навещал ее один раз в несколько лет, и то хорошо.

Я вдруг вспомнила, как точно также проводила в одиночестве почти все свои вечера — еще до того, как узнала о своем ангеле. Тоскливо мне нечасто было, но все же — насколько лучше стала моя жизнь, когда он материализовался. Я уверила ее, что все это дело выеденного яйца не стоит, и что горевать ей совершенно незачем — не в глухом лесу все же живет, а среди людей, вот и мы ей всегда поможем, если нужно будет, и на чай к нам в любой день зайти можно, если поговорить с кем-нибудь захочется…

— Ох, спасибо тебе, деточка, — окончательно расчувствовалась она, — и прости меня, старую, если что не так… Я-то с первого взгляда увидела, что вы — люди порядочные: и ты такая приветливая, и муж у тебя заботливый…

Я поняла, что, раз уж она на «ты» перешла, то уже прочно перевела нас с ангелом в категорию добрых соседей. Вот говорила же я ему, что со временем все образуется!

Одним словом, когда он вернулся, я как раз провожала нашу старушку к ее двери, снова и снова повторяя ей, что мы всегда рядом и готовы помочь.

Он, конечно, удивился. Но я не стала сразу рассказывать ему, что мне удалось, наконец, установить добрососедские отношения в нашем новом доме. Во-первых, я видела, как ему не терпится похвастаться результатами своего дня. Во-вторых, мне не хотелось, чтобы все величие достигнутой мной победы осталось незамеченным на фоне его восторгов по поводу машины. В-третьих, я пообещала бабушке, что помогать ей будем мы — а к этой мысли моего ангела явно нужно было подготовить.

Именно поэтому я отложила этот разговор до следующего дня, а пока отправилась с ним знакомиться с его приобретением. Машина мне понравилась — она оказалась небольшой, даже с виду юркой, и очень уютной внутри. Она напомнила мне задиристого щенка, припавшего носом к земле и умильно поглядывающего на тебя снизу вверх. На переднем сидении мне сразу же захотелось сесть бочком и ноги под себя подтянуть…

Еще больше мне понравилась поездка на работу на следующее утро. Мало того, что я смогла собраться спокойно и даже с ленцой — мой ангел вышел раньше, чтобы машину прогреть — так и потом двадцать минут, развалившись в теплом салоне, ни в какое сравнение с нашей обычной тряской в метро и маршрутках не шли. Я бы не прочь и подольше ехать… Сначала, честно говоря, я побаивалась, но этот невыносимый ангел и за рулем оказался, как в своей тарелке. Так же, как и на коньках. И в реке. И в морском бое с Олежкой в бассейне. И вообще во всем, что он делал!

Рассердиться мне не удалось — уж больно уютно было.

К нашей старушке он вернулся сам — по дороге домой. С таким видом, словно не вчера, а сто лет назад впервые за руль сел — небрежно держась за него одной рукой, второй в это время поправляя зеркало заднего обзора и повернувшись при этом ко мне. А я только расслабилась, намереваясь после рабочего дня хоть двадцать минут насладиться мягким креслом. Пришлось одернуть его, чтобы от дороги не отвлекался — отец всегда говорил, что управление автомобилем требует неукоснительного внимания, поэтому мне за рулем делать нечего.

Всю историю я рассказала ему вечером, после ужина в качестве дополнительной защитной меры. И сработало! Он не только согласился со мной, что одинокому человеку трудно живется (еще бы — самому три года не с кем и словом перекинуться было, пока я его в нормальную жизнь не вытащила!), но и охотно закивал, когда я робко предложила ему помочь бабушке (ведь с машиной-то за покупками ездить — вообще нечего делать!). А под конец, когда я упомянула, что единственный близкий ей человек Бог знает, где находится, даже нахмурился — вспомнил, наверное, как нам тяжело было вдалеке друг от друга, когда его начальство на разбирательства вызывало.

По-моему, он даже вспомнил, из-за чего его вызывали — я вообще в последнее время заметила, что к работе он стал относиться намного серьезнее. Вот и на следующий день он все утро меня подгонял, чтобы быстрее собиралась, и возле офиса высадил меня и сразу же уехал — без всяких там глупостей на прощание, хотя мы и чуть раньше приехали. Меня это, не скрою, более чем устроило. После обеда я должна была идти к врачу, о чем, разумеется, не имела ни малейшего желания сообщать ему — чтобы паника раньше времени не началась. К концу рабочего дня вернусь — он ничего и не узнает. До вечера. Главное — уходить уверенно, чтобы Тоша подумал, что он в курсе…

После посещения врача я поняла, что ни на какую работу не вернусь. Все равно сейчас от меня толку никакого не будет — я ни о чем думать не могу, кроме как… У меня опять перехватило дыхание. Я бы с Галей сейчас поговорила, или со Светкой, но не на работе же! И потом — я просто обязана ему первому сообщить! А затем, когда мне удастся его реанимировать, можно и всем остальным… Вот и родители на выходные пригласили…

Махнув рукой на все последствия, я поехала домой. Подумаешь — одним шквальным порывом больше! У меня для него в ответ смерч имеется. Звонить ему я не стала — он все-таки на работе, еще додумается все бросить и за мной примчаться. А так — подъедет, как обычно, после работы, узнает, что я ушла (мало ли — вдруг у меня голова разболелась!), и поедет себе спокойно домой. Главное — чтобы спокойно, в свете предстоящего потрясения.

Когда он вечером ворвался в дом, я сразу поняла, как с моей стороны глупо было даже думать о каком бы то ни было покое — рядом с этим… ненормальным… психом. Я сидела на кухне, нежась в ощущении пришедшего ко мне удивительного чуда, когда на меня надвинулось нечто такое, рядом с чем мой тщательно подготовленный смерч показался мне летним сквознячком. Ну, почему, спрашивается, почему он неделями мне на работу не звонил — и именно сегодня я ему вдруг срочно понадобилась? И Тоша, конечно, тут же все ему и выболтал. А я еще и телефон забыла после врача включить — а кто бы, скажите на милость, на моем месте об этом не забыл?

Пришлось сразу признаваться, что я ходила к врачу — я поняла, что любые подготовительные мероприятия приведут только к тому, что он меня сейчас опять начнет из-за стола выдергивать и трясти, как грушу. Что, согласитесь, было бы совсем некстати.

И опять самое простое решение оказалось самым результативным. Удалось мне таки вызвать этот смерч — только он на меня-то и налетел. Трясти он меня на этот раз не стал, но в плечи вцепился так, словно — если бы я действительно упала — в этом моя вина была. Ну, разумеется, я должна была в его отсутствие где-нибудь свалиться! И все кости себе переломать! И домой меня на «Скорой» доставили. И к стулу привязали, чтобы я своего единственного спасителя в безопасной неподвижности дожидалась.

Ах, ему моих слов недостаточно, что я себя отлично чувствую! Ну, понятно, откуда же мне, бестолковой, знать. Нас же мнение специалиста интересует. Вот и хорошо, что я ему раньше ничего не сказала — пусть теперь только попробует заикнуться, что такого быть не может!

Без дальнейших проволочек (я хотела его подготовить!), я сообщила ему, что у нас будет ребенок.

Вот есть все же справедливость на белом свете! И насколько все-таки права была Марина, когда говорила, что абсолютно уверена в моей силе и твердости! Отскочив от меня, словно от непоколебимой стены, ураган обрушился — наконец-то — на него, стукнув его, как положено, сорванной где-то крышей прямо по голове. Со всей силой разгулявшейся стихии. Он плюхнулся на стол и, не отпустив моих плеч, уставился на меня с подходящим контуженному выражением — но опять сверху вниз.

Вот не будет этого! Я встала. Так лучше — так он смотрит на меня снизу вверх и за плечи мои держится… только для того, чтобы окончательно не свалиться. А я буду снисходительно и терпеливо дожидаться, пока он в себя придет…

— Еще раз, — помотал он головой, слишком быстро придя в себя.

— У нас будет ребенок, — повторила я.

— Ты уверена? — спросил он с каким-то странным выражением.

— Тебя, по-моему, мнение врача интересовало, а не мое, — сухо заметила я.

— И тебе врач об этом сказал? — продолжал допытываться он. — Ты точно помнишь, что тебе врач сказал?

Мне очень захотелось, чтобы ураган сорвал где-то там не одну, а две крыши, с интервалом где-то в пять минут, и чтобы сейчас эта вторая крыша, согласно закону земного тяготения…

— Дай-ка подумать… — Я старательно нахмурилась. — С работы я сегодня точно раньше ушла… По-моему, для того, чтобы в поликлинику сходить… Да-да, определенно, там какие-то люди в белых халатах ходили! И с одним из них я говорила… Мне кажется, что довольно долго… Мне, правда, трудно было сосредоточиться, меня больше отключенный телефон волновал… И, вроде, он что-то такое упомянул… Возможно, я не придала большого значения его словам, поскольку сама уже давно об этом догадывалась…

— Что значит — давно? — заорал, как и следовало ожидать, он.

Я небрежно пожала плечами, сбросив с них заодно его руки.

— И мне… ни полслова… — выдавил он из себя.

Слава Богу! Сцена вернулась именно к тому сценарию, который я себе и представляла.

— Чтобы ты мне на месяц раньше эту истерику закатил? — перешла я в заранее продуманное нападение.

— На месяц? — снова задохнулся он, и вдруг схватил меня за талию и начал медленно поворачивать меня то вправо, то влево, старательно разглядывая меня в профиль.

