Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса

Глава 10. На рельсах

ГИББС И ЕГО КОЛЛЕГИ, общим числом восемнадцать человек, по существу, все это время жили в вагоне 4-го класса, стоявшем на одном из запасных путей станции Екатеринбург. Большевики приказали им уехать, и они ждали, когда их отправят. Пока же они пользовались ограниченной свободой и днем могли ходить по городу и даже приобрели там много друзей и знакомых. Однако им не разрешили поселиться в городе и даже оставаться в нем на ночь — вечером они должны были возвращаться в свое жалкое убежище, где проводили долгие часы, пытаясь предотвратить крушение своего мира. Императорская семья, которой они поклялись служить верой и правдой и благодаря которой они оказались здесь, находилась в руках жестокого врага. Что касается их самих, то куда они могли пойти? Что могли сделать? Как удастся им выжить в нынешнем враждебном окружении?

Гиббс и Пьер Жильяр регулярно посещали Томаса Престона в Британском консульстве, пытаясь выяснить, что они могут предпринять относительно положения арестованной Семьи и каковы успехи белых войск в разгорающейся гражданской войне. Престон ничего не знал о каких бы то ни было планах спасти Царскую семью и был убежден, что любая такая попытка обречена на провал вследствие большого количества в Екатеринбурге красных частей, не говоря об их находящихся повсюду шпионах. Похоже, вся надежда была на приход белых войск, которые действительно быстро наступали и, похоже, преодолевали всяческое сопротивление. Однако, как мы убедились, именно этот успех явился решающим фактором в решении красных ликвидировать Царя и его семью. Очевидно, он же побудил освободить английского и швейцарского наставников, а также баронессу Буксгевден. Большевики не горели желанием, чтобы за ними наблюдали представители иностранных держав, когда их власть была столь непрочна. Что же касается остальных слуг, то они были слишком многочисленны, чтобы разместить их в Ипатьевском доме, а их преданность Царской семье делала их присутствие в Екатеринбурге излишним.

Десять дней спустя отцепленный вагон был прицеплен к поезду, шедшему на Тюмень. Однако на первой же станции состав задержали, потому что приближались чешские войска. Еще десять дней невольные путешественники оставались в вагоне, и дни эти были невеселые, поскольку небольшое село Камышлово было не только ничем не примечательным, но в нем еще свирепствовал тиф. Поэтому им приходилось держаться поблизости от своей базы. После торговли, переговоров и, возможно, подкупа Гиббс и Жильяр убедили начальника вокзала прицепить их вагон к другому поезду. Наконец в середине июня они добрались до Тюмени, рассчитывая пароходом доплыть до Тобольска, но узнали, что тот в руках белых. «Мы только пожалели, что нас там не было, — писал Сид Винни. — Во всяком случае, дело обстояло именно таким образом, и нам не разрешили перейти линию фронта». А это означало еще две недели пребывания в опостылевшем вагоне.

В конце концов они сумели получить от тюменского коменданта военного транспорта справку, «позволяющую бывшим служащим экс-Императора разместиться на частных квартирах и в госпиталях». Гиббс нашел комнату по своему вкусу. Она находилась на самом верхнем этаже отличного дома, возвышавшегося над городом, и из его пяти окон открывался превосходный вид. «Мебели в комнате немного, лишь самое необходимое, но даже и этого, можно сказать, не было, так как не оказалось умывальника, — писал он тетушке Кейт. Несомненно, Сид, с его чистоплотностью, не мог без него обойтись. — Сначала я спускался на кухню, доставал таз, относил его вниз, в прачечную, и мылся там, пока отвратительная домохозяйка не стала возражать. Тогда мне пришлось заниматься этим у себя в спальне. Идея была не слишком удачная, поскольку было невозможно не проливать много воды».

Первые недели июля, когда беженцы пытались найти себе жилье в Тюмени, их любимая Семья готовилась к ужасной расправе, состоявшейся 16 июля. 25 и 26 июля белые войска захватили Екатеринбург, и как только Гиббс и Жильяр узнали об этом, они стали готовиться, чтобы отправиться туда и разыскать Царскую семью. Они без труда получили разрешение проникнуть в Ипатьевский дом, но их очень взволновали заметные повсюду жуткие следы разгрома.

Все указывало на отчаянные попытки уничтожить следы пребывания здесь прежних обитателей. Но они оказались чересчур поспешными и оттого неудачными. Камины и печи были настолько забиты вещами Семьи, что красноармейцы отряда особого назначения не сумели их как следует растопить, и на колосниках наставники обнаружили наполовину сгоревшие книги, иконы, рамки и фотографии. В мусорных баках они нашли куски обгорелой одежды, вязаных изделий, вязальные спицы, гребни, щетки, пряжки и пуговицы.

Особенно угнетал вид подвального помещения: стены, хранившие следы пуль, дверь, сорванная с петель, пулевые отверстия в полу, на котором, хотя он и был тщательно вымыт и выскоблен, были заметны очертания луж крови. Все это свидетельствовало о широкомасштабном преступлении. Но как быть с официальной телеграммой председателю президиума ЦИК, в которой сообщалось, что Императрица и Наследник находятся в безопасном месте? И что в конце концов сталось с Царскими дочерьми и слугами, о которых ничего не упоминалось? Жильяр был склонен питать какую-то надежду, но Гиббс был более скептичен.

Вернувшись в Тюмень, Сид до конца лета оставался в той же замечательной комнате с прекрасным видом из окон и ужасной хозяйкой. Он часто засиживался со своими друзьями за чашкой чая или трапезой, пытаясь разобраться в просачивавшейся разрозненной информации о Царской семье и обсуждая перспективы весьма неопределенного будущего. В сентябре Гиббс получил разрешение проследовать в Екатеринбург и поселиться там. Он нашел временное пристанище в лютеранской церкви. Затем нашел подходящее жилье в доме № 10 по Солдатской улице. Устроившись, он вернулся в Тюмень за оставшимися вещами, поскольку путешествие было настолько сопряжено с неизвестностью, что он не решился тащить с собой слишком много багажа.

Очутившись в знакомых местах, Гиббс без труда нашел учеников для уроков английского. Стоимость урока на классных занятиях составляла 40 рублей, на частных занятиях — 75. Судя по его приходной книжке, в октябре его гонорар составил 920 рублей, в ноябре — 1780, а в декабре и части января — 2180. Обстановка, царившая в городе, его вполне устраивала, к тому же среди жителей было немало англичан. Благодаря связям с Британским консульством, его привлекали к делам военного персонала, имевшего отношение к белым, которые приобретали влияние. Многих из этих военных он знал лично по Петрограду или Ставке. Его также представили сэру Чарльзу Элиоту, британскому Верховному комиссару в Сибири, который остановился в городе на несколько дней со своим официальным поездом. Познакомившись с Гиббсом, Элиот узнал, что тот владеет русским языком.

В это время генерал Дитерихс, начальник штаба адмирала Колчака, проводил официальное расследование убийства Царской семьи. Гиббс внимательно следил за его ходом. Его всегда приглашали для опознания многих обнаруженных предметов. Он дал свои показания и старательно переписывал показания очевидцев и других лиц, даже тех, кто передавал только слухи или сведения из вторых рук. Документы эти хранились в его бумагах, в то время как оригиналы многих из них всплыли много десятилетий спустя, уже после распада Советского Союза.

2 ноября 1918 года он записал у себя в дневнике: «Этим утром в третий раз побывал в небольшом подвальном помещении под Ипатьевским домом». Напротив двери он заметил десять пулевых отверстий, находившихся на высоте меньше четырнадцати вершков — по-видимому, жертвы стояли на коленях. Девять отверстий носили следы крови, а десятое, находившееся выше, таковых не имело.

Много пуль попало в пол, но в этих местах квадраты пола были выпилены с целью их исследования. Пространство, на котором происходил расстрел, было настолько невелико, что Гиббс подумал, уж не расстреливали ли жертвы поочередно?

КОЛЛЕГИ ГИББСА оставались в Тюмени и оттуда направляли в дом № 10 по Солдатской улице многочисленные просьбы прислать коробки, мешки и ящики с личными вещами, оставленными в июне в городе, когда их оттуда изгнали. Поток просьб был бесконечен: надо было прислать то штуку тонкой хлопчатобумажной ткани, то флаконы духов, то книги, то мазь от экземы, которой страдал Жильяр, то что-то еще. Сид всегда старался удовлетворять эти просьбы, хотя некоторые из них выполнить было сложно. К примеру, баронесса Буксгевден намеревалась уехать из Сибири в Японию, а ее багаж, в том числе несколько дорогостоящих ювелирных изделий, следовало послать в Омск с курьером, и не раз при этом происходила путаница. Кроме того, до ее отъезда Гиббсу следовало забрать у нее 1300 рублей, которые баронесса у него одолжила и забыла вернуть. Жильяр был свидетелем и мог подтвердить этот факт. Гиббс, со свойственной ему обстоятельной манерой, оставил подробное заявление. Из документов неясно, получил ли он этот долг, но он продолжал оказывать всяческую поддержку, когда шла речь о перевозке баронессы Буксгевден и ее багажа.

Несмотря на улучшившееся положение, Сид боялся провести еще одну зиму в Сибири и полагал, что, ввиду неуверенной ситуации в России, самое лучшее — это вернуться в Англию, хотя и не знал, как это сделать. После физического и эмоционального напряжения последних месяцев он действительно испытывал тоску по родине. С тех пор, как в ноябре 1917 года пришло письмо от тетушки Кейт, он не получал из дома никаких известий. Лишь теперь, больше года спустя, в декабре 1918-го, в Британское консульство пришла телеграмма из Foreign Office [МИД] с вопросом, жив Гиббс или нет. Очевидно, ни одно из его писем не дошло по назначению, и это лишь усугубляло депрессию Сида.

Вот в каком настроении находился Гиббс, когда Томас Престон уведомил его, что Верховный комиссар предлагает ему должность секретаря в своем аппарате. Гиббс тотчас ухватился за представившуюся ему возможность. Предложение было привлекательно по нескольким причинам. Во-первых, он будет находиться в официальном британском поезде — по существу, все равно что на британской территории. Рядом с ним будут земляки — люди, близкие по культуре и репутации, — и он будет иметь как бы место в ложе, откуда можно будет наблюдать, как белые войска разбивают в пух и прах большевиков, с которыми, надеялся он, будет покончено к концу лета. После этого он поедет домой через Петроград.

23 января 1919 года Гиббс получил официальное письмо от Престона, подтверждающее вербальное предложение Верховного комиссара:

«Настоящим уведомляю Вас, что я получил очередную телеграмму от сэра Чарльза Элиота, Верховного комиссара Его Королевского Величества, в котором он предлагает Вам должность секретаря его штаба в Омске на условиях, изложенных в его телеграмме от 20 января, а именно 25 фунтов стерлингов в месяц при готовой квартире и столе. Сэр Чарльз в своей телеграмме от 22 января указывает, что к Вашим услугам будет предоставлено купе в его поезде.

Если Вы соблаговолите принять эти условия, то Его Превосходительству угодно, чтобы вы выехали в возможно краткий срок».

Это означало, что ему снова придется жить в поезде, но на этот раз в комфортабельных условиях, какие он назвал даже превосходными. «Верховный комиссар имеет весьма комфортабельный вагон со спальней, салоном, ванной и кабинетом для секретаря… В поезде прекрасный столовый вагон, в одном конце которого имеется обеденный стол, в другом — своего рода гостиная». Здесь нередко собирались его сослуживцы, несколько чиновников и небольшой отряд солдат, усаживавшиеся в удобные кресла и на стулья вокруг специально принесенных столов. «У нас имеется просторный вагон первого класса для жилья и исполнения служебных обязанностей». В этой канцелярии, как ее называли, имелся сейф, шкаф с письменными принадлежностями, пара столов и пишущая машинка. «У меня также есть подобное купе с письменным столом, которое, при необходимости, может использоваться как бюро».

Гиббс тотчас проследовал в Омск; продвижению его способствовали мандаты, официально призывавшие к оказанию ему помощи. Разве можно было сравнить это путешествие с теми поездками, которые он совершал до этого? По правде говоря, он настолько привык к препятствиям и задержкам, что оставил большую часть своего багажа в Екатеринбурге, не успев поверить в благоприятную перемену судьбы. В Омске он узнал, что придется проехать пять тысяч километров, чтобы добраться до Владивостока, где создавался штаб прибывающих союзных войск. Уезжать следовало безотлагательно вместе с генералом Ноксом, главой Британской военной миссии, поэтому Гиббс написал Престону и попросил его разрешить ему захватить с собой хотя бы одно место багажа — шкатулку с серебром, оставленную для него на хранение в Государственном банке Екатеринбурга. Он будет признателен, если полковник Лэш сможет захватить этот ящичек, «который нужно как следует завязать перед отправкой, поскольку замок там ненадежен и иногда отпирается»: «Мне очень неудобно доставлять Вам столько хлопот, но перспективы настолько мрачны, что я боюсь оставлять шкатулку там, где она сейчас находится».

Причиной такого уныния были новости, поступившие из Парижа: на Версальской мирной конференции, состоявшейся в январе, союзники официально отказались признать правительство белых, делая вид, будто бы они занимают нейтральную позицию по отношению к гражданской войне в России. Между тем сколько ожиданий было после перемирия 11 ноября 1918 года! Белые ничуть не сомневались, что союзники придут к ним на помощь. Германия потерпела поражение; наверняка с большевиками можно справиться в два счета. Некоторые западные лидеры, такие, как Уинстон Черчилль, намеревались объявить войну большевикам, но другие опасались, что победа белых возродит имперские устремления русских, и предпочли оставить все так, как оно идет. Это был тяжелый удар по разработке эффективной военной кампании против большевиков. Однако союзники согласились оказывать белым помощь, и наибольший вклад вносила Великобритания, поощряемая Черчиллем. Через Владивосток начали прибывать войска и оборудование, и Гиббс оказался в важном нервном узле, где сходились нити связи. Он переводил, шифровал и расшифровывал депеши, свидетельствовавшие о переменчивой судьбе белых войск.

Борьба между большевиками и контрреволюцией шла с ноября 1917 года, но шла она с переменным успехом и нерегулярно. Вскоре после захвата власти большевиками генералы Алексеев и Корнилов объединили верных офицеров и солдат в Добровольческую армию, которая стала ядром белых сил. В декабре 1917 года они обосновались в донских степях под Новочеркасском, обеспечив себе помощь знаменитых донских казаков и их атамана генерала Алексея Каледина.

Отсюда 9 декабря 1917 года было предпринято наступление на город Ростов. Это было первое сражение полномасштабной гражданской войны. Корнилов и Каледин, выгнав красногвардейцев из города, захватили его. Главной их целью было убрать с дороги большевиков, чтобы продолжать войну с Германией. Начало было многообещающим.

Большевики еще не успели создать дисциплинированные боевые части, хотя у них имелись отряды Красной гвардии в стратегически важных пунктах, а также революционные солдаты в Петрограде, Москве и других городах, которые внедряли в жизнь большевистские указы. В течение первого года бои шли, главным образом, на рельсах: не было ни фронтов, ни конкретных целей. Войска в этой так называемой железнодорожной войне перевозились на поездах; «все сводилось к тому, чтобы погрузить горстку людей и несколько пулеметов в поезд и отправить их на следующую станцию, которая будет затем „захвачена“ вместе с городом».

Однако перемещались не только войска. Красный террор охватил, главным образом, города северных провинций, породив тысячи беженцев, которые устремились из Центральной России на юг, в Донскую область, или же на восток, в Сибирь. Иным удавалось сесть на поезд, но большинство добирались туда верхом на лошади, на телеге, а то и пешком. Это были лишившиеся своих земель помещики и их семьи, чьи поместья были захвачены, аристократы, бывшие заводчики, деловые люди и чиновники, профессора, лавочники, доведенные до нищеты, поскольку государство отняло у них предприятия и реквизировало имущество. Теперь им приходилось проситься на ночлег, а днем выстраиваться вдоль улиц, пытаясь продать то, что у них оставалось: одежду, драгоценности, обувь, предметы домашнего обихода — чтобы купить себе хлеба. С военными и беженцами смешивались студенты и представители интеллигенции, многие из которых некогда были ярыми противниками царского режима, но которые теперь чувствовали себя обманутыми необузданной злобой революции, которая обирала страну и превращала людей в варваров. Пожалуй, слова Романа Гуля относятся к ним ко всем: «Я увидел, что под красным колпаком существа, которое мы считали прекрасной женщиной Революции, в действительности находится безобразное свиное рыло».

До конца февраля 1918 года красные спустились на юг и вновь захватили Ростов, а затем Новочеркасск, овладев Центральной Россией. Но война не кончилась, как считал Ленин. В то время, когда советские войска входили в Новочеркасск, генерал Корнилов повел своих людей по обледенелым степям в поход, который превратился в легенду и стал известен как Ледовый поход.

День и ночь они шли навстречу ветру и стуже, непрерывно сражаясь с врагами в сопровождении жалкой горстки гражданских лиц, не осмелившихся остаться в тылу. Этот великий подвиг превратил корниловцев в грозную боевую силу — войско, готовое на все.

Добравшись до Екатеринодара, Корнилов решил приступить к его осаде. Через несколько дней стало ясно, что операция кончится провалом: боеприпасы были на исходе, а люди полумертвы от голода. В довершение всех бед Корнилов, душа войска, был убит во время артиллерийского обстрела его штаба. Командование перешло к генералу Антону Деникину, у которого не оставалось иного выбора, и он повел войска назад, к Дону. Здесь, на его счастье, казаки были более чем готовы присоединиться к ним, чтобы отомстить большевикам, немало полютовавшим в здешних краях. Добровольцы и казаки захватили большую территорию и начали готовиться к контрнаступлению.

Другим центром антибольшевистской деятельности была Самара на Волге, где группа депутатов первого Учредительного собрания попыталась создать орган, который стал бы преемником Временного правительства по поддержанию порядка и мог вести борьбу с большевиками. Он назывался Комуч — Комитет участников Учредительного собрания. Этот незрелый орган получил огромную поддержку в его военных усилиях, когда в мае появился на сцене знаменитый Чешский легион.

Он состоял из 35 ООО чешских военнопленных, которые сражались на стороне России против Австрии с целью завоевать свою независимость. После заключения Брест-Литовского договора они решились вернуться на Западный фронт — продолжать воевать за свободную Чехословакию. Чтобы не пересекать неприятельскую территорию, они направились в Европу кружным путем — через Владивосток. Они поехали по Транссибирской железной дороге, разделившись на шесть отрядов. Однако враждебные к ним Советы на нескольких станциях останавливали и преследовали их. В одном из уральских городов несколько солдат из чешского отряда после ссоры были арестованы, после этого красногвардейцы попытались разоружить остальных. Сочтя это провокацией, чехи заняли город и освободили своих товарищей. После этого они стали силой, с которой следовало считаться на всем протяжении железной дороги, где они захватывали один город за другим и наступали на Екатеринбург, в то время когда там находилась Царская семья.

В Поволжье они соединились с войсками Комуча, назвав объединенные силы Народной Армией, и 8 июня овладели Самарой, выгнав оттуда Красную гвардию. В июле 1918 года они захватили Уфу и Симбирск — родину Ленина. В августе взяли Казань, где хранились большие запасы царского золота.

Однако летом большевики принялись создавать кадровую армию, которая должна была действовать в Поволжье, и к сентябрю в ней насчитывалось 70 ООО штыков. К этому времени чехи устали участвовать в чужой войне и стали один за другим дезертировать, продолжив путь домой. Чтобы восполнить оставленную ими брешь, следовало привлечь добровольцев из числа местных крестьян. К большому удивлению Комуча, добровольцев оказалось очень мало, и пришлось прибегнуть к мобилизации, что оттолкнуло от правительства крестьян. Власти предполагали, что те охотно будут участвовать в борьбе с большевиками, враждебная политика которых, конечно же, настроила крестьян против них. Но рядовой крестьянин считал, что война ему ни к чему, никакого дела ему не было до очередного Учредительного собрания, поскольку мужику теперь хватало и земли, и свободы. 7 октября красные вновь овладели Самарой, и ослабленные войска Комуча откатились на восток к Уфе.

Еще до того, как большевики захватили власть, кадеты и социалисты-революционеры, руководимые идеей отделиться от Центральной России и организовать независимое государство, объединились и создали в Омске

Сибирское правительство. По мере того как Омск привлекал к себе все больше различных контрреволюционных группировок, между ними усиливались трения. Большинство офицеров Сибирской армии не доверяли правительству с левой ориентацией и полагали, что социалистические эксперименты следует отложить до окончания гражданской войны, а пока созвать Учредительное собрание, которое должно будет выработать соответствующую политику. В ноябре 1918 года офицеры произвели переворот и назначили адмирала Александра Колчака Верховным правителем России с диктаторскими полномочиями. Сначала Колчак противился такому назначению, но по настоянию офицеров и генерала Нокса, заявившего, что это его долг, согласился. В качестве Верховного комиссара Великобритании в Сибири сэр Чарльз Элиот был аккредитован у Колчака, и Гиббс стал членом его штаба.

Прежде чем уехать из Омска, Гиббс послал записку своему слуге Дмитрию, сообщив, что ждал его, сколько мог. Поезд отправлялся, но он передал Митин паспорт на хранение господину Семенову, чтобы молодой человек смог найти себе должность в городе. Гиббс рассчитывал добраться до Владивостока через два месяца и попросил своего слугу отправить через Британское консульство «стеклянные негативы трупов людей, убитых большевиками, в том числе матроса Нагорного».

Во время продолжительного путешествия во Владивосток Гиббс зачастую оказывался в центре внимания во время обедов и позднее, поскольку всем хотелось узнать от него о Царской семье, о ее повседневной жизни, услышать подробности о ее последних днях. Впервые встретившись с ним в Екатеринбурге, сэр Чарльз попросил Гиббса составить отчет о его жизни с Семьей в Тобольске, что он и сделал.

Прибыв в пункт назначения на дальневосточной оконечности Сибири, они обнаружили, что жизнь здесь кипит ключом. Признаться, Гиббс был даже несколько обескуражен ее бешеным темпом. Сюда поступали войска и снаряжение из Великобритании, Франции, Италии, Канады, Соединенных Штатов, Японии, но их усилия, по словам Орландо Фиджеса, напоминали «бедняцкий покер: ни один из участников игры не хотел остаться за ее пределами, но в то же время не желал играть по-крупному». К примеру, президент Вудро Вильсон одной рукой посылал какие-то войска, а второй заигрывал с большевиками.

28 февраля Гиббса пригласили в гости к его старому другу генералу Михаилу Дитерихсу, вместе с которым он работал во время первого расследования, проходившего в Екатеринбурге, и который теперь находился во Владивостоке. Дитерихс сообщил, что привез с собой все материалы и готовится отослать их в Великобританию. Тем же самым вечером капитан корабля Его Величества «Кент», который должен был доставить эти важные документы, присоединился к ним, чтобы уточнить некоторые детали относительно особого груза. Генерал описал некоторые предметы — такие, как кресло-каталка Императрицы; он также объяснил, что для транспортировки других предметов изготавливаются ящики соответствующих размеров.

Союзники очень доверяли адмиралу Колчаку, и их помощь способствовала укреплению его войск к весенней кампании. Нокс принял на себя задачу по подготовке этих войск. В сочельник 1918 года Колчак захватил крупный промышленный центр Пермь, а оттуда, несмотря на зимнюю погоду, стал продвигаться вперед по трем направлениям. К середине апреля его войска, насчитывавшие около ста тысяч штыков, оказались в трехстах с половиною сотнях километрах от Волги и приближались к Вятке, Уфе и Оренбургу. Главной целью армии Колчака было соединение с Добровольческой армией на Дону под командованием генерала Антона Деникина, чтобы затем победным маршем двинуться на Москву. О такой возможности Сид упомянул в письме дядюшке Уиллу.

Пока Колчак наступал, британский Верховный комиссар 29 мая отправился со своим штабом назад в Омск, чтобы находиться поблизости от поля действий; поезд проезжал мимо таких разнообразных и красивых мест, что Сид отложил в сторону письма и принялся смотреть в окно. Однако 30 мая он отправил своему другу полковнику Леггету срочную депешу:

«Я совсем забыл зайти в свою комнату и забрать бумаги, оставленные там. Во втором ящике секретера лежат два доклада и некоторые письма, принадлежащие Пейрсу. Один доклад озаглавлен „Специальная служба, относящаяся к России“ или что-то вроде того. Л второй, по-моему, посвящен той же тематике, но называется просто „Меморандум“. На обороте одного из докладов адрес, написанный почерком Пейрса, по которому их следует отослать. Будьте настолько любезны, заберите их, если они еще существуют, и отправьте, положив в большой конверт. Не обязательно прилагать к ним какой-то сопроводительный текст, просто пошлите их в том виде, в каком они находятся. Пожалуйста, сообщите мне, если произошло самое худшее. Я постараюсь уладить дело с Пейрсом, когда увижу его в Омске. Если все в порядке, то подпишите письмо числом 36, если иначе, то числом 18… Поскольку у нас была частная договоренность с П…сом, то я хотел бы, чтобы вы ничего не сообщали Р-б-ртсону (или кому- то еще)».

Кстати, Бернард Пейрс являлся самым крупным британским специалистом по России. Он был прикомандирован к русской армии во время войны и в 1917 году был посланником в Петрограде, поэтому его записки должны были иметь большое значение. Он проявил большой интерес к информации, которую Гиббс мог сообщить ему во время их бесед, состоявшихся в поезде и во Владивостоке, и в своей книге, посвященной крушению монархии, воздает должное порядочности Гиббса, приехавшего к Царской семье во время ее заточения. Эпизод, касавшийся его бумаг, должно быть, завершился благополучно, поскольку известно, что впоследствии они возвращались в Англию вместе.

Между тем красные, разбитые наголову под Пермью, не дремали. Они готовили контрнаступление, которое и предприняли 18 апреля. В их рядах находились несколько тысяч членов недавно организованной молодежной коммунистической организации — комсомола, которые привнесли силу и энтузиазм тысячам коммунистов и крестьян-новобранцев, насильно мобилизованных в Красную армию. За два месяца они отогнали колчаковцев за Уфу, сведя на нет все их успехи. Добравшись до Урала, красные захватили Оренбург и Екатеринбург, устроив вместо второго расследования резню. К середине августа они овладели важным железнодорожным узлом — Челябинском. Угроза нависла над Пермью. Горечь поражения усугубилась тем, что союзники уменьшили объемы помощи белым.

В провале кампании Колчака многие обвиняли генерала Деникина, который нарушил первоначальные планы и не поддержал своими силами армию Колчака. Вместо этого он решил воспрепятствовать красным захватить богатый углем Донбасс и в то же время защитить своих союзников казаков. Большевики угрожали им массовым террором и объявили о своем намерении произвести «расказачивание» области войска Донского и уничтожить всех казаков до единого. Решение Деникина, хотя и вполне оправданное, стоило Колчаку очень дорого и нарушило планы адмирала.

Однако повинен в этом был не один только Деникин. Во время кампании Колчака выявились серьезные недочеты в работе администрации и координации белых войск, однако те, кто был облечен властью, так и не смогли достаточно хорошо понять проблемы, чтобы справиться с ними. В колчаковском руководстве были преимущественно военные, которые рассматривали борьбу с революцией лишь в военных категориях; но в настоящей ситуации оказалось слишком много офицеров и недостаточно солдат; соперничество чинов порождало непослушание, отсутствие субординации и авантюризм, и потому редко когда удавалось добиться настоящего сотрудничества.

Такой раздрай усиливался противоречивыми политическими идеями, что делало невозможным выработку объединяющей задачи. Все были согласны с тем, что с большевиками необходимо покончить, но что будет потом? Неужели они сражаются, чтобы восстановить старый режим? Воссоздать Учредительное собрание? Установить демократическое правительство? Или социалистическое? Вернуть конфискованную землю дворянству, узаконить крестьянские захваты, выработать компромисс? Политические проблемы раздражали всех, и кадровые военные молчаливо соглашались, что их главная задача — выиграть войну; только после этого можно будет взяться за решение политических и социальных вопросов.

Эта роковая ошибка стоила Колчаку победы: несмотря на военные успехи, тыл не был укреплен. Не существовало структур для управления захваченными территориями или завоевания поддержки населения, особенно крестьян. Не было предпринято никаких попыток противостать назойливой пропаганде большевиков, утверждавших, что они защищают революцию. Больше всего крестьянам хотелось удержать землю, которую они отобрали у дворян после 1917 года. Революция дала им землю, и, ожесточенные годами труда и подчас притеснениями строгих хозяев, крестьяне были готовы терпеть жесткий режим угнетателей-большевиков, лишь бы не отдавать ее. Внешний вид белых офицеров, их поведение и отношение к ним они отождествляли со старой властью, а белое руководство не предпринимало никаких шагов, чтобы исправить такое впечатление.

На юге Деникин добивался успехов. Казаки, благодарные за поддержку, присоединились к его войскам и значительно ускорили их продвижение к Царицыну, но, к сожалению, сделали это слишком поздно. Там 3 июля Деникин обнародовал свою Московскую директиву, приказав Добровольческой армии двигаться с трех направлений на Москву (куда в марте 1918 года была переведена столица): одна колонна должна была выступить со стороны Царицына через Саратов и Нижний Новгород; вторая — со стороны Воронежа и третья — со стороны Харькова, через Орел и Тулу. В течение лета деникинцы упорно двигались к намеченной цели, без труда захватывая промежуточные пункты. Зачастую красные бежали при одном их появлении. В октябре Деникин захватил Орел и находился в полуторастах километрах от Тулы, откуда до Москвы было рукой подать.

Его сказочные успехи повергли большевиков в панику. Свежие, хорошо оснащенные и обученные войска Деникина оказались в четырехстах километрах от Москвы.

Некоторые большевистские вожди обезумели от страха: они рвали свои партийные билеты и возобновляли знакомство с прежними друзьями из буржуазного лагеря, готовясь уйти в подполье или скрыться за рубежом на заранее приготовленных автомобилях. С усилением паники были приняты решительные меры, чтобы защитить столицу, особенно после того, как стало известно, что вторая белая армия под командованием генерала Юденича находится на подступах к Петрограду и угрожает Москве с севера. В течение нескольких октябрьских дней всем показалось, что большевикам, пожалуй, настанет конец.

Не кто иной как Троцкий убедил Ленина, что Тула с ее огромным арсеналом гораздо важнее для существования красных, чем Москва. Чтобы спасти этот город, туда был направлен Дмитрий Оськин, который не умел шутить. Его беспощадность наглядно характеризует большевистские методы. Он собрал тысячи рабочих, крестьян, обывателей и организовал их в рабочие бригады. Их заставляли день и ночь строить укрепления, заготавливать дрова для топлива на фабриках, копать окопы, возить тачки. Тем временем членов их семей держали в качестве заложников, которые подлежали расстрелу, если работа не спорилась или выполнялась не так, как было приказано. Город буквально превратился в крепость. По улицам патрулировали красноармейцы, и каждое здание было превращено в казарму, на крыше которой находились наблюдатели.

Деникин продолжал наступление. Его войска были усилены английскими танками, тяжелой артиллерией и собственной великолепной конницей. Когда он приближался к укрепленной Туле, у него были хорошие шансы на победу, несмотря на все подготовительные работы большевиков. Но накануне сражения ряды красных неожиданно увеличились за счет сотен тысяч крестьян, перебежавших к ним от белых. Красные убедили их, что если они хотят сохранить захваченную ими землю, то должны воевать на их стороне. После этого в исходе сражения можно было не сомневаться. Блестящее военное руководство белых было сведено на нет провалами в вопросах управления, снабжения и пропаганды. Ввиду численного превосходства красных Деникин и два его лучших полководца — барон Врангель и генерал Май-Маевский — стали с боями отступать на юг, к Черному морю. Следует признать, что подчас белые почти сравнивались своей жестокостью с красными, пытаясь отомстить им за гибель близких, за потерю имущества и самой России. В таких боях пленных они не брали.

Между тем из-за того, что Юденич угрожал Петрограду, сам Троцкий поспешил оборонять колыбель революции. Ему удалось сделать это, прибегнув к жестоким методам Оськина. Возможно, он руководствовался советом Ленина, собрав тридцать тысяч человек, установив сзади пулеметы и расстреляв несколько сотен, чтобы обеспечить успешное наступление на Юденича. Верховая езда испокон века считалась привилегией аристократии, но сторонники революции убедились, что и они могут с успехом использовать кавалерию.

В ноябре 1919 года по белым был нанесен смертельный удар: англичане перестали оказывать им поддержку, а публичное заявление Ллойд Джорджа о том, что Белое дело проиграно, породило целую волну упаднических настроений, и совершенно деморализованные толпы противников советской власти — военных и гражданских лиц — кинулись врассыпную в отчаянной попытке спастись от Красного террора. 14 ноября 1919 года белые оставили Омск, и Колчак отправился в новую столицу, Иркутск, на шести поездах, в одном из которых находилось царское золото, захваченное в Казани. Не доехавшие без малого пятьсот километров до места назначения поезда были остановлены чехами и задержаны на несколько недель. Пока Колчак со своими людьми сидел, как мышь в клетке, красные взяли Иркутск и объявили адмирала врагом народа. 4 января он отказался от своих полномочий, и чехи пообещали ему беспрепятственный въезд в Иркутск, где его передут в руки союзников. Но вместо этого они сдали его большевикам вместе с золотом — возможно, в качестве платы за беспрепятственный проезд домой. Смертный приговор адмиралу был неизбежен. Элиот докладывал: «Он умер храбро, по словам его палача, „выпрямившись, как англичанин“».

ПЯТЬЮ МЕСЯЦАМИ РАНЬШЕ, в июне 1919 года, когда поезд британского Верховного комиссара медленно двигался на запад по Сибири, он остановился в Екатеринбурге, в то время еще находившемся в руках белых. Расследованием убийства Царской семьи в это время занимался Николай Соколов, профессиональный следователь. Он был назначен на эту должность Колчаком после отставки Дитерихса, и Элиот разрешил Гиббсу в меру его возможностей помогать следствию, пока они там находятся. Ему было достаточно больно снова посетить мрачные помещения Ипатьевского дома и пересказать события последних дней, происшедших там. Воспитатель тщательно переписал показания свидетелей и других лиц, связанных с убийством.

В них содержались такие фразы: «Убийство было настолько жестоким, что мне приходилось неоднократно выходить на воздух, чтобы прийти в себя». «Крови, было столько крови, что ее сметали метлой». «Она [Анна Демидова] все время бегала и закрывалась подушкой, на ее теле было 32 раны». Сид хорошо запомнил ее: «Высокая, хорошо сложенная женщина, склонная к полноте, которая, вопреки ее физической внешности, была чрезвычайно робкого характера». Он вспоминал, какой страх она испытывала в свой последний вечер в Тобольске: «Я так боюсь того, что могут сделать с нами большевики». Штыковые удары и пули были направлены на эту перепуганную, беспомощную женщину. Только очевидец мог описать эту сцену.

Еще более кошмарную картину увидели следователи в шахтах урочища «Четыре Брата», где были предположительно захоронены тела убитых. Гиббс изо дня в день ездил туда наблюдать, как по распоряжению Соколова из шахт откачивалась вода, как просеивались поднятые со дна осадки. Он тщательно изучал то, что осталось на месте соседнего костра, и обнаружил многочисленные осколки драгоценных камней, кусочки одежды, шесть пар металлических планшеток от корсетов, пряжки от поясов, от туфель, серебряную рамочку, в которой Государь носил портрет своей супруги, застежки, платиновую серьгу с жемчужиной, военный значок — подарок командира Уланского Ее Величества полка, который Государыня носила вместе с браслетом; множество монет, гвоздей, кусочки фольги из детской коллекции всяких полезных вещей, которые носил в карманах Алексей. Все это свидетельствовало об ужасах той ночи. «Ужаснее всего было зрелище отрубленного пальца», который, по мнению Гиббса, мог принадлежать доктору Боткину, потому что он сильно распух. Однако эксперты решили, что он принадлежал женщине средних лет, которая покрывала ногти маникюром, то есть Императрице. Поблизости от костра были также обнаружены кусочки кожи и фрагменты костей, а возле одной из шахт — искусственные зубы доктора Боткина.

Несмотря на исследование шахт, где, по словам многих, называвших себя очевидцами, должны находиться останки, никаких тел найдено не было. После многих дней изучения и осмотра обнаруженных предметов Соколов предположил, что вся Семья убита, их тела расчленены, а затем брошены в костер, куда были вылиты бочки бензина, и он горел два дня и две ночи. Чтобы обезобразить трупы, их облили серной кислотой, но могил не оказалось. Остаток своей жизни Соколов посвятил тому, чтобы защитить свою гипотезу, накапливая доказательства, опрашивая эмигрантов, и все это описал в книге, которая была опубликована за несколько месяцев до его смерти.

Его выводы считались неопровержимыми до 1976 года, когда Энтони Саммерс и Том Мэнголд в своей книге «Досье на Царя» показали невероятность предположения, что одиннадцать человеческих тел можно было уничтожить огнем. Даже если бы это было возможно, то сохранились бы зубы, а их должно насчитываться свыше трех сотен. Куда они подевались? Подобные вопросы взволновали научную общественность, которая стала обращать на них внимание. Результат известен: останки Императорской семьи были впоследствии обнаружены, эксгумированы, идентифицированы и погребены по-христиански. Не были найдены лишь два тела; согласно докладу Юровского, о котором мы упоминали, — это были тела

Алексея и Демидовой, которые были частично сожжены, а останки погребены под кострищем. Гиббсу доставило бы удовлетворение знать правду, помимо этой великой тайны, но она стала известна слишком поздно, чтобы он смог использовать ее в своей истории.

В письме к тетушке Кейт Гиббс сообщал:

«Когда мы находились в Екатеринбурге, военная обстановка быстро ухудшалась, и офицеры стали опасаться за судьбу города, в чем, однако, штабные чины не признавались. Но последовавшие события вскоре подтвердили эти опасения: едва мы вернулись в Омск, как был отдан приказ эвакуировать город. С того самого времени отступление продолжается, хотя не такими высокими темпами. Вся работа, проведенная Комитетом по расследованию, оставлена, и я сомневаюсь, что что-то сохранится после того, как большевики вновь захватят власть в этом регионе».

В своем письме он также сообщил о трогательной мемориальной панихиде, отслуженной 17 июля 1919 года, в годовщину гибели Царской семьи, исполнившей его глубокой скорбью. Из Омска поезд с англичанами направился назад в Иркутск, находившийся в двухстах сорока километрах на восток.

Тут Гиббсу вновь захотелось вернуться в Англию. Он обратился к Верховному комиссару с просьбой дозволить ему уехать вместе с профессором Пейрсом по Карскому морю. Однако Элиот все еще нуждался в услугах Гиббса и не отпустил его, хотя и пообещал в конце октября обеспечить ему бесплатный переход на судне. Это обещание не было выполнено, и Сид продолжал пребывать в состоянии неопределенности и неуверенности. Он не был уверен в собственном будущем, неопределенность же была следствием интриг, касавшихся материалов, полученных во время Екатеринбургского расследования и попыток доставить их в безопасное место.

Подчас он, должно быть, чувствовал себя как секретный агент, поскольку Дитерихс и Соколов доверили ему информацию, которую считали опасной, а также вещественные доказательства, которые, по их мнению, находятся под угрозой похищения. Оба исследователя были убеждены в существовании германского следа в убийстве Романовых и в том, что неприятельские агенты стремятся уничтожить доказательства. Факты были достаточно красноречивы — все члены Семьи были расстреляны, однако остались вопросы без ответа, как указал Гиббс в своем отчете относительно расследования.

«Сведения, относящиеся к событиям, предшествовавшим преступлению, было труднее получить, чем таковые, которые относились к самой трагедии… Все еще предстоит показать, с какой целью большевики совершили преступление и не только отрицали этот факт, но и приложили такие усилия, чтобы скрыть последствия своего злодеяния».

Соколов был прав, заключив на основании полученных им данных, что убийства являлись не безответственным актом Уральского Совета, но были заранее одобрены Москвой. Что касается немецкого следа, то обнаружить его было сложнее. Как Гиббс, так и Дитерихс полагали, что Борис Соловьев был немецким агентом. Подозревали еще одного сомнительного субъекта, известного под именами Марков, или Попов. В качестве Маркова он служил в одном из Императорских полков в Царском Селе и был сфотографирован в обществе Великих Княжон, являвшихся их шефами. В качестве Попова он имел связи с Берлином, что после заключения Брест-Литовского мира помогло ему способствовать приезду ряда важных лиц. Этих господ видели в Тобольске, и оба они тайно отправляли Августейшим узникам письма с обещанием способствовать их освобождению. Несколько раз Соколов знакомил Гиббса с делом, которое он вел, настаивая на том, чтобы он передал информацию Верховному комиссару. Гиббс так и сделал, но оба решили, что дело слишком неясно, чтобы предпринимать какие-то шаги.

Между тем по всей Сибири сопротивление белых сходило на нет. В ноябре 1919 года сэр Чарльз Элиот был назначен послом в Японию, а его должность Верховного комиссара с резиденцией в Иркутске занял Майлс Лэмп- сон. Однако менее чем через два месяца они уже ехали дальше на восток. В это время представительства многих союзных стран разрабатывали планы отъезда из России, и мрачные перспективы на будущее заставили Соколова и Дитерихса еще больше отчаяться в возможности благополучно вывезти из страны свои бумаги и материальные свидетельства. В русское Рождество 1920 года, которое по новому стилю празднуется 7 января, они еще раз посетили в Чите Гиббса. На этот раз они сообщили, что их жизни находятся в опасности из-за хранившихся у них «доказательств», касающихся убийств и связи немцев с большевиками. Они подготовили объемистое досье, которое хотели передать Лэмпсону, хотя оно еще не было подписано и опечатано.

«Затем Дитерихс произнес: Есть один предмет, который я хочу передать вам сейчас, — и принес из своей комнаты шкатулку, обтянутую кожей вишневого цвета, которая некогда принадлежала Императрице. Превозмогая сильное волнение, генерал добавил: — Здесь находятся все их земные останки’.

Время истекало, в полночь наш поезд должен был отправляться. Если мистер Лэмпсон согласится, то они обратятся с просьбой к американскому Генеральному консулу отнести в свой поезд, который должен отправляться на следующий день, чемодан с документами, и посадить в вагон мистера Соколова. Аккуратно упаковав шкатулку в дорожную сумку, я наскоро попрощался с генералом и вернулся на вокзал, где сообщил мистеру Лэмпсону о том, что произошло, и с его разрешения закончил приготовления».

В тот же вечер генерал передал Гиббсу письмо, адресованное Лэмпсону:

«До последнего момента я хотел сохранить в моих руках и на территории России, в возрождение которой я по-прежнему верю, следственное производство по делу [убийства1 Императорской семьи, т. е. важные факты, относящиеся к данному вопросу, и Останки Их Императорских Величеств, которые удалось обнаружить на том месте, где были сожжены Их Тела. Однако, судя по нынешнему обороту событий, для того, чтобы обеспечить сохранность этих Священных Останков, необходимо, чтобы они не были связаны с моей судьбой.

Я не могу покинуть Россию; немецкая ориентация читинских властей может заставить меня искать временного убежища в лесу. При таких обстоятельствах я, разумеется, не могу носить с собой Великие Национальные Священные Реликвии.

Я решил доверить Вам, как представителю Великобритании, хранение этих Священных Останков. Надеюсь, Вы поймете без моего объяснения, почему я хочу, чтобы они находились в Великобритании: у нас с вами один исторический враг; и зверское убийство членов Императорской семьи — злодеяние, неслыханное в истории, — является делом рук этого врага, которому помогали его пособники, большевики».

В письме также выражалось желание Дитерихса, если материалы не могут быть возвращены ему, передать их Великому Князю Николаю Николаевичу или генералу Деникину. В отдельной записке было указано: «В этой шкатулке, которая некогда принадлежала Ее Величеству Императрице, теперь хранится все, что сохранилось от останков сожженных тел, обнаруженных в шахте», — и верно названы имена лиц, которые были убиты вместе с Царской семьей.

В ту же ночь британский Верховный комиссар направил поезд в Харбин. Там Лэмпсон передал официальный доклад лорду Керзону, изложив в нем все, что сообщил ему Гиббс. Американский генеральный консул был задержан столкновениями между американскими и красными войсками в Верхне-Удинске, но в конце концов добрался до Харбина, и драгоценная шкатулка была передана ему, когда они с Соколовым отправились в Пекин. Несколько ящиков с материалами Дитерихса были переданы Британскому консулу в Харбине, когда 30 января Лэмпсон поехал в Пекин. Его штат был сокращен, однако Гиббс сохранил свою должность благодаря его знакомству с Царской семьей и знанию обстоятельств дела.

В феврале Лэмпсон, находившийся в Пекине, доложил обо всех обстоятельствах дела в Лондон, обратившись с просьбой разрешить взять шкатулку и следственные документы на хранение, и стал ждать инструкций.

В марте пришел ответ: он был отрицательным. Соколов и Дитерихс, оба находившиеся в Пекине, были раздавлены этим известием, однако, на их счастье, они встретились с французским генералом Жаненом и обратились со своей просьбой к нему. Жанен заявил, что считает миссию, возложенную на него, «долгом чести по отношению к верному союзнику». Говорят, что шкатулка по-прежнему находится в семейном склепе Жанена.

Вскоре после этого работа британской Верховной комиссии в Сибири закончилась, а вместе с ней закончилась и служба Г иббса в ней. Его перспективы на будущее были столь же неопределенны, как и в 1901 году, когда он впервые прибыл в Санкт-Петербург.