Ангел-мститель (СИ)

В принятии ею решения немаловажную роль сыграло также и то, что их дружная компания как-то незаметно перестала проводить почти все свободное время вместе. Все были заняты, все готовились к защите и пытались всевозможными способами получить распределение получше — и ей так не хватало уже ставших необходимыми открытых, душевных разговоров. Он с удовольствием взял на себя роль ее практически единственного собеседника — у нее возникло чувство благодарности — мать не замедлила отметить, что он готов потакать любым ее желаниям — она задумалась, что есть, наверно, у них нечто общее, что позволяет им часами говорить о чем угодно…

Когда та, которую позже назвали Мариной, согласилась выйти за него замуж, мать ее пришла в неописуемый восторг. И тут же настояла на немедленной встрече с женихом, чтобы обсудить все необходимые приготовления. На этот раз будущий зять сразил ее окончательно.

— Нет-нет, — перебил он ее на полуслове, — я сам всем этим займусь. Вы ведь знаете, я — приезжий, поэтому нам придется у Вас пожить. Если пустите, конечно, — добавил он с улыбкой, вопросительно глянув на ее мать.

Она всплеснула руками.

— Да что Вы такое говорите, — воскликнула она, — конечно, у нас будете жить. В квартире две комнаты: одна — мне, другая — вам, что еще нужно-то?

— Спасибо Вам большое, — еще шире улыбнулся он. — Но если уж Вы мне крышу над головой даете, то все расходы на свадьбу я беру на себя. И больше ни о чем не беспокойтесь — Вы целыми днями работаете, а дочери Вашей нужно к защите подготовиться, как следует. Мне только размеры будут нужны и… — Он повернулся к той, которую позже назвали Мариной: — Тебе какое платье бы хотелось?

Ей до сих пор не удалось и слова вставить в их обмен любезностями.

— Не знаю, — растерялась она. — Белое, наверно…

— Я все сам выберу, — подвел он итог обсуждению, — тебе нужно будет только подъехать и примерить.

Вечером, когда жених ушел домой, ее мать расплакалась.

— Мне в жизни не повезло, — пробормотала она, всхлипывая, — так хоть тебе, дочка, приличный человек повстречался.

Та, которую позже назвали Мариной, поняла, что судьба ее определилась окончательно и бесповоротно. Лишить мать столь ярко засиявшей мечты на жизнь в большой и дружной семье она уже никогда бы не решилась.

Единственное, что ей доверили — это выбор свидетельницы. Что оказалось совсем непросто сделать. Ближе других она подружилась с тремя девчонками из своей группы — Сашей, Дашей и Наташей — которые жили в одной комнате в общежитии и были настолько неразлучны, что их прозвали «Три Ша». Она никак не могла решить, к кому из них обратиться, чтобы две другие не обиделись. В конце концов, она пришла к ним в комнату и с порога выпалила на одном дыхании:

— Девчонки, честное слово, я не знаю, что делать! Вы знаете — у меня свадьба через месяц, и нужна свидетельница. Может, кто-то из вас смог бы… Я всех-всех хотела пригласить, но свадьба будет очень маленькая… Вы только не обижайтесь!

Как выяснилось, она переживала совсем не из-за того, из-за чего следовало. Переглянувшись, девчонки замялись и принялись многословно извиняться — никак, мол, не получится, поскольку сразу после выпускного они собираются на недельку домой погостить, прежде чем приступать к трудовой деятельности.

Та, которую позже назвали Мариной, очень расстроилась. Но когда она вечером рассказала об этом матери, та рассудительно заметила:

— Ну и ничего страшного! Свидетельница — это формальность, так что вовсе необязательно лучшую подругу звать. А то, что разбегаетесь вы, так это естественно — учеба заканчивается, у каждого из вас своя собственная жизнь начинается. И тебе пора забывать об этой твоей компании — у тебя теперь семья на первом месте должна быть.

Так и оказалась у нее в свидетельницах не самая близкая, но единственная не приезжая среди ее друзей Аня — она была совершенно свободна весь тот месяц, который давался им на отдых перед тем, как начать свою трудовую биографию.

У жениха же свидетелем оказался и вовсе его знакомый по комитету комсомола — даже не из их потока. Ни невеста, ни ее свидетельница его не знали, поэтому наличие свидетелей действительно оказалось чистейшей формальностью, да и во время застолья общего разговора у них четверых никак не завязывалось. В перерывах между тостами жених, в основном, беседовал со своим приятелем, невеста — с подругой, и когда «Горько!» крикнули свидетелям, они молниеносно клюнули друг друга носом в щеку, и больше их никто не трогал.

К воцарению мужчины в доме та, которую позже назвали Мариной, привыкала долго и тяжело. Поначалу она просто разрывалась между матерью и мужем. Каждый вечер ее тянуло поболтать с матерью, поделиться — по заведенному между ними обычаю — всеми произошедшими событиями, но мать постоянно гнала ее от себя.

— Иди-иди, — твердила она, — мужа одного бросать не годится.

У ее мужа, однако, подробности ее трудового дня особого интереса не вызывали. Он предпочитал большие семейные советы за ужином, на которых предполагалось обсуждать, что в доме нужно поправить и какие покупки планировать на ближайшее время. Последнее слово в таких обсуждениях всегда оставалось за ним — мать начала как-то тушеваться в своем собственном доме.

— Мама, да что же ты не сказала, что у тебя в комнате занавески рвутся? — бросила как-то в сердцах та, которую позже назвали Мариной, зайдя к ней в комнату, чтобы полить цветы. — Лучше бы мы их поменяли, а второй замок подождал бы.

— Ничего-ничего, — отмахнулась, смутившись, мать, — я их подштопаю — еще десять лет провисят. Неудобно мне ему о таких мелочах говорить — он и любой починкой сам занимается, и денег на все в доме дает…

Судя по всему, это чувство финансовой зависимости заставило мать все чаще и чаще (временами даже навязчиво) предлагать молодым свою помощь — особенно, когда у тех появились дети. Она даже заикнулась о том, что дочери не следует бросать работу — можно, мол, на полставки, с утра работать, а она пока с детьми посидит, а сама только во вторую смену выходить будет. Но зять решительно заявил ей, что дети с малолетства должны знать, что у них есть мать и отец, которые всегда будут в курсе всех мельчайших подробностей их жизни и не станут — в отличие от бабушек и дедушек — потакать всех их капризам.

Мать обиделась было на эти слова, но затем вспомнила, видно, свои деревенские корни и призналась дочери наедине:

— Прав он — как всегда, прав. Детей нужно в строгости воспитывать — со вниманием и заботой, но и спуску им не давать. А я бы не удержалась, чтобы их не побаловать — с тобой-то некогда было.

И с тех пор она ограничилась приготовлением воскресных обедов, когда та, которую позже назвали Мариной, с мужем уходили на полдня, чтобы погулять с детьми.

Когда же муж перешел работать в министерство, мать и вовсе стала его побаиваться. После ужина, когда он раскрывал газету, она тут же удалялась на кухню, чтобы вымыть посуду, и затем тихонько уходила к себе в комнату — и слышно ее было только, когда дети заходили к ней, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Если у той, которую позже назвали Мариной, случались ссоры с мужем, мать не вмешивалась, но всегда находила возможность отчитать ее на следующий день.

— Не спорь с мужем, дочка, — твердо говорила она. — Он умеет подальше нас с тобой в будущее заглядывать. Вот сейчас, видишь — квартиру ему дают, уедете вы от меня, а каково детям было бы, если бы они ко мне крепко привязались?

Нет, решила та, которую позже назвали Мариной, не будет она рассказывать матери о размолвке с мужем из-за встречи выпускников. По крайней мере, не сегодня. Или хотя бы до тех пор, пока сын с дочкой не уснут. С матери еще станется велеть ей возвращаться с детьми домой — чтобы не показалось со стороны, что она дочь против ее мужа поддерживает.

С этой мыслью она и вышла с работы и поехала домой.

Оставалась еще одна проблема — школьные занятия детей в субботу. Можно было бы, конечно, отвезти их к матери после субботних уроков, но пока с ними туда доберешься, потом домой… Так она к самому началу встречи — прямо впритык — и успеет. А ей нужно приехать раньше, чтобы внести в кассу столовой собранные ею деньги, и потом — ей хотелось собраться не спеша, привести себя в порядок, настроиться на нужный лад… Муж, пожалуй, будет недоволен тем, что дети занятия пропустят, но один раз, в кои-то веки… Он ее тоже, между прочим, подвел — пообещал детьми заняться, а потом взял и уехал, бросил все дела на нее одну… Вот она сама и решит, как с ними справляться…

В школе, дождавшись, пока дети собрались, она попросила их подождать ее в коридоре и подошла к столу учительницы.

— Елена Ивановна, — негромко проговорила она, — нам с детьми нужно прямо сейчас к их бабушке поехать. Так что они не смогут завтра в школу прийти, по семейным обстоятельствам. — Увидев нахмуренные брови учительницы, она быстро добавила: — Мы потом обязательно задание узнаем и выполним его — и классное, и домашнее.

— Что-то Ваш муж утром ничего об этом не говорил, — подозрительно прищурилась учительница.

— Эти обстоятельства только что возникли, — не моргнув глазом, ответила та, которую позже назвали Мариной, радуясь своей предусмотрительности — нехорошо, чтобы дети слышали, как их мать врет. Тихий внутренний голос с воодушевлением подхватил последнюю мысль — она мысленно огрызнулась, чтобы не вмешивался в чужой разговор.

— Записку напишите, — поджав губы, бросила учительница. — На имя директора. Мне по каждому «н/б» отчитываться приходится.

— Да-да, конечно, — торопливо согласилась та, которую позже назвали Мариной. — А можно листик у Вас попросить? И ручку тоже…

Через пять минут она вышла в коридор и подошла к детям, настороженно всматривающимся ей в лицо.

— Ну что, идем? — сказала она, взяв их за плечи и нетерпеливо подталкивая их к выходу.

— А что это ты так долго? — угрюмо спросил сын. — Я сегодня ничего такого не сделал.

— Вот и молодец! — похвалила она его. — Вот поэтому мы сейчас зайдем домой, оставим все ваши вещи и поедем к бабушке.

— Чего это? — еще больше насупился сын.

— Но ведь мы у нее давно уже не были, — пристыдила она его. — Вы у нее и на завтра останетесь — вместо школы, — бросила она напоследок безотказную приманку.

— Вместо школы? — удивилась дочь. — Папа сердиться будет.

— Не будет, — уверила ее та, которую позже назвали Мариной. — Мы с ним все вчера обсудили.

— А почему он тогда сказал, что ты с нами после школы в кино пойдешь? — спросила дочь, сдвинув в недоумении брови.

Та, которую позже назвали Мариной, скрипнула зубами. А вот это уже совсем нечестно — раздавать обещания от ее имени, да еще и детям, делая ставку на то, что им-то она отказать не посмеет.

— Я завтра не смогу. — Она чуть наклонилась, вглядываясь детям в глаза. — Мне завтра нужно будет отлучиться. По делам. А вы будете спать, сколько захотите, а потом телевизор у бабушки посмотрите.

— Не хочу, — набычился сын. — У нее черно-белый телевизор.

— Ну, тогда мы попросим бабушку с вами в кино сходить, — упрямо не сбивалась с жизнерадостного тона та, которую позже назвали Мариной.

— Не надо, — тут же отозвалась дочь, — бабушка всегда ворчит, что мы шумим. И на улице тоже. — Помолчав, она тихо спросила: — Мама, а с тобой нельзя? По делам?

Та, которую позже назвали Мариной, остановилась как вкопанная. Тихий внутренний голос ехидно поинтересовался, что же она собственным детям врать будет о своих неотложных делах. Ей вдруг явственно послышались в нем интонации мужа.

— Понимаешь, малыш, — серьезно проговорила та, которую позже назвали Мариной, — я хочу завтра встретиться со своими друзьями — с теми, с которыми мы вместе учились. Мы не виделись десять лет — больше, чем вы на свете живете.

— А вот я с Вовкой и через двадцать лет встречаться не буду! — возмущенно фыркнул сын.

Рассмеявшись, она потрепала его по голове.

— Это ты сейчас так думаешь, — примирительно сказала она, и добавила, переводя взгляд с дочери на сына: — Ну что, отпустите меня — на один только день?

Смирившись, дети молча кивнули.

Дома она велела детям переодеться и добавила, что они могут взять с собой все игрушки, какие им только захочется. Сын с дочерью принялись тянуть время, по десять раз меняя решение в отношении одежды и ссорясь из-за того, кто понесет плюшевого зайца, а кто — разборную железную дорогу. В конце концов, они приехали к ее матери как раз к началу вечерней сказки.

Мать ждала их с ужином, но дети в один голос заявили, что будут есть только после любимой вечерней передачи. Мать раздраженно покачала головой, но та, которую позже назвали Мариной, сцепив зубы, уселась с ними перед телевизором — ей очень не хотелось оставлять их надутыми и обиженными.

Из всех ее добрых намерений, однако, вновь ничего путного не вышло. После сказки дети послушно отправились ужинать, но за столом ковыряли вилками в тарелках, не обращая ни малейшего внимания на все ее уговоры побыстрее заканчивать и идти спать. Мать не вмешивалась, поджав молча губы и бросая время от времени то на одного, то на другого ребенка недовольный взгляд.

Наконец, в начале десятого той, которую позже назвали Мариной, пришлось прикрикнуть на них. И — странное дело! — когда ее муж безапелляционным тоном отправлял их в ванную, они слушались без возражений и даже охотно; в ответ же на ее слова они насупились и заворчали что-то о том, что завтра ведь не нужно рано вставать. Тихий внутренний голос с готовностью заметил, что если металла в голосе не хватает, то нужно добиваться желаемого результата терпением и лаской.

Она пошла с детьми в ванную, следя за тем, чтобы они не начали там брызгаться водой, помогла им вытереть насухо разулыбавшиеся мордашки и повела их в свою бывшую комнату. Там она сказала им, что если они быстро улягутся по кроватям, она еще успеет почитать им на ночь. Через несколько минут они нырнули под одеяла и принялись спорить о том, какую сказку им хочется послушать. Она успокоила их, предложив прочитать две — каждому на выбор. Спор разгорелся с новой силой — чью сказку читать первой. Сын категорически отказался уступить сестре, заявив, что девчонкам и так во всем уступают. Пришлось тянуть жребий.

Слушая любимые истории, дети успокоились, притихли и через какое-то время начали посапывать. Она поднялась со стула и на цыпочках направилась к двери.

— Мама, а ты когда завтра за нами приедешь? — послышался из-за ее спины сонный голос дочери.

— После ужина, — негромко, чтобы не разбудить уже спящего сына, ответила та, которую позже назвали Мариной.

— А мы потом сразу домой поедем? — не унималась дочь.

— Сразу, — пообещала та, которую позже назвали Мариной, и добавила: — Если вы будете бабушку хорошо слушаться.

— Честно-честно? — на всякий случай переспросила дочь.

— Честно-честно, — улыбнулась та, которую позже назвали Мариной. — Спи, малыш — так завтра скорее придет.

Тихонько прикрыв за собой дверь, она пошла к матери на кухню.

— Все, мама, они, вроде, угомонились — я поехала, — сказала она прямо с порога.

Стоя у мойки, мать глянула на нее поверх очков. — Нет уж, ты мне сначала расскажи, что там у вас приключилось.

— Да ничего такого, — пожала плечами та, которую позже назвали Мариной, — просто командировка неожиданно на голову свалилась.

— У твоего ничего неожиданного не бывает, — отрезала мать, выдвигая табурет из-под стола. — Садись и рассказывай.

— Да что рассказывать-то, мама? — нахмурилась та, которую позже назвали Мариной, но к столу все же села. Неудобно было, оставляя матери детей на целый день, отказывать ей в простой просьбе.

— Ну, к примеру, с чего это тебе так приспичило на какую-то встречу бежать? — прищурилась мать.

— Да вы, что, сговорились? — не выдержала та, которую позже назвали Мариной, забыв о своем намерении не посвящать мать в семейную размолвку.

— Ага, твой, значит, тоже против! — не замедлила сделать правильный вывод из ее слов мать.

— А даже если против, так что? — запальчиво возразила ей та, которую позже назвали Мариной.

— Вот мне и интересно, с чего это ты против мужа решила идти, — с нажимом произнесла мать.

— Да почему же против? — растерялась та, которую позже назвали Мариной. — Его ведь даже дома нет — не нужно ему ни с детьми оставаться, ни ужин самому себе готовить! Почему я не имею права один раз за столько лет пару часов своей жизнью пожить? Что плохого в том, чтобы с другими людьми встречаться — не ради карьеры, не для поддержания нужных знакомств, а просто так?

— А то плохо, — решительно заявила ей мать, — что если муж считает, что ты не должна что-то делать, то нечего ему в пику, за спиной…

Ту, которую позже назвали Мариной, вдруг словно прорвало.

— В пику? — задохнулась она. — В пику?! А ну, напомни мне, когда это я ему хоть что-то наперекор сделала — да нет, хоть одно слово поперек сказала! На работе каждый второй день допоздна сидит — пожалуйста. Весь дом у меня на плечах — разумеется. У детей уроки каждый день нужно проверять и каждую третью неделю на больничном с ними сидеть — нет вопросов. Все, как он скажет! А меня он спросил? Что я обо всем этом думаю?

— Глупая ты, дочка, — вздохнула мать. — Ученая, а дура. Не знаешь ты, как оно в жизни бывает. Нужно было тебя почаще к нам в деревню возить — посмотрела бы, как мужья жен с топором вокруг дома гоняют. По пьяному делу. А твой-то — не пьет, на чужих баб не заглядывается, все только в дом и тащит. Тебя вот пальцем ни разу не тронул… А может, и надо было, — помолчав, добавила она, — чтобы знала, что с чем сравнивать.

Та, которую позже назвали Мариной, молчала. В словах матери не было ни единой крупицы неправды — как тут же не преминул подчеркнуть тихий внутренний голос. И тут же подсунул ей образ визгливой соседки Нины Петровны — как образец совершенства, к которому она движется семимильными шагами. Она вдруг сама себе противна стала. Надо же — мужу так не решилась все это в глаза высказать, на мать выплеснулась. Да еще и после того как попросила ее присмотреть за детьми.

— Мам, не сердись, — тихо сказала она. — Это я сгоряча. Просто… Я даже не знаю, как объяснить. Что-то не так у меня в жизни. У меня ее просто нет. Меня уже просто нет. Я превратилась в приставку: на работе — к приборам, дома — к плите, с детьми — к учебникам, с мужем… Для него я — что-то вроде батареи. Набегается по своим важным делам, придет к ней и усядется рядом, чтобы погреться. А на следующий день ее опять можно в пустом доме бросить — пусть дожидается.

— Да ты радуйся тому, — воскликнула мать, — что он к этой твоей батарее всякий раз вернуться стремится. Вон отцу твоему я со всем своим теплом — и с тобой в придачу — не нужна оказалась, к другой батарее сбежал. А твой от тебя уйдет, что ты делать будешь — с двумя детьми? Ты о них думаешь?

— Да уж справлюсь как-нибудь, — беззаботно тряхнула головой та, которую позже назвали Мариной, сводя разговор к шутке. — Ты же справилась!

— Да уж видела я сегодня, — проворчала мать, — как ты с ними справляешься. Отца-то, небось, они с первого слова слушают. И речь не о том, что на свою зарплату ты их не поднимешь — им авторитет отцовский нужен, крепкая рука в доме. Не имеешь ты права их этого лишать.

— Мам, а на что я в жизни имею право? — печально спросила та, которую позже назвали Мариной.

— Ты имеешь право радоваться, что твоя забота кому-то нужна, — уверенно ответила ей мать, — что не посадили тебя на комод, как тех твоих кукол — красоваться без дела и пыль собирать. Вот ты говоришь, что тебя уже нет — так и должно быть! Ты, как замуж вышла, должна перестать отдельной горошиной по миру кататься — должна в любое время в первую очередь о семье своей думать и чувствовать себя ее частью. Даже если и не главной — не всем же в жизни командовать, кому-то нужно и команды выполнять, а то останутся они словами пустыми.

— Должна, должна, должна, — устало повторила та, которую позже назвали Мариной. — Мам, почему я все время что-то кому-то должна? Почему никто не спросит, чего я хочу? Почему все лучше меня знают, что мне нужно? Я отрастила себе чувство долга, как горб — вот и перекосило теперь, не знаю, как выпрямиться.

— А на чувстве долга, дочка, земля стоит, — решительно возразила ей мать. — В жизни много чего приходится делать такого, что нужно, а не что нравится. Вот начну я, к примеру, задумываться, хочется ли мне гнойному больному перевязку делать…

— Земля, между прочим, не стоит, а вертится, — усмехнулась та, которую позже назвали Мариной. — И мы вместе с ней. Крутимся каждый день, от одного дела к другому мечемся, не задумываясь, зачем. Просто потому что так нужно, потому что все так делают.

— Вот детвора начнет скоро на каждое твое «Нужно» «Зачем?» спрашивать, — проворчала мать, — тогда узнаешь. Твой-то, кстати, знает, что они уроки завтра прогуляют?

— Нет, — поморщилась та, которую позже назвали Мариной. — Я сказала ему, что детей к тебе привезу, но не уточняла, когда.

— Ох, ты доиграешься! — снова вздохнула мать. — А может, все-таки передумаешь — не поедешь?

— Да нет, мама, — покачала головой та, которую позже назвали Мариной, — мне встряхнуться нужно, вырваться хоть ненадолго из ежедневной круговерти, вспомнить, какой я была… Может, тогда я пойму, что мне сейчас в жизни поправить нужно. Вот видишь, — улыбнулась она, — уже думаю о том, что нужно, как ты и сказала.

— Ну, хоть переночуй у меня, — не отставала мать. — Смотри — вон уже темень какая на дворе. А завтра с утра и поедешь.

— Спасибо, мам, но нет, — она решительно встала с табуретки. — Дети могут раньше проснуться, опять раскапризничаются. И потом — я хотела голову вымыть, накрутиться…

— Ну конечно, — буркнула мать, — без прически ты никак не поймешь, что тебе от жизни нужно… Ладно, раз так — иди уже. Как приедешь, позвони, что добралась, — напомнила она дочери напоследок.

По дороге домой та, которую позже назвали Мариной, старательно прислушивалась к тихому внутреннему голосу, который принялся развивать мысли ее матери. А ведь, действительно, неужели она возится с детьми, ухаживает за мужем, ходит на работу только потому, что так делают все? Благодаря тому, что она взяла все заботы по дому на себя, муж может выполнять большую и важную работу, а у детей вполне достаточно времени, чтобы спокойно учиться. А на работе… Ну что ж, там она никаких особых успехов не достигла, но зато внесла свой вклад в разработку далеко не одной темы, и без ее измерений все великие научные идеи, как правильно заметила мать, так и остались бы пустыми словами.

Она мысленно улыбнулась. Ну вот — стоило лишь ненадолго отвлечься от повседневных забот, и она уже совсем иначе видит свою жизнь. И мужа из командировки она встретит тепло и приветливо, и очень хорошо, что она в его жизни — уютная и надежная батарея. Ведь это благодаря ей ему всегда есть, куда вернуться; более того — ему хочется туда вернуться. Она обязательно расскажет ему, как много поняла в его отсутствие, и он увидит, что если позволить ей посвятить своим интересам хоть какую-то, крохотную часть жизни, лучше от этого будет всем вокруг…

Подойдя к своей двери, она услыхала пронзительно надрывающийся в квартире телефон. В голове у нее молнией мелькнула мысль, что что-то случилось с детьми. Может, простыли? Нужно было со школы домой быстрее идти. Господи, неужели температура поднялась? Или, не дай Бог, что-то с желудком? Они и ужинали сегодня поздно, и поесть толком не поели, а она даже не обратила внимания, что мать им в тарелки положила…

Ворвавшись в квартиру, она схватила трубку и услышала голос мужа.

Глава 11. Взгляд в будущее

В самом страшном сне я не подозревала, что наступит день, когда мне не захочется идти на работу.

Причем благодаря моей лучшей подруге.

Когда мой ангел поведал мне, что в наши ряды под видом замены Гале затесалась представительница темных сил, у меня не возникло никаких сомнений, зачем она к нам явилась. На то ведь они и темные, эти силы, чтобы не уйти с достоинством в случае поражения, а продолжать строить пакости исподтишка — пусть мелкие, но много. Взять хоть наши сказки — не на пустом же месте они появились.

Я также сразу же согласилась с ним, что нужно предупредить Марину. А то она устроит еще несколько показательных выступлений, не зная, с кем говорит — и к ней самой такого же пришлют, только глубоко замаскированного. Но предупредить осторожно, тут же посетила меня следующая мысль. Если Марина не смогла стоять в стороне, узнав, что Тоше какая-то девица проходу не дает, то, зная ее «любовь» к темным…

Нет-нет, по телефону ей ничего говорить нельзя, а то она завтра к нам в офис явится — с метлой. Не побоялась же она передать с Денисом обращение ко всем его соратникам по темному делу: «Появитесь на земле не по прямому назначению — она у вас под ногами загорится».

Вот-вот, теперь я понимаю, почему Лариса всегда с таким смирением с ней разговаривала — дошло, небось, послание!

Набрав Маринин номер, я настроилась на самый нейтральный тон.

— Привет! — оживленно начала я. — Ты завтра, как, занята?

— Да ничего, вроде, такого не планировалось, — осторожно ответила Марина. — А что?

— Сможешь к нам приехать? — спросила я. — У нас Анабель с Франсуа будут, они очень хотели с тобой поближе познакомиться — а то тогда, в твоем ресторане, толком как-то не вышло…

— А с чего это я им понадобилась? — поинтересовалась она с подозрением в голосе.

— Я думаю, до них дошли слухи о том, как ты с Денисом разделалась, — решила польстить ей я. — И потом, ты у нас — вообще человек необыкновенный. Это даже Анатолий наконец-то признал — сам просил меня пригласить тебя.

— Да? — медленно протянула Марина. — А скажи-ка мне… так, ради интереса — это он тебе сказал, что Анабель изъявила желание познакомиться со мной, или она сама?

Ну, почему я не умею врать!

— Да какая разница! — возмутилась в защитных целях я. — Мы все вместе после работы договорились насчет завтра, и сразу же возникла мысль…

— У него, — произнесла она отнюдь не с вопросительной интонацией. — Еще один вопрос — не случилось ли ему побеседовать с ней перед их приездом?

Я на мгновение задумалась. Ну, тогда еще никто ни о чем не знал — значит, можно спокойно признаваться, без опасения, что ответ меня на скользкую почву загонит.

— Да было как-то — звонил он ей, — небрежно бросила я и, чтобы дать ей понять, что это к делу не относится, добавила: — У них там какие-то свои разговоры были.

— Свои разговоры, — повторила Марина так, словно пробовала эти слова на вкус. — Всех, значит, решил на ноги поднять…

Конечно, всех, если тут темные распоясались — дальше некуда!

— Так сможешь? — еще раз спросила я.

— А Тоша будет? — опять ушла она от ответа.

Я растерялась. О нем у нас разговора не было, но мне почему-то казалось, что он ни за что этот совет в Филях не пропустит.

— Не знаю, — честно призналась я. — Но я думаю, будет.

— Понятно, — коротко заметила Марина. — И последний вопрос — не возникло ли в вашем общем разговоре некой особо интересной темы? Не звучало ли, к примеру, имя Лариса?

Черт! Прорвалось-таки что-то у меня в голосе! Нет, лучше мне все-таки придерживаться чистой правды — по крайней мере, некой ее части — Марина слишком хорошо меня знает.

— Ну, конечно, возникло! — рассмеялась я как можно непринужденнее. — Она как раз из офиса вышла, когда мы разговаривали, и при одном Тошином виде наутек кинулась — так ты ее приструнила.

— Хорошо, — помолчав немного, сказала Марина. — К семи буду.

Когда Марина не появилась к назначенному ею же сроку, я занервничала. Марина — это не я; она никогда не опаздывает, если договорилась с кем-то о встрече.

Я даже решила, что она вообще не придет — догадалась, наверно, каким-то образом обо всем, что я так старалась скрыть, и уже поджидает где-то Ларису. А мы тут болтаем…

Именно болтаем. Мою версию ангелы отмели с ходу (хоть бы для приличия обсудили!), а вот своей ни один из них не предложил — сразу перескочили к стадии необходимых мер. Я вообще не понимаю, как им хоть что-то на земле удается! И не только на земле. Как можно даже думать, что предпринимать, если еще не ясно, в отношении чего? Да что вы говорите — понаблюдать нужно! А ничего, что я целый месяц только этим и занималась — да еще и пристальнее всех? Почему же мое объяснение столь неприемлемым оказалось?

К счастью, в этот момент пришла Марина.

Позже, анализируя события того вечера, я не раз возвращалась к этому «к счастью».

К счастью, говорить с Мариной вызвался мой ангел — он проявил столько деликатности в подготовке ее к неприятному известию, что меня затопило волной гордости. За человечество, предоставившее ему шанс проявить свои психологические способности во всей их полноте.

К счастью, заявление Марины о том, что она давно обо всем знает, сыграло для меня роль местной анестезии — некоторое время я все вокруг видела и слышала, но абсолютно ничего не чувствовала.

К счастью, Марина привела с собой группу поддержки — собственно говоря, одну только памятную мне по Новому Году мрачную личность, но, зная, кого эта личность возглавляет, можно с уверенностью говорить о весьма солидной поддержке. По крайней мере, тон разговора сразу сделался весомее.

К счастью, выяснилось, что темная Лариса является всего лишь рядовым исполнителем операции светлых — значит, можно было не волноваться насчет ее бесконтрольных происков против какого бы то ни было человека.

К счастью, операция эта оказалась направленной против нашего Сан Саныча — необходимость проверки которого на предмет порядочности и человечности показалась мне настолько абсурдной, что я уставилась на Марину, ожидая, что она вот-вот объявит все это шуткой.

К счастью, Марина вовремя напомнила мне о нашем новогоднем разговоре об испытаниях, в которых люди узнают себе цену — и мне пришлось смириться с переходом разглагольствований общего плана в практическую плоскость. Тем более что в ценности Сан Саныча я ни секунды не сомневалась.

К счастью, Тоша уловил мою мысль — и коротко и сжато изложил руководителю операции Стасу факты, несомненно говорящие в пользу Сан Саныча. Ангельские показания наверняка весомее оказались — я бы, например, булькала что-то вроде: «Такого не может быть, потому что не может быть!».

К счастью, меня отстранили от какого бы то ни было участия как бездарную актрису — велев действовать как обычно, то есть по своему усмотрению.

К счастью, Франсуа и Анабель задержались только для того, чтобы пригласить Марину к себе — останься они еще хоть на полчаса, я бы окончательно опозорилась в роли радушной хозяйки.

К счастью, мой ангел повез наших французов в гостиницу — и у меня появилась возможность хорошенько все обдумать.

Целый час я убеждала себя, что все, что произошло, произошло к лучшему.

К счастью, Марина не осталась со мной посуду мыть — у меня бы нашлось, что ей сказать, особенно в первые пятнадцать минут.

Это были абсолютно бесценные пятнадцать минут полного мысленного единения с моим ангелом. Вот также, через его голову, Марина договорилась с другими ангелами о своем участии в изгнании Дениса. Вот также, за его спиной, она и бабулю нашу за шиворот взяла, узурпировав его право на защиту мира и покоя в нашем доме. Вот также и с Галиной матерью она поставила его перед фактом помощи Тоше, каковая является неотъемлемой частью его наставнических обязанностей.

На этом, правда, наше с ним сходство и закончилось — и на первый план выступили весьма существенные различия. Он в таких ситуациях первым делом в крик кидается — я ищу выход. Что же теперь делать? Вернуться назад и все переиграть уже не получится… Ха, значит, нужно исправить все, что получится! Тем более что пенять мне — опять-таки в отличие от моего ангела — просто не на кого. Кто мне виноват, что я с Марининой теорией духовного роста через терновый кустарник соглашалась? Кто мне виноват, что я ее в посадке этого терновника для малознакомых мне людей поддерживала? Кто мне, а конце концов, виноват, что я ей сама на хорошего человека нажаловалась?

Ну, и хорошо! Я ведь давно уже знала, что у людей не только хранители имеются — есть и другие небесные способы воздействия на них. Вот и познакомимся, полюбопытствуем — а там, глядишь, и противодействие найдется. Проверку милейшему Сан Санычу решили устроить — отлично! Выдру эту пронырливую нам подсунули — замечательно! Ребят моих почти до зубовного скрежета довели — великолепно! И когда эти ангелы, в конце концов, поймут, что личность — бесценна, а коллектив — непобедим?

Вот сплочением этого моего любимого, хоть и потрепанного в последнее время, коллектива я и займусь. Не выйдет его к сопутствующим потерям отнести.

На самом деле, никаких особых усилий с моей стороны и не потребовалось — мы с ребятами всегда жили дружно и весело, нужно было всего лишь напомнить им об этом. А вспомнить нам было что — много лет мы не только по восемь часов в день в одном офисе проводили, со всеми сюрпризами и курьезами работы, но и вне ее частенько общались.

Все с удовольствием поддержали мою инициативу — и вскоре тяжелая, гнетущая тишина, прочно, казалось бы, утвердившаяся в нашей комнате, раскололась на отдельные островки, омываемые живительным потоком взаимных подшучиваний и перемигиваний. И, самое главное, все наши воспоминания автоматически оставляли за бортом Ларису.

Тошу, правда, тоже. Не мог же он показать, что ему тоже вполне знакомы все наши внутренние шуточки, намеки и аналогии — официально (то есть в видимости) он с нами всего каких-то полгода проработал. Но поскольку Галя всегда была душой нашей маленькой компании, все искренне интересовались любыми ее новостями — коих Тоша был практически единственным источником. Интерес этот был не только глубоким, но и настойчивым — ребята, казалось, ежедневно давали понять Тоше, что вот он-то является желательным пополнением в наших рядах, а Ларисе — что ее предшественницу никто не забыл и забывать не собирается.

По правде говоря, если бы не его отношение к темной провокаторше, я бы уже давно сорвалась и наговорила ей чего-нибудь… лишнего. Как ему удавалось себя в руках держать, понятия не имею! Несмотря на то, что ему было вдвое неприятнее, чем мне, ежедневно видеть ее, он смотрел на нее как на постоянно всплывающее на экране окошко рекламы — причем такое, на котором нет кнопки «Больше не показывать это сообщение».

Чего не скажешь о его реакции на появление у нас Марины. Пока она шпыняла Ларису, он сидел, расслабленно откинувшись на спинку своего стула, и глаз не отрывал от экрана своего компьютера, в котором, как я знала, отражается наш угол комнаты. Но когда Марина, резко отчитав Ларису за некомпетентность, встала и протопала в кабинет Сан Саныча, он вдруг выпрямился и весь обратился в слух. Я со своего места ни слова не расслышала, но до него, похоже, какие-то обрывки разговора все же доносились — уж больно нервно он мышью по столу возил.

Откровенно поговорить с ним за все это время мне удалось лишь однажды — на следующий день после второго визита Марины. В тот день он не поехал на обед домой — Галю мать приехала проведать («Ха, лед тронулся!» — мысленно воскликнула я) — и мы вместе пошли в кафе.

— Татьяна, нужно что-то с Мариной делать! — решительно начал он со знакомыми мне до боли интонациями.

Понятно. Похоже, мой ангел — опять-таки по случайному стечению обстоятельств — к нам сегодня не присоединится. Решил Тошу ко мне подослать — раз уж у самого аргументов против Марины больше не хватает.

— Что именно делать? — невинно поинтересовалась я.

— Нужно это хамство ее как-то прекращать, — бросил с досадой Тоша.

Ну, так и есть! Разговоры об опасности и чрезмерной самоуверенности не сработали — зайдем со стороны манер.

— Лариса переживет, — небрежно махнула я рукой, — ей по должности положено в скандальных ситуациях барахтаться — у нее наверняка иммунитет на них уже выработался.

— Да я не о ней, а о Сан Саныче! — рявкнул Тоша. — Ты не слышала, как она с ним разговаривает! Хуже, чем любой из ее собственных особо зловредных клиентов — даже тот, которого она сама в лужу посадила.

Ага, уже и горлом брать у наставника научился! Так и я не впервые с таким приемом сталкиваюсь.

— А, по-моему, это ваши такой сценарий написали, — ехидно заметила я, — в котором ей роль стервы второго плана отведена.

— С ее подачи, между прочим, — буркнул Тоша и, помолчав, продолжил: — Но если уж ты о театре и кино заговорила… Я полностью согласен, что с ролью она справляется. Даже слишком хорошо. И не в первый раз. Но я в последнее время не могу избавиться от мысли, что она сейчас — как та молоденькая актриса, которой дебют всемирную известность принес. Она настолько уверовала в свой талант, что даже возможности будущей ошибки не допускает. А с Сан Санычем она явно ошиблась! — яростно добавил он.

Вот с этим мне трудно было спорить. У меня ни на секунду сомнения не возникло, чем закончится эта его проверка — только потому и спорить с ними со всеми не стала. Я, правда, не задумывалась, какими методами эта проверка проводиться будет… Но откуда же мне было об этом знать, когда меня никогда ни во что не посвящают? И почему эти двое посвященных как со своими — так промолчали, а сейчас, когда небесный сценарий по швам расползается — так обо мне вспомнили?

— А что же ты с этим вашим главным сценаристом не поговоришь? — насмешливо спросила я. — Или с самой Мариной?

— Вот в этих двух вопросах — вся проблема. — Тоша раздраженно цокнул языком. — Звонил я ей вчера — она ни со мной, ни с Анатолием говорить не хочет…

— Интересно, почему? — хмыкнула я.

— Потому что мы — хранители, — коротко ответил Тоша. — К которым она, по известным причинам, относится с подозрением. А у меня вызывает подозрение позиция Стаса.

— Почему? — спросила я уже совершенно другим тоном.

— Я понимаю, — задумчиво произнес Тоша, — ему выпала большая удача — человек сам просто рвется с ним сотрудничать. Перед таким можно спокойно все карты раскрывать. Но отсюда следует вывод, что в его интересах, чтобы она как можно дольше на земле оставалась. Без хранителя. Но ведь вечно это продолжаться не может — рано или поздно она все равно к концу подойдет. Напрашивается вопрос — что ее там ждет? И следующий — не интересует ли Стаса скорее ее таланты в настоящем, чем ее судьба в будущем?

Вспомнив наши предновогодние прогнозы в отношении Марины, с виду застрявшей тогда между темными и светлыми, я похолодела. Людей, не подошедших ни тем, ни другим, обычно распыляли.

— Слушай, может, ему по шее надавать, чтобы отстал от нее? — нерешительно предложила я.

Тоша сдавленно хрюкнул.

— Ему надаешь… Но если серьезно, Татьяна — мы с Анатолием ничего сделать не можем. У нас есть своя работа, которая не имеет к Марине никакого отношения, в дела другого отдела мы вмешиваться не имеем права… Даже апеллировать к нашему руководству по поводу использования этим отделом человека в своих целях не получится — никто ее не обманывает в отношении того, чем для нее отказ от хранителя закончится, она сама на это пошла… А вот ты можешь, — неожиданно добавил он.

Во время разговоров с Тошей чувство расположения к нему никогда не пряталось в глубинах моего сознания — зная по опыту, что выход ему хоть однажды, да потребуется. У меня сами собой расправились плечи.

— А почему ты считаешь, что она меня слушать станет? — с любопытством поинтересовалась я.

— Но ведь она тебе же помогать взялась, — с удивлением глянул на меня Тоша, — значит, твое слово для нее — не последнее. Жаль только, — вздохнул он, — что она не верит, что и мы пожеланием своих людей следовать стараемся, и что ей в прошлый раз скорее исключение из этого правила попалось.

Конечно же, я поговорила с Мариной. Прямо в тот же вечер. Когда мой ангел в душ пошел. Чтобы он не слышал, как я его защищать буду. И не решил, что настроил-таки меня против Марины.

Зная, что у меня есть всего каких-то десять-пятнадцать минут, я сразу перешла к делу.

— Марина, у меня к тебе есть огромная просьба, — быстро проговорила я.

— Давай, — оживленно отозвалась она.

— Сворачивай свою деятельность с Сан Санычем, — на одном дыхании выпалила я.

— Татьяна… — Она немного помолчала. — Ты же сама слышала, что такие дела на полдороге остановить нельзя.

— А я не про дела, — возразила ей я. — Я про твое личное участие говорю.

— Знаешь, что, — резко выдохнула она, — передай своему Анатолию…

— Он здесь не при чем, — уверила ее я. — С ним я ни словом не обмолвилась — мы с Тошей сегодня говорили…

— А-а, — иронически протянула она, — заразная, однако, штука — коллегиальность…

— Марина, ты с моих слов за Сан Саныча взялась? — вспомнила я Тошино объяснение. — Вот и послушай, что я тебе сейчас скажу. Тоша с Анатолием твоего бывшего в глаза не видели, — Господи, сделай так, чтобы я не ошиблась! — они за тебя волнуются. И я тоже. Ты посмотри, что ты делаешь!

— И что же я делаю? — с вызовом спросила Марина.

— Извини, я оговорилась, — поправилась я, — посмотри, как ты делаешь то, что делаешь. С соседкой нашей ты факты сначала собрала — и все отлично вышло. С матерью моей со мной сначала побеседовала — и все получилось. И я тебе благодарна, и Анатолий, пусть даже он не тебе, а мне об этом сказал, — я быстро скрестила пальцы, — но вы же, как кошка с собакой…

Марина ничего не ответила.

— А у Тоши с этой нечистой силой? — продолжила я. — Ты же явно ошиблась! Он тебя хоть словом упрекнул? Ты перед ним хоть извинилась? И с Сан Санычем ты ошибаешься — это я тебе сразу сказать могла, если бы ты меня спросила! И Тоша бы меня поддержал — мы оба его лучше знаем.

— Ваше мнение нельзя считать объективным, — натянуто возразила мне Марина.

— А почему тогда ты на мои слова о том, что он нам с Галей замену ищет, внимание обратила? — быстро спросила я. — Если ты объективности хочешь, то уж не поленись все стороны рассмотреть.

— Все стороны они будут там, в верхах, рассматривать, — бросила она.

— А я не знаю, что там, в верхах, происходит, — ответила ей я, — я с тобой сейчас по-человечески говорю. И по нашим понятиям ты вроде в налоговую на Сан Саныча настучала, чтобы у него полный аудит провели — авось накопают что-нибудь такое, что на солидный штраф потянет.

Марина издала некий невнятный звук.

— Именно, — повторила я. — Да еще и в результате моей обмолвки сгоряча — кем мне прикажешь себя чувствовать? Как мне ребятам в глаза смотреть, когда я знаю, что это с моей подачи им сейчас нервы треплют? Пусть они не знают, но я-то знаю!

Ответом мне опять послужило молчание.

— Ты вот о верхах вспомнила, — снова заговорила я, — а как они там посмотрят на то, что ты сейчас ведешь себя точно так же, как эта Лариса? Если не хуже. К тебе тоже проверку присылать — вдруг ты не просто изображаешь гнилую сердцевину, вдруг она в тебе действительно просто выхода ждала? А потом проверять и того, кто тебя проверил? И так до бесконечности?

— Татьяна, ты хочешь, чтобы я больше не приходила к вам в офис? — натянуто спросила она.

— Да, — быстро ответила я, — но не только. Неужели тебе так трудно представить, что мы все за тебя просто тревожимся? Наверно, не случайно для таких проверок присылают кого-то сверху — наверно, к ним всякая гадость не пристает. А если ты, раз за разом такую роль играя, однажды выйти из нее не сможешь? Нельзя со злом его же методами бороться — здесь я со Светкой согласна! — оно так только размножается.

— За меня можешь не беспокоиться, — холодно вставила Марина.

— Нет уж, извини, буду! — решительно возразила ей я. — Уж слишком много лет мы с тобой дружим. И если ты нашла себя в том, чтобы зло отыскивать и искоренять его — я тебе слова против не скажу, но только пусть это будет настоящее зло и пусть оно тебя не заражает.

В ванной стих шум воды. Я поняла, что у меня остались считанные секунды.

— И еще одно, — быстро добавила я, вспомнив последние слова Тоши. — Анатолий с Тошей не инициативу твою зарубить на корню хотят, а помочь — я это точно знаю. Анатолий всегда кипятится, пока до дела не дойдет, зато потом на него без колебаний положиться можно. Ты только подумай, что может получиться, если наш человеческий опыт с их… ну, ты сама знаешь… объединить. Извини, я больше не могу говорить, — почти шепотом закончила я, услышав шаги в коридоре.

— Я поняла, — медленно произнесла Марина. — Я… подумаю.

Буркнув «Пока», я положила трубку и бросилась к выходу из гостиной.

— Может, еще чаю попьем? — спросила я моего ангела, лучезарно улыбаясь.

Марина больше ни разу не появилась не только у Сан Саныча, но и у нас в офисе вообще. А у меня крепко засела в памяти последняя часть нашего разговора. Уж больно интересные перспективы я в ней открыла — неожиданно для себя самой.

В самом деле, до сих пор все человеческие (мои) и ангельские (Тошины, Анабель, моего ангела и даже того анонимного заменителя) совместные усилия всегда приводили к блестящим результатам. Правда также и то, что Тоша никогда не отказывался помочь. Кому угодно. Что же до моего ангела, то, когда речь заходила о чем-то действительно важном, он, выкричавшись, всегда делал все возможное и невозможное, чтобы максимально в нем посодействовать. Мне. Оставалось только проверить, можно ли к последнему списку добавить Марину.

Несколько дней подряд, автоматически — по недавней привычке — оживляя воспоминания о счастливом прошлом в нашем офисе, я ломала себе голову, как бы ненавязчиво выяснить степень его готовности протянуть руку помощи Марине — так, чтобы эта рука тут же не вцепилась ей в горло.

Именно в таких обстоятельствах и приходят в голову гениальные решения. Причем, обратите внимание, только к людям. Вы когда-нибудь слышали о гениальном ангеле? Вот то-то. Они там все такие талантливые, что сравнивать не с кем.

Мы едем в лес. Как обычно, всем коллективом. Почти. Минус Лариса, но плюс мой ангел. И в этом лесу, как и положено, охотимся. Причем сразу на несколько видов дичи.

Во-первых, пора переводить воспоминания о прошлом сплачивающем совместном отдыхе в плоскость настоящего. Разговоров об этой поездке, я думаю, на добрую неделю хватит — без моих постоянных подталкиваний.

Во-вторых, очень хочется хоть ненадолго из города уехать — та вылазка к Светке на дачу уже почти забылась. Моему ангелу, возможно, и достаточно каждый вечер вдоль реки туда-сюда вышагивать, но мне уже бесконечно надоело ощущение, что меня, словно собачку, перед сном выгуливают, чтобы спать не мешала.

В-третьих, было бы неплохо, чтобы мой ангел с ребятами поближе — лично, так сказать — познакомился. И понял, как несправедливо то, что им сейчас приходится терпеть от его собратьев. И проникся осознанием, что это безобразие пора прекращать. После чего можно больше не волноваться — он тут же этим и займется. Чтобы кто-то другой его не опередил.

И, наконец, последнее, но отнюдь не наименее важное — я смогу со стороны посмотреть, как он примется пожар неприязни тушить. Какими методами (может, пригодится, чтобы их с Мариной разнимать), а главное — с чьей позиции.

Он умудрился выступить адвокатом всех без исключения. И ребят успокоил, показав им пути, как карьериста осадить, не роняя собственного достоинства — у тех прямо глаза загорелись. И бездействие Сан Саныча объяснил погруженностью в работу и уверенностью в добром здравии собственного коллектива — нам ли об этом не знать? И их коллективный поход к нему предотвратил (а на самом деле — срыв ангельского эксперимента, хмыкнула я) — напомнив им, что решение кадровых вопросов должно находиться в компетенции руководителя, иначе полная анархия наступит.

Вот куда эти его психологические таланты дома деваются?

Под конец у него даже слово в защиту Ларисы нашлось — возможно, мол, жизни она еще не учена, глаза ей на элементарные манеры поведения нужно открыть.

Вот это мне совсем не понравилось.

О чем я ему по дороге домой и сказала.

И попыталась перевести разговор на Марину.

Он опять под облака взвился.

И слава Богу — в запале проболтался, что ему и Анабель посоветовала Марине помочь.

Что я, разумеется, от всей души поддержала.

И, к удивлению своему обнаружила, что последнее слово — чуть ли не впервые в жизни — осталось за мной.

Главное теперь, чтобы Марина после обещанных раздумий чего-нибудь нового не учудила.

Тогда, возможно, мне удастся отбуксировать этих двух особо ярких представителей инакомыслящих существ к столу переговоров. И Тошу к ним — дымовой завесой, чтобы не сразу поняли, куда их тащат.

Но разработку планов по урегулированию небесно-земных разногласий мне пришлось на некоторое время отложить.

Честно говоря, увидев на следующий день Тошу, я испугалась — на нем просто лица не было. И не я одна. В ответ на посыпавшиеся со всех сторон расспросы он замогильным голосом сообщил, что у Гали родилась дочка.

На некоторое время работа прекратилась.

Такой гвалт даже до погруженного в новые каталоги Сан Саныча дошел — он вышел из своего кабинета и присоединился к общему хору поздравлений и пожеланий.

Тоша молча кивал, приклеив на лицо мучительную улыбку, и обещал передать все добрые слова Гале.

Едва дождавшись обеда, я потащила его в кафе.

— Ну, рассказывай, — торжественно провозгласила я, устраиваясь за столом поудобнее.

— Что рассказывать? — как-то странно глянул он на меня.

— Все, — широко махнула рукой я.

— Да нечего мне рассказывать, — отвел он в сторону глаза.

Я нахмурилась. Что-то здесь не так — пусть он даже не человек, но что, кроме радости, может вызвать рождение новой жизни?

— Когда она родила-то? — задала я самый обычный вопрос, чтобы он немного расслабился.

— В 5.35, - коротко ответил он все тем же напряженным тоном.

— А когда ты ее в больницу отвез? — продолжила я расспрашивать о подробностях.

— Около девяти, — поморщился он, и вдруг его прорвало: — Только не я — она сама «Скорую» вызвала! Никому — даже матери! — не позвонила! А я уже в невидимости был — не мог же я сделать вид, что ни с того, ни с сего вдруг опять вернулся! Хотя, наверно, нужно было — я на минутку на улицу вырвался, позвонил ей — вроде узнать хотел, как у нее дела — так она мне ни слова не сказала! Что мне было делать?

— И что же ты делал? — с любопытством спросила я. Вот тебе, подумала я, минусы твоей полувидимости — для равновесия к тем плюсам, о которых ты мне столько песни пел!

— Ничего, — яростно рявкнул он. — Сидел, как идиот, ждал с ней эту «Скорую». А потом там под лежанкой этой распластался — пошелохнуться боялся! — так ковриком до больницы и доехал. Еле смог в приемное отделение прошмыгнуть.

— Слава Богу, что не дальше, — покачала я головой. — Там все-таки стерильность требуется — не хватало еще микробы какие-нибудь на одежде занести.

Он с ужасом глянул на меня.

— Ты знаешь, — тихо произнес он, — я к утру думал, что уже с ума схожу.

— Ну что ты, Тоша, — рассмеялась я, — это — дело обычное, дети быстро не рождаются. Она ведь там не одна была, а под присмотром врачей… А ты ее уже видел? — решила я увести его от явно гнетущих воспоминаний. — В палате? А девочку?

— В палату я заглядывал… — Он запнулся. — Но потом… сбежал.

— Почему? — оторопела я.

— Татьяна, я не знаю, что мне делать! — Он весь как-то мучительно передернулся. — Мне рядом с ней положено находиться, хотя бы после работы, а я в этой палате… не могу! Их там несколько человек, чуть ли не голые ходят, еще и кормления эти… Мне там, что, лицом к стене сидеть? Или в окно выглядывать? Хоть бы она скорее домой возвращалась! — с глухой тоской добавил он.

Мне стоило большого труда не рассмеяться. Пару минут. Пока я не вспомнила свои ощущения в тот момент, когда у меня закралось подозрение, что мой ангел — раньше, в невидимости — и в ванной меня… хранил.

— А девочка-то какая? — кашлянув, снова спросила я.

— Да не рассматривал я ее! — с досадой ответил мне Тоша. — Говорю же тебе, что глаза не знаю, куда девать!

— Ну, ты даешь! — возмутилась я. — Хоть бы посмотрел, на кого она похожа.

— На человека она похожа, — буркнул Тоша, поморщившись. — Голова точно есть — со всем, что на ней быть должно — остальное не разглядел…

Я только головой покачала. Что с него возьмешь, ангел — он и есть ангел. Чуть волосы на себе не рвет от того, что не может постоянно вокруг Гали топтаться — хотя возле нее и врачей, и медсестер хватает — а поинтересоваться тем, что для нее сейчас важнее всего на свете, воображения не хватает. Ничего, кроме своей работы, не видит. Еще, глядишь, начнет зудеть ей о вреде излишней нагрузки…

— Тоша, ты пойми, — осторожно начала я, — у нее сейчас вся жизнь поменялась, и тебе придется к этому привыкать. Для нее теперь в этой девочке — вся радость жизни, и никакие физические неудобства у нее ее не отнимут — даже если на первых порах она недосыпать и недоедать будет. И поверь мне, если ты ей внушать начнешь, что она не должна о себе забывать, этим ты ей не поможешь — только опять контакт с ней потеряешь…

Судя по всему, Тоша насплетничал об этом нашем разговоре моему ангелу. Поскольку тот вдруг начал подозрительно приглядываться ко мне и чаще обычного расспрашивать о самочувствии. И отвлекать меня, когда я самозабвенно прислушивалась к все более активным движениям малыша. И ворковать о том, как он жить без меня не может. Ни минуты.

Однажды вечером, вскипев от его уверенности в том, что в моей жизни ничего не должно быть важнее него, я заговорила с ним напрямик.

— По поводу этого «ни минуты» давай договоримся сразу, — решительно заявила я. — Когда мне придет время в больницу отправляться, ты меня там будешь навещать, как обычные папы.

— Это еще с какой стати? — как и следовало ожидать, тут же взвился он.

— А с той, что Тоша тебе уже наверняка поведал, каково ему у Гали в палате крутиться, — отрезала я. — Нечего за другими людьми, которые понятия о тебе не имеют, подглядывать.

— Ты пойдешь в ту больницу, в которой у тебя будет отдельная палата, — безапелляционно заявил он. — С ребенком. И со мной, разумеется.

— Может, ты еще и при родах присутствовать будешь? — съехидничала я.

— Я еще не решил, — спокойно ответил он. — Но насчет больницы я уже договорился, — добавил он тоном, ясно давшим мне понять, что тема закрыта.

Я глянула на него с опаской. Нет, меня, конечно, порадовало, что он так быстро в нашей жизни освоился… Все-таки недаром я столько времени и сил потратила, чтобы убедить его, что на земле нужно жить по-человечески. Вот только нужно было намекнуть, что неплохо бы и на человеческой стадии интереса ко всем сторонам этой жизни и остановиться. А то он если уж берет разгон, то не успокоится, пока во всех деталях не разберется. Но ведь должны же в жизни хоть какие-то тайны оставаться!

Спорить я с ним не стала — вовремя вспомнила, насколько эффективной оказалась тактика обходного маневра. Разумеется, он прав — тема закрыта. С главного входа. А насчет боковых дверей — это мы еще посмотрим, время есть… С Галей поговорю, а потом передам ему с ее слов, что его присутствие будет мне только мешать. Сосредоточиться на важном процессе. А значит, затягивать его. С непредсказуемыми результатами.

Галя вернулась домой через три дня.

И Тоша тут же взял неделю отпуска.

Что Лариса не преминула откомментировать, когда у нее буквально на следующий день завис компьютер.

На что Лена Тешина заметила, обращаясь исключительно к своему монитору: «Это точно — высокую гору только издалека и видно, как следует».

Для меня эта неделя оказалась настоящим праздником. Тем самым долгожданным праздником, который пришел, наконец, и на мою улицу.

Лариса притихла. Хотелось бы мне думать, что ангелы этот свой дурацкий эксперимент сворачивать начали — за отсутствием искомых результатов, но скорее начало сворачиваться поле для ее деятельности. Долготерпеливого Тоши под рукой больше не было, ребята обращались с ней со снисходительной вежливостью — как старые, многое повидавшие на своем веку кадры с молоденьким и не в меру исполнительным курьером, и даже Сан Саныч, казалось, очнулся уже от своей эйфории — пару раз отправил ее из своего кабинета на рабочее место, сказав, что инициативы не только рождать, но и исполнять нужно.

От Марины тоже ничего не было слышно. От Светки, правда, тоже, но она, скорее всего, все свободное время на даче с Олежкой проводила — погода на дворе стояла просто изумительная: уже лето, но еще не жарко. Сама я им не звонила, особенно Марине — мне казалось, что несмотря не все мои старания она на меня все-таки обиделась, и я решила дать ей время переварить наш последний разговор. Сама ведь сказала, что ей подумать нужно.

Звонила я все это время Гале — наконец-то появилась у меня возможность узнать, что меня ждет, от человека, который только что через это прошел! Мой ангел во время этих разговоров только мрачно косился в мою сторону, и я мысленно ухмылялась — вот оно, торжество справедливости! Сам-то, небось, угрызениями совести не мучился, сплетничая с Тошей, пока Галя в больнице томилась, а я — в полном неведении о подробностях предстоящего испытания.

Об этих подробностях я и начала расспрашивать ее сразу же после первых поздравлений. Она отвечала довольно сдержанно, как путешественник на вопросы встречающих о том, как прошел полет, и я с облегчением поняла, что событие это хоть и неприятное, но пережить его вполне можно. Ради того, что ждет тебя по его завершении.

— Галя, а как малышка? — перевела я разговор на более животрепещущую тему.

Галя тут же оживилась. Я бы даже сказала — ожила.

— Ой, Татьяна, — с придыханием заворковала она, — она такая красивая! И смешнючая — слов нет! Так чмокает, и хмурится, и уже почти улыбается… По-моему, она меня уже даже узнает!

— А какая она? — с любопытством спросила я.

— Волосики темные, — с готовностью принялась перечислять Галя, — и длинные такие — почти шейку закрывают. И кудрявые немножко. И бровки темные, и тоненькие, ровные. Сама смугленькая, носик тоже ровный, маленький…

— А глаза? — перебила я ее.

— Серые, — ответила она, и тут же добавила, — но говорят, они потом цвет поменяют. И большие такие, круглые…

— Так на кого она похожа? — не удержалась я от пресловутого вопроса.

— Уж точно не на меня, — рассмеялась Галя, и я не стала дальше уточнять, чтобы не акцентировать ее внимание на тяжелых воспоминаниях.

— А имя ты уже ей придумала? — задала я следующий непременный в такой ситуации вопрос.

— Дарина, — гордо ответила Галя. — Я это имя уже давно выбрала, если девочка родится, только говорить заранее никому не хотела. Она ведь и вправду мне как от Бога подарок.

Ну, не совсем от Бога, подумала я, но, судя по ее счастливому тону — определенно великий дар судьбы.

— Галя, а когда можно будет тебя проведать? — Мне уже совсем не терпелось своими глазами посмотреть на это чудо природы.

— Ох, Татьяна, — замялась Галя, — давай где-то через недельку, а еще лучше — через две. Я никак в новый ритм не войду — ну, просто ничего не успеваю. Спасибо хоть, она по ночам спит — а то, если бы я целыми сутками на ногах была, уж не знаю, насколько бы меня хватило…

Очень интересно — зачем Тоша отпуск брал, хотела бы я знать? Он, что, в невидимости рядом с ней в доме толчется?

— А тебе, что, никто не помогает? — осторожно спросила я.

— Да что ты, Татьяна, — после минутного молчания пробормотала Галя, — я уж и не знаю, как мне Тошу благодарить — мне прямо так неловко… Он и магазины на себя взял, и коляску мне в лифт заталкивает — я сама вечно за что-то цепляюсь — и во время купания Даринку держит, чтобы у меня обе руки свободны были. И ты знаешь, — с удивлением добавила она, — она его совсем не боится — ни разу у него на руках не дернулась, только ручки-ножки распрямляет, словно потягивается…

— А мама к тебе не приезжает? — поинтересовалась я, вспомнив, что в последнее время отношения у них вроде бы начали налаживаться.

— Один раз была, — коротко ответила Галя, и я почувствовала, что процесс их примирения на начальном этапе и застопорился.

Ну, это ничего, подумала я, Галина мать, скорее всего, просто обижается, что та Тоше с малышкой больше, чем ей, доверяет. Я почувствовала легкие угрызения совести за то, что уговорила Галю от матери уехать. Ну что ж, я уговорила — я и отговорю. Сейчас ведь разве что слепой не заметит, что Тошино присутствие не только Гале, но и малышке на пользу идет — за что же на него зуб точить? Да и ему поспокойнее будет, когда придется опять на работу выйти…

— А ты не хочешь назад к ней вернуться? — предложила я, радуясь возможности в очередной раз применить свое умение сглаживать — одним изящным жестом — углы многих смежных проблем на пользу близких мне людей. — Тебе ведь легче будет, если она часть забот на себя возьмет.

— О, нет! — решительно заявила Галя, и я слегка поморщилась, решив, что глубокий дар убеждения хорош до тех пор, пока не приходится прибегать к разубеждению. — Она мне в тот единственный раз такой скандал устроила, что я лучше сама.

— Какой скандал? — оторопела я.

— Я в жизни своей не думала, что она такой суеверной окажется! — воскликнула с чувством Галя. — Одно дело Божьи заветы соблюдать, а совсем другое — всяким языческим приметам следовать. Помнишь, как она домового во всех углах искала? Так то еще цветочки были! А сейчас каких только грехов она на меня не навесила! И ногти Даринке надо было не обрезать, а обкусывать. И зеркала все в доме закрыть, чтобы она себя даже случайно не увидела. И вещи ее только в квартире сушить, даже на балкон не вывешивать. Нитку какую-то на ручку завязать… И самое страшное — как я могла ее чужому человеку до крестин показать! А то, что этот чужой человек свой законный отпуск моему ребенку посвящает — это ничего; главное, что сглазить может.

— Значит, нам тоже до крестин нельзя? — разочарованно протянула я, уловив хоть какой-то смысл лишь в последней ее фразе. Действительно, отдельные несознательные посторонние могут с насморком явиться, но при чем здесь нитка с зеркалами?

— Татьяна, если бы я от тебя сглаза боялась, — решительно проговорила Галя, — то мне, наверное, и по телефону с тобой разговаривать было бы нельзя. И о Даринке рассказывать. Мне просто время нужно, чтобы в себя прийти — вон Тоша скоро не сможет уже целыми днями с нами возиться, так что мне придется побыстрее привыкать. Недельки через две, я думаю, в самый раз будет.

В следующий понедельник Тоша вновь появился в офисе, но… какой-то другой.

С беспокойством наблюдая за ним, я вдруг вспомнила, что, в отличие от моего ангела, Тоша никогда не рвался в нашу жизнь. Перейти в видимость я его практически заставила. Поманив его возможностью набраться знаний от нашего бывшего компьютерного доктора Алеши — как выяснилось, Тоша просто «заболел» информационными технологиями. Освоился он с ними настолько быстро, что вскоре уже смог заменить Алешу в нашем офисе.

Вмешательства опытных рук наши компьютеры требовали нечасто, и в такие моменты Тоша опровергал все наши представления о программистах как о существах некой иной человеческой породы — подробно, толково, а главное, доступно объясняя нам причины поломок и способы их предупреждения в будущем. Но в остальное время он все глубже погружался в виртуальное пространство. Недавно он даже ноутбук себе купил, чтобы не тратить впустую время, неся вахту возле Гали по ночам. Ни сон, ни еда, ни социальное общение не сделались для него — опять-таки в отличие от моего ангела — насущной жизненной потребностью.

И вот сейчас, проведя неделю вне офиса, он, казалось, еще сильнее отстранился от людей. В первый же день его, естественно, забросали вопросами о Галиной дочке — он отвечал неохотно, хмурясь, явно выдавливая из себя короткие реплики. И за столом у себя он сидел с тем же недовольным видом, не отрывая глаз от экрана и явно не слыша ничего вокруг. Одно хорошо — он совершенно перестал замечать Ларису, хотя та после его возвращения определенно вознамерилась наверстать упущенный за неделю объем колкостей в его адрес.

А вот где-то за час до обеда и до конца рабочего дня он вдруг начал регулярно и весьма нервно поглядывать на часы, словно томясь последними тягостными минутами пребывания в офисе, и как только подходило время прервать работу, срывался с места как на пожар.

У меня возникли мрачные подозрения, что проведя неделю в непосредственной близости от Гали — и, самое главное, от ноутбука! — он начал тяготиться если уж не работой, то, как минимум, поездками на нее. Уж не задумал ли он теперь, когда Галя в полной безопасности дома находится, вернуться в невидимость — с тем, чтобы на пару часов выходить из нее для помощи по дому, а все остальное время нырять с головой в этот свой дурацкий параллельный мир? Эдак я, чего доброго, окончательно лишусь прямого доступа к их с Галей делам…

Такая перспектива мне совсем не понравилась, и однажды я остановила его после работы, чтобы выяснить, что происходит. Он нетерпеливо отмахнулся от меня, бросив на ходу: «Все в порядке!», и тут же умчался.

Мне не оставалось ничего другого, как обратиться за разъяснениями к моему ангелу. Уж он-то явно был в курсе дела — каждый день, небось, пулей с работы к нам в офис мчался, чтобы выведать у Тоши причины перемен в его поведении. Не раз и не два я замечала, что он провожает того глазами к остановке с довольной ухмылкой на лице. С такой довольной, что я всякий раз удерживала себя от расспросов. Радуется, наставник несчастный, что я опять не у дел оказалась — помню я, как он бесился от того, что Тоша со мной откровеннее разговаривает!

Но однажды я все же не выдержала. Поняла, что если в самое ближайшее время не вмешаюсь, Тоша уволится-таки — с полного одобрения моего активного борца за невмешательство глупых людей в ангельские дела.

— Слушай, ты случайно не знаешь, что там у Тоши творится? — как можно небрежнее спросила я по дороге домой.

В ответ он рассмеялся. Я терпеливо переждала приступ неприличной эйфории (хоть бы для вида посокрушался, что все мои усилия по очеловечиванию Тоши вот-вот на нет сойдут!), с трудом удерживая на месте вопросительно вскинутую бровь, которая изо всех сил рвалась на встречу с другой в самом центре переносицы.

— Попался наш Тоша! — еле выговорил мой ангел, все еще чуть икая. — Достала его все-таки земля!

У меня сердце в пятки ушло. Кошмар — так, как я и предполагала… Подождите, а почему «все-таки»? На компьютерный крючок он, по-моему, с самого начала попался…

Я водрузила и вторую бровь на одном уровне с первой — для равновесия.

К концу рассказа моего ангела мне уже не требовалось никаких усилий, чтобы их там удерживать — напротив, пришлось следить, чтобы не произошло непроизвольного их воссоединения с остальным волосяным покровом на голове. Спасибо, хоть глаза сами собой заморгали, отчаянно сигналя бровям, что те и их за собой на лоб тащат.

Оказалось, что Тоша исправно, дважды в сутки мчится со всех ног домой не к ноутбуку, а к Даринке. Больше того, он этот ноутбук даже по ночам забросил, часами напролет просиживая возле ее кроватки. Когда она просыпается, он тут же принимается с ней разговаривать (мысленно, конечно), протягивает ей указательный палец, за который она с удовольствием хватается то одной, то другой ручкой, или почесывает ее по шейке, которую она с готовностью ему подставляет. И никогда не плачет. Я хмыкнула, вспомнив Галины рассказы о ее спокойных ночах. Девочка вообще никогда не капризничает, если он рядом — пусть даже в невидимости. Он и во время кормлений из комнаты выйти не может — малышка сразу в крике заходится — так и сидит где-то в углу, внимательно потолок разглядывая.

Потому-то он и на работе места себе не находит, представляя себе, как девочка требует его присутствия, а Галя понять не может, чего та хочет.

Почувствовав, что маячившая на горизонте угроза Тошиного увольнения приближается ко мне семимильными шагами, я ринулась в бой.

— Так что же он мне об этом не сказал? — горячо воскликнула я. — Я ведь элементарно могу у Гали узнать, как Даринка себя днем ведет!

— Татьяна, — ухмыльнулся мой ангел, — если он когда-нибудь узнает, что я тебе об этом рассказал — останешься без мужа.

— Вот еще глупости! — фыркнула я.

— Не глупости, а серьезно. — В голосе моего ангела впервые прозвучало легкое беспокойство. — Он панически боится, что пойдет слух о том, что ему эта девчонка дороже Гали стала. Особенно, если сама Галя об этом узнает. Дойдет до наших — снимут с задания. И без ребенка, и без компьютера останется. Он уже чуть назад в невидимость не ушел, — я вздрогнула, — но там, у вас он хоть немного поработать может, отвлечься от своей новой одержимости. Он и сам признает, что если все время дома оставаться будет, долго ему скрывать не удастся, что он не над тем объектом трясется.

— Очень хорошо, — прибегла я к уже хорошо опробованному методу. — Я с Галей постоянно о Даринке разговариваю — спокойно могу спросить, как она днем себя ведет. А ты — тоже между делом — расскажешь Тоше, что днем у них все спокойно. И ему совершенно не обязательно знать, соответствует ли это действительности. Детям нужно плакать — это нормально, они так легкие развивают. Тоша успокоится, и ничего ни до кого не дойдет — поскольку ваши скорее учуют его нервозность, а не человеческую. Но скажу тебе — тоже по секрету — что Галя давно заметила, как он к детям относится. И у нее это ничего, кроме симпатии к нему, не вызывает. Что ваши должны только приветствовать — чего мы и постараемся добиться…

— Опять интриги? — вскинул он бровь.

— А ты где живешь, на земле? — не осталась я в долгу.

На этот вопрос он мог ответить только утвердительно. Что я — с глубоким удовлетворением — экстраполировала на всю свою речь.

Для того чтобы выяснить, как ведет себя Даринка в Тошино отсутствие, мне хватило пятнадцатиминутного разговора с Галей в самом начале обеденного перерыва на следующий день — на всякий случай я решила провести разведку за пределами Тошиной слышимости.

В ответ на мой вопрос, не начала ли уже малышка вредничать, Галя рассмеялась.

— Да что ты! — воскликнула она. — У нее характер — чистое золото! И ночью спит как… младенец, — судя по голосу, она улыбнулась своему каламбуру, — и днем сама себе лежит, так внимательно все рассматривает, и на улице тоже… Вечером немножко бывает, после купания — но она у меня, наверно — жаворонок.

Обрадовавшись, что никому не придется врать, я тут же передала разведданные моему ангелу, предложив ему… если получится, конечно…. упомянуть о них… совершенно ненароком, разумеется…. если сложится подходящая ситуация… Тоше прямо сегодня вечером, в конце рабочего дня.

Естественно, у него получилось сложить подходящую ситуацию.

Когда это его выдающиеся способности могли спасовать перед какими бы то ни было обстоятельствами?

Я почувствовала, что еще немного — и мать, пожалуй, сможет мной гордиться.

Тоша явно расслабился.

Чего не скажешь обо мне.

Если раньше мне просто хотелось увидеть маленького человечка, то теперь мне уже совсем не терпелось посмотреть, чем она так приворожила ангела. И главное — как. Чтобы знать, к чему в своем будущем приглядываться.

Я начала совершенно бесстыдно приставать к Гале — когда уже можно будет ее навестить?

И, наконец, она пригласила нас на смотрины.

После работы мой ангел забрал нас с Тошей из офиса, и мы поехали… собственно говоря, я только по дороге полностью осознала, что мы поехали ко мне на старую квартиру. По мере приближения к дому на меня вдруг накатило очень странное настроение — такое, которое возникает, когда через много лет приезжаешь на то место, где детство прошло. На каждом шагу не деревья со всякими строениями вокруг себя видишь, а словно сцены из прошлого наплывают, и ощущения те самые, которые эти сцены когда-то давно вызывали.

И мне действительно казалось, что прошло уже много лет. Ничего вокруг, конечно, не изменилось (за полгода-то!), но в этом месте я жила, еще не зная о существовании моего ангела, в этом месте я впервые его увидела и долго не могла поверить, что со мной случилось нечто столь сказочно-удивительное… Я оглядывалась по сторонам, словно все это произошло не какой-то несчастный год с небольшим назад, а в другой, уже слегка забытой жизни.

Мы проехали мимо супермаркета, в котором он чуть в обморок не грохнулся при виде сырого мяса. Потом вдоль нашего любимого парка, в котором я впервые физически почувствовала, что, когда он злится, с ним лучше не спорить. К дому мы подъехали с той стороны, где он в первые дни материализовывался — прямо рядом со мной, чуть не доводя меня до инфаркта. А вот и мой подъезд, дверь которого я придерживала, пока он в невидимости на улицу выходил…

Время от времени я поглядывала на него, и он тут же косился в мою сторону… с весьма довольной ухмылкой на лице. Ну, естественно — он наверняка вспоминает, с какой легкостью морочил мне голову своими внушениями из невидимости!

Когда мы поднялись в квартиру, меня охватило совсем другое чувство. Я всегда знала, что жилье, как зеркало, исполнительно отражает дух своих хозяев. Когда в этой квартире командовала моя мать, она напоминала экспозицию в музее — нигде ни пылинки, и все предметы интерьера стоят навытяжку в раз и навсегда отведенных им местах. Когда она мне досталась, ей словно команду «Вольно!» дали — строй еще сохраняется, но мышцы расслабились, и с ноги на ногу вправо-влево переступить можно. Теперь же в ней явно ощущалось присутствие младенца — она приняла вид беспорядочного, но уютного гнезда, в котором в любой момент все, что нужно малышу, прямо под рукой окажется.

В коридоре, прямо у входной двери стояла коляска — Галя явно только что с прогулки пришла. Мы протиснулись мимо нее гуськом и, пройдя на цыпочках в конец коридора, заглянули в спальню, где Галя переодевала девочку.

Не успела Галя поднять дочку с кровати, как та нашла глазами Тошу и уставилась на него пристальным, совсем не по возрасту осмысленным взглядом. Ротик у нее чуть растянулся, под щечками словно шарики заходили, и пальчики на ручках принялись сжиматься и разжиматься, словно она ухватиться за что-то пыталась. Одним словом, она его явно узнала.

Тоша опрометью ринулся в ванную мыть руки.

Девочка нахмурилась, носик у нее чуть сморщился, уголки рта чуть опустились вниз… Затем она заметила нас с моим ангелом и, видимо, передумала плакать, рассматривая новые игрушки.

На мне ее взгляд задержался недолго — мой ангел явно вызвал у нее куда более живой интерес. Я мысленно усмехнулась — девчонки, видно, уже в колыбели на мужчин больше внимания обращают. Вот и отлично — значит, мой малыш (на недавнем УЗИ мне почти со стопроцентной гарантией пообещали мальчика) будет скорее ко мне тянуться!

Вернулся Тоша — Галя отдала ему девочку и принялась складывать ее вещи, без умолку тарахтя о Дарине, Даринке и Дариночке. Та все также внимательно изучала моего ангела, прочно зажав в кулачке Тошин большой палец. Мой ангел больше поглядывал на Тошу, озабоченно хмурясь, и лишь изредка бросал на девочку опасливо-настороженные взгляды. А у меня появилась наконец-то возможность, как следует, рассмотреть ее.

Галя не преувеличила не единым словом — мне еще в жизни не приходилось видеть такого красивого младенца. Я их, правда, не так уж много и видела, но эту кроху нельзя было назвать ни милой, ни симпатичной, ни славной, ни умилительно-хорошенькой — короче, ни одним из эпитетов, обычно употребляемых в отношении грудных детей. Она была именно красивой.

Все в ней было еще по-младенчески округлым, но на этом сходство с типичным грудничком, пожалуй, и заканчивалось. Кожа у нее была того оттенка, который приобретается после недельного отдыха на каком-нибудь берегу Средиземного моря. На щечках просматривался легкий румянец — именно просматривался, словно изнутри чуть-чуть просвечивал.

Рот был сложен в подходящий для кормления бантик, но губы были словно тонким карандашом очерчены, и уголки их то слегка растягивались, то двигались вверх и вниз — по настроению, надо понимать. Нос тоже никак нельзя было назвать приплюснутой кнопочкой — он уже явно выделялся на ее личике, с изящно вырезанными ноздрями.

Глаза у нее были зеленовато-серыми — то ли Галя мне цвет их неправильно описала, то ли они уже меняться начали. И когда она переводила их с предмета на предмет, каждое их движение сопровождалось взмахом темных ресниц, хорошо различимых даже с того расстояния, на котором я от нее сидела. И брови у нее были темные — тонкие, как стрелки, и очень подвижные — в такт с уголками губ.

Волосы же у нее были не просто темные, а самые, что ни на есть, черные, и действительно длинные — не обычный младенческий пушок на голове. И уже сейчас можно было увидеть, как в самом скором времени они начнут укладываться в тонкие, мелкие колечки — как у Гали.

Обнаружив, что этот потрясающий ребенок взял все же что-то и от внешности своей матери, я пришла в бурный восторг. Пока девочка и телом на нее походила — мягкая и кругленькая, но когда она распрямляла ручки и ножки, словно потягиваясь, сразу было видно, что это — округлость котенка, которая продержится недолго, уступив место притягивающей взгляды грации…

В этот момент Галя начала расспрашивать меня о делах в офисе, и мне пришлось оторваться от созерцания ее невероятного творения.

Спустя некоторое время Тоша принялся выпроваживать нас с моим ангелом.

— Ребята, на первый раз хватит, — вдруг произнес он первую, наверно, за весь вечер фразу. — Давайте, собирайтесь — нам уже купаться пора.

— А может, мы тебя подождем? — невинно поинтересовался мой ангел.

— Чего сидеть без толку — это же не пять минут! — метнул я него Тоша яростным взглядом. — Галя потом ее кормить пойдет — я сам выйду.

— Анатолий… — вдруг нерешительно заговорила Галя, — а, в самом деле, вы не могли бы немного задержаться? Мне с Татьяной очень нужно поговорить. Мы сейчас Даринку быстро выкупаем, а потом я Татьяну еще минут на десять-пятнадцать займу, пока кормить буду… А вы пока с Тошей, может, о чем-то своем…? — Она вопросительно глянула на моего ангела.

Тоша слегка позеленел.

— Нет-нет, это — не дело! — быстро возразил он Гале. — Татьяне вовсе не к чему допоздна засиживаться. Давай лучше так сделаем — я Даринку сам выкупаю, вон Анатолий мне поможет — заодно и посмотрит, как это делается — а вы пока болтайте. А потом, — он одарил моего ангела тяжелым взглядом, — я вместе с вами и уйду — после купания, как обычно.

— По-моему, неплохая идея, — с готовностью подхватил мой ангел, и тут же поднялся вслед за Тошей, который уже командовал ему из ванной, что делать.

Галя растерянно захлопала глазами, потом пожала плечами и, встав, закрыла дверь в спальню.

— Татьяна, у меня к тебе просьба есть… — Она неловко замялась. — Ты только пойми меня правильно. Мне через неделю Даринку крестить… — Она чуть поморщилась и продолжила скороговоркой: — Я, конечно, хотела через сорок дней, как положено, чтобы и мне можно было присутствовать, но Валька, сестра моя, потом в отпуск уезжает…

Я безмолвно занялась привычным для себя делом — терпеливо слушала, пытаясь понять, к чему она клонит.

— Я тебя хотела в крестные, — сбивчиво пробормотала Галя, пытливо вглядываясь мне в глаза, — но говорят, что твоему малышу это может не на пользу пойти…

— Галя, — не выдержала я, — кто это у нас недавно о суевериях говорил?

— Это — не суеверия, — решительно замотала она головой, — это — христианский обычай. И мне не только мать об этом говорила, так что я грех на душу не решусь взять. Но я не об этом… — Она опять нерешительно замолчала.

— А о чем? — решила я подбодрить ее.

— У меня, кроме Валькиного мужа, и мужчин-то знакомых нет — чтобы в крестные, — пояснила она, глядя куда-то в сторону. — А его нельзя — крестные не должны в браке состоять. Вот, разве что, Тоша… Только мне неудобно прямо его просить — от такого приглашения не отказываются, а это ведь на всю жизнь ответственность… Меня и так совесть мучает — он с ней целыми днями возится, словно у него и своей-то жизни нет… В общем, может, ты у него выспросишь осторожненько… как он к этому относится. Если не захочет — я пойму, — торопливо добавила она.

Я просияла. Вот оно — решение всех проблем! Крестные родители в жизни ребенка на втором по важности месте после родных стоят — так Тоша получит полное право заботиться о девочке, сколько его душа пожелает. А заодно и о Гале — и ни у кого больше язык не повернется назвать его внимание к ней противоестественным.

— Прямо завтра и поговорю с ним! — с энтузиазмом пообещала я Гале. — Я, конечно, ручаться за него не могу, но мне кажется, он согласится.

— Ох, хорошо бы! — вздохнула Галя. — Ко мне как раз завтра днем мама приедет — лучше ему на обед на работе остаться.

К тому времени как Тоша принес Гале разрумянившуюся Даринку, в голове у меня уже созрел план боевых действий.

В коридоре, где Тоша принялся настойчиво подталкивать нас к входной двери, чтобы, перейдя в невидимость, захлопнуть ее за нами, я быстро шепнула ему:

— Завтра в обед остаешься в офисе — нужно поговорить. К Гале все равно мать приезжает.

Оба ангела подозрительно уставились на меня — я первой выпорхнула на лестничную клетку. Хотя, правда, в последнее время я уже начала скорее переваливаться при ходьбе, чем порхать.

— А мне, что, не приезжать завтра? — поджав губы, поинтересовался мой ангел в лифте.

— Почему? — радостно улыбнулась я. — Конечно, приезжай! Я же обещала тебе — больше никаких секретов.

На самом деле, подумала я, его поддержка мне вовсе не помешает — на тот случай, если Тоша заартачится. Мой ангел намного лучше сможет объяснить ему преимущества моего предложения с ангельской точки зрения.

На следующий день я в очередной раз поняла, что могу рассчитывать на него, только воплотив предварительно свою идею в жизнь — когда ему деваться уже некуда.

Когда мы вышли с Тошей из офиса, он уже ждал нас у входа. Они обменялись быстрыми взглядами — я хмыкнула про себя. Каждый, небось, надеялся, что я другому преждевременно проболтаюсь. Нет уж, будем придерживаться принятого среди ангелов равноправия — до самого кафе я рассыпалась в дифирамбах Галиной Даринке. Чтобы заранее настроить аудиторию на нужную волну.

Как только мы расположились за столиком, и написанное на их лицах ожидание начало давить на меня с двух сторон, я быстро изложила Тоше Галину просьбу, закончив коротким перечислением ее положительных для него сторон.

Ответил мне мой ангел.

— Татьяна, ты совсем спятила? — рявкнул он.

От неожиданности я даже забыла, что нужно обидеться.

— Это еще почему? — запальчиво воскликнула я.

— Ты предлагаешь… ему, — прорычал он, тяжело дыша, — участвовать в церковной церемонии?

— Не в церемонии участвовать, — решила я сразу правильно расставить акценты, — а выручить Галю в безвыходной ситуации. Чем ему, собственно, и положено заниматься.

— Мы мало с тобой о религии говорили? — заговорил он тише, что всегда было плохим знаком. — О том, насколько в ней идея духовного роста личности наизнанку вывернута? О том, насколько унизительно представление о том, что высшее сочувствие положено только раболепию и самоуничижению? Ты хочешь, чтобы он принял участие в посвящении человека в рабы Божьи?

— Да ведь это же — всего лишь церемония! — возразила я, чувствуя, что нас заносит в высоты небесной философии, вместо того чтобы оперативно решить небольшой практический вопрос. — Обряд! Так просто принято! Так раньше в пионеры посвящали! И если ты сам говоришь, что за ним на самом деле ничего не стоит, то что в нем плохого? Это же точно так же… точно так же, как… как ты йогой занимаешься! Ты же буддистом от этого не стал!

Он вдруг вздрогнул, бросил вороватый взгляд на Тошу и окончательно рассвирепел.

— Йога — это для здоровья! — снова рявкнул он. — Даже если до источников этой… космической энергии считанные единицы добираются, физические упражнения абсолютно всем одну только пользу приносят! А что дает это выстаивание часами в церкви — кроме отекших ног и потакания условностям? Я еще хоть как-то могу понять, когда по незнанию в очередь на раздачу небесных благ заблаговременно записываются, но он-то? Для него это — то же самое, как если человек с медицинским дипломом ворожее в снятии сглаза ассистировать будет!

— Я не знаю насчет диплома… — ядовито заметила я, но меня перебил Тоша.

— Ребята, подождите, — глухо произнес он, обхватив голову руками и не отрывая глаз от стола. — Анатолий, не нужно из меня борца за принципы делать. — Мой ангел открыл было рот, но Тоша, не заметив этого, продолжил: — Татьяна, для меня это крещение ничем не хуже совместного принятия пищи, но… это невозможно.

— Почему? — спросили мы с моим ангелом одновременно, но по-разному: он — с любопытством, я — с унынием.

— Я об этом ее желании давно знаю, — ответил Тоша, все также не поднимая глаз. — Она с тобой, — коротко глянул он на меня, — не с первой об этом говорила. И я проконсультировался…

— Где? — вытаращился на него мой ангел.

— У нас, — с вызовом посмотрел на него Тоша. — Я — не ты, я рисковать просто так не буду. И потом — с меня прошлого раза хватит: и сам на карандаш навсегда, наверно, попал, и тебя чуть не подставил.

— И что тебе сказали? — тихо спросил мой ангел.

— Что такая практика у нас не приветствуется, — явно процитировал Тоша. — Особенно, в данном случае. Последнее я, правда, не очень понял, — озадаченно покачал он головой, — надо понимать, опасаются, что при отсутствии отца мне придется слишком много внимания Даринке уделять — в ущерб Гале.

— Тоша, но ведь это же абсурд! — уже пришла в себя я. — Это же — не два человека на разных краях земли, это — одна семья, и ты совершенно спокойно сможешь…

— Татьяна, я уже сказал — на такой риск я не пойду, — твердо заявил Тоша. — Я это их «не приветствуется» отлично понял — могут в любой момент отозвать с задания. Плохо, если мне из Галиной жизни придется исчезнуть, но ей я хоть никаких обещаний никогда не давал. Но когда я за Даринку — на всю жизнь! — ответственность на себя возьму, как ей потом объяснять, если меня выдернут отсюда к чертовой матери? — Тоша помолчал немного и хмуро добавил: — И это еще не все.

— А что еще? — резко спросил мой ангел, поставив локти на стол, плотно переплетя пальцы рук и уперев в них подбородок.

— Сначала Галя обо мне как о крестном со своей матерью поговорила. Крику было, — он покачал головой, — на добрый час! Что я и так ее перед людьми позорю, а стану кумом, так и вообще рукой подать до страшного греха, который на ребенка ляжет, и чтобы духа моего в доме не было, если она не передумает… Одним словом, я понял, что если пойду в эти крестные, то либо ее мать со свету сживет, либо мне в невидимость уйти придется и только по праздникам Даринку проведывать. А какая от меня тогда помощь будет?

Я вдруг заметила, что мой ангел смотрит на Тошу так, словно впервые в жизни разглядел его, как следует. И молчит! Опять молчит! Я поняла, что полагаться Тоше — кроме как на меня — больше не на кого.

— И что теперь делать? — растерянно спросила я. — Галя сказала, что поймет, если ты откажешься, но, с другой стороны, она права — от таких просьб у нас не отказываются. По крайней мере, если и дальше дружить хотят…

— Я не знаю, Татьяна, — почти простонал Тоша, закрывая лицо руками. — Я не знаю, что делать.

Ничего лучшего в ту минуту он сказать не мог. Я уже давно заметила, что когда у ангелов руки опускаются, у меня голова всегда начинает на повышенных оборотах работать.

— Спокойно, — решительно проговорила я. — Сейчас нужно придумать причину, по которой ты не можешь… не не хочешь, а не можешь сделаться крестным…

Я напряженно нахмурилась, лихорадочно перебирая свои скудные познания в области правил доступа к церковным таинствам. Ничего, кроме наипервейшего и очевидного требования к участникам, мне в голову не приходило, но ведь не может быть, чтобы ангелы…

— Слушайте, — медленно проговорила я, и мой ангел нервно вздрогнул, — а ангелы — крещеные?

— Что ты несешь? — прошипел мой ангел.

— Так да или нет? — обратилась я исключительно к Тоше. — Вы проходите какое-нибудь… ну, не знаю, посвящение, что ли, после возрождения?

— Да нет, — растерянно протянул Тоша и глянул за подтверждением на моего ангела — тот глаза к небу закатил. — Обучение — да, профориентация — само собой, представление непосредственному руководителю — в обязательном порядке, но без всяких особых ритуалов — мы же не в тайный орден во вражеском окружении вступаем.

— Ну, и отлично! — воскликнула я. — Честно признаемся в этом Гале, и, поскольку в церковных церемониях могут принимать участие только крещеные, она вовсе не обидится — это же не твоя вина, что тебя в детстве родители к религии не приобщили.

Мой ангел опять зашипел, как кот, которому на хвост наступили, но Тоша посмотрел на меня с той надеждой, с которой безнадежно больной узнает об открытии чудодейственного препарата. Причем такого, который уже на ком-то другом блестящие результаты показал.

Гале я позвонила тем же вечером. Предварительно спросив моего ангела, сможет ли он сам ужин приготовить. Он возмущенно фыркнул, и я быстро ретировалась в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь. Дело в том, что мне пришло в голову слегка модифицировать выработанную версию — и мне не хотелось, чтобы Галя перебила меня вопросом, что это у меня с таким шипением на сковородке жарится.

Приличествующим грустному известию тоном я сообщила ей, что Тоша оказался некрещеным. Так же, как и мой ангел. О чем он, Тоша, безмерно сожалеет. Не менее чем мой ангел. Поскольку, если бы не этот печальный факт их биографии, они бы с огромным удовольствием согласились крестить Даринку. Оба.

— Ну что ж — так тому и быть, — вздохнула Галя. — В конце концов, для девочки только крестная абсолютно обязательна. Мне просто так хотелось, — тоскливо добавила она, — чтобы у нее крестный отец был, если уж родного нет.

У меня защемило сердце.

— Галя, подожди отчаиваться, — забормотала я, лихорадочно размышляя — и, разумеется, в моей еще не сбросившей обороты голове родился следующий блестящий выход. — Хочешь, я Светке позвоню? Насчет Сергея спрошу? Вы ведь, по-моему, с первой встречи друг другу по душе пришлись.

Чтобы не дать моему ангелу шанса объявить и эту мою идею вопиюще абсурдной, я и Светке сразу же позвонила. И, естественно, она меня поддержала. Сказав, что у нее нет ни малейших сомнений, что Сергей только обрадуется. Галя им обоим настолько понравилась, что они с удовольствием с ней породнятся — и у малышки мужское влияние в жизни появится, и у Олежки что-то вроде сестры появится.

Одним словом, к началу ужина у Галиной Даринки уже был крестный — о чем я гордо сообщила моему ангелу, ненавязчиво обратив его внимание на тот факт, что человеческая тенденция без колебаний протягивать друг другу руку помощи избавляет их от необходимости бесплодно ужасаться непреодолимости возникающих препятствий.

Ужин в тот вечер показался мне особенно вкусным — я его честно заработала. Голова моя, однако, восприняла его как награду за ударный труд — и удвоила усилия. Таким образом, к концу трапезы у меня родилась не только еще одна идея, но и план по ее реализации.

Дождавшись того благостного расположения духа, в которое моего ангела всегда приводило вечернее чаепитие, я объявила, что по части кулинарии сегодня он просто превзошел самого себя.

Совершенно искренне, между прочим.

Он рассеянно кивнул, приняв комплимент как должное.

Я поинтересовалась, не кажется ли ему, что и мне сегодня удалось найти решение проблемы, наилучшим образом учитывающее интересы всех ее сторон.

На сей раз он кивнул одобрительно, все еще витая в облаках умиротворения.

Я сказала, что у меня есть к нему просьба.

Он резко выпрямился, молча и настороженно уставившись на меня.

Чтобы усыпить его некстати проснувшуюся бдительность, я спросила, не изменилось ли его отношение к любопытству как к двигателю прогресса.

Он нервно поинтересовался, о чьем любопытстве идет речь.

О моем, ответила я, радуясь, что он сам нашел последнюю составляющую элементарно простой логической цепочки: если мой личный прогресс вытекает из моего любопытства, то последнее он должен только приветствовать.

Он заметил, что в моем случае любопытство играет роль реактивного двигателя.

Я смутно почувствовала, что слово «реактивный» как-то нарушает стройность столь очевидного для меня логического вывода из нашей философской дискуссии, и прямо объявила ему, что мне очень хочется поприсутствовать при крещении Галиной Даринки. Из чистого любопытства. Поскольку мне никогда еще не доводилось понаблюдать за этим процессом. Даже по телевизору — в фильмах обычно только момент вынимания мокрого и орущего младенца из купели показывают.

Он легко согласился, чуть заметно пожав плечами.

У меня отлегло от сердца. И тут же, в полном соответствии с законом сохранения материи и энергии, возникло ощущение тяжести на душе — навалился груз раскаяния за то, что я его чуть ли не обманом заставляю поступиться принципами.

Я робко спросила, не будет ли ему слишком неприятно сопровождать меня на этой церемонии.

Он спокойно ответил, что наблюдение издалека никоим образом не может быть расценено как участие.

Я растерялась — из какого еще далека?

Он терпеливо объяснил мне, что поскольку Гале еще нельзя будет входить в церковь, ей придется находиться все это время в притворе — уголки губ у него при этих словах брезгливо опустились. Там же будет лучше оставаться и им с Тошей — как некрещеным, насмешливо выделил он последнее слово. Мне же просто совесть не позволит бросить их троих там, в самом дальнем ряду публики, которой, впрочем, ожидается немного, поэтому ничто не помешает мне рассмотреть все происходящее на сцене. А если мне захочется, доброжелательно добавил он, отдельные сцены крупным планом увидеть, он мне потом в Интернете видеосъемку найдет.

У меня сложилось впечатление, что в тот день не мне одной посчастливилось найти решение, удовлетворяющее всем высказанным (и не высказанным) пожеланиям.

Так и вышло, что два человека, имеющих самое непосредственное отношение к появлению Даринки на свет и организации ее крестин, оказались на самых задворках великого таинства. Я подчеркиваю — два человека. Присутствующие ангелы не испытывали ни малейшего дискомфорта, наблюдая за событиями земной жизни, как обычно, со стороны.

Хотя, впрочем, нет — Тоша явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Я следила за обрядом, вытянув от любопытства шею. Кстати, хорошо, что мой ангел в том разговоре об Интернете вспомнил — я потом, потихоньку от него почитала, как все это происходит, чтобы хоть понимать, что перед глазами разворачивается. Галя то и дело смахивала постоянно наворачивающиеся на глаза слезы и не видела и не слышала ничего, кроме совершаемого священником обряда. Мой ангел щурился с поджатыми губами и косился то на меня, то на Галю.

А вот Тоше просто на месте не стоялось. Уже через пару минут после начала церемонии он отошел от Гали и прокрался на цыпочках, за нашими спинами, к самому краю нашей маленькой шеренги и замер справа от моего ангела, чтобы как можно лучше видеть все происходящее.

Когда священник подошел к Даринке с бутылочкой с миром и кисточкой, Тоша вытянулся, как струна, наклоняясь то вправо, то влево и бормоча вполголоса: «Почему она не плачет? Почему она не плачет?»

Галя всхлипнула: «Нет в ней никакой нечисти, что Божьему слову противилась бы — вот и не плачет».

Мы с моим ангелом озадаченно переглянулись — ничего себе «никакой нечисти», с таким-то отцом! Хотя, с другой стороны, темные ангелы при виде светлых тоже не начинают в припадке биться — как мы на примере Дениса убедились — а очень даже мило с ними общаются… А светлые — опять-таки из нашего собственного опыта — даже не всегда темных различить могут, куда уж земным священникам…

Наконец, священник взял Даринку на руки, чтобы трижды окунуть ее в воду в купели, и мы впервые смогли беспрепятственно увидеть ее…

— А куда это она смотрит? — вдруг донесся до меня напряженный голос Тоши.

Наклонившись к моему ангелу, я всмотрелась — и действительно, когда девочку опускали в воду, она словно старалась приподнять головку, чтобы не потерять что-то из виду.

Тоша вдруг резко дернулся вперед, мой ангел схватил его за руку.

— Двое, — едва слышно обронил он.

— Плевать, — также тихо отозвался Тоша.

— Причем с самого начала — подождем. — В голосе моего ангела громыхнуло знакомое мне листовое железо. Очень тонкое, но определенно железо.

Тоша резко глянул на него.

— По сторонам иногда смотреть нужно, — буркнул мой ангел.

— А если они… прямо на месте…? — выдохнул Тоша.

— Не успеют, — уверенно бросил мой ангел.

Как только церемония закончилась, он повернулся к Гале с широкой улыбкой.

— Галя, мы подойдем, поздравим? А то Татьяне уже не терпится со Светой поболтать, — промурлыкал он, и прошипел уголком рта Тоше: — Стоять! Я сам.

Я задохнулась от возмущения, но он уже ринулся вперед. Тоша нервно переминался с ноги на ногу, Галя удивленно уставилась на меня.

— Это не мне, это ему не терпится… Сергея поздравить, — как можно непринужденнее усмехнулась я, молясь, чтобы он не снес всех приглашенных на пути к тому, что его так заинтересовало. — Я лучше здесь с вами подожду.

Мой ангел подлетел к Сергею, крепко встряхнул ему руку и начал подталкивать всех остальных к выходу, то и дело тыча рукой в нашу сторону. Ага, понятно — теперь Гале не терпится с дочкой воссоединиться! Оказавшись за их спинами, он сделал шаг в сторону и замер на месте.

Никто, кроме нас с Тошей, этого не заметил. Галина сестра уже передавала ей Даринку, ее муж рассыпался в комплиментах малышке, Галина мать утирала краем платка слезы, благодаря Сергея за то, что «у внученьки теперь хоть крестный отец будет», Светка утешала ее, говоря, что такое доверие — это для них великая честь, Даринка уже отыскала глазами Тошу…

Я вопросительно глянула на него — он поморщился и нетерпеливо мотнул головой. Я начала набирать воздух в легкие — у него вдруг округлились глаза. Проследив за его взглядом, я увидела, что к нам приближается мой ангел. Как-то странно приближается — чуть разведя в стороны руки, потирая пальцами о ладони и водя туда-сюда глазами.

Он остановился где-то в шаге от всех нас и громко произнес:

— Ну, что — давайте уже поедем?

Все заторопились к выходу. Галя замешкалась, нерешительно переводя взгляд с Тоши на дочку, требовательно протягивающую к нему ручку.

— Галя, мы Тошу с собой заберем, — он многозначительно глянул в спину Галиной матери, — и прямо следом за вами…

Когда все остальные очутились на улице, он обратился ко мне. Просительно, почти заискивающе заглядывая мне в глаза — я прямо перепугалась. Когда он кричит, мне всегда как-то спокойнее. А потом возмутилась. На кого это он такого наткнулся в этой церкви, кто его в смирную овечку превратил? Не хватало мне еще, чтобы ему кто-нибудь характер испортил — приноравливайся потом заново!

— Татьяна, только не заводись сразу, — начал он, выставив ладонями вперед руки. — Ты можешь нас в машине подождать? Минут пять-десять — честное слово! Нам… поговорить нужно, — он чуть повел глазами справа налево. — Бить меня дома будешь.

— Обещаешь? — с нажимом произнесла я — в надежде, что вот сейчас-то он под небеса взойвется.

— Клянусь, — лихорадочно закивал он, и, полностью потеряв дар речи, я послушно пошла к машине.

Вот только это его обещание и дало мне сил дождаться их с Тошей в машине — пятнадцать минут, между прочим! Нет, дома он у меня вернется-таки к нормальному поведению! Даже если мне и кричать, и драться потребуется. Не решится, небось, мной в моем-то положении жонглировать. А заодно и расскажет мне, кто это посмел заставить его по струнке ходить! Я их из-под земли… нет, за облаками достану! Моим ангелом командовать, понимаешь ли! Это — мое дело!

Наконец, они подошли к машине и сели в нее с одинаково каменными лицами.

— Что случилось? — спросила я сквозь зубы, уже дойдя до полной готовности бить их обоих — и прямо сейчас. А если тот, с кем они беседовали, им на помощь прибежит — отлично, у меня и для него найдется пара весомых… аргументов.

— Татьяна, потом, — отрывисто бросил мой ангел, покосившись на Тошу.

— Опять потом? — взвизгнула я, снова услышав это ненавистное мне в период начала нашего знакомства слово.

— Поехали! — вдруг рявкнул Тоша. — Там Даринка уже, наверно, разрывается…

Так, весь мир с ног на голову перевернулся — мой ангел умоляет, Тоша рычит. Осталось только, чтобы Светка всеми командовать начала, а Марина — всех мирить.

Весь остаток пути мы провели в тягостном молчании. Не знаю, что там ангелы на передних сидениях делали, а я опять внимательно рассматривала знакомые с детства окрестности — и на этот раз они напомнили мне о том, с каким мазохистским удовольствием мой ангел тогда, в самом начале, постоянно откладывал самую интересную часть своих рассказов на потом…

Тоша оказался прав — не успела Галина мать открыть нам дверь, как до нас донесся отчаянный рев.

— Ну, идите уж, — бросила она Тоше, поджав губы, — чем Вы ее там приворожили, не знаю, но она и впрямь больше никого признавать не хочет.

Последние ее слова догнали его уже в двери ванной.

Во время застолья «потом» еще явно не наступило. Мой ангел тут же включился в разговор, умудрившись сделать его общим — расспросил Галиных родственников об их семье, подтолкнул Светку с Сергеем к рассказу об их Олежке и сразу ввернул словечко о том, как Тоша умеет находить общий язык с детьми. Короче, сделал все возможное, чтобы мне не удалось вытянуть из него, что произошло в церкви.

Я терпеливо улыбалась, считая минуты, отделяющие меня от сладкого момента расплаты. И выдержка моя была в очередной раз вознаграждена — наступил этот момент даже раньше, чем я ожидала. А может, небесные силы вмешались, не стерпев того, что их представитель столь бесцеремонно к себе всеобщее внимание привлекает.

И, действительно, он столько болтал, что взоры всех присутствующих были постоянно устремлены на этот источник словесной канонады. Даже Даринка на него уставилась, оторвавшись от пристального созерцания Тоши. Спустя некоторое время она вдруг угукнула и потянулась в его сторону, выставив вперед ручку — кнопку, наверно, искала, чтобы звук немного убрать.

Тоша понял ее неправильно. Он вообще какой-то молчаливый весь вечер был — к разговору в пол-уха прислушивался и по сторонам нервно поглядывал. Когда Даринка шевельнулась у него на руках, он нахмурился, недоверчиво покосился на моего ангела и с явной неохотой спросил:

— Хочешь ее подержать?

Мой ангел запнулся на полуслове, подозрительно зыркнул на Тошу и неловко расставил руки. Когда Тоша передал ему девочку, он весь напрягся, словно ему живого угря на руки положили — того и гляди, выскользнет, и с какой стороны, не угадаешь. Даринка, однако, с виду чувствовала себя вполне комфортно — она чуть закинула головку, внимательно изучая его лицо, затем слегка дернула носиком и зачмокала, издавая какие-то горловые звуки. Мой ангел наклонился к ней, прислушиваясь, она подняла ручку… и вдруг со всего размаха заехала ему по носу, тут же вцепившись в него и победно икнув.

Все вокруг рассмеялись. Я же старательно запоминала все детали его выражения лица, чтобы оно запечатлелось в моей памяти навечно — раз уж фотоаппарата под рукой не оказалось.

Вот — даже младенец знает, что делать с теми, кто этот свой нос везде сует!

Наконец, подошло время расходиться по домам. Галина мать даже слышать не захотела, чтобы кто-то, кроме нее, помог Гале девочку купать. Тоша едва слышно чертыхнулся и заторопился к выходу, надеясь, как я поняла, в общей суматохе незаметно назад проскочить.

В коридоре Сергей вдруг спросил моего ангела:

— Ну, что, теперь опять через полгода увидимся? Давайте хоть в то наше место на реке съездим — позагораем, покупаемся, пока лето не кончилось…

— Ага, — саркастически вставила я, — мне сейчас только на песочке загорать!

— Ну, ладно, не на пляж, — оживленно поддержала мужа Светка, — давайте к нам на дачу. Галя, и ты обязательно приезжай — мы уже почти одна семья.

— Да куда мне с ней ехать-то? — замахала руками Галя.

— И слышать ничего не хочу! — заявила Светка тем самым непререкаемым тоном, который я себе в шутку по дороге из церкви представляла. — Вот они, — она кивнула на нас с моим ангелом, — тебя привезут, а потом и домой доставят. Возьмешь с собой все, что нужно — машина выдержит. И спать Даринке найдется, где — у нас на даче коляска Олежкина еще стоит. Целый день на свежем воздухе — что может быть лучше для ребенка?

Мы с ангелом неуверенно переглянулись — летом количество культурных мероприятий, запланированных для нас моей матерью, существенно сократилось, и после той поездки в лес еще раз вырваться из города все никак не получалось…

— В общем, в следующую субботу ждем, — решительно пресекла Светка наши колебания. — И Марина как раз вернется — развлекательную программу нам обеспечит…

— Вернется? — удивленно переспросила я, и мой ангел эхом добавил: — Откуда?

Светка как-то странно глянула на нас.

— Так она же к вашим французам уехала!

Глава 12. Экскурс в прошлое

Это лето стало для меня временем того самого пресловутого сбора камней. Чтобы было, что потом разбрасывать. Причем прицельно — отбиваясь от всевозможных, мыслимых и немыслимых, ожидаемых и непредсказуемых нападок окружающего мира. Плотно так окружающего, со всех сторон.

Под камнями я, естественно, подразумеваю информацию. Устала, видно, земная жизнь обстреливать меня неожиданностями — я все равно всякий раз успешно увертываюсь! — и решила оценить мое умение мыслить стратегически: анализировать каждый незначительный с виду фактик, укладывать его на нужное место в общей картине, предугадывать его воздействие на последующие события и встречать оные во всеоружии надлежащей подготовки.

Точь-в-точь, как я того хотел.

Памятуя человеческую поговорку: «Предупрежден — значит, вооружен».

Вот только вооружать меня эта жизнь начала не мелким гравием, чтобы руку успел набить в метании, постепенно наращивая силу и точность броска, а сразу тектонической плитой. Вот спасибо за доверие — убедил в своих способностях справиться с чем угодно! Из-под эдакой махины сначала выползти нужно… по частям, потом эти части назад вместе сложить… желательно, в исходном порядке, а потом уже чесать в области верхней части, размышляя, как бы этот «камешек» с места сдвинуть. Не говоря уже о том, чтобы забросить его куда-нибудь.

Нет, с другой стороны, правильно. Если я — неземное существо и горжусь этим, значит, и задачи передо мной нужно ставить соответствующего масштаба. Особенно, если время дается на подготовку к их решению. И сообщить о них поручено младшему по званию — перед которым как-то не к лицу позорно ткнуться носом в землю.

Вот это и была та единственная мысль, которая удержала меня в рамках приличий во время разговора с Тошей на следующий день после того, как у Гали родилась дочь. Только она дала мне силы изображать из себя могучего Атланта, которому по плечу новости любой степени тяжести. Слава Богу, хоть только голосом изображать — при первых же Тошиных словах я сел. От неожиданности.

— Я тебе настоятельно советую не присутствовать при Татьяниных родах, — отрывисто, без всякого вступления, бросил он, как только я примчался вечером в офис.

Я просто онемел. Это еще что за новости? С какой это стати я Татьяну в таком важном деле одну брошу — это же не в офисе на стульчике сидеть, или дома на мягком диване и в полной безопасности, пока я на работу или в магазин бегаю! Не говоря уже о том, что это мой парень рождаться будет. Мне уже не терпелось обычными глазами на него посмотреть, а не мысленными. Я и воочию первым увидеть его должен!

— Почему? — осторожно спросил я.

— Чтобы родное ведомство не потеряло ценного сотрудника! — процедил он сквозь зубы.

А тебя оно почему не потеряло, чуть не возмутился я, но тут же вспомнил, что Галя о его присутствии ни сном, ни духом не ведала. Из тех фильмов, что мы смотрели с Татьяной, я понял, что рождение ребенка для женщины — процесс достаточно неприятный. И винят они в этом, разумеется, мужчин — причем довольно громко. Наверно, потому у их мужчин и принято держаться в это время от них подальше. Правда, недолго, и потом женщины, как правило, лежат и выглядят совсем слабенькими — едва-едва руки поднимают — так что можно уже без опаски подходить.

— Ну, не прибьет же она меня совсем, — постарался я уверить самого себя.

— Кто? — Он даже повернулся в мою сторону, словно мы с ним на улице, на скамеечке светскую беседу вели.

— Кто-кто — Татьяна! — ответил я, и прикрикнул: — Головой не верти!

— Ты, что… совсем идиот?! — заорал Тоша — к счастью, все еще мысленно. — Я имел в виду — чтобы ты умом от этого крика не тронулся!

— Тоша, — попытался я урезонить его, — мы с Татьяной не первый день общаемся — она постоянно на меня орет. И на здравости моего рассудка это пока никак не сказалось. Ее, главное, в охапку схватить, чтобы руки не очень распускала — какие-нибудь десять-пятнадцать минут, как по телевизору показывают, удержу, не переживай.

— По телевизору? — Тоша закрыл глаза, тяжело дыша. — А тебе там их лица в этот момент показали? Как зрачки от боли расширяются? Как от крика вены вздуваются? Как пот градом катится? Как они то корчатся, то обмякают безвольно, словно из них все кости вынули? И их там много — одна замолкает, две другие эстафету подхватывают…

Я ошеломленно молчат, пытаясь охватить разумом услышанное.

— И это продолжается часами, — продолжил Тоша, переведя дух. — Поначалу еще хоть не так часто, а под конец… Это просто невозможно! Это невозможно ни видеть, ни слышать! И деться некуда, и сделать ничего не можешь.