Ангел-мститель (СИ)

— Да пропустите вы! — послышался из-за множества спин недовольный голос Кати Астаховой.

Протолкавшись к той, которую позже назвали Мариной, она хлопнула в ладоши и расплылась в довольной ухмылке.

— Ха! — ликующе провозгласила она и оглянулась по сторонам. — Дарья, ты где? Нечего прятаться — ты мне десятку должна. — Она вновь повернулась к той, которую позже назвали Мариной, с самым заговорщическим видом: — Она не верила, что ты придешь.

— Ну, не верила, ну и что? — проворчала Даша, выныривая из-за спины мужа. — Когда это я ошибки свои отказывалась признавать? И ничего я тебе, между прочим, не должна — мы на ту же десятку поспорили, что вы не опоздаете.

Все вокруг оглушительно расхохотались, и со всех сторон понеслось:

— Бернадские — и не опоздают!

— Так я с ними тоже в следующий раз поспорю!

— Я участвую!

Леня Бернадский — та, которую позже назвали Мариной, даже не сразу заметила его — схватил ее за руку и энергично потряс ее.

— Спасибо тебе, подруга дорогая, — с чувством произнес он, — спасла семейный бюджет!

Она тоже рассмеялась, попытавшись вложить в ответное рукопожатие все переполнявшие ее… Она не смогла бы сейчас сказать, что именно переполняло ее, но это было что-то большое, теплое, мохнатое, искрящееся, переливающееся всеми цветами радуги — что-то почти забытое…

— Значит, так, дорогие товарищи, — рявкнула Даша, чтобы перекричать всеобщий гомон, — возвращение блудной дочери будем считать состоявшимся — пошли к столу! Уже начало шестого — все остынет.

— Как начало шестого? — ахнула та, которую позже назвали Мариной. — Господи, мне же бежать нужно!

Внезапно в столовой наступила полная тишина. Стоящие вокруг нее начали переглядываться, чуть пожимать плечами и — по одному, по двое — отходить к столу.

— Ребята, простите! — просительно бросила она в спину отходящим. — Я действительно не могу с вами остаться — я только на час-то и вырвалась, чтобы вас всех повидать!

— Ну, нет, так мы не договаривались! — подал вдруг голос Леня Бернадский. — Что же ты делаешь — Дашка ведь с нас пятерку сейчас потребует! — попытался он шуткой разрядить возникшее в зале напряжение.

— Я не могу! — пробормотала она упавшим голосом. — Я обещала к шести вернуться.

— Да брось ты! — вмешался Витя, сверкнув глазами. — Посидит твой муж с детьми полдня — ничего с ним не сделается!

— Он не посидит, он в командировке, — автоматически ответила она, по привычке стараясь придерживаться правды. — Я детей маме оставила…

— Ну, так тем более! — явно обрадовался Витя. — Бабушке с внуками повозиться — одно удовольствие. Вон моя мать сейчас с четырьмя управляется — и ничего, хотя своих-то только двое… А раз министр твой в командировке, так он ничего и не узнает.

Узнает, тоскливо подумала она, он-то все узнает. И потом — не хотелось ей, чтобы эта долгожданная встреча враньем сопровождалась, оно ей всю радость отравит…

Эти мысли, видимо, отразились у нее на лице.

— А узнает — так и черт с ним! — яростно рявкнул Витя. — Ты ему жена или рабыня крепостная, чтобы на каждый чих позволения спрашивать? Что он тебе может сделать? Да ничего — побоится личное дело испортить. Поорет — и перестанет…

У той, которую позже назвали Мариной, промелькнули в памяти отдельные фразы из недавних разговоров:

… Что ты за мать, если по первому свистку готова пристроить их куда угодно, лишь бы пойти хвостом повертеть перед старыми приятелями?

… А твой от тебя уйдет, что ты делать будешь — с двумя детьми?

… А не станешь протокол писать, не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь.

Она отчаянно замотала головой, чтобы отогнать их подальше.

— Ну что ж, — вдруг донесся до нее усталый голос Даши, — если надо — иди.

Открыв глаза, она оглянулась. Возле нее уже почти никого не осталось — ее друзья (она решительно запретила себе даже в мыслях называть их бывшими) рассаживались за длинным столом, оживленно беседуя, накладывая еду на тарелки и открывая бутылки. Она перевела взгляд с них на входную дверь — никогда в жизни ей еще не доводилось сделать ничего более трудного, чем повернуться к ним сейчас спиной и пройти эти несколько шагов к выходу.

— Даша, можно тебя на минутку? — попросила она. Так она могла тешить себя иллюзией, что не сбегает из теплого и радушного дома как никому не нужный незваный гость, а хозяева провожают ее до порога в надежде в самое ближайшее время снова увидеться.

— Даша, пойми, пожалуйста, — торопливо заговорила она у самой двери, — я детям обещала в шесть часов за ними приехать — я просто не могу их обмануть!

— Да я понимаю, понимаю, — махнула рукой Даша, не глядя на нее.

— Он может их у меня забрать, — неожиданно для себя самой тихо добавила та, которую позже назвали Мариной.

— Да за что?! — прошипела Даша. — За то, что ты на встречу выпускников пошла? Один раз за десять лет?

— Ты не знаешь, как он все это повернул, — ответила та, которую позже назвали Мариной, — на что только не намекал… да какое там намекал — прямо говорил! Ты же мне сама рассказывала, какие у двух его подружек неприятности были… Но я тебе клянусь, — она вдруг решительно выпрямилась, — что на следующей встрече я буду! Вот на следующей неделе вернется — я ему так прямо и скажу, что я — тоже человек, что я тоже полной жизнью жить хочу.

— Знаешь, что? — медленно проговорила Даша, внимательно вглядываясь ей в лицо. — Запиши-ка ты наш с Витькой телефон, и Сашкин тоже. И Наташкин. Если он тебя опять давить начнет — звони, не стесняйся. Мы на него управу найдем — своих мы в обиду никогда еще не давали.

— Спасибо, Даша, — растроганно сказала та, которую позже назвали Мариной, вытаскивая ручку с записной книжкой.

Закрыв за собой дверь, она почти побежала к остановке. Так было легче справиться с искушением плюнуть на все и вернуться, да и опаздывала она уже прилично. Но на душе у нее было совсем не так тяжело, как она ожидала — перед ней забрезжила смутная надежда. Она словно очнулась от долгого сна, снова почувствовала, что она не одна на белом свете, что есть люди, которые не станут ежеминутно указывать ей на ее ошибки и требовать от нее немедленного самоусовершенствования, а примут ее такой, какая она есть.

«Расти над собой еще никому не мешало», — проворчал тихий внутренний голос. Она даже усмехнулась — что это сегодня его так долго не слышно было?

Они спорили всю дорогу к матери.

Тихий внутренний голос вцепился в ее слова: «Такой, какая она есть» мертвой хваткой и принялся увещевать ее, что ни один человек не имеет права останавливаться в своем развитии, что жизнь ему дается, чтобы улучшить данное ему от природы, приобрести знания, расширить свой кругозор, развить свою личность. Она возразила ему, что человеку не только разум дан, чтобы коллекционировать информацию, но и душа, чтобы просто радоваться жизни и делиться этой радостью с другими.

Вот именно, подхватил тихий внутренний голос, с другими людьми — особенно близкими — нужно теплом и радостью делиться, а не расстраивать их необдуманными поступками. Он напомнил ей, что ей самой ничуть не лучше станет, если рассердится муж и почувствуют себя обделенными дети — она тут же начнет мучиться чувством вины и впадать в депрессию. Она возмущенно заметила, что идея не расстраивать окружающих не может применяться только к одному человеку, и что она имеет точно такое же, как и все остальные, право на то, чтобы и ей хоть в чем-то, изредка шли на уступки.

Тихий внутренний голос с доводящей ее до безумия уверенностью поведал, что на уступки всегда идет самый мудрый — тот, который умеет за мелочами видеть общую картину, тот, кому важнее душевный мир и согласие, а не сиюминутные настроения. Она огрызнулась, что настроения человека составляют его неотъемлемую часть, что в приподнятом настроении он и живет, и работает, и о других заботится лучше — если, конечно, он не робот, которому задают программу и который равнодушно и безучастно выполняет ее в требуемые сроки и на требуемом уровне.

Тихий внутренний голос язвительно попросил ее не преувеличивать и поинтересовался, что плохого в том, что человеку объясняют, как лучше — разумнее и достойнее — поступить в той или иной ситуации, если он сам, будучи погруженным в нее по самые уши, ничего дальше этих самых ушей не видит. Взгляд извне — всегда объективнее, добавил тихий внутренний голос, и она впервые расслышала в нем намек на горячность. Она задумчиво бросила ему, что взгляд извне, возможно, и объективнее, но он не может дать поистине глубокую оценку ситуации, поскольку не имеет ни малейшего понятия о ее эмоциональной стороне.

Тихий внутренний голос коротко заметил, что в эмоциях кроется источник всех человеческих проблем. Она решительно возразила, что в эмоциях кроется сущность человеческой природы. Тихий внутренний голос еще суше заявил, что не видит особых причин отделять одно от другого. Она не успела ему ответить — подъехала к дому матери.

Выбравшись из автобуса, она глянула на часы: так и есть — уже на двадцать минут опоздала. Подходя к переходу, она с раздражением увидела на светофоре красный свет. Она быстро глянула направо и налево. Транспорта — по случаю субботы, да еще и в отдаленном от центра районе матери — практически не было, разве что слева приближался на всей скорости какой-то Жигуленок — проскочить, наверняка, хотел, пока свет не поменялся.

Она ступила на бровку — ей так хотелось побыстрее увидеть детей, побыстрее очутиться с ними дома, побыстрее поговорить с мужем, побыстрее начать новую жизнь…

Тихий внутренний голос вдруг отчаянно завопил, что правила дорожного движения для того и писаны, чтобы люди не подвергали себя опасности, что водитель едет, как и положено, на зеленый свет, что он в своей машине куда более защищен, чем она на своих двоих, что более слабому бросаться наперерез более сильному — это верх идиотизма…

— Сколько можно уступать всем дорогу? — вдруг громко проговорила она. — Сколько можно жить по правилам? Сколько можно ходить только на зеленый свет? Сколько лет назад написано, что водители должны любить пешеходов? Я — на пешеходном переходе, он обязан пропустить меня!

Она ступила на проезжую часть и решительно пошла по «зебре»…

Глава 17. Моменты истины

Как я вовремя не сообразила, зачем Марина именно к Светке в издательство подалась, ума не приложу! Ведь Светка мне открытым текстом о махинациях рассказала, а мой ангел — о том, что Марина к новому предприятию готовится. Могла бы и сопоставить два очевидных факта. Правда, он всегда так обтекаемо выражается, что можно предположить все, что угодно.

Наверно, за те две недели смирения с перспективой прожить пару лет по образу и подобию моей матери голова решила за ненадобностью на покой уйти. Как ей, бедной, было мгновенно назад на рабочий режим выйти? Особенно, когда мой ангел подстроил мне лавинообразное возвращение к жизни. Правда, могла бы и насторожиться — он всегда старается меня из колеи выбить, чтобы перестала различать, куда мне нужно двигаться, а куда он меня подталкивает.

И главное — могла же и сама додуматься, что если Марина так долго и тщательно к новому делу готовится, то задумала она что-то большое и, пожалуй, небезопасное. Она, правда, и раньше о своих планах заранее не распространялась, и к мнению окружающих по их реализации начала в последнее время прислушиваться. Да и мой ангел уверил меня, что там целая команда работает — и Тоша задействован, и нас с минуты на минуту к делу подключат, и этот их главный каратель все под личным контролем держит. Правда, и в этом могла знакомые симптомы увидеть — он всегда норовит мою бдительность усыпить, чтобы я ему конкуренцию не создавала в генерировании перспективных идей.

И ведь если бы он дал мне хоть немного времени подумать после того, как Светка обрушила на меня тревожную новость, я бы, несомненно, тут же связала воедино все эти ниточки! Так нет — он сразу же принялся пинать меня, как мяч футбольный, то вправо, то влево, чтобы окончательно перестала в пространстве ориентироваться. Вот он всегда и сам начинает суетиться, и меня своей нервозностью заражает именно в те моменты, когда нужна собранность и хладнокровие.

С какой стати мы вдруг к Гале едем? Мало ли, с кем мы давно не виделись! Это я хочу вместо этого к родителям на дачу?! Я же только что — русским языком — сказала, что мне уже материалы для работы прислали! Ах, он мне разрешает ими в воскресенье заняться? Ну, если мне не положено самой решать, когда и что делать, то пусть и с родителями моими за меня объясняется!

Во избежание еще каких-нибудь неожиданностей я во время этого разговора рядом с ним постояла — держа наготове руки, чтобы — в случае чего — успеть у него трубку выхватить. Он принялся умильно мурлыкать, что моя фирма, и директор лично, никак не могут без меня обойтись. Что в мое отсутствие начала разваливаться блестяще до сих пор настроенная работа. Что особо ценный работник должен всегда находиться в пределах физической досягаемости, чтобы к нему в любой момент можно было курьера послать. Что сам он глубоко скорбит о невозможности почаще видеть дорогих тестя и тещу, но чрезвычайно гордится признанием профессиональной незаменимости своей жены.

Вот может же оценить меня по достоинству, когда хочет!

Правда, он всегда демонстрирует чудеса покладистости исключительно, когда я к отпору готова.

Ладно уж, поедем к Гале с Тошей. Честно говоря, мне и самой до смерти надоело постоянно слышать от нее: «Подожди минуточку!» по телефону. И на Даринку посмотреть хочется — за две недели она, наверно, очень изменилась…

Мой ангел, естественно, тут же учуял, что я пошла на уступки.

И началось. Ну, вот если собрались куда-то ехать — так нужно ехать! А не в постели валяться и завтрак в торжественный обед по случаю первой субботы на неделе превращать. Дальше еще лучше — он мне будет рассказывать, что мне надевать! Уступила на свою голову право от родителей отбиваться — теперь дышать по письменному разрешению буду. И насчет игрушек чего со мной спорить — кто из нас целый день в Интернете с их развивающими функциями разбирался? Лишь бы время впустую потратить. А стоило мне заикнуться, что можно заодно и на детскую одежду одним глазком глянуть — «Мы опаздываем!».

И даже раскипятиться, как следует, не дал — в парк привез. Вспомнил, небось, что я в толпе народа никогда возмущаться себе не позволю. И принялся там нас всех таскать за собой из одного конца парка в другой, как будто мы, как он, налегке вышагивали. И ладно бы еще только к старому дубу (я еще удивляюсь, как он наверх на радостях не полез!) — чего мы возле поливочного спринклера полчаса крутились? К устройству его, что ли, присматривался, чтобы перед отцом познаниями в ирригации блеснуть?

Одним словом, когда он усадил, наконец, нас с Галей на скамейку, я вздохнула с облегчением во всех смыслах этого слова. Пусть идут с Тошей, куда хотят, лишь бы нас в покое оставили!

Не успели они отойти на пару шагов, как я заметила, что долгожданный покой носит слегка тягостный характер. Галя как-то подавленно молчала, глядя им вслед.

— Галя, ты чего? — обеспокоенно спросила я. — Он и тебя, что ли, до смерти заговорил?

— Да нет, — отвела она глаза в сторону. — Это хорошо, что вы приехали — Тоша хоть немного отвлечется.

— А он, по-моему, не очень-то и рвется от Даринки отвлекаться, — усмехнулась я.

— От нее — да… — вздохнула Галя.

— Галя, что случилось? — почувствовала я в ее словах нечто недоговоренное.

— Татьяна, вот скажи мне, что я за человек? — тоскливо протянула она, и тут же поправилась: — Вернее, женщина.

— Замечательная, — не раздумывая, ответила я.

— Ну да, — снова вздохнула она — на сей раз с сарказмом. — Тогда почему, стоит мне кем-то заинтересоваться, как он от меня шарахаться начинает? Даже если мы раньше неплохо ладили?

У меня уши сами собой домиком встали — как у собаки, которая некий интригующий шорох услышала.

— А ты заинтересовалась? — осторожно спросила я.

— Да не то, чтобы заинтересовалась, — поморщилась она, — в обычном смысле слова… Скорее, наверно, привыкла. Уже и жизнь-то свою без него представить себе не могу. И так мне неловко — он же все свободное время на нас с Даринкой тратит, а за ним и присмотреть некому, сам ведь живет… Переезжал бы уже к нам… в смысле, к тебе, — улыбнулась она с извиняющимся видом, — я бы ему хоть кушать нормально готовила. Ну, и постирать там, погладить…

— Ну, так возьми и предложи, — пожала я плечами с самым непринужденным видом, который смогла изобразить.

— А он что подумает? — залилась краской Галя. — Что я ему все услуги предлагаю?

— Галь, ну, ты же его уже знаешь, — попыталась урезонить ее я. — Ему такое и в голову не придет.

— Ну, конечно! — хмыкнула она. — Он, что, вчера на свет родился? Все-то он чует — я уж заметила, что ему мое общество в тягость стало. Только Даринка угомонится вечером, сразу прощаться начинает. Я уж и поужинать его приглашала, и просто чаю попить — думала, поговорим заодно о взаимной помощи — тут же лицом каменеет и к двери пятится.

Я чуть не прыснула, представив себе Тошины ощущения в перспективе принятия пищи. Одна мысль помогла мне сдержаться — раз уж удалось мне застать Галю в столь нетипичном для нее настроении пооткровенничать, нужно выжать из него все возможное. А там подумаем, что с ее признаниями делать — времени у меня сейчас, хоть отбавляй. Вернее, не что — это-то понятно — а как.

— Галь, а ты уверена, — помолчав, решилась я на более прямой вопрос, — что если он все-таки к тебе переедет, у вас обоих никаких… дальнейших идей не возникнет?

— Не уверена, — коротко ответила она. — По крайней мере, со своей стороны. Что-то мне как-то тоскливо в последнее время — одной, когда он уходит. Он ведь — парень симпатичный, и добрый, и сильный — с ума сойти. И голос никогда не повысит, и в быту не требовательный, и работой никакой не гнушается…

Так, похоже, песне «Мне больше никто не нужен» пришел конец. Это же надо было столько времени голову самой себе морочить! И мне заодно. И я тоже хороша — чуть было не поверила, что Галя, которая просто родилась женой и матерью, одной только второй половиной этой роли удовольствуется! Если уж меня, абсолютно когда-то несемейного человека, мой ангел до такого неистовства довел, что я чуть ли не потребовала, чтобы он на мне женился, то куда уж Гале перед Тошиным ангельским обаянием устоять…

— Другое дело, — продолжала тем временем Галя, — что ему все эти… идеи неинтересны. Со мной. Ждет, наверно, свою настоящую половину. Хотя, конечно, правильно, — дернула она плечом, — в таких делах разбрасываться не годится. Лучше не спешить, но зато уже один раз — и на всю жизнь.

Ну, все. Тоша сам все усилия приложил, чтобы меня назад на работу вернуть? Сам. Сам сказал, что я вполне смогу на электронной связи с офисом постоянно находится? Сам. Сам согласился мне необходимые документы переслать — и пересылать в дальнейшем? Сам. Вот пусть сам на себя и пеняет. Не удалось мне до выхода в отпуск его за шиворот потрясти — теперь не отвертится. По крайней мере, хоть выясню, есть ли Гале на что надеяться. И если есть…

— Галь, только не нужно за него думать, — решительно заявила я. — Он ведь действительно — не совсем… от мира сего. Одно только я тебе точно скажу — обманывать тебя он не станет. Ему просто время нужно, чтобы сообразить, как высказаться.

— Да разве я кого куда-нибудь гоню? — У нее уже, по-моему, в привычку вошла — чуть что — вздыхать. — Может, мне лучше и не знать, что у него на уме. А то от добра добро искать…

По дороге домой я вскользь поинтересовалась у моего ангела, о чем он с Тошей секретничал. Выяснилось, что того вдруг начали мучить тяжкие подозрения в отношении чрезмерной активности Даринкиного наблюдателя. Так вот из-за чего он в последнее время таким дерганным сделался! Ну, конечно — представитель контролирующего органа пару раз на глаза попался, и он уже места себе не находит. А когда у него под самым носом человек ежедневно страдает, он и ухом не ведет.

Хотя, с другой стороны, душевные разговоры в присутствии свидетелей вести… Не говоря уже о… других способах проявления взаимной симпатии. Я вспомнила о своих чувствах в тот момент, когда мой ангел сообщил мне, что за ним больше не наблюдают. И поежилась.

Нетрудно себе представить, что все свои силы после этого я бросила на работу. Чтобы как можно скорее подготовить первую порцию перевода и получить законные основания для того, чтобы связаться с Тошей. А что делать, скажите на милость, если он опять без моего вдумчивого участия пробуксовывать начал? Ведь практика уже давно показала, что для того, чтобы разобраться в земных делах, ему, кроме меня, и рассчитывать-то не на кого! Старший ведь наставник и сам в них не особенно разбирается, да еще и авторитетом давит — вместо того чтобы мягко подсказывать, в каком направлении следует поразмыслить.

Если бы еще только этот старший наставник не начал — прямо с понедельника — мне трезвонить каждые полчаса с явно надуманными вопросами! Вот пусть он мне объяснит, как можно сосредоточиться в таких условиях! Обрадовался, что ли, что я уже не в офисе, где телефоном в рабочее время можно только в служебных целях пользоваться? Если он себе позволяет во время деловых встреч отвлекаться на личные звонки, это же не значит, что все должны тоже плюнуть на трудовую дисциплину.

Он еще и ухмыльнулся, когда вечером я ему перечислила все, что все-таки успела за день сделать. «Несмотря на отвлекающие обстоятельства» — в сердцах добавила я. В ответ он доверительно сообщил мне, что никогда не сомневался в моем умении самоорганизоваться и сконцентрироваться. Тьфу, не буду я с ним больше разговаривать!

И тут он небрежно упомянул, что есть новости от Марины. Я промолчала — пусть только попробует этим ограничиться, сам обещал ничего от меня не скрывать. Я даже честно сдержала данное себе обещание на протяжении всего его рассказа. По окончании которого у меня остался очень неприятный осадок.

Итак, все понятно — Марина идет на таран, Тоша ее боеприпасами снабдил, Стас курс проложил, а спину ей этот новый адвокат страхует. А теперь — минуточку! — где объем работ, отведенный мне? Ну, ладно — нам. Ладно — ему. Я сама подстроюсь — мне ведь, наверно, видней, где от меня больше пользы будет.

Судя по его ответу, Марина отвела ему роль зиц председателя Фунта. Чтобы сидел — сначала терпеливым исполнителем в ожидании разработанной и утвержденной стратегии, потом — свадебным генералом при обсуждении тактики, потом — второстепенным свидетелем на заседании этой их контрольной комиссии. То ли он этого не понял, то ли согласен хоть груздем называться, лишь бы его в кузов идущего на штурм боевого транспортного средства вместе со всеми не посадили.

Похоже, второе — упомянув о Светке (Ах, это, оказывается, нам доверили!), уставился на меня вопросительно. И он еще будет мне рассказывать о своем опыте в решении земных проблем? Банальнейшее дело — успокоить испуганного человека, а у него ни одного здравого предложения. Да какого здравого — хоть какого-то!

Опять все самой делать. Я же говорила, что если ему что-то поручить, то я без работы точно не останусь! Так и просидел сиднем все время, пока я вслух прикидывала, как разговор построить. Только головой кивал и риторические вопросы периодически вставлял, чтобы видимость диалога изобразить. Правда, похоже, старательно запоминал особо удачные фразы — даже повторить их просил. Ему, впрочем, и трех повторений не хватило — и возле телефона рядом со мной уселся, чтобы еще раз прослушать.

Вот и хорошо — жизнь (а, вернее, мы со Светкой) еще раз показала ему, что, сколько ни планируй, а все равно нужно быть готовым к неожиданным поворотам и уметь оборачивать их на пользу делу.

— Свет, привет! — начала я обтекаемо. — Тут был разговор с Мариной — похоже, все прояснилось.

— И что? — настороженно спросила она.

— Помнишь ее теорию, что зло не должно оставаться безнаказанным? — продолжила я. — Так вот — она в курсе ваших афер и хочет со своим невыполненным заказом в суд обратиться.

— Татьяна! — простонала Светка. — Но ты-то понимаешь, во что она лезет?

— Она, вроде, тоже, — уверила я ее. — Она с вашими обманутыми авторами встречалась — по крайней мере, с теми, которым ты положительную оценку дала — и они готовы вместе с ней коллективное заявление подписать.

— Но ведь деньги же ей не вернут! — воскликнула в отчаянии Светка.

— Марине? — искренне удивилась я. — Если она процесс выиграет? Адвокат у нее, по-моему, хороший… — Я вопросительно глянула на моего ангела — он как-то нервно кивнул.

— Не знаю, — неуверенно протянула Светка, — все равно мне это не нравится.

— Слушай, мы с тобой Марину сколько знаем? — Поскольку Светка понятия не имела о Марининых предыдущих подвигах, оставалось только апеллировать к опыту нашего личного общения. — У нее хоть раз что-то не выходило?

— Ну, нет, — заколебалась Светка, — но ведь все когда-то бывает в первый раз…

— Бывает, — охотно согласилась я, — но только если в омут, очертя голову, бросаться — а это не про Марину. Помнишь, как она этого своего клиента в Индии уму-разуму научила? Ни на шаг не отступив от закона. Вот и сейчас у нее вся информация по прошлым махинациям собрана — ей всю вашу базу данных перелопатили, так что она все ваши хитрости на каждом этапе прекрасно знает и намеревается их отслеживать и документально фиксировать.

Светка тяжело вздохнула.

— Я тебе даже больше скажу, — продолжила я, — мне кажется, что, если у нее все получится, это далеко не одному человеку пользу принесет.

— Например? — заинтересовалась Светка.

— Для начала она докажет, что ни одно мошенничество не остается безнаказанным, чтобы другим неповадно было, — начала перечислять я, привлекая Светкино внимание к более близким ей по духу положительным сторонам. — Затем она может добиться, чтобы и другие хорошие книги свет увидели — хотя бы те, о которых ты ей говорила. И, кроме того, если ваших аферистов уволят, у вас обстановка оздоровится. Может, тебе и увольняться не придется.

— Ты думаешь? — задумчиво произнесла Светка. — Честно говоря, неплохо бы — что-то мне пока ничего хорошего не попалось…

— Ну, вот видишь! — обрадовалась я тому, что мысли ее направились, наконец, в более конструктивную сторону. — Я считаю, что тебе и не нужно сейчас за первую попавшуюся работу хвататься — тебе ведь всегда издательское дело нравилось. А если у вас работа нормализуется, так зачем же бросать его?

— Ну, ладно, подождем, — с явным облегчением согласилась она. — Она заказ уже оформила?

— По-моему, еще нет, — неуверенно ответила я, сердито глянув на моего ангела. Вот об этом он мог мне сказать, когда сидел и головой кивал, как божок китайский?

— А печатный объем какой? — Светка уже окончательно перешла на деловой тон.

— Свет, ну, откуда я знаю? — возмутилась я.

— Ладно, я ей сама позвоню. — Ей уже, по-моему, тоже отдыхать надоело. — По объему срок исполнения заказа определяется и сколько времени на каждый этап будет отведено — я могу ее проконсультировать, не начали ли они затягивать уже прямо в договоре.

Э-э-э, нечего меня из этой цепочки исключать!

— Да? — скептически заметила я. — А ты не забыла, что происходит, когда у Марины кто-то под ногами путается?

— Что значит — путается? — мгновенно взвилась Светка. — Это же моя область, мне интересно или как?

— А мне интересно потом вас с Мариной разнимать? — отпарировала я. — Давай лучше так: ты ее пока не тереби, если ей что-то понадобится, она сама позвонит — не волнуйся. А ты меня держи в курсе, а то мне кажется, что ей — со всеми этими профессионалами — группа поддержки совсем не помешает.

— Само собой, — рассмеялась Светка.

Мой ангел к тому времени уже сбежал из гостиной. Вот он всегда так — ничего, кроме заданной цели, перед собой не видит. Основную информацию для лучшего запоминания прослушал, и хватит. Нет, чтобы поучиться, как можно в разговоре невзначай несколько сопутствующих вопросов затронуть, чтобы прощупать настроения собеседника — а там, глядишь, и основы будущей коалиции незаметно заложить…

Ужин, правда, как-то быстро сегодня приготовил — решил, наверно, продемонстрировать мне, что в этом деле мне у него учиться и учиться. А я и не спорила — в отличие от него, я всегда готова первой достоинства другого признать.

На следующий день он с довольным видом сообщил мне, что Марина уже подписала договор (Светка подтвердила), и на подготовку рукописи к печати ей назвали срок в пятнадцать рабочих дней. Светка сказала, что для книги такого объема, как у Марины, срок — вполне реальный. Ну, хоть на первом этапе не врут. А вот интересно — этому координатору широкого профиля пришло в голову такие простейшие факты проверить?

Проверит он, как же — уж больно понравилось координировать действия, а именно выслушивать что-то в одном месте и пересказывать в другом, вопросительно поглядывая — высказывайся, мол, а я опять послушаю. Вот скажите на милость, какой смысл сообщать мне о том, что работа над Марининой книгой идет точно по уже известному сценарию? И что дальше? Какие ответные действия предпринимаются или хотя бы планируются? Об этом ему, видно, не доложили. А самому поинтересоваться? Еще и мне постоянно напоминает, чтобы не приставала к Марине в такой ответственный момент.

А вот ко мне постоянно приставать со звонками телефонными — это пожалуйста! И еще совести хватает каждый вечер об успехах расспрашивать. Мне, конечно, было, чем похвастаться — уж чему работа в нашем офисе меня научила, так это умению сосредотачиваться в любых условиях. Не могу сказать, что я целыми днями над переводами сидела — все-таки основную их часть мы с Ларисой еще в первой половине дета закончили (вот осталось все же от нее что-то хорошее в памяти!) — но нужно было к приезду Франсуа подготовиться. И переписываться с ним много пришлось, и перезваниваться.

А тут мой ангел постоянно на телефоне висит! И если бы только это. В эти три недели я точно поняла, в кого наш малыш пойдет. Когда мне было нечем — абсолютно нечем! — заняться, ему даже в голову не приходило пообщаться со мной, хоть чем-то эту пустоту заполнить. Точь-в-точь, как его отцу. Зато теперь, когда у меня куча важных дел появилась, он вдруг разбуянился так, что пять минут на месте не усидишь.

И сколько я его ни уговаривала хоть на полчасика утихомириться — нет, извольте все отложить и только ему внимание уделять, раз ему общение потребовалось. Опять же — копия папы. Который, как нетрудно догадаться, тут же обвинил меня в неумении отличить проявления простой радости жизни от эгоистических капризов. И можно после этого надеяться на какое бы то ни было единство в последующем воспитании ребенка?

Вот у родителей моих хотя бы поучился! Мало мне, конечно, не показалось, когда мы наконец-то добрались до них на следующие выходные, но они не стали ни спорить в моем присутствии, ни перебивать друг друга, выражая свое недовольство моим возвращением на работу. Отец вообще на протяжении обеда молчал, всем своим видом показывая, что я в его глазах пала ниже уровня любой критики. И создавал матери надежный моральный тыл, опираясь на который она без обиняков высказала мне, какое будущее ждет чрезмерно увлеченную работой мать.

И хоть в этом вопросе я никогда не разделяла их точку зрения, их сплоченность не могла не вызвать у меня уважение. В очередной раз. Правда, в тот день речь матери оказалась на удивление короткой — наверно, им даже видеть меня неприятно было. Ну, и ладно, подумала я — будет каждый из нас, как и прежде, жить свою собственную жизнь. Чем, собственно говоря, я с удовольствием и занялась после возвращения с дачи.

А какая из меня мать выйдет, это мой ребенок скажет. Если только его собственный отец не испортит. Всякими критическими замечаниями не к месту.

Вот пусть он мне объяснит, какое его дело — бросила Светка новую работу искать или продолжает? Объяснил. Нужно, видите ли, приветствовать стремление человека к переменам в жизни. К каким, насколько я поняла, не важно. Чисто ангельский подход: не нравится что-то где-то — уходи, ищи место покомфортнее. Вместо того чтобы напрячься и исправить это что-то в этом где-то, чтобы там комфортно стало. Что, собственно, Марина и пытается сделать.

А ведь не случайно эта мысль именно ей — человеку — в голову пришла. У ангелов ведь — глобальный взгляд на жизнь, они на великую перспективу создания личности настроены, некогда им о мелких земных последствиях задумываться. Если уволится Светка и новую работу не найдет, ей же опять дома сидеть придется! Такую перемену тоже приветствовать? В смысле — к новому, то есть хорошо забытому старому? Так и ангелам стоит своим же собственным советам следовать — вот он, к примеру, может где-то через месяц уйти с работы и нашему малышу все свое время посвятить. А-а, конечно — эта мысль просто абсурдна! Мужчина. Хоть и ангел.

Вот и на Тоше, кстати, это его влияние стало сказываться. Хоть по телефону мы с ним частенько общались, вызвать его на откровенный разговор мне никак не удавалось. А на встречу — тем более. Занят он, понимаете ли, круглосуточно! Уже, небось, воображает себя матерым ангелом-хранителем, успешно обеспечившим вверенному человеку безопасное и комфортное существование. А то, что у этого человека кошки на душе скребут — так надо просто терпеливо подождать, пока устанут. Они ведь — капризные сумасброды, эти люди, на каждый их чих не наздравствуешься.

Я, конечно, и с себя определенную долю вины не снимаю — ведь знала же, что ни в коем случае нельзя Тошу один на один с отдельными коллегами оставлять. С особо самоуверенными, а в последнее время — так и вообще почившими на лаврах. И, похоже, решившими на досуге мемуарами заняться — в устной форме — Маринина рукопись, готовящаяся к изданию, наверно, покоя не дает. Уж он-то точно Тошу каждый день прессует примерами из своей обширной практики! Где уж тут замечать, что вокруг творится — обоим.

И в гости к ним напрашиваться — не решение. Если я попытаюсь с Тошей где-нибудь уединиться, чтобы тщательно промытые мозги его встряхнуть, Галя сразу догадается, зачем он мне понадобился. Не хватало мне еще окончательно смутить ее в и так уже неловкой ситуации. Я же — не ангел, чтобы пренебрежительно переступать через человеческие чувства на пути к своей цели.

И наставника этого к порядку призвать нет никакой возможности. Для начала мне просто нечем доказать, что он взялся из Тоши образцового ангела лепить в ущерб всем, с таким трудом привитым мной, человеческим качествам. А попроси я его прямо, чтобы он тому велел объясниться, наконец, с Галей начистоту — месяц насмехаться будет над «неистребимым женским стремлением превратить жизнь в мексиканский сериал». Не поможет даже напоминание о том, что снимают эти сериалы мужчины — предусмотрительно создавая повод за поводом поиздеваться над женской недалекостью.

Я уже почти решилась посетить офис — накопились, мол, вопросы, требующие одновременного обсуждения с Сан Санычем и Франсуа — как случилось событие, решительно отодвинувшее все мои страдания уязвленного человеческого самолюбия на очень далекий план.

Как-то вечером (как сейчас помню, понедельник это был, тридцать первое августа — я еще целый день с грустью думала, что вот и лето кончилось) мой ангел обронил — между делом и с кривой ухмылкой — что после длительного прикармливания Марина, по-видимому, открыла сезон охоты на издательских мошенников. Я вся обратилась вслух.

И напрасно. Оказалось, что больше ему добавить нечего. Он до нее, понимаете ли, не дозвонился. А до меня по десять раз в день дозваниваться получается? Это уже просто какое-то преступное пренебрежение интересами общего дела — к которому его привлекли, между прочим, после его собственных, столь настоятельных требований!

Я схватилась за телефон. Сейчас мы посмотрим, как это она трубку не берет — это Марина-то! Он зевнул и пробормотал что-то о необычной усталости. От чего, интересно — от того, что на педали ногами нажимал или на кнопки, Маринин номер набирая? Или Тоше на извилины, вбивая в них очередной афоризм бывалого хранителя? Ой, а что это она, в самом деле, не отвечает?

Я с удивлением посмотрела на экран телефона — тот ли номер высветился. Мой ангел рассматривал меня с большим интересом, склонив голову к плечу и без особого успеха пытаясь скрыть насмешку в глазах. Ах, так? Сейчас я ему покажу, что было бы желание что-то сделать, а уж способы найдутся!

Трубку домашнего Марининого телефона снял ее отец. И не успела я спросить, когда она должна вернуться, как на меня обрушился поток едва связанных между собой слов. По-моему, даже вообще не связанных — по крайней мере, у меня в голове они никак в единое целое не укладывались. Поэтому, услышав сигнал отбоя, я просто тупо повторила их моему ангелу — в надежде, что при пересказе они хоть в каком-то порядке сами выстроятся.

— Марина в больнице. Попала в аварию. Утром. С ней мать. Отец дома. У него перелом. Ждет новостей. Врачи пока молчат.

Мой ангел закрыл глаза и какое-то время сидел совершенно неподвижно и молча. Когда он их вновь открыл, мне стало не по себе. Такого бешенства я у него на лице не видела с того момента, когда ему пришлось меня на такси догонять после того, как я его к Марине приревновала. О Господи, Марина…

— Поехали, — отрывисто бросил он. — Ты узнала, где она?

Я молча кивнула.

— Хотя подожди… — Он глянул на часы. — Уже поздно — может, дома останешься? Я тебе сразу же позвоню.

— Нет! — завопила я, сорвавшись с места и кинувшись к выходу из кухни. Да кто же тут стул так по-дурацки поставил?

Он поймал меня в полете — мгновенно оказавшись рядом, подхватив меня в последний момент под руку и отшвырнув ногой в сторону злополучный стул. Затем он развернул меня лицом к себе, взял за плечи и чуть наклонился, пристально всматриваясь мне в глаза.

— Спокойно, — медленно и раздельно проговорил он. — Сейчас — спокойно. Сейчас мы едем в больницу, там все узнаем, и все будет хорошо. Это я тебе обещаю. — На последних словах сдержанность его дала трещины, через которые с отчетливым шипением прорвалось печально знакомое мне рычание.

Как только мы спустились на улицу, он вдруг остановился прямо на крыльце подъезда.

— Подожди здесь, — сказал он, все также откусывая слова, — я сейчас машину разверну.

Я чуть было не возмутилась — с каких это пор машину со мной внутри нельзя разворачивать? Не настолько я уж и поправилась, чтобы неподъемным грузом оказаться! Но возмущение благоразумно отказалось выходить наружу. Когда у него вот так ноздри начинают раздуваться, лучше красную боевую тряпку из кармана не вытаскивать. Для сохранности. А то нечем размахивать будет, когда он опять в свою благодушную невозмутимость погрузится.

Он уже решительно направлялся к машине, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, осталась я на месте или нет. Я решила и этот факт оставить без ответа — в конце концов, сейчас время важнее выяснения, с какой это стати он ни с того ни с сего опять раскомандовался. Вот пусть только с Мариной все обойдется, потом… Господи, честное слово, я и потом ни словечком не упрекну твоего посланника — только сделай так, чтобы у Марины все хорошо закончилось!

Вот и его сдержанность, похоже, оказалась простым фасадом — а внутри, как и у меня, все в тугой узел скручивалось. Машину он разворачивал такими рывками, что постоянно мимо подъезда промахивался — раза три туда-сюда катался, резко тормозя. Наконец, попал — и, перегнувшись через пассажирское сиденье, молча открыл мне дверцу машины.

Когда я умостилась рядом с ним, он, видно, уже понял, что — прежде чем отправляться в путь — нужно взять себя в руки.

— Сейчас, еще минуту, — бросил он мне, вновь закрыв глаза и вцепившись обеими руками в руль.

Я молчала, чтобы дать ему время успокоиться — а то в таком состоянии на дорогу выезжать… Вспомнив его переходы в невидимость на самой заре нашего общения, я принялась мысленно считать. Обычно он назад ко мне на двадцатом счете возвращался…

На сей раз он очнулся, когда я в уме уже за сотню перевалила.

— Нет, они меня таки доведут, — поворачивая ключ зажигания, тихо пробормотал он. С такой яростью, что я чуть было не предложила ему сделать еще одну попытку прийти в себя.

Но мы уже тронулись с места. До самой больницы я сидела тихо, как мышка — лишь бы он от дороги не отвлекался.

И потом — меня всегда больше устраивало, когда он кричит. Уж куда больше, чем это его недавнее самовлюбленное… самодовольство, которое уже заставило меня усомниться, что он вообще хоть что-то вокруг себя замечает. Но когда в нем кипело нечто такое… Кипело — и, разумеется, требовало выхода. Желательно в виде люка в крыше. Чтобы со всего размаха обрушиться оттуда на опрометчиво пожелавшего глянуть через этот люк на звезды.

Вот в такие моменты я однозначно понимала, что любопытство нужно держать в узде. Или соорудить сначала надежные строительные леса — чтобы было по чему, дернув за ручку, вовремя в сторону метнуться. И наблюдать за стихией с безопасного расстояния.

Когда мы подъехали к больнице, я робко заметила: — Светке нужно позвонить.

— Нечего ей, на ночь глядя, с дачи ехать, — решительно покачал головой он. — Завтра позвоним. Пусть хоть она до утра не волнуется.

В холле он сразу же направился к справочному окошку. Выяснив, что Марина находится на первом этаже, в реанимационном отделении, он молча кивнул и отвернулся, выискивая глазами выход из холла в коридор.

— Приемные часы уже давно закончились! — заверещала девушка в окошке. — А в реанимацию вообще нельзя!

Он медленно повернулся к ней и несколько мгновений внимательно ее рассматривал.

— Ну, не положено же! — сразу сбавила она тон. — Разве что в коридоре… У нее и так уже двое…

— Мы тоже. В коридоре. Побудем, — не повышая голоса, отчеканил он, и девушка, вздохнув, махнула рукой.

Палату, в которой находилась Марина, мы нашли не сразу — пришлось дважды за угол сворачивать. Спросить было не у кого — коридоры по ночному времени оказались пустынными, хотя за отдельными дверьми слышались признаки жизни. Я уже открыла было рот, чтобы предложить поискать за одной из них кого-нибудь из персонала, но потом передумала. Еще выгонят — уж лучше мы как-нибудь сами, тем более что ангел мой шел с таким видом, словно был готов лбом протаранить любое препятствие на своем пути. Даже если оно облаченным в белый халат окажется.

После второго поворота он вдруг замер, прищурившись и заиграв желваками. Я тут же взяла его под руку… очень крепко… в стране и так медицинских кадров не хватает… и только за тем заметила, что в коридоре перед нами, напротив одной из дверей, стоит, привалившись к стене и сложив руки на груди, какой-то… Нет, не человек — это был Стас.

— А-а, вот ты где, — процедил мой ангел сквозь зубы, подходя к нему.

— А где же мне быть? — мрачно отозвался тот.

Мой ангел смерил его тяжелым взглядом и, не сказав больше не слова, открыл находящуюся напротив дверь. Я тихонько протиснулась вслед за ним. Стас, к моему удивлению, последовал за нами — словно укрываясь за спиной моего ангела.

Марина была в палате одна. В смысле, из больных — там еще две кровати было, но они пустовали. И хорошо, что пустовали — иначе я бы ее сразу и не узнала. Не то, чтобы ее лицо было как-то изуродовано — по крайней мере, на его левой, обращенной ко мне стороне даже синяка не было — но такого спокойного, отрешенного выражения на нем я еще никогда не видела.

Обычно при упоминании имени Марины у меня перед глазами вставали прищуренные, сосредоточенные глаза, чуть изогнутые в насмешливой полуулыбке губы и ощущение волной бьющей во все стороны энергии. Сейчас же в этой комнате было как-то слишком спокойно. И тихо — только какие-то приборы возле ее кровати попискивали.

И только потом я заметила, что там находится еще одна женщина — мать Марины. Она сидела на стуле, в углу, сложив руки на коленях — настолько неподвижно, что на ней даже взгляд не задерживался, как на предмете интерьера.

— Вера Леонидовна! — бросилась я к ней. — Господи, как она?

— Ох, не знаю, Танечка, — тихо ответила она. — Врачи говорят, что состояние серьезное — много внутренних повреждений. Но надежда есть. Надежда есть, — повторила она, как заклинание.

— Как это случилось? — подал голос мой ангел.

— На «Скорой» сказали, что у нее тормоза отказали, — монотонно, словно не в первый раз, заговорила Вера Леонидовна. — Я уж не знаю, как — она с машиной всегда внимательная была. Утром на работу выехала и… Ее на встречную полосу вынесло — хорошо хоть машин много было, не быстро они ехали. И ударило ее в пассажирскую дверь, а потом еще сзади… — По щекам у нее тихо поползли слезы.

— Вера Леонидовна, что мы можем сделать? — Я еле протолкнула эти слова через комок в горле.

— Не знаю, Танечка, — вздохнула она, утирая глаза. — Врачи говорят, что делают все, что могут. Нужно ждать. Организм, говорят, молодой, сильный, должен справиться.

Дверь в палату вдруг распахнулась, и в ней показалась пожилая женщина в белом халате.

— Это что здесь за собрание? — с порога зашипела она. — А ну, марш отсюда! Это вам реанимация или что? Одну пустили, так за ней целая делегация уже набилась!

Мой ангел резко повернулся к ней, но я успела схватить его за руку.

— Идем, в коридоре побудем, — тихо сказала ему я. — Раз нельзя — значит, нельзя. Все равно от нас здесь толку никакого.

— А двоим можно? — отрывисто спросил мой ангел медсестру. — Нельзя же пожилого человека, — он мотнул головой в сторону Марининой матери, — одного в таком состоянии оставлять.

— Только в сторонке! — ворчливо согласилась медсестра. — И разговаривать шепотом. Ей сейчас любое беспокойство противопоказано. Полный покой.

Мой ангел перевел на меня тяжелый взгляд.

— Мы пойдем пока, — покосился он на не проронившего ни единого слова Стаса, — … с врачами поговорим.

Я кивнула, усаживаясь рядом с Верой Леонидовной. Пока ангелы где-то с кем-то консультировались, она рассказывала мне о детстве Марины, о ее школьных годах, об отношениях в их семье. У меня даже сложилось впечатление, что она не ко мне обращалась, а к какой-то высшей силе — убеждая ее, что такого замечательного человека, как ее дочь, просто нельзя в самом расцвете жизни лишать.

И я от всей души надеялась, что эта высшая сила слушала ее с таким же вниманием, как и я. Не хочу сказать, что Марина вдруг открылась мне с какой-то неведомой до сих пор стороны (она и ребенком постоянно за справедливость боролась, и среди близких несомненным лидером была), но я вдруг поймала себя на мысли о том, что до сих пор практически ничего из прошлого своей лучшей подруги не знала. Я, правда, и сама никогда о себе говорить не любила, но ведь в нашей компании я всегда ушами была, перед которыми другие душу облегчали — что же не потрудилась Марину на откровенный разговор вызвать?

Наконец, дверь в палату опять приоткрылась, и в нее просунулась голова моего ангела, кивком вызвавшего меня в коридор.

— Мы тут побеседовали, — заговорил он с каким-то лихорадочным возбуждением. — Марине кое-какие лекарства нужны. Мы со Стасом сейчас за ними сгоняем, но только я тебя сначала домой отвезу.

Я отчаянно замотала головой, все еще не решаясь противоречить ему вслух. Кто его знает — весь ли шквал на Стаса обрушился… Вот что-то его и не видно нигде…

— Татьяна, — тяжело вздохнув, крайне убедительно произнес он, — пожалуйста. Тебе сейчас перенапрягаться нельзя. И я не смогу сделать все, что нужно для Марины, если каждую минуту за тебя трястись буду.

— А Вера Леонидовна? — пискнула я.

— Ее мы тоже домой отвезем, — заявил он безапелляционным тоном. — От того, что она здесь просто так сидеть будет, толку никакого. Поедет домой, поспит, мужа успокоит — а утром я вас сюда назад привезу. Только тебе с ней поговорить придется — нас-то она совсем не знает.

Уговорить Веру Леонидовну мне удалось не сразу. Пришлось сто раз повторить ей, что сейчас она ничем Марине помочь не может, что силы ей понадобятся и завтра, и еще не один день, что мой ангел к завтрашнему утру раздобудет некое чудодейственное лекарство…

— Толечка, Вы его только найдите, — всхлипывала она, выходя из больницы, — не важно, сколько стоит, мы Вам потом деньги отдадим…

— Вера Леонидовна! — рявкнул он так, что она тут же осеклась. А я обрадовалась, что некое… седьмое чувство (шестое всех потусторонних сил касается, а тут уже отдельное выработалось, для особо яркого, да еще и постоянно на мне упражняющегося представителя) подсказало мне, что пока любого рода замечания лучше держать при себе.

Возле машины нас уже ждал Стас — с виду живой и здоровый, и все такой же молчаливый. Правда, мне показалось, что сейчас уже в его молчании появилось некое нетерпение, словно он тоже, как и мой ангел, минуты отсчитывал до того момента, как всех людей удастся по домам распихать, как парадные приборы по коробкам после приема. Мой ангел бросил на него вопросительный взгляд — тот едва заметно кивнул. Понятно, сверили часы.

Когда мы добрались, наконец, домой, мой ангел глянул на Стаса в зеркало заднего обзора и коротко обронил: — Вместе поднимемся.

Тот закатил глаза, покачал головой, но послушно выбрался из машины. Я не понимаю — у них там хоть какое-то понятие о субординации имеется? Рядовые сотрудники практически пинают ногами руководителей отделов, пусть и не своих, а те чуть ли не козыряют в ответ! В лифте я косилась на моего ангела с еще большей опаской.

Доставив меня под локоток в квартиру (можно подумать, мне когда-нибудь удавалось далеко от него удрать!), он облегченно вздохнул.

— Я тебя очень прошу, — сменил он повелительный тон на проникновенный, — ложись спать. Сколько мы это лекарство будем искать, я понятия не имею, так что нечего тебе тоже без отдыха оставаться.

Он, что, издевается?! Как я сейчас засну? Марина — неизвестно, в каком состоянии, Светка завтра голову оторвет за то, что я ей сразу не сообщила, а тут еще и его Бог знает, куда уносит!

— Хорошо, — смиренно произнесла я.

Стас издал какой-то непонятный звук.

Мой ангел подозрительно прищурился.

— Татьяна, я точно могу на тебя надеяться? — вкрадчиво спросил он. — Ты себя не накрутишь до того, чтобы мне и тебя потом пришлось спасать?

— Татьяна, я прослежу за тем, чтобы он как можно скорее вернулся, — подал вдруг голос Стас, и мой ангел метнул в него убийственным взглядом.

— Я не буду тебя ждать, — совершенно искренне пообещала я. — До утра. А там — как получится…

Естественно, я не буду его ждать — еще чего! Я буду просто так ходить по квартире и делать то, что у меня лучше всего получается — думать. Чем я и занялась, как только за ними захлопнулась дверь.

И, как и следовало ожидать, первой мне в голову пришла самая неприятная мысль.

Похоже, придется извиниться.

Я раз за разом прокручивала в голове недавние события и никак не могла понять, что это на меня нашло. С чего это я на него взъелась? Откуда опять взялось это желание все вокруг с изнанки рассматривать? Почему вдруг в каждом его слове, жесте, взгляде подвох начал чудиться? Потому что они с моими не совпали? Раз он не со мной — значит, против меня?

Это что же получается — мне в жизни вместо близкого человека зеркало моих настроений нужно?

Причем говорящее, как в сказке — «Свет мой зеркальце, скажи…»?

И ведь он — действительно ангел-хранитель, и сколько ни ерничай по этому поводу, факт этот остается фактом. И в задачу его входит не поддакивать каждому возникшему у меня соображению, а предостерегать от ошибок и избавлять от неприятностей. Что, собственно говоря, он всегда и делал — взять хоть давние недоразумения с Франсуа и моими родителями. Я поежилась, вспомнив, как всего пару дней назад вынудила его выгораживать меня перед матерью.

И о том, что он — мужчина, забывать нельзя… только не так, как я это в последнее время делала. Интересно, как бы мне самой понравилось, если бы он начал вместе со мной по каждому пустяку пыхтеть, суетиться и руками размахивать? Мужчина в дело вступает, когда что-то серьезное происходит — вот как сейчас с Мариной — и не стонет и не ахает, а меры принимает. Так чего же беситься, если ему и спокойные периоды в жизни выпадают? Может, ему тоже силы накопить нужно, чтобы при возникновении следующей опасности во всеоружии оказаться? Может, не случайно на женщину в периоды затишья приступ активности нападает — чтобы в острый момент отступила она на задний план, сохраняя баланс сил?

Почему же я все время на амбразуру кидаюсь, даже если вижу, что она мне вовсе не по размеру? Сама ведь Марине втолковывала, что наши ангелы не стреножить, а обезопасить ее хотят. Почему мне так важно, чтобы хорошие дела исключительно из моих идей рождались? Сама ведь на мать обижалась, что ее ничье, кроме своего, мнение не интересует. Почему меня так задевает, когда он исключительно своими усилиями чего-то стоящего добивается? Сама ведь всю жизнь возмущалась, что мне шагу не дают самостоятельно ступить.

А если еще учесть, что все эти его усилия на помощь мне и моим близким направлены… Он хоть раз лично для себя чего-то попросил? Он хоть раз от меня отмахнулся — надоела, мол, со своим излиянием чувств, у самого на работе неприятности? Даже когда меня замыкало в гордом молчании непонятого гения, он не пожимал плечами: «Хочешь дуться — дуйся», а тихо и незаметно устраивал так, чтобы из моей жизни исчез сам источник обиды и раздражения. Взять хоть последний пример с работой… А я хоть «Спасибо» ему сказала? По-моему, сказала. Но, по-моему, как-то не так… Господи, хоть бы он скорее приехал!

Я вдруг вспомнила, когда меня в последний раз одолевали такие отчаянные мысли. В тот первый раз, когда его отозвали, я тоже не знала, когда он вернется. И вернется ли вообще. Я замерла на полдороги из кухни в спальню — это был самый длинный маршрут по нашей квартире. А если он за этим лекарством к своим кинулся? А если его задержат для выяснения обстоятельств Марининого несчастного случая? А если они ему эту аварию в вину вменят — его же, по-моему, в прошлый раз заставили подписать что-то насчет ответственности за Марину?

Да что же я такая бестолковая — могла бы и раньше сообразить и Стаса в доме заложником оставить!

Мой малыш, похоже, тоже проникся всей отчаянностью положения — два раза ножкой в возмущении топнул. Мне совсем стыдно стало — вот еще и ребенка перепугала. Вместо того чтобы внушить ему незыблемую веру в непобедимость отца. Так, спокойно, малыш — начинаем рассуждать логически.

Папа поехал за лекарствами для тети Марины. Какие лекарства могут быть у него в небесных высях? Правильно, никаких — кроме эфемерных, вроде их пищи. Следующий вопрос — станут ли в нашей больнице применять препарат, не одобренный Министерством здравоохранения? Ни за что — даже если им официально заверенный высшими силами документ о его действенности предоставить. На что, кстати, эти силы никогда не пойдут — из-за пресловутого режима секретности.

Отсюда вывод — папе даже в голову не могло прийти так рисковать своей земной жизнью и семьей. Он отправился объезжать все аптеки города. А их много. И какие из них дежурят, никому не известно. Да и в некоторых из тех ему наверняка скажут, что товар на складе, который на ночь закрыт. Он, скорее всего, и этого главного небесного буку с собой взял, чтобы ему — в порядке исключения — этот самый склад открыли…

Мой ангел вернулся где-то около семи утра — я к тому времени уже размышляла, не оказалось ли искомое лекарство одним из тех чудодейственных препаратов, которое только-только начали ввозить из-за границы, на которой оно в таможне и застряло. И прикидывала, сколько времени может потребоваться, чтобы добраться до всех известных мне пограничных городов. Хоть бы этот препарат с запада ввозили — в ту сторону дороги лучше.

Он зашел на кухню и тяжело привалился плечом к холодильнику, стоящему у самой двери.

— Не спала, — мрачно произнес он даже без намека на вопрос в голосе.

— Спала, — не моргнув глазом, соврала я — и тут же, мысленно охнув, сонно захлопала глазами. — Я просто пораньше встала — вот Светке уже вполне можно звонить. Ну, что?

У него на лице мелькнула тень довольной улыбки, с трудом пробившейся через маску усталости.

— Теперь точно выкарабкается, — уверенно бросил он, присаживаясь к столу. — Все нашли и доставили — не исключено, что уже сегодня каких-то изменений к лучшему можно ожидать.

— Есть хочешь? — спросила я и, не дожидаясь ответа, пошла к холодильнику.

В то время как он завтракал, я сварила ему, опять-таки не спрашивая, кофе и принялась дожидаться, пока еда окажет на него обычное умиротворяющее воздействие. У меня самой аппетит еще не проснулся — месяц свободного режима сказался — но чай пришелся весьма кстати. Было, чем руки занять, чтобы он по ним о моем нетерпении не догадался.

Наконец, он поставил свою чашку на стол, с шумом выдохнул воздух и откинулся на спинку стула.

— Слушай, у меня к тебе разговор есть, — решила я, что более благоприятного момента ждать не следует.

— Татьяна, — устало потер он рукой глаза, — я тебе клянусь, что с Мариной все будет хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Поэтому мы к ней сегодня поедем, но после работы. И сидеть тебе у нее целыми днями незачем. Кстати, позвони ее матери и скажи, что все необходимое уже сделано, но сегодня-завтра излишне беспокоить ее не нужно.

— Хорошо, — с готовностью согласилась я, — но я о другом. Я хотела тебе «Спасибо» сказать и… извиниться.

Он вдруг выпрямился и принялся оглядываться по сторонам — с совершенно диким выражением лица.

— Что здесь случилось? — Вот как ему удается кричать шепотом?

— Да ничего здесь не случилось! — Я старательно цеплялась за благородное намерение признать вслух его достоинства и мои недостатки. — Мне просто в последнее время начало казаться, что тебе все равно, что вокруг происходит. Что ты решил, что пусть все делают, что хотят, лишь бы тебя не трогали. Что тебе надоело все эти клубки человеческих противоречий постоянно распутывать. И я была совершенно неправа, когда так думала — потому что сегодня… нет, вчера я увидела, что тебе совсем не все равно… Что когда что-то случается, ты не станешь говорить: «Я вас предупреждал!», а возьмешь и все исправишь… Что ты просто перестал по пустякам суетиться…

— Татьяна, перестань, пожалуйста, меня добивать, — тихо сказал он, пристально рассматривая свой край стола.

— Почему добивать? — оторопела я.

— Потому что ты была абсолютно права! — Он вскинул на меня такой тяжелый взгляд, что я тут же решила, что если он с таким видом о моей правоте говорит, то лучше мне с ним согласиться. — Мне никогда не было все равно, но я действительно успокоился. Расслабился. На коллег понадеялся. А ведь знал, что для Марины опасность — как наркотик. Знал, что рядом с ней те из наших находятся, которые в земных делах довольно слабенько разбираются. Знал, что Стас по природе своей скорее на наступательные действия нацелен…

— О чем ты говоришь? — окончательно растерялась я.

— О том, что я почти уверен, что эта авария не случайно произошла, — медленно и раздельно проговорил он. — Они всесторонне подготовили ее к легальным действиям и намеревались вступить в игру, только если таковые не принесут результата. В суде. И, похоже, им и в голову не пришло, что эти аферисты могут просто не допустить это дело до суда — любыми средствами. У нас ведь больше с моральными преступлениями дело имеют. Но вот почему я, столько времени проведший на земле, об этом не подумал? — Рука его, лежащая на столе, импульсивно сжалась в кулак.

— Не случайно? — Моя способность к восприятию услышанного на этих словах и исчерпалась. — Ей эту аварию подстроили? Ее пытались убить? Да куда же этот твой Стас смотрел?

— Стас — каратель, — коротко и сухо ответил мой ангел, — его дело — находить преступников, доказывать их вину и подвергать их наказанию. Другое дело, куда я — хранитель! — смотрел?

— Но ты же — мой хранитель! — мгновенно возмутилась я, категорически отказываясь выслушивать ничем не обоснованную критику моего ангела — даже из его собственных уст. — Каким образом ты можешь одновременно защищать и меня, и всех вокруг — особенно, когда тебя не то, что не просят об этом, а еще и отгоняют изо всех сил?

— Ну, если я буду ждать, пока вы меня попросите… — невольно усмехнулся он. — Но если серьезно… Татьяна, ты только чего не подумай… и Марине, ради Бога, не проболтайся, но, похоже, придется мне таки ее оберегать. До конца жизни. Этой — последней.

— Чтобы ее потом не…? — Мне не хотелось даже думать — особенно сейчас — о вероятной судьбе Марины после окончательной смерти. Людей, подошедших к ней без направляющего воздействия ангела-хранителя, просто распыляли. В чрезвычайно питательную энергетическую субстанцию.

— И это тоже, — кивнул мой ангел, поморщившись. — Хотя это — не главное, каратели ее, по-моему, с руками оторвут. Но однажды ее жизнь уже прервалась — по вине хранителя — и ей приходится проходить ее заново. И если она еще раз погибнет, то не исключено, что в следующей последней жизни она вообще всех нас возненавидит, не только хранителей. Кому от этого будет легче?

У меня какой-то комок в горле образовался. По-моему, это как раз он решил окончательно меня добить. Благородством и дальновидностью. Похоже, подошло время для еще одного разговора с Мариной — как только она выздоровеет. Пора раз и навсегда покончить с ее презрительным пренебрежением к ангелам-хранителям. Чтобы она прекратила дурака валять и согласилась, наконец, на то, чтобы ей прислали ее собственного защитника.

И тогда мой ангел будет только меня хранить, как ему и положено.

— Ну, об этом еще нечего говорить, — примирительно махнула рукой я. — А что теперь-то? Я сейчас всем позвоню? Тоше, наверно, тоже нужно сообщить?

— С ним я сам свяжусь, — решительно заявил он. — Возможно, он нам понадобится.

— Зачем? — тут же насторожилась я.

— Ну, ты же не думаешь, что, если ей эту аварию устроили, мы это просто так оставим? — удивился он. — Тут уже мысли появляются, а неспроста ли и другие авторы никаких мер не предпринимали… Стас сейчас как раз этим и занимается. Если к Марининой машине кто-нибудь руку приложил, он эту руку найдет.

— Как? — Теперь, когда он разговорился, я решила не сдерживать больше свое любопытство.

— Это — его дело, — сурово ответил он. — И поверь мне, мало этой руке не покажется. И голове, которая ее направила. А Тоша, как мне кажется, сможет разыскать между ними связь… — Он глянул на меня, прищурившись, и добавил: — Так что я на работу поехал, а ты спать ложись. И не надо мне рассказывать, что ты уже выспалась, — прихлопнул он рукой по столу, хотя я и рта не успела раскрыть. — Я думаю, что сегодня пораньше освобожусь — сразу тебя заберу, и поедем к Марине.

Теперь, когда напряжение немного спало, я действительно вдруг почувствовала себя совершенно разбитой, но сразу после его ухода лечь спать мне, разумеется, не удалось. Вера Леонидовна сначала расплакалась и долго не могла подобрать слова благодарности моему ангелу, но потом даже слушать меня не захотела в отношении того, что в постоянном дежурстве возле Марины нет больше надобности.

Со Светкой тоже парой фраз дело не обошлось. Сначала у нее в сознании слова «Марина» и «авария» никак не связывались, потом мне пришлось долго объясняться, почему мы не сообщили ей сразу, и, под конец, она заставила меня раз десять повторить, что на данный момент явная опасность миновала.

Мысленно поблагодарив моего ангела за то, что подобный разговор с Тошей он взял на себя, я кое-как доковыляла до спальни и рухнула на кровать. Только и успела, прежде чем провалиться в сон, малышу повторить, что у него совершенно невероятный отец…. для которого не существует никаких преград…. что ему нужно брать с него пример…. в тех случаях, когда он оказывается на высоте…. каковые случаи я научу его различать…. поскольку их не всегда сразу разглядишь…

Проснулась я около четырех и тут же почувствовала, что в доме я не одна. Признаки жизни доносились, естественно, из кухни. Выбравшись туда, я увидела, что мой ангел нырнул по пояс в холодильник.

— Ты, что, сразу меня разбудить не мог? — хрипло, со сна, поинтересовалась я.

За дверцей холодильника послышался грохот, и через мгновенье этот вечный голодающий выбрался наружу, досадливо потирая рукой затылок.

— Да я только что пришел! — возмущенно завопил он. — Вот только чай успел на плиту поставить!

Так, не рычит, а орет — значит, все в порядке. Правда, судя по накалу возмущения в голосе, дома он уже давно, и, наверно, не вынимал еду из холодильника, а назад уже ставил. Ну, и ладно — на голодный желудок с ним в больницу ехать…

У Марины мы застали и Веру Леонидовну, и Светку. У Веры Леонидовны при нашем появлении глаза снова тут же оказались на мокром месте, и она вцепилась в моего ангела, лепеча что-то о том, что отныне вся ее семья перед ним в неоплатном долгу. Чтобы не нарываться на еще один выговор медсестры, он увел ее в коридор, оставив нас со Светкой наедине с Мариной.

— Слушай, это действительно Анатолий эту швейцарскую панацею где-то раздобыл? — спросила меня она, проводив их задумчивым взглядом.

— Угу, — гордо кивнула я. — Всю ночь со Стасом где-то ездили.

— С каким Стасом? — встрепенулась Светка.

— Да так… знакомый Анатолия, уклончиво ответила я, в то время как Марина небрежно заметила: — Наш общий знакомый.

Светка подозрительно нахмурилась, переводя взгляд с меня на Марину.

— Да неважно, кто его раздобыл, — постаралась я увести разговор от дальнейших скользких расспросов, — главное — чтобы подействовало. Ты вообще как себя чувствуешь?

Выглядела Марина определенно лучше. Шевелиться ей еще явно было трудно, но та вчерашняя страшная, мертвенная бледность уже сменилась почти нормальным цветом лица. Говорила она еще медленно, но в голосе ее уже время от времени прорывались знакомые насмешливые нотки. И главное — у нее ожили глаза: появилось в них то выражение, которое обычно предшествует заявлению врачей о том, что дело, похоже, идет на поправку.

— Да как-то странно, — поморщилась Марина, попытавшись пожать плечами. — Как-то слишком отчетливо все части тела ощущаются. Причем так, словно они в аварийном режиме работают, устраняя причину неполадки.

— Ну, так и должно быть! — просветила Светка и меня заодно. — Ведь, насколько я поняла, действие этого лекарства направлено на мобилизацию внутренних ресурсов организма — чтобы он своими силами восстановился.

Мы еще некоторое время поговорили о том, как важно не глушить человеческий организм лошадиными дозами химических препаратов, полностью лишая его способности сопротивляться недугу, а просто поддерживать его жизнедеятельность, позволяя матушке-природе самой решить, как перераспределить в кризисный момент довольно приличный запас сил, выделенных этому организму при его создании.

— А что врачи о твоих перспективах говорят? — спросила я.

— Если хуже не станет, — ответила Марина, — то завтра в обычную палату переведут. А дальше, говорят, наблюдать будут, — поморщилась она. — Я у них сейчас — что-то вроде неизвестного науке феномена. Никак не могут поверить, что мой организм самостоятельно, без костылей, на путь выздоровления вырулил. Хотят поизучать, как ему это удается. — Под конец своей тирады она уже откровенно фыркнула.

— И очень хорошо! — вскинулась Светка. — Не вздумай с ними спорить — им виднее. А то, как бы не получилось, что у тебя в этом аварийном режиме все ресурсы израсходуются. Тебе один комплект органов на всю жизнь выдан — пожалей ты их, дай постепенно восстановиться.

Я горячо поддержала Светку — очень уж не хотелось потом еще раз Марину спасать. Пусть лучше ее в больнице подержат, пока не выяснится, с чего это у нее машина забарахлила. А еще лучше — пока тем, кто к этому причастен, мало не покажется. Почему-то, когда мой ангел сказал, что с ними сейчас Стас разбирается, я сразу поверила, что им встреча с ним надолго запомнится.

— Да так это все некстати! — раздраженно вздохнула Марина. — Столько дел застопорилось!

— Подождут твои дела — никуда не денутся, — перешла было Светка на поучительный тон, но тут в дверь палаты просунулась голова моего ангела.

— Слушайте, тут Тоша пришел — у него времени мало, пустите поговорить?

С Тошей мы со Светкой столкнулись прямо в двери палаты — он едва пропустил нас, коротко кивнув и решительно шагнув внутрь. Первое, что мне бросилось в глаза — это чрезвычайно мрачное выражение его лица. Слишком мрачное — даже учитывая обстоятельства, в которых мы встретились. Да и потом — не мог мой ангел не объяснить ему, что состояние Марины уже улучшается. Похоже, у него у самого есть причины горбиться и на весь мир исподлобья поглядывать. Я в очередной раз поклялась себе немедленно спровоцировать его на откровенный разговор.

В коридоре, однако, больше никого не было.

— А Вера Леонидовна где? — окликнула я моего ангела, уже входящего вслед за Тошей к Марине.

— Домой поехала — отдыхать, — отрывисто бросил он мне через плечо.

Я усмехнулась — судя по всему, мой ангел потребовал, чтобы неоплатный долг она оплачивала послушанием.

Светка все еще никак не могла сойти с назидательной волны, которой мой ангел только что помешал выплеснуться на Марину.

— Нет, ты знаешь, — пыхтела она, — это просто должно было случиться! Я как чувствовала. Вот сколько я ей говорила — с ней же страшно в машину садиться, гоняет, как сумасшедшая! Мне и Сергей постоянно рассказывает, что сейчас на дорогах столько придурков развелось, которых лучше пропустить, если они на тот свет торопятся…

— Свет, да что ты, в самом деле? Ты же ее не хуже меня знаешь. Она все с умом делает, даже гоняет, — попыталась шуткой успокоить ее я.

— Ага, с умом! — саркастически фыркнула Светка. — Она же физически не может никому дорогу уступить. Ей же везде нужно первой, а осторожность пусть горит синим пламенем! И сейчас — ты же сама видела! — хоть бы задумалась, чем все могло кончиться! Нет, у нее уже дела на уме — опять уже куда-то бежать нужно! Ну, пусть только немножко отойдет — я ей все скажу!

Я представила себе, как Светка перехватывает у моего ангела, уже забытую им (Слава Богу!) эстафету распекания Марины по любому поводу. После чего Марина опять срывается с проторенной общими усилиями стези добрососедских и взаимно уважительных отношений. После чего ее опять заносит в чреватый особыми опасностями участок джунглей добра и зла. После чего мой ангел опять вспоминает о своей истинной природе в самом широком смысле и начинает беречь и хранить не только меня.

— Свет, ты, прежде чем кому-то что-то говорить, — в сердцах бросила ей я, — подожди, пока выяснится причина этой аварии.

— Не поняла, — медленно проговорила Светка.

— Насколько мне известно, — уклончиво объяснила я, — там сейчас разбираются, и есть мнение, что эту аварию ей организовали.

— Кто? — выдохнула Светка, и я почувствовала, что нужно и дальше уклоняться в сторону предположений общего плана.

— Ну, этого еще никто не знает, — развела руками я. — Говорю же тебе — пока разбираются. Но ее отчитывать сейчас совершенно ни к чему — по крайней мере, пока она совсем не поправится.

— Подожди-ка… — Глаза у Светки вдруг округлились. — Это же кому она так дорогу перешла? Это на что же она такое замахнулась, что ее…? — Она вдруг в ужасе закрыла обеими ладонями рот.

— Свет, ты чего? — занервничала я. Нужно было как-то активнее уклоняться!

— Татьяна, — опустив руки, Светка уставилась на меня полными раскаяния глазами, — так это же я во всем виновата!

— Свет, что ты несешь? — поморщилась я. Еще моему ангелу что-то подобное заявит, он — Стасу, а тот только и ждет чистосердечного признания, чтобы… мало не показалось.

— Я же сама, лично все этапы работы над ее книгой проверяла! — затараторила Светка, выкручивая себе пальцы. — Я же у каждого, кто ими занимался, справки наводила. У меня же еще спрашивали, откуда такой интерес взялся, а я возьми и ляпни: «Это — книга моей подруги, а она не терпит, когда ее вокруг пальца обвести пытаются»! Получается, что я сама их предупредила, что Марина им спуску не даст!

Нет, мне совершенно не хочется, чтобы Светка на очной ставке со своими начальниками перед Стасом предстала. Моему ангелу я об этом, конечно, сообщу — но без чьего бы то ни было самобичевания. Разговор, мол, о работе зашел, Светка судьбой Марининого произведения поинтересовалась — да и упомянула между делом, что и сама, со своей стороны за его продвижением присматривает.

— Свет, поверь мне, — как можно убедительнее произнесла я, — если это — их рук дело, наказание они понесут по полной программе. Этот Стас… наш общий знакомый… я обо всех подробностях не решаюсь даже спрашивать, но… У него такие связи — мне даже думать о них страшно! В очень серьезных… организациях.

— Не буду я ждать, пока их посадят! — решительно замотала головой Светка. — Завтра же увольняюсь! И своим всем расскажу…

— Светка, ты, что, спугнуть их хочешь? — взвизгнула я. Мне тоже на очную ставку не хочется.

— Ладно, не буду! — уверенно отмела свою же идею Светка. — Но я увольняюсь! Вот — я знала, что не нужно ничего взвешивать и сравнивать, решение само придет.

— Какое решение? — нервно сглотнула я.

— Мне предложили к Олежке в садик устроиться, — объяснила она, — воспитательницей, и уроки английского у них вести. Я все раздумывала — работа ведь незнакомая. Но интересная — уже мысли в голове начали крутиться, как занятия построить. Не к нему, правда, в группу, но я договорюсь, чтобы его к себе забрать. Зарплата там, конечно… неудобно называть, но зато у меня ребенок целый день под присмотром будет. И с грязью этой сталкиваться не придется. И Сергей обрадуется…

За дверью послышалось какое-то движение.

— Свет, ты только Анатолию ничего не говори, — быстро проговорила я. — Вообще ничего — у него сейчас и так голова кругом идет. Я сама ему все расскажу — вот только момент подходящий подберу.

— Ладно, — рассеянно кивнула Светка, — мне уже и так домой пора.

У меня сложилось впечатление, что она действительно вдруг пришла к долго ускользавшему от нее решению и уже раздумывает, как бы его в жизнь воплотить.

Уехали мы все вместе — Тоша тоже домой торопился. Вышел он, кстати, от Марины с еще более угнетенным видом, хотя ее состояние, казалось, должно было его успокоить. Я очень рассчитывала сесть с ним в машине сзади, чтобы хоть первую попытку докопаться до причин его мрачности сделать, но он без единого слова устроился возле моего ангела. Понятно — нарочито меня избегает. Ну, все — если он решил состязаться со мной в упорстве, мог бы у старшего товарища проконсультироваться насчет исхода такого мероприятия.

Когда мы с моим ангелом остались в машине одни, я, осторожно подбирая слова, передала ему Светкино свидетельство в пользу его теории.

— У Стаса уже практически нет сомнений, — кивнул он, — но все же спасибо.

У меня плечи сами собой расправились — ну, вот, сам же видит, что если просто держать меня в курсе, я уж как-нибудь изыщу возможность пользу принести. Исключительно своими силами и не отвлекая его от его собственных забот.

Марину выписали через две недели. Все это время мы ее, конечно, навещали, но поскольку с каждым днем ей самым чудесным образом становилось все лучше и лучше («Сколько можно здорового человека взаперти держать?» — уже начала ворчать она), у нас установилось нечто вроде графика. В один день мы с моим ангелом ее проведывали, в другой — Светка, иногда с Сергеем, затем — Тоша. Стас, наверно, тоже к ней приезжал, но я его больше не видела. Когда я однажды робко спросила об этом моего ангела, он со вздохом закатил глаза.

— Нам вдвоем едва удается удержать ее от того, чтобы домой не сбежала, — процедил он сквозь зубы.

Ну, если он с таким настроением будет… периодически… за Мариной присматривать, это я еще переживу, успокоилась я.

После выписки Марине строго-настрого было велено еще неделю просидеть дома, на больничном. Тут уже и мы со Светкой на нее насели, вторя ее родителям в том, что она просто права не имеет своим неуместным упрямством свести на нет все усилия врачей… и не только врачей. Марина огрызалась, подавленно вздыхая: «Нечего зря воздух колебать — машины все равно нет, а на общественном транспорте я уже разучилась ездить». Мне же она еще и добавляла ехидно: «Насчет отдыхать и сил набираться ты бы уже помолчала — если тебе дома можно через телефон и компьютер работать, то мне и подавно».

И я действительно все это время даже с ней большей частью по телефону разговаривала — подготовка к приезду Франсуа вышла на финишную прямую. По этой причине мне чуть ли не каждый день приходилось общаться с Тошей, но на все вопросы, не связанные с работой, он отвечал сухо и лаконично и тут же возвращался к делам. Скрипя зубами, я с нетерпением ждала дня переговоров. Посмотрим, удастся ли ему улизнуть, когда я в офис собственной персоной нагряну.

Франсуа прилетел рано утром — с тем, чтобы покончить со всеми делами за один день. На меня еще с вечера нахлынуло какое-то приподнятое настроение — первый ведь почти за два месяца выход в общество. За завтраком выяснилось, что мой ангел не только доставит меня в офис, но и подождет там, чтобы сразу же меня домой отвезти. У него в тот день была всего одна встреча — с Мариниными сотрудниками — и, как оказалось, к ним как-то просочилась информация о его роли в выздоровлении уважаемого руководителя. Поэтому они без колебаний пошли навстречу его просьбе перенести эту встречу на следующий день.

Сначала я по привычке вспыхнула (Опять контроль за каждым шагом!), но потом взяло верх недавнее, но столь быстро обретшее голос стремление смотреть на все его действия исключительно с положительной стороны. Он ведь просто не хочет заставлять меня ждать, если мы вдруг раньше освободимся, и Франсуа тоже — им ведь тоже наверняка поболтать захочется. И Тошу, надо полагать, в компанию позовут. А там, глядишь, удастся общий разговор на отдельные составляющие разбить…

Единственное, что меня беспокоило — это что он будет делать целый день в ожидании конца переговоров. Я ведь уже не понаслышке знала, каково маяться часами от безделья. В ответ на мое замечание мой ангел усмехнулся и сказал, что рассматривает это как удачно подвернувшийся шанс расширить профессиональное поле деятельности. Я не очень поняла, но больше ничего не сказала — если он ни секунды не сомневается, что скучать не будет, мне разумнее ему поверить. Тем более что я все равно ничего не могу с этим сделать.

Ребята в офисе встретили нас с моим ангелом с восторгом. Нас обоих. Запомнилась им, видно, та поездка в лес. Тут же начались расспросы о нашей жизни, рассказы о том, как они избавились от Ларисы, и шуточные заявления, что наш коллектив никогда, никуда и ни под каким видом не отпустит особо ценных сотрудников. Слава Богу, Франсуа минут через двадцать приехал — а то Сан Саныч уже пару раз из кабинета выглянул, разбрасывая направо и налево мрачные взгляды.

Франсуа с Сан Санычем решили в тот день не прерываться на обед, чтобы закончить обсуждение нового договора за один день, как они мне и обещали. Я не возражала — один раз нарушить режим не страшно, а участие в их разговоре всегда приводило меня в трепетное благоговение. А уж после почти двухмесячного пребывания дома и подавно.

И надо же, чтобы в тот единственный день, когда я сбежала из дома, в тот единственный день, когда я решила отложить обед, мне позвонила мать. И именно в обеденное время. А я уже отвыкла телефон на работе отключать. Прикрыв ладонью трубку, я извинилась и сказала, что отлучусь буквально на пару минут. У меня, видно, такое лицо было, что Сан Саныч даже не нахмурился — кивнул молча, бросив на меня озабоченный взгляд.

Выскочив в нашу комнату, я оглянулась по сторонам — ага, все собрались у кухонного столика. Пробравшись в противоположный угол, я принялась врать матери, что мы с моим ангелом поехали, наконец, по магазинам — приданое малышу покупать. Она сочла такую причину переноса обеда достаточно веской, но не удержалась, чтобы не отругать меня за то, что я с ней предварительно список покупок не обсудила.

— Точно ведь что-то забудешь, — проворчала она.

Клятвенно заверив ее, что я проконсультировалась не с одной молодой мамой, я даже согласилась на инспекционный осмотр — но ближе к концу недели. Господи, слава Богу, что в ближайшие дни работы практически не будет — к выходным это приданое у меня, кровь из носу, должно быть.

Опустив телефон, я вдруг заметила, что атмосфера у кухонного столика несколько отличается от нашей обычной обеденной. Нельзя сказать, что там оживления не хватало, но оно возникало какими-то волнами. Я озадаченно прислушалась… и поняла, что имел в виду мой ангел под расширением сферы деятельности. Похоже, он провел первую половину дня, наблюдая за моими сотрудниками в работе, и сейчас устроил им психологический тренинг по повышению квалификации. Возвращаясь в кабинет Сан Саныча, я поймала его взгляд и незаметно показала ему большой палец. Он расплылся в самодовольной усмешке.

Закончили мы где-то к четырем. Сияя, как новая копейка, Сан Саныч в шутку поинтересовался, когда же теперь Франсуа порадует нас новыми предложениями. Франсуа замялся. Сан Саныч мгновенно встал в охотничью стойку. Я мысленно чертыхнулась — есть уже хотелось, спасу нет! Оказалось, что новые предложения у Франсуа уже есть, и даже оформленные в небольшой каталог, но он не решился брать его с собой, чтобы дать мне время немного передохнуть. Сан Саныч уставился на меня умоляющими глазами.

— Ну, конечно, нужно было брать! — рассмеялась я. — У меня еще недели две есть, вот и перевела бы — а то потом со временем сложнее будет.

Франсуа сказал, что прямо завтра, как только вернется домой, вышлет мне его домой.

— В офис! — завопил Сан Саныч с фанатичным блеском первого в очереди, чтобы приложиться к только что найденной святыне, в глазах.

У меня мелькнула весьма интригующая мысль.

— Конечно, в офис, — с готовностью поддержала я Сан Саныча. — Это же — рабочий материал. А после того, как Вы, Сан Саныч, его посмотрите, пусть мне его Тоша привезет. Ему проще всех — он хорошо знает, где я живу.

Удостоверившись, что никто не рвется впереди него к сокровищу пробраться, Сан Саныч с готовностью согласился.

Когда мы вышли из его кабинета, к нам тут же подскочил мой ангел.

— А теперь — немедленно обедать, — заявил он безапелляционным тоном, и глянул вопросительно на Франсуа: — В то наше кафе?

Франсуа пожал плечами.

— Я, правда, думал в каком-нибудь более интересном месте посидеть…

— Сейчас главное — поближе, — решительно покачал головой мой ангел. — И недолго. Татьяне отдохнуть нужно.

Франсуа тут же согласно закивал, и мы отправились, наконец, обедать. Тоша, подлец, опять отказался составить нам компанию — с работы ему, понимаете ли, неудобно раньше уходить! На прощание я одарила его самым нежным взглядом, на который оказалась способна — новый каталог придет максимум через неделю, и вот тогда все! Пусть он только ко мне домой попадет — к батарее привяжу, чтобы не телепортировался!

За обедом (я говорила мало — все внимание ушло на то, чтобы не орудовать вилкой с совершенно неприличной скоростью) как-то сама собой всплыла история с Мариной. Франсуа слушал моего ангела с ошеломленным выражением лица, время от времени потряхивая головой, словно не решаясь поверить услышанному.

— Я не понимаю, — медленно произнес он, озадаченно хмурясь, некоторое время спустя. — У меня сложилось впечатление, что Марина действовала в тесном контакте с вашим руководителем отдела внешней защиты…

— Да, — досадливо цокнул языком мой ангел, — здесь мы все недосмотрели. Не ожидали такой прыти от земных преступников.

— Ну, честно говоря, — усмехнулся Франсуа, — у нас мне было бы трудно представить себе такой поворот событий. Это у вас… только не обижайтесь!.. криминальный элемент слишком вольно себя ведет. Но сейчас-то, я надеюсь, этим делом полиция занимается?

— Ты, по-моему, сам только что по «у вас» и «у нас» говорил, — фыркнул мой ангел. — Пока полиция что-то докажет… Если докажет. Так что — сами справимся, — уверенно тряхнул он головой.

Франсуа внимательно посмотрел на него.

— Ну, хорошо, — произнес, наконец, он, — а проведать Марину можно? У меня есть еще пару свободных часов — я ведь думал, что мы где-нибудь поужинаем… Анабель не простит мне, если я не воспользуюсь случаем, чтобы выразить Марине наше сочувствие и поддержку.

— Сейчас узнаю, — включилась в разговор я, вынимая из сумки телефон.

Марина, разумеется, принялась ворчать, что нечего из нее находящуюся при смерти жертву зверского нападения делать, но мне показалось, что она обрадовалась возможности отвлечься от своего домашнего заточения. Если уж я через пару недель чуть ли не волком дома выла, то что про нее говорить!

Мы подвезли Франсуа к дому Марины, но мой ангел категорически воспротивился моему предложению, чтобы и мы к ней поднялись. Франсуа тут же с ним согласился (кто бы сомневался!) и принялся рассыпаться в многословных извинениях за то, что и так сегодня заставил меня потрудиться. Пришлось там с ним и попрощаться — передав не менее цветистые приветы и пожелания всего наилучшего Анабель и напомнив ему, чтобы немедленно выслал нам новый каталог.

Мой ангел переждал, пока иссякнет поток моего красноречия, со снисходительной улыбкой. Еще бы — опять меня вынудил в присутствии посторонних паинькой себя вести и предвкушает, что завтра все вообще на круги своя вернется.

— Слушай, у нас деньги есть? — спросила я, как только мы отправились, наконец, домой.

— Конечно, есть, — небрежно пожал плечами он, и вдруг подозрительно скосил в мою сторону глаза. — Зачем?

— Мне сегодня матери пришлось сказать, что мы за детскими вещами поехали, — объяснила я. — В воскресенье она проверять приедет.

— Так давай завтра этим и займемся, — выступил он именно с тем предложением, которого я от него ждала, но, видим, почувствовав мое облегчение, тут же поправился: — После работы.

— А может, я в интернет-магазинах все, что нужно, закажу? — поинтересовалась я максимально ненастойчивым голосом. — И вечером не нужно будет время тратить — отдохнешь, наконец, как следует.

— А ты будешь, находясь одна дома, открывать неизвестно кому дверь? — тяжело задышал он. — Нет уж — вместе поедем.

Я почувствовала, что лучше не говорить ему, что в интернет-магазинах все это обойдется значительно дешевле — еще сочтет оскорблением своему мужскому достоинству. Да и перспектива снова из дому выбраться пришлась мне вполне по душе. А днем свои записи посмотрю, да еще в Интернете пороюсь — чтобы было с чем магазинные цены сравнивать.

Одним днем покупок мы, конечно, не обошлись. Его отношение к магазинам вообще всегда ставило меня в тупик — вспомнить хотя бы тот случай перед ремонтом, когда он за один раз собирался все нужное приобрести и в руках домой привезти. Если бы не я, то так бы и нахватал первое, что под руку попалось. Это только машину можно так, как он, покупать — пришел, ткнул пальцем в ту, что понравилась, посидел пару минут за рулем и на ней же домой уехал.

Но главное, что к выходным против каждого пункта в моем списке «птичка» стояла, а дома в последнем пустующем до сих пор шкафу все полки оказались заняты. Мы даже, похоже, инспекционную проверку матери прошли успешно. Пробелы в моем списке она, конечно, нашла, но немного — и тут же заявила, что сама займется их восполнением. Я не стала спорить — во-первых, она прямо загорелась, получив законное основание пройтись по магазинам, к чему отец обычно относился со сдержанным неодобрением. А во-вторых, моя голова уже пресытилась покупками и принялась строить сценарии более активного времяпрепровождения.

И как это обычно бывает, когда представишь себе с десяток вариантов возможного развития событий, они нахально разворачиваются по пятнадцатому.

Новый каталог пришел в офис на десятый день после переговоров — когда я уже совсем духом упала. Точную дату родов мне, конечно, никто не назвал, но я чувствовала, что она уже совсем не за горами — а тут почта работает через пень колоду! Я принялась вести доверительные беседы с моим малышом, уговаривая его подождать немножко, пока мама наставит на путь истинный одного, особо упрямого, папиного знакомого. А то он — так же, как папа — не будет знать, где ему все преграды сметать.

Сан Саныч позвонил мне сразу после обеда.

— Татьяна, ты еще дома? — без всякого вступления спросил он задыхающимся тоном.

— Пока еще да, — сдержанно ответила я. Очень сдержанно — чтобы не огрызнуться встречным вопросом: «А кто, интересно, с Вами разговаривает, если Вы мне на домашний телефон звоните?».

— Только что бандероль пришла, — принялся бросать он отрывисто, словно на более длинные фразы у него дыхания не хватало. — С каталогом. Тоша тебе его уже повез. Я только одним глазком глянул… Татьяна, я все понимаю, но, может, все же успеешь перевести? Хоть в общих чертах, — закончил он умоляюще.

— Сан Саныч, я ничего не могу обещать, но постараюсь, — честно предупредила его я. Ну, не думает же он, в самом деле, что я все брошу и ринусь к письменному столу, если мне Тоша сам в руки, наконец, попадется?

Тоша приехал где-то через час. Я к тому времени уже перебрала в уме с десяток вариантов начала разговора — и, отбросив их все как совершенно неприемлемые, решила действовать по ситуации. Все равно эти ангелы чем-нибудь так озадачат, что забудешь все, что запланировалось.

Когда я открыла дверь, Тоша буркнул: «Привет!», переступил порог, протянул мне каталог и принялся неловко переминаться с ноги на ногу. Я поняла, что нужно срочно как-то заманить его вглубь квартиры, а то сейчас сбежит.

— Есть хочешь? — спросила я, пятясь к кухне и не спуская с него глаз. — Ты ведь сегодня без обеда остался.

— Не хочу, — отрезал он, все также хмурясь и глядя в пол.

— Может, хоть чаю? — Я остановилась, чтобы успеть хоть за футболку его схватить.

— Не хочу, — упрямо повторил он, как-то странно глянув на меня. — Но… мне с тобой поговорить нужно. Если у тебя есть время.

О! Значит, хвататься нужно не за футболку, а за этот шанс. Но только с умом, чтобы не выскользнул. Если он хочет говорить вовсе не о том, о чем я думаю, то улизнет при первом же намеке на то, что меня интересует. И ведь напрактиковался уже — рванет к двери и поминай, как звали! Не становится же мне грудью у него на пути — тем более что я все равно его не догоню.

А вот если мы окажемся где-нибудь за пределами моего дома, у него совести не хватит бросить меня одну, в моем положении, на улице… Или, по крайней мере, смелости — мой ангел ему голову за такое оторвет.

— Тоша, давай пойдем, прогуляемся? — быстро предложила я. — Погода такая замечательная, нужно пользоваться, пока настоящая осень не пришла. А как раз хотела на полчасика выйти…

— А тебе, что, Анатолий разрешает одной гулять? — ошарашено уставился он на меня.

Что значит — разрешает?! Это что за нелепые фантазии он младшему товарищу в голову вбивает? Выдавать желаемое за действительное?

— Конечно, нет, — с улыбкой ответила я, — но ведь я с тобой выйду. Разве он станет в этом случае возражать, как ты думаешь? Он же прекрасно знает, что на тебя всегда можно положиться.

На улице действительно стояли последние теплые, солнечные дни. Мы пересекли дорогу и, не спеша, пошли вдоль реки. За лето там развелось видимо-невидимо небольших кафе, которые все еще не убрали стоящие на свежем воздухе столики. Людей — по случаю рабочего дня — за ними сидело мало, а по мере удаления от жилых домов они и вовсе перестали нам на глаза попадаться. Я намеренно двигалась в наиболее безлюдном направлении, чтобы лишить Тошу каких бы то ни было оправданий для бегства.

— Так о чем ты поговорить хотел? — спросила я через некоторое время, поняв, что пора брать инициативу в свои руки — пока мы до пригорода не дошли.

— Да я даже не знаю, как начать, — замялся он, и через мгновенье словно головой в омут кинулся: — Похоже, мне придется-таки жениться.

От неожиданности я остановилась, как вкопанная.

— Что значит — придется? — процедила я сквозь зубы, уставившись на него тяжелым взглядом.

— А то, что Даринка меня видит, — как ни в чем не бывало, объяснил он.

— Ну, и что? — окончательно растерялась я, почувствовав, что сделанные выводы оказались слегка преждевременными.

— Она меня в невидимости видит, — уточнил он, увидев, похоже, по моему лицу, что суть проблемы все еще от меня ускользает. — Где бы я ни находился, сразу же в ту сторону поворачивается. Если я выйти пытаюсь, тут же к двери тянется и капризничать начинает. А что будет, когда она ходить начнет? А говорить?

Мне вдруг так обидно стало. Надо же — сам ведь разговор завел, и именно о том, к чему я его столько времени подтолкнуть пыталась, а мне его теперь отговаривать придется.

— Тоша, мне кажется, — медленно проговорила я, — что не стоит сразу о женитьбе думать. Может, тебе просто как бы переехать к Гале? Там две комнаты: в одной Галя с Даринкой устроятся, в другой — ты…

— И ее мать тут же нас всех со свету сживет, — саркастически продолжил он.

— Ну, знаешь! — вскипела я. — Это все равно лучше, чем жениться из соображений работы! Галя, между прочим — тоже живой человек, она сразу почувствует, что для тебя за всем этим ничего, кроме какой-то непонятной обязанности, не стоит. Жениться — это ведь не только под одной крышей жить и хозяйством заниматься. Тебе ведь… внимание ей нужно будет оказывать, причем регулярно. Ты сможешь такое каждый день изображать?

— Почему сразу изображать? — проворчал он, заливаясь краской так, как это только рыжим удается.

— А она тебе, что, уже понравилась? — старательно пошутила я, боясь поверить своим ушам.

— Она мне всегда нравилась, — огрызнулся он. — А в последнее время я окончательно убедился, что если уж мне придется с кем-то эту жизнь здесь прожить, то лучшее ее мне никого не найти. Она — и мать замечательная, и девчонка симпатичная, и в быту не требовательная, и спокойная, и заботливая, и приветливая всегда, и терпеливая, и к другим отзывчивая, и готовит здорово…

— А ты откуда знаешь? — уже искренне рассмеялась я. Пожалуй, при таком подходе идею женитьбы вполне можно и поддержать.

— Пробовал, — смущенно отвел он в сторону взгляд. — Ночью. Немножко, чтобы она не заметила. Я же не дурак, сам понимаю, что если… ну, ты понимаешь… то мне с ней есть придется. Так вот я тебе скажу — рагу овощное у нее очень даже!

— Так, глядишь, ты скоро и на котлетки перейдешь, — насмешливо протянула я, вспоминая этапы кулинарного совращения моего ангела.

— Рагу — лучше, — уверенно заявил Тоша, и мне стоило большого труда вновь не рассмеяться. От облегчения.

Господи, сколько времени я голову себе сушила, как бы заставить его увидеть в Гале не просто вверенного ему человека, а одну из лучших в мире женщин, а выяснилось, что главное в том, какая она хозяйка. Опять мать права оказалась!

— Тоша, тогда я вообще не понимаю, в чем проблема, — проговорила я, посмеиваясь про себя, — в Даринке вы оба души не чаете, Галя тебе нравится, то, как она готовит, опять же тебе по душе пришлось — женись!

— Да как? — завопил он. — Мне, что, прийти с работы и прямо с порога: «Я тут решил на тебе жениться!»?

А-а, ну, теперь понятно, почему он ко мне приехал разговаривать! Если мой ангел поведал ему о том, как он мне предложение делал, тогда неудивительно, что у мальчика мороз по коже идет. И еще, небось, внушил ему, что на земле у всех мужчин принято ошеломить женщину прямым вопросом в присутствии целой толпы народа — так, чтобы она, заливаясь слезами смущения, более короткое из «Да» и «Нет» слово пискнула.

— Ну, зачем же? — с готовностью принялась я раскрывать ему истинно человеческие секреты. — Тут спешить нельзя. Останься с ней поужинать, после того как Даринка спать уляжется, похвали то, чем она тебя угощать станет, — Тоша вздохнул, — потом и ей самой что-нибудь приятное скажи — вот хотя бы то, что ты мне только что говорил. Сразу и увидишь, нравится ли ей твое внимание.

— А если не нравится? — напряженно спросил Тоша.

— Если не понравится, она тебе «Спасибо» скажет и на погоду разговор переведет, — хмыкнула я. — Тогда тебе не один раз придется на ужин или на чай оставаться. Но ты знаешь, — заговорщически улыбнулась ему я, — насколько мне известно, Галя очень хорошо к тебе относится. По крайней мере, мне она о тебе всегда только в превосходных степенях отзывается.

— Да? — оживился Тоша.

— Да, — с уверенностью подтвердила я. — Я даже не удивлюсь, если окажется, что она тебя уже не раз на ужин приглашала.

— Точно, не раз, — занервничал Тоша. — А я отказывался — не знал, чего дальше-то делать…

— Слушай, ты один раз останься, — рявкнула в сердцах я (Вот же балбес!), — а там по ходу разберешься, чего дальше делать.

— А если она меня больше не пригласит? — продолжал допытываться Тоша. Вот и хорошо — пусть его этот вопрос больше волнует, чем последующее развитие событий.

— Тогда сам напросишься, — отрезала я. — И прямо сегодня вечером и начнешь. И мне потом доложишь, чем дело кончилось — вы мне оба совсем небезразличны.

Тоша вдруг оглянулся по сторонам.

— Ну, тогда пошли назад, — решительно заявил он — в явном нетерпении как можно скорее перейти к воплощению моих инструкций в жизнь.

Я с удивлением осмотрелась — батюшки, точно до самой глухомани добрались! Метрах в пятидесяти перед нами даже асфальтированная дорожка уже заканчивалась — прямо у последнего у реки кафе. Дальше по обе стороны от дороги тянулась нетронутая целина.

— Слушай, давай зайдем туда — хоть соку выпьем, — предложила я, — а то у меня прямо в горле пересохло. По-моему, они работают — видишь, люди вон сидят.

— Только недолго, — бросив взгляд на часы, прибавил он шагу.

Подходя за ним к кафе, я еще раз с интересом глянула на единственных посетителей — двух мужчин и женщину. Господи, чего это они в такую даль забрались? Вдруг я насторожилась — что-то в облике двоих из них показалось мне знакомым. Еще через несколько шагов я остановилась, как вкопанная, и тихо охнула.

— Ты чего? — испуганно обернулся ко мне Тоша.

— А ну, подожди-ка, — медленно проговорила я, не отрывая глаз от Марины и Стаса, склонившихся — голова к голове — с еще каким-то парнем над столиком с полупустыми стаканами.

Тоша проследил глазами за моим взглядом и вдруг дернулся вперед с непонятным сдавленным возгласом.

— А этот что здесь делает? — прошипел он.

— Кто? — оторопела я. Он же знаком со Стасом — я точно знаю!

— Наблюдатель Даринкин. — Он словно выплюнул эти два слова. — Я его уже несколько раз возле Гали на улице заставал, когда раньше с работы возвращался. Зачем это ему Стас понадобился? — Он вдруг весь набычился, словно решил получить ответ на свой вопрос самым коротким путем — а именно, сметя ограждение и все попавшиеся ему на пути столики.

Я вдруг отчетливо осознала, что никакая жажда меня вовсе не мучит, и что мне давным-давно пора возвращаться, и что если мой ангел каким-то образом обнаружит мое отсутствие дома, то несладко придется всем причастным к этому тяжкому преступлению…

Только я открыла рот, чтобы поделиться с Тошей весьма кстати возникшими соображениями, как у меня зазвонил телефон. Еще никогда в жизни (по крайней мере, в последнее время) я так не радовалась, увидев на экране номер моего ангела.

— Ты где? — рявкнул он, не успела я пискнуть: «Привет».

— А ты где? — Мой вопрос был сейчас, несомненно, важнее. Господи, сделай так, чтобы он недалеко оказался!

— Я уже к дому подъезжаю. — В голосе его отчетливо послышалось знакомое мне громыхание листового железа — как оно сейчас кстати! — А тебя где носит?

— А мы с Тошей вышли прогуляться, — затараторила я, взяв того на всякий случай под руку и повиснув на ней. — А тут кафе. А в нем Марина со Стасом и Даринкиным наблюдателем. Что-то обсуждают. А Тоша…

— А ну, дай ему трубку, — мгновенно понял все он. Честное слово, приедет — прямо при всех расцелую!

Я протянула Тоше телефон. Пару минут он слушал, играя желваками, потом коротко рыкнул: «Пять минут» и молча вернул мне его.

— Где это кафе? — отрывисто спросил мой ангел.

Я сбивчиво объяснила.

— Стойте, где стоите — я буду через пять минут. — Не дожидаясь моего ответа, он отключился.

Глава 18. Искусство убеждения

Когда Татьяна рассказала мне — с трудом выталкивая из себя слова и судорожно втягивая в себя воздух после каждой короткой фразы — о том, что случилось с Мариной, первым у меня возникло непреодолимое желание разорвать что-нибудь в клочья. Или кого-нибудь — из тех, кто так снисходительно советовал мне все это время заниматься своими делами и не мешать проведению всесторонне продуманной операции всякими нелепыми страхами.

Да и я тоже хорош — нечего сказать! Нутром ведь чуял, что никто, кроме хранителя, не сможет человеку надлежащую безопасность предоставить — у остальных другие интересы на первом месте стоят. Так нет, математикой занялся, психолог несчастный — прикинул, сколько ангелов в помощь Марине задействованы, и умножил их количество на собственное понимание заботы о людях! Нашел, кого своей меркой мерить! Ну, ничего — сейчас я им умножу… полученный результат на коэффициент взятой на себя ответственности.

Закрыв глаза, я рявкнул Стасу, что у меня к нему срочное дело. Ответа не последовало. Я добавил, уже с трудом сдерживаясь, что дело — очень срочное. Опять молчание. Он еще скрываться от меня будет?! По голосу услышал, что на этот раз не удастся меня отфутболить небрежным щелчком по носу, и обратную связь не включает, пока я не остыну? Так я не остыну — я могу и в гости наведаться…

Черт, не могу! Не могу я оставить Татьяну один на один с таким известием. Но и сидеть здесь, ожидая, пока их карательное величество соизволит обратить внимание на мое существование, тоже больше не могу. Мне нужно что-то делать! Едем к Марине — может, в больнице от людей что-нибудь узнаем, раз на собратьев-ангелов рассчитывать нельзя. Опять.

Сдуру я сказал об этом Татьяне. И только потом спохватился, вспомнив о времени. Она, естественно, категорически отказалась остаться дома и отдыхать. С такой прытью ринулась к выходу, что чуть не упала, за стул зацепившись. Я едва успел подхватить ее, похолодев от мысли, что сейчас — не дай Бог! — еще с ней что-нибудь случится.

Пока мы спускались на улицу, эта мысль грызла меня, как собака сахарную кость. Святые отцы-архангелы, да что же вы меня за язык не остановили, когда я сказал, что мы едем к Марине? Что же вы меня не дернули за него так, чтобы разучился ляпать, не думая, первое, что в голову придет? Куда я ее везу, на ночь глядя — и это после того как Марина, с ее многолетним водительским стажем, в аварию попала? Но отступать было некуда — я уже хорошо знал это Татьянино выражение лица: сейчас ее вся контрольная комиссия в полном составе не остановит.

Только и оставалось, что погонять немного машину по двору, судорожно прислушиваясь к тому, как она руля слушается и не издает ли каких-нибудь подозрительных звуков.

И вот тогда-то у меня в голове и заклацало. Марина — которая уже много лет даже в магазин за хлебом на машине ездит. Марина — которая на моей памяти ни разу даже мимоходом правила дорожного движения не нарушила. Марина — которая за состоянием своей машины следит не менее скрупулезно, чем за порядком во всех остальных своих делах. Марина — которая попала в аварию… Не вяжется.

Пока Татьяна усаживалась в машину, я решил еще раз попробовать связаться со Стасом. Поспокойнее — сейчас важно не эмоции сбросить, а поставить его в известность о возникших подозрениях. В самом деле, уж очень кстати эта авария случилась — теперь Марина ничего не сможет предпринять какое-то время, каковое издательские аферисты наверняка весьма продуктивно используют, следы заметая.

Стас опять ничего не ответил. Вот гад! Я же сказал, что у меня есть новая информация в отношении Марины! Или его это дело уже не интересует? Сорвалась операция — Бог с ней, десяток других не меньшего внимания требуют?

Скрипнув зубами, я пошел стандартным путем.

— Мне нужно срочно поговорить с руководителем отдела внешней защиты, — процедил я сквозь зубы, обращаясь в неконкретную высь.

Ненавистный мне очаровательный женский голос жизнерадостно уведомил меня, что вышеупомянутый руководитель находится сейчас вне пределов досягаемости, но что моя заявка принята, и ему будет сообщено о ней при первой же возникшей возможности. Я уже по опыту знал, что дальше настаивать бесполезно.

Оставалось надеяться только на людей.

И не напрасно. И Татьяна всю дорогу ни слова не проронила, дав мне время подумать над тем, как ее, когда мы домой вернемся, побыстрее спать уложить, чтобы я смог к Стасу прямо в кабинет ворваться — там не спрячется! И в справочном окошке в больнице девушка сразу поняла, что мы не из простого любопытства ночью туда пожаловали — не стала возражать, чтобы мы на Марину хоть одним глазком глянули. И Маринина мать вняла голосу разума, когда я сказал ей, что от того, что она будет рядом с дочерью монументом скорби сидеть, лучше той не станет. И даже вредная такая тетка, которая в этих палатах, похоже, за порядком следит, только ради этого самого порядка и шикнула на нас — чтобы мы больную не потревожили.

А вот Стасу крупно повезло, что он в больнице на глаза мне попался — где же ему еще находиться, понимаешь! Устроился под дверью, сложа руки, как пень дубовый — как еще корнями в пол не пророс! В то время, когда меры нужно срочно принимать. Я, правда, и сам еще не знал, какие.

Чтобы определиться в этом вопросе, мне хватило одного взгляда на Марину. Когда люди находятся в бессознательном состоянии, даже во сне, у них вообще на лицах проступает какая-то беззащитность, которую они в часы бодрствования тщательно прячут от окружающих. Я это по Татьяне хорошо знаю — сколько лет по ночам за ней наблюдал. Но в случае Марины контраст между ее обычным выражением и тем, которое предстало моим глазам в той палате, был особо разительным.

У меня прямо сердце защемило при виде мирной Марины. Словно ее настоящей там уже и не было — или она где-то так глубоко спряталась, что живое, подвижное лицо ее превратилось в ужасающую своей невозмутимостью маску безмятежного покоя. У меня вдруг мелькнула мысль, а не за такого ли рода спокойствием скрывалась она от внешнего мира в той, прошлой жизни. И когда ее мать залепетала что-то о молодом, здоровом организме, на который уповают врачи — это и стало для меня той последней каплей.

Стас все это время как-то подозрительно молчал. И даже когда я яростно кивнул ему в сторону коридора, он последовал туда за мной все также без единого слова.

— Что целители говорят? — прошипел я, круто поворачиваясь к нему лицом

— Ничего, — мрачно ответил он. — Они ничего не могут сделать, пока она без сознания.

— Что значит — не могут? — взвился под потолок я. — Вот пусть и приводят ее в сознание!

Он обреченно покачал головой.

— У нее сейчас сил хватает только на то, чтобы основные функции жизнедеятельности поддерживать. Насильно возвращать ее к действительности рискованно.

— Ах, ты о риске вспомнил?! — процедил я сквозь зубы. — Ты мне лучше скажи, чего ты здесь столбом маячишь, вместо того чтобы там, у нас, всех на ноги поднимать?

— А я уже поднял, — рявкнул он в ответ. — Всех, кого нужно. Если она очнется, то целители уже наготове — только моего сигнала ждут. Если же нет… Я уже созвал экстренное заседание приемной комиссии, чтобы ее прямо к себе забрать — в обход обычной процедуры.

— Так вот чего ты ждешь… — От отвращения меня просто передернуло. — Завербовал девчонку, пользуясь ее прошлым, а теперь нужно окончательно ее к рукам прибрать и совать потом в самые горячие точки, не думая больше о ее безопасности?

— Насчет ее прошлого не тебе говорить! — огрызнулся он. — А с целителями насчет нее я уже давно говорю — они мне объяснили, что, судя по ее неумной страсти к риску, она сама — подсознательно — стремится покончить со своим пребыванием на земле. И свою задачу я вижу в том, чтобы она в никуда не ушла — благодаря вам. Вернее, вашему вполне заслуженному отсутствию в ее жизни.

— А тебе не приходило в голову, — со злостью спросил я, — что, погибнув сейчас еще раз, она потом не только нас, но и вас видеть не захочет?

— Для этого нужно, чтобы она об этом помнила, — буркнул Стас, с неловкостью отводя в сторону глаза.

— Так она и прошлую свою жизнь не должна была вспомнить, — саркастически усмехнулся я. — А обеспечивать дальнейшее сотрудничество с человеком тщательным просеиванием его памяти — это… свинство последнее.

— А ты что предлагаешь? — взорвался Стас. — Если она очнется, я сам с целителя не слезу, пока он ее не вытащит. Но я не допущу, чтобы она вообще исчезла!

— А я не предлагаю! — отрезал я. — Я собираюсь сам ее вытащить, а не ждать, пока это кто-то другой сделает. И не вздумай у меня на пути становиться, — на всякий случай предупредил его я, — на этот раз не выйдет.

— Как вытащить? — напряженно прищурился он.

— Земные лекарства, по всей видимости, ей не очень-то помогают, — высказал, наконец, я свою идею, — значит, ей нужны наши.

— Да я же тебе сказал, что целители… — с досадой перебил меня Стас.

— А я сказал — лекарства, — с нажимом повторил я, — самые, что ни на есть, материальные, а не внушения. Ты же сам говоришь, что у нее своих сил не хватает — значит, ее нужно подключить к источнику энергии, которой мы особо настойчивых просителей подкармливаем.

Он нахмурился.

— А ты представляешь себе, — медленно произнес он, — какой бригаде потом над здешним медперсоналом трудиться придется? Люди, конечно, в чудеса еще верят, но не до такой же степени…

— Люди поверят в любые чудеса, — хмыкнул я, — если они за границей произведены. Целители наверняка в курсе, на какой новейший препарат человечество возлагает сейчас особые надежды. А потом его у снабжателей можно будет как-нибудь выпросить.