Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса

Глава 2. Санкт-Петербург — волшебный город

СТУПИВШИЙ НА ПРИЧАЛ Петербургского порта Чарльз Сидней Гиббс заметно выделялся из толпы частных учителей, привлеченных этим великим городом. Высокий, стройный, с уверенной походкой, он был безупречно одет и ухожен. Если бы не чуть великоватый нос, его можно было бы назвать красивым. Зато исключительно чистое лицо с высоким лбом, окаймленным русыми волосами, было освещено взглядом умных глаз.

Решение Сида приехать в Санкт-Петербург, возможно, и не было очень удачным, но зрелище города, успевшего освободиться от зимних оков, хотя толстый ледяной панцирь, сковывавший Неву, еще не успел окончательно разрушиться, вероятно, благоприятно подействовало на него. По сравнению с большинством крупнейших столиц Европы Санкт-Петербург был городом молодым. Яркий, сверкающий, он был памятником железной воле одного человека — Петра Великого, который в XVIII веке бросил вызов реке и построил именно здесь свой главный город. Но город возник ценой ужасных человеческих жертв. Великолепные здания, выкрашенные в белый с синим, желтый с белым, красный с желтым цвета, многие из которых были увенчаны золочеными шпилями и куполами, служили памятниками десяткам тысяч рабочих, отдавших свою жизнь, таская бревна, камни, привозя землю, чтобы засыпать предательские болота. Дюйм за дюймом они строили сцену, на которой Петр мог ставить свой гигантский спектакль, — город, который, по словам многих, «построен на костях».

Но это был еще и город, которым Гиббс был готов восхищаться. Он любил театр, а здесь было что увидеть и чем наслаждаться, особенно на Театральной улице. Он интересовался балетом, а это искусство в тогдашней России достигло высот. Танцевальное, как и другие искусства, субсидировалось Императором из собственных средств. Вполне возможно, что Гиббс видел его самого, а также других членов Императорской семьи, поскольку они были частыми посетителями театров.

Гиббс всегда был заядлым, хотя и осмотрительным покупателем и любил разглядывать товары в лавках, на базарах, даже на «блошиных рынках», расположенных вдоль широких проспектов, в парках и дворах этого оживленного города-космополита. Должно быть, особое удовольствие доставляло ему посещение «Английского магазина», поскольку это великолепное торговое заведение было расположено в самой фешенебельной части города и на самом главном проспекте — Невском. Он был открыт неким англичанином в XVIII столетии, и хотя у него теперь были русские владельцы, в нем по-прежнему в изобилии имелись товары, без которых не смог бы обойтись Гиббс: английское мыло, чулочные изделия, перчатки. Пожалуй, магазин даже пахнул английским духом. Тем не менее многие годы Гиббс продолжал заказывать сорочки и воротнички у себя на родине с помощью Винни, ставшей его персональным снабженцем. «Воротнички я купила, — писала сестра в одном из писем, — и я надеюсь, что скоро смогу съездить в Шеффилд и найду там сорочки».

Гулять по Санкт-Петербургу с его широкими улицами, тщательно разбитыми парками, прекрасными зданиями, которые были гораздо ярче, чем в остальных городах Европы, выделяясь на фоне белого снега зимой и сочной зелени деревьев летом, было одно удовольствие. Все дома выстроились вдоль набережных полноводной Невы или многих каналов и притоков этой могучей реки. Руководствуясь инстинктом, который не раз выручал его, Гиббс устроился в доме № 88 по Невскому проспекту в одной из многих удивительно комфортабельных и хорошо оборудованных квартир, поселившись, таким образом, вблизи делового центра города, где жизнь била через край.

«Еще в начале девятнадцатого века при отделке таких колоссальных апартаментов реализовывалось множество современных идей — свободная планировка, центральная система отопления, бездымные камины, примыкающие друг к другу гостиная и спальня, просторные прихожие и висячие декоративные растения. Плата за квартиру включала суммы за воду, за освещение внутренних помещений и дворов, а также за расход дров для печей и плиты в кухне. Воду доставляли в больших бочках, и во дворах всегда строили бани с парилками, которые отапливались дровами. Русские считали совершенно неприемлемым плескаться в грязной воде, как это делали европейцы».

Такого рода особенности русской жизни были весьма привлекательны для людей вроде Гиббса с его чрезвычайно чистоплотной натурой.

Гиббс нанялся на службу к Сухановым — богатому помещичьему семейству, которое оплатило ему транспортные расходы и теперь предоставляло учителю жалованье и щедро оплачивало жилье с тем, чтобы он наставлял их сына и обучал его английскому. Частная практика в России не шла ни в какое сравнение с тем, то происходило в Англии. Гиббс не только не стал «обыкновенной гувернанткой», но оказался представителем весьма уважаемой и хорошо оплачиваемой профессии, дававшей много возможностей для продвижения по службе. Было столько желающих пользоваться услугами частных учителей, что в 1834 году Императорское правительство установило особый статус для наставников и преподавателей, предусматривавший для таких лиц официальный чин и награждение значком, а также обеспечение щедрой пенсией.

Первый год служба протекала у Гиббса достаточно гладко. Сам он активно изучал русский язык, преподавая ученику английский. Следующим летом, когда наступила пора оплачиваемого отпуска, учитель захватил юного Суханова в Англию, где его образованию способствовала жизнь в этой стране, общение с семейством Гиббса и исключительная возможность осваивать на практике разговорный язык. Насладившись нежарким английским летом, наставник и ученик, нагруженные подарками для всех членов семейства Сухановых, вернулись в Россию. Спустя год, показавшийся ему сносным, Гиббс был удивлен, разочарован и, пожалуй, несколько встревожен, когда Суханов не возобновил с ним контракт. Между тем Гиббс оказался в трудном положении, по существу, оказавшись в изоляции, поскольку зима в тех краях наступает рано. Из Англии продолжали приходить письма, в которых близкие беспокоились о его благосостоянии. Они по-прежнему искали и надеялись найти должность, которая помогла бы ему вернуться на родину. В одно из своих писем дядюшка Вилли вложил легкомысленный рисунок, который вырезала Винни, вместе с объявлением о предоставлении работы, а также информацию о том, что дядюшка успел связаться с возможным работодателем, выразившим желание получить письмо от самого Сида.

Гиббс продолжал получать поддержку со стороны сочувствовавших ему друзей. Он успел сообщить одному из знакомых о случившейся с ним неприятности, заметив, что «Сухановы не очень приличные люди», а «их мальчик не слишком сообразителен». «Не отчаивайся, — писал знакомый, — и помни, что все, что ни случается, к лучшему, и еще: человек предполагает, а Бог располагает». Письмо это сохранилось в числе тех, которые относились к первым месяцам пребывания Гиббса в России. Возможно, впоследствии он понял, насколько был прав его знакомый.

Несмотря на неудачу, минувший год не был потерян напрасно. У него появилась возможность изучать русский язык; он стал давать частные уроки английского другим заинтересованным жителям города и, кроме того, время от времени занимался воспитательной деятельностью. Пока у него были уроки, Гиббс был уверен в том, что сможет продержаться, по крайней мере, до следующего лета, когда, по возвращении в Англию, у него появятся более перспективные возможности. Между тем предложения преподавать продолжали поступать, поскольку в это время в столице появилась мода на все английское, и многие ученики и их родители жаждали получить в качестве преподавателя такого квалифицированного англичанина.

Благодаря непринужденности и общительности, сочетавшимися с воспитанностью и благородными манерами, Сид приобрел ряд личных друзей среди членов довольно крупной английской колонии, возникшей в русской столице. Он стал принимать активное участие в социальной жизни анклава и вскоре начал получать приглашения «прийти на вечерок», где обычно затевался неформальный ужин, обсуждение вестей с родины и местных новостей, а также импровизированные развлечения с участием гостей, которые музицировали или устраивали громкую читку.

К 1903 году Гиббс полюбил этот город с богатой, кипучей жизнью, морозной, сверкающей инеем зимой, так не похожей на сырые слякотные английские зимы. Богатство зимних праздников и развлечений, которые выносливые русские придумали для того, чтобы всласть насладиться этим суровым временем года, увлекло Гиббса. После первых крепких морозов все население стало появляться закутанным в меха, и жизнь города подчинилась зимней моде. Кучеры, правившие санями, мчавшимися по улицам, облачались в свои живописные одежды; продавцы чая и сластей закутывали в овчины кипящие самовары; в парках и на площадях и стар и мал катался на салазках и ледянках. На льду реки возникали фантастические деревни, в которых устраивались зимние базары и затевались веселые забавы. Казалось, что у каждого участника представления — своя роль и собственный наряд. Это свойство русских настолько поразило Гиббса, что он часто отмечал врожденный актерский дар, свойственный этому народу, инстинкт, «настолько глубоко въевшийся в русскую натуру, что зачастую создается впечатление, будто русские исполняют какую-то роль, а не живут своей жизнью».

Он отметил также характерную приверженность русских к отправлению религиозных обрядов, хотя и относился к ним как сторонний наблюдатель, чья религиозность находилась в подвешенном состоянии. Россия оставалась приверженной своей вере долгое время после того, как большинство остальных европейских стран стали относиться к религии в лучшем случае как ко вторичному фактору их общественной и политической жизни. Однако, живя в России, человек оказывался захваченным размеренным ритмом религиозной жизни православных верующих, которые детально воспроизводили, переживали все события в земной жизни Христа. Эти события в продолжение всего года отмечались их Церковью великолепными литургиями, отражаясь в красоте церковных служб, музыке, иконах, облачении и жестах священников. И эта активная религиозность пронизывала все стороны жизни. Все население — богачи и бедняки, крестьяне и знать — подхватывало ритм праздников и постов.

К этому времени Гиббс достаточно убедился в надежности деловых перспектив и решил перевезти из дома в Петербург почти все свои пожитки. Его профессиональная репутация укрепилась окончательно, когда он получил важную должность преподавателя Императорского Училища правоведения, предназначенного для сыновей потомственных дворян — одного из двух учебных заведений, финансировавшихся Государем и предназначенных для подготовки молодых людей к государственной службе. Гиббс прославился тем, что отошел от принятой там практики поощрения наушничества. Такая практика была оскорбительна для привитого ему со школьных лет кодекса чести. Гиббс не только отказывался выслушивать доносы учеников друг на друга, но и отчитывал за это доносчиков.

Он также стал принимать активное участие в жизни петербургской гильдии учителей английского языка. Это была официально зарегистрированная организация, предназначенная для помощи учителям в создании кружков для чтения с целью профессионального усовершенствования,

установления контактов с различными образовательными движениями, чтения научных докладов и лекций по вопросам образования, создания библиотеки необходимой литературы, а также организации различных мероприятий для совместного проведения досуга. Престиж гильдии оказался настолько высок, что к нему проявили интерес такие спонсоры, как британский посол сэр Артур Николсон, а также посол США достопочтенный Джон У. Риддл.

Гиббса неоднократно выбирали в члены различных комитетов, после чего он стал секретарем, а затем вице- президентом этой организации. Развлекательные программы, финансировавшиеся гильдией, зачастую включали легкие пьесы, которые можно было ставить с минимальными усилиями и декорациями. Репетиции и постановки доставляли большое удовольствие, и все участвовали в них в качестве актеров или помощников режиссера. В некоторых из них появлялся и Сид под именем С. С. Гиббс или В. А. Кентаб. Он выступал также в качестве постановщика и не раз удостаивался похвалы. Хотя в Кембриджском университете Гиббс изучал экономику, он никогда особенно не увлекался политикой; то же можно было сказать о его близких друзьях, учениках и их родителях. Английская колония в Петербурге была изолирована от местного общества своим провинциальным отношением — она измеряла все происходящее английскими стандартами: своей монархией, парламентом, церковью, промышленностью, учебными заведениями. Каждое утро, выходя из дома, Гиббс покупал на Невском не только русские газеты, но и английские. Разумеется, он знал о напряженной политической и социальной обстановке в Петербурге, которая часто внезапно взрывалась. Но он, как и его английские друзья, рассматривали эти факты как неизбежные симптомы примитивной и неуклюжей системы, переживающей муки роста, которые неизбежны при попытке войти в цивилизованный XX век.

Однако полной неожиданностью, нарушившей размеренную жизнь Гиббса, явился один памятный день в январе 1905 года, ставший известным как «Кровавое воскресенье». Его бурные события явились поистине предвестником грядущего катаклизма. Западная печать детально, не без преувеличений, описала их как жестокое подавление протеста рабочих устаревшим, жестоким, деспотическим режимом. В действительности все обстояло гораздо сложнее.

Царь Николай II и сама самодержавная власть уже давно подвергалась давлению как извне, со стороны Европы, где поднималась волна в поддержку создания правительства, ответственного перед народом, так и изнутри, со стороны студентов, образованной элиты и радикальных активистов, которые были проникнуты этими заразительными идеями. Как часто бывает, именно студенты первыми поддавались разрушительным доктринам и становились главарями бунта — не благодаря их собственному политическому видению, а вследствие свойственной молодости нетерпеливости и мечтательности. Их можно было легко побудить к осуществлению актов насилия с помощью зажигательной риторики агрессивного и радикального социалистического меньшинства, нацеленного на окончательное свержение самодержавной власти.

Политизация университетской жизни началась каких-то шесть лет назад в результате инцидента, который сам по себе должен был бы привести лишь к незначительным политическим неурядицам. Когда в 1881 году Александр II был убит, вся страна была потрясена. Ведь это был Царь-Освободитель — монарх, освободивший крепостных!

А между тем он был сражен теми самыми людьми, которые должны были быть довольны его политикой. В ответ Император Александр III ввел строгие меры безопасности для борьбы с покушениями, число которых увеличивалось. Были введены жесткие ограничения относительно публичных демонстраций и политических собраний.

В этой суровой атмосфере студентам Петербургского университета в феврале 1899 года было запрещено ежегодное празднование дня основания университета. Они стали шумно протестовать, многие из них были арестованы. Однако несколько дней спустя власти убедились, что студенты не представляют собой угрозу, и занятия возобновились.

Социалисты (получавшие, следует отметить, значительную финансовую и политическую поддержку из-за рубежа, главным образом, из Германии), которые всегда были начеку, воспользовались представившейся им возможностью. Они организовывали небольшие комитеты, которые проникали в студенческие группы, разжигали их недовольство и направляли его в нужное русло. Вбивали им в головы мысль, что реформы должны не ограничиваться либерализацией университетского устава, а распространяться на всю систему управления государством. Целью революционеров было свержение самодержавия; всеми правдами и неправдами они проникали в университеты, чтобы создать там своего рода «учебный лагерь». Они готовили студентов к грядущей борьбе, с помощью которой рассчитывали изменить мир к лучшему.

Николай II и его Совет Министров прекрасно знали о революционной угрозе и разрабатывали планы с тем, чтобы попытаться справиться с волнениями студентов и рабочих Петербурга, хотя, казалось, достаточно было бы вмешательства полиции. Министр внутренних дел

Вячеслав Плеве до покушения на него в 1904 году организовал сеть финансируемых правительством профсоюзов с целью предоставить рабочим возможность получать образование и развлечения, в противовес агрессивно враждебным ячейкам, агитирующим рабочих. Но в эти профсоюзы давно проникли революционные элементы, сеявшие недовольство, призывавшие рабочих требовать гораздо больше экономических и социальных благ, чем могли предоставить владельцы предприятий.

Чтобы пресечь действия этих враждебных правительству элементов, в рабочие профсоюзы были внедрены тайные агенты. Одним из наиболее влиятельных агентов был отец Георгий Гапон — молодой православный священник, который, по словам Доминика Ливена, смог установить прочные связи с рабочими и проповедовал среди них христианские идеи. Однако за это время сам он подвергался влиянию социалистических идей, причем столь активно, что в январе 1905 года взялся за организацию промышленной забастовки в Петербурге, прибегнув к массовой, не разрешенной властями демонстрации, сочтя ее единственно эффективным способом добиться выполнения требований рабочих.

«Неожиданно в январе 1905 года правительство узнало о намерении Гапона возглавить гигантскую демонстрацию, повести ее к Зимнему дворцу и потребовать осуществления целого ряда политических и экономических реформ, вплоть до созыва учредительного собрания». Эти политические требования имели мало общего с призывами рабочих к своим хозяевам и имели ярко выраженную социалистическую окраску. Внешнему миру казалось, что лишь самодержавное чудовище способно пренебречь горячими просьбами армии этих честных тружеников. Однако Царь не мог себе представить, чтобы ему пришлось лично отвечать на выдвинутый толпой ультиматум, касавшийся вопросов, которые до этого не рассматривались и не обсуждались.

К сожалению, демонстрантов намеренно ввели в заблуждение, сообщив им, будто Царь находится в Зимнем, что было неправдой. В действительности он редко бывал там, поскольку главной резиденцией Императорской семьи был Александровский дворец в Царском Селе. Это было известно каждому, кто знал положение дел.

Правительству еще никогда не приходилось сталкиваться с такой демонстрацией — они были запрещены, и войска не были подготовлены и оснащены для того, чтобы контролировать двигавшуюся на них огромную толпу, насчитывавшую, по некоторым оценкам, 150 000 человек. Власти имели в своем распоряжении казаков, кавалерию и пехоту. Выбор пал на пехоту, поскольку ее было проще всего привести ко дворцу, однако число демонстрантов было слишком велико. Не имея другого оружия, кроме винтовок, стрелки их и применили, в результате действия солдат оказались «неуклюжими и жестокими». (Имеются факты, что многие демонстранты, предвидя расправу, положили в карманы прощальные записки).

Реакция Царя на трагедию открывает нам как его чувство личной ответственности за происходящее в государстве, гак и понимание тяжести бремени власти. Министры советовали ему сделать публичное заявление, что военные стреляли без приказа, но это показалось Николаю недостойным. Будучи самодержцем, он считал своим долгом возложить вину на себя. Он пригласил делегацию рабочих и, воспользовавшись этой возможностью, заверил пришедших, что озабочен их благосостоянием, и призывал к послушанию и поддержке.

Встреча эта имела негативные последствия: вернувшиеся домой делегаты услышали издевки и оскорбления со стороны своих товарищей. По стране прокатилась волна забастовок, приведших к столкновениям с полицией и беспорядкам. Преемник Плеве, Святополк-Мирский, повел гораздо более мягкую политику по отношению к недовольным. Профсоюзам было дано право следовать за своими радикальными лидерами, которые возвели возмущение и жестокий протест в ранг добродетели. Произошла либерализация университетов, в результате чего различные группы, не принадлежащие к студентам — рабочие и политические активисты, — получили возможность участвовать в действиях студентов, превращая их в группы протеста. В то же самое время была ослаблена цензура печати, что привело к разгулу враждебной властям пропаганды.

Живший на Невском Гиббс наблюдал, как в то памятное воскресенье по проспекту шла целая армия рабочих с хоругвями и иконами в руках; а в последующие дни он видел наряды полиции и многочисленные, зачастую принимавшие безобразный характер, демонстрации на улицах. В письмах домой он отмечал беспорядки, но особого беспокойства не выражал. Беспорядки эти оказывали мало влияния на его учеников или характер занятий, и это позволило ему сделать вывод, что положение находится под контролем. Неприятные стычки происходили в каком-то ином мире, к которому он — пока — не имел никакого отношения.

В 1906 ГОДУ репутация Гиббса была такова, что он смог приняться за еженедельные публичные чтения. С января до мая они обычно происходили вечером в четверг или пятницу. Изучив программы его выступлений, включавших отрывки из произведений Шекспира, Спенсера, Теннисона, Диккенса и Шелли, невольно удивляешься, как ему удавалось собрать необходимую аудиторию. Но ведь Санкт-Петербург был космополитическим городом. Книги и газеты на английском можно было приобрести без труда, и они пользовались большим спросом. Приятный, хорошо поставленный голос Гиббса, а также подобранные со вкусом произведения сделали его выступления довольно популярными. Это продолжалось до 1914 года, когда Великая война наложила свою печать на характер всех развлечений. Гиббс использовал свои вечера для того, чтобы в отдельных случаях привлекать к выступлениям учеников. Для них подбирались произведения полегче, и это способствовало успеху.

Читая записи Гиббса, чувствуешь атмосферу тех вечеров. «Мистер Гиббс объявляет о возобновлении читки отрывков из произведений английской и американской литературы…» Сам он предпочитал серьезную литературу и, должно быть, получал особенное удовольствие от чтения следующих произведений Шекспира: «Юлий Цезарь», «Король Лир», «Ричард II», «Ричард III», «Генрих IV», «Генрих V»… Он также любил такие произведения Теннисона и Диккенса, как «In Memoriam», «Локсли Холл», «Смерть Артура», «Энох Арден», отрывки из «Записок Пиквикского клуба», «Оливера Твиста» и «Дэвида Копперфильда». В его репертуаре появлялись и произведения Джорджа Бернарда Шоу и Оскара Уайльда, хотя и не так часто. Однажды Гиббс предложил вниманию слушателей искрометную комедию Уайльда «Как важно быть серьезным» и прочитал ее всю до конца. Что касается американской литературы, то он любил читать Эдгара Аллана По, Брета Гарта и Марка Твена — писателей, чьи произведения услаждают слух.

Ученики декламировали тексты полегче, с названиями, напоминавшими о популярных в то время уроках ораторского искусства: «Лупи, братцы, лупи», «Тревожная ночь», «Перчатки мистера Пайпера», «Носить нечего». Тексты эти были извлечены из таких антологий, как «Золотая коллекция забавных текстов», «Американские чтения Пирсона», «Современные тексты для чтения и декламации», «Сборник британского юмора», которые можно было найти в библиотеке Гильдии учителей английского языка или в местных магазинах, торгующих книгами на английском языке. Гиббс собрал целую библиотеку. Он имел возможность натаскивать своих учеников в грамматике и синтаксисе, используя упражнения, взятые из таких пособий, как Paraphrazing & Analysis & Correction of Sentences by D. M. /. James, М. А. («Парафразирование, анализ и исправление предложений» Д. М. Джеймса), а также Exercises in Correcting Grammatical Lessons by Alex. Mackie, М. А. («Упражнения по исправлению грамматических ошибок» Алекс. Макки).

Даже живя в условиях безопасности и успеха, Сид часто возвращался мыслями к близким, оставшимся в Англии, так же, как и они — к нему, и, возвращаясь в Россию после летних каникул 1907 года, он захватил с собой свою сестру Винни, рассчитывая, что она останется у него до весны следующего года. С огромным удовольствием он показывал ей великолепный город, о котором рассказывал в письмах домой, водил в театры, на балетные спектакли, в музеи, знакомил с друзьями и учениками, приглашал в чайные и кафе. Сид и Винни всегда любили вместе ходить по магазинам. Дома она выискивала и отсылала брату определенные изделия, необходимые ему; здесь же, в Петербурге, они обнаружили самый богатый выбор товаров, привезенных со всего света, какие им только доводилось видеть. Они наслаждались таким богатством, и визит сестры был их самым чудесным приключением.

Подрастая, они, бывало, много читали друг другу, и в своих учебных программах в этом году Сид нашел роль и для Винни. Должно быть, было забавно слушать их смешные диалоги, когда они исполняли скетч «Чета сумасшедших».

«Читка и представление будет дано в пятницу, 25 апреля 1908 года, в 8 час. 30 мин. вечера».

Это будет последнее представление с участием мисс Гиббс до ее отъезда из России. В программу вечера, помимо прочего, были включены следующие номера: «The Obstrusive Hat» F. Austey («Шляпка, которая мешает», автор Ф. Ости), исполнитель мисс Гиббс; «А Pair of Lunatics» W. К. Walker («Чета сумасшедших», У. К. Уокер): Он — Ч.С. Г иббс; Она — мисс Гиббс; «А Lesson With a Fan» Anonymous («Урок с веером», автор неизвестен), исполнитель — мисс Г иббс; «А Broken Heart» Anonymous («Разбитое сердце», автор неизвестен), исполнитель — мисс Гиббс.

Поскольку Винни не могла уехать из города до тех пор, пока не вскроется Нева, она имела возможность наблюдать за живописной церемонией, которая происходила каждый год. Царь, в сопровождении иерархов Церкви, встречал городские власти, чтобы отпраздновать вскрытие реки в апреле.

«Как только река освобождалась ото льда, пушки Петропавловской крепости стреляли, объявляя о радостном событии. Комендант крепости, облачившись в мундир со всеми регалиями, в сопровождении офицеров садился в богато украшенный баркас и переплывал реку, направляясь прямо к стоявшему напротив Зимнему дворцу, зачерпнув в красивый хрустальный кубок чистой невской воды. Он протягивал его Императору, поздравляя его с приходом весны, и извещал о том, что власть зимы сломлена и река снова свободна. Император выпивал воду за здоровье своей столицы и возвращал коменданту кубок, наполненный золотыми монетам и»].

Теперь суда снова могли войти в гавань, и вскоре после этого Сид проводил Винни в Англию. Должно быть, близкие обрадовались, узнав от нее, как хорошо устроился Сид и каким он пользуется авторитетом. Осенью того же года у него появилась еще лучшая возможность, причем, такая, которая изменит всю его оставшуюся жизнь.

В июне 1908 года в финский порт Ревель на борту яхты «Виктория и Альберт» прибыл Английский король Эдуард VII с супругой, королевой Александрой, для встречи с Царем Николаем II и Императрицей Александрой Феодоровной, приплывшими на яхте «Штандарт». В течение нескольких дней они обменивались визитами, посещая яхты друг друга. Это событие имело большое политическое значение для России, которая еще не успела оправиться от унизительного поражения в русско-японской войне, во время которой был потоплен весь ее Балтийский флот.

Намерение Царя обеспечить более заметное присутствие на тихоокеанских рубежах своей Империи и получить незамерзающий порт было весьма разумным, поскольку на западе Россия была блокирована европейскими странами и не имела, по сути, выхода через Дарданеллы из важного для нее Черного моря. Продвижение на восток было вполне естественным, но на первое место вставали проблемы и прежде всего — техника снабжения и перевозок. Такая кампания была связана с плаванием чуть ли не вокруг света, а в зимнее время — с перевозкой сухопутных войск через всю Сибирь. Когда русский флот и армия стали более или менее справляться с этими задачами, они столкнулись с японскими силами, которые оказались гораздо мощнее и более разумно организованными, чем этого ожидали на Западе. Русские потерпели жестокое и дорогостоящее поражение.

В Лондоне тогда послышались крики «ура», поскольку англичане были очень заинтересованы в том, чтобы самим обзавестись портом в японских проливах, и обрадовались, когда попытки русских добиться тех же результатов окончились провалом. В течение некоторого времени отношения между обеими странами были чрезвычайно натянутыми, поэтому торжественность встречи, обеды и тосты «за большее укрепление уз, связующих народы наших двух стран», произнесенные от всего сердца, были очень важны.

Однако если оставить в стороне прежние напряженные отношения, официальные установки и протокол, встреча эта носила еще и семейный характер: Русская Императрица Александра Феодоровна приходилась внучкой королеве Виктории, а ее привязанность к Королеве Александре была очень велика вследствие ранней смерти матери Александры Феодоровны — принцессы Алисы Гессенской. Английская королева заботилась о воспитании юной Алике и ее братьев и сестер. Король Эдуард приходился Императрице дядей, и Императорские дети — четыре Великие Княжны Ольга, Татиана, Мария и Анастасия, а также маленький Цесаревич Алексей — называли его «дядюшкой Берти».

От своей Августейшей британской бабки Цесаревич унаследовал гемофилию — ужасный недуг, который она, не ведая того, передала нескольким своим потомкам мужского рода, поскольку представители королевских домов Европы вступали в брак между собой. Эта болезнь бессистемно передается матерью, не испытывающей никаких симптомов, тем или иным своим отпрыскам. Гемофилия препятствует нормальному свертыванию крови. В то время не существовало надежных средств ее лечения. Даже незначительная рана вызывала неконтролируемое кровотечение, а внутреннее кровоизлияние вызывало мучительную боль и искривление конечностей.

Во время разговора за семейным завтраком дядюшка Берти заметил Александре Феодоровне, что ее дочери говорят по-английски плохо и с ужасным акцентом. Родным языком Императрицы был немецкий; ей пришлось много стараться, чтобы освоить русский, но она так и не научилась говорить без акцента. Она свободно общалась по-английски (это был язык самых дорогих ей людей, включая маму и бабушку) и ежедневно разговаривала на нем с супругом. Однако Императрица сознавала, что ее знание этого языка далеко не безупречно, и, как показывают письма Александры Феодоровны, выражалась она несколько эксцентрично. Государыня тотчас решила найти своим девочкам подходящего учителя.

Поиски привели Императрицу к Чарльзу Сиднею Гиббсу. Его, несомненно, рекомендовали благодаря прекрасной работе в Императорском Училище правоведения, куда отправляли учиться своих сыновей многие служащие Императорского Двора. Однако пока решался этот вопрос, Гиббс находился в Англии и не имел ни малейшего представления о том, какую честь ему намерены оказать. Когда в начале осени 1908 года ему было велено явиться в Императорский дворец для рассмотрения его кандидатуры в качестве учителя английского языка, Гиббс был страшно удивлен, и назначение его на столь высокую должность вызвало у него нервную дрожь.

Он был возбужден и полон ожиданий, однако, надев подобающий событию вечерний костюм и сев рядом со статским советником Петром Васильевичем Петровым в дворцовый экипаж, чтобы отправиться в Царское Село, внешне Гиббс выглядел спокойно, невозмутимо, как английский джентльмен. Здесь начинается следующий, важный этап его паломничества.