Ангел-мститель (СИ)

— Странно, — напряженно заметила Марина, — а мне Тоша как будто говорил, что там — полный мир и согласие…

— Это раньше так было, — с удовольствием просветила ее я и в этом вопросе. — А теперь ее мать решила, что если Тоша не бросил о ней заботиться, значит, жениться должен. Или не морочить голову, как она высказывается. Галя, к счастью, даже не подозревает, что он все это слышит, но что дальше будет?

— Так, Татьяна, — помолчав, решительно заявила Марина, — давай проблемы по очереди решать. Сначала попробуем твоей матери развлечение подбросить, а там подумаем…

Мне невероятно понравилось это «попробуем» и «подумаем». Вот как настоящая дружба и понимание проявляются! Вовсе не обязательно мне указывать, что делать, или еще лучше — за меня делать. Можно обсудить со мной сложившуюся ситуацию, поинтересоваться, какой я из нее выход вижу, не отбрасывать его сразу как заведомо вздорный, выделить и мне поле деятельности — с доверием… Не то, что некоторые.

И вовсе незачем этим некоторым знать, как я собираюсь против назойливой опеки бороться. Чтобы эти некоторые не начали все мои действия изучать и тут же всякие противодействия придумывать. Тем более что эти некоторые сами признали, что не знают, как себя вести, чтобы всем спокойно и уютно было. И пусть они потом только попробуют возмутиться, когда я этот покой и уют сама организую!

Окрыленная полученной возможностью принести пользу всем вокруг, я позвонила матери прямо на следующий день. Когда мой ангел — так же, как и накануне — опять по бабушкиной просьбе в магазин уехал. Известие о том, что мои знакомые — страстно увлеченные разведением роз — очень хотели бы посетить оранжерею моих родителей, польстило моей матери. Она сказала, что с удовольствием поделится опытом с теми, кто им интересуется — сделав особое ударение на последней части фразы.

И она пропала. Она не звонила мне целых три дня! Чтобы держать руку на пульсе развития событий, я сама с ней связалась, отрапортовала, что у меня все в порядке, и поинтересовалась, как прошла встреча в оранжерее. Оказалось, что встреч прошло уже несколько, и не только в оранжерее, и что новые знакомые совершенно ее очаровали.

Эта тема неизменно возникала во всех наших последующих разговорах — существенно более редких, чем прежде. Помогало, наверно, и то, что я первым делом докладывала ей обо всех изменениях в своем состоянии, после чего она сдержанно хвалила меня за то, что я «наконец, повзрослела», и тут же пускалась в рассказы о своем… нет, не новом — первом в жизни увлечении.

— Ты знаешь, — однажды доверительно сообщила она мне, — мне никогда прежде не встречались такие глубокие, всесторонние люди. Они как-то умеют находить гармонию в жизни, умеют видеть, как все в ней взаимосвязано. Я очень многое у них почерпнула. Я начала понимать, что здоровый образ жизни включает в себя не только режим дня и питания, но и духовность, красоту, умение открывать себя бескрайней космической энергии и находить в ней совершенно неописуемое понимание мира…

Я только посмеивалась про себя. С радостью — и не только за себя, между прочим. С моей точки зрения, мать всегда была чрезмерно материалистом, ей всегда не хватало умения время от времени воспарить над бренной действительностью и глянуть на жизнь с некой высоты. А может, это умение мне в чрезмерных количествах досталось — и потому не вызывало у нее прежде ничего, кроме раздражения.

Сейчас же она ринулась в общество, в котором говорили о космической энергии и душевной гармонии, со всем пылом новообращенного.

Отец, как я поняла, в особом восторге не был, но поскольку дом и стол содержался в неизменной безупречности, а общалась она с новыми знакомыми, пока он на работе был, никаких возражений он не высказывал. Даже шутливо бросил как-то в разговоре с моим ангелом, что «когда быт на должном уровне организован, то и о духовном росте подумать не грех».

С лица моего ангела не сходило озадаченное выражение. Которое тоже вызывало у меня улыбку. Я-то ведь знала, с какой точки зрения он смотрит на неожиданное перерождение моих родителей. До сих пор он был глубоко уверен в их бесконечной приземленности, а также и в том, что до финальной прямой к ангельскому пониманию смысла жизни им еще идти и идти. Теперь же он выслушивал мои рассказы о поисках матери возвышенности в самых простых вещах с пристальным, каким-то профессиональным интересом.

Я же тихо радовалась успеху нашей с Мариной кампании по обеспечению всех миром и довольством в жизни.

Где-то через месяц, однако, жизнь вернулась на круги своя и, не остановившись на этом, пошла вразнос.

Глава 6. Очередные медвежьи услуги

Я всегда любил свою работу. Из-за той великой роли, которую мне доводилось играть во время каждой жизни на земле. А также из-за полноты и яркости этой самой жизни. Ее полноты всевозможными чувствами, среди которых меня бросало то на гребень волны, то почти на самое дно. Особенно в последнее время, рядом с Татьяной.

Не скрою также, что меня уже давненько мучили сомнения во всесторонности нашей подготовки к этой самой работе. Многое мне казалось все более и более странным — невозможность контакта с коллегами, сокрытие информации о наших противниках, сведение всего опыта пребывания на земле к нескольким страницам сухого, сжатого отчета…

Но еще никогда в жизни пробелы в этой подготовке не вызывали у меня такого бешенства, как в тот день, когда Татьяна сообщила мне о ребенке!

Жизнь на земле полна неожиданностей. Постулат. Один из первых в элементарном курсе. Второй — к ним нужно быть постоянно готовым. Отлично. Каким образом я мог подготовиться к этому известию? Если даже сам факт таковой возможности относится к строжайше засекреченной информации!

Уже много раз я думал, что познал, наконец, все вершины и впадины человеческих эмоций. Глубоко познал — с Татьяниной помощью. Я уже знал, что такое кипеть от ярости, таять от блаженства, заикаться от смущения и искать где-то в районе коленей челюсть от удивления — одним словом, весь, как мне казалось, спектр. Наивный. Пункт о неожиданностях, наверное, для таких, как я, и поставили одним из первых в нашем курсе.

Поэтому, я думаю, нетрудно себе представить, что при известии о том, что у меня скоро родится ребенок, я слегка растерялся и не сразу нашелся, что сказать. Трудно, знаете ли, было искать, что сказать, когда от Татьяниных слов, как от взрыва противотанковой мины, меня подбросило вверх, перевернуло и — со всей несокрушимостью земного притяжения — швырнуло вниз. И даже не на исходное место, а на самое дно взрывной воронки — прямо головой в вязкое болото отчаянных мыслей о том, что мне теперь делать.

Почему меня к такому не подготовили? Где инструкции на случай хранения двух объектов в одном? Где начитка лекций по рациональной расстановке приоритетов? Где практические занятия по приобретению навыков воздействия исключительно на объект-носитель? Где перечень критериев, по которым следует отличать его потребности от потребностей его содержимого?

Признаюсь, тяжесть возникшей передо мной задачи сплющила мое самолюбие намного быстрее, чем я ожидал — я воззвал к Татьяне. Может, не так слова врача поняла? Или вообще пошутила? Есть у нее, знаете ли, такая привычка — напугать меня грозой, чтобы я не забыл зонтик взять…

Татьяна, добрая душа, принялась добивать меня камнями подробностей своего посещения поликлиники. Простые, даже будничные слова об уходе с работы, толпе врачей и долгой беседе с одним из них как-то незаметно вернули меня в привычное состояние собранности и готовности реагировать по ситуации. Сейчас вот только из этого кратера выбраться, а там, на поверхности осмотримся…

Что значит — она давно обо всем знала? Сорвавшееся у нее с языка признание вышвырнуло меня из кратера одним броском. Из отчаянного болота сомнения — в самую, что ни на есть, реальность. Куда уж реальнее, что она от меня что-то скрывала столько времени… Месяц? Она целый месяц от меня скрывала, что у меня производственная нагрузка вдвое увеличилась…?

И в этот самый момент до меня наконец-то дошло. Месяц назад у меня не появился дополнительный объект хранения — мне самому удалось новую жизнь создать! Как нашему самому главному… У меня перехватило дыхание. Святые отцы-архангелы, я понял! Я понял, откуда такая секретность! И клянусь — самым дорогим…. Татьяной клянусь, что ни словом, ни взглядом не разглашу! Шепотка ведь хватит, чтобы повальная мания величия пошла стройные ангельские ряды косить…

Но… очень хотелось бы хоть одним глазком глянуть, чего у меня вышло. Я принялся рассматривать Татьяну со всех сторон в поисках хоть намека на то, где он там притаился. Понятно — в мать пошел, еще до выхода в свет учится скрываться и скрытничать. А если на слух попробовать? Хм, и молчун такой же. Похоже, это сфинкс еще похлеще Татьяны получился… Опять догадываться, что ему от жизни нужно?

Меня чуть не оглушило возмущенным ворчанием. Понял-понял — чем-то недоволен. Это что — и этот от моего внимания отбиваться будет? Да нет, вряд ли — такой вопль только при жизненно важной необходимости издают. А первая потребность на земле заключается в… Ну, конечно, он есть хочет! Я и сам не прочь перед ужином на кого-нибудь рявкнуть. А чем его кормить? Ну, почему я не записал все, что мне Тоша рассказывал?!

С надменной улыбкой Татьяна небрежно сбросила со счетов всяких профанов, вроде нас с Тошей, и ехидно поинтересовалась, не разумнее ли прислушаться к мнению более сведущих в таком деле людей. Кто бы сомневался, что при малейшем намеке на пробелы в моей подготовке она не упустит возможности ткнуть меня в них носом. Ну и ладно — учиться я еще никогда не отказывался… Ах, мне еще и на уважительном расстоянии учиться?

Я почувствовал, что спорить с ней сейчас бесполезно. Когда у нее возникает… редкий шанс продемонстрировать в чем-то большую осведомленность, привести ее в чувство можно только мягкостью и убеждением…

Сработало! Она даже пообещала мне делиться всей появляющейся информацией об этом, загадочном… Вот и славненько — его я тоже как-нибудь приручу. Нужно будет только внимательно приглядываться и прислушиваться, от чего он возмущаться начинает. И, первым делом, разумеется, накормить… Я ринулся к плите.

Полночи я бродил по квартире, напряженно размышляя, с какой бы стороны подступиться к очередному этапу повышения квалификации. Первой возникла мысль обратиться к моему руководителю, чтобы на какой-нибудь инструктаж направил. Заочный, разумеется — скажем, каждый вечер полчасика я мог бы выделить на мысленное ознакомление с правилами поведения с еще невидимым, неслышимым и не говорящим существом. Вспомнив, однако, свое последнее обращение к руководству, я отказался от этой затеи. Опять пошлет… соответствовать сложившимся условиям.

Анабель? Татьяна ведь именно от нее узнала вполне оправданно хранящуюся под семью замками тайну об ангельских детях… Но, с другой стороны, если я правильно помню, Анабель сама где-то справки наводила — и вряд ли детально. И потом — мне вовсе не хотелось еще раз выслушивать ее снисходительные поучения о том, как мало я знаю, и о том, как мне следует с большим доверием относиться к своему человеку. А с нее еще станется потом и Татьяне позвонить — речь продублировать. Тогда на доверительном обмене информацией можно крест ставить — Татьяна тут же редактировать начнет, во что меня посвящать, а что при себе оставить. С существенным перевесом в пользу последнего.

Из своих остается только Тоша. Ну, тут все просто — выложит мне, как миленький, в письменном виде все, что Гале велено делать. А я потом сравню… И если я Татьяну хоть на каком-то несоответствии поймаю…

А из не своих? Галя, разумеется — нужно будет график работы сдвинуть так, чтобы я на обед успевал. А, и в воскресенье нужно будет Татьяниных родителей послушать — удалось же им такую замечательную дочь вырастить! Слушать, правда, Людмилу Викторовну, в основном, придется — отец, насколько я помню, особого участия в воспитании Татьяны не принимал. А жаль — мне бы сейчас мужской опыт больше пригодился… Есть еще Света с Сергеем — может, ему позвонить? Да неудобно как-то по телефону, да еще и сразу после разговора о машине, а увидеться — так когда мы теперь увидимся…

М-да, негусто. Ладно, главное — с чего-то начать. Завтра — Тоша… Вот черт, мне же прогул за покупку машины отрабатывать! И в ГАИ за постоянными номерами… Я принялся перестраивать все планы.

На следующий день на работу мы ехали чуть дольше. Дело в том, что мне впервые так явственно бросилось в глаза, сколько рытвин и выбоин оказалось на проезжей части. Я, конечно, понимаю, что зима на исходе, и снег сходит вместе с асфальтом, но… объезжать же пришлось, чтобы мой сфинкс-младший возмущаться не начал. Уй, чуть не промахнулся… Да следит у них кто-то за дорогами или нет?!

Высадив Татьяну у входа в офис, я отъехал за угол, выскочил из машины и со всех ног помчался назад. Протиснувшись в дверь вслед за кем-то из опоздавших, я ринулся к Тошиному столу и с ходу мысленно скомандовал:

— Слушай меня внимательно, у меня мало времени…

Тоша подскочил на стуле.

— Господи! — заорал он — к счастью, без слов. — Что случилось?

— Ничего, — не стал я пока вдаваться в подробности. — Мне сейчас нужно в пару мест съездить, но где-то к трем вернусь. К тому времени составь мне, пожалуйста — по пунктам! — список того, что Гале сейчас нужно.

— Зачем? — напрягся Тоша. — Что я уже опять не так делаю?

— Да при чем здесь ты! — огрызнулся я. — Татьяне теперь то же самое нужно будет.

— О! — протянул Тоша, расплываясь в довольной ухмылке. — Ну, готовься… Теперь узнаешь, что значит работа на пределе возможностей. Татьяна, правда, более ответственная… — добавил он с легкой завистью в голосе.

— Ну да, — хмыкнул я. — Ответственная — когда я у нее над душой стою, да еще так, чтобы она этого не заметила. И вот еще, — ухватил я за хвост очередную гениальную мысль, — слушай внимательно, о чем они за обедом болтать будут. Может, она Гале что-нибудь о своих ощущениях расскажет.

— А тебе, что, не докладывает? — насмешливо прищурился Тоша.

— Я опаздываю! — рявкнул я. — Чтобы к трем часам все подготовил.

Вернулся я в их офис за час до окончания рабочего дня — переговоры о смещении моих консультаций хотя бы на час раньше заняли куда больше времени, чем я рассчитывал. Только и успел, что просмотреть Тошин отчет, да дописать, где находится Галина поликлиника, как зовут ее врача и как часто она должна с ним встречаться.

Вечером, наконец, у меня появилась возможность провести первый сравнительный анализ. Результаты которого пробудили во мне тяжкие подозрения. Тоша наверняка вдумчиво подошел к порученному делу — знает же, что я ему за халатность голову оторву! Татьяна, судя по ее лицу, тоже еще ничего редактировать не начала. Откуда тогда такое несоответствие? Может, дело в компетентности одного из врачей? Меня в холодный пот бросило — а то я не знаю, как у них студенты в ВУЗах учатся! А потом таких специалистов выпускают, что им не то, что человеческую жизнь — карандаш с линейкой страшно доверить.

Я нырнул в Интернет. На два вечера. После чего понял, что задача выбора машины была на самом деле детской забавой. Там хоть цифры какие-то приводились, чтобы было, что сравнивать, а тут? На каждом сайте — свои рекомендации. Единственно правильные. Что подтверждается статистикой. Аргументы противников разбиты в пух и прах. С научной точки зрения. Одним словом, выбирай то, что тебе нравится. Разонравится — найдется, из чего что-то другое выбрать.

Откуда же мне знать, что должно нравиться? Нет, определенно без совета прошедших это испытание не обойдешься. Я с еще большим нетерпением стал ждать поездки к Татьяниным родителям.

Встреча меня… не то, что разочаровала, но я ее как-то совсем иначе себе представлял. Я думал, что наша новость станет центральной темой разговора, что Татьянины родители обрадуются, начнут свою жизнь вспоминать — как тогда, когда они о предстоящей свадьбе узнали — и откроется бездонный колодец практически полезной информации. Размечтался! Забыл, что опять с Татьяной дело имею.

Для начала она запретила мне даже словом о радостном событии обмолвиться — подходящего момента нужно, понимаешь ли, дождаться. Вот и пришлось мне нехотя поддерживать разговор о машинах — еще неделю назад он был бы как нельзя кстати, а сейчас мне казалось, что все эти муки выбора отошли в невероятно далекое прошлое. И подходящим оказался именно тот момент, когда она уединилась с матерью на кухне.

И ладно бы еще предупредила меня: она матери сообщает, я — отцу… Но она вышла из столовой, даже не глянув на меня, и, растерявшись, я продолжал молча кивать, пока Сергей Иванович делился со мной опытом вождения машины. Тоже дело важное — ничего не скажешь, но не настолько! И уж точно не сейчас…

Одним словом, списали меня в публику. Причем в ту ее часть, которую приглашают на премьеру из приличия и сразу же отправляют в бар вино пить — чтобы не мешала истинным знатокам по достоинству оценить разворачивающиеся на сцене события. Вино оказало на меня обычное действие: мысли разбежались в разные стороны, а на язык полезли всякие фразы о том, что я — в отличие от Сергея Ивановича — вовсе не намерен дело воспитания детей на плечи жены сбрасывать. Еле сдержался — только потому, что напряженно прислушивался к тому, что происходит на женской половине стола. Как я и думал — там деловой разговор идет! Придется вечером выпытывать — и опять мягкостью и убеждением, черт бы их всех побрал!

Вечером, правда, выяснилось, что Татьяне тоже ход развития событий не понравился. Она бы предпочла, чтобы Людмила Викторовна со мной беседу вела. Так я же только за! Я ей сам завтра позвоню…

Опять нельзя! А что мне вообще можно?!

Во всем, что произошло дальше, у меня есть только одно оправдание: чувство разочарования, растерянности и собственной неполноценности вступило в преступный сговор с коварно подсунутым мне вином и смело защитные барьеры осторожности, воздвигнутым тяжким опытом общения с Татьяной. В отчаянии я честно признался ей, что совершенно не готов к сложившейся ситуации, и попросил (сам!) направить мои действия в нужное ей русло…

Ее реакцию, я думаю, нетрудно себе представить. Советоваться ни с кем не нужно. Приставать к ней не нужно. Трястись над ней не нужно. Нервировать ее не нужно. Ничего не нужно.

Нет, что-то все-таки нужно — бабушке-соседке помочь. Дабы воцарила вокруг нас теплая, дружественная атмосфера — пока я за бабулю в магазин бегаю, она Татьяну за это душевно благодарит.

И главное, отказаться я уже не мог — Татьяна мне накануне прецедент организовала.

На самом деле, я был бы совсем не против — машина ведь продукты из магазина везет: чуть больше, чуть меньше — какая разница. Если бы речь шла только о тех случаях, когда мы и сами за покупками отправлялись.

Бабушка, однако, без малейших колебаний поверила нам на слово, что машине все равно, сколько чего везти, и главное — как часто. После чего я — как-то незаметно для себя — сделался практически ежедневным посетителем самой крупной торговой точки в нашем районе. Одно хорошо — продавщицы с кассиршами стали здороваться со мной с уважительной приветливостью. Откуда же им знать, что я не домой все это тащу!

Скрипя зубами в полной уверенности, что в мое отсутствие бабушка пичкает Татьяну именно теми поучениями, которые мне намного больше нужны, я любезно раскланивался со знакомыми уже работниками торговой сети и со всех ног мчался домой в надежде, что мне хоть какие-то крохи неуловимой человеческой мудрости перепадут.

И однажды-таки дождался!

В тот вечер бабушка решила воплотить свою благодарность во вполне материальный пирог. Судя по запаху, с луком. Я запаниковал — в доме пища неизвестного происхождения! Я уже давно полностью отстранил Татьяну от приготовления еды, религиозно следуя скудным рекомендациям по необходимому ей рациону, выжатым из Тоши. А тут — кто его знает, что бабуля в этот пирог напихала! Я принялся лихорадочно подмигивать Татьяне, скашивая одновременно глаза в сторону соседского угощения — чтобы не смела к нему даже притрагиваться, пока я сам его не попробую.

В этот момент прозвенел звонок — приехала Людмила Викторовна.

Сначала я обрадовался — вот и еще один доброволец на дегустацию незнакомого продукта питания появился. Потом снова почувствовал себя лишним — на этот раз в своем собственном доме, но зато на пару с Татьяной. Потом о Татьяне вспомнили…. и я запутался в клубке самых разнообразных чувств.

С чего это она опять раскомандовалась? Вроде, договорились уже, что теперь у Татьяны есть, кому ответственность за нее нести. Знать бы только, как ее сейчас нести… Хм, мысль обратиться к опытному профессионалу мне и самому в голову приходила… И, зная требовательность Людмилы Викторовны, можно не сомневаться, что этот профессионал вполне достоин доверия. И очень хорошо, что она вместе с Татьяной на прием пойдет — она-то уж точно ничего не упустит, а я могу и незримо поприсутствовать. Подумаешь, перенесу консультацию — в первый раз, что ли. А вот дома я точно никому другому присматривать за Татьяной не позволю!

Когда мы остались одни, я, воодушевившись первым прорывом из болота незнания, приступил к своим непосредственным обязанностям и начал мягко убеждать Татьяну в том, что в важном деле нужно уметь правильно расставлять приоритеты, что самостоятельность ради самостоятельности переходит в неоправданную самонадеянность, что я и сам никогда не стыдился склонить ухо к более знающим…

Внушил. Слава Богу — хоть в этом я все еще на высоте! Успешно восстановив слегка пошатнувшееся самоуважение, я с нетерпением стал ждать первой в этой жизни встречи с врачом.

Когда мы туда, наконец, попали, мне потребовалось какое-то время, чтобы отдышаться. Как-то отвык я уже уворачиваться! Хорошо хоть днем ехали, когда народу в транспорте поменьше — не мог же я по старинке в маршрутке материализоваться. И в кабинет еле протиснулся — с этой привычкой Людмилы Викторовны решительно дверь за собой захлопывать. И там, пока в себя пришел, доктор с Татьяной уже в смотровой скрылись — опять пришлось в полном молчании предметом интерьера в углу стоять, плакаты на стенах рассматривать. От всех этих отклонений, на них изображенных, у меня мороз по коже пошел… Господи, чего же этот доктор ее так долго осматривает?

Как только он вернулся, я сразу же убедился в его глубоких познаниях. Не знаю, как он там в институте учился, но вся найденная мной в Интернете информация оказалась ему знакома. Более того, в отличие от необразованного меня он сумел проанализировать все разрозненные с виду факты и рассмотреть в них скрытые от неспециалиста логические связи.

По его словам выходило, что вместо того чтобы увлекаться любой из существующих схем, следует всего лишь внимательно прислушиваться к желаниям и потребностям материнского организма и удовлетворять их по мере возникновения — с тем, чтобы вышеупомянутый организм не испытывал никакого дискомфорта и отрицательных эмоций.

Я сразу же проникся глубоким расположением к этому доктору. Я ведь то же самое — чисто интуитивно — чувствовал! Это ведь основное требование и в моей работе — следовать желаниям вверенного человека! Осталось только вытрясти из этого человека, чего ему хочется. Но это уже — дело техники, первый год, что ли, я этим занимаюсь!

Выяснив, что я, оказывается, совсем неплохо подготовлен и к этим своим новым обязанностям, я приободрился.

И, как обычно, напрасно. В самое ближайшее время я опять получил щелчок по носу, направленный на то, чтобы лишний раз доказать мне, что в любом аспекте человеческой жизни люди всегда опережают ангелов — хоть на шаг.

Точка зрения столь понравившегося мне доктора оказалась довольно распространенной. Выяснилось, что и наша соседка ее искренне разделяет. И в то время как мне приходилось надрываться в тяжких рейдах по откапыванию Татьяниных желаний, старушка, вырастившая, по крайней мере, одного сына, мгновенно угадывала их по каким-то, одной ей ведомым, признакам. Нет, чтобы объяснить, как она их чуяла — просто посылала меня их выполнять. Я начал чувствовать какую-то глубинную близость со своей машиной. И мрачную ностальгию по тем временам, когда мне приходилось ездить по вечерам всего лишь в близлежащий супермаркет.

Самые свежие продукты питания следовало, однако, искать загородом, поближе к производящей их земле. Я сказал, что подумаю. Я смолчал, даже когда мне пришлось однажды вечером тащить наверх мешок картошки, привезенной нам без нашей просьбы и малейшего предупреждения. Но когда она предложила мне бросить Татьяну на полдня, чтобы привезти — Бог знает откуда! — пару литров парного молока… и заодно узнать, где там, поблизости ожидается свежее убитое мясо… и, наверное, еще и посмотреть, как его убивают…, я не выдержал.

Я вывел ее в коридор и очень вежливо — сдерживаясь изо всех сил — объяснил ей, что вполне в состоянии проследить за тем, чтобы Татьяна полноценно питалась, что отдых и спокойствие не менее важны для нее, чем любая свежатина, и что мне кажется недопустимым все чаще и чаще оставлять ее один на один со всеми домашними делами.

Пару дней все было спокойно.

Затем бабушке вновь срочно потребовалась пачка масла, и она напросилась поехать за ней вместе со мной. Я, глупый, даже обрадовался — вот хоть раз не будет без меня с Татьяной секретничать!

Одним маслом дело не обошлось. Бабуля принялась деловито семенить от одного отдела к другому и останавливаться возле каждого, обмениваясь с продавщицами вопросами о здоровье и делах вообще. Мне пришлось тащиться за ней — не выволакивать же ее за шиворот на улицу! И всякий раз она заканчивала обмен новостями торопливой фразой: «А вот это, Любочка (Манечка, Юлечка…), мои самые близкие соседи. Вот сейчас ребеночка ждут — так ты уж им, как приходят, подскажи, что у тебя самое свеженькое!» — после чего радостно улыбалась и мгновенно устремлялась к следующему прилавку.

В первый раз я просто остолбенел. Во второй — даже не успел вмешаться. В третий — перебил ее, едва сдерживаясь, чтобы не заорать:

— Варвара Степановна, Вам еще что-нибудь нужно?

— А вот в овощной еще, — просияла она. — Можно Танечке киви купить — очень полезные, я слыхала…

Я решительно взял ее под локоть, подвел к кассе и вытащил портмоне. Она всю дорогу еще что-то причитала — я молчал. Разжать зубы мне удалось, только когда мы уселись, наконец, в машину.

— Варвара Степановна, зачем Вы это делаете? — с трудом выдавил я из себя.

— А что такое? — забеспокоилась она, округляя глаза. — Я же как лучше хочу… вот познакомить с девочками, раз уж случай такой выпал…

— Варвара Степановна… — Честно говоря, никогда в жизни я еще так не гордился своей выдержкой. — Я хожу в этот магазин каждый день. Как Вы прекрасно знаете. Вам не приходило в голову, что мне уже как-то случилось… самому… раззнакомиться?

— Ну, уж нет! — радостно замотала она головой. — Одно дело — просто каждый день ходить, а другое — по имени обратиться, о житье-бытье спросить… Отношение совсем другое будет, как к своему.

Я вспомнил наших французов и их прогулки по местному рынку. Честно говоря, у них там тоже целый ритуал был — не просто «купил — продал»… Но, с другой стороны, их же никто за ручку не водил, представляя, как своего нового рассыльного…

— Варвара Степановна, — твердо сказал я, — спасибо, что познакомили, но отныне я все покупки буду совершать сам.

— Да что ты, что ты! — замахала она руками. — Когда это я навязывалась? Но раз уж так сегодня сложилось, я тебе еще пару слов хотела шепнуть. Про Танечку.

