Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса

Глава 12. Наконец-то дома

В АПРЕЛЕ 1934 года Гиббс начал приобщаться к православию, и хотя благодаря своему образованию и опыту он приобрел достаточно духовных знаний, всему этому было необходимо придать новое измерение. Но вскоре он был готов для миропомазания — торжественного чина посвящения Православной Церкви. К этому он готовился, каясь во всех грехах, которые мог вспомнить, начиная с юношеских лет, а затем публично отверг прежние свои ошибки и лжеучения и объявил о приверженности Святой Православной Кафолической Церкви, на коленях прочитав Символ Веры. После этого он был помазан священником, который нанес ему святым миром знак креста на лбу, глазах, ноздрях и губах, на обоих ушах, груди, руках и ногах, запечатывая все даром Святого Духа. При крещении Гиббс получил имя Алексей в честь Цесаревича.

Когда Гиббс начал постигать полноту православной жизни, на счастье англичанина, его наставником стал архиепископ Камчатский и Петропавловский Нестор [Анисимов]. Он был первым миссионером, окормлявшим жителей ледяных пустошей Камчатки. Сталкиваясь

с невероятными трудностями и опасностями, он проповедовал Евангелие жившим в невежестве и нищете язычникам. В 1921 году он прибыл в Харбин в числе многих белых, бежавших от Красного террора. Здесь он с той же энергией, опираясь на свой опыт, принялся создавать для эмигрантского сообщества пункты питания, детские приюты и госпитали. Ко времени приобщения Гиббса к православию он был возведен в сан архиепископа.

Опыт, приобретенный Гиббсом в Манчжурии, хотя его нельзя было сравнить с опасностями, которым подвергался миссионер Нестор, позволил ему оценить труд монаха, подвизавшегося в одиночку в стылых краях. Они подружились, и архиепископ стал духовным отцом Гиббса. Он даже показал новообращенному реликвии его Камчатской миссии. Среди них была записка отца Иоанна Сергиева, впоследствии ставшего св. Иоанном Кронштадтским:

«Передайте камчатскому миссионеру (я не знаю его монашеского имени) этот комплект одеяний. Да поможет ему Господь. Передайте также ему эту бутылку и скажите, что в течение моей жизни я выпил больше половины ее содержимого. Он должен выпить остальное. Только пусть он все выносит терпеливо. Да благословит его наш Господь Бог и дарует ему спасение».

Розового цвета одеяния были протерты до дыр, а бутылка с хересом пуста.

Наконец-то Гиббс получил утешение для своей «страждущей души», о котором упоминала Государыня в своем Рождественском стихотворении. Он приобщился к Церкви и обнаружил там Бога Живого, пребывающего среди Своего народа более ощутимо, чем это происходило с первым Израилем, когда Он явился в столпе дыма и огня. Центром средоточения этого духовного пространства являлось празднование Высшего Таинства — единения Господа с Его народом, Его готовности приобщить человека к Своей жизни вечной. Встреча эта нанесла решительный удар по прежнему представлению Гиббса, будто абсолютный, надличностный Бог удовлетворяет в большей степени интеллектуальные и духовные потребности человека. Он нашел все, что искал с момента своего разочарования рационализированным христианским учением, преподававшимся в Кембридже, и утонченным, но в то же время самодостаточным мистицизмом восточных вероучений.

Как обычно, Гиббс попытался объяснить свои чувства Винни. Он чувствовал себя лучше — «почти так, как чувствуешь, возвращаясь домой после долгого путешествия». Позднее он сказал сестре, что та найдет много близкого ей в православных обрядах и катехизисе. «Только, — добавил он, — я нахожу, что православные каноны богаче».

Если Гиббс и боялся новой конфронтации с богословием, то, к его удивлению и радости, эти страхи быстро улеглись, когда он понял, что истина, предлагаемая Православной Церковью, — это не система догм или набор интеллектуальных умозрений, с которыми соглашается разум, а предложение связи, дружбы и живое присутствие Иисуса Христа, Который не просто существует, но и дарует религиозному сообществу саму Свою жизнь. Более того, великие темы веры звучали в прекрасных словах молитв и песнопений совсем в ином ключе, они звучали, как гимн, и от этой музыки Гиббс испытывал особую радость до конца своих дней.

Другим поразившим его постулатом было обещание жизни — не неопределенной жизни в потустороннем мире, а новой жизни, начинающейся сейчас же в Царстве Божием, созданном и возрастающем здесь, во владениях врага (каковым стал наш мир тогда, когда наши праотцы согрешили и позволили сатане стать князем мира сего).

Принадлежность к Царству Божию не достигают путем перерождения — его обретают те, «которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Иоанн, 1:13). И эти Божьи чада, будь то младенцы, дети, отроки или взрослые, с любовью принимаются в лоно Церкви, когда они начинают приобщаться к Богу. Theosis, или обожествление, — церковный термин, обозначающий это восхождение и приобщение к утраченному нами наследию, восстановление нашего искаженного облика и достижение богоподобия, — является основой православного вероучения. Эта доктрина была близка буддистскому представлению о «переделке» души, столь близкому Гиббсу. Гиббс никогда не переставал восторгаться представлением Православной Церкви о союзе между Богом и человеком через Евхаристию, или Святое Причастие, даже в последующие годы, когда, став священником и совершая Таинство, он пользовался услугами только певчего. Его первой реакцией на Тайную Вечерю было изумление поразительной красотой чина в сочетании с его обезоруживающим смирением. Верующие богато украшали храмы, священники облачались в великолепные одежды и, встречая Царя царствующих, зажигали свечи, кадили ладаном, несли хоругви, причем процессия была особенно торжественной. Однако жертва Всецарю была обыкновенным хлебом и вином, которые ели во время обычной трапезы. Хлеб пекли в семейной или монастырской печи, а вино изготовлялось известным, связанным с трудом, способом: надо было обработать почву, снять урожай, раздавить виноград, который должен добродить, и так далее. Но благодаря необъяснимому Таинству скромные земные дары Духом Святым претворяются в Тело и Кровь Христову и, подобно тому, как много веков назад Бог делал это в Иерусалиме — Он Сам приходит, чтобы служить Своим гостям. Красота этого Таинства захватила Гиббса, и он решил провести остаток своих дней, черпая силы и вдохновение из этого Источника. И снова он не допустил никаких полумер.

Видя его рвение, архиепископ Нестор стал направлять Гиббса на тот путь, который должен был привести его к иночеству, а затем священническому сану, и стал оказывать помощь, когда тот стал делать первые шаги. Став кандидатом в священники, брат Алексей погрузился в изучение работ святых отцов — «Лествицы» и «Добротолюбия». Много часов он провел в молитве и изучении самого себя, сожалея о годах, истраченных напрасно, в поисках иных путей к Богу. Постепенно он понял, что духовная жизнь присуща не одним лишь монашествующим, священству или иным «специалистам». Что с ней связаны не только «возвышенные» проблемы, но любой аспект повседневной жизни, существующей в общении с Богом, поэтому даже чистка картофеля может быть столь же духовным занятием, как писание иконы.

Однако монашествующие пытаются жить духовной жизнью более интенсивно, чем христиане-миряне. В Православной Церкви нет религиозных орденов, как на Западе; в ней существует единый порядок, которым руководствуются все иноки и инокини, независимо от того, живут ли они в общежитии или же в одиночку ведут борьбу за то, чтобы подавить в себе такие страсти, как чревоугодие, похоть, лень, гордыня, зависть, гнев и скупость. Поскольку не хлебом единым жив человек, то монашествующие соблюдают строгий пост и совсем не едят мяса. Так как на небесах браков не бывает, то они избегают такого рода связей и всего, что к ним относится. Поскольку люди должны искать прежде всего Царствия Небесного, то они предпочитают материальную бедность и следуют наказу апостола Павла молиться непрестанно. Для монашествующих возлюбленным является Бог, и каждое их действие — это акт, совершенный в духе жертвы любви.

Вдохнув этот свежий ветер, брат Алексей начал понимать цель своей собственной миссии, которая могла оказаться столь же трудной, как и та, которую в одиночку выполнял на Камчатке архиепископ Нестор. Россия, которую он знал и любил, лежала, окровавленная, в руинах, лишенная своего величия, однако он нашел сокровище, которое мог увезти с собой и взрастить у себя на родине.

Задача предстояла не из легких. Он знал по собственному опыту, полученному в Кембридже и Оксфорде, а также от общения с интеллигенцией Санкт-Петербурга, англичанами и представителями других западных держав, что православная вера подвергается насмешкам в этих кругах, как суеверная и наивная. Даже такие друзья и приближенные Царской семьи, как Лили Ден и Пьер Жильяр, в своих мемуарах выражали подобные взгляды. Набожные христиане, в особенности на Западе, пришли к тому, что стали судить о религии с точки зрения социального и политического прогресса, которому она способствовала, — прогресса, который в большей степени зависел от усилий человека, чем от Бога. Напротив, православные серьезно относятся к призыву «отбросить все земные заботы», когда речь идет о встрече с Всецарем, и их упор на духовность, а не на материальное благосостояние западные христиане считают нелепым.

Гиббс желал также «хранить добрую память» о Царской семье. Эти Мученики открыли ему глаза, и он был перед ними в долгу, однако отовсюду он слышал слова поношения и насмешки в их адрес. Немногие сторонники Царской семьи публиковали свои воспоминания о ней, но их страстные слова оправдания и защиты почти не оказывали влияния на общественное мнение, недружелюбно настроенное к Царственным Мученикам. Никакие аргументы или горячие призывы не могли разубедить клеветников семьи Романовых. Однако у Гиббса созрел иной план — план, который потребует полного самоотвержения, к которому он был готов.

В декабре 1935 года, после того как Гиббс принес надлежащие обеты, архиепископ Нестор возвел его в монашеский чин. Впоследствии, ближайшей весной, Гиббс рассказал в письме Винни об этой церемонии. Облаченный в длинное белое одеяние, означавшее его погребальный саван, он встал в центре наполненной народом церкви. Два архимандрита встали по бокам и, положив одну руку ему на шею, а второй взяв его за руку, закрыли его складками своих одежд, нагнули как можно ниже и повели к архиепископу, сидевшему возле алтаря. Алексей чувствовал, как расступалась толпа, давая ему дорогу, хотя видел только пол.

Когда они подошли к ступеням пред Царскими вратами, он поклонился до земли; затем его подвели к архиепископу, который должен был выстричь ему тонзуру. Церемониальные ножницы лежали на открытом Евангелии. Архиепископ трижды попросил передать их ему, и трижды посвящаемый протягивал ножницы и целовал ему руку. В третий раз князь Церкви, взяв прядь волос, выстриг их сначала в одном направлении, затем в поперечном, в виде креста. После этого Гиббса облачили в священные монашеские одежды и нарекли Николаем в честь Царя. Многие из прихожан плакали, хотя сам Гиббс «не плакал, но был переполнен чувствами». После церемонии посвящения он всю ночь бодрствовал в церкви. В этом же году он был рукоположен в диакона, а затем в священника и стал отцом Николаем.

Все это время вместе со своими наставниками он обсуждал планы основания в Англии монастыря. В 1931 году, когда Георгий приехал из Австралии, Гиббс находился в краткосрочном отпуске. После серьезных дискуссий с молодым человеком относительно его будущего Гиббс устроил его на ферму в Стормуте, в графстве Кент, неподалеку от Кентербери. Главное здание было массивным и живописным и окружено различными строениями. Здесь Георгий выращивал малину, крыжовник, яблоки и груши и даже держал несколько свиней. Отец Николай намеревался использовать ферму как базу для монастыря, и, поскольку монастырю нужен игумен, после очередной торжественной церемонии его возвели в этот сан.

С благословения архиепископа отец Николай отправился на родину, получив особое наставление остаться на год в Русской Православной миссии в Иерусалиме, чтобы поближе познакомиться с организацией монастырской жизни в Святом Городе. Миссия была создана в конце XIX века для того, чтобы заботиться о нуждах множества паломников, ежегодно прибывавших туда из России. Для всякого благочестивого пилигрима это длительное, в несколько сотен километров, странствие пешком — странствие, сопряженное со множеством трудностей и лишений, которые нам трудно себе представить, — являлось достижением мечты всей его жизни. Все страдания забывались, когда люди оказывались в святых местах, связанных со Страстями Господа нашего, Его Распятием,

Воскресением и Вознесением. После 1917 года русские паломники сюда больше не приходили, но здесь оставалось достаточно монахов и монахинь, чтобы поддерживать жизнь монастырей и храмов. Здесь же были погребены тела Великой Княгини Елизаветы Феодоровны и инокини Варвары. Отец Николай целиком погрузился в эту жизнь.

Ни одно из возвышающих душу событий последних нескольких лет не подготовило отца Николая к ситуации, создавшейся в Стормуте, куда он прибыл в 1937 году. Георгий довольно успешно вел фермерское хозяйство, но оно требовало много труда и поглощало почти все его время. Большая проблема заключалась в том, что он обзавелся семьей, которую не устраивало введение монастырского режима. Были нарушены порядки, существовавшие на кухне и в столовой, гостиная превратилась в часовню, где ежедневно отправлялись службы. Отец Николай оставил за собой помещение, где прежде сушился хмель. Он превратил его в келью, куда удалялся для сна, молитвы и богомыслия. Однако, несмотря на все усилия, представители двух образов жизни так и не смогли найти общий язык. Жизнь молодой семьи была чересчур бурна и непредсказуема, давая о себе знать то излишествами, то столкновениями. Присутствие отца Николая создавало атмосферу строгости, которая заставляла всех сильно напрягаться.

Через несколько месяцев Гиббс стал пробовать иные варианты, хотя и оставил хмелесушилку для себя на все то время, пока Георгий работал на ферме. Его старший сын Чарльз, по его словам, любил заходить к отцу Гиббсу, потому что домику с конической крышей были свойственны особый аромат и таинственность и потому что его приемный дед рассказывал ему разные истории и читал про путешествие натуралиста на корабле «Бигль».

Приблизительно в это время отца Николая пригласили погостить в Уолсингхем, где его близкий друг, преподобный Альфред Хоуп Паттен, наблюдал за ремонтом англиканской церкви-святилища. Начиная со средневековых времен, храм Богоматери Уолсингхемской привлекал к себе паломников со всей Англии, а также и Европы. Пилигримы продолжали прибывать, и в 1931 году члены англиканской церкви построили для них специальный храм, который расширили в 1938 году.

Отец Хоуп Пагген показал отцу Николаю место, где он намеревался «на лестничной площадке южного придела устроить уголок с иконами», но после того, как они оба осмотрели его, отец Николай убедил своего друга, что «места достаточно для того, чтобы устроить небольшой православный домовый храм, если врезать в иконостас две двери». При поддержке англиканского администратора храма-святилища брата Файнс-Клинтона отец Николай спроектировал иконостас таким (изогнутым) образом, что оказалось достаточно места для Царских врат. Правда, для дверей с иконами Архангелов места не хватило, но поскольку иконостас был достаточно удален от восточной стены, то священники могли беспрепятственно входить и выходить из алтаря. Когда в 1938 году происходило освящение храма-святилища, на нем присутствовали архиепископ Нестор и отец Николай. На следующий день в храме была отслужена православная литургия.

В то же время возник план (автором которого, вероятно, был отец Николай) построить православную церковь рядом с храмом-святилищем, но началась война, и внимание Церкви было направлено на другие цели. В 1944 году, когда сооружение иконостаса было закончено, храм освятил архиепископ Савва Гродненский из Польской Церкви в изгнании. Вплоть до кончины архимандрита Давида существовала небольшая келья, где жил монах, присматривавший за церковью. Брат Леон до сих пор надзирает за ней, и во время каждой службы поминаются имена отца Николая и архиепископа Саввы, как основателей храма.

Однако в 1938 году отец Николай понадобился в Лондоне; митрополит Серафим (Лукьянов) закрепил за ним приход св. Филиппа, что на улице Букингемского дворца, — здание, предоставленное православным представителями англиканской церкви. Здесь возникли кое-какие нелады после того, как стало очевидным укрепление большевиков. Русская Православная Церковь Англии разделилась на две группы. Одну составляла Русская Церковь в изгнании, в то время как вторая находилась под юрисдикцией митрополита Евлогия, экзарха Западной Европы, со штаб-квартирой в Париже. В то время отношения между обеими группами были довольно дружественными, так что обе конгрегации проводили службы поочередно по воскресеньям.

Митрополит Евлогий был главной фигурой в этот период, отличавшийся разбродом в церковных делах. Продолжительная и невеселая эта история слишком сложна, чтобы вдаваться в подробности, и причины многих решений и расхождений неясны. Вкратце все сводится к следующему. В 1920 году Патриарх Тихон издал в Москве указ, разрешающий русским православным епископам принимать самостоятельные решения при управлении своими епархиями, так как в тогдашних условиях он не мог осуществлять надлежащее наблюдение. В следующем году в Карловцах (Югославия) состоялся Собор двенадцати епископов, на котором был создан Синод с целью осуществления верховной церковной власти и палата управления для выполнения задач, какие подразумевает ее название.

Все стороны, включая Патриарха, казалось, были удовлетворены.

Неожиданно в 1922 году Патриарх Тихон, который стал пленником большевиков, распустил палату управления и поручил митрополиту Евлогию разработать новый план. В том же году он был предложен на собрании Карловацкого Синода. Возможно, потому, что Патриарх Тихон не мог этого сделать, он никак не прокомментировал этот план, и многие заключили, что он его одобряет. Однако его московские преемники решительно осудили его, и это вызвало раскол между находившими в изгнании епископами, которые хотели совсем дистанцироваться от Москвы, и тех иерархов, которые считали важным поддерживать какой-то контакт с Москвой (не будучи ей подвластными), пока была надежда на то, что большевистский режим скоро рухнет. Такого мнения придерживался Евлогий, и когда разногласия стали слишком острыми, он создал в 1926 году отдельную Парижскую юрисдикцию.

Его попытки сохранить какие-то отношения с Патриархом, которым стал Сергий, встретили суровую отповедь. Сергий осудил его за то, что тот молился за преследуемых в России христиан, утверждая, будто таковых не существует. Поскольку Евлогий расходился во взглядах с Синодом, он со своей паствой предался под юрисдикцию экуменического Патриарха в Константинополе. Он попытался примириться с Карловацким Синодом, но их союз оказался непродолжительным.

Так обстояло дело, когда в 1938 году отец Николай приехал в Лондон, однако все шероховатости сглаживались присутствием архиепископа Нестора, его харбинского наставника. Нестор присутствовал на европейском Все- эмигрантском церковном Соборе, созванном советом епископов. Теперь он приехал в Лондон, чтобы представить нового священника пастве, возвести его в сан архимандрита и даровать ему митру и посох. Отец Николай оказался единственным англичанином, удостоенным такой чести. Начало его пастырского служения в Лондоне было знаменательным.

Рядом с приходом св. Филиппа находилось здание Черчхаус, принадлежавшее РПЦЗ, где пребывал приходской священник; там, в подвальном помещении, у отца Николая была квартира. Небольшое монашеское сообщество процветало, и Гиббс участвовал в его жизни, насколько позволяли ему другие обязанности.

Главной заботой отца Николая было сообщество англо-говорящих православных прихожан на Бейсуотерроуд. Он был необычайно рад этому, поскольку искал именно такой возможности. Он успел перевести на английский язык многие службы. Однако ему был чрезвычайно необходим церковный хор, поскольку без музыкального сопровождения его прихожане не смогли бы ощутить все великолепие православной церковной службы. В Югославии ему довелось услышать вокальную группу молодых женщин, которым хотелось попасть в Англию. Им был нужен учитель английского языка, а ему — хор. Поэтому отец Николай занялся их переездом в Англию и обеспечением жильем. За это они должны были выступать в качестве певчих. Они знали тексты гимнов на церковно-славянском языке, и отец Николай перевел их на английский таким образом, чтобы они легли на знакомую им мелодию. Сотрудничество оказалось удачным, и певчие его храма даже стали известны как «Белградские соловьи». После того как разразилась Вторая мировая война, молодые женщины не смогли вернуться домой и в большинстве своем навсегда обосновались в Лондоне.

Война принесла изменения и для отца Николая. Когда в 1941 году немцы начали бомбить британскую столицу, его отправили из Лондона, где отношения в приходе св. Филиппа охладели, в Оксфорд, чтобы создать там приход из эмигрантов, бежавших в этот университетский город: переводчиков, радиокомментаторов, ученых. Однако это назначение способствовало углублению раскола между различными церковными юрисдикциями — еще одного трагического события XX века, в которое оказался вовлеченным отец Николай.

В 1943 году Сталин провозгласил политику религиозной терпимости, что было актом сугубого лицемерия, продиктованного политической необходимостью поощрять патриотизм русского народа, столкнувшегося с мощной немецкой военной машиной. Тогда обман не был столь очевиден, и, охваченные патриотическим чувством и болью за страждущую родину и гонимую Церковь, многие русские эмигранты захотели поверить в искренность вождя. Митрополит Евлогий поддался этому подъему, хотя примирился с Московской Патриархией лишь в 1945 году. Вскоре после этого он скончался. Примирился с Патриархией и возлюбленный друг Гиббса архиепископ Нестор, хотя в те бурные годы, благодаря строгой цензуре, отец Николай не мог этого знать. В 1948 году святителя уговорили приехать в Москву и тотчас же отправили в ГУЛаг.

Тем временем отец Николай приступил к работе с новыми прихожанами. Они встречались в снятой внаем часовне, которая некогда принадлежала средневековой лечебнице для прокаженных во имя св. Варфоломея, находящейся рядом со спортивной площадкой колледжа Орайел. Своеобразная смесь людей способствовала энергичной жизни прихода, и когда война окончилась, они процветали. Когда в колледж стали возвращаться студенты, ему вновь понадобилось помещение, и отец Николай отправился на поиски постоянного прибежища для прихода.

Он нашел три вполне подходящих здания на Марстон- стрит напротив Саули-роуд в восточной части Оксфорда и вложил большую часть своих сбережений в их приобретение. В одном из зданий некогда находилась аптека для бедных пациентов, и во время войны оно служило главной телефонной станцией для всего Оксфордшира. Отец Николай устроил свои апартаменты на втором этаже этого массивного здания, а первый этаж использовал как храм.

В 1946 году — году кончины митрополита Евлогия — отец Николай основал дом Св. Николая, как свидетельство своего преклонения перед Царем Николаем, которого он считал святым (формально храм был посвящен Св. Николаю, Мир Ликийских чудотворцу, одному из отцов Церкви). Отремонтировав здание, отец Николай извлек из сундуков и коробок, которые хранил почти тридцать лет и проехал с ними чуть ли не полсвета, удивительную коллекцию реликвий, связанных с Царской семьей и страшным цареубийством. Большая часть реликвий была найдена в разгромленных помещениях Ипатьевского дома в 1918 году и перевезена с разрешения генерала Дитерихса.

В центре храма отец Николай повесил люстру с розовыми стеклянными лилиями, спускавшимися с металлических зеленых листьев и гроздьев фиалок. Этот светильник некогда украшал спальню в последнем месте заточения Царской семьи. Неподалеку от алтаря он поместил царские валенки, которые упаковал в собственный багаж, полагая, что они могут еще пригодиться, когда вместе с остальными членами Царской семьи отправился из Тобольска в Екатеринбург. Однако с Царем Гиббс так и не встретился. На стенах он расположил собрание икон. Некоторые из них были подарены ему членами Царской семьи, другие найдены в печах и мусорных баках в Ипатьевском доме. Имена Государя, Императрицы, Наследника и Великих Княжон поминались во время каждого богослужения.

Покупка зданий и их переделка оказались весьма дорогостоящими, и Гиббс израсходовал на них все сбережения, накопленные во время пребывания вместе с Царской семьей в Тобольске и на службе у Верховного комиссара, когда расходы на жизнь были минимальными. Все это время Гиббс регулярно посылал большую часть жалованья своему брату Перси с тем, чтобы тот положил деньги на банковский счет на самых выгодных условиях. Он также получал пенсию за годы, которые прослужил в китайской таможне. Сколько личных средств он вложил в свое детище, видно из письма, отправленного им в 1949 году разделявшему его интересы профессору де Шмидт, который основал русский православный центр в Нью-Йорке.

«В конце 1946 года я приобрел это здание за 2500 (фунтов), заплатив наличными 750 (фунтов), и получил остальную сумму, заложив его. Я израсходовал много денег на обновление дома, который во время последней войны использовался для военных целей и находился в плачевном состоянии.

Православная община в Оксфорде насчитывает всего 56–60 прихожан, в числе которых нет по-настоящему состоятельных людей. Пожертвований хватает лишь на текущие расходы, поэтому, вместо того, чтобы использовать дом Св. Николая в качестве музея и культурного центра для встреч и лекций, нам приходится сдавать в аренду почти все помещения для того, чтобы выплачивать закладные. Сам я не получаю от прихода никакого жалованья и живу на собственные сбережения, что в наши дни не так-то просто».

По просьбе профессора он вложил в письмо небольшую статью о своей жизни рядом с Царской семьей, заканчивавшуюся однозначным заявлением о своих намерениях.

«Дом Св. Николая в Оксфорде представляет собой попытку донести свет этой веры до главного интеллектуального и культурного центра Британской Империи. В доме хранится несколько памяток последних дней Царской семьи, и в некотором роде он является напоминанием об упокоении их душ в Царствии Небесном, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».

Хотя отец Николай неохотно говорил или писал об Императорской семье, но когда он изменял этому правилу, то никогда не забывал упомянуть об их набожности и святости, а также о чистоте их помыслов посреди страданий. Он надеялся использовать три дома в Оксфорде для создания в них музея, используя свои памятки, чтобы привлечь экспонаты от других членов общины, а также превратить их в русский культурный центр для проведения лекций, чтений и вечеров, однако финансовое положение не позволило ему сделать этого. Правда, отец Николай превратил кабинет-библиотеку, расположенную сразу за храмом, в миниатюрный музей. Здесь он демонстрировал многие фотографии, которые снял в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге, вместе с тетрадями Марии и Анастасии; некоторые предметы фарфоровой посуды из Тобольска с Императорскими гербами; пенал, некогда принадлежавший Наследнику; колокольчик, с которым тот играл; бронзовый герб с яхты «Штандарт»; коллекцию укреплявшихся на конских дугах колокольчиков и множество других предметов, которые он сохранил.

Отец Николай честно служил общине дома Св. Николая и стал хорошо известен как в православных кругах, где производил впечатление своей внешностью — высокий, худощавый, с красивой белой бородой, — так и в самом Оксфорде, где всем казался весьма эксцентричной личностью. Некролог, опубликованный в газете Cardiff Western Mail 27 марта 1963 года, вскоре после его смерти, дает представление о его своеобразных и далеко идущих попытках распространить «свет этой [православной] веры», а также о том впечатлении, которое он оказывал на людей, которые с ним встречались.

«Кончина архимандрита Николая Гиббса в Лондоне означает отказ от планов создать ветвь Русской Православной Церкви в Уэльсе.

„Основав небольшую церковь в Оксфорде… он очень хотел создать такую же в Уэльсе“, — заявила вчера у себя в Хемпстеде мисс Дженни Уильямс, специалист по народной музыке.

Он верил, что население Уэльса с большой симпатией отнесется к чину русского православного богослужения, потому что оно не только очень красиво по форме, но еще и потому, что при этом нет инструментального сопровождения, и поэтому оно идеально для такой нации, как валлийцы. Хотя я являюсь членом Валлийской пресвитерианской церкви, я была настолько поражена его приверженностью Уэльсу, что обещала оказать всяческую поддержку проекту, показавшемуся мне чрезвычайно увлекательным.

Однако в связи с его смертью продолжать эти усилия будет бессмысленно».

Благодаря своей обходительности Гиббс приобрел много друзей в Оксфорде. Особенно близок к нему был Георгий Катков — русский ученый, специалист по немецкому влиянию во время Первой мировой войны. Это был человек, с которым отец Николай охотно делился своими воспоминаниями о Царской семье. Изучая многие секретные немецкие документы, ставшие доступными после Второй мировой войны, Катков установил, насколько глубоко увязла Германия в финансировании подрывных сил, чтобы ослабить власть Николая II, и в снабжении оружием его политических врагов во время Великой войны. Оба собеседника до утра засиживались за разговорами, и когда солнце вставало, отец Николай совершал долгую прогулку домой.

ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА принесла перемены и для Георгия, приемного сына Гиббса. Будучи чужаком по рождению, он был вынужден оставить свою ферму на побережье и вместе с семьей переехать в Кемден. К этому времени он отказался от своей русской фамилии Савельев, переменил ее на фамилию Гиббс и поступил на службу в королевские ВВС. После войны Джордж работал продавцом книг у многих издателей. При любой возможности отец Гиббс навещал семью приемного сына, и его приемный внук Джордж признавался, что визитов его ждали не очень радостно — главным образом потому, что приходилось выключать радио, а Джордж, тогда подросток, смущался, когда приходилось ходить за покупками в обществе этой странной фигуры в черной рясе и с белой бородой. Когда мальчики, Чарльз и Эндрю, выросли, проблемы эти разрешились сами собой, и они часто сопровождали отца в Оксфорд, чтобы ремонтировать дома, которые однажды перейдут к ним по наследству.

Когда отец Николай приехал в Оксфорд в 1941 году, ему исполнилось шестьдесят пять лет, и к 1952 году он почувствовал, что ему необходима помощь. Он рассказал о возникшей ситуации своему старинному другу, баронессе Буксгевден, в 1956 году, когда из-за пошатнувшегося здоровья ему пришлось отказаться от половины своих обязанностей.

«Ваше письмо пришло ко мне сюда, когда я обзавелся небольшой квартиркой возле Риджентс парка и в пределах Академического центра, окружающего Лондонский университет, откуда прибыли и другие жильцы этого дома.

Когда мои обязанности не задерживают меня в Оксфорде, где, как мне кажется, православная община, основанная мною, крепнет, я провожу там большую часть своего времени. Прошло уже четыре года после того, как я пригласил к себе сына столыпинского министра земледелия [Кривошеина], который 25 лет монахом провел на Афоне после того, как получил ученую степень в Сорбоннском университете. Эти годы он провел над изучением рукописных трудов святых отцов. Отец Василий стал теперь довольно известным ученым, по-прежнему занимающимся той же работой. На второй год после его приезда я договорился о его рукоположении и назначил его на должность настоятеля. После того как на него были возложены все обязанности по службе в храме, я стал свободен и могу приезжать и уезжать когда мне заблагорассудится».

Он ничего не говорит о недугах, которые терзали его такими болями, что он прибегал к самым крайним мерам, чтобы получить какое-то облегчение. Почти половину своей крохотной квартирки он использовал для того, чтобы устроить в ней сауну, в которой сидел часами.

Не упоминает он и о другом решении, которое принял в 1945 году, — решении, которое повредило ему, как настоятелю храма, чего он не ожидал. В том году он признал Московскую Патриархию, в убеждении, что ее возрождение означает полное изменение политики Русской Православной Церкви посредством объявления ее независимости. Еще Петр Первый упразднил Патриаршество, учредив взамен него Святейший Синод, над которым он имел полный контроль, и перед Великой войной и революцией предпринимались серьезные попытки реформирования Церкви, главной задачей которого было восстановление Патриаршества.

Решение отца Николая произвело шок и вызвало уныние среди его друзей, членов Русской Церкви в изгнании, приведя к болезненной для него изоляции. Он больше не мог ни служить, ни причащаться в приходе, с которым был так тесно связан и где его искренно любили. И все равно, по словам его друга Джона Харвуда, он, похоже, чувствовал себя гораздо уютнее в Успенском соборе, чем в патриархийном храме.

В оксфордской общине то и дело происходили столкновения. После войны большинство эмигрантов уехало из Англии, и руководству Церкви стало ясно, что если православию суждено процветать в Оксфорде, то это произойдет не на Марстон-стрит. В 1959 году русский приходской совет решил переехать на Кентербери-роуд, где д-р Николай Зернов основал храм св. Василия и св. Макрины (в настоящее время церковь Св. Троицы и Вознесения в Оксфорде). Туда переехал и отец Василий Кривошеин, впоследствии рукоположенный в сан архиепископа. Отец Николай очень огорчился, но поделать ничего не смог.

Последние годы жизни Гиббса были освещены знакомством с несколькими молодыми друзьями. Один, убежденный англо-католик, Питер Ляселль, был хорошо известен в лондонских церковных кругах, потому что он поочередно посещал англиканскую, римско-католическую и православную церкви. Он изучал богословие в стамбульском университете Халки и знал православное богослужение и музыку. Он сильно привязался к отцу Николаю и всячески помогал ему: возил его туда, куда ему было нужно, и исполнял роль певчего, когда тот служил Божественную литургию, будучи иногда в храме один, или же делал это в небольших часовнях вроде той, которая находится в Уолсингеме. В то время как отец Николай исполнял молитвы на английском и церковнославянском языках, Ляселль вторил ему по-гречески, однако эта смесь не производила впечатление диссонанса. Должно быть, эта дружба произвела на Ляселля сильное впечатление, поскольку за две недели до смерти в 1990-х гг. он принял святое Православие и был погребен в Эммексе в монастыре брата Софрония.

Поездки Гиббса из Лондона в Оксфорд и обратно продолжались даже тогда, когда силы отца Николая пошли на убыль. Когда Дэвид Битти приехал в Оксфорд, чтобы в колледже Линкольна изучать древние языки, а затем русский, он услышал увлекательные истории про отца Николая и, с интересом разглядывая облаченную в черное фигуру, решил, что это и есть тот самый монах. В 1961 году, совершенно неожиданно, всего за два года до смерти отца Николая, Гиббс и Битти, который присутствовал на праздничном собрании в англиканской церкви, встретились в Лондоне. За чашкой чая с хересом в доме священника он увидел в окно неожиданного гостя, который шел по садовой дорожке. Это был не кто иной как отец Николай, который, приезжая в Лондон, часто навещал священника. Гиббса представили Битти, который только что вернулся из Москвы, где выступал переводчиком на Первой Британской Торгово-Промышленной ярмарке, и оба затеяли разговор.

Чувствуя симпатию Битти к Царской семье, отец Николай целый час рассказывал ему о своей жизни при Царском Дворе, восхваляя несомненные добродетели Государя и Государыни и выражая теплые чувства к Наследнику — такому отважному и мужественно выносившему страдания. Лишь к концу встречи Битти узнал, что он «удостоился большой чести», поскольку бывший наставник Царских детей редко рассказывал об Августейшей семье.

За два года они встречались всего три раза. За это время Битти сделал ряд записей, представляющих особый интерес для исследователя. В мае 1962 года, во время традиционных празднеств по случаю дня Вознесения в колледже Линкольна, он заметил отца Николая и подошел к нему, чтобы поздороваться. Архимандрит приехал в Оксфорд с целью попытаться продать два своих коттеджа, поскольку закон запрещал повышать арендную плату, хотя ему все еще приходилось выплачивать суммы по закладным, а цены на товары первой необходимости выросли.

В этот же день, по окончании празднеств, Гиббс решил навестить нового знакомого, полагая, что ему скучно. Битти заметил, что у отца Николая быстро иссякают силы и эта их встреча может оказаться последней. Он похудел и сгорбился, однако «у него было счастливое лицо, розовые щеки, блестящие голубые глаза и белоснежная борода — довольно растрепанная и жидковатая, которая спускалась до середины груди. У него была связная, толковая речь и совершенно ясный ум. Он произвел на меня впечатление человека простого и в то же время практичного. Мистиком он не был. Несмотря на его сложную жизнь и необычную внешность, он был настоящим англичанином как в отношении взглядов на бытовые проблемы, так и в отношении чувства юмора… У него была властная натура; к такому человеку, как он, следовало прислушиваться и не спорить с ним».

Описание того, как он был одет, способно повергнуть читателя в шок. Все эти годы внимательно относившийся к своей внешности и всегда ухоженный, теперь он был очень скромно одет.

«По существу, он походил на оборванца. На нем была вытертая ряса. В правой руке у него была палка [посох архимандрита], на сгибе левой руки висела большая старая продуктовая сумка черного цвета».

Несмотря на затрапезный вид, отец Николай не был совсем бедным. У него имелась недвижимость, хотя она и не приносила ему никакого дохода. Оксфордские дома были заложены и завещаны храму. Дом на Бродстейрс, был, похоже, своего рода убежищем для русских и, возможно, лиц других национальностей, которым туго пришлось в те времена. Квартира в Риджентс парке, оставленная им для себя, была крохотной. Он предложил Битти останавливаться на Бродстейрс всякий раз, как тот появится в Лондоне. Если же там не найдется места, то он сможет занять чердачное помещение.

Во время их последней встречи у Гиббса проявился черный юмор. Все, кто видели архимандрита, обращали внимание на поразительно гладкую кожу священнослужителя, несмотря на его восемьдесят шесть лет. Он приоткрыл секрет Битти:

«Вы когда-нибудь наблюдали за тем, как ведет себя змея? Она регулярно сбрасывает кожу, то же самое делаю и я. В моей лондонской квартире у меня имеется очень мощный элекчрический камин и очень маленькая комната.

Я включаю камин и жду, пока в комнатке не станет очень жарко. Тогда я раздеваюсь и обливаюсь водой и сижу в комнатке. Очень скоро с меня сходит вся кожа, и я вновь становлюсь молодым. Но, видите ли (при этом он с улыбкой посмотрел на меня), мне не удается найти учеников, которые последовали бы моему примеру».

Вскоре здоровье отца Николая стало быстро ухудшаться, и 24 марта 1963 года он скончался в госпитале св. Панкратия. По словам Джона Харвуда, который в течение последних месяцев несколько раз навещал его вместе с Ляселлем, Гиббс, хотя был стар, немощен и беден, все равно улыбался. И недаром: ведь он выполнил задачу, поставленную перед собой, посвятив свою жизнь и свои средства тому, чтобы свидетельствовать о святости и благородстве Царственных Мучеников и об истинности и красоте их православной веры.

После кончины архимандрита Дэвид Битти вместе с одним из своих друзей навестил Джорджа Гиббса в его лондонской квартире с целью выяснить, не существует ли опасность, что документы отца Николая и Царские памятки окажутся рассеянными. Джордж заверил их, что этого не произойдет, а затем проводил гостей в спаленку архимандрита и показал им икону, висевшую над кроватью. Она была подарена ему Царской семьей. По словам Джорджа, за многие годы ее краски успели поблекнуть, но за три дня до смерти отца Николая они стали такими же яркими, как прежде. Казалось, это Царская семья прислала ему дар с Небес, вознаградив его за долгую и преданную службу и дружбу как при их жизни, так и после кончины.