— Ну, и что ты там увидел? — насмешливо спросила я.

— Ничего! — на лице у него появилось такое обиженное разочарование, что я расхохоталась.

— Хотела бы я знать, что ты хочешь увидеть в семь недель? — спросила я, утирая слезы.

— А когда? — выдохнул он с жарким любопытством.

— Ну, наверно, еще с десяток подождать придется, — неуверенно предположила я.

— Да? — Он вздохнул. — Ну, ладно…, - и затем притянул меня к себе, прижавшись щекой к моему животу и напряженно прислушиваясь к чему-то.

— И для этого еще рано, — усмехнулась я, обхватив руками его голову и еще крепче прижимая ее к себе.

В этот момент в животе у меня заурчало.

Его словно током подбросило — и на лице вновь замаячила тяжелая грозовая туча. Господи, а сейчас что такое?

— Ты когда в последний раз ела? — прорычал он.

— Утром, по-моему, — честно ответила и в очередной раз пожалела об этом.

— Как утром? — заорал он. — Как утром?! Ты должна принимать пищу каждые несколько часов, понемногу — мне Тоша рассказывал…

— Тебе Тоша рассказывал? — фыркнула, не выдержав, я. — А может, я лучше Галю послушаю? Или Светку? Или, еще лучше, врача? Может, я сама у них выясню, какую мне жизнь теперь вести?

— Света уже ничего не помнит, — безапелляционно заявил он. — А Гале самой постоянно напоминать приходится о режиме — мне Тоша расска… Неважно. А вот насчет врача — это ты правильно сказала. В следующий раз вместе пойдем.

— Что? — Я попыталась отстраниться. — Ты, что, опять каждый мой шаг собрался контролировать?

— Татьяна… — Он повернул голову и глянул на меня — снизу вверх, но с таким неистовым выражением, что ему даже нависать надо мной не потребовалось, чтобы я замерла.

— Ты же знаешь, — тихо и напряженно проговорил он, — что важнее тебя у меня ничего на земле нет. И не на земле тоже, — добавил он, смешно дернув носом. — Без тебя у меня здесь жизни нет. И не было — так, только одна работа. В тебе — смысл… всего этого, — он неопределенно повел вокруг себя рукой. — А теперь у меня два смысла жизни есть, — вдруг завопил он торжествующе, вскочив и притянув меня к себе, — две цели, две причины, два источника сил! И все они — в тебе, — тихо пробормотал он куда-то мне в волосы.

Уткнувшись носом ему в грудь, я не знала, что сказать. Такого я еще ни разу не слышала! Он говорил мне много красивых слов, сумасшедших слов, слов, от которых у меня конечности отнимались — особенно, когда в первый раз из своих заоблачных высот вернулся, и после свадьбы, и когда мы в первый раз после нее помирились, и после Нового Года, но такого… Что прикажете отвечать на простое и неприхотливое заявление, что в тебе скрыт смысл всей его жизни? Только и остается, что лицом к груди прижаться, чтобы не оторвал, чтобы не увидел, как оно горит — от смущения и удовольствия, и главное — чтобы не переставал говорить…

— Вот поэтому, — вновь послышался у меня над головой его голос, и по изменившемуся тону я поняла, что он сейчас продолжит говорить не совсем то, что мне и дальше хотелось бы слышать, — я очень прошу тебя — не злись, если я о чем-то буду тебе напоминать. Не злись, если я постоянно буду у тебя спрашивать, как ты себя чувствуешь. Не злись, если тебе покажется, что я слишком сильно тебя опекаю. Договорились?

Я неопределенно мотнула головой. Если бы речь шла о том, чтобы с ним не ругаться — тогда еще куда ни шло, но не злиться — это, знаете ли, просто нечестно. Сам-то даже и не заикнулся о том, что не будет больше на меня орать. И пусть даже и не думает потом меня к стенке припереть — когда голова у тебя плотно прижата к чьей-то грудной клетке, очень трудно утвердительный кивок от отрицательного рывка отличить.

К сожалению, то ли он мысли мои услышал (то-то ухом к голове изо всех сил прижался!), то ли уже успел изучить меня… немножко, но в голосе у него вдруг появилось безотказно действующее на меня мурлыканье.

— И самое главное, — вкрадчиво проворковал он мне на ухо, — я тебя прошу, я тебя просто умоляю… на коленях, — он придвинул ногой стул и стал-таки, подлец, на него на колени, не опустившись ни на миллиметр, — ничего больше от меня не скрывать. Я и так с ума схожу, когда не знаю, что с тобой происходит. И никуда больше сама не ходи, и телефон не отключай… — Похоже, он решил выжать из ситуации все, что только можно. — Обещаешь?

— Угу, — пробормотала я, зная, что наступит день, когда я прокляну себя за этот короткий звук. Но иначе список его требований мог оказаться куда длиннее…

Ужин он приготовил сам, велев мне не подниматься со стула. Во время подготовки к трапезе он несколько раз поинтересовался, не хочется ли мне чего-нибудь особенного. После нее он — «Без разговоров!» — отправил меня в ванную умываться, сказав, что посуду сам пока вымоет. После чего он чуть было не потащил меня спать — в девять часов! — заявив, что поскольку я сегодня полдня на ногах провела, мне срочно требуется восстановить силы. Я возмутилась, что еще не так давно куда больше времени на ногах — по дороге на работу и с нее — проводила, и в конечном итоге мы отправились смотреть телевизор. Если это можно так назвать. Он беспрестанно щелкал пультом, перескакивая с одного фильма на другой и заявляя при этом, что сцены жестокости и насилия мне сейчас противопоказаны. И перед сном еще каждые десять минут спрашивал, достаточно ли мне удобно…

У меня появилось ощущение, что на моем горизонте появились смутные облачка осложнений.

К концу недели они превратились в темные, мрачные тучи.

Разумеется, первыми в списке посвященных — после моего ангела — стояли родители. Но я как чувствовала — решила отложить оглашение великой новости до выходных. Все равно нас пригласили отмечать покупку машины — вот сразу и отпразднуем… дважды.

Вот так и вышло, что на следующий день я не удержалась — похвасталась Гале. Уж с кем с кем, а с ней мне было очень полезно сейчас поговорить, да и она уже с интересом начала на меня поглядывать, когда я у нее все подробности ее новой жизни дотошно выспрашивала. Галя разулыбалась, глаза у нее повлажнели, и она тут же пообещала мне поделиться всем-всем своим опытом. Прямо сегодня. Во время обеденного перерыва.

Как выяснилось, хвасталась в тот день не я одна. За обедом Галя первым делом показала мне, чего следует избегать в меню. Тоша с подчеркнутым удивлением вскинул бровь.

— А мы с Татьяной теперь в одной лодке, — рассмеялась Галя. — Так что молись, чтобы Анатолий хоть изредка на обед успевал: отныне у нас — свои разговоры, у вас — свои.

Тоша сделал большие, круглые глаза и принялся поздравлять меня с таким воодушевлением, что я сразу поняла, что он не впервые об этом слышит. Это же надо — вместо того, чтобы на работу ехать, этот несносный сторонник искренности и открытости решил начать день с того, чтобы поболтать о нашей личной жизни с первым, кто ему по дороге встретился. А еще говорят, что женщины сплетничать любят!

За неимением собеседника Тоша внимательно прислушивался к нашему с Галей разговору. Очень внимательно. Зачем — я поняла, когда вечером мой ангел пристал ко мне с расспросами о рекомендациях врача. Отвечать ему мне пока еще почти нечего было — он вытащил из кармана какой-то листик и уставился на него, хмурясь и жуя губами.

— Это еще что такое? — подозрительно спросила я.

— Это — советы Галиного врача, — ответил он, пробегая в двадцатый, наверное, раз глазами то, что было там написано. — Мне Тоша все подробно записал, и я не понимаю…

— Ах, он тебе подробно записал! — фыркнула я. — Да он просто законспектировал то, о чем Галя сегодня говорила. И поверь мне — я там тоже была, и поняла ее слова ничуть не хуже Тоши.

— Нет-нет, — замотал головой он, — что-то здесь не так. Врачи ведь тоже разные бывают — внимательные и не очень… Ладно, я попробую проконсультироваться…

— Без меня, — отрезала я, даже не подозревая, как скоро у него появится поддержка. — У меня врач — хороший и, судя по возрасту, опытный. Когда я вчера в очереди сидела, к ней двое приходили — из тех, кого она вела — с цветами и благодарностью.

Встретив его скептический взгляд, я поняла, что мне не удалось окончательно убедить его. Ну, понятно — он же и в гинекологии с акушерством лучше меня разбирается! Ну и пусть ищет, с кем бы еще посоветоваться — и пусть его там заодно и осматривают.

На следующий день мы убирали… в смысле, он убирал, а мне было велено работу у него поэтапно принимать, чтобы он что-нибудь не пропустил. Я бы с удовольствием хоть какую-то недоделку нашла, но он, видимо, сосредоточил все усилия на том, чтобы лишить меня и морального удовольствия. Затем мы поехали в магазин — истомившись тягостным бездельем, я зашла перед выходом к бабушке, чтобы спросить, не нужно ли и ей там что-нибудь. Оказалось, что очень даже нужно. Я попросила моего ангела вызвать пока лифт и быстро записала все, о чем она просила, предложив ей всякий раз, отправляясь в магазин, и ей покупки делать.

— А муж-то твой, деточка, возражать не будет? — заморгав, робко спросила она.

— Ну что Вы, Варвара Степановна, — нежно улыбнувшись, громко ответила я, — он всегда всем с огромным удовольствием помогает. У него натура такая — отзывчивая.

Он не разговаривал со мной до самого позднего вечера. Уткнулся в компьютер и сделал вид, что оглох — как в те дни, когда с головой нырял в автомобильные сайты. Ну и слаба Богу — я хоть почитала спокойно.

В воскресенье мы, как и обещали, поехали к родителям — машину демонстрировать. Мой ангел, похоже, проникся серьезностью предстоящей задачи (не хватало нам еще задеть кого-то и предстать перед глазами отца с царапинами на каком-нибудь крыле!) — за рулем он вел себя на удивление внимательно. Мне даже ни разу не пришлось напоминать ему, чтобы за дорогой следил — мы ни одну, даже самую крохотную ямку не поймали. Я расслабилась — вот удалось наконец-то подольше в тепле и уюте покататься! — и начала прикидывать, как бы сообщить им вторую, не менее важную новость.

Когда мы уже подъезжали, мой ангел спросил: — Сразу расскажем?

— Нет, я сама, — быстро ответила я. — Когда момент подходящий возникнет.

Долго ждать мне не пришлось. Быстро осмотрев машину (отец ее уже видел и матери, судя по всему, уже все подробности доложил), мы по традиции отправились за стол. От вина я сразу же отказалась — решительно и однозначно — и мать бросила на меня острый взгляд. Чтобы отвлечь ее внимание, я принялась накладывать себе закуски — мы почти не завтракали, и аппетит у меня разыгрался не на шутку.

— Татьяна, у тебя на горячее-то место останется? — пошутила мать.

— Останется, останется, — ответила я, с нетерпением берясь за вилку. — И на сладкое тоже.

Вначале, разумеется, разговор зашел о машинах — с одной стороны, о том облегчении в жизни, которое они приносят; с другой — обо всех тонкостях и нюансах их правильного содержания. Мой ангел охотно отвечал на вопросы отца и внимательно прислушивался к его советам, но совсем без того энтузиазма, которого я от него ожидала еще пару дней назад. Время от времени он бросал на меня вопросительные взгляды, и я всякий раз коротко качала головой. Об этом я рассказывать буду — хватит того, что он с женитьбой впереди меня выскочил!

Под горячее отец ударился в воспоминания — и пошла сравнительная характеристика всех тех машин, которые у него когда-либо были. Я почему-то закончила кушать первой и, задумчиво поглядывая на блюдо с мясом и картошкой, подумала с легким раздражением: «Вот когда не надо было, они только о моей жизни и говорили, а теперь — нате вам: машины, машины и еще раз машины, и ни о чем другом слова не вставишь!».

Словно уловив мое настроение, мать вдруг отодвинула свою тарелку и сказала: — А ну, пошли, Татьяна — на кухне поможешь. А вы доедайте, доедайте, — бросила она моему тут же вскинувшемуся ангелу и замолкшему на полуслове отцу, — вас никто не гонит.

На кухне, составляя грязные тарелки в мойку, она небрежно бросила мне: — Ну, так что там новенького в жизни?

Я тряхнула головой — более подходящего момента мне, пожалуй, не дождаться — и прямо выложила ей, что жду ребенка.

Она замерла на мгновенье, затем повернулась спиной к мойке и оперлась на нее, глядя на меня в упор. Молча. Я занервничала — нужно было, наверно, как-то иначе… Вдруг я заметила, что она быстро моргает, и подбородок у нее мелко-мелко дрожит.

— Мам, ты чего? — уже всерьез испугалась я.

— Ничего, — глухо ответила она, быстро проведя тыльной стороной ладони по глазам. — Мы же столько лет ждали… И вот с лета — ничего и ничего, уже надежду терять начали…

Она двинулась ко мне, расставив руки, и нерешительно остановилась в шаге от меня. Потеряв дар речи от ее неуверенности, я быстро шагнула навстречу ей, и она, наконец, обняла меня, похлопывая по спине и приговаривая: — Ну, и слава Богу! Слава Богу!

Впрочем, даже этой великой новости не удалось растрогать мою мать надолго. Сделав несколько глубоких вздохов, она взяла себя в руки, отстранила меня и окинула знакомым с детства критически-прищуренным взглядом. И посыпались вопросы.

— Какой срок?

— Семь недель?

— Когда у врача была?

— В четверг.

— На учет поставили?

— Да.

— Тошнота еще не появилась?

— Нет… — Я страдальчески поморщилась — может, пронесет?

— Люда, так где там чай? — послышалось из столовой, и я перевела дух — допрос явно на какое-то время откладывался.

— Ну, что, пойдем отца радовать. — На лице у нее появилось… предвкушение.

— А может, ты ему потом… когда мы уедем? — предложила я, не зная, куда руки девать.

— Еще чего! — фыркнула она, и решительно вышла из кухни.

В столовой она поставила на стол торт и объявила: — У меня есть тост.

Взяв бутылку вина, она наполнила рюмку отца, затем свою и выжидательно посмотрела на него. Я замерла — с моим отцом такие вольности еще никому с рук не сходили. Он нахмурился.

— Поднимай, поднимай, — как ни в чем ни бывало, поторопила она его. — Дождались мы с тобой, отец — скоро дедом будешь!

Отец моргнул, нерешительно взялся за рюмку и глянул вопросительно… на моего ангела. У того расплылась по лицу совершенно дурацкая, блаженная улыбка.

— Вот это да! — шумно выдохнул отец. — А ну, неси еще одну рюмку, — повернулся он к матери, — я за такое дело должен с зятем выпить.

— Он же за рулем! — завопила я, и осеклась, когда мать впервые в жизни стала на мою сторону: — Ты, что, вообще сдурел на старости лет?

У меня дух перехватило — вот сейчас точно взрыв будет.

Но чудеса продолжались.

— От одного глотка ничего с ним не сделается, — беспечно махнул рукой отец, — а еще немного посидим, и вообще выветрится. Неси, я сказал, — добавил он металла в голос.

У меня отлегло от сердца — значит, не все еще в мире с ног на голову перевернулось. Мать, конечно, послушалась — но неодобрительно поджав губы и бормоча что-то себе под нос. Расслышав что-то вроде «маразматик старый», я опять испуганно глянула на отца. Он все также добродушно ухмылялся.

Мать вернулась с самой крохотной в их доме рюмкой. Отец плеснул туда вина (слава Богу, и на глоток не наберется!) и поднял свою.

— Ну, молодец, — произнес он, обращаясь к моему ангелу. — Молодец, зять! И правильно — нечего с этим в долгий ящик откладывать!

Минуточку, а я здесь, что, вообще не при чем? Это с какой стати он один молодец? И кто это здесь что-то не откладывал? Может, этот кто-то не то, что откладывал — полгода от одной только мысли… руками и ногами отнекивался? И может, это кто-то совсем другой узнал, что такое вообще возможно? И потом еще чуть не охрип, убеждая в этом этого… молодца?

Гейзер праведного возмущения погасила моя мать.

— Понятно, в ближайшие полчаса от них толку не будет, — безнадежно махнула она рукой в сторону мужчин и придвинула свой стул к моему.

Я собралась с силами — похоже, отложенный допрос еще толком и не начинался. Участвовать в нем у меня не было ни малейшего желания — как праздновать, так он, а как на вопросы отвечать в свете стоваттной лампы, в глаза направленном, так я…

— Какие анализы сделала?

Я перечислила.

— А УЗИ?

Я кивнула.

— Копии себе взяла?

Я удивленно глянула на нее.

— Ну, хоть результаты выписала?

Я ошарашено покачала головой.

— Ну, надо же и самой за всем следить, — воскликнула мать, — не только же врачу на слово верить! Ты у себя в районной поликлинике на учет стала?

Я опять кивнула.

— Как фамилия врача?

Я назвала.

— Ладно, я узнаю, что это за специалист, но вообще мне это не нравится, — поморщилась она. — Там таких, как ты — десятки, если не сотни, поток идет, и на особое внимание рассчитывать не приходится. Нужно бы еще у кого-то проконсультироваться… — Она задумчиво прищурилась.

— Да зачем? — застонала я.

— А вот хотя бы затем, чтобы — если мнение твоего врача подтвердится — и дальше к нему с доверием прислушиваться. В общем, дай мне неделю — я справки наведу…

— Мама, ну, не надо, у меня очень хороший врач! — В отчаянии я и ей рассказала о тех двух женщинах, которые благодарили в моем присутствии врача за детей.

— Это — не показатель, — как всегда, с ходу отмела мои слова мать. — Принято так — вот и пришли. Значит, через неделю я тебе позвоню… нет, лучше приеду, — поправилась она, бросив на меня короткий взгляд.

Нетрудно догадаться, что когда мы возвращались домой, настроение у меня было далеко не лучшее. И то, что мой ангел просто излучал… нет, просто булькал… нет, просто неприлично булькал радостным воодушевлением, мне его никак не улучшало.

— Ты чего надулась? — промурлыкал он, как только мы отъехали.

— Ничего, — буркнула я, не поворачивая головы от окна.

Дома я мрачно взялась за книгу и устроилась на диване в гостиной. Он продолжал крутиться около меня — мелькал перед носом, как муха назойливая: то по плечу погладит, по волосы за ухо заведет, то в макушку чмокнет.

— Отстань! — не выдержала, наконец, я.

Он тут же уселся рядом и отобрал у меня книгу.

— Ну, выкладывай, — заявил он, пытаясь обнять меня за плечи.

— Что я должна тебе выкладывать? — Я отодвинулась.

— Чего ты опять злишься, — ответил он, опять расплываясь в улыбке Иванушки-дурачка. — По-моему, сегодня все отлично прошло…

— Для кого? — выпалила я сквозь крепко сжатые зубы. — Все друг друга поздравили! Все друг с другом вина выпили! И даже выяснили, кто у нас молодец. Ты, разумеется, кто же еще? А мое дело — перед матерью навытяжку сидеть и на вопросы с пристрастием отвечать! И голову пеплом посыпать, потому что опять все не так сделала.

— Татьяна, ну, не меня же ей расспрашивать! — растерянно проговорил он, и тут же пришел в себя: — Тем более что ты и от меня все в тайне держала! Я вообще понятия не имею, за что мне хвататься: тебе одно сказали, Гале — другое, в Интернете каждый сайт что-то свое советует… Если хочешь, я сам с твоей матерью поговорю, чтобы она тебя лишний раз не теребила…

— Не надо! — завопила я, с ужасом представив себе их объединенные усилия.

— Ну, тогда сама скажи, что мне сейчас делать! — воскликнул он. — Я же никогда с таким не сталкивался… вернее, не помню. Я двумя руками за то, чтобы помочь, но как?

До меня вдруг дошло, что в моей жизни впервые появилось нечто, что он никак не может за меня сделать. И впервые весь его многожизненный опыт вдруг превратился в круглый и симпатичный нолик. А авторитет, которым он меня постоянно к земле придавливал — в пушистое перышко, которое даже сдувать не нужно — рукой отмахнешься, и взлетит… в небесные выси. Надо пользоваться моментом — хоть в чем-то за мной последнее слово будет!

— У меня все нормально, — воодушевившись, уже спокойнее ответила я. — Пока, — спохватившись, я потянулась к деревянному подлокотнику дивана и постучала по нему. — Так что нечего надо мной трястись, словно я сейчас рассыплюсь — я только нервничать начинаю, а мне это противопоказано.

— Так что — от меня вообще толку никакого? — с обидой спросил он.

— Ну почему же? — возразила я. — Если что-то нужно будет, я тебе сразу скажу. — Он приосанился. — А пока… вон бабуле можно помочь — она только рада будет. Ты же не откажешься создать вокруг меня атмосферу расположения и доброжелательности?

Он подозрительно глянул на меня, но возразить ему было нечего — прямейшие профессиональные обязанности не позволили. Я уже начала мечтать о том, чтобы соседке что-нибудь починить понадобилось — чтобы он хоть на какое-то время перестал порхать вокруг меня, страхуя каждое движение. Если бы еще мать можно было как-то отвлечь!

Наша бабушка словно услышала мои слова. Один-два раза в неделю мы, отправляясь в магазин, и для нее покупки делали, но потом каждый второй день — вернее, вечер — выяснялось, что она забыла что-то в список включить. То хлеб, то масло, то кефир…

— Ну, что Вы, что Вы, Варвара Степановна, — всякий раз с готовностью кивала я головой, — Анатолий с удовольствием сейчас съездит — он же на машине в два счета туда-сюда обернется.

Мой ангел с каменным лицом направлялся к вешалке, старушка плелась за ним, рассыпаясь в таких благодарностях, что ему оставалось только бормотать: «Да никакого беспокойства!», а я получала получасовую возможность спокойно прислушаться к своему телу, что в его присутствии всегда заканчивалось истерическим: «Что у тебя болит?».

Вскоре устная благодарность показалась Варваре Степановне недостаточной, и однажды она явилась к нам вечером на чай — с испеченным ее собственными руками луковым пирогом.

Именно в этот день к нам приехала моя мать.

С первого взгляда оценив добрососедскую обстановку у нас на кухне, мать с присущей ей словоохотливостью тут же вписалась в нее — познакомилась с Варварой Степановной, похвалила ее пирог, попросила рецепт и принялась расспрашивать о ее семье. Мы с ангелом переглянулись — у него в глазах стояла неприкрытая паника, у меня же появилась надежда, что мать не станет все же при посторонних о моих личных делах говорить.

Ну да, размечталась — как будто могла такая мелочь остановить ее, когда перед ней вновь — столь приятно неожиданно! — открылись широкие возможности поруководить моей жизнью.

Где-то через полчаса она бросила мне невзначай:

— Да, кстати, Таня, я нашла хорошего доктора. Он у троих моих знакомых девочек консультировал — отзывы самые положительные.

— Мама, ну, зачем? — Я схватилась за голову. — Я же тебя просила! У меня нет никаких оснований…

— Вот я и хочу это от проверенного специалиста услышать, — перебила она меня. — Он и потом тебя к себе в клинику возьмет, чтобы мы не волновались, что тебе недостаточно внимания уделяют. Одним словом, я уже договорилась — послезавтра к двенадцати он будет нас ждать.

— Нас? — охнула я.

— Разумеется, нас, — удивленно глянула она на меня. — Ты, прости меня, вряд ли знаешь, какие вопросы задавать и на что внимание обращать.

— И что, мне опять с работы отпрашиваться? — ухватилась я за последнюю соломинку неукоснительного соблюдения трудовой дисциплины.

— Ну, и отпросишься, — равнодушно дернула плечом мать. — Не гулять же ты пойдешь.

— А что это — у Танечки со здоровьем что не так? — подала вдруг голос Варвара Степановна, переводя взгляд с матери на меня. — Приболела, что ли?

— Да нет, — ответила ей — естественно — моя мать. — Она ребенка ждет, и вот все не могу втолковать ей, что это сейчас — самое важное в ее жизни. Вы же знаете эту молодежь — все они не верят, что с ними может что-то случиться.

У Варвары Степановны глаза загорелись.

— И не говорите, и не говорите! — с восторгом подхватила она. — Вот и у меня сын такой же — как ни позвонит, не успею вопрос задать, как он: «И чего тебе в голову всякие глупости лезут?». А я тебе, Танечка, так скажу, — обратилась она ко мне, — маму грех не послушать, она тебе добра желает. И я теперь вижу, в кого ты такая приветливая и заботливая пошла. Так что, Людмила Викторовна, не переживайте, — вновь повернулась она к матери, — я тут за ней присмотрю, она мне уже — как родная.

Мой ангел видимо напрягся. Почувствовав, что он прямо сейчас — вот прямо сию секунду! — начнет вслух возмущаться узурпацией своих законных прав защитника, хранителя и избавителя от всех бед, я постаралась перевести разговор на менее взрывоопасную тему, но, к моему ужасу, они все же обменялись под конец номерами телефонов.

Когда мы выпроводили, наконец, неистово заботливых представительниц старшего поколения, я устало повернулась к моему ангелу.

— Ну что, понял теперь, каково мне в воскресенье пришлось? — тихо спросила я.

Он ошалело помотал головой. Потом глянул на меня с сочувствием. Потом сочувствие в его глазах сменилось неуверенной задумчивостью. И нет, чтобы она там и осталась!

— Ты знаешь, — медленно произнес он, — бабуле я, конечно, не позволю в нашу жизнь вмешиваться, но твоя мать… Может, она не так уж и не права?

Я чуть не задохнулась — ему на чьей стороне быть положено?

— Нет-нет, — быстро проговорил он, глянув на меня, — я вовсе не одобряю того, что она без тебя решила, к кому и когда идти. — (Кто бы говорил!) — Но согласись — она все же опытнее, и потом — мне было бы как-то спокойнее, если бы я знал, что ты не сама по улицам расхаживаешь…

Я поняла, что потеряла последнего союзника в борьбе с бушующим энтузиазмом будущей бабушки. Ну, конечно — он меня кому угодно на руки спихнет, лишь бы стреножить!

Настроение у меня и на следующий день не улучшилось. А после разговора с Сан Санычем и вовсе упало. Отпустить он меня, конечно, отпустил — в том, чтобы уйти с работы по состоянию здоровья, у нас еще никому отказа не было. Но, согласно кивнув, он вдруг подозрительно глянул на меня и спросил:

— А ты, случайно, не в декрет ли собралась — вслед за Галей?

— Ну…. да, — смутилась я.

— Когда? — нахмурился он.

— Где-то в конце июля, — ответила я, чувствуя, что краснею. Может, мне табличку на шею повесить с постоянно обновляемой информацией о моем состоянии, чтобы больше не приходилось всем подряд на вопросы о моей личной жизни отвечать?

У Сан Саныча просветлело лицо.

— Ну, в июле — еще ладно, — чуть улыбнулся он. — Летом у нас все равно затишье. А на работу когда выйдешь?

У меня чуть челюсть не отвалилась. Откуда я знаю, когда выйду на работу, если еще понятия не имею, когда с нее уйду?

— Не знаю, Сан Саныч, — неуверенно проговорила я. — Через год, наверное…

— И ты через год? — Он прямо подскочил на своем стуле. — А потом выяснится, что и через все три? Я не понимаю — ты же как-то говорила, что у тебя мать не работает! Неужели она с ребенком посидеть не согласится, чтобы ты хоть пару раз в неделю, хоть на полдня на работе появлялась?

Я позеленела. Сначала от злости — когда это я такое говорила, и с какой это стати он это запомнил? Потом от ужаса — мать, скорее всего, согласится. С восторгом — и мне после этого моего собственного ребенка только по выходным и будут привозить, чтобы не забыла, как он выглядит.

— Нет, Сан Саныч, — твердо ответила я. — По крайней мере, первый год я своего ребенка никому не оставлю.

Он немного помолчал и затем снова поднял на меня взгляд. Не менее твердый.

— Татьяна, пойми меня правильно, — заговорил он с расстановкой. — В Галином случае ситуация проще — она такой же менеджер, как и все остальные, и я могу ее работу, и зарплату заодно, пока на всех остальных разбросать. Тебя же заменить некем — значит, придется на твое место человека искать. И не буду врать, — поморщившись, сухо добавил он, — если этот человек с нами сработается, я не стану его увольнять, как только ты решишь вернуться.

— Я все понимаю, Сан Саныч, — тихо сказала я и вышла из его кабинета.

Вернувшись к своему столу, я тяжело опустилась на стул и мрачно уставилась на экран компьютера. Во всем том радостном возбуждении, которое накатило на меня после того, как мои предположения подтвердились, мне как-то не пришло в голову слишком далеко вперед заглядывать. Тут дай Бог, чтобы ближайшие семь месяцев спокойно прошли, без всяких осложнений… Но теперь я задумалась. Кто меня, с маленьким ребенком, на новое место возьмет? Перспектива остаться без работы и превратиться в образцовую жену и мать — точную копию моей матери — мне совсем не улыбалась. А если у моего ангела и в этом вопросе взгляды изменились…

Уважаемые отцы-архангелы, мысленно взмолилась я, я вас очень прошу: если он только заикнется о том, что будет намного безопаснее навсегда заточить меня в доме, немедленно вызывайте его на самое строгое разбирательство. И подержите его как можно дольше в той замечательной комнате-одиночке, чтобы он прочувствовал, как приятно сидеть взаперти и быть отстраненным от всей полноты жизни.

То ли они услышали меня и решили оказать поддержку, то ли моя собственная привычка находить выход из любой ситуации сработала, но в голове у меня вдруг мелькнула интригующая мысль. А ведь и в самом деле — он точно с таким же успехом может бросить свои консультации и оставаться дома с ребенком. Или хотя бы сократить их количество, чтобы мы по очереди на работу ходили…

— Татьяна, что случилось? — послышался справа от меня Галин голос.

Я тряхнула головой. Ладно, до этого еще дожить нужно — пока мне бы завтра от материной активности, разворачивающейся, как тугая пружина, отбиться…

— Ничего не случилось, — успокаивающе улыбнулась я ей. — Мне нужно было на завтра к врачу отпроситься…

— А что — что-то не так? — заволновалась она.

— Да все у меня так, — тоскливо протянула я. — Вот только мать так не считает…

Она вопросительно глянула на меня.

Меня вдруг затопила волна горячей зависти к Гале — которую никто никогда не считал пятилетним младенцем, которой никто никогда не рассказывал, как правильно жить, которой все доверяли и сами тянулись к ней за советом и поддержкой.

— У меня просто руки опускаются! — в отчаянии воскликнула я. — Можно подумать, что у меня в голове ни одной извилины нет! Анатолий вот заявил, чтобы я шагу никуда сама ступить не смела, и мать тоже навалилась, как лавина, не остановишь ее… Она же заранее уверена, что я даже к собственному ребенку с должным вниманием относиться не сумею — будет теперь по врачам таскать, как собачонку к ветеринару, рта раскрыть не даст… А теперь еще и Сан Саныч сказал, что придется ему вместо меня кого-то брать… И если я потом работу не найду, они же все… с радостью… заставят меня дома сидеть и так и будут потом до конца моих дней за ручку меня по жизни водить…

Какое-то время Галя молчала, потом покачала головой.

— Нет, Татьяна, неправа ты, — задумчиво произнесла она. — Я бы, например, совсем не возражала, чтобы обо мне кто-нибудь так заботился. К обычному доктору в очередях этих сидеть… Там такого наслушаешься, что сразу начинает казаться, что и у тебя что-то не так. И если кто и напомнит лишний раз, что нужно делать — так это же только ребенку на пользу! Я вот постоянно то одно, то другое забываю — потом такая паника в голове, прямо в жар бросает.

Я уже пришла в себя, и мне даже неловко стало. Нашла, чему завидовать — Галя ведь не по своей воле совсем одна со своими проблемами осталась! А я еще пожелала, чтобы моего ангела куда-то там отозвали! Это что — я тогда с матерью вообще один на один останусь? У меня мороз по коже пошел. Нет-нет-нет, уважаемые отцы-архангелы, я забираю назад предыдущее заявление! Если он только заикнется о том, что будет намного безопаснее навсегда заточить меня в доме, ни в коем случае никуда его не вызывайте, а пришлите кого-нибудь сюда для серьезного и обстоятельного внушения. В таком разговоре я и сама с удовольствием поучаствую.

— И насчет работы я с тобой, Татьяна, не согласна, — продолжала тем временем Галя. — Не останешься ты без нее — с твоими-то знаниями! Я бы на твоем месте вообще до школы ребенком занималась — тогда и о здоровье его, и о воспитании голова бы меньше болела.

— А что же ты сама Сан Санычу обещала через год вернуться? — с обидой спросила я.

— А у меня выхода другого не будет, — вздохнула она. — Мать на пенсию выходит — на что мы жить будем?

Я в очередной раз подумала, что как-то несправедливо жизнь устроена — каждому почему-то достается именно то, что не ему нужно, а другому. Вот я к самостоятельности рвусь, которой меня все вокруг старательно лишают, а Галя с радостью посвятила бы себя семье и дому, если бы был у нее в этом доме кто-то…

Минуточку! Я покосилась в сторону Тоши, быстро соображая. Свои непосредственные обязанности он, судя по всему, очень даже ревностно выполняет — раз уж у Гали частенько панические мысли возникают, но зря я его, что ли, в видимость вытаскивала? Насколько я помню, дружба их после исчезновения Дениса возобновилась…. он и с работы и на работу Галю сопровождает…. и по хозяйству что-то там делает…. и Галя как будто от его помощи не отказывается…

— А Тоша не предлагал помочь тебе? — спросила я, твердо решив, что если нет, то в самое ближайшее время предложит. — Я точно знаю, что он ради тебя на все готов.

— Татьяна, вот только не об этом! — мгновенно взъерошилась Галя. — Мне без тебя хватает.

Настала моя очередь вопросительно смотреть на нее.

— Я не могу сейчас об этом говорить, — натянуто произнесла она, стрельнув глазами в том же направлении, в котором только что косилась я.

Хм, интересно. Со всеми своими новостями я определенно что-то пропустила. Не хватало еще, чтобы они поссорились — как только я выпустила их из-под своего контроля. На моего ангела можно не рассчитывать — он сейчас, по-моему, обо всем забыл, кроме как надо мной квохтать, да и Тоша всегда больше ко мне прислушивался. Вот он, между прочим, не считает, что от меня ни одной путной мысли не дождешься!

Воодушевившись осознанием собственной значимости — хоть в чем-то! — и ответственности, я быстро спросила Галю: — А когда?

— Не знаю, — поморщилась она. — Честно говоря, я бы хотела с кем-то поделиться, но не здесь. Вот если бы сказать ему, что нам о чем-то своем поговорить нужно, чтобы он с нами на обед не пошел… Или я тебе вечером позвоню, можно?

Я едва сдержала нервное хихиканье. Одно другого лучше! У меня не было и тени сомнения, что разговора наедине у нас с Галей не получится. А то я не знаю этих ангелов! Им только намекни, что возникла необходимость посекретничать — тут же следом увяжутся, и в невидимости! И вечером он наверняка рядом с ней усядется — подслушивать, что это такое она мне сообщить хочет, о чем на работе говорить не следует.

Я вдруг почувствовала, что мрачная подавленность, которая со вчерашнего дня накрыла меня с головой, отступила, сменившись явным приливом сил. Ну, вот — я же всегда знала, что мне просто нельзя исключительно в свои дела закапываться, в которых, ко всему прочему, мне еще и развернуться не дают! Когда человек знает, что он кому-то нужен, что без него просто никак не обойдешься, у него и настроение поднимается, и силы удесятеряются. А сейчас без меня двустороннюю встречу действительно никак не провести — Галя не знает, что Тоша каждую минуту вокруг нее околачивается, а Тоша не знает…. что ему не все знать нужно.

— Галя, чего тебе сейчас хочется? — спросила я, дрожа от бешено заработавшего воображения.

— Что? — переспросила она, захлопав глазами.

— Ну, чего тебе хочется скушать? — пояснила я. — Такого, чтобы в кафе не было? И во всех ближайших магазинах тоже. Лучше — в супермаркете, до него минут пятнадцать ходу. И назад столько же, — многозначительно добавила я.

Она прыснула, глянув на меня с восторженным восхищением. О, другое дело — давненько меня такими взглядами не баловали.

— Фиников, — мечтательно протянула она.

Воображение прибавило оборотов.

— Значит так, позовешь его… Не сейчас! — зашипела я, когда она послушно повернулась к Тошиному столу. — Минут за десять до обеда, а то прямо сейчас сорвется — ничего не успеем. Сделай вид, что тебе ужасно неловко его просить…

— А если не пойдет? — с интересом спросила Галя.

— Пойдет — беременным нельзя отказывать, — уверенно заявила я. — Можешь добавить, что их мне врач порекомендовал — тот, моей матерью проверенный. — Надо же хоть какую-то пользу из моих терзаний извлечь!

Оставшееся до обеда время мы с Галей провели в дружном вдохновенном труде. Лишь только изредка обмениваясь заговорщическими усмешками. Вот насколько все же лучше чувствуешь себя, когда я тебя есть, куда применить свои силы, и никто не страхует каждый твой шаг, словно подталкивая тебя к мысли, что сам ты никогда на ногах не удержишься! На катке еще ладно… И то — мне получаса хватило, чтобы освоится…

Конечно, Тоша согласился — хотела бы я посмотреть, как он вверенному ему человеку, да еще и беременному, в столь ничтожной просьбе откажет! Тем более что он этого человека не просто так, без надзора оставит, а очень даже в моем обществе. А я ведь — не мой ангел, на меня всегда положиться можно…

Правда, был один момент, когда он напрягся, и глаза у него забегали — старательно склонившись над каким-то каталогом, я скосила глаза в их сторону, чтобы не пропустить момент, когда мне, возможно, придется вмешаться и склонить чашу весов Тошиных колебаний в нужную нам с Галей сторону.

Не пришлось. После минутного раздумья он кивнул Гале и тут же подошел к моему столу.

— Татьяна, тут такое дело, — нерешительно начал он.

— Да? — Я с видимым усилием оторвалась от каталога. — Что случилось?

— Меня Галя попросила в магазин сходить, — негромко объяснил он, просительно глядя на меня. — За полчаса, думаю, обернусь. Но обед же… — По лицу у него волной прокатились мучительные сомнения. — Сможешь с ней в кафе пойти? В офисе, на бутербродах, вам оставаться нельзя…

— Да конечно, Тоша — какие вопросы? — с готовностью кивнула я. — Мы и тебе закажем, чтобы ты тоже без обеда не остался… — Он скрипнул зубами. — За полчаса, говоришь, справишься? — решила я уточнить, каким временем мы можем располагать. На всякий случай. С него станется бегом сбегать, как тогда — за машиной Дениса, в которой он Галю к себе домой увез.

— Может, и быстрее, — с надеждой в голосе ответил он. — Только я тебя очень прошу: на улице скользко, хорошо смотрите под ноги. А то мне Анатолий голову оторвет…

— Обязательно! — Я выставила в улыбке все имеющиеся зубы. — И ты не волнуйся — он меня уже научил на льду держаться…

Как только Тоша скрылся за углом нашего офиса, мы с Галей со всех ног кинулись в кафе.

Ни разу даже не поскользнувшись.

Заказ в кафе не занял и минуты — мы там уже давно постоянными посетителями стали.

— Быстро, рассказывай, — поторопила я Галю, как только официантка отошла от нашего столика. — Он сказал: «Полчаса», но вдруг быстрее примчится… Сам же голодный, — торопливо добавила я, когда она глянула на меня с удивленным недоверием.

— Хорошо тебе — рассказывай! — проворчала она, отводя глаза. — Я даже не знаю, с чего начать…

— Начни с чего-нибудь, — предложила я, покосившись на часы. — Только скорее.

— Ладно. — Она опять замолчала, собираясь с мыслями.

Я принялась легонько тарабанить пальцами по столу, чтобы не начать вновь подгонять ее.

— Вот ты говоришь, что тебе мать жизни со здоровьем не дает, — выпалила вдруг она, — а я тебе скажу, что ты понятия не имеешь, что такое жизни не давать!

— Что? — оторопела я.

— А то! — запальчиво ответила она, и шумно выпустила воздух, успокаиваясь. — Вот представь себе, что у тебя сейчас твоего Анатолия нет… вернее, есть, но так — временами наведывается. Что бы тебе твоя мать сказала?

— Не хочу, — отчаянно замотала я головой, отказываясь хоть на секунду вообразить себе любую из предложенных Галей возможностей.

— А мне вот чуть ли не каждый день приходится выслушивать, — сказала Галя, опуская глаза.

— Да что выслушивать-то? — Я уже вообще ничего не понимала.

— Тоша ей поперек горла стал, — тихо ответила Галя.

— А он-то здесь при чем? — Я просто ушам своим не поверила.

— Вот и я ей то же самое, — вновь разгорячилась Галя, — а она мне: «Чего он все ходит и ходит?». А ей — про дружескую помощь, а она мне: «Девушкам в положении просто так не помогают». Я ей: «И так спасибо ему большое», а она мне: «Чего он тебе голову морочит?».

— Голову морочит? — на всякий случай переспросила я.

— Ну да, — поморщилась Галя. — Она почему-то решила, что если он со мной возится, значит, виды какие-то на меня имеет. Вот и пилит меня каждый день: либо, мол, пусть женится, либо отправляется восвояси. Так прямо мне и заявила: «Тебе, дочка, еще вполне может хороший человек повстречаться, который не побоится чужого ребенка воспитывать. А этот тебе только свет застит — ни то, ни се».

Я молча хлопала глазами, не зная, что и сказать на такое.

— Честно говоря, — продолжила Галя, слегка нахмурившись, — я и сама удивляюсь, что это он со мной нянчится? Парень он молодой, симпатичный, умный опять же — ему бы девчонку себе найти, женится…

— А, — махнула я рукой, — его девчонки не интересуют.

— Это ты о чем? — подозрительно уставилась она на меня.

До меня дошло, что я только что ляпнула.

— Да не о том, — рассмеялась я. — Ты же знаешь — он просто какой-то… не от мира сего. Может, он добротой живет, а не… страстями всякими, — осторожно добавила я, чтобы не повторить опять свою ошибку с попыткой раскрыть Гале глаза на Тошину сущность.

— Да я-то не жалуюсь, — улыбнулась она. Принять человеческую доброту ей всегда было легче, чем существование ангелов. — Мне даже приятно — когда мы в магазин идем или по вечерам прогуливаемся, у меня на мгновенье мысль появляется, что мне его сам Бог послал… — Она задумчиво глянула в окно, и вдруг вскинула на меня испуганные глаза: — Вот только попробуй ему об этом сказать!

— Ни за что! — клятвенно уверила ее я, скрестив под стола пальцы. Если понадобится, очень даже скажу — когда это ему мои слова не на пользу шли! — А может тебе, действительно, выйти за него?

— Татьяна, он об этом не то, что не заговаривал — даже не намекал, — решительно возразила мне она. — И я точно знаю, что он ко мне ничего не испытывает — ну, разве что сочувствие, так, по-дружески. Да и мне это все больше не надо.

— Так уж и не надо? — не поверила ей я.

— Ну, сама подумай — женится он на мне… из жалости… — Она поморщилась. — Продержится на этой жалости и доброте своей какое-то время, а потом встретится ему… та, которая его… в этот мир вернет, и что? Чтобы меня второй раз бросили? И ребенка моего?

Я опять не нашлась, что сказать — Галя впервые, пусть вскользь, упомянула Дениса. Вот этот момент лучше пропустить мимо ушей.

Она, похоже, тоже так подумала — увела разговор в другую сторону.

— Я во всем этом только одному рада. — Взгляд у нее прояснился. — Тому, что мать начинает меня поедом есть, только когда он уходит. Мне и так перед ним неловко — ты себе не представляешь! — а если бы он еще такое услышал, то вообще бы не знала, куда глаза девать… Вот потому я и не могла в офисе говорить, — быстро добавила она, толкнув меня ногой под столом и качнув головой в сторону входной двери.

Глянув туда, я увидела запыхавшегося Тошу.

Весь остаток дня я напряженно размышляла над услышанным. И постоянно поглядывала на Тошу в поисках следов подавленности у него на лице. Это ведь Галя может радоваться в неведении, а мне-то прекрасно известно, что он неизменно и незримо присутствует при всех разговорах в ее доме и не может не понимать, что невольно стал источником раздоров в ее жизни.

Но Тоша сидел за столом со своим обычным невозмутимым, чуть отстраненным выражением, что только углубило мое уважение к нему, равно как и желание дать и ему высказаться. Впрочем, может, он моему ангелу душу изливает — тот, вроде, в последнее время начал пораньше в наш офис возвращаться? Хотя вряд ли — у моего ангела, по-моему, сейчас только одно в голове, как бы в моей беременности поучаствовать, и, зная его, мне было проще предположить, что это он Тошу расспрашивает, какие еще ограничения можно на меня наложить, а не выслушивает его исповеди.

Справедливости ради, я решила не строить предположения — возможно, беспочвенные — а спросить моего ангела напрямик. Не сразу — для начала нужно было подождать и выяснить, не проболтался ли ему Тоша о том, как мне удалось его на полчаса спровадить. Обошлось. Умница Тоша — мне еще больше захотелось сделать так, чтобы и ему спокойнее жилось.

Через пару дней вечером, после ужина, я намеренно нерешительно направилась с книжкой в гостиную — он тут же очутился рядом со мной на диване. Отлично! Отложив книгу в сторону, я спросила его: — Ты с Тошей давно общался?

— На днях беседовали, — промурлыкал он, с довольным видом проводив глазами мою книгу.

— О чем? — старательно выдержала я деловой тон, вернув на положенное место его руку, нахально втискивающуюся мне за голову.

— О всяком, — уклончиво ответил он, воспользовавшись моментом, чтобы ухватиться за мою руку и прижать ее к своей щеке.

— Ты знаешь, что у него неприятности? — прямо спросила я.

— Какие? — тут же напрягся он.

Слава Богу! Мы наконец-то обратили внимание на те звуки, которые издает особо бестолковая представительница человеческого рода. Я вкратце пересказала ему то, о чем поведала мне Галя.

— Ну, и в чем тут неприятности? — откровенно удивился он.

— Как в чем? — ахнула я. — Ведь они же из-за него ругаются, Галя уже изнервничалась вся — ему же нужно подумать, как пресечь это… У меня тут некоторые соображения появились…

— Татьяна, хватит! — резко перебил меня он. — Это — его работа, и поверь мне, он прекрасно сам с ней справится. Ты уже все, что могла, сделала.

— Это ты к чему? — медленно проговорила я, закипая. Опять на меня всех собак вешать, чтобы заранее почву из-под ног выбить и всякой инициативы лишить?

— Кто его из видимости вытащил? — принялся перечислять он, выбрасывая пальцы прямо у меня перед носом. — Кто его с Галей познакомил? И со всеми остальными заодно? Кто его на работу устроил? Кто его после Дениса с Галей помирил? Кто его подстрекал постоянно, чтобы он с ней потеснее подружился?

— Да ты же сам тогда согласился, что так лучше будет! — задохнулась от возмущения я.

— А ты мне другой выход оставила? — надменно вскинул он бровь. — Впрочем, не скрою — появление Дениса даже я тогда предугадать не смог. Но уверяю тебя — у меня никогда сомнений не было, что все улучшения с облегчениями обязательно какими-то негативными последствиями уравновесятся. И он этого не мог не знать — так что пусть теперь вертится, в следующий раз будет своей головой думать.

— Так что, — тихо спросила я, — было бы лучше, если бы он и сейчас в невидимости оставался, а Галя сама сумки из магазина таскала?

— Нет, не лучше, — поморщившись, признал он. — Но все равно — ничего с ним не случится. Мне, что, тоже нужно было в депрессию впадать всякий раз, когда мне случалось тебе на улице помочь, а ты на меня волком смотрела?

— Но ведь это же совсем другое! — воскликнула я. — То незнакомый человек навязывался, а это — дружеская помощь скандалами Гале оборачивается…

— Татьяна, мы можем о чем-нибудь другом поговорить? — процедил он сквозь зубы. — О ком-нибудь другом? О нас, например? Просто о нас. О нас троих, между прочим. Раз уж у нас такой счастливый вечер выдался, когда нас все в покое оставили?

Я замолчала. В самом деле — в последнее время нам редко удавалось провести вечер без того, чтобы к нам не заглянула ненаглядная Варвара Степановна. Обещание присмотреть за нами, данное моей матери, она взялась исполнять со всем нерастраченным пылом души. И обрушился этот пыл, в первую очередь, на наш холодильник. У меня сложилось впечатление, что наша неугомонная соседка каждый день начинала с обширного исследования рынка продуктов питания. И каждый вечер докладывала нам о результатах оного.

То она узнавала, что в супермаркет только-только завезли марокканские апельсины — «Нужно прямо сейчас сходить, пока самые свежие не расхватали». То выяснялось, что какие-то ее знакомые продают свою картошку — «У них-то в погребе она куда лучше сохранилась, вот пару мешочков бы и подвезли». То она поведала нам, что у другой соседки родственники держат корову в деревне — «На машине-то не больше часа туда и обратно — и вот вам парное молочко». «А там и поспрашивать можно, кто теленка забивать собирается», — лучилась она морщинистой улыбкой.

При последнем известии мой ангел изменился в лице и твердо заявил, что мы предпочитаем покупать мясные продукты, прошедшие строгий контроль санэпидемстанции. Но отбиться от энтузиазма Варвары Степановны оказалось не так-то просто. Сколько мы не отнекивались, говоря, что у нас есть все необходимое, что мы устали после работы, что мы подумаем насчет домашнего творога и овощей, она только меняла тактику.

Приносила нам пару килограмм фруктов, обронив, что вот, мол, не могла удержаться, чтобы не побаловать меня витаминами зимой.

Дала наш телефон своим картофельным знакомым, и моему ангелу пришлось, сцепив зубы, спускаться как-то вечером на улицу, после того как ему позвонили и сообщили, что как раз доставили обещанный мешок — под самый подъезд, как договаривались.

На рабочей неделе стала заглядывать к нам то с судочком супа, то с кастрюлькой тушеного мяса, приговаривая, что нам и готовить-то толком некогда, а ей это в удовольствие, да и продуктов мы ей в прошлый раз больше купили, чем она просила.

Когда мой ангел, не выдержав, решился поговорить с ней, она тут же принялась согласно кивать, долго и сбивчиво извиняться за назойливость, жаловаться на старческую память… и кончилось тем, что в следующий раз, когда ей срочно потребовалось что-то в магазине, мой ангел отправился туда вместе с ней.

Вернулся он из магазина мрачнее тучи и категорически отказался рассказывать, что его до такой степени разозлило.

Честно говоря, я и не настаивала. Мне матери хватало. Та, правда, допрашивала меня примерно через день и по телефону. Но зато ей требовался полный отчет по всем нюансам работы моего организма, и на извинения за назойливость и ссылки на возрастную забывчивость рассчитывать мне не приходилось.

Я начала понимать, что чувствуют те самые кусты и деревья во французских садах, которых — хотят они того или нет — заботливые садовники без устали кромсают со всех сторон, доводя до требуемой формы и размера. То-то стоят они там, замерев, словно боятся хоть одним листиком пошевелить и, тем самым, лишний раз привлечь к себе внимание.

Со всей этой войной желающей свободно развиваться природы с необоримым стремлением многовекового человеческого опыта загнать ее в единственно правильные рамки я совершенно забыла сообщить о своих новостях девчонкам. И вспомнила об этом, только когда Светка сама мне позвонила.

— Привет, ты куда пропала? — осторожно спросила она.

— Ой, Свет, прости, пожалуйста, — зажмурилась я от неловкости. — У меня тут все с ног на голову перевернулось, никак привыкнуть не могу…

— А-а, — рассмеялась она, — машину, что ли, все-таки купили?

— Да купили, — поморщилась я, — но это только самое начало было…

— А что — стукнулся уже? — В голосе ее прозвучало беспокойство, но какое-то… слегка насмешливое.

— Кто стукнулся? — не поняла я.

— Да Анатолий твой, — объяснила она. — Тоже додумался — зимой ездить начинать.

— Да при чем здесь он? — завопила я. — У меня ребенок будет!

— И ты молчала? — Она умудрилась вместить в этот короткий вопрос обиду, восторг, сочувствие и предвкушение распространения этой новости среди всех заинтересованных.

— Да я уже вообще кому-то говорить боюсь! — вспылила в сердцах я. — Вон родителям сообщила, и что? Кончилась моя жизнь на все ближайшее обозримое будущее. Я теперь чем-то вроде бутылки для старого выдержанного вина сделалась — велено замереть и не шевелиться, чтобы не опрокинулась случайно и не разбилась, а то драгоценное содержимое прольется.

— Переживешь! — хмыкнула Светка. — Когда я с Олежкой ходила, со мной тоже все носились, как дурень с писаной торбой. И я только потом поняла, как это здорово было. Так что лови момент — капризничай по полной программе; потом, когда родишь, не до этого будет. А когда, кстати, ждать-то? — спохватилась она.

— Где-то в конце сентября. — Что-то меня эта фраза уже беспокоить начала — когда это в моей жизни хоть что-то по заранее намеченному плану происходило?

— Отличное время! — со знанием дела проговорила Светка. — И нежарко уже будет, и малыш до морозов немного подрасти успеет. Нет, серьезно, Татьяна, — уже совсем другим голосом добавила она, — я тебя… и Анатолия тоже… от всей души поздравляю.

Вот — хоть кто-то нашелся, кто обо мне первой вспомнил! Я искренне пожалела, что не позвонила девчонкам раньше.

— Спасибо, Свет, — с чувством ответила я, — я ему передам.

— Ладно, пойду Сергея обрадую, — сказала она, и добавила уверенно, когда у меня в горле что-то булькнуло: — Конечно, обрадую! Еще пару лет — и Олежке будет, с кем на даче играть. Он сейчас канкан станцует — можешь потом у него спросить. А Марина уже в курсе? — спросила она, словно невзначай.

Ага, подумала я, похоже, не удалось нам на новоселье до конца занозу выдернуть — не забыла она, что у нас от нее какие-то тайны были. Нужно было мне самой ей позвонить — и первой. Ну, ничего — сейчас и она у меня хранительницей секрета сделается, заодно и посмотрим, сколько ей — для восстановления душевного спокойствия — времени потребуется, чтобы Марину в него посвятить. Той ведь все равно все эти семейные радости до лампочки…

— Нет еще, — также небрежно ответила я, — не успела я. Со всеми этими врачами, и анализами, и указаниями, что делать, я как-то растерялась…

— Хочешь, я ей сама сообщу? — Голос у нее заметно потеплел.

— Ой, спасибо тебе большое! — затараторила я. — Это было бы здорово, а то я каждый день вспоминаю, когда уже совсем поздно. И передай ей, чтобы не обижалась — она же, в отличие от тебя, не понимает, сколько всего на меня сейчас навалилось. Марина у нас никогда семейным человеком не была, — рассмеялась я под конец.

— Ничего-ничего, придет ее время! — уверенно заявила Светка. — И действительно лучше, чтобы я ей сказала, а то она тебе еще что-нибудь ляпнет — о кончине карьеры, например — а тебе расстраиваться незачем… — Она с нетерпением попрощалась, и, судя по всему, ринулась пробовать себя в должности секретаря по связям с общественностью. Причем преисполненного осознания важности своей миссии.

Я вздохнула с облегчением — по себе знала, как окрыляет признание способностей.

Марина позвонила мне на следующий день.

— Я, конечно, понимаю, что мне как человеку чрезвычайно далекому от вопросов построения здоровой семьи можно обо всем сообщать последней… — отчеканила она без всяких приветствий.

А-а, значит, сутки она все-таки выдержала — я знала, что на большее ее не хватит! Я прыснула.

— Марина, не злись! — миролюбиво проговорила я, чрезвычайно гордясь своей изобретательностью. — Мне столько пришлось всего переделать — оглянуться некогда было. Ты себе даже не представляешь…

— Точно, не представляю, — с радостью согласилась со мной Марина. — Так что поверю тебе на слово. Но ты мне лучше другое расскажи — я тут целый день хожу, думаю…

— Как — целый день? — оторопела я.

— Ну, когда Светка мне вчера позвонила, — нетерпеливо пояснила Марина, — я сначала, конечно, обрадовалась. А потом, прямо тебе скажу, испугалась… И теперь вот думаю, что ты со всем этим собираешься делать.

— Вчера? — переспросила я упавшим голосом. — Так она тебе вчера звонила…

— А что такое? — насторожилась Марина.

— Да я ей сама только вчера сказала… — Размечталась одна, изобретательная, поднять моральный дух подруги! — И специально попросила тебе позвонить… Думала она пару дней выждет… В отместку за наши с тобой тайны… А с чего это ты испугалась? — вдруг дошло до меня. — И что именно я должна теперь делать?

— Отвечаю по пунктам, — вернулась Марина к своему неизменному деловому тону. — Первое — держать меня в неведении Светка никогда бы не решилась, знает, что со мной не нужно связываться. Второе — в отместку она никому ничего делать не станет, она в этом отношении лучше нас с тобой. Ну, ладно, — поправилась она, — лучше меня. Третье — то, чего я испугалась, по-моему, достаточно очевидно. И что теперь делать — это нужно подумать.

— Марина, о чем ты? Что очевидно? — Вот предупреждала же меня Светка, что она что-нибудь такое ляпнет, что меня в дрожь бросит!

— Татьяна, тебе не кажется, что доктора могут в тебе нечто чрезвычайно интересное с точки зрения науки обнаружить? — вкрадчиво поинтересовалась Марина.

— Почему? — уже совсем нервно спросила я.

— Ну, какую-нибудь… наследственность… необычную… по папиной линии, — предположила она. — Вы вообще чем думали?

Вот чем всегда были хороши мои отношения с Мариной — так это накалом страстей. Только что у меня все замерло в ожидании некой вселенской катастрофы, а теперь навалилось такое облегчение, что голова закружилась. Выжав из глаз слезы, а изо рта — нервный смешок.

— Тьфу, ты… — Смешок вырвался из горла с шумом, как пар из перегревшегося двигателя. — Ну, знаешь… За такие шуточки…

— Какие шуточки, Татьяна? — коротко рявкнула Марина. — Ты соображаешь, куда тебя могут запереть? Сейчас, надо полагать, еще ничего из ряда вон выходящего не просматривается, а потом? А если этого твоего… защитника в белых перчатках захотят поисследовать? На предмет обнаружения, откуда у загадки природы ноги растут?

— Марина, успокойся. — Поняв, что новые испытания оказались воображаемыми, я испытала небывалый прилив расположения ко всему человечеству. А к Марине, так и вовсе сочувственного — в кои-то веки мне удастся ей глаза на существующий порядок вещей раскрыть! Вот только как бы это обиняками… по телефону все же говорим. — Это — далеко не единичный случай.

— Да? — скептически вставила она.

— И уж точно не первый, — продолжила я. — Ты, что, про Галю забыла?

— Не знаю, не знаю, — задумчиво протянула она. — Там все-таки совсем другой случай был — цели другие, задачи, возможности опять же… Может, и экипировка чуть более приземленная полагалась…

— Да нет, — уверенно возразила ей я, — как выяснилось, возможность такая есть у всех, независимо от окраски, вот только свет… ну, такие, как Анатолий, редко решаются ею воспользоваться. Намного реже, чем с нами… подружиться. Но, тем не менее, существует даже определенная структура, которая занимается подобными… ситуациями и наблюдает за их… последствиями. Много лет потом наблюдает, в обычных условиях — так что, как видишь, ни о каких физических… отклонениях речь не идет.

— А о не физических? — никак не унималась Марина.

Хм, а вот об этом я Анабель не спросила! А, ерунда — если за такими детьми в обычной жизни наблюдают, значит, они прекрасно в нее вписываются. В конце концов, человека в первую очередь окружающая среда определяет…

— Не знаю, — поколебавшись, честно ответила я. — Но, с другой стороны, сама подумай: если бы существовала хоть какая-то опасность — для любой из сторон — неужели ее бы не пресекли в самом… зародыше, так сказать?

— Ох, Татьяна, ты меня своей доверчивостью однажды-таки доведешь! — проворчала Марина уже спокойнее. — Можно подумать, ушами только у нас хлопают. Я вот как раз и боялась, что спохватятся потом, пресекать начнут, не разбираясь, чем это для человека может кончиться… Как они это умеют, — жестко добавила она. — Вот уже начала просчитывать, как бы на какую-нибудь частную клинику выйти, на анонимное наблюдение…

— И ты туда же? — От неожиданности я просто завопила. — Да вы, что, сговорились все, что ли?

— Кто — все и куда — туда же? — с интересом спросила Марина.

— Все, — коротко и всеобъемлюще ответила я. — Мать, в первую очередь — я, дурочка, уже почти поверила, что мне, наконец, доверили своей жизнью жить. Так нет — опять отойди в сторону и посмотри, как это делается! И Анатолий уже на ее сторону переметнулся. А теперь и ты? Ты же ему сама, совсем недавно, говорила, что не нужно соломку подстилать, что мне все, что угодно, силам…

— Хм, — Марина кашлянула. — Ладно, touchee. Давай начнем сначала и представим себе, что я предлагаю тебе помощь. Не захочешь — откажешься. Чего от тебя мать хочет?

— Послушания. Повиновения. Беспрекословного. Как всегда, — без раздумий перечислила я. — Она же во всем лучше меня разбирается. Она даже лучше знает, как я себя чувствую и как должна себя чувствовать. Отсюда — как должна есть, спать, ходить… жить, одним словом. Я так надеялась, что она успокоится после того, как замуж меня пристроит, а теперь мне уже опять завыть хочется!

— А защитник твой, — вкрадчиво поинтересовалась Марина, — надо понимать, тоже мои слова о твоих обширных силах на ус намотал?

— А с чего ему возмущаться? — сардонически заметила я. — Он у них сейчас в молодцах ходит, ему — все дифирамбы с поздравлениями, это только мне — колония строгого режима… — Услышав свои слова со стороны, я вдруг опомнилась и замялась. — Хотя, если честно, против моей матери устоять… А он вообще растерялся — в первый же раз с таким поворотом в жизни сталкивается. Привык на авторитеты полагаться — вот и уговаривает меня, что у нее больше опыта. А она… Я не знаю — хоть бы она работала! Хоть бы у нее хобби какое-то появилось! Чтобы увлеклась чем-то и на меня меньше времени тратила!

— А вот в этом направлении можно было бы, пожалуй, подумать, — задумчиво прервала Марина поток моих истерических излияний. — Чем она вообще интересуется?

— Ничем, — мрачно буркнула я. — Кроме отца и дома. Ну, и меня, разумеется.

— Дом, говоришь… — протянула Марина, и вдруг оживилась: — А у них, по-моему, и сад есть? Как она с садом-то?

— Ну, занимается, — неуверенно ответила я. — Цветами, в основном. Розами. Но это же интерес сезонный…

— Это как сказать… — В голосе Марины появилась хорошо знакомая мне нотка изобретательного стратега. — Есть у меня клиенты — душевная такая пара, общительная, на садоводстве они просто помешаны… У нее что-нибудь необычное там растет?

— Да она каждый год что-то новое сажает! — воскликнула я с внезапно вспыхнувшей надеждой.

— Если хочешь, я могу им ее телефон дать, — раздумчиво предложила мне Марина. — Может, они сойдутся на этой почве, клуб любителей декоративных растений организуют…

— Только я ей позвоню сначала, — быстро вставила я. — Спрошу, можно ли телефон дать. Для приличия.

— Ради Бога, — без колебаний согласилась Марина. — Только невзначай спрашивай, чтобы не спугнуть ее.

— Конечно-конечно! — Мне уже не терпелось вступить в народно-освободительное движение. Кстати, и не только в свое собственное… — Вот бы еще и Галину мать к ним пристроить, — мечтательно произнесла я, решив, что если уж бороться за свободу, так для всех.

— А там что такое? — встревожено спросила Марина.

— Да ей тоже сейчас жизнь медом не кажется. — Совесть меня не мучила — я ведь не сплетничаю, а проявляю солидарность в борьбе за права человека. И его ангела, между прочим, тоже. О чем другие ангелы, похоже, и думать забыли.