Я навострил уши.

— Что-то я заметила, — доверительно начала она, — что она в последнее время какая-то невеселая ходит…

Я еще больше напрягся — что я опять проворонил?

— И ты тоже, — остро глянула она на меня, — каждый второй день надутый, как мышь на крупу… — Она пожевала губами и решительно добавила: — Так ты это брось.

Хорошо, что мы еще с места не сдвинулись — точно во что-нибудь врезался бы.

— Что я должен бросить? — От удивления я даже не разозлился.

— Если у тебя на работе что приключилось, — назидательно проговорила она, — так это там и оставь, домой не неси. Тебе сейчас домой нужно с улыбкой приходить и с добрым словом — Танечка должна каждую минуту видеть, что все вокруг нее радуются и ее своей радостью согреть хотят.

Так, я — психолог. Я — психолог. Я каждый день на работе сталкиваюсь со всевозможными конфликтами, и еще ни разу не было, чтобы я не нашел из них выхода. Как я там своим клиентам советовал? Кричать — глупо, нужно вести диалог. И именно вести — не высказывая свою точку зрения, а задавая наводящие вопросы, ответ на которые очевиден и прозвучит из уст противной стороны.

— Варвара Степановна, — заговорил я мягко и рассудительно, — подумайте сами. Чтобы создавать Татьяне радостное настроение, мне нужно хотя бы рядом с ней находиться. Как же мне это сделать, когда я каждый вечер должен ее одну оставлять? Как же мне ее из магазина-то теплом согреть? Как Вы думаете?

— А вы вот еще и гулять совсем не ходите! — тут же зашла она с другой стороны. — А ей было бы приятно с мужем вечером по свежему воздуху пройтись…

— В магазин, после рабочего дня? — твердо стоял на своем я. — Или в деревню за молоком — полдня в машине со мной трястись?

Старушка заморгала.

— Так что давайте, Варвара Степановна, договоримся, — улыбнулся я, чувствуя, что профессиональные навыки начинают давать результат, — за покупками я буду ездить сам и один раз в неделю. А Вы уж заранее подготовьте список того, что Вам нужно. И — отдельно — того, что Вы нам посоветуете, мы Вам только благодарны будем. Когда прогуляться пойдем — в свободное время.

— Конечно-конечно, — закивала она с влажно заблестевшими глазами, — как скажешь, милый. Только ты уж не сердись на меня, если что — память-то уже совсем не та у меня…

Так, по-моему, если я и добился успеха, то определенно не ошеломляющего. Нужно будет для работы запомнить — сосредотачиваясь на лобовой атаке, нельзя и о флангах забывать. Взять бабулю с собой в магазин еще пару раз, что ли — для приобретения навыков обходного маневра? Уж слишком виртуозно вбила она мне в сознание мысль о моей собственной мрачности. Странно, я за собой такого не замечал. Может, со стороны виднее? Так Татьяна, вроде, не жалуется. Она, правда, опять какая-то рассеянная стала… И когда, спрашивается, ей со мной о чем бы то ни было говорить, если я с Тошей чаще в последнее время по душам общаюсь? Но не спрашивать же у него…

Не пришлось. Прямо на следующий день Тоша, как истинный друг, с чисто ангельской непринужденностью рассеял мои сомнения в пух и прах — в том смысле, что мои сомнения совершенно не стоят того, чтобы из-за них голову себе сушить.

Я в тот день примчался в офис пораньше и тут же направился к Татьяне — создавать радостную атмосферу.

— Я уже здесь, — шепнул я ей на ухо, чуть пожав ее незанятую мышкой руку.

— Не мешай, — проговорила она уголком рта, ни на миллиметр не повернув ко мне голову, — мне еще три письма сегодня отправить нужно.

Обидевшись, я отошел к Тошиному столу и устроился на самом дальнем от прохода его краю.

— Привет, — буркнул я, внимательно приглядываясь к Татьяне. Да нет, я бы не сказал, что она невеселая — обычное, рабочее, сосредоточенное выражение лица.

— О, а чего мы сегодня опять рычим? — вместо приветствия поинтересовался Тоша.

Я резко выпрямился. Что значит — опять?

Он услышал мой мысленный вопрос.

— Да ты в последнее время какой-то… — Он замолчал в поисках подходящего слова. — К тебе хоть и не подходи — того и глядишь, бросишься.

Интересно-интересно… Может, прямо с него и начать? В кризисной ситуации, правда, не стоит делать то, что от тебя ожидают. А то, если я на него сейчас брошусь, он больше ничего говорить не будет. Некоторое время. Пока в сознание не придет. А мне бы хотелось послушать, какой я еще в последнее время…

— Да что ты, Тоша! — вкрадчиво отозвался я. — Жизнь у меня просто… насыщенная, времени на болтовню нет. Тебе вот белой завистью завидую, — мстительно добавил я.

— Серьезно? — усмехнулся он. — Так, может, прекратишь завидовать, а просто возьмешь и расскажешь, чем это ты свою жизнь до белого каления насытил?

Я насытил? Вот спасибо — дождался признания! Как же мне не нравилось, что меня постоянно на задний план отодвигают — вот и распишись в получении места в самом центре внимания. Критического, разумеется. Братцы, не ищите больше крайнего, если что не так — вот он я, сам себе оплеух надаю, только команду дайте! И хоть бы кто спросил, каково мне земные заботы с ангельскими совмещать, да еще и одной рукой — второй нужно мину жизнерадостную на лице придерживать!

— Да зачем тебе моя головная боль? — непринужденно отмахнулся я. — Своих, что ли, дел нет?

— Да хватит тебе хорохориться, — спокойно произнес Тоша. — Давай — рассказывай, что случилось. Сам ведь говорил, что нам общение нужно. Для пользы дела.

Точно — говорил. Когда нужно было его уму-разуму учить. Не хватало еще, чтобы он со мной начал наставника изображать… Мне ведь и там, наверху поручили опытом с ним делиться, а не неприятностями…

— Не знаю я, Тоша, о чем ты говоришь… — рассудительно начал и, и вдруг меня прорвало: — Но меня эти люди уже просто достали!

— Что — прямо-таки все? — с любопытством спросил Тоша.

— Почти, — мрачно поправился я. — Нет, я не спорю — они, естественно, в своей человеческой жизни лучше разбираются. Но, может, не нужно меня постоянно в это носом тыкать? Может, нужно мне объяснить — по-человечески — что и как делать?

— А может, тебе не нужно во все их дела свои пять копеек вставлять? — возразил мне Тоша. — Может, каждому — свое? Им — со своими взаимоотношениями разбираться, тебе — за Татьяной присматривать?

— Да? — взвился я. — Так у меня же уже и работу из-под самого носа уводят! Как ни поверни — получается, что все вокруг лучше знают, что ей сейчас нужно! И она — тоже хороша: опять замолчала наглухо! «У меня все в порядке» — и хоть ты ее стреляй!

— А может, у нее действительно все в порядке? — с улыбкой предположил Тоша.

— А чего тогда все вокруг нее суетятся, как ненормальные? — подозрительно прищурился я.

— Кто — все? — спросил Тоша.

— Ну, мать по врачам ее таскает, — принялся перечислять я, — бабка эта, соседка наша — спасибо, кстати, Марине, навязала нам ее на мою голову! — по магазинам меня гоняет, да еще и отчитывает, что я Татьяну недостаточно радую!

Тоша расхохотался. Слава Богу, беззвучно, но его всего прямо затрясло. Ох, я бы сейчас добавил! Амплитуды.

— Вот я знал! — выдавил, наконец, он из себя, слегка заикаясь. — Я знал, что сейчас где-то Марина выплывет!

— При чем здесь Марина? — рявкнул я.

— А при том! — ответил он, смахнув слезу тыльной стороной ладони. — Ты бы ей спасибо сказал, что ваша бабушка перестала Татьяне настроение портить! А если она еще и за здоровьем ее следит — так тебе же радоваться нужно!

— Чему радоваться? — процедил я сквозь зубы.

— Тому, что кто-то с радостью взялся делать то, о чем ты понятия не имеешь, — уже серьезно ответил Тоша. — Если бы за Галей мать так следила! Так нет — это я ей двадцать четыре часа в сутки все указания врача, как попугай, долдоню — по десять раз одно и то же, пока вспомнит! Ее мать вдруг приличия заволновали… — Он осекся на полуслове, и уже спокойнее добавил: — И скажу тебе так — если бы я на все ее высказывания так, как ты, реагировал, то меня уже пора было бы списывать куда-нибудь в распорядители — запасы на складах пересчитывать.

— Какие высказывания? — Мгновенно взяв себя в руки, я весь подобрался. Непорядок — у младшего товарища осложнения, о которых я ни слухом, ни духом… У Татьяны, небось, молчать научился, подлец.

— Да так, ерунда, — отвел в сторону глаза Тоша. — Издержки видимости…

Значит, как мне душу нараспашку открывать — так для пользы дела, а как самому других в курсе держать — так ерунда? Впрочем… Я вдруг вспомнил, что Татьяна на днях что-то такое мне намекала о его неприятностях… Я тогда не стал вслушиваться — у самого голова колоколом гудела, хотелось хоть на мгновенье с ней наедине остаться, без постоянного незримого присутствия кого-то из нашего окружения… А она, оказывается, опять за свою партизанщину взялась…

— Выкладывай, — угрожающе проговорил я. — Татьяне вон уже все разболтал…

— Чего? — На лице у него было написано такое искреннее удивление, что я тут же успокоился. — Ничего я ей… Елки-палки! — вдруг охнул он, и я понял, что успокаиваться рано. — Это же Галя ей… Так вот зачем они меня в магазин спровадили!

— Что? — тихо спросил я. — Что значит — спровадили? Когда?

Тоша уже явно опомнился, и глаза у него забегали.

— Да на днях… попросили в магазин в обед сбегать, — забормотал он, старательно не глядя на меня. — Меня десять минут всего не было, они это время пока в кафе сидели — я проверил…

— Ты… — задохнулся я. — Идиот малолетний! Ты, что, до сих пор не понял, с кем нам дело иметь приходится? Если мы с тобой друг за друга держаться не будем, они нас поодиночке в момент на обе лопатки уложат — и еще попрыгают сверху, чтобы равномернее распластались! Нашел, у кого скрытности учиться! Рассказывай, — закончил я, тяжело дыша.

— Галина мать считает, что помогать ей имеет право только муж, — неохотно заговорил Тоша. — А если я с ней в магазин хожу, но не женюсь — значит, такой же проходимец, как Денис. И пора меня поставить перед выбором. Каждый вечер ее клюет — я уже на это время к ноутбуку сбегать начал…

На меня вдруг навалился приступ истерического веселья. Это же надо — я горы готов был свернуть, чтобы на Татьяне жениться, и они тут же меня и окружили, это вершины непреодолимые. Еле покорил. А тут — его ничего в земной жизни не интересует, кроме как кнопочками на клавиатуре поклацать, а ему практически в лицо предложение делают… И где после этого справедливость?

Я сдерживался изо всех сил, чтобы осознание иронии ситуации не прорвалось наружу — но надолго меня не хватило.

— Ну, и что смешного? — надулся Тоша.

— Да ведь просто все… до смешного! — Я мог только радоваться, что он сейчас не видит выражения моего лица. — В чем проблема? Женись!

— Ты, что, с ума сошел? — отшатнулся от моих слов Тоша. — Если жениться, то мне же придется… не только в магазин с ней ходить… А у меня только и времени, чтобы спокойно поработать — по ночам!

Я вдруг вспомнил о его ангельском возрасте.

— А ты хоть знаешь, что тебе… придется… делать? — хмыкнул я, снова не удержавшись.

— Конечно, знаю! — запальчиво ответил Тоша. — В целом. Я очень хорошо учился, хоть ты в это и не веришь. А вот… в деталях разбираться — не хочу!

— Ох, Тоша, это ты зря! — мечтательно протянул я.

— Не хочу! — яростно повторил он. — Галя мне нравится, но… не так. А если без этого начинать в деталях разбираться, то чем я лучше Дениса буду?

Я вздрогнул. В самом деле, это ведь у меня желание жениться как-то совершенно естественно возникло из того сумасшедшего клубка чувств, которые Татьяна растолкала во мне практически с первой встречи. Я представил себе наши вечера… выходные… особенно последние новогодние праздники без той взаимной, никак неутолимой жажды послать весь окружающий мир ко всем чертям… И тут же поежился, глянув на Тошу с внезапно возникшим уважением. Молодец, парень, я всегда знал, что из него настоящий хранитель получится!

— Ну, тогда тебе, наверно, в невидимость нужно возвращаться, — медленно проговорил я, уже прикидывая, как сообщить Гале, что ему более перспективную работу в другом городе предложили.

— Тоже не выход, — покачал головой Тоша. — Не буду же я в невидимости сумки у нее в магазине из рук выхватывать.

— Скажи лучше, что тебе все это бросать не хочется! — съязвил я, кивнув в сторону его компьютера. Затем, сообразив, что он меня не видит, добавил: — В смысле, вот эту работу.

— Да нет, — дернул плечом Тоша, — с ноутбуком я где угодно приткнуться могу. А вот смотреть, как она надрываться будет… Раньше — еще ладно, но не сейчас. И потом — она без меня по вечерам гулять перестанет, побоится сама в темноте ходить.

— Ну, и что же ты будешь делать? — спросил я с интересом. Ты смотри — а ведь действительно дельно мыслить начал. Вот — воспитал наконец-то соратника!

— Ничего, — спокойно ответил Тоша. — На источник раздражения я повлиять не могу — значит, буду просто успокаивать, отвлекать, внушать, что не стоит обращать внимание — одним словом, своим делом заниматься.

Я еще раз уважительно покачал головой. Правильно я тогда Татьяну осадил, решительно заявив, что Тоша распрекраснейшим образом сам с возникшими осложнениями справится! А то привыкла: чуть что — вмешиваться, подрывая веру парня в свои силы!

Чтобы не дразнить судьбу, я решил ничего ей не рассказывать. В конце концов, он принял такое же решение, как и она сама в свое время в отношении нашей соседки — быть выше мелких булавочных уколов и твердо верить, что неприязнь рано или поздно сама себя изживет. И если бы не чертова Марина с ее неуклюжей предупредительностью, бабулина неприязнь так бы и растворилась незаметно в пространстве — а не переросла в доводящую меня до тихого бешенства приязнь! Тем более что тактика терпеливого игнорирования агрессии начала в последнее время приносить плоды и с Татьяниной матерью.

Как выяснилось, у нее появились какие-то новые знакомые с новым для нее кругом интересов — новая игрушка, как мне тогда показалось. Ну, и слава Богу, подумал я — по крайней мере, перестала донимать Татьяну постоянным надзором. А ведь и тот замечательный доктор сказал, что с физической стороны нужно довериться мудрой природе человеческого организма и всего лишь создать ему наиболее комфортные условия с моральной точки зрения. Что у меня всегда получалось намного лучше Татьяниных родителей!

Итак, Людмила Викторовна со страстью, присущей всем новичкам, ушла в поиски гармонии, Сергей Иванович с добродушной насмешкой заявил, что не имеет ничего против, лишь бы его она манной небесной не кормила, Татьяна с довольным видом хвасталась мне новым увлечением матери, прозрачно намекая, что и ее родителям духовная жизнь вовсе не чужда… Одним словом, все были довольны — даже я начал задумываться. О вторичных эффектах своей деятельности. Согласитесь: если через какой-то год косвенного общения с ангелом у ярых материалистов, твердо стоящих двумя… нет, я бы сказал, всеми четырьмя конечностями на земле, появляется тяга к осмыслению своего существования не ней — определенные выводы напрашиваются сами собой.

Я уже начал прикидывать, как бы представить их на рассмотрение руководства — в качестве дополнительного аргумента в пользу предоставления права на видимость более широкому кругу моих коллег. Не всем подряд, разумеется! Исключительно тем, у которых, как у меня, проявились яркие способности к расширению сферы своего благотворного воздействия. М-да, осталось только выяснить, как определить наличие таких способностей — до перехода в видимость… А! Технические вопросы пусть руководство и обдумывает, мое дело — с многообещающей идеей выступить…

Хорошо, что я никогда не разбрасывался горячими идеями, как только они возникали у меня в голове! Хорошо, что у меня никогда не было привычки выскакивать с предложениями без детального размышления! Хорошо, что в отношении любого нового предприятия на земле, у меня уже в крови сидела осмотрительность!

Я опять чуть было не забыл, что жизнь на земле подвержена законам Ньютона — и на вторичные эффекты любой деятельности тут же находятся встречные. В том смысле, что за моим одухотворяющим воздействием на Людмилу Викторовну очень скоро последовала не менее благотворная — с ее точки зрения — отдача. Которая, как ей и положено, шарахнула по первоисточнику посыла духовной энергии (а именно, по мне) и по всем расположенным вблизи от него объектам (а именно, по Татьяне).

Почему меня не насторожила та страсть, с которой Людмила Викторовна кинулась в духовные джунгли, разобраться в которых людям отводится не одна жизнь плюс скрупулезная подготовка у нас? Почему мне даже в голову не пришло, что ее многолетняя привязанность к чисто земной идее коллективизма (или к стадному чувству — как кому больше нравится) тут же потребует от нее прохождения по этим джунглям стройными рядами единомышленников? Как я мог забыть, что на земле к единомышленникам в первую очередь относят — по определению — ближайших родственников?

Ума не приложу.

То ли скромную речь в уме готовил в ответ на будущие громогласные поздравления руководства, то ли расслабился, наслаждаясь долгожданным покоем и всеобщим удовлетворением.

Единоличный духовный рост Людмилы Викторовны продлился совсем недолго. Я только потом понял, что это было, наверное, самое счастливое время в этой моей земной жизни. И Татьяна, ежик мой упрямый, иголки пригладила, и Тоша начал доверие оправдывать, и бабуля обороты своей заботы сбавила, и Марина нигде, даже на горизонте не показывалась…

Как только процесс накопления Людмилой Викторовной первоначального духовного капитала закончился, ей — как истинному человеку — сразу же потребовалось пустить его в оборот. И, будучи человеком практичным и предусмотрительным, она решила акционировать его — с тем, чтобы предполагаемые дивиденды достались всем членам семьи, по крайней мере, тем, которые не решились бы противостоять ей. А именно, наследникам. То есть пребывающим в блаженном неведении о подвалившем богатстве нам с Татьяной. И не менее невинному нашему ребенку.

Процесс передачи нам пакета акций с краткой инструкцией о том, как их приумножать, состоялся в ее следующий приезд к нам.

Узнав, что она собирается навестить нас одна, я нахмурился. Явно планируется что-то, в чем Сергей Иванович не хочет принимать участия. Это мне не понравилось. С другой стороны, она вряд ли решилась на что бы то ни было без его явного одобрения. Это меня немного успокоило. С третьей стороны, он всегда полностью отдавал ей на откуп вопросы воздействия на Татьяну. Это меня опять насторожило. С четвертой стороны, он вслух признал мое право быть главой собственной семьи. Я окончательно запутался.

И все же, на всякий случай, я мысленно подготовился к самому худшему. Как мне казалось. К попытке узурпации моей ответственности за Татьяну.

Знай я, что мне уготована роль примера для подражания и консорта одновременно, всплакнул бы. От гордости.

Началось все, как обычно. Людмила Викторовна приехала к нам после рабочего дня, мы поужинали, и Татьяна бойко отрапортовала ей о последнем посещении врача.

— Мне очень приятно, Таня, — одобрительно кивнула Людмила Викторовна, — что ты начала, наконец, по-взрослому относиться к серьезным вещам…

Татьяна просияла, расправив плечи. Я решил подождать с проявлениями радости.

— … но сейчас этого уже недостаточно, — закончила свою мысль Людмила Викторовна.

Татьяна поникла. Я насторожился.

— Я подыскала тебе курсы йоги для беременных, — огласила, наконец, Людмила Викторовна цель своего визита. — Во-первых, тебе самое время мышцы потренировать, да и навыки правильного дыхания во время родов не помешают, а если тебе еще удастся энергетику свою улучшить… Я, например, после медитации такой прилив бодрости чувствую — словно меня всю чистой дождевой водой омыли. Новую группу будут через полтора месяца набирать, а пока вот, — она вынула из сумки несколько книг, — я тебе литературу для начинающих привезла. Почитаешь, ознакомишься с методиками, может, сама что попробуешь…

— Мама, я ни на какие курсы не пойду! — тут же взвилась Татьяна.

— Пойдешь, — невозмутимо ответила ей Людмила Викторовна. — И Анатолий с тобой для компании пойдет — ему тоже не помешает духовные горизонты расширить.

Я закашлялся. Татьяна искоса бросила на меня насмешливый взгляд.

— И это еще не все, — решила добить нас Людмила Викторовна. — Йога позволит ребенку физически более активно развиваться и почувствовать свою связь со вселенной. И он скоро уже слышать начнет — пора его к прекрасному приобщать. Незачем его замыкать в кругу твоих разговоров на работе и телепрограмм по вечерам. Поэтому… — Она опять заглянула в свою сумку.

Мы с Татьяной переглянулись. На лице у нее отразилась та же паника, которую мне пока еще удавалось тщательно скрывать.

— Я купила вам два абонемента в филармонию, — Людмила Викторовна бросила на нас острый взгляд, — и не вздумайте увиливать — у меня тоже абонемент есть. Также вы там найдете список выставок, которые будут проводиться в ближайшее время — живописи, скульптуры и цветов. Выберете подходящие вам дни, — по лицу ее опять скользнула проницательная усмешка, — я билеты сама куплю и буду ждать вас у входа.

— Мам…, - нерешительно протянула Татьяна, делая глубокий вдох.

Я чувствовал себя надувным матрацем, который скрутили в тугой рулон, выдавив из него весь воздух.

— И еще одно, — продолжила Людмила Викторовна, пропустив Татьянин писк мимо ушей. — Вам нужно подобрать литературные произведения, чтобы читать их ребенку вслух. По очереди, — строго добавила она, — так он и к голосам вашим привыкать будет, и с богатством языка знакомиться. Я бы посоветовала что-нибудь из классики или детские сказки…

— Мам…, - немного увереннее вновь воззвала к ней Татьяна, и я испытал непреодолимое желание выйти из кухни. В конце концов, практика уже неопровержимо доказала, что с Людмилой Викторовной Татьяна скорее общий язык найдет, а я — с Сергеем Ивановичем. И если уж его не оказалось, то лучше мне самому… на галерку… и побыстрее…

— Таня, вот про фокусы свои сразу же забудь, — провозгласила Людмила Викторовна безапелляционным тоном. — На тебе лежит серьезная ответственность…

— А я не про фокусы, мама, — не менее решительно перебила ее Татьяна, вскидывая подбородок, — я — про работу и необходимость отдыха. И про золотую середину, о которой твой врач говорил.

Людмила Викторовна озадаченно прищурилась, но Татьяна не дала ей времени опомниться.

— На выставки и концерты мы пойдем, — быстро продолжила она, — если они один-два раза в месяц будут. А на курсы — нет. Книжки привезла — спасибо, вот мы по ним дома и позанимаемся, когда время и силы позволят. И читать вслух обязательно будем — перед сном…

Как-то странно поджав губы, Людмила Викторовна кивнула. Без единого слова возражения и откровенно недовольной мины на лице. Я потихоньку начал прозревать — она, похоже, специально перед нами наполеоновские цели поставила, чтобы хоть задачу-минимум отвоевать. Да это же моя собственная тактика борьбы с Татьяной! Так-так-так, Людмила Викторовна — кажется, Ваши экскурсии к небесным истокам начинают-таки неплохие результаты приносить…

Я тут же присоединился к Татьяниным словам благодарности, клятвенно заверив Людмилу Викторовну, что сам, лично прослежу за тем, чтобы наше приобщение к прекрасно высокому сделалось регулярным и вдумчивым.

Из любопытства мы приступили к занятиям йогой прямо на следующий день. Дыхательные упражнения показались мне просто смешными — даже Татьяна их быстро освоила. С физической нагрузкой мы решили не спешить — с ее неприязнью к физкультуре, подготовки у нее не было просто никакой. Держа в уме совет мудрого доктора, я внимательно приглядывался к ней, и при малейшей гримасе дискомфорта тут же переносил продолжение занятий на следующий день.

Что же касается обращения к космической энергии, то с этим я тянул вполне сознательно. Кто его знает, кто этой энергией там, наверху ведает! У нас подобных подразделений, вроде, нет… Не хватало еще к конкурентам случайно попасть — я вот о темных тоже раньше слыхом не слышал! Мало ли — вдруг когда-то, на заре человечества, разделили землю на сферы влияния, не случайно же на ней столько разных религий. Да еще и передел постоянный идет — меня же за производственного шпиона примут!

К счастью, сначала мне пришлось очень долго Татьяну в нужную для медитации позу складывать, а потом — когда она уже кое-как начала сама с этим справляться — еще дольше ее из нее раскладывать. Где уж тут о расслаблении с воспарением думать — она пыхтела, как паровоз, возмущаясь, почему, мол, духовное обогащение обязательно должно телесными неудобствами сопровождаться. И, мысленно усмехаясь ее упорству, я начал понемногу успокаиваться.

В самом деле, какая разница между преклонившим колени перед алтарем христианином, застывшем в позе лотоса индусе и павшим ниц на коврик для намаза мусульманином? Все они устремляют свои мысли в одни и те же небеса — с целью познать смысл своей жизни на одной и той же земле. Ну, вломлюсь я по незнанию в соседний огород — ну и что? Представлюсь, извинюсь, объясню, что неплохо бы деловые контакты установить… в рамках взаимовыгодного сотрудничества… Не разозлятся, небось — одно ведь дело делаем!

И наконец, наступил день, когда мы с Татьяной — после уже ставшего обычным набора физических и дыхательных упражнений — уселись друг напротив друга на полу. Я внимательно проследил за тем, чтобы она правильно сложила ноги, выпрямилась, положила руки на колени ладонями кверху, закрыла глаза… На лице у нее постепенно появилось сосредоточенно-отрешенное выражение… Так, мне-то на всю эту процедуру несколько секунд хватит. Я сделал глубокий вдох, старательно изгнал из сознания ощущение опасливой неловкости и послал его вверх, к неведомому источнику непонятной космической энергии — молча и с улыбкой, словно навстречу охраннику в незнакомой организации шагнул…

— Что это Вы себе, уважаемый ангел, позволяете? — раздался у меня в голове раздраженный голос.

Я совсем немножко подпрыгнул — сложенные бубликом ноги помешали. Но приземление даже с этой микроскопической высоты отдалось… во всем позвоночнике… крайне яркими ощущениями. Приоткрыв в узкую щелочку один глаз, я смутно разглядел — сквозь тонкую пелену слез… радости от того, что к своим попал — застывшую все в той же неподвижности Татьяну. Фу, слава Богу, ничего не заметила!

— Я ничего себе не позволяю, — пробормотал я с искренним недоумением. — Я просто упражнениями занимаюсь. За компанию с женой.

— Вот и занимайтесь своими упражнениями, — сварливо отозвался голос неопределенного пола — то ли женщина в глухой ярости рычит, то ли мужчина от возмущения на фальцет сбился. — Нечего других от дела отвлекать.

— От чего отвлекать? — вообще оторопел я.

— От раздачи космической энергии. — В голосе появилось ехидство. Сварливость не исчезла. — Вам, что, своего рациона не хватает? На человеческую квоту позарились? Это Вы у них, что ли, научились на двойное довольствие замахиваться?

На человеческую квоту? Ну, почему я тогда, в самом начале, не знал, что энергетическая субстанция, в которую недотянувших до нашего уровня людей распыляют, не только ангелам выделяется? Я бы ей сказал — чтобы не смотрела на меня как на гибрид людоеда с вампиром! И сколько я буду двери в неведомое в собственном мире открывать… головой — мне, что, земной жизни мало?

— Ни на что я не позарился, — вспомнил я намерение достойно объяснить ненамеренное вторжение в соседский огород, — я понятия не имел, что вы людей тоже подпитываете. И моя жена, между прочим — человек, — возмутился вдруг я попыткой родного ведомства лишить Татьяну долгожданного эффекта йоги, — я ее просто сопровождаю.

— Ага, — саркастически протянул голос, — а мы тут сидим и ждем, когда нам какой-нибудь коллега еще пару-тройку человек приведет — подкормить по знакомству. Что, похвастаться перед женой захотелось преимуществами положения?

— Да при чем здесь — похвастаться! — задохнулся я. — Нам этими упражнениями для здоровья посоветовали заняться! И для внутреннего очищения. Знал бы я, что вы наждаком очищаете…

— Минуточку, — напрягся вдруг голос, — Вы в какой функции на земле пребываете?

Слава Богу, вспомнили, наконец, о приличиях!

— Я — хранитель, — со сдержанным достоинством представился я.

— Ну, знаете, — взвизгнул голос, — это вообще все границы переходит!

— Какие границы? — спросил я сквозь зубы. Не хочет субстанцией снабжать — пусть так и скажет. Чего орать?

— Должностных обязанностей! — По-моему, хозяин голоса уже начал плеваться. Нет, наверно, все-таки это — хозяйка. — Ваших! Это Вам положено поддерживать своего человека в его возвышенности над бренностью бытия и не давать ему опять в нее рухнуть! Нам, что, кандидатов в ваши подопечные не хватает?

— Господи, да каких кандидатов? — завопил я в отчаянии. — Вы можете мне по-чело… по-простому объяснить, куда меня занесло и почему мне там не место?

— Люди постоянно обращаются к нам с просьбой помочь им сделаться лучше, чище и терпимее, — с готовностью перешел голос на менторский тон. — Мы отвечаем только на те запросы, которые приходят от субъектов, уже внутренне готовых воспарить над обществом, но еще не располагающих достаточным запасом собственных сил. При нашем содействии они становятся впоследствии вашими подопечными. И уж дальше, извините, справляйтесь сами, — не сдержался он под конец.

Я почувствовал себя хозяином каравана верблюдов, груженых бурдюками с водой, распихивающим во все стороны очередь изнуренных зноем страдальцев к скудному ручейку живительной влаги.

— А с другими что происходит? — с любопытством спросил я, вспомнив Людмилу Викторовну.

— Большинству людей достаточно создать ощущение бодрости и прилива сил, — нехотя объяснил голос, — они их потом обычно на самоутверждение в обществе направляют. Но ведь каждый запрос проверить нужно! Каждый! А каждый случай подпитки вообще кучей документов оформляется. Строгой отчетности. Вы себе представляете, сколько времени на это требуется? А тут Вы еще…

— Ну, извините, — неловко пробормотал я, — я действительно не знал…

— Не знал он! — вернулся к привычной, видно, сварливости голос. — А самому подумать, что своего-то сотрудника сразу, небось, по зеленому коридору пустят — мало ли, вдруг у него форс-мажор какой-нибудь…

— Слушайте, — оживился вдруг я, — а Вам от моей жены тоже ведь запрос пришел?

— Пришел, — тяжело вздохнул голос, — сейчас вот отказный формуляр заполнять придется…

Ой-ой-ой, потом возьмут еще и проверять начнут, чьей подопечной дополнительные внешние силы понадобились, и по какой, собственно, причине…

— Не надо! — быстро предложил ему я. — Я у Вас столько времени отнял — давайте теперь сэкономлю. Вы можете ее запрос прямо на меня переключить?

— Пожалуй, смогу, — неуверенно ответил голос. — Но Вы же сами на нее прямо воздействовать можете…

— Э, нет! — рассмеялся я. — Обычно инициатива от меня исходит, а так я ей по ее же просьбе внушать буду. Согласитесь, есть разница?

— Нет-нет-нет, — запротестовал голос, — мне эти ваши тонкости ни к чему. Ладно, направлю.

— И последующие тоже, договорились? — решил я выжать из вторжения в чужой огород все возможное. Пока хозяева не опомнились и не выкинули меня оттуда.

— Какие еще последующие? — как и следовало ожидать, снова взвизгнул голос.

— Но ведь нам и дальше придется эти упражнения делать, — принялся я уговаривать его. — И она всякий раз будет к вам обращаться — не стану же я ее посвящать во все наши подробности! Так вот Вы, вместо того чтобы с каждым из них возиться, просто перебрасывайте их мне — и все дела! По-моему, так всем проще будет.

— М-да? — На какое-то время голос затих. Я затаил дыхание. — Ну, не знаю… Не положено так, конечно, но с другой стороны… Волокиты уж точно меньше… И человек без внимания не останется… Ладно, договорились. И Вы… это… если у нее какая-нибудь непредвиденная реакция возникнет — обращайтесь, проконсультирую.

— Спасибо, — уже загорелся я, — давайте, переключайте — вот сейчас и проверим.

Я ей дам непредвиденную реакцию — в ответ на ее же просьбу!

Вот так впервые в жизни и совершенно неожиданно для себя я получил доступ к Татьяниным мыслям.

Ну, кто бы сомневался, что первой мне попадется на глаза именно эта: «Почему, почему у него опять все с первого раза получается — сидит вон, ни одной мышцей не вздрогнет — а у меня уже все затекло?»?

Ха, не я один подглядывал! Я мысленно расплылся в широчайшей улыбке и принялся осторожно-осторожно нашептывать ей, что рядом со мной и у нее все будет получаться. И даже если не с первого раза — так я ведь для того и послан к ней — весьма высокой инстанцией — чтобы научить ее, помочь, поддержать и направить. И противиться мне бесполезно, как горному потоку, катящемуся с той самой высокой… вершины — все равно унесет, куда следует, только синяки о встречные камни понабиваются. Куда разумнее довериться ему, чтобы он мягко и нежно, в обход всех препятствий…

Время от времени я чуть приоткрывал один глаз — сосредоточенность на лице у Татьяны сменилась растерянностью, затем удивлением, затем задумчивостью… Та-ак, похоже, мы этой йогой будем каждый вечер заниматься!

Вдруг я уловил рядом с Татьяной еще… нечто. Сознание — не сознание, но какой-то клубок… запутанный клубок всевозможных ощущений. Скорее даже, клубочек. И не совсем рядом, а как-то… еще ближе. От неожиданности я сбился с особо продуктивной мысли о неизбежном со временем превращении любого бурного горного потока в плавную и могучую равнинную реку, в которой нет и намека на всякие камни с корягами, а лишь удовольствие от поддерживающей тебя со всех сторон стихии. Это, что, я подсознание ее нащупал, что ли?

Сгорая от любопытства, я взялся исследовать неопознанный объект. И буквально через несколько мгновений увидел… нет, почувствовал, конечно, но увидел — так слепые пальцами видят — нечто крохотное, свернувшееся калачиком, затаившееся в полной неподвижности…

Это… что? Это, что… партизан, что ли? Похоже на то — вон и маленький такой же, как Татьяна, и недоверчивый… Ну, привет, парень — хорош прятаться, я тебя все равно нашел! Куда рванул? Метнулся в сторону, отвернулся и руками… с ума сойти, настоящими ручонками за голову схватился, словно уши прикрывает! Это я его напугал, что ли? Татьяна ведь тоже замерла, когда я ей в первый раз показался — даже расплакалась, по-моему, когда я в отчаянии рявкнул… Или до этого? Хоть убей, не помню. Но зато я точно помню, что она успокоилась, развеселилась даже, когда я о себе заговорил. Спокойно и негромко. Ладно, где там у меня неприкосновенный запас терпения? Сейчас я ему расскажу… Или ей? Слушай, ты кто? А ну-ка, повернись… Да не спиной же! Тихо-тихо-тихо, я не кричу — я тебе очень ласково объясняю, что познакомиться хочется… Вот молодец — бочок показал, словно ухо на меня наставил, а ну, еще чуть-чуть… Ну, я же говорил, что парень! Не удирай! Давай назад потихоньку плыви — я тебе сейчас расскажу, кто я. Не в смысле, кто я, а в смысле, кто я тебе — и как ты мне уже понравился, и как мне хочется, чтобы мы с тобой подружились, и как мне уже не терпится посмотреть на тебя глазами…

Чтение чтением, Людмила Викторовна, но приучить его к моему внутреннему голосу не менее важно!

Чтобы и думать не мечтал мысли свои за невинным личиком скрывать, как Татьяна.

Чтобы в свет вышел в твердой уверенности, что уж мне-то точно можно во всем довериться.

А то я потом умом тронусь — двоих постоянно на чистую воду выводить.

Через несколько сеансов регулярных, как и было обещано Людмиле Викторовне, занятий йогой он, кажется, стал понемногу ко мне привыкать. При каждом моем обращении к нему, он все также замирал, но уже не шарахался в сторону, а тут же разворачивался и начинал целенаправленно двигаться из стороны в сторону — явно в поисках источника… меня. Когда я рассказывал ему, как рад снова его видеть, и как здорово он вырос с прошлой встречи, он принимался помахивать ручками и ножками, а при особо удачно завернутом комплименте мог такой кульбит совершить, что у меня в первый раз чуть сердце не остановилось.

Меня уже просто на части разрывало от желания поделиться с кем-то своими наблюдениями. Но не с Татьяной же! Объясняй ей потом, как я доступ к сокровенным глубинам получил. Она с восторгом рассказывала мне, что в моменты особо глубокой сосредоточенности вроде бы начала чувствовать парня — не физически, а так, словно он к ней мысленно тянулся. Знала бы она, сколько я ему внушал, какая замечательная у него мать… Да и потом — она так раздувалась от гордости, что ей удалось совершенно самостоятельно установить контакт с малышом, что у меня просто язык не поворачивался сказать ей, что я его первым приручил.

Оставался один Тоша. Мое общение с ним вернулось, наконец, в положенную по субординации норму: я повествую ему о неведомом, он слушает меня с разинутым от восхищения ртом.

К сожалению, рот его недолго оставался просто разинутым. Однажды из него посыпались слова. В форме вопросов. Технических, разумеется.

В тот день я со смехом упомянул человеческое УЗИ. Ну, ни в какое же сравнение не идет с тем, что я имею возможность наблюдать! Фиксирует себе равнодушно и механически встретившееся на пути препятствие — а так, чтобы попросить нужным бочком повернуться или вытянуться, чтобы поточнее рост измерить… Не говоря уже о том, чтобы успокоить, объяснить, что это не холодная лапа какого-то чудовища к нему тянется…

— Так ты говоришь, что все это и при УЗИ увидеть можно, — перебил он мою вдохновенную речь о преимуществах духовного наблюдения над техническим, напряженно хмурясь.

— Ну…. в целом, да, — неохотно признался я, — но картина совсем не такая отчетливая.

— И настроение по движениям даже можно определить? — продолжал допытываться Тоша.

— Конечно, — небрежно бросил я тоном знатока. — А ближе к концу — так и по мимике.

Он вытаращился на меня во все глаза.

— Ты, что, к врачу с ней не ходишь? — подозрительно прищурился я.

— Конечно, хожу! — возмутился Тоша. — Но не в кабинет — неудобно мне… А на УЗИ так вообще не прорвешься: одна выскочила, другая вскочила, а следующие в очереди, как тигрицы, дверь охраняют.

— Ну, туда-то тебе точно не нужно! — уверенно заявил я. — Ты и сам все можешь увидеть — и куда детальнее. Ты же наверняка и другое сознание рядом с Галиным ощущаешь — нужно только сосредоточиться на нем и подступаться очень осторожно, чтобы не спугнуть…

— Ничего я не ощущаю, — удивленно возразил мне Тоша. — Это же — не мой объект, как я могу его ощущать?

Я запнулся на полуслове, озадаченно моргая.

— А я почему ощущаю?

— Не знаю, — дернул плечом Тоша. — Может, тебя как-то случайно на обоих замкнули?

Отлично — если у меня что-то получилось, то это, разумеется, не мое достижение, а чья-то ошибка.

— И всякий раз случайно? — сдержанно поинтересовался я. — Ты бы поменьше ехидничал — я бы тогда, возможно, и за тебя словечко замолвил, чтобы и тебя замкнули…

— Не надо! — резко выпрямился Тоша. — Я могу что-нибудь… напортить. И так в доме такой бедлам — боюсь, что на ребенке уже сказывается, потому и посмотреть хочу… Но только на экране! — В голосе у него появилось уже печально знакомое мне нездоровое оживление.

Говорил бы уже прямо, что с новой техникой ознакомиться хочет. Я почувствовал, что нужно срочно переводить разговор на что-то другое.

— Какой бедлам? — озабоченно спросил я. — Ты же говорил, что все скоро успокоится.

— Говорил! — нехотя протянул он, и глаза у него как-то странно забегали. — Откуда же я знал, что Галина мать мою вину усмотрит во всем, что даже в мое отсутствие происходит?

— Ну, давай, я попрошу, чтобы тебя на нее ненадолго замкнули, — предложил я. — Правда, нужно, чтобы инициатива от нее исходила — чтобы она сама к нашим обратилась.

— О, к Богу она каждый день взывает! — разражено фыркнул Тоша.

— Ну, и отлично! — обрадовался я. — Судя по всему, по ее запросам отказ идет — можно будет договориться, чтобы их на тебя, хоть на полчасика, переключали…

— Нет-нет-нет, — решительно отказался Тоша. — На прямое влияние на посторонний объект я точно не пойду. Опять потом на контрольную комиссию вызовут — объясняться, по какому праву полномочия превысил и каким образом средства для этого выискал. И себя, и других под расследование подставлю. Так что, спасибо, но не нужно.

У меня возникло очень неприятное подозрение, что он опять что-то недоговаривает, но в этот момент рабочий день подошел к концу, и нам пришлось прерваться. И не просто рабочий день, а вся неделя — и за выходные, на которые выпало наше первое посещение концерта классической музыки и галереи изобразительного искусства, я как-то забыл о разговоре с Тошей. Да и доверять же я ему, паразиту, уже начал!

Поход в филармонию мне очень не понравился. По целому ряду причин. Во-первых, пришлось променять на него очередной сеанс йоги. Во-вторых, вместо спокойного отдыха дома пришлось тащиться через полгорода, да еще минут пятнадцать место для парковки искать — народ там, судя по всему, собирался непростой. Настроение этого народа в зале прямо подпадало под определение болезненного возбуждения — публика, казалось, настраивала себя на предстоящее действо так же, как и музыканты свои инструменты. Люди примеряли на лица выражения различной степени восторга, обмениваясь впопыхах последними репликами перед тем, как замереть, затаив дыхание и уставившись в одну точку — точь-в-точь, как перед сеансом гипнотизера.

Когда же заиграла музыка, я вжался в кресло под ударами — как будто прямо по нервам — сырой энергии, мощными волнами накатывающейся на меня со сцены. Временами мне удавалось перевести дух, но затем опять следовал громоподобный аккорд, и я цепенел, испуганно косясь на Татьяну. Это же если я вздрагиваю, то каково там парню сейчас?

Татьяна, как выяснилось чуть позже, полностью разделила мое мнение. Чуть ли не впервые в жизни. И молча, разумеется. Но это неважно — главное, что через пару дней она гордо продемонстрировала мне кучу дисков (опять в обеденный перерыв Тошу в магазин потащила!), и с тех пор мы эту классическую музыку дома по вечерам слушали. Тихо — и исключительно то, что нам понравилось. Она еще и диски со звуками природы купила — и их мы слушали намного чаще. Если закрыть глаза, то даже ощущение возникало, что сейчас — лето, и мы — у реки: вода журчит, птицы чирикают, листва шуршит…

С галереями же мы смирились. В конце концов, там можно было прохаживаться не спеша, останавливаться у тех произведений, которые вдруг зацепили что-то в душе, или даже возвращаться к ним, если желание такое возникло… Не было в них навязчивости — вот, наверное, в чем дело. Стоят себе… хочешь — рассматривай, не хочешь — мимо проходи… не вцепляются мертвой хваткой во все органы чувств, истошно вопя о своей непревзойденности…

Мои подозрения в отношении Тоши подтвердились дней десять спустя. Как всегда, интуиция меня не подвела — и, как всегда, я узнал об этом последним. Когда гром грянул.

А началось все, естественно, с легкого потрескивания невидимых электрических разрядов в воздухе.

Татьяна как-то вечером спросила меня, в какой из дней я смог бы на обед подъехать.

Я расчувствовался. Надо же — мне ведь и самому так давно уже не хватало тех замечательных обедов на заре нашего знакомства, когда мы каждый день открывали друг в друге все более и более замечательные стороны… По крайней мере, я открывал. Ведя крупномасштабные раскопки чайной ложкой.

— Ну, что же ты раньше не сказала? — проворчал я с досадой. — Вот сегодня мог бы… А теперь только в пятницу.

— А четверг никак? — озабоченно нахмурилась она.

— У меня же в четверг две встречи, — удивился я ее забывчивости.

— А ты не можешь вторую перенести на послеобеденное время? — продолжала настаивать она.

— В принципе, могу, — пожал я плечами, ненавязчиво напоминая ей, что сам командую своим временем. — А в чем спешность?

— Да я с Тошей договорилась уже, что мы в четверг пойдем по магазинам — Светке подарок выбирать… — Она глянула на меня, сложив домиком брови. — Ты же не забыл, надеюсь, что у нее скоро день рождения?

Я улыбнулся. Как бы я мог об этом забыть — в тот день, ровно год назад состоялся мой первый выход в человеческое общество. В смысле, видимый и осознанный. Который начался подозрительно легким завоеванием всех друзей Татьяны, продолжился ее вспышкой ревности к Марине (вот с тех пор последняя и стоит все время у меня на дороге!), но зато закончился моей полной уверенностью в том, что Татьяна ко мне неравнодушна.

Минуточку… О чем она там с Тошей договорилась?

— А мне позволено будет узнать, — сдержанно спросил я, кладя, на всякий случай, вилку на стол, — с кем мне тогда обедать?

— С Галей, — ответила Татьяна, словно не заметив моего сарказма. — Ей с тобой срочно поговорить нужно.

Я окончательно растерялся. Галя уже неделю как в декрет ушла — я и решил, что Татьяна меня на обед зовет, потому что Тоша ей уже до смерти своими техническими разговорами надоел. Как я ее понимаю!

— А почему именно в четверг? — решил я потянуть немного время, чтобы прийти в себя.

— А она только в четверг может, — с готовностью принялась объяснять Татьяна, — а Тоше вовсе не нужно знать, что она сама по городу разъезжает, а мне как раз подарок Светке поискать нужно…

— А что это ты с ним раньше, чем со мной, договариваешься? — перебил я ее.

— А я не с ним, я с Галей сначала договорилась, — радостно закивала Татьяна. — А тебе ведь, на машине, проще своим временем управлять.

Так, донамекался. Довнушал, что ей все, что угодно, по силам, если я где-нибудь поблизости околачиваться буду. Еще и льстить научилась — чтобы у меня голова закружилась от признания моих безграничных возможностей, и я тут же ринулся вписываться в придуманную ею авантюру. Не выйдет — на ее стратегию у меня своя тактика найдется…

— Я не считаю для себя возможным, — строго заговорил я, — у Тоши за спиной всякие заговоры устраивать. Ему ведь отвечать придется, если что… Почему бы нам просто не подъехать к Гале после работы…

— Нет-нет-нет, — тут же возразила она, — к Гале домой пока нельзя — она тебе сама объяснит. Но в целом — ты, конечно, прав: я ни в коем случае не хочу Тоше лишние неприятности доставлять. Давай тогда так сделаем: если тебе сложно на работе договориться, ты с Галей где-нибудь возле ее дома встретишься, а я прекрасно сама домой доеду — в первый раз, что ли.

Выкрутила-таки руки! Можно подумать, я ей позволю одной добрый час в городском транспорте трястись.

— Хорошо, — скрипнул я зубами, — можно еще проще поступить: подъедем к ней вместе после работы, посидим где-нибудь неподалеку…

— Ну, как ты не понимаешь, — заволновалась она, — Гале с тобой наедине поговорить нужно. А после работы Тоша за нами увяжется — я же его никакими силами не уведу! И я сама бы хотела его кое о чем поспрашивать — без Гали.

Я почувствовал, что весь предыдущий разговор велся в чрезмерно телеграфном стиле — при передаче информации часть ее определенно потерялась. Причем, ключевая.

— Татьяна, давай начнем сначала, — предложил я, против воли восхищаясь собственной выдержкой. — Первое — зачем я понадобился Гале? Второе — почему об этом не должен знать Тоша? Третье — тебе, что, не хватает возможностей с ним на работе поговорить?

Татьяна тяжело вздохнула, словно смиряясь с неизбежным.

— Галя хотела бы, чтобы ты попробовал помочь ее матери, — произнесла она нехотя, словно сожалела, что приходится раньше времени карты раскрывать. — Как психолог. У той что-то вроде навязчивой идеи появилось. И поскольку эта идея связана непосредственно с Тошей, ему совершенно незачем показывать, что дело уже дошло до того, что тебя привлекать приходится. И неплохо было и его точку зрения послушать — одновременно и независимо — чтобы мы с тобой смогли потом сопоставить результаты переговоров.

— Ну, так бы сразу и сказала! — рассмеялся я. — Я знаю, что у них дома война продолжается, но он, насколько я по его словам понял, пока справляется.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнесла Татьяна. — Из Галиных слов у меня сложилось впечатление, что он определенно что-то не так делает. И, согласись, помочь ему — наша прямая обязанность, ты же сам говорил, что ему все еще многому учиться нужно.

С этим я опять не мог поспорить. Мне, правда, очень не понравилось это «наша обязанность», но, по крайней мере, на этот раз Татьяна не ринулась, сломя голову, разрешать Тошины проблемы самостоятельно. Ладно, решение обратиться к моему опыту следует поощрить — пусть поболтает с Тошей, с ней он обычно более откровенен, а я уж, собрав все факты воедино, возьмусь за него потом всерьез.

Одним словом, обеденный перерыв на следующий день застал меня на углу Татьяниного офиса. Увидев, что она вышла оттуда вместе с Тошей и направилась в противоположную обычной сторону, я поехал к кафе. Там меня уже ждала Галя.

— Привет, — поздоровалась со мной она, неловко теребя в руках перчатки.

— Привет, — ответил я. — Идем, сядем?

Как только мы устроились за нашим столиком, Галя снова заговорила.

— Ты извини, что я тебя от работы отвлекаю… — начала она, смущенно глянув на меня.

— Галя, не говори глупости, — тут же отозвался я. — Ты же знаешь, что я всегда рад тебе помочь. И твоим близким тоже.

— Меня ее состояние уже действительно беспокоит, — призналась она, отводя глаза в сторону.

— Вот давай, ты мне о нем и расскажешь, — предложил я, настраиваясь на обычное начало моих консультаций.

Галя помолчала немного, явно собираясь с мыслями.

— Ты знаешь, что ей Тоша не нравится, — произнесла она, наконец, отнюдь не вопросительно.

— Ничего странного, — невольно улыбнулся я, — к нему привыкнуть нужно.

— Я тоже так думала, — согласно кивнула Галя. — Уж и успокаивала ее, и уговаривала, и просто внимания не обращала. Но в последнее время ее вообще заносить начало.

Я молчал, терпеливо ожидая продолжения.

— Ей вдруг начало казаться, — Галя бросила на меня извиняющийся взгляд, — что всякий раз, когда она нелестно в его адрес выскажется, с ней тут же что-то происходит.

Я насторожился. Неужели этот паршивец Стасу нажаловался?

— Что именно? — коротко спросил я.

— Да ерунда всякая, — поморщилась Галя. — То чашка, словно сама по себе, из рук выскользнет, то в комнату к себе вернется — а там форточка нараспашку открыта, хотя она уверена, что только что ее закрыла, то найти что-то не может, а вроде всегда все на место кладет…

Я немного расслабился.

— Галя, ну, ты же понимаешь, — сказал я как можно более успокаивающим тоном, — что с возрастом память у людей слабеет…

— Да я-то понимаю! — перебила она меня. — А вот она вбила себе в голову, что у нас домовой завелся — к Тоше расположенный, вот и мстит ей за каждое язвительное слово. Или — еще лучше! — что этого домового именно Тоша на нее и напустил, как порчу.

Ну, насчет «напустил», это я прямо сегодня… вот черт, только завтра выясню! Если этот кляузник только потому от моей помощи отказался (на прямой контакт он, видишь ли, никогда не пойдет!), что решил за спиной у карателей спрятаться…

— Галя, а с ней точно что-то происходит? — осторожно спросил я. — Ты сама-то видела?

— Да не так, чтобы очень, — замялась она. — Из рук у кого угодно любая вещь выскользнуть может, а если она что-то ищет, так откуда же мне знать, куда она это дела? Если честно, — добавила она, запнувшись, — я вообще не уверена, что ты сможешь что-то сделать. Ей скорее врач или священник нужен. Но о враче она даже слышать не хочет, а священник был уже — святой водой всю квартиру окропил, да без толку — я потому в домового и не верю. А тут Татьяна сказала, что у тебя здорово получается любые конфликты разрешать…

Ах, вот откуда надобность во мне возникла! У меня, что, работы мало, что она мне новых клиентов подыскивает? А, не дай Бог, получится, слава пойдет — тогда, что, прощай, вечера упоительных занятий йогой? И чует мое сердце, что есть куда более простой способ разрешения этого конфликта — надавать Тоше по шее, чтобы дал отбой карателям и внимательно послушал, как я с Татьяниными родителями отношения наладил.

— Галя, я тебе сейчас только одно могу сказать, — пустил я в ход всю свою убедительность, — у меня действительно получается людям помогать в кризисных ситуациях, но только в том случае, если они заранее на получение такой помощи настроены. Поэтому поговори с мамой — ненавязчиво — и если она согласится со мной встретиться, я в любой момент подъеду.

— Спасибо тебе, — улыбнулась Галя. — Даже если с ней ничего не выйдет, мне, к примеру, уже точно легче стало.

Я не повез Галю домой. Не успел бы до следующей консультации. И не хотелось в очередь желающих выполнить за этого лентяя его работу становиться. И очень хотелось перехватить его, когда они с Татьяной с обеденного перерыва возвращаться будут, и прямо сегодня надавать по шее.

Подбросив Галю к остановке, я вернулся к офису и устроился в засаде неподалеку от входа.

Они появились с совершенно неожиданной стороны и мгновенно прошмыгнули в дверь.

Ладно, я после работы его в сторону на пару слов отведу.

Еле дожил до вечера.

Татьяна выпорхнула из офиса одна, юркнула ко мне в машину и тут же заявила, что очень есть хочет — поэтому поехали побыстрее домой.

За всю дорогу я не задал ей ни единого вопроса. Она мне возможности такой не оставила — тарахтела, как заведенная. Интересовалась, что мне рассказала Галя (дословно!) и немедленно принималась сравнить это (вслух!) с тем, что та поведала ей — и, разумеется, намного раньше. Сыпала предположениями о том, что могло подтолкнуть Галину мать к сделанным ею выводам, и немедленно принималась аргументировать каждое из них, как будто я спорил. А я не спорил — я терпеливо ждал, когда элементарная вежливость потребует, чтобы она тоже поделилась со мной плодами своего обеденного времяпрепровождения. Наивный. Если вежливость что-то и требовала, то Татьяна ее определенно не расслышала.

Дома она, наконец, притихла. Наглухо притихла — опасливо поглядывая на меня. Ага, похоже, дело еще хуже, чем я думал — он и в обращении к карателям ей признался, и еще и попросил меня как-то к этому подготовить. Ну, правильно, чего мелочиться — одних ангелов в колонну по четыре строить — пусть и люди за него потрудятся, пока он очередную новую программу осваивать будет.

Я понял, что невидимость меня завтра не остановит. Подзатыльник отвешу, как только в офис зайду — пусть окружающие думают, что он к экрану склоняется. Раз за разом.

— А что тебе удалось у Тоши узнать? — неторопливо спросил я, старательно растягивая губы в ободряющую улыбку.

— А чего ты уже злишься? — тут же перешла в нападение она.

— Ну, что ты — я совсем не злюсь! — еще шире улыбнулся я, выставив напоказ крепко сжатые зубы.

— Не злишься? — подозрительно прищурилась она. — Вот и хорошо, что не злишься! Потому что ты сам во всем виноват! И я тоже. Мы с тобой опять бросили его одного, без совета и поддержки… Вот он и пытался сделать, что мог… И хотел, между прочим, как лучше… А ты сам всегда был сторонником неординарных решений… И сам рисковать никогда не боялся… И если у него что-то не совсем получилось, это еще не повод на него орать! Вот.

— Татьяна… — осторожно произнес я, испытывая непреодолимое желание ощупать волосы на затылке — с чего это они зашевелились? — Давай снова с самого начала начнем, ладно?

— Ладно, — согласно кивнула она. — Обстановка у них в доме накалилась до невозможности. Галя очень расстраивалась. А ей это очень вредно. Только на работе и могла немного отдышаться. А впереди — декрет. Когда ей придется целый день один на один с матерью оставаться. А Тоша — на работе, успокоить ее только вечером и сможет. Настраивать Галю на перепалки с ней он категорически отказался. А внушить ее матери ничего не мог. Возникла мысль, чтобы он попробовал воздействовать на ее религиозность. Если за каждым ее выпадом в его сторону какая-нибудь мелкая неприятность произойдет, она просто не сможет не увидеть в этом знак высшего неодобрения. Вот только она смогла… не с той стороны все увидеть.

— Так это он — домовой? — ахнул я, не зная, то ли меня от хохота затрясло, то ли от отчаяния.

— Ну да, — неловко дернула плечом Татьяна. — Согласись, стоило попробовать…

— Попробовать? — взвыл я. — Попробовать?! А может, стоило сначала со мной посоветоваться? Прежде чем чистейшим дилетантством заниматься? Да он же себя на века вечные на посмешище выставил — ангел в роли нечистой силы! И хорошо еще, если только этим обойдется! Я ведь ему предлагал — сам! — организовать временный контакт с ее матерью, чтобы он ее убедил, профессионально убедил, что его присутствие — в Галиных интересах.

— Да он уже тогда боялся, что так только хуже сделает! — заверещала Татьяна. — Что она окончательно решит, что это бес ее путает!

— Раньше бояться нужно было! — отрезал я и вскочил с табуретки — усидеть на месте у меня уже сил не было. — Позора и дискредитации! Да как ему такое только в голову пришло? Откуда у него мысль только такая возни… — Я замер на месте, уставившись на Татьяну. — У кого возникла эта мысль? Кто ему предложил Галю против матери настраивать?

— Это неважно, — вновь затараторила Татьяна, и, размявшись, мои волосы начали медленно, но решительно вставать дыбом. — Главное — я уже придумала, что делать. Галя немножко у меня на квартире поживет — Тоша сможет в видимости остаться и будет ей помогать и присматривать за ней, как и раньше, а ее мать постепенно успокоится и поймет, что домовые только там появляются, где люди скандалят… — Робко глянув на меня, она нерешительно улыбнулась.

— Татьяна, — тихо и отчетливо проговорил я, глядя на нее в упор, — если это ты опять взялась парня с толку сбивать… своими… чисто человеческими идеями… Мы же с тобой договаривались! Я же тебя просил — никаких больше секретов, никакой больше самодеятельности!

— Да при чем здесь я? — с обидой воскликнула она. — Я сама все подробности только сегодня узнала — так же, как и ты! Вместо того чтобы похвалить за то, что я так быстро выход нашла… — Она отвернулась, поджав губы.

Я почувствовал, что у меня пол уходит из-под ног.

— Татьяна, пожалуйста, — попросил я, подходя на всякий случай поближе к столу, — скажи мне…. я знаю, что ты знаешь… кто его на этот бред надоумил?

— Марина, — с обреченным видом выдохнула Татьяна.

Я рухнул на табуретку.

А ведь действительно — я во всем виноват. Почему я тогда, в самый первый раз, не поставил Стаса в известность о ее самоуправстве? Почему я решил, что ей моего предупреждения окажется достаточно? Когда это для нее мои слова хоть какой-то вес имели? Или вообще хоть чьи-то? А теперь выходит, что она уже так разошлась, что ее не предупреждать — на нее наручники надевать нужно, кандалы. И не дай Бог права ее при этом зачитывать…

— И не надо на меня так смотреть! — уже пришла в себя Татьяна. — Я же вижу, что ты уже обвинительную речь в уме составляешь. Марина — не то, что мы с тобой; она умеет даже среди всех своих дел о других не забывать… И чувствовать, когда с кем-то несправедливо обращаются… И меры предлагать… Не принимать, — с вызовом добавила она, — а предлагать!

— Ну, на предложения Марины только такой идиот, как Тоша, согласиться может, — не удержался я от сарказма. — Который не научился еще все последствия просчитывать. О Марине я вообще не говорю — ее эти последствия даже не интересуют.

— Ничего подобного! — опять взвилась Татьяна. — Просто никто не мог предположить, что Галина мать настолько суеверной окажется, а вот с моей она прямо в точку попала!

— В какую точку? — спросил я с дрожью в голосе, поняв, что вечер открытий еще далеко не закончился.

— Это она ее с этими… энергетическими познакомила, — с торжеством в голосе объявила Татьяна. — Вернее, меня спросила, не стоит ли ее как-нибудь отвлечь. И вот тебе результат: и нас мать прекратила терроризировать, и сама перестала об одних кулинарных рецептах думать.

— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил я, — что мы теперь мотаемся по всем этим выставкам с концертами, художественным чтением занимаемся, йогой… — Нет, это, пожалуй, можно пропустить. — … вместо того, чтобы отдохнуть и просто побыть вдвоем — благодаря Марине?

— Ну, и что в этом плохого? — запальчиво возразила мне Татьяна. — От ее самодеятельности, как ты выразился, все только в выигрыше остались — тебе самому и живопись, и йога понравились. Но главное — она меня спросила, нужно ли мне то, что она для меня сделать хочет.

— А насчет бабушки она с тобой тоже посоветовалась? — Я решил, что если уж открывать — так все карты. А то, глядишь, еще немного — и Маринин портрет у нас дома в икону превратится.

— Какой бабушки? — удивленно переспросила Татьяна.

— Твоей любимой — Варвары Степановны! — с удовольствием просветил я ее. — Это Марина к ней под видом работника соцслужбы явилась и предложила подать на нас в суд. А перед этим и других соседей обошла, все сплетни собрала. Еще и Тошу пристроила ее сына разыскать, чтобы припугнуть потом бабку, что и его в суд вызовут.

Татьяна помолчала какое-то время, хлопая глазами.

Я тоже ничего не говорил, чтобы до нее, как следует, дошло, чего только можно ожидать от Марины.

Татьяна вдруг прыснула.

— Что смешного? — опешил я.

— Да, Марина, если уж берется за дело, то с размахом, — с восхищением в голосе произнесла Татьяна. — Хотела бы я послушать, как она с ней говорила… И, между прочим, и этот твой пример только в ее пользу говорит — ведь удалось же ей нас с бабушкой помирить. Ненарочито и ко всеобщему удовольствию.

— Ко всеобщему удовольствию?! — взорвался я. — Кто теперь ежедневно по магазинам бегает — Марина? Кто к высокому с прекрасным приобщается в приказном порядке — опять она? Кто Галю с Тошей нашел, куда пристроить, пока ее мать от Марининых гениальных идей вылечиваться будет? А если бы не было у тебя свободной квартиры? А если бы нам с тобой некуда переехать было? К себе бы Марина их пригласила пожить?

— Но ведь люди для того и дружат, — с искренним удивлением ответила мне Татьяна, — чтобы выручать друг друга…

Я понял, что больше мне с ней говорить не о чем. Когда улучшить Татьянину жизнь пытаются ее родители или я — это она называет вмешательством и неуважением к ее мнению. Когда тем же самым занимается Марина — речь сразу же заходит о сплошном взаимопонимании и взаимовыручке. И не важно, что взаимо относится к разгребанию последствий Марининой самоуверенности.

Но должен же кто-то остановить эту авантюристку от борьбы за справедливость, пока она во что-то более серьезное не вляпалась!

Ни с Татьяной, ни с Мариной спорить я больше не буду. А вот разговор со Стасом откладывать больше нельзя.

Глава 7. В работе нужно уметь видеть перспективу

Нельзя сказать, что приглашение зайти в кабинет к начальнику являлось для нее необыкновенной редкостью. Там она получала объем работ на ближайшее время, там же выслушивала распоряжения о том, что плановую работу нужно временно отложить и в максимально сжатые сроки провести измерения вот этих образцов, туда же она приносила результаты этих самых измерений.

Самодуром его назвать было нельзя, но за трудовой дисциплиной следил он неукоснительно и фамильярности с подчиненными не допускал. В журнале учета прихода на работу и ухода с нее его подчиненные могли расписываться друг за друга только во время его отпуска и командировок. Ровно в девять часов материально ответственная заносила этот журнал ему в кабинет, и опоздавшие, бочком заходившие туда, чтобы подписью отметить свое появление на рабочем месте, сразу же попадали на ковер.

А уж если кому случалось попасться отделу кадров, вышедшему на очередной рейд поимки нарушителей трудовой дисциплины, то одним громогласным разносом дело не заканчивалось. По пальцам можно было пересчитать случаи, когда начальник соглашался подписать объяснительную записку, в которой провинившийся клятвенно уверял начальника отдела кадров, что не опоздал, а задержался в местной командировке, в которой пребывал с самого раннего утра. Обычно самое незначительное опоздание влекло за собой незамедлительные меры. Проштрафившемуся сотруднику объявляли выговор в приказе, а в случае, если он попадал на карандаш больше трех раз в месяц, лишали премии.

Всем этим рейдам, однако, никак не удавалось превратить трудовой коллектив НИИ, в котором работала та, которую позже назвали Мариной, в образцовый. Никак не хотели его работники понять, почему они не могут, опоздав на четверть часа, просто уйти с работы на те же пятнадцать минут позже, выполнив весь запланированный объем работ. Учреждение было солидным, с несколькими корпусами, разбросанными на довольно большой территории, обнесенной единым забором. И дырок, через которые можно было проникнуть на рабочее место, было в нем отнюдь не меньше, чем в заборе фруктового сада возле ее дома.

Та, которую позже назвали Мариной, опаздывала редко. Детей муж в школу отвозил, и времени, чтобы спокойно собраться, у него всегда хватало. Но случалось. То троллейбус, идущий к метро, окажется переполненным — никак в него не втолкнешься; то, выйдя из метро, обнаружишь, что автобус из-под носа ушел. Она терпеть не могла такие дни — опаздывая, она обычно так нервничала, что в первые полчаса рабочего дня нечего было и думать о том, чтобы за приборы садиться — руки тряслись. Задерживаться после работы она не могла, поэтому приходилось жертвовать обеденным перерывом — проблемы городского транспорта никого не интересовали.

Как назло, на понедельник и пришелся один из таких дней. Запыхавшись, она влетела в кабинет начальника, чтобы расписаться, прямо с порога виновато забормотав:

— Владимир Геннадьевич, простите, пожалуйста. Автобус поломался — две остановки пришлось пешком бежать…

— Да ну? — скептически отозвался начальник ее лаборатории.

— Честное слово! — отчаянно воскликнула она. — Там со мной еще двое из отдела акустики ехали — мы вместе потом бежали…

Он задумался, прищурившись.

— На проходной кто-то из кадровиков стоял? — ворчливо спросил он.

— Нет-нет, сегодня никого не было, — быстро ответила она, в надежде, что успеет отдышаться в течение краткого — по случаю оставшегося незамеченным преступления — разноса.

— Ладно, ЧП у кого угодно может случиться, — буркнул начальник, и продолжил более деловым тоном: — У меня к тебе другой разговор есть.

От неожиданности она растерялась.

— Я слушаю Вас, — осторожно сказала она, нервно теребя в руках сумку и мучительно стараясь припомнить, какие еще прегрешения могут за ней числиться.

— Нет, ты сначала распишись, пойди вещи на месте оставь, а минут через… — он глянул на часы, — пятнадцать зайдешь ко мне.

Она коротко кивнула, неловко черкнула в единственной пустующей клеточке графы прибытия на работу и вышла, все еще не веря в свою удачу.

Через пару минут, однако, когда она разделась и присела на стул у своего стола, чтобы собраться с мыслями, удивление ее сменилось настороженностью. Что же это она так легко отделалась? Опоздания сходили у них с рук только особо перспективным сотрудникам — тем, которые уже вышли на защиту диссертации, или тем, кто мог принести солидные хоздоговора. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не относится ни к тем, ни к другим.

В самом начале трудовой деятельности, впрочем, в ней видели молодого специалиста, подающего весьма большие надежды. Лучшая выпускница потока, и не просто с красным дипломом, а с таким, в котором ни одной четверки не было, и замужем к тому же — значит, не станет время тратить на всякие увлечения. Прямо бери и приставляй ее к какой-нибудь многообещающей разработке — через пару лет диссертацию напишет. Как она узнала несколько позже, из-за нее даже спор вышел между двумя отделами, в которых уже давненько молодых кандидатов не появлялось.

Первым делом ей, разумеется, объяснили, что полученные ею в институте знания носят слишком общий характер, и сейчас ей придется сосредоточиться на более узком направлении, но зато изучить его досконально — и вширь, и вглубь. Учиться она всегда любила, и, набрав кучу книг по своей новой специальности, с восторгом углубилась в них, выныривая лишь для того, чтобы набраться практических навыков работы на всяких экзотических приборах.

Она даже домой сначала книги брала, но там работать над ними почему-то уже не получалось. Это ведь раньше, когда она жила с одной матерью, возвращавшейся с работы довольно поздно, у нее было время и домом заниматься, и своей учебой. Сейчас же у нее был молодой муж, который требовал заботы и внимания. В те дни, когда он не задерживался на работе, по вечерам он обязательно делился с ней всеми новостями своей как заводской, так и общественной деятельности. И засиживаться над книгами до полуночи ей не позволял.

Но все же через пару месяцев она уже начала потихоньку представлять себе, чем занимается ее отдел, и даже позволяла себе временами — робко-робко — высказывать свои соображения по результатам измерений. Старшие товарищи переглядывались, но обрывали ее мягко — большей частью указывая ей на все еще остающиеся белые пятна в ее познаниях. После чего она опять зарывалась в книги, упорно стремясь добраться до дна пучины информации.

И вдруг перед ней замаячил декрет. Узнав, что у нее будет ребенок, она словно увидела свою жизнь в другом свете. Какое значение могут иметь все научные изыскания, вместе взятые, перед лицом появления на свет новой жизни? Трудовой энтузиазм ее существенно поутих, уступив место ежедневному прислушиванию к малейшим изменениям в ее теле. На работе она уже не вступала ни в какие дискуссии, ограничиваясь чисто техническим сбором информации по результатам исследований. Ее еще включили в состав авторов двух статей, но уже подключили к разработке ее темы другого сотрудника — который, как никто и не скрывал, и будет ее заканчивать.

Ее это совершенно не волновало. Все свое рвение она направила на подготовку к материнству — читала книги по уходу за младенцами, по основам воспитания их с первого дня жизни, по правильному и сбалансированному питанию и без конца расспрашивала мать о детских недомоганиях и о том, как их предотвратить. Такое обучение ее муж безоговорочно поддерживал.

В роддом она отправилась в трепетном ожидании величайшего чуда. Роды оказались несложными, и вот, наконец, у нее появился сын — здоровый, крепкий, чуть крупнее обычного, но совсем не крикливый. Она провела в больнице положенную неделю, слушая советы более опытных мам и — всякий раз, когда в палату ввозили для кормления длинную каталку с младенцами — срываясь с места и вытягивая шею в поисках своего сокровища. Ей уже не терпелось оказаться дома, чтобы иметь возможность видеть его каждую минуту.

В первый же день муж передал ей необычно теплую, взволнованную записку, в которой благодарил ее за сына и спрашивал, на кого он похож. После вечернего кормления она подошла с малышом к окну и с гордостью показала его мужу. Через полчаса ей принесли еще одну записку, в которой муж с уверенностью утверждал, что сын — точная его копия. Она так и не поняла, как ему удалось разглядеть это в окне третьего этажа.

Вернувшись с сыном домой, она с удивлением обнаружила, что спокойный, молчаливый младенец, которого она видела в роддоме четыре раза в сутки, превратился в громогласного горлопана, вечно недовольного жизнью — особенно по ночам. Поскольку мужу и матери нужно было идти на следующий день на работу, она долгими ночными часами вышагивала по кухне, укачивая сына и шатаясь от усталости.

Но вот, наконец, закончился первый, самый трудный месяц, и каждый день начал приносить ей все новые и новые радости. Сын начал держать головку, впервые улыбнулся, научился сидеть, начал играть с игрушками, произнес первое слово (они долго спорили, что это было: «Мама», «Папа» или «Баба»), поднялся, шатаясь, на ноги, сделал первый шаг…

К первому его дню рождения она уже знала, что ждет второго ребенка.

Рождение дочери прошло для нее намного будничнее. Она опять рвалась домой — на этот раз беспокоясь о сыне. И опять были бессонные ночи, и гулять на улице стало сложнее (одной рукой держа сына, другой толкая коляску с дочерью), и кормить их нужно было по очереди, и купать… Но и дочь принесла ей и первую улыбку, и первый шаг, и первое слово. На этот раз это было определенно «Мама» — от сына, наверно, переняла; он дергал ее постоянно, требуя внимания.

Она вернулась на работу, когда дочери исполнилось три года, и ее уже можно было отдать в детский садик.

Встретили ее с радостью. За это время в отделе появилось два молодых сотрудника, но все остальные тут же налетели на нее с расспросами о житье-бытье.

— Вот молодец, — шутили они, — подряд двоих родила, теперь можно и своей жизнью заняться.

На вопросы о детях она могла отвечать до бесконечности.

— А живешь все там же? — перебил ее кто-то. — Не тесновато ли вам такой компанией? Вот нужно было сразу в очередь на квартиру становиться, а то теперь разве что о кооперативе можно думать.

Она ответила, что они до сих пор живут с матерью в ее двухкомнатной квартире. Сложновато, конечно, но ничего — в тесноте, да не в обиде. И потом — с переходом мужа на работу в министерство, им, возможно, помогут с жильем. Где-то в районе новостроек, разумеется, на работу будет дольше добираться — как бы ни случилось опаздывать, в шутку посетовала она. И тут же начала расспрашивать о работе — тихий внутренний голос подсказал ей, что нехорошо как-то в рабочее время на личные темы разглагольствовать.

Никаких радикальных перемен за время ее отсутствия не случилось. Ее тему уже, конечно, давно завершили, но на смену ей пришли новые, и отдел работал над ними так же, как и четыре года назад. Она вздохнула с облегчением — вспоминать старые навыки всегда легче, чем приобретать новые.

На следующий день ее пригласил к себе в кабинет руководитель лаборатории.

— Ну как, привыкаешь потихоньку опять рано вставать? — широко улыбнулся он, жестом приглашая ее садиться.

Ей хотелось ответить ему, что с маленькими детьми по утрам в постели не поваляешься, но тихий внутренний голос шепнул ей, что начальник, по всей видимости, пошутил, чтобы создать непринужденную атмосферу для разговора, что нужно ценить.

Она неопределенно мотнула головой.

— Чем думаешь заниматься? — перешел к делу руководитель.

— Да откуда же мне знать-то? — растерялась она. — Куда направите, там и буду работать. Вы ведь лучше знаете, какое направление сейчас важнее.

— Конечно, я лучше знаю, — ухмыльнулся руководитель. — Есть у нас сейчас две темы — очень перспективные, — он продиктовал ей их названия. — Можешь к любой подключаться.

— Подождите, подождите, — заволновалась она. — Я ведь многое подзабыла, мне разобраться нужно, где я быстрее в работу включиться смогу.

— Разбирайся, — великодушно махнул рукой он. — Где-то с недельку. Поговори с руководителями тем, — он продиктовал ей их фамилии, — книги полистай, статьи последние почитай по обоим направлениям, с мужем посоветуйся — он ведь у тебя по той же специальности?

— По близкой, — сдержанно ответила она.

Начальник махнул рукой. — В общем, задача ясна? Через неделю вернемся к этому разговору.

Она принялась честно выполнять полученные директивы. После разговора с руководителями двух предложенных ей тем выяснилось, что методика проведения эксперимента мало чем отличалась от той, которой она начинала свою трудовую деятельность, но с теоретической точки зрения темы оказались для нее совершенно новыми. Она вновь засела за книги, но сосредоточиться на долгое время ей никак не удавалось — весь день ее преследовал отчаянный вопль дочери: «Мама, не хочу!», который несся ей в спину каждое утро, когда она закрывала за собой дверь группы в детском саду.

Экспериментальная часть пошла намного быстрее. Навыки работы на приборах вернулись к ней практически мгновенно, и она с удовольствием взялась за измерения — время шло быстрее, и в конце дня возникало чувство куда большего удовлетворения.

На выходные она нерешительно заговорила о предложении руководителя с мужем, но тот отмахнулся от нее — сам, мол, все еще в курс новой работы вхожу, так что без меня решай, чем тебе заниматься.

Так и не приняла она никакого решения, о чем честно сообщила руководителю лаборатории во время следующей встречи с ним.

— Мне обе темы кажутся очень интересными, — закончила она, — так что подключайте меня к той, где рук не хватает.

— А с мужем советовалась? — прищурился он.

— Да причем здесь мой муж? — вспылила она. — На заводе он исследованиями не занимался, и нынешняя его работа никакого отношения к науке не имеет!

— Это как сказать… — задумчиво произнес руководитель. — Даже если ему эти разработки ни о чем не говорят, ты бы объяснила ему… их перспективность, и он мог бы словечко о них замолвить перед теми, кто в таких вещах разбирается. И нам дополнительное субсидирование совсем не помешало бы, и тебе бы защититься проще было.

— Я не думаю, что мой муж должен уделять особое внимание каким-то исследованиям только потому, что ими занимаюсь я, — тихо проговорила она под непрекращающееся поддакивание тихого внутреннего голоса.

— Это, смотря, как ему их преподнести. — В голосе руководителя зазвучала вкрадчивая нотка. — Ты ведь сама сказала, что темы очень интересные. И они уже сейчас, на начальных этапах эксперимента, дают все основания надеяться на блестящие результаты. А при поддержке министерства мы смогли бы провести полномасштабные исследования и в кратчайшие сроки внедрить разработанные методики на производстве.

Она молчала. С одной стороны, руководителю, конечно, виднее, какие работы могут принести больший экономический эффект; с другой, обращаться к мужу за протекцией… Он ведь такие вопросы не решает, ему придется к кому-то на поклон идти с просьбой, чтобы поспособствовали научной карьере его жены… Тихий внутренний голос презрительно фыркнул, что семейственность никогда не идет в ногу с объективностью.

— Ладно, подумай над моими словами, — бросил ей руководитель после затянувшейся паузы. — А пока на обеих темах поработаешь — фактический материал все равно кому-то собирать нужно.

Долго думать ей не пришлось — еще через неделю она ушла на первый больничный. Когда она вернулась с него на работу, ее встретил недоуменный вопрос сотрудников: — Тебе, что, детей не на кого оставить?

— Конечно, не на кого, — удивилась она. — Мама у меня еще работает, а у мужа вся родня далеко…

— Министерским детям можно и няню нанять, — хмыкнул кто-то. — Ты еще скажи, что квартиру сама убираешь…

От обиды она не нашлась, что ответить. В отношении к ней появился некий холодок — разозлились, наверное, что им пришлось ее работу дополнительно к своей выполнять. Не может же эксперимент остановиться из-за того, что одному из его участников пришлось остаться дома. Но бросить ради этого на кого-то другого больных детей ей даже в голову не приходило. Да она же просто ничего делать не сможет, каждую минуту изводя себя мыслями о том, накормили ли их, как следует, измерили ли температуру, дали ли вовремя лекарство…

Больничные следовали один за другим. Пребывание в детском саду, как объясняли ей врачи, способствует укреплению иммунитета — в конечном итоге, после многочисленных заболеваний.

Затем пришло лето, и муж решил отправить ее с детьми к морю. Она, правда, к тому времени еще не отработала положенные перед отпуском одиннадцать месяцев, но профсоюз поддержал необходимость оздоровления детей, и руководитель лаборатории с мрачным видом подписал ее заявление на отпуск за свой счет.

После этого отпуска о перспективных темах с ней уже никто больше не заговаривал. Она все также работала на приборах — проводила измерения для тех, кто не колебался в выборе направления своей деятельности. Руководитель лаборатории вызывал ее к себе в кабинет, вручал партию образцов и назначал сроки проведения работ — обычно не больше недели — по окончании которого она приносила ему полученные результаты.

Как раз накануне выходных она закончила проверку образцов Аллы. Поскольку ради них пришлось отложить измерения по своим темам, работы у нее на эту неделю хватало. Зачем же он ее вызвал? Неужели опять что-то срочное? А потом, что, будет рычать, что с исследованиями для родного отдела она в сроки не укладывается?

— Можно, Владимир Геннадьевич? — спросила она, приоткрывая дверь в его кабинет.

— Не можно, а нужно, — отозвался руководитель, не поднимая головы от каких-то бумаг, лежащих перед ним на столе.

— Я слушаю Вас, — сказала она, присаживаясь на стул.

— Я тут посмотрел твои результаты для Смирновой… — Он вынул из папки протокол проведения испытаний, который она передала ему в пятницу. — Придется еще раз перемерить.

— Почему? — удивилась она. — Я ведь каждый образец проверила!

— И что, последние данные совпали с первыми? — прищурился он.

— Да нет, они, конечно, не идентичны… — заколебалась она.

— Вот именно! — подхватил руководитель. — Твои цифры, если их на график положить, скачут, как стрелка компаса вблизи полюса. Все остальные измерения, — он похлопал рукой по папке, — отличнейшим образом подтверждают ее теорию, а вот твои — ни за, ни против. С чего бы это?

— Владимир Геннадьевич, у Вас есть сомнения в качестве моей работы? — напряглась она.

— Нет, — благодушно качнул он головой, — и я хочу, чтобы их и дальше не было. До меня тут дошли слухи, что ты всю неделю какие-то посторонние разговоры по телефону ведешь, встречи какие-то назначаешь…

— Да я ведь только в обеденный перерыв звонила! — смущенно пробормотала она.

— Да? — вскинул он бровь. — А может, у тебя и все остальное время мысли где-то в другом месте витали — вот и колола каждый образец по одному разу и вписывала в протокол значения, не задумываясь?

Она растерянно захлопала глазами. Тихий внутренний голос брюзгливо заметил, что в последнее время она действительно чрезмерно углубилась в воспоминания.

— Хорошо, я еще раз все померяю, — пообещала она.

— И коли их раз по пять, — добавил он, — чтобы потом можно было выбрать цифры, вписывающиеся в общую картину.