Ангел-мститель (СИ)

— Что значит — выбрать? — тихо спросила она.

— А то и значит, — резко ответил он, — что ее работа на контроле у руководства, по ней большое внедрение готовится, а мы, получается, ей палки в колеса ставим. Все. Времени у тебя два-три дня, не больше — из-за твоей рассеянности плановая работа стоит, без публикаций останемся.

Та, которую позже назвали Мариной, взяла коробку с уже надоевшими ей до смерти образцами и молча вышла из кабинета, не зная, что и думать.

Подойдя к твердомеру, она увидела склонившуюся над ним лаборантку.

— Маша, мне велено тебя согнать на пару дней, — сказала ей она, все еще хмурясь.

— Чего это? — возмутилась лаборантка. — Я уже и так неделю ждала!

— Да я знаю! — досадливо поморщилась та, которую позже назвали Мариной. — Я быстро управлюсь — может, даже в обед посижу — Смирновой срочно результаты нужны.

— А-а! — понимающе протянула лаборантка.

— Что — «А-а»? — подозрительно глянула на нее та, которую позже назвали Мариной. Это что — уже весь отдел ее невнимательность обсуждает?

— Да я бы на твоем месте вообще не стала время впустую тратить, — дернула плечиком лаборантка. — Возьми старый протокол, округли там те значения, которые из строя выбиваются — где в большую, где в меньшую сторону — и все будут счастливы.

— Как это «округли»? — ахнула та, которую позже назвали Мариной.

— А я ей ударную вязкость мерила, — объяснила лаборантка, как ни в чем ни бывало, — так там тоже пришлось кое-что подправить. Если заранее известно, какие цифры нужны, чего париться?

— Маша, ты соображаешь, что несешь? — прошипела та, которую позже назвали Мариной. — Это тебе не лабораторная в школе, это — научная работа…

— Я тебе так скажу, — перебила ее лаборантка. — По секрету. Эту ее кандидатскую где-то там очень сильно ждут, так что она у нее уже, считай, в кармане — так чего на рожон лезть?

— Да я же под этим протоколом свою подпись должна поставить! — вскипела та, которую позже назвали Мариной.

— Так всего ведь под одним, — расплылась в широкой улыбке лаборантка. — Это же ей на защите на вопросы отвечать, откуда такие идеальные экспериментальные данные взялись — пусть она и беспокоится.

— Нет уж, я еще раз померяю, — ответила сквозь зубы та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, хоть этот образец дай мне закончить, — надулась лаборантка.

— Заканчивай, — кивнула та, которую позже назвали Мариной. — Я пока позвоню.

Она позвонила тому из своих одногруппников, с которым должна была встретиться в обеденный перерыв, и перенесла встречу на вечер. После чего старательно выбросила из головы все, не имеющее отношения к работе. За все эти годы она уже так набила руку в работе на приборах, что выполняла ее автоматически — может действительно ошиблась?

Но к концу дня у нее уже практически не оставалось сомнений, что ошибки в измерениях не было. Можно было, конечно, из десятка уколов на каждом образце выбрать цифры, более-менее укладывающиеся на графике в нужную кривую, но никакого соответствия с результатами других измерений даже рядом не просматривалось. Она мучительно размышляла над тем, что ей теперь делать.

Если бы речь шла всего лишь об обычном научном эксперименте, результаты которого публикуются в статье, интересной лишь для узкого круга специалистов! Или даже о диссертации — сколько их защищают с тем, что через полгода никто даже названия их припомнить не может. Но в голове у нее засела фраза руководителя лаборатории о внедрении. Если такую «липу» на производство протолкнут, ЧП практически гарантировано.

Она решила поговорить с мужем. Околонаучная возня его никогда не интересовала, но практическое ее воплощение — это другое дело. Производство находится в ведении министерства, и случись там что — им придется эту кашу расхлебывать. Не говоря уже об опасности, которой могут подвергнуться люди, на этом самом производстве работающие. Она просто обязана предупредить мужа о грозящих неприятностях!

Вечером, после программы «Время», когда дети уснули и была вымыта посуда, она вошла в большую комнату, где устроился с газетой муж.

— Ты знаешь, — начала она, — у нас сегодня неприятный случай произошел.

— Какой? — спросил муж, неохотно отрываясь от чтения.

— Есть у нас одна ученая дама, Алла Смирнова, — принялась объяснять она. — Сейчас она к защите готовится — новый метод поверхностного упрочнения сплавов разрабатывает…

— Еще один? — насмешливо перебил ее муж.

— Я не об этом, — досадливо отмахнулась она. — Я для нее твердость мерила. Так вот — эксперимент ее методику никак не подтверждает.

— Ну и что? — хмыкнул муж. — Тоже мне — новость.

— А то, — терпеливо продолжила она, — что мне сегодня практически открытым текстом велели подтасовать полученные результаты.

— Так откажись, — пожал плечами муж, поглядывая на газету.

— Дело не во мне! — рассердилась она. — Мне также объяснили, что по ее работе готовится внедрение, причем в кратчайшие сроки — откуда вся гонка с подгонкой…

— Что? — насторожился муж.

— И я подумала, — уже спокойнее проговорила она, увидев, что ей удалось, наконец, добиться его внимания, — что, может, ты узнаешь, кто ее поддерживает. Она наверняка заманчивое обоснование написала, а теперь и результаты блестящие продемонстрирует — у вас ведь нашу кухню не знают… А потом где-нибудь на заводе все из строя выходить начнет…

— Обязательно узнаю, — коротко обронил муж, — несчастные случаи нам ни к чему.

— Так вот и я об этом, — подхватила она. — Одно дело — липовая диссертация, а другое — люди пострадать могут.

— Ты у меня — умница. Как, еще раз, ее фамилия?

— Смирнова, — повторила она.

Потрепав ее по щеке, он вернулся к своей газете. — Завтра-послезавтра обязательно выясню.

Она вздохнула с облегчением. Ее муж никогда просто так обещаниями не разбрасывался. Теперь нужно не спешить с измерениями — потянуть время, пока министерство своим веским словом не разрешит конфликт. Что очень даже кстати — не будет она в обеденное время за прибором сидеть, ей еще с тремя одногруппниками встретиться нужно!

На следующий день ее начала мучить совесть — тихим голосом она бубнила, что нехорошо вот так — за спиной у всех, окольными путями — правды добиваться, о ней нужно говорить вслух и не бояться отстаивать ее. «А я и готова!» — мысленно воскликнула она, и, сцепив зубы, взялась за самое скрупулезное в своей жизни исследование.

Она провела десятки измерений на каждом образце, составила таблицу полученных данных, выделила в ней максимальные и минимальные значения, усреднила их и даже не поленилась построить по ним графики… Не подтверждалась Аллина теория, и все тут!

Вечером муж сообщил ей, что поговорил с людьми из отдела, курирующего научные внедрения, и завтра ему дадут ответ.

Завтра после обеда ее вызвал руководитель лаборатории.

— Результаты готовы? — без всякого вступления спросил он.

— Сегодня заканчиваю, Владимир Геннадьевич, — с готовностью ответила она, молясь, чтобы муж не забыл в круговерти дел о ее просьбе. — Завтра утром они будут у Вас.

— Добро, — бросил руководитель, кивком отпустив ее.

Едва дождавшись мужа с работы, она прямо на пороге выдохнула: — Ну что?

— Позже поговорим, — небрежно обронил он, и она просияла, поняв, что ответ ему дали и, судя по всему, обстоятельный.

Уложив детей (она даже посидела с ними, чтобы побыстрее угомонились) и плюнув на посуду, она вернулась в большую комнату и села рядом с мужем на диван.

— Ну, рассказывай.

— Должен тебе сказать, — начал муж, подбирая слова, — что ты меня чуть не втравила в довольно неприятную историю.

— Что? — опешила она.

— Эта твоя Смирнова, Алла Николаевна, оказалась племянницей третьего зама, — внушительно проговорил муж.

Она подавленно молчала.

— Хорошо еще, что я решил сначала справки навести, — продолжил муж после паузы, — в отделе внедрений старый знакомый у меня есть. Он мне еще вчера посоветовал своими делами заниматься, а сегодня уж все открытым текстом выложил.

— И что же теперь делать? — подала она, наконец, голос.

— Ничего, — жестко ответил муж. — Не вздумай никакую деятельность развивать — мне еще не хватало, чтобы до руководства дошло, что это моя жена всю бучу подняла. Подписывай то, что от тебя требуется, и забудь об этом.

— Да как же забудь? — воскликнула она. — Я же тебе говорила, к чему этот метод на производстве может привести.

— Вот только не надо себя пупом земли воображать, — презрительно поморщился муж. — Вы там, в науке, конечно, важными делами занимаетесь, но верить вашим достижениям на слово никто не собирается. Любой новый метод десятки раз проверяется и перепроверяется, прежде чем в полном масштабе на практике запускается.

— Так зачем же впустую время и деньги тратить? — вставила она словечко.

— А вот здесь ты, пожалуй, права, — задумчиво протянул он. — Возможно, удастся весь этот сыр-бор хорошим боком повернуть. Если ее результаты не подтвердятся, то после твоего предупреждения можно будет многократные испытания и не проводить. Вот тебе и экономический эффект! — коротко хохотнул он.

— Да я уверяю тебе, что не подтвердятся! — затараторила она. — Зачем же липовых кандидатов…

— Если руководство считает, что она должна защититься, — не дал он ей договорить, — значит, она защитится. И твой начальник, как я теперь понимаю, прекрасно знает всю подноготную этой истории. Так что прекрати ерепениться и делай, как тебе говорят.

— Не буду, — тихо, но отчетливо проговорила она. — Я такое подписывать не буду.

— Ах, не будешь? — прищурился он. — А тебе не приходит в голову, что из-за твоего упрямства у меня могут быть неприятности? Что ты своим чистоплюйством ставишь под угрозу благосостояние своей семьи, своих детей? Что эта твоя Смирнова непременно сообщит дядюшке, кто ей всю работу застопорил? Чтобы тот меры принял?

— Ну, не могу я цифры с потолка подписывать! — простонала она.

— Тогда бери на завтра больничный, — фыркнул муж, — звони начальнику, диктуй нужные цифры — пусть кто-то другой протокол подпишет. Только не лезь больше в это дело — если тебе по шапке надают, я тебя прикрывать не буду, первый скажу, что заслужила.

— Почему это? — с обидой воскликнула она.

— Потому что в работе нужно уметь видеть перспективу, — отрезал муж. — Тебе русским языком сказано, что от этой работы никому ни тепло, ни холодно не будет. Захотелось дамочке в кандидатах числиться — на здоровье; пусть корпит над диссертацией пару лет и радуется, положат ее потом в шкаф и забудут — не в первый раз. Тебе не о ней нужно думать, а о том, чтобы свою семью под удар не подставить. Слечу я с работы — кто детей кормить будет? Как это на их будущем скажется?

— Хорошо, я подумаю, — устало произнесла она, поднимаясь с дивана.

— Подумай-подумай, — проворчал муж, — а я спать пошел. У меня совещание завтра с утра. Почему-то экстренно собирают — как бы ни случилось чего. И вот это, между прочим, действительно важно, — бросил он ей вдогонку.

Она полночи просидела на кухне, ведя беседу с тихим внутренним голосом. Тот разглагольствовал о том, что она не должна опускаться до обмана и фальсификации, что это низко и недостойно, что подкрепление беспринципности личной выгодой лишь ускоряет моральное падение. «А дети?» — мысленно возразила она. Голос тут же заявил, что детей нужно воспитывать личным примером твердой верности принципам, чтобы в будущем им было, на что опереться. «А если такой скандал им вообще все пути в это самое будущее закроет?» — поинтересовалась она. Голос возмущенно рявкнул, что на приспособленчестве никакое будущее построить нельзя, а деградация одной личности никогда еще не способствовала росту другой.

— Отстань, — проговорила она вслух, глядя прямо перед собой, — дай подумать. Должен быть какой-то другой выход.

Но какой, в самом деле, мог быть другой выход в дилемме: подписывать или не подписывать сфальсифицированный документ? Она прекрасно понимала соображения мужа. Он ведь действительно не о себе и о своем достатке беспокоился — в конце концов, жили же они, уже с двумя детьми, на две довольно умеренные зарплаты. Но он всегда умел смотреть вперед, ставя превыше всего интересы своей семьи. Тихий внутренний голос неохотно согласился с ней.

От науки муж ее всегда был очень далек, относясь к ней со снисходительным пренебрежением — балуются, мол, люди, как дети малые, которые в солнечный день кладут шоколадку на подоконник и с интересом наблюдают, как скоро она растает. Но для нее исследовательская работа все еще оставалась чем-то трепетно-возвышенным. Возможно, потому что ей самой так и не довелось поучаствовать в полете научной мысли. Не довелось ей выносить идею, произвести ее на свет, взрастить ее — и с гордостью представить ее на рассмотрение других, столь же увлеченных энтузиастов…

Вот оно, подумала она. Муж уверил ее, что практического вреда Аллина работа никоим образом не принесет, а вот о научной ее ценности нужно говорить с теми, кому это небезразлично. Так же, как и доброе имя всех, кто принимал участие в ее создании.

Она решила завтра же поговорить с руководителем своей лаборатории. Объяснить ему, что ей уже известна вся подоплека сложившейся ситуации, что Аллины результаты будут обязательно проверять на производстве, где сразу же выяснится их несостоятельность, что, несомненно, подорвет не только ее авторитет, но и всего их отдела… Не может он не понять, под какой угрозой может оказаться репутация и всех его подчиненных, и его самого. По крайней мере, она должна еще хоть что-то попытаться сделать!

На следующий день, прямо с утра она, вооружившись всеми своими таблицами и графиками, постучала в кабинет руководителя.

— Владимир Геннадьевич, Вы не заняты? — спросила она, просунув голову в дверь.

— Наконец-то! — проворчал он. — Заходи.

Пододвинув стул к его столу, она села, разложив перед собой бумаги.

— Это еще что такое? — подозрительно прищурился он.

— Это — результаты по образцам Смирновой, — начала она, — и сразу хочу сказать Вам, что на каждом из них я произвела не менее десяти измерений — они сведены вот в эту таблицу.

Он молча взял из ее рук листок бумаги и пробежал его глазами.

— Меня больше интересует, где протокол, — отрывисто произнес он, кладя ее таблицу на стол.

Не отвечая на прозвучавший в его словах вопрос, она протянула ему еще несколько листков.

— По полученным данным я построила несколько графиков — по максимальным, минимальным и усредненным. Вы не можете не видеть, что ни один из них не подтверждает ее теорию.

— Опять, значит, за свое? — Губы у руководителя сжались в тонкую ниточку.

— Владимир Геннадьевич, — опять оставила она его слова без ответа, — я знаю, что у Смирновой есть сильная поддержка в министерстве…

Руководитель насмешливо хмыкнул.

— … я знаю, что ее работу продвигают, — упрямо продолжала она, — но перед внедрением обязательно будут проводиться испытания в производственных условиях, и тогда вот это, — она кивнула на бумаги в его руках, — тут же выйдет наружу. Вы представляете себе, в каком положении мы окажемся?

— О престиже родного института, значит, решила позаботиться? — процедил он сквозь зубы.

— Не о престиже, — ответила она, стараясь не обращать внимания на явно враждебный тон, — а об авторитете. И о Вашем тоже — Вы ведь все протоколы тоже подписываете.

— А с чего бы это? — вскинул он бровь. — С чего бы это — после десяти лет, как ты… числишься в списках нашего отдела, тебя вдруг стал так волновать его авторитет?

— Числиться? — задохнулась она. — По-моему, я работаю! И мне никогда не были безразличны дела отдела!

— Тогда расскажи мне, — откинулся он на спинку своего стула, — что ты — лично ты — за все это время для родного отдела сделала? Сколько публикаций у тебя появилось, сколько докладов — хотя бы стендовых — для конференций ты подготовила, сколько хоздоговоров ты нашла, чтобы было из чего сотрудникам премии платить?

Она молчала. Ей нечего было ответить ни на один из этих вопросов.

— Ноль целых и ноль десятых, — ответил за нее он. — Ты уходишь на больничный, когда тебе вздумается, нимало не беспокоясь о том, кто будет выполнять за тебя твою работу. Ты уезжаешь в отпуск, когда тебе нужно, не задумываясь о том, что очередность в отпусках существует для того, чтобы работа не стояла.

— Я за свой счет отпуск беру, если моя очередь не подошла, — возмутилась она.

— Ах да, конечно, — саркастически протянул руководитель, — тебя же деньги не волнуют. А вот на днях зарплата была — рука у тебя не дрогнула в ведомости на премию расписываться?

— В той ведомости все расписывались, — пробормотала она.

— Мы выполняем работу для Смирновой, — продолжил он, не обратив внимания на ее замечание, — поскольку мы включены в ее хозтему. Что дает нам возможность и сотрудников поощрять, и новое оборудование покупать. Поэтому ты сейчас пойдешь и внесешь в протокол вот эти данные, — он вновь пододвинул к себе ее таблицу и принялся обводить кружком отдельные цифры, — и имей в виду, это все твои измерения…

Вдруг рука его с ручкой замерла в воздухе. Он коротко глянул на нее и взял чистый лист бумаги.

— Лучше я выпишу тебе эти цифры, а вот это твое самодеятельное творчество, — он кивнул в сторону ее таблицы и графиков, — у меня полежит. Чтобы у тебя даже мысли не возникло им размахивать, где не нужно.

Она резко встала. Тихий внутренний голос потребовал, чтобы она немедленно отвергла недостойное требование начальника и удалилась с гордо поднятой головой.

— А не станешь протокол писать, — прищурился он, — не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь. Надбавки и премии за конкретно выполненную работу выплачивают.

Вот теперь она была полностью согласна с тихим внутренним голосом — гордо подняв голову, она повернулась к двери.

— И заруби себе на носу, — послышалось у нее из-за спины, — отныне за малейшее опоздание получишь выговор. Больше десяти минут — с занесением в личное дело.

Она замерла на месте, не успев сделать ни шага.

— Накопится за месяц три-четыре выговора — уволю, — добавил руководитель еще более жестким тоном.

Она медленно повернулась к нему, тяжело дыша.

— Владимир Геннадьевич, Вы мне, что, угрожаете? — с трудом выдавила она из себя.

— Я ставлю тебя в известность, что отныне мы будем во всем следовать установленному правопорядку, — отрезал он. — Требуешь соблюдения законов — начинай с себя. Я больше не буду покрывать твою расхлябанность.

— Очень хорошо, — медленно проговорила она.

— И не мечтай, что тебя муж куда-нибудь пристроит, — презрительно усмехнулся он. — Я тебя по статье уволю — за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Посмотрим, куда тебя возьмут с такой записью в трудовой.

Еще несколько мгновений он в упор смотрел на нее. Затем пододвинул к краю своего стола листок с выписанными цифрами и склонился над текстом какой-то статьи, бросив ей, не глядя: — Иди на рабочее место — мне без тебя есть, чем заниматься.

Молча глотая слезы унижения, она взяла в руки этот листок. Тихий внутренний голос завопил что-то, но она сцепила зубы, чтобы он не вырвался наружу, опрометью вылетела из кабинета начальника и, добежав до своего стола, швырнула на него злополучный листок и рухнула на стул, обхватив голову руками.

Выбора у нее больше не было. Начнись у нее неприятности, мужа по головке не погладят за жену-разгильдяйку. А там еще выплывет, что она пыталась помешать защите племянницы замминистра…

Уволиться? Она представила себе лицо мужа, когда скажет ему, что вместо того, чтобы последовать его совету, лишилась и работы, и зарплаты. И куда потом идти? Она могла себе только представить, какую характеристику напишет ей руководитель лаборатории. И потом — она уже прекрасно знала, что в научных и околонаучных кругах все со всеми знакомы, а значит, слухи о том, что она заварила скандальную кашу, распространятся мгновенно. Куда ее возьмут? И опять же — до министерства мужа такие слухи непременно докатятся…

— Ты чего? — вдруг раздался у нее над ухом голос лаборантки Маши.

От неожиданности она подпрыгнула на месте.

— Да так, ничего, — ответила она, поднимая голову и собирая лицо в приветливую улыбку.

— Твердомер-то свободен уже? — поинтересовалась Маша.

— Да-да, конечно, я уже все закончила, — торопливо произнесла та, которую позже назвали Мариной.

— Ну, и что у тебя вышло? — с любопытством спросила Маша.

Она не нашлась, что ответить, коротко глянув на измятый листок с данными для протокола. Да ничего у нее не вышло — как она ни пыталась — вот и весь сказ!

— Слушай, а чего ты на нее так взъелась? — В глазах у Маши загорелся охотничий огонек.

— На кого? — непонимающе глянула на нее та, которую позже назвали Мариной.

— Да на Алку эту, Смирнову, — пояснила Маша.

— Господи, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — разве в ней дело?

— Ну, не знаю, — протянула Маша, — по три раза одни и те же образцы перемеривать… Ладно бы, если она тебя с диссертацией обскакала — так ты, вроде, в кандидаты не рвешься. Зарплату ей, правда, опять подняли… Но у тебя ведь муж зарабатывает — дай Бог каждому. Может, она тебе где-то на личном фронте дорогу перешла? — задумчиво предположила Маша.

— Да что ты несешь, в самом деле! — воскликнула та, которую позже назвали Мариной.

— А из-за чего тогда ты уперлась? — растерянно спросила Маша.

Тихий внутренний голос тут же принялся услужливо подсовывать той, которую позже назвали Мариной, фразы об ответственности за свое дело, о безопасности условий труда и об интересах страны. Она поморщилась — было в них что-то от обязательной еженедельной политинформации.

— Понимаешь, — начала она, старательно подбирая слова, — ты же сама видишь, никакого упрочнения здесь и в помине нет. А вот обработают по ее методу какую-нибудь деталь, вставят в машину, ту отправят на завод, и во время работы все в ней посыплется — авария ведь будет, люди могут пострадать.

— Я лично ничего не вижу, — решительно замотала головой Маша, — я — человек маленький. Но даже если это так — ты-то здесь причем? Представление на разработку она писала, в статьях, как я слышала, ее имя первым в списке авторов стоит, и работу свою она сама защищать будет. Если что случится — она и ответит.

— Она не ответит, — с горечью пробормотала та, которую позже назвали Мариной, — у нее тылы слишком крепкие. Стрелочников, Маша, будут искать — вроде нас с тобой. Это мы с тобой подписи на протоколах поставили, из-за которых люди могут погибнуть.

— Э нет! — замахала руками лаборантка. — Я всего один вид испытаний проводила и один протокол подписывала — я не обязана знать, что там согласно ее теории должно получаться. И ты, между прочим, тоже. Хотя знаешь, — вдруг оживилась она, — если не хочешь свою подпись ставить, давай я протокол напишу. Мне лишние деньги не помешают.

— Да нет, Маша, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — боюсь, что сейчас мне уже не отвертеться — придется подписывать. Ты, давай, иди на твердомер, а то сейчас обе получим за пустую болтовню в рабочее время.

Маша разочарованно кивнула и отошла от ее стола.

Она заполнила протокол подобранными для нее цифрами (и надо же — ведь действительно все данные ее собственными руками получены!), нацарапала — как можно неразборчивее — внизу подпись, отнесла его в кабинет начальнику и молча положила его на стол. Руководитель лаборатории, покосившись на документ, также молча кивнул, не поднимая головы.

Она вернулась на свое место — выполнять положенную ей работу и отрабатывать положенную ей зарплату. На душе у нее было гадко и мерзко. Чему немало способствовал тихий внутренний голос, который бубнил, как заведенный, о том, что разрушение целостности человеческой личности всегда начинается с мелких уступок обстоятельствам и непреодолимому внешнему воздействию.

— Да замолкни ты, — тихо пробормотала она сквозь зубы, — без тебя тошно. Ты моя совесть или нет? Могла бы и поддержать меня для разнообразия.

Чтобы отвлечься от оскомину уже набивших воззваний, она глянула на часы. До обеда полтора часа. А в обеденный перерыв она уйдет отсюда — у нее назначена встреча возле станции метро с предпоследним из ее списка одногруппников. А завтра в обед — с последним. Хоть с полчасика с ними поговорит — и пусть ей теперь хоть слово скажут, если она после перерыва немного задержится! А там и суббота подойдет — ей уже просто необходима была эта встреча со старыми друзьями, где можно будет забыть о низменных штрихах ее взрослой и ответственной жизни и вновь — хоть на пару часов — оказаться в атмосфере беззаботных студенческих лет.

Она приободрилась. И, между прочим, субботы не одна она с нетерпением ждала. Дети тоже заранее радовались возможности отправиться куда-нибудь с отцом. Она знали, что он вряд ли будет сидеть с ними целый день дома, и — куда бы он ни повел их — их ожидают не только развлечения, но и непременный рассказ о чем-нибудь захватывающем.

Она тоже обязательно поговорит с ним сегодня. Расскажет ему, что поступила именно так, как он советовал, и избавила семью от возможных неприятностей. А потом попросит его предупредить все же — осторожно, в неофициальном порядке — тех, кому положено этим заниматься, о потенциальной опасности разработки Аллы. Пусть будет одним кандидатом больше — ради Бога! — лишь бы его труды к практике на пушечный выстрел не подпускали.

Вечером муж сообщил ей, что завтра уезжает в командировку.

Глава 8. Познавательное сравнение

Я всегда знала, что при рождении меня снабдили глубокой склонностью к тренировке извилин. Я еще, похоже, и под акцию попала — и пока мне выдавали дополнительные бонусы в виде стартового пакета находчивости и изворотливости, к раздаче физических способностей я явно опоздала.

Именно поэтому, узнав, что мать хочет отправить меня развивать гибкость и выносливость под надзором инструктора, я решительно воспротивилась этой идее. Хватит с меня моего ангела, который постоянно норовит заставить меня каким-то спортом заниматься. Предварительно продемонстрировав, что для него эти занятия — детская забава. Как прикажете обойтись без комплекса неполноценности, если часами, днями, неделями не можешь освоить то, что у него играючи получается? А если они с инструктором объединятся? А если все остальные в группе от природы способнее меня окажутся? Нет уж, дома я хоть от унизительного сравнения с людьми избавлюсь, а ангелы… ладно, для них хорошая физическая форма — одно из требований профессиональной пригодности.

И мой ангел не преминул, конечно, воспользоваться возможностью в очередной раз доказать мне, что в этом отношении он является профессионалом высочайшего класса. А я опять поняла, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда, причем количество затраченных на это усилий переходит в качество улова исключительно в глубоких водах телесных страданий.

Сначала все пошло очень даже неплохо. То ли упражнения были легкими, то ли организм у меня успевал восстановиться после первых попыток грубого насилия. Да и в школе всякие взмахи рук и повороты туловища два раза в неделю не вызывали у меня особых затруднений. Но, как и в любой программе физического развития, вскоре наступила стадия куда более специфических испытаний.

Заплести обе ноги в требуемое положение я не смогла бы даже под дулом пистолета. Пришлось по очереди. Так ведь и это еще не все! В обычных упражнениях каждая конечность изгибалась или выворачивалась под неописуемым углом — и тут же возвращалась на место, получив возможность отойти от шока. А тут же пришлось сидеть в этой дурацкой позе! Если это можно назвать словом «сидеть». С каждой минутой чувство дискомфорта нарастало — и вскоре я уже с нетерпением ждала того момента, когда включатся защитные механизмы тела, послав его в бесчувственность. Ничего подобного — организм просто расконцентрировал болезненные ощущения, в результате чего у меня начали судорожно подергиваться даже пальцы на руках, которые уж и вовсе бездействовали.

Вот недаром восточные люди всегда считались виртуозами в пытках!

В какой-то момент мой ангел небрежно посоветовал мне прекратить возмущаться и попробовать расслабиться.

От такой черствости у меня просто дух перехватило. Вместе со всеми эпитетами в адрес теории здорового тела и ее поклонников. В достойном молчании я обратилась к глубоким дыхательным упражнениям (во-первых, мне еще удушья ко всем страданиям не хватало, а во-вторых, они у меня лучше всего получались) и опомнилась только тогда, когда выяснилось, что я незаметно для себя полчаса в роли пластического акробата прожила.

Вот раньше он не мог мне об этом сказать!

К последующей стадии приобщения к йоге я изначально относилась весьма скептически. Не верилось мне в эту космическую подзарядку — и с полным на то основанием. Мой ангел уже давно рассказал мне, кто такой энергией питается, и главное — откуда она берется. Спасибо большое — я даже на вкус бывших собратьев-людей пробовать не хочу! А насчет бодрости, о которой нам мать рассказывала… так любое тело в восторг придет, если все его части в естественное положение вернуть. А я лучше кофе выпью, если мне прилив сил испытать захочется.

Поэтому я потянулась в заоблачные выси без малейшей надежды нашарить там что-либо новенькое. Так и вышло — ответ пришел из куда более близкого источника. И не постеснялся же выдать себя за сотрудника другой инстанции — сидит, внушает от чужого имени! Пришлось, однако, поправочку внести для правдоподобия — я, оказывается, не просто ему повиноваться должна, а чтобы научиться всему, что он умеет. Интересная мысль. И если с ним не спорить, то процесс обучения пройдет мягко и безболезненно. И это запомним…

Время от времени я бросала на него — сквозь ресницы — короткий взгляд. Ну, любопытно же было понаблюдать за ним при исполнении прямых обязанностей! Раньше, когда он в невидимости был, у меня такой возможности просто не было, а в последнее время он и вовсе на словесное общение перешел, которого мне и с людьми хватало.

Сначала он казался растерянным (А, не ожидал, что я его уловку раскушу!), потом сосредоточенным (Сейчас усилия удвоит!), потом — очень быстро — напряжение сменилось любопытством, удивлением, настороженностью…. И, наконец, полным восторгом. Да что же это такое! Его — так подкармливают, хотя он всего лишь свою обычную работу выполняет, а мне так и пилюлю постоянных поучений подсластить нечем! Где моя награда за долготерпение и ноющие мышцы?

Похоже, там, наверху меня услышали. То ли совесть у них заговорила, то ли почувствовали, что еще немного — и я взбунтуюсь против их ценного работника. Хотя сначала мне показалось, что это он с ума сошел. В один из дней в ответ на очередной возмущенный монолог меня вдруг легонько коснулась волна удовольствия, радости и… благодарности. Я занервничала. Удовольствие и радость — это понятно: я же тут замерла (корни скоро пущу!) тем самым зеленым дубом, вокруг которого этот высоко ученый кот хороводы водит, с песнями и сказками. А благодарность за что? Если он размечтался, что уже загипнотизировал меня в избушку, по первому свистку в нужную сторону поворачивающуюся, то завтра же будет читать про «По усам текло, а в рот не попало». Вслух и с выражением.

Я опять прислушалась. Нет, радость какая-то другая, на него не похожая — чистейшее наслаждение от пребывания в этом мире. Так Светкин Олежка жизни радуется — без слов, но с восторгом. И тут я с замершим сердцем поняла, что это мой малыш со мной заговорил…

Сознание рухнуло с заоблачных высот вниз, к нему поближе, тревожно выспрашивая, когда ему хорошо, а когда — плохо, и как сделать так, чтобы хорошо ему было всегда. Снова накатила довольная волна, на этот раз накрыв меня с головой. Я поняла, что вопросы ему нужно задавать попроще — из тех, на которые «Да» или «Нет» отвечают — и сопровождать их картинками.

Я представила себя, сидящей в этой ненормальной позе. Хорошо. Хм, ладно, придется и дальше мучиться. А в машине, по дороге на работу? Опять хорошо. А на работе? Молчит. А в зале филармонии? У меня сложилось впечатление, что он даже отшатнулся от меня. Договорились, будем музыку дома слушать — мне самой в том кресле ужасно неудобно было. А в картинной галерее? Снова хорошо. А вечером на прогулке? Очень хорошо. Я представила себе своего ангела, идущего рядом со мной. Ответом мне было озадаченное молчание. А когда он орет? Знаю, знаю, что плохо — только он не понимает. Скорее бы ты родился, дружок, чтобы у меня хоть какая-то поддержка появилась…

Пару раз и пыталась рассказать моему ангелу об этих «диалогах», но у меня как-то слов не хватало, да и он всякий раз насмешливо бровь вскидывал. Ну, ясно — где же ему понять это чувство, словно щеки пушистое перышко коснулось? Придется ему подождать, пока малыш родится и ручкой его по щеке…. а еще лучше — пяткой в эту самую бровь…

Вот с Галей было намного проще — она меня с ползвука понимала. И посмеивалась.

— Вот подожди, — кивала она в ответ на мои захлебывающиеся оды, — когда толкаться начнет — сама попросишь, чтобы хоть немного успокоился.

К сожалению, Галя дорабатывала уже последние дни, и когда она ушла, наконец, в декрет, одной отдушиной у меня стало меньше, а одной заботой больше. Говорить с ней я могла теперь лишь изредка и по телефону, а вот с Тошей приходилось по несколько раз в день. По моему совету он не уволился, чтобы неотлучно при ней находиться, и взял теперь привычку чуть ли не каждый час звонить ей, чтобы удостовериться, что все в порядке. И если ему случалось застать ее в этот момент на улице, он чуть из офиса не срывался — и мне не оставалось ничего другого, как раз за разом объяснять ему, что Галя — взрослая, разумная девушка, а не двухлетний младенец, который и адреса своего не знает.

Через несколько дней мне это до смерти надоело, и я позвонила Гале. Как только вернулась с работы домой. Улучив те самые полчаса, когда Тоша до нее еще не добрался, а моего ангела Варвара Степановна опять за чем-то в магазин послала.

— Галь, ты можешь Тошу предупреждать, когда и куда ты на следующий день выходить собираешься? — едва поздоровавшись, спросила я.

— Это еще зачем? — отозвалась она с каким-то напряжением в голосе.

— Он просто очень волнуется — вон на улице скользко еще, — ответила я полуправдой. — Прямо с работы сбежать норовит.

— Вряд ли это получится, — замявшись, уклончиво произнесла она. — Я и сама наперед не знаю.

— Ты, что, говорить не можешь? — догадалась я.

— Угу, — коротко буркнула она.

Ну, в «Да и Нет» вопросах я уже достаточно напрактиковалась.

— О Тоше говорить не можешь?

— Угу.

— Вообще дома о Тоше говорить не можешь?

— Угу.

— Мать, что ли, рядом?

— Угу.

— А завтра выйти сможешь? Днем? Или утром? На полчасика?

— Ммм… Наверно.

— Тогда давай так. — Я принялась быстро соображать. — Тоша тебе обычно в одиннадцать звонит и потом часа на два успокаивается. Сможешь сразу выйти и меня набрать?

— А ты же на работе — как…?

— А, к тебе за стол пересяду и в бумагах покопаюсь — вроде, кто-то из твоих звонит. Договорились?

— Угу. — Она произнесла это таким тоном, что я сразу поняла, что ей просто необходимо что-то кому-то высказать. А у меня вообще в жизни роль такая — слушать. И Марина мне хороший пример показала, как не только настроения других чуять, но и на помощь им приходить без особых просьб.

То, что рассказала на следующий день Галя, меня просто-напросто напугало. Ее матери начали черти в доме мерещиться. По крайней мере, один. Я всегда знала, что с возрастом люди более суеверными становятся, а если это еще и на изначальную религиозность накладывается… И что интересно: настоящего демона (такого, как Денис, например) догматично верующие люди никогда таковым не сочтут — он на себя маску их идеала напялит. А встреться им хороший человек (или не человек), но необычный — молчаливый или замкнутый, то в лучшем случае решат: себе на уме. А там и до колдуна с ведьмой недалеко. Особенно если этот человек им просто не нравится.

Вот и решила Галина мать, что Тоша обзавелся неким чертенком на дистанционном управлении, чтобы ей всякие козни в доме строить.

Решение родилось у меня сразу — мой ангел. В конце концов, он — психолог, а это — тот же самый врач, которые права не имеет больному человеку в помощи отказать. А речь явно идет о своего рода заболевании — и Гале в такой обстановке целыми днями находиться совершенно незачем.

Осталось только синхронизировать все наши действия. Тошу на момент разговора моего ангела с Галей нужно чем-то занять, чтобы он не позвонил случайно и не узнал, что она за его спиной решила сор из избы вынести — это при его-то болезненном самолюбии! Чтобы не промахнуться, я должна точно знать, когда этот разговор состоится. А чтобы быть уверенной, что он состоится именно в такое-то время, я должна сама это время и назначить.

Так, по крайней мере, с исходной точкой определились.

Занять Тошу проще всего в обеденный перерыв — ему сейчас все равно, где его проводить, раз уж к Гале съездить он никак не успевает. Пойдем Светке какую-нибудь электронную штуковину для дома искать. Я ей, правда, уже давно косметический набор присмотрела — с выходом на работу он ей весьма кстати будет — но Тоше об этом знать необязательно.

Ну, если в обеденный перерыв, то сам Бог им велел в нашем кафе встречаться. И место знакомое — не раз у нас там философские беседы возникали, и дорогу Галя как свои пять пальцев знает — сколько лет сама ездила, и ангелу моему (в четверг, например) придется сразу же на работу возвращаться — чтобы не успел все Тоше раньше, чем мне, рассказать…

А почему, кстати, Тоша об этой чертовщине ни словом не обмолвился? Его в преступных связях с противниками подозревают, а он и ухом не ведет? И это после истории с Денисом? Тогда, по-моему, его мое мнение очень даже интересовало. Вернее, до тех пор интересовало, пока ему кто-то не запретил меня в курсе держать…

А может быть, он самым распрекраснейшим образом и обмолвился — и даже не одним словом? Только не мне, а старшему собрату-ангелу? И, может быть, даже заранее, и более опытный… манипулятор подсказал ему, как полезно бывает кем-то другим прикинуться — сам ведь только этим в последнее время и занимается?

Ну, если это они Гале этот сумасшедший дом в доме устроили… И если мне кто-то еще раз заикнется, что Марина не в свои дела вмешивается…

Я поняла, что мы с Тошей не просто по магазинам пойдем. У нас с ним свои переговоры состоятся — для всестороннего освещения сложившейся ситуации. И заранее предупреждать я его не буду — чтобы не успел список правильных ответов у знаменитого психолога получить.

Гале я просто велела настраиваться на четверг, на начало обеда — с тем, что точный ответ я дам ей утром, чтобы она успела приехать. И попросила ее никому пока об этом не говорить. Чтобы не сглазить — мало ли, вдруг мне с Анатолием, а ему на работе не удастся договориться.

Разговор с моим ангелом только укрепил мои подозрения.

Он просто ужом извивался, чтобы не дать мне возможности с Тошей наедине остаться. Даже поинтересовался с невинным видом, что там у Гали случилось, и когда я в двух словах, чтобы не выдать своих сомнений, объяснила ему, не постеснялся сказать, снисходительно глядя мне прямо в глаза, что в курсе всех событий и уверен, что Тоша держит ситуацию под контролем.

Пришлось прибегнуть к им же одобренной тактике. Сам же мне внушал, что наилучших результатов я добьюсь, если не стану с ним спорить — дав каждому из нас возможность поступать по-своему. Вот и отлично — недаром я себе запасной день оставила; пусть встречается с Галей, где и когда хочет, а я Тошу прямо завтра к стенке прижму, а потом сама домой поеду. Мне тоже лишнее время не помешает, чтобы обдумать выжатое из Тоши признание — прежде чем его идейный вдохновитель опять начнет все с ног на голову переставлять.

Он, видимо, почуял, что у меня есть запасной план, и что выдавить его из меня ему не удастся даже под пытками. Или сам уже додумался, что вторую встречу в четверг можно вообще на другой день перенести и прокрасться вслед за нами в офис, чтобы выведать у Тоши суть нашего разговора. А перед этим, небось, и предупредить его как-нибудь, под прикрытием невидимости. Ну, это мы еще посмотрим — сам мне все о своих уловках разболтал, хвастун несчастный!

Два дня по утрам я заходила в наше здание и замирала у входной двери, провожая глазами его машину. Даже на улицу выглядывала, чтобы он не притаился где-нибудь за углом. О том, что он в среду раньше вернется, можно было не беспокоиться — он за городом работал, а в четверг после обеда… у меня уже тоже кое какие соображения появились.

Одним словом, когда я объявила Тоше, что никак не могу обойтись без его помощи в выборе подарка для Светки, я была практически уверена, что мне удалось-таки предотвратить ангельский сговор.

Выйдя из здания, я стрельнула глазами по сторонам… и, разумеется, вон он — у дальнего угла припарковался, откуда крыльцо хорошо просматривается. Я быстро потащила Тошу в противоположную сторону и, свернув за угол, повела его к магазину бытовой техники дворами, объяснив, что так быстрее будет. Теперь этот конспиратор не то, что на машине — он и в невидимости нас не отыщет!

В магазине я сразу же повела Тошу к кухонной технике. Взглянуть на проблему питания с родной ему технической стороны ему тоже не помешает. Увлекся он, как и следовало ожидать, именно теми приборами, на которых было побольше кнопочек, и, разговорившись с консультантом, забыл обо всем на свете. М-да, похоже, он с удовольствием будет есть только то, что можно в микроволновке разогревать…

Наконец, я потянула его за рукав.

— Все понятно, идем, — кивнула я в сторону выхода.

— Так ты же ничего не выбрала! — озадаченно глянул он на меня.

— Ну, сначала посмотреть нужно, поспрашивать, потом подумать… — уклончиво ответила я. — Идем, а то у меня сейчас голова треснет от избытка информации.

Он позеленел.

— Ты же еще ничего не ела! — охнул он и потащил меня к выходу. — Меня Анатолий на запчасти разберет, если ты без обеда останешься!

Хм, это мы еще посмотрим, кто кого сегодня на запчасти разберет, и у кого при обратной сборке лишние детали останутся!

На улице я глянула вокруг себя — не в поисках засады, а просто так — и с удивлением обнаружила замечательный весенний день. Наверно, первый в этом году. Добираясь куда угодно на машине, я как-то перестала за погодой следить. На меня вдруг накатило бесшабашное веселье. Ведь год назад, примерно в это же время, на меня — вместе с приходом весны — свалились эти ангелы, и с тех пор ни одного дня в моей жизни без приключений не было. Чего только не случилось за этот год — и ничего: и с ума не сошла, и во всех этих ангельских премудростях постепенно разобралась, и поняла, что люди тоже очень даже не лыком шиты…

Заметив неподалеку небольшой сквер, я сказала Тоше: — Пойдем — вон там посидим немножко.

— А обед? — В глазах у него уже плескалась настоящая паника. Неужели я все-таки пропустила какой-нибудь запасной канал связи?

— Успеем, — весело встряхнула я головой. — Свежий воздух не менее режима полезен и аппетиту способствует.

Присаживаться мы не стали — скамейки были еще влажными — просто пошли по дорожкам. Сквер был настолько маленьким, что его минут за десять-пятнадцать обойти можно было — и то, если ногой за ногу цепляться. Я поняла, что ни на какое вступление времени у меня просто нет.

— Тоша, ты не в курсе — что это за нечистая сила у Гали в доме поселилась? — спросила я напрямик.

Он вздрогнул. И как-то весь сжался.

— Какая нечистая сила? — Он старательно округлил глаза.

— Та, которая Галиной матери за каждый выпад в твою сторону мстит, — четко проговорила я, глядя на него в упор. — Причем особенно активно по вечерам.

Он подавленно молчал.

— Ты мне прямо скажи — твоя работа? — не поддалась я сочувствию.

— А Анатолий уже тоже знает? — тоскливо спросил он.

Хм, сбой в стройно выстроенной схеме. Или… договорились-таки заранее, что он мне вопросами на вопросы отвечать будет.

— Пожалуй, да, — небрежно бросила я, глянув на часы. — Он сейчас с Галей беседует. По ее просьбе.

— Ну, все — мне конец! — застонал Тоша, схватившись за голову. — Он мне этого в жизни не простит!

— Это еще с какой стати? — чисто рефлекторно возмутилась я. Этому мстителю-самоучке о человеческом прощении нужно сейчас думать! — Он и сам — любитель поэкспериментировать. И никакой риск его никогда не останавливал. Уж я-то знаю — сколько раз мне приходилось втолковывать ему о человеческих нормах поведения! И я считаю, что инициативу никому нельзя ставить в вину — но если метод оказался явно неэффективным, от него нужно немедленно отказываться.

— Да я и сам хотел! — воскликнул Тоша, уставившись в отчаянии в пустое пространство. — Когда они священника вызвали… Я, кстати, до сих пор не понимаю, что Анатолий хорошего в принятии душа нашел — я всю ночь потом возле батареи сидел. Так вот — я после этого все бросить хотел, но Марина говорит, что сейчас — точно нельзя, иначе они окончательно убедят себя, что это был чертов знак, а не Божий… — Он вдруг осекся.

А я вдруг почувствовала, что скамейки в том сквере вовсе и не влажные. По крайней мере, та, на которую я рухнула. Под тяжестью сильнейшего, непреодолимого ощущения дежавю. А ведь и вправду все, как год назад: весна — ангелы — друзья — осложнения — Марина!

— Кто говорит? — тихо переспросила я в отчаянной надежде, что ослышалась.

— Она не виновата, — лихорадочно забормотал Тоша, — она мне просто идею подбросила, это я решил ее воплотить…

Нет, этого моему ангелу говорить нельзя — он только-только начал терпимее к Марининым идеям относиться. Так — любой ценой изолировать его от Тоши на сегодня!

— … Я вообще не понимаю, откуда она об этом узнала, — продолжал тем временем Тоша, — наверно, после своего дня рождения сама ей позванивать начала…

Господи, сделай так, чтобы он навсегда остался в неведении — теперь же получается, что это я во всем виновата!

— … Сначала она предложила мне внушить Гале, чтобы та матери отпор дала, но я не мог себе позволить свои проблемы руками других решать, — гордо выпрямился Тоша.

Да уж, куда нашим слабым человеческим рукам до ваших ангельских! В барабашку играть ни один человек не додумался бы!

— … А потом у нее возникла эта мысль, — опять поник Тоша, — и мне она показалась более… естественной, что ли. Меня ведь действительно те самые силы к ним послали, в которые они так верят. Я думал, что понятие небесного неодобрения им ближе будет — сами же постоянно о наказании за грехи твердят…

Вот тебе, Тоша, очередной урок — люди сначала должны осознать свой грех, тогда они и наказание за него с готовностью примут. А если без их согласия — нет, происки лукавого.

— И самое страшное, — в отчаянии добавил Тоша, — Анатолий на днях предлагал подключить меня временно к ее матери, чтобы эту предвзятость в ней развеять. Я же не знал, что такое возможно! А теперь я боюсь, что только хуже будет — точно решит, что черт ей уже и в голову залез. Я вообще не знаю, что делать! И в невидимость вернуться — Гале легче не будет, и оставить все, как есть — тоже…

Э, нет — в невидимость мы возвращаться не будем! Так я потеряю возможность держать руку на пульсе — это мы уже проходили на первой стадии борьбы с Денисом. А «Не знаю, что делать» звучит вообще замечательно! Я уже давно заметила, что когда ангелы теряются, на помощь им приходят несметные запасы моей находчивости — и оказываются весьма кстати.

— Ну, сделанного не вернешь, — рассудительно заговорила я, — теперь нужно выход из положения искать. — И, разумеется он нашелся — я вдруг вспомнила, сколько раз радовалась, что мы с родителями отдельно живем. — Ты свои подвиги неуловимого мстителя поумерь, чтобы Галину маму до нервного срыва не довести. И начинай внушать Гале, что все дело в том, что они стали слишком много времени вместе проводить — им отдохнуть друг от друга нужно. На это у тебя есть пара дней. Потом я Гале позвоню, предложу пока у меня на старой квартире пожить…

— Татьяна… — взмолился Тоша с совершенно несчастным видом.

— Тоша… — добавила я строгости в голос. — Это — самый оптимальный вариант: и ты за Галей все также сможешь в своей полувидимости присматривать, и все вокруг успокоятся.

— А Анатолий? — робко спросил он.

— С ним я тоже сама поговорю, — решительно заявила я. — Сегодня вечером. Я если он завтра орать начнет, ты не тушуйся — у него самого не все начинания успешно проходили. И он всякий раз при этом говорил, что на ошибках учиться нужно.

На обратном пути Тоша опять начал мычать что-то о том, как ему неудобно и как он мне признателен, но я отмахнулась. Главное — что в облегчении от того, что зашедшая в тупик ситуация начала как-то разрешаться, об обеде он больше не вспоминал и даже не заметил, с какой скоростью мы ринулись к крыльцу и вскочили в здание. Дело в том, что как только мы вышли на финишную прямую, я сразу же заметила нашу машину. На том же месте, где она стояла в начале обеденного перерыва. Он, что, так и просидел в ней все это время?

До конца рабочего дня я сидела как на иголках, беспрерывно поглядывая на входную дверь. Вот только она сейчас сама откроется, словно от сквозняка… Придется срочно ломать компьютер и звать Тошу, чтобы как можно дольше возле меня находился. Обошлось, но ближе к вечеру эта мысль мне все же пригодилась. К тому времени до меня дошло, что выходить с работы мне нужно одной — чтобы Тоша каяться с места в карьер не бросился. Эти ангелы просто понятия не имеют о том, как преподносить информацию в наиболее выгодном свете.

Без пяти шесть я сохранила открытый документ и принялась нажимать на все без разбору клавиши — пока мой компьютер послушно не завис. Я попросила Тошу посмотреть, что с ним случилось, и умчалась, многозначительно добавив, что именно сегодня задержаться никак не могу. Ха, попробовал бы он мне отказать — сегодня!

На улице я быстро села в машину и даже призналась, внутренне поморщившись, что сегодня не обедала — лишь бы мой ангел побыстрее с места трогался. По дороге я не удержалась — спросила, виделся ли он с Галей. Услышав с облегчением, что да, виделся, я с энтузиазмом — на примерах — принялась ненавязчиво подводить его к мысли, что ход рассуждения религиозных людей строго целенаправлен, но одновременно извилист, что не оставляет ни малейшего шанса заранее предугадать их реакцию на что бы то ни было. Чуть не охрипла. Лишь бы оттянуть момент, когда придется все-таки рассказывать ему об истинном положении вещей. До возвращения домой оттянуть. Он ведь за рулем, мало ли — еще начнет руками размахивать…

Дома, однако, все же пришлось. И он, конечно, разорался. И почувствовав, что завтра у Тоши будут настолько промыты мозги, что он еще возьмет и откажется от моего предложения, я была вынуждена сказать ему, что тот ни в чем не виноват. И он, конечно, решил, что это я все придумала. И поняв, что даже мое гениально изящное решение проблемы не вызвало в нем ни малейшего одобрения, я была вынуждена назвать автора всего проекта. И он, конечно, чуть не зашипел от ярости. И не стерпев очередных несправедливых нападок на Марину, я была вынуждена открыть ему глаза на ее ведущую роль в деле утихомиривания моей матери. И он, конечно…

А бабушка здесь при чем? Так Марина и нашу бабушку утихомирила?! Вот поучился бы лучше у нее — на три удачных мероприятия всего один незначительный промах…

Он, конечно, опять разорался.

И все же, в конце концов, мне удалось убедить его. Простым напоминанием о том, что люди — в отличие от ангелов — не только сотрудничать, но и дружить умеют, приходя друг другу на помощь не по зову и без ожидания благодарности в письменном виде…

На какое-то время он затих. Запали, видно, в душу мои слова.

А потом и мой план блестяще реализовался — к середине следующей недели Галя (а вместе с ней и Тоша) переехала в мою бывшую квартиру. Кстати, Галина мать от помощи психолога категорически отказалась — вот пусть не думает, что все вокруг спят и видят, как бы от него совет получить! Пусть поймет, наконец, что на земле и ему самому еще многому учиться нужно, а не только других поучать. А на Галю она просто обиделась за то, что той в чужом доме лучше, чем в своем собственном. Меня это не беспокоило — я ни секунды не сомневалась, что с рождением ребенка все их обиды уйдут в прошлое. Вслед за кознями разных чертей с домовыми.

А потом их переезд привел и еще к одной перемене в жизни. Тоша совсем покой потерял (Как там Галя совсем одна справляется?) и, поскольку ко мне ехать было намного ближе, чем к ней, начал время от времени срываться с обеда, чтобы проверить, все ли у нее в порядке. И — по удивительному совпадению! — именно в эти дни у моего ангела неизменно получалось перенести свои встречи так, чтобы отправиться со мной в кафе.

А я и не возражала. В такие моменты у меня опять возникало ощущение, что мы вернулись к самому началу нашего знакомства. Сидели вдвоем в кафе целый час и — по взаимной негласной договоренности — ни о чем, кроме нас самих не говорили. Только о нас троих.

Мое общение с малышом вышло уже и на физический уровень. Сначала я сомневалась — вроде, рановато еще. Но то ли йога меня научила на него настраиваться, то ли у него самого нрав особо живым оказался, но он все чаще подавал мне знаки своего присутствия. Хм, между прочим, невидимо — точно так же, как и его отец у меня на работе. И этот самый отец о знаках его присутствия мог слушать бесконечно. Вечерами он и сам пытался их уловить, но малыш, казалось, с ним в прятки играл. Только мой ангел прикладывал руку (или ухо) к месту последнего прикосновения, как тот тут же удирал и тыкался совершенно другое место. Я едва смех сдерживала — вот, растет у меня поддержка! Он только упрямо поджимал губы.

Одним словом, нам было, о чем поговорить. И по вечерам, и во время обеда. И настроение эти разговоры создавали не менее возвышенно-лирическое, чем музыка, живопись и йога, вместе взятые.

И к Светкиному дню рождения это настроение пришлось в самую пору. Опять на дачу — пробуждающейся природой наслаждаться. Опять мы с девчонками сто лет не виделись — и у нас новые темы для разговора появились. Опять мой ангел рвется пообщаться с моими друзьями (вон уже неделю назад пристал, чтобы я позвонила Светке и узнала, когда встречаемся) — и не нужно опасаться всяких неловких вопросов, особенно со стороны Марины…

А что это он, кстати, так туда рвется? Ой-ой-ой, по-моему, на этот раз мне стоит не Марины бояться, а за нее.

По дороге я решила, на всякий случай, предотвратить какую бы то ни было неприятную сцену. Или хотя бы попытаться.

— Слушай, — обратилась я к нему, словно между прочим, когда мы уже подъезжали, — ты к Марине не приставай, ладно?

— Когда это я к ней приставал? — фыркнул он.

— И к словам нечего цепляться! — вспыхнула я. — Сам прекрасно знаешь, о чем я говорю. С Тошей все самым лучшим образом устроилось, так что нечего ее шпынять.

— Ну, если она меня трогать не станет, — загадочно улыбаясь, ответил мой ангел, — то я и подавно.

У меня сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Была в его словах определенная лазейка — строго выражаясь, убийственные взгляды и едкие реплики в сторону нельзя однозначно отнести к приставанию. И зная Марину, мне совсем нетрудно было предположить, чем это кончится.

Так и вышло. Но не сразу.

Единственное, что я успела заметить, когда мы выбрались из машины и зашли к Светке на участок — это то, что весна в этом году определенно пришла раньше, чем в прошлом. А также то, что Марина приехала раньше нас — ее машина уже стояла возле гаража.

Потом на нас… вернее, на моего ангела налетел Олежка.

— Где Тоса? — требовательно завопил он, вцепившись ему в ногу.

Я кивнула вышедшим вслед за ним из дома взрослым и вдруг поймала себя на том, что как-то иначе присматриваюсь к Олежкиному поведению.

— Он еще не научился… кораблики запускать, — находчиво ответил ему мой ангел, бросив на Марину косой взгляд.

Ну, началось!

Услышав волшебное слово, Олежка просиял.

— Посли, — провозгласил он, повелительно ткнув пальцем в сторону уже наполненного водой надувного бассейна.

— После обеда, — безапелляционно заявила Светка.

— Я — капитан, я лутсе знаю, — не менее решительно ответил ей мальчик.

— А ну прекрати пререкаться со мной! — рявкнула вдруг Светка.

Я только глазами захлопала — что это на нее сегодня нашло? Она же всегда умела лучше всех с сыном общий язык находить! Да и он сегодня какой-то… колючий. Это что — уже проблемы отцов и детей начались? Господи, а как с ними-то справляться? Я стала еще внимательнее прислушиваться к перепалке.

— Не буду! — вовсю уже ощетинился Олежка.

— Олег, сейчас получишь! — вмешался Сергей, но как-то нерешительно — роль последней инстанции в споре была ему явно непривычна.

— Сам получис! — крикнул Олежка, побагровев и сжав руки в кулачки.

Я и вовсе обомлела — да что происходит-то? Куда подевался наш весело журчащий фонтанчик и откуда взялся этот злющий чертенок?

— Олег… — подал вдруг голос мой ангел, до сих пор молчаливо переводящий взгляд с мальчика на его родителей. — Ты — капитан?

— Капитан! — запальчиво подтвердил Олежка, еще решительнее выставив вперед подбородок.

— И я — капитан, — спокойно продолжил мой ангел. — А папа с мамой — адмирал и контр-адмирал.

Светка с Сергеем растерянно переглянулись, явно пытаясь понять, кого из них только что главнее сделали. Олежка озадаченно нахмурился, вслушиваясь в незнакомые слова.

— Это кто? — спросил он, наконец, подозрительно глядя на моего ангела.

— Это те, которые назначают место сражения, — ответил ему тот, — а капитаны, как мы с тобой, потом его там ведут. А если адмирал спустит сейчас там, — он махнул в сторону бассейна, — воду, что мы с тобой делать будем?

— Мы ее сами нальем! — с восторгом нашел выход мальчик. В голосе его впервые прозвучал интерес.

— Тогда мы с тобой станем адмиралами, а не капитанами, — сокрушенно покачал головой мой ангел, — и не сможем сражение вести.

Олежка задумался, с опаской поглядывая на мать.

— Я больсе не буду, — буркнул он, наконец.

— Иди руки мыть, — с облегчением сказала она сыну.

Как только он скрылся в доме, она с шумом перевела дух.

— Спасибо тебе, Анатолий, — с чувством обратилась она к моему ангелу. — Он в последнее время что-то совсем от рук отбился. Если упрется — все, хоть кол на голове теши.

— Света, если ребенок заупрямился, его удивить нужно, чтобы он забыл, на чем настаивал, — произнес мой ангел таким уверенно-снисходительным тоном, что у меня просто зубы заныли. Если он однажды и меня вот так поучать начнет…

— А вот это — отличная мысль! — вступила, наконец, в разговор Марина. — За нее мы первый тост и поднимем. Ты ведь уже вино пьешь — совсем чуть-чуть? — нежно поинтересовалась она.

Мой ангел тут же напрягся и метнул в нее первым убийственным взглядом. Ну, это еще ничего: если они вот поделятся: ей — ядовитые реплики, ему — зрительные залпы, тогда хоть какой-то паритет соблюдаться будет, и можно надеяться, что дальше дело не пойдет.

Как и следовало ожидать, застолье началось с поздравлений нам с ангелом. Поздравлений и пожеланий. Многословных и сулящих, особенно со стороны Светки с Сергеем, в самом скором будущем бездонный источник невероятной радости. Поглядывая время от времени на Олежку, я мучительно размышляла, через сколько лет мы с удивлением обнаружим, что у этого источника дно все-таки имеется.

Затем, как водится, разговор зашел о работе.

— Татьяна, я тебе одно скажу… — решительно заявила Светка. — Марина, если ты сейчас хоть слово скажешь…! — Марина с невинным видом замахала перед собой руками. — Уйдешь в декрет — не забрасывай язык! Ты себе даже представить не можешь, как трудно потом на работу возвращаться.

— Ты, что, все забыла? — с ужасом спросила ее я.

— Ну, все — не все… — Она досадливо качнула головой. — Но прилично. И если бы только это! Как выяснилось, — покосилась она на мужа, — технический прогресс все эти три года на месте, за компанию со мной, не стоял. Вот Анатолий у тебя — молодец, он сам сторонник того, чтобы человек свои способности в землю не зарывал.

Сергей возмущенно закашлялся.

Я скрипнула зубами — если вместо «человек» поставить «Татьяна», тогда перед «зарывал» нужно «не» убирать.

Мой ангел чуть наклонил в знак признательности голову.

Марина насмешливо отсалютовала ему бокалом.

— Спасибо, Света, — душевно ответил ей мой ангел, — но я также считаю, что человек не должен распылять эти свои способности. Если он берется за несколько дел сразу, да еще и неумело, — добавил он, настолько нарочито не глядя на Марину, что лучше бы прямо к ней обращался, — ничего хорошего у него не выйдет.

Так, понятно — поменялись ролями: он язвит, она глазами стреляет.

— И здесь я с тобой абсолютно согласен! — с энтузиазмом подхватил Сергей.

— А мне кажется, — не сдержалась и я, — что если этому человеку в некоторых делах помогать, то все у него замечательно получится!

— Вот именно, — тут же поддержала меня Светка, — у каждого своя работа, но есть и общие дела. И нечего к ним относиться по принципу: права одному, а обязанности — другому.

— Это когда я так говорил? — взвился Сергей.

— Да я же не об этом, — досадливо поморщился мой ангел. — Я двумя руками за взаимопомощь, но только до, а не после. А то бывает, что человек в одиночку такого наворотит, что потом уже не помогать ему приходится, а ошибки его исправлять. Иногда и всем миром, — добавил он, попытавшись захватить стратегическое преимущество — сопроводив свои слова проникновенным взглядом, чуть задержавшимся на упорно молчащей Марине.

Она, естественно, не осталась в долгу.

— Ребята, хватит воду в ступе толочь, — решительно заявила она, вставая. — Говорить о помощи мы до бесконечности готовы — давайте перерыв сделаем. Пойдем, пройдемся, оглянемся вокруг — может, и сделать что-то удастся. Да и еда заодно утрясется. Давай, давай, Анатолий, поднимайся — ты первый за помощь делом голосовал! — Глянув в упор на моего ангела, она кивнула в сторону двери.

У него желваки заиграли. Забеспокоившись, я толкнула его ногой под столом. Он повернул ко мне лицо, на котором было неразборчиво написано что-то об участи, ожидающей того, кто первым поднимает меч.

Я незаметно покачала головой.

Он неумолимо кивнул.

И вышел вслед за Мариной.

Тут же поднялся и Сергей.

— Олег, пойдем — тарелки отнесем, — неожиданно внушительно заявил он, — а то мама устала, того и гляди — рассердится.

Олежка надулся, но, испуганно глянув на мать, потом — на бассейн, понуро поплелся за отцом на кухню.

Проводив их взглядом, Светка тяжело вздохнула.

— А что это Анатолий сегодня какой-то… как сам не свой? — спросила вдруг она. — Вот уж никогда бы не подумала, что у него такой зуб на Марину отрастет — ведь год уже с того недоразумения прошел. Или это он от мяса агрессивным сделался? Я давно уже хотела спросить — с чего это он от вегетарианства отказался?

Скрипнув зубами, я опять принялась выкручиваться. И кто-то будет еще мне рассказывать о том, что один творит, а остальные его шедевры разгребают?

— У него сейчас столько работы, что на одних овощах не продержишься, — пошутила я. — Да и мне сейчас белок в обязательном порядке нужен, а ведь готовит он — на разные блюда уже времени нет. А с Мариной они постоянно цапаются, это у них — что-то вроде разминки у спортсменов… — У меня просто язык не повернулся вслух сказать, что агрессивности в нем и в помине нет. — Он ведь по долгу службы склоняется к словесному разрешению конфликтов, а Марина — человек действия, ты же знаешь…

— Да уж… — Светка искоса глянула на меня. — Что-то у нее в последнее время уж слишком глаза разгорелись…

Я почувствовала, что нужно срочно менять тему разговора.

— Так это же — Марина! — примирительно махнула я рукой. — Ты мне лучше скажи, что с Олежкой случилось?

— Ох, Татьяна! — выдохнула она. — Садик с ним случился — вот что. Их в группе двадцать человек, и на всех одна воспитательница с нянечкой — куда уж за всеми уследить. А дети — разные: и ругаются, и плюются, он уже и драться начал… И с едой фокусы начались — набрался от других: «Не буду!» и все! А если с воспитательницей это «Не буду!» проходит, отчего же и дома не попробовать…

Слушая Светку, я нервно поглядывала через окно. На этот раз Марина с моим ангелом остались в зоне прямой видимости. Добравшись до гаража, Марина резко повернулась к нему лицом, сложила руки на груди и что-то коротко сказала. В ответ он принялся рубить ребром ладони воздух — жаль, я лицо его не видела. Судя по Марининому лицу, однако, все его слова нисколько ее не задевали — она то и дело насмешливо прищуривалась, склонив голову то к одному, то к другому плечу, и бросала короткую реплику. Которая, похоже, только масла в огонь подливала. Господи, хоть бы до драки не дошло — хороша я буду со своими разговорами о «разминке»!

— … Честно говоря, я вообще не знаю, что делать! — произнесла вдруг Светка уже совершенно расстроенным тоном.

Я мгновенно пришла в себя. Что за глупости насчет драки в голову лезут — не допустят небесные силы такой дискредитации собственного представителя! А мне не к лицу забывать о своей извечной роли Большого Уха — да и самой весьма полезно будет послушать, что меня через пару лет ждет.

— Так ты, что, увольняться будешь? — участливо спросила я Светку.

— Да я уже думала — не выход это! — Она досадливо цокнула языком. — Ему ведь все равно рано или поздно придется в детский коллектив вливаться — хоть в школе…

— А может, тебе на полставки перейти? — предложила я. — Пусть с утра… вливается, а ты его после обеда будешь от всего ненужного отучать.

— Ага, — саркастически кивнула Светка, — будут меня на полставки держать! Они скорее предпочтут, чтобы за одну ставку двойной объем работы выполнялся.

Я сочувственно кивнула. Вот у нас тоже — Сан Саныч не стесняется меня обязанностями менеджера по продажам нагружать, когда надобности в переводе нет.

— Нет, ты не подумай — я не жалуюсь, что мне сейчас больше работать приходится! — разгорячилась вдруг Светка. — Я и домой работу сама беру, без напоминаний — переводческие навыки-то подрастерялись, и новые издательские программы вышли за это время… Меня они напрямую, конечно, не касаются, но надо же разобраться, как теперь коллектив работает… Но меня обстановка в нем убивает!

Я удивленно глянула на нее. Вот в нашем офисе что-что, а атмосфера такая, что не жалко и за двоих работать.

— Что-то у них за время моего отсутствия поменялось, — хмуро пояснила Светка, — и совсем не к лучшему. Каждый в свое уткнулся — за целый день могут ни разу глаз не поднять. А спросишь о чем-то — во взгляде такое подозрение, что чуть назад не отбрасывает. А к начальству вообще не подступись — секретаршу такую поставили, что в глаза смотрит и врет, что главного редактора сегодня нет и не будет, когда он пять минут назад к себе в кабинет прошел. И ладно бы только мне, а то ведь и заказчикам тоже.

Я нахмурилась — обмануть клиента у нас в фирме не решился бы никто. Больше одного раза…

В этот момент небесные силы дали, наконец, знать о себе — выпустив из кухни на веранду Олежку, который пулей проскочил мимо нас со Светкой на улицу и ринулся к моему ангелу.

— Куда…? — завопила Светка и тут же махнула рукой. — А, ладно, пусть бежит, я хоть душу отведу. С Сергеем говорить… У него один ответ: бросай все к чертовой матери и воспитывай ребенка, как следует. Против моей зарплаты он, однако, не возражает. — Она поджала губы. — Хотя мне она уже поперек горла.

Я вытаращилась на нее во все глаза. Мне еще в жизни не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь жаловался на то, что получает зарплату. Даже Тоша недавно у Сан Саныча повышение вытребовал.

— И не смотри на меня так! — буркнула Светка. — Я недавно краем уха услышала, что когда меня не было, нового сотрудника в штат не брали — переводчиков со стороны нанимали, то одного, то другого… И каждому обязательно для пробы один-два рассказа или главы вручали — для оценки их стиля. Так сборник или отдельная книга и набирались — а испытуемым сокрушенно сообщали о слабости перевода. После чего можно было спокойно брать следующих — благо в желающих увидеть свое имя напечатанным, даже самым мелким шрифтом, никогда недостатка не было. А теперь мне зарплату надо платить — и смотрят на меня так, словно я ее у них из кармана вынимаю.

— А может, тебе в другое издательство перейти? — попыталась я найти Соломоново решение.

В этот момент на веранду вернулась Марина. Я быстро глянула через окно — никого. Видно, началось уже морское сражение.

— Ты на что это Светку подбиваешь? — усмехнулась Марина, усаживаясь рядом с нами за стол.

— И ничего смешного! — обиделась Светка. — Если бы где вакансия открылась, я бы без раздумий перешла.

— А что такое? — Улыбку с лица Марины словно ветром сдуло.

— Да махинации у нас какие-то идут, — поморщилась Светка. — И, похоже, все о них знают — и молчат. Сейчас ведь каждый за работу двумя руками держится…

— Слушай… — Меня вдруг как будто озарило. — А может, ты вместо меня работать пойдешь? Но только где-то до августа подождать придется.

— А ты, что, не собираешься на работу возвращаться? — остро глянула на меня Марина.

— А я не знаю, будет ли куда, — деланно улыбнувшись, пожала я плечами. — Меня уже предупредили, что на мое место человека брать будут. А если тебя возьмут, — снова глянула я на Светку, — я точно буду знать, что никто мою работу не запорет.

— А потом что? — спросила Светка. — Потом мы с тобой в положении двух ворон над одним куском сыра окажемся?

— Ну, почему же? — удивилась я. — Мне шеф заранее сказал, что если новый человек с ним сработается, придется мне что-то другое искать.

— Интересно, — протянула Марина, — значит, ты должна вместо себя хорошего специалиста подыскать — при том, что назад тебя взять никто даже не обещает, так что ли?

— Да ничего я не должна! — возмутилась я. — У нас просто ребята хорошие, и Франсуа тоже — не хотелось бы, чтобы им кто-то работу развалил. Марина, ты же сама — начальник! Ты же лучше нас должна понимать, что на любом предприятии отношение к работникам, в первую очередь, служебное.

— Я, между прочим, хорошими сотрудниками не разбрасываюсь, — натянуто возразила мне Марина, — можешь у своего Анатолия спросить…

— Да я знаю, знаю! — уже искренне рассмеялась я, и вновь обратилась к Светке: — Ну, что, пойдешь? А там три года прожить еще нужно, тогда и подумаем, что делать…

— Нет, Татьяна, — решительно качнула головой Светка. — На твое место не пойду, да и торговля мне эта твоя не по душе. Буду пока у себя сидеть, а там глядишь — что-нибудь поприличнее появится… Ладно, давайте сладкое накрывать, — поднимаясь со стула, она повысила голос, — а то Сергей уже, наверное, по третьему разу все тарелки перетирает. Хоть бы постеснялся подслушивать!

Постесняются они, как же, подумала я, вспомнив, как у моего ангела немедленно обнаруживалось несметное количество дел в гостиной, как только я начинала говорить с кем-то из девчонок по телефону. Можно подумать, я ему хоть раз дала основания усомниться в искренности любого из моих слов! Я же не он, чтобы с Тошей в невидимости, да еще и мысленно перешептываться. И у него еще совести хватает жаловаться, что он мысли мои читать не умеет… Ой, пришел!

Как только на веранду вернулся мой ангел, у Марины окаменело лицо. Нет, она участвовала в общем разговоре и даже улыбалась иногда, но самыми уголками губ, которые — стоило ей глянуть на него — тут же плотно сжимались. Я опять занервничала — что он ей наговорил?

Этот вопрос вырвался из меня, как только мы отъехали от Светкиной дачи.

— Кому? — повернулся он ко мне, искусно изображая искреннее недоумение.

— Марине, — терпеливо объяснила я.

— Во-первых, я ей ничего не наговорил — она сама захотела отношения выяснить. Очень вовремя, — хмыкнул он. — Я, по-моему, обещал тебе первым ее не трогать.

Тут и я хмыкнула. Значит, если он орет на тебя в ответ на вопрос о его мнении — нечего ему это в вину ставить, сама напросилась?

— Я всего лишь объяснил ей, — продолжил он, — … опять… что до сих пор все ее добродетельные начинания заканчивались тем, что их кто-то другой до ума доводил. И попросил… вежливо… впредь избавить нас всех от дополнительной, отнюдь не прошеной нагрузки.

Что-то сомневаюсь я в этом «вежливо», ну, да ладно — если только этим обошлось…

— А также предупредил, — добавил он, как ни в чем ни бывало, — … заранее… что если нам еще раз придется за нее отдуваться, ей перед Стасом придется отчитываться.

— Да за что? — завопила я.

— За нарушение слова и манию величия, — резко ответил он. — У нее уже вообще тормоза отказывают — еще несколько таких актов благородной мести, и к ней действительно карателей пошлют. Официально.

— Да она ведь из самых лучших побуждений… — испугалась я.

— Да? — вскинул он бровь, как знак вопроса. — А не подскажешь, куда дорога добрыми намерениями вымощена? — Я не нашлась, что ответить. — Вот то-то и оно. — Он помолчал немного и сменил тему: — А что это Света такая расстроенная была? Из-за сына, что ли?

— Да не только, у нее на работе неприятности, — от растерянности выдала я Светку. — Какие-то темные делишки, а она с таким мириться просто не может. Я ей предложила к нам устроиться — Сан Саныч уже кого-то вместо нас с Галей подыскивает, хотелось бы, чтобы хороший человек пришел…

— Да? — Он глянул на меня с явным интересом.

— Да, — нетерпеливо кивнула я, — а Марина говорит, что нечего мне о делах фирмы больше, чем о своих, беспокоиться…

— Ну, в этом я с ней, пожалуй, согласен, — неохотно признался он, и вдруг резко выпрямился: — Вы, что, при Марине об этих неприятностях говорили?

— Естественно, — ответила я со всей надменностью, которую мне удалось впихнуть в эти четыре слога, — по работе Марина всегда дельный совет может дать. И руководитель она хороший, — добавила я с нажимом, — вот даже у тебя велела спросить, насколько хороший.

Вот так — пусть не забывает, что это она ему с работой помогла. Тогда-то он не возражал. И пусть поймет, наконец, что Марина умеет объективно к другим относиться, даже когда те на нее наорали… вежливо.

— Ну-ну, — неопределенно буркнул он. — Так что там у Светы случилось?

В пересказе Светкина история показалась мне еще более неприятной. Зря она отказалась пойти поработать к нам — вот что-что, а атмосфера у нас в коллективе всегда была здоровой…

И месяца не прошло, как я пожалела, что не постучала при этой мысли по дереву. Сан Саныч оказался руководителем дальновидным — уже две недели проводил собеседования с кандидатами на Галину должность и — впоследствии — на мою. Ну вот, усмехнулась я про себя, даже самые лучшие из начальников предпочитают нанимать работников по принципу «два в одном». В логике отказать ему было трудно — в самом деле, пока я еще работаю, новый человек освоится, и потом ему будет проще и мои обязанности на себя взвалить. А мне и самой хотелось посмотреть, сможет ли он с ними справляться.

И наконец, однажды, в нашем офисе появилась новая девочка.

Звали ее Лариса. Невысокая, черненькая, с миловидным овальным личиком и большими испуганными глазами, она неуверенно поглядывала вокруг и на любое обращение с готовностью отвечала робкой улыбкой. Она оказалась приезжей, из довольно неблагополучной, как мы поняли, семьи, но с яркими языковыми способностями — одной школьной программы ей хватило, как я убедилась в первые же несколько дней, чтобы овладеть французским — одним, правда, языком, но весьма неплохо.

Работать ей пришлось начать, как и Гале, сразу после школы, поэтому опыт у нее был — не совсем в нашей области, правда, но она с таким рвением погрузилась в изучение каталогов, что ей просто хотелось помочь побыстрее освоиться. С вопросами к нам она обращалась нечасто и не обижалась, когда ее просили — по занятости — повременить. Обычно она сидела в углу, за Галиным столом, тихо, как мышка, отрываясь от разложенных перед ней материалов только тогда, когда к кому-то из нас клиент приходил. К таким разговорам она прислушивалась очень внимательно, но не нарочито — явно, просто старалась как можно быстрее перенять стиль наше й работы.

Честно говоря, я даже не очень к ней присматривалась — своей работы хватало. На подходе был май, а с ним и непременный визит Франсуа, которому, как всегда, спокойно никак не жилось — он считал, что ассортимент его продукции должен обновляться, как минимум, ежегодно. Он уже завалил нас новыми каталогами, и мне приходилось сидеть над ними, не поднимая головы, чтобы снабдить Сан Саныча всей нужной для встречи с нашим самым ценным источником благосостояния информацией.

Поэтому когда Сан Саныч велел Ларисе подключаться к переводу, я только обрадовалась. Во-первых, она меня немного разгрузит; во-вторых, я посмотрю, как она терминами владеет. Оказалось, что не очень — но я не переживала, зная, что профессиональный словарный запас — дело наживное и, главное, при желании недолгое. Все мои подсказки она просто на лету схватывала, посверкивая благодарной улыбкой и с готовностью подхватываясь с места, чтобы отнести Сан Санычу готовую порцию материалов — чтобы мне лишний раз вставать не приходилось.

После одного из таких челночных передвижений, она остановилась возле моего стола и с совершенно несчастным видом произнесла: — Татьяна, тебя Сан Саныч просил к нему зайти.

На лице у нее была написана такая тревога, что я невольно улыбнулась с сочувствием — решила, небось, что начальник недоволен ее переводом и намерен вернуть ответственное дело в руки более опытного сотрудника, а ее больше на пушечный выстрел к нему не подпускать. Я же пошла к нему в кабинет с абсолютно спокойной душой — зная Сан Саныча, я не сомневалась, что малейшее недовольство он бы ей прямо в лицо высказал, не стал бы у нее за спиной лишать ее веры в свои силы.

— Да, Сан Саныч? — сказала я прямо с порога.

— Садись, Татьяна, — кивнул он в сторону стоящего сбоку его стола стула, на котором я обычно устраивалась во время высоких переговоров. — Франсуа только что звонил, сказал, что задерживается.

— А что случилось? — удивилась я. В работе Франсуа всегда был точным, как часы — наверно, именно поэтому им с Сан Санычем было так легко общий язык найти.

— Не знаю, не объяснил, — озадаченно покачал головой Сан Саныч. — Сообщил только, что дела сейчас требуют его присутствия, но в мае он обязательно будет — не уточнил только, когда. Обещал пока прислать материалы по всем новинкам — в надежде, как он сказал, что они нас заинтересуют.

— А они нас заинтересовали? — с улыбкой спросила я.

— Не то слово! — В глазах у Сан Саныча загорелся знакомый мне фанатичный огонек. — Сейчас быстренько распродадим остатки — скидку хорошую дадим — и переходим на новый ассортимент, как только я с ним контракт подпишу.

— Сан Саныч, лето же идет! — Даже у Сан Саныча с таким энтузиазмом редко приходилось встречаться.

— Ничего-ничего! — уверенно махнул он рукой. — За таким товаром к нам и летом очередь выстроится. Значит, так, — перешел он на деловой тон, — заноси все новые материалы в компьютер, в готовом для заказов виде, и пусть Лариса с тобой и дальше работает — старые каталоги ей уже вряд ли понадобятся. Да, еще одно, — спохватился он напоследок, — пусть она по ним презентацию для остальных подготовит. Девочка она, вроде, толковая, но посмотрим, как она с этим справится.

Я вышла из его кабинета с ощущением смутного беспокойства. Как-то непохоже это все на Франсуа. Если бы на фабрике у него какие-то сложности возникли, не стал бы он нас новинками заманивать — производил бы себе то, что и так прекрасно продается. И стадию разработки эти новинки уже явно прошли, если он их нам предлагает. Что же это за дела у него — не связанные с бизнесом, но не позволяющие этим самым бизнесом с присущей ему обязательностью заниматься? Ответ пришел ко мне мгновенно. В жизни Франсуа не было ничего важнее бизнеса и Анабель. Вернее, Анабель и бизнеса.

Господи, что там у них случилось? И ведь если задуматься — страшно даже вспомнить, сколько времени они уже с нами на связь не выходили! Или… только со мной? Опять, что ли, отдельный представитель небесной мудрости решил, что ангельские дела меня не касаются, и хихикает у меня за спиной, ручки потирая? Чуть ли не полгода!

К счастью, в этот самый момент мне на память пришли совсем недавние события, и мне даже неловко стало. Вот и с Тошей я его во всех смертных грехах подозревала, а оказалось, что тот нас обоих в потемках держал, пока не пришлось его спасать. Нет, намного лучше его просто спросить — а потом уже решать, злиться или «Скорой Помощью» работать.

Вечером я и спросила — как только села рядом с ним в машину.

— Ты когда в последний раз от Анабель что-нибудь слышал?

— А что случилось? — тут же нахмурился он.

— Ты сначала ответь, — прищурилась я, — а потом уже встречные вопросы задавай.

Он задумался.

— По-моему… — Он несколько раз хлопнул глазами, старательно припоминая. — Нет, точно — в этом году мы не созванивались. Ты же сама с ней последняя говорила — ну, тогда, в декабре! — Глаза его метнулись к моей талии.

Вспомнив, что в том разговоре Анабель уверенно подтвердила возможность того, что сейчас уже стало непреложным фактом моей жизни, я окончательно расстроилась. Надо же — она так не поленилась пойти мне навстречу, раскопать — по моей просьбе — тщательно скрываемую информацию, а я? Поблагодарила и забыла? Наслаждаюсь своей спокойной и размеренной жизнью, даже не задумываясь о том, что и она может в переделку попасть? А самой спросить? Помощь, или хотя бы участие предложить? Это ведь только мой ангел уверен, что нужно обязательно ждать, пока тебя попросят — а сколько раз она его самого выручала, без всяких взываний?

— Понимаешь, — медленно проговорила я, стараясь донести до него свои сомнения, — сегодня Франсуа звонил и сказал, что его приезд задерживается. В подробности вдаваться не стал, но с его фабрикой это точно не связано. И как-то мне неспокойно стало…

— Ну, так давай им сегодня позвоним, — предложил он без единого слова уверения, что ангел Анабель вполне в состоянии самостоятельно преодолеть любые трудности в своей жизни.

У меня от сердца отлегло. Вот такой поворот событий меня вполне устраивает. И звонить буду я!

Франсуа ответил после третьего гудка — и довольно напряженным тоном.

— Франсуа, это — Таня. У вас все в порядке? — выпалила я вместо приличествующих долгому перерыву в общении вопросов о здоровье, семье и погоде.

— Здравствуй, Танья, — обрадовано отозвался он, и добавил с легкой заминкой: — Да, у нас все неплохо.

— Ты просто отложил свой приезд, — с неловкостью принялась объяснять я, — и мы с Анатолием немного заволновались…

— Дело в том, — проговорил Франсуа с расстановкой, словно слова подбирая, — что мы с Анабель хотели вместе приехать, а у нее сейчас немного связаны руки — она никак не может отлучиться…

— Анабель не может? — на всякий случай уточнила я, и краем глаза заметила, что мой ангел резко наклонился вперед и замер. Прислушиваясь.

— Да, — непринужденно бросил Франсуа, — но у меня есть основания полагать, что скоро все уладится, и мы обязательно приедем. Как вам понравились мои предложения? — оживленно поинтересовался он.

Молодец Франсуа! Вот пусть некоторые тоже мебелью посидят при нашем деловом разговоре!

— Очень понравились, — от души рассмеялась я, — Александр готов прямо сегодня их все принять. Так что приезжайте скорее — чтобы я успела в переговорах поучаствовать, а то в декрет уйду!

— О-о-о! — Как ему удалось этот звук на тридцать секунд растянуть? — Это — замечательная новость! Анабель будет просто в восторге. И теперь я точно знаю, что она сделает все, чтобы побыстрее освободиться. Мы непременно сообщим вам, как только решим с датой.

Положив трубку, я вопросительно посмотрела на моего ангела. Он уставился в пространство перед собой — глаза прищурены, губы в ниточку сжаты, между бровями — морщинка.

— По-моему, что-то произошло у Анабель, — нерешительно произнесла я, когда пауза уж слишком затянулась.

Он молча кивнул, даже не глянув в мою сторону.

— Может, ты ей позвонишь? — предложила я чуть более настойчиво.

Он встряхнулся и снизошел, наконец, до того, чтобы одарить меня взглядом — полным вселенского терпения.

— Спасибо, сам не догадался, — ответил он подходящим взгляду голосом.

Очень хорошо — я тоже умею интерьером любоваться!

— Не знаю, не знаю, — задумчиво проговорила я, внимательно рассматривая потолок, — ты как будто говорил, что навязывать свою помощь некрасиво…

— Татьяна… — раздалось рядом со мной тихое рычание, и я немного сдала назад, чтобы не узнать, что именно приключилось с Анабель, только от нее самой. Когда приедет.

— Нет-нет, — снова обратилась я к неизменно согласному со мной потолку, — ты все очень правильно решил. Как всегда. Не забудешь мне рассказать? — решила я на всякий случай отрезать ему все пути выхода из окружения.

Вследствие вовремя отвешенного комплимента я удостоилась чести даже присутствовать при этом разговоре. Осложнения у Анабель возникли, как я поняла, с ее кружком — кто-то из них чрезмерно разактивничался с несением идей добра и терпимости в широкие массы. Мой ангел, судя по всему, их всех лучше запомнил — так и сыпал именами, выспрашивая подробности, но я как-то сразу успокоилась. Мне еще тогда, когда Анабель представила нас своим ученикам, показался странным их подход к способствованию духовного совершенствования окружающих — с одновременным накоплением собственного капитала добрых дел. Что же теперь удивляться, если кто-то решил почаще взносы на личный небесный счет делать?

Удостоверившись, что особых причин для беспокойства нет (Анабель всегда умела мягче и результативнее, чем мой ангел, на людей воздействовать), я с удовольствием погрузилась в подготовку к приезду Франсуа. У ангелов свои дела, а у нас — свои, и очень мне не хотелось, чтобы Сан Саныч передумал все его предложения — без исключения! — принимать.

Удовольствие, однако, скоро сменилось озадаченностью, а потом и вовсе настороженностью. В отношении Ларисы. Как-то уж очень быстро освоилась девочка! Наверное, решение Сан Саныча направить ее сразу же на ознакомление с новыми коллекциями придало ей некий особый вес в собственных глазах, но она вдруг начала посматривать на остальных наших ребят с той снисходительностью, с которой студент-первокурсник взирает на школьников. Нет, с новыми материалами она разбиралась все также вдумчиво и на совесть, но зачем глаза закатывать при виде старых каталогов у них на столах и языком цокать, огорченно головой покачивая, когда они продукцию из них с клиентами по телефону обсуждают? И к Сан Санычу она начала все чаще наведываться, и засиживаться у него все дольше — какие-то свои соображения с ним обсуждать. Дельные, наверно, иначе он бы ее уже в два счета выставил своим делом заниматься, но зачем же на фоне других служебное рвение демонстрировать? Не говоря уже о том, что Сан Саныч оказался вдруг глубоко осведомленным в отношении того, кто и когда на работу опоздал, и кто и на сколько минут раньше с нее ушел.

Единственным человеком, с которым она продолжала вести себя безукоризненно, оказалась я. Она разговаривала со мной неизменно приветливо, частенько спрашивала, правильно ли выполняет ту или иную работу и даже делилась иногда теми идеями по улучшению работы нашего офиса, которые потом, надо понимать, Сан Санычу выкладывала. А меня не оставляла мысль, что она, с одной стороны, на мне тренируется, а с другой — зорко следит за тем, чтобы у меня не возникло желания кого-нибудь другого Сан Санычу на свое место предложить.

И временами от такого двуличия у меня чуть пар из ушей не шел.

Особенно после того, как она взялась за Тошу.

Тошина работа не имела никакого отношения к обновлению нашего ассортимента, поэтому продемонстрировать ему свое превосходство ей никак не удавалось. Она зашла с другой стороны.

Обмолвилась как-то, что недавно вышла новая версия 3D Max, и хорошо бы ей ее установить и заодно обучить работе на ней. У Тоши, конечно, глаза загорелись, но вмешался Сан Саныч — если что-то новое устанавливать — так всем, а если всем — так работа на неделю станет.

Напросилась с нами с Тошей на обед — бутерброды, мол, надоели, нужно хоть изредка горячее кушать. Я от неожиданности не нашлась, как от нее отделаться, но потом целый час только о Гале Тошу и расспрашивала, объяснив между делом Ларисе, что это — Тошина подруга.

Спросила у Тоши, как он домой добирается — и тут же просияла: «Ой, так нам же совсем по дороге!». Тоша пожал плечами, но после первой же поездки домой вместе с ней, начал то в магазин заходить, то с моим ангелом возле машины минут пятнадцать болтать.

Почувствовав, что все ее заигрывания не дают желаемого результата, Лариса принялась изводить его косвенно — ни к кому не обращенными репликами. Везет, мол, некоторым, которые могут себе позволить на обед домой съездить. Но как-то, мол, нехорошо противопоставлять себя таким образом коллективу. И вообще, витать в виртуальных облаках — это значит отрываться от настоящей жизни, так и не заметишь, как она пройдет.

Наш офис превратился в арену цирка, на которой любимца публики слона яростно атакует со всех сторон даже с виду неприятная моська. Но она упражнялась в этих булавочных уколах настолько искусно и между прочим, что никому из нас не удавалось одернуть ее — без явного скандала, который Сан Саныч просто не потерпел бы. Не знаю, как у других, но у меня от беспомощности уже просто зубы ныли. Когда я, пыхтя от возмущения, рассказывала обо всем этом моему ангелу, он только посмеивался:

— Ну что ж, Тошу девушки никогда не интересовали — даже такие добрые и спокойные, как Галя. Так пусть теперь узнает, что такое акула зубастая…

В одно из таких, ставших уже чуть ли не ежевечерними, извержений моей накопившейся за рабочий день досады ворвался телефонный звонок.

— Привет, Татьяна! — раздался в трубке жизнерадостный голос Марины. — Что новенького?

— У меня что ни день — так что-то новенькое! — буркнула я, не успев еще остыть. — Ассортимент опять обновляем, чуть новую программу на голову не повесили, чтобы осваивала, сотрудники молодые зубы научились показывать…

— Кто тебя опять обидел? — весело пропела Марина.

— Да девицу же новую вместо Гали взяли, — обрадовалась я еще одной возможности выпустить пар, — уже достала всех! Без году неделю работает, а ведет себя так, словно у истоков фирмы стояла. Причем на пьедестале.

Краем глаза я вдруг заметила, что мой ангел делает мне какие-то отчаянные знаки.

— Подожди, Марина, — бросила я в трубку и повернулась к нему: — Что ты хочешь?

— Ты соображаешь, с кем говоришь? — еле слышно прошипел он. — Чтобы она опять направо и налево крушить пошла?

Я тут же опомнилась. В самом деле, что за детский сад — признаваться Марине, что весь наш коллектив в восемь человек не в состоянии одну мелкую выскочку на место поставить?

— Ладно, Марина, не обращай внимания, — проворчала я уже спокойнее, — это я так, в сердцах — день сегодня неудачный был. Просто не люблю, когда кого-то поедом едят, — не удержавшись, добавила я.

— Тебя, что ли, едят? — резко спросила Марина. — Новенькая?

— Да не меня! — постаралась я развеять подозрительный интерес в ее голосе. — Тошу. В принципе, ничего особенного — сначала глазки ему строила, а как ничего не вышло — шпильки в его адрес посыпались. Он даже и не замечает ничего — это я, со стороны глядя, пыхчу.

— М-да? — задумчиво протянула Марина, и добавила совершенно другим тоном: — Я к тебе собственно по совершенно другому делу. Мы тут дома ремонт затеяли — так, косметический, только чтобы обстановку освежить. Я бы хотела глянуть, что вы для уголка отдыха можете предложить. Особенно, если у вас, как ты говоришь, что-то новое появилось…

— Марина, а попозже нельзя? — неуверенно спросила я. — У меня сейчас работы по самые уши, я вряд ли смогу с тобой вдумчиво посидеть…

— Да ради Бога! — непринужденно рассмеялась она. — У вас, что, больше некому обычным клиентом заняться? Завтра подъеду. — Она положила трубку.

Мой ангел вскочил с дивана и принялся бегать по гостиной, ритмично колотя кулаком одной руки в ладонь другой.

— Мне это не нравится, — бормотал он себе под нос. — Мне это совсем не нравится!

— Что тебе не нравится? — не выдержала, наконец, я.

— То, что у тебя появляются мелкие неприятности — и тут же рядом возникает Марина, — процедил он сквозь зубы, останавливаясь. — Чует мое сердце, что она уже пошла боевой топор откапывать.

— А почему тебе так трудно представить, что ей просто наши дизайнерские услуги понадобились? — сердито спросила я.

— Когда речь идет о Марине, — уверенно заявил он, — я ни в какое «просто» просто не могу поверить.

— Отлично, — кивнула я, — завтра посмотрим.

— Вот именно, завтра посмотрим. — В голосе его прозвучала неприкрытая угроза. — Я ее предупреждал.

Марина появилась у нас после обеда. Вошла, как всегда, уверенно, громко поздоровалась, ни к кому конкретно не обращаясь, оценивающе оглядела комнату. Тоша дернулся на стуле и метнул в меня испуганным взглядом. А я и сама не знала, что делать — Марина держалась так, словно явилась обычным клиентом к совершенно незнакомым людям.

Ребята подняли головы и, увидев, что это — ничей конкретно клиент, снова вернулись к своей работе. Только я хлопала глазами, уставившись на нее и судорожно соображая, как мне себя вести. Как и следовало ожидать, она пошла на единственное обращенное к ней лицо, остановилась где-то между моим и Ларисиным столом и четко изложила, что ее интересует.

— Э… — промычала я, размышляя, то ли мне свои дела откладывать, то ли ее к кому-то другому направлять.

Она нахмурилась, раздраженно глянула по сторонам и вдруг замерла в охотничьей стойке.

— Вот, кстати, — ткнула она пальцем в раскрытый на краю Ларисиного стола каталог, — с такого столика можно и начать.

— Эта продукция еще не продается, — надменно бросила та, не поднимая головы.

Марина плотоядно улыбнулась и придвинула к ее столу стоящий в углу стул.

— Вот и замечательно! — Тон ее не оставлял сомнений, что с этого стула она встанет только тогда, когда получит ответы на все свои вопросы. — У меня тоже ремонт только начинается. Через месяц, надеюсь, я смогу приобрести то, что меня заинтересует?

Лариса явно растерялась — ответа на вопрос, когда новые коллекции Франсуа поступят в продажу, даже Сан Саныч не смог бы еще дать.

Марина тем временем взяла (даже взглядом разрешения не спросив!) с ее стола лист бумаги и ручку и принялась набрасывать эскиз уголка отдыха, проставляя в нужных местах размеры. Лариса промолчала, кусая губы — с одной стороны, клиент явно из разряда кровопийц, с другой — первый за время ее пребывания у нас.

— Подготовьте мне, пожалуйста, пару вариантов, — не терпящим возражений тоном заявила Марина, пододвинув эскиз Ларисе, — мебель, освещение, оформление стен… И в нескольких цветовых гаммах — я еще не решила насчет обоев. Сколько времени Вам на это потребуется?

— Ну, не знаю… — ошеломленно протянула Лариса, — как минимум, пара дней…

— Вот и договорились, — удовлетворенно кивнула Марина. — Послезавтра заеду. Примерно в это же время. Возможно, ближе к вечеру.

Небрежно попрощавшись, она прошествовала к выходу, даже не глянув в мою сторону. Я же глаз от экрана не отрывала, чтобы не расхохотаться при виде красных пятен, выступивших на щеках Ларисы. И нужно отметить, что она уже успела такую неприязнь к себе вызвать, что ни единого слова сочувствия в тот день не услышала, хотя с такими клиентами каждый из нас хоть раз да сталкивался.

До самого конца рабочего дня Тоша то и дело сигналил мне глазами, вопросительно вскидывая брови. Невольно усмехаясь, я чуть заметно качала головой.

После работы он догнал меня возле машины и тут же выпалил: — Что это было?

— Что — что это было? — мгновенно вскинулся мой ангел.

— Ничего, — ответила я обоим. — Марине нужен дизайнер — действительно нужен, и видела, что она вполне предметный разговор вела. И заодно она решила показать девочке, как другим приятно всякое хамство терпеть. В чем проблема?

Они как-то неуверенно переглянулись — но возразить им было нечего.

А нет, мой сообразительный ангел нашелся-таки!

— А ты уверена, что она девчонку до больничного не доведет? — спросил он меня.

— Тоша, как ты думаешь — можно ее до чего-нибудь довести? — обратилась я к более знакомому с ситуацией чело… свидетелю.

— Вряд ли, — хмыкнул Тоша. — Как по мне, так она прямой дорогой к карателям в руки катится, так что пусть ей лучше Марина прививку сделает…

— Вы допрививаетесь, — хмуро бросил мой ангел, и на этом разговор исчерпался.

Одной прививки, однако, той оказалось мало. Марина приезжала к нам еще несколько раз, и после каждого ее посещения, во время которого Ларисе приходилось демонстрировать неисчерпаемые запасы терпения и уступчивости, она принималась выпускать во все стороны накопившееся раздражение — все более желчными струями. И Марина, судя по всему, тут же об этом узнавала (глядя на загадочно-невозмутимое Тошино лицо, когда в него летела особо отравленная стрела, я догадывалась об источнике) и усиливала нажим.

Она с ходу забраковала первые предложенные ей варианты (тут освещение не под тем углом, тут настенные украшения выглядят тяжеловатыми, а в такой расцветке не отдыхать, а к боксерскому поединку готовиться) и попросила скомбинировать их, выбрав одно отсюда, а другое — оттуда. Опять в нескольких вариантах. Лариса улыбалась плотно сжатыми губами, но соглашалась — краем уха я слышала, что Марина всякий раз останавливалась если не самых дорогих образцах, то близко к этому, и заказ у нее получался весьма внушительный.

Наконец, все пожелания Марины оказались, вроде бы, удовлетворенными. В тот день она приехала к нам в самом конце рабочего дня и с ходу одобрила предложенный ей проект. Я даже расстроилась — где ожидаемое развлечение, пусть даже на оставшиеся десять минут? Все уже собирались, я тоже взялась за сумку — вот сейчас выйдем с Мариной вместе, отойдем в сторону, я ей хоть «Спасибо» скажу…

— Очень хорошо, — сказала Лариса, вставая с явным облегчением, — как только все составляющие поступят на склад, я сразу же Вам сообщу.

— Мне хотелось бы знать более точную дату, — спокойно возразила ей Марина, ни на миллиметр не сдвинувшись со своего стула, — Вы не могли бы выяснить ее у начальства?

— Рабочий день уже заканчивается, — поджала губы Лариса.

— Вряд ли это займет много времени, — добродушно улыбнулась Марина, — я Вас потом домой могу подвезти.

— Никуда меня подвозить не нужно, — резко бросила Лариса, тяжело дыша.

— Как хотите, — не стала настаивать Марина. — Да, и еще одно — спросите попутно у своего директора, на какую скидку я могу рассчитывать — заказ все же немаленький получился. Я пока здесь подожду. — Она в упор глянула на Ларису, словно подначивая ее огрызнуться.

Все уже ушли — кроме меня с Тошей. Он судорожно клацал по клавиатуре, словно торопливо заканчивая что-то, что никак нельзя отложить. Я тоже принялась копаться в сумке — похоже, под занавес Марина подготовила нечто особо зрелищное. Когда Лариса деревянными шагами направилась к кабинету Сан Саныча, Марина перевела взгляд на меня, потом на Тошу, потом на дверь. Намек был абсолютно недвусмысленным — мне было велено выметаться отсюда, причем побыстрее, и Тошу с собой захватить. И велено очень решительно — так решительно, что я только у двери, с Тошей под ручку, и опомнилась.

Возле лифта он озадаченно глянул на меня: — Ты что-нибудь понимаешь?

— Не-а, — ответила я, твердо решив досмотреть финал хотя бы из-за кулис. — Пошли у машины подождем.

Ждать нам пришлось недолго.

— Что случилось? — встревожено спросил мой ангел, выбираясь наружу, когда мы с Тошей резко развернулись и замерли спиной к нему.

— Тихо, — скомандовали мы с Тошей в едином порыве.

С места у нашей машины вход в здание просматривался как на ладони, но вот с точки зрения акустики оно явно подкачало. Поэтому финальная сцена оказалась немой — и от этого еще более увлекательной. Недаром говорят, что в немом кино игра актеров куда выразительнее была.

Когда они вышли на улицу, Лариса решительно отвернулась от Марины и направилась было вдоль здания. Марина бросила ей вслед короткую реплику. Лариса замерла на месте и медленно повернулась с абсолютно ничего не выражающим лицом. Марина опять что-то сказала — Лариса надменно закинула голову и окинула ее с ног до головы презрительным взглядом. Марина добавила еще что-то еще — и лицо у Ларисы снова окаменело, только глаза забегали из стороны в сторону. О, а вот это Маринино выражение я хорошо знаю — с таким видом она всегда последнее предупреждение делает! Лариса снова резко выпрямилась, как будто хотела казаться повыше. С благосклонной улыбкой Марина одарила ее еще одной, чуть более длинной фразой и небрежно кивнула, словно давая ей разрешение удалиться. Несколько мгновений Лариса раздувала ноздри, затем молча развернулась и ушла, вбивая на каждом шаге каблуки в асфальт.

Еще пару минут Марина провожала ее взглядом, затем повернулась в нашу сторону, приветливо помахала рукой и направилась к своей машине.

Мы втроем переглянулись. При виде неподдающихся описанию ангельских лиц я не выдержала — от всей души прыснула.

— Мне кто-нибудь объяснит… — начал было мой ангел.

— Да что тебе объяснять — ты же сам все видел, — перебила его я, раздуваясь от гордости за человечество. — Никаких закулисных заговоров, никаких увещеваний и внушений — человеку прямо и однозначно раскрыли глаза на то, как следует себя вести. Особенно на работе. Пошли домой.

Весь вечер я провела в невероятно приподнятом настроении. Которое только улучшилось, когда позвонил Франсуа и сообщил, что они с Анабель прилетают через два дня.

В отличие от превентивных мер, прямое хирургическое вмешательство оказало, наконец, влияние на Ларису. Она явно притихла. По крайней мере, в Тошину сторону уже даже и не косилась. О чем я с удовольствием поставила в известность моего ангела.

— Ладно, ладно, — проворчал он, — когда она в открытую действует, вместо того чтобы из-за угла за ниточки дергать, я не против…

Поглядывая с усмешкой на ушедшую в себя Ларису (вот-вот — пусть хорошенько поразмыслит над тем, что творила в последнее время!), я даже сама предложила, чтобы она поучаствовала в переговорах с Франсуа. В конце концов, всякие личностные отношения не должны в ущерб делу идти — ей и дальше с ним работать, пусть заранее к его манерам присмотрится, если уж такая возможность представилась.

Франсуа появился в офисе после обеда и, как всегда, принялся знакомиться с новым человеком с таким пылом, что она совсем стушевалась, забилась в угол и до конца дня ни звука не произнесла. Я только посмеивалась, вспоминая первое Галино впечатление от непосредственного общения с ним.

Разумеется, когда закончился первый, предварительный разговор с Сан Санычем, он и о ней спросил.

— Позже, — пообещала я, и добавила: — Чтобы Анабель второй раз не пересказывать. Мы сможем ее сегодня увидеть?

— Ну, конечно! — разулыбался Франсуа. — Приедет вызволять меня из дебрей бизнеса. А Анатолий?

— Тоже, — улыбнулась и я. — Кстати, и Тоша все еще у нас работает — на полной ставке, — многозначительно добавила я.

— О! — округлил он глаза в радостном удивлении. — Как это я его не заметил?

— Он с обеда чуть позже вернулся, — объяснила я, — ездил проверить, как у Гали дела.

Франсуа понимающе закивал головой.

Повернувшись к своему столу, чтобы взять сумку, я вдруг заметила, что Лариса, незаметно выскользнувшая из кабинета Сан Саныча после окончания официальной встречи, уж слишком нарочито внимательно склонилась над какими-то бумагами. Ну, и пусть подслушивает — и запоминает, что втереться в доверие Франсуа за счет других ей тоже не удастся.

Когда, захватив с собой смущенно улыбающегося Тошу, мы вышли на улицу, наши с Франсуа ангелы уже ждали нас у входа.

— Танья, Тоша! — просияла Анабель. — Как приятно всех вас снова увидеть!

— Всех, кроме Гали, — напомнил мне Франсуа.

— А Галя уже в декрете! — торжественно объявила я.

Анабель коротко кивнула, улыбнувшись. Ну, понятно, этот болтун уже все новости ей доложил!

— А ты, как я посмотрю, уже больше не боишься оставлять ее одну? — обратилась она к Тоше.

— Ну, вы все столько говорили о необходимости доверия, — шутливо отозвался он, — пришлось положиться на ваш опыт.

— Вот чтобы он всегда так на чей-то опыт полагался, — проворчал мой ангел.

— О! — повела Анабель глазами в его сторону. — Я рада, что хоть что-то остается неизменным…

— Анатолий никогда не изменяет традициям, — заверила я ее.

— Так вот, давайте по традиции где-нибудь поужинаем, — оживленно потер руки Франсуа и, когда Тоша открыл было рот, быстро добавил: — Вот сейчас заедем за Галей и… хотя бы в тот же ресторанчик, в котором мы в прошлый раз встречались, а?

— Нет-нет-нет, — тут же возразила ему Анабель, — сейчас мы поедем в гостиницу, а ужинать завтра. Ему нужно отдохнуть, — доверительно сообщила она мне, — он прямо с самолета к вам в офис отправился, как будто ему двадцать лет.

— Анабель! — в комическом ужасе вскинул руки Франсуа.

— Галя тоже вряд ли куда-либо поедет, — вставил Тоша, — ей до родов не больше двух недель осталось.

— Завтра вполне подходит, — загадочно улыбнулся мой ангел. — И не в ресторан, а к нам с Татьяной. Мы ведь еще в наш приезд к вам договаривались, что вы обязательно должны попробовать нашу домашнюю кухню. Я и апартаменты свои хотел бы вам показать, — обратился он лично к Анабель.

В этот момент из здания вышла Лариса. Увидев нас, она дернулась, словно назад в дверь проскочить хотела, но потом быстро отвернулась и как-то бочком, по стеночке принялась обходить нас.

Я глянула на нее с удивлением, мой ангел — с тревогой, Анабель проследила за нашими взглядами и вдруг замерла, чуть наклонившись вперед. Тоша с Франсуа, стоящие спиной к входу, ничего не заметили.

— Что, насмерть девчонку запугали? — негромко спросил меня мой ангел.

— А кто это? — прищурилась Анабель.

Я предпочла ответить ей.

— Это — новенькая, у нас вместо Гали работает, — небрежно махнула я рукой.

— Анатолий, у тебя ручка есть? — отрывисто поинтересовалась Анабель.

— Что? — опешил он.

— Ручка, блокнот, что-нибудь, что может случайно выпасть? — нетерпеливо встряхнула она головой.

Он растерянно вынул из кармана небольшую книжку. Я насторожилась — нужно будет посмотреть, что это он туда записывает — при своей-то легендарной ангельской памяти!

Анабель схватила его за руку и быстро потащила вслед удаляющейся Ларисе, быстро говоря ему что-то на ходу.

Мы с Франсуа и Тошей растерянно переглянулись.

Догнав Ларису, мой ангел окликнул ее и протянул свою записную книжку. Анабель осталась в полушаге у него за спиной. Лариса глянула через плечо на моего ангела, резко качнула головой и прибавила шагу. Мой ангел с Анабель вернулись к нам, озабоченно перекидываясь короткими фразами.

В двух шагах от нас он натянул на лицо приторно-жизнерадостное выражение.

Франсуа остро глянул на Анабель — она чуть поджала губы.

Тоша сверлил по очереди взглядом своих небесных коллег.

И одна я — как всегда! — просто ничегошеньки не понимала!

— Давайте мы вас всех по домам развезем! — слишком весело предложил мой ангел.

Не спуская с него глаз, Тоша отказался, сказав, что мы все в нашу машину не вместимся. Анабель решительно взялась за ручку передней пассажирской двери, и мне пришлось устраиваться сзади, с Франсуа. Пока мы усаживались, я успела заметить, что мой ангел что-то коротко бросил Тоше, у которого тут же выдвинулся вперед подбородок, и заиграли желваки.

По дороге в гостиницу Франсуа тарахтел как заведенный — я ни слова не расслышала из того, о чем сидящие впереди ангелы беседовали. Если они вообще вслух беседовали. Так — время от времени чуть поворачивали друг к другу голову… Губы, правда, при этом у них шевелились… По-моему — Франсуа мне ни на минуту сосредоточиться не давал.

Когда мы подъехали, наконец, к гостинице, мне уже очень хотелось кого-нибудь укусить. Кого-нибудь из находящихся в непосредственной близости машины мужчин — но иностранного гостя как-то неудобно, а к водителю через подголовник тянуться неудобно. Ничего-ничего, рано или поздно мы все равно домой доедем. Если туда все в целости и сохранности доберутся.

Высадив французов, мы остались, наконец, одни. Он вел машину, не отрывая напряженного взгляда от дороги. Я дала ему последний шанс проявить хоть какой-то намек на то человеколюбие, о котором он мне столько распинался. Как же! Он свои обязанности по защите человека видит исключительно в устранении физического риска, а то, что я от любопытства умереть могу, ему и в голову не приходит.

— Можно мне, наконец, узнать… — не выдержала я, решив, что умирать только для того, чтобы его на штрафные работы отправили — по крайней мере, глупо.

— Ты сможешь завтра Марину к нам пригласить? — перебил он меня с таким видом, словно ни единого моего слова не расслышал.

— Зачем? — подозрительно прищурилась я. Будут с Анабель в два голоса петь, как нехорошо молодых, беспомощных девушек обижать?

— Поговорить нужно, — мрачно бросил он.

— Да в чем, в конце концов, дело? — взорвалась я. Может, не у Ларисы нужно было спрашивать о том, как ее запугали, а у нас с Тошей — о том, что она перед этим вытворяла?