Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса

Приложение. О Царе и его святости

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ Церковь Заграницей канонизировала Царственных Мучеников в 1981 году, в то время как московский Патриарх Алексий II не решился причислить их к лику Мучеников. В 1997 году, когда возникли споры вокруг захоронения останков Царской семьи, наконец-то обнаруженных под Екатеринбургом, Святейший, как отмечал журнал Orthodox Observer [ «Православный наблюдатель»] (сентябрь 1997) заявил, что «Царь Николай II и его семья не заслужили такой чести, как правители государства и лидеры Церкви, до того, как были казнены в 1918 году. Его жизнь, его поступки… первая русская революция, отречение — все это рассматривается Церковью и обществом неоднозначно». Далее он выражал свои сомнения относительно идентификации костных останков, которые подверглись ДНК-анализу, и назвал их «Екатеринбургскими останками». В похоронах, состоявшихся в Санкт-Петербурге, Патриарх не участвовал, но отслужил панихиду по невинно убиенным членам Царской семьи и их верным слугам в подмосковной Троице- Сергиевой Лавре.

Отец Николай начал свидетельствовать об их святости много десятилетий назад, но, верный своему обычаю, свидетельствовал делами, а не словами. Поэтому вполне уместно сказать несколько слов о Царе и его святости.

Николая II принято считать слабым, бездарным правителем, который довел свою страну до несчастья — несчастья, которого можно было бы избежать, даровав России конституцию и учредив более демократическое правительство. Но эти обвинения не выдерживают критики, поскольку трудности, стоявшие перед ним, были неизбежными. Он попал между двух жерновов, оказавшись в центре столкновения двух миров, сошедшихся в смертельной схватке. Эта схватка уничтожила его самого и тот прежний мир, который он любил и поклялся защищать. Если бы он был наделен более жестким, готовым к столкновениям характером и был способен на политическое маневрирование и интриги, то он, возможно, выдержал бы оборону немного дольше, хотя нам трудно представить себе, чтобы он смог победить в конечном счете. Силы, обрушившиеся на него, были слишком велики, слишком жестоки, слишком неуловимы и успели обосноваться в его собственной твердыне.

Эта линия фронта возникла задолго до того, как Николай II взошел на трон — когда Западный мир стал в различной степени осваивать социал-демократическую идеологию, пытаясь с помощью просвещенной социальной доктрины и экономического процветания превратить человечество в сознательных граждан, лишенных эгоистических принципов и пригодных для нового порядка. В этом увлекательном светском мире гуманистическая вера быстро вытесняла традиционную религию. В предполагаемом новом мире, где человек сможет управлять не только самим собой, но и природой, Царство Небесное становилось устаревшим понятием; внимание, направленное на то, чтобы достичь его, стало бы только отвлекать силы от выполнения настоятельной задачи построения общества, где каждый волен распоряжаться своей судьбой. Понятие божественного изгонялось из жизни ради примитивной социализации, а роль правительства низводилась до того, чтобы откликаться на волю народа, наделенного властью, причем такого народа, который отвернулся от Бога. Эта волна пробудившихся ожиданий нахлынула на Россию со всей силой за несколько десятилетий до того, как Николай II стал Императором, однако его воспитание, его сердечные наклонности, его природные инстинкты привязывали его к старому порядку, который «не прославлял индивида и не верил в его право выбирать собственный путь в жизни». Хотя Николай не желал, а, возможно, не смог сформулировать теологические и политические последствия такого наступления, он ощущал их всем своим существом, и его реакция было сугубо русской, сугубо православной. Он видел маячившую впереди катастрофу и принял на себя роль, уготованную ему судьбой, со страхом и трепетом, зная, что она может стоить ему всего, что у него есть; однако он твердо верил в предназначение русского Царя и целиком посвятил ему себя. Его священное коронование «представляло соединение в молитве Бога, Царя и православного народа». В коронационной молитве он обратился к Богу: «Боже Отцов и Господи милости, Ты избрал мя еси Царя и Судию людям Твоим… Владыко и Господи мой, не остави мя… вразуми и управи мя в великом служении сем… Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устройши к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово…» Царь почти ежедневно повторял эту молитву. Консерваторам была слишком известна порочность человечества, чтобы верить, будто с помощью законов можно его исправить. Что касается демократического процесса, то он, похоже, распахивал двери перед анархией, поскольку индивиды требовали, чтобы правительство удовлетворяло их личные интересы, даже самые низменные и эгоистические; а честолюбивые политиканы настаивали на том, чтобы покориться мифической «воле народа». России, которую знали консерваторы, был нужен Царь.

Николай II оказался в чрезвычайно сложном положении. «Прогрессивные» силы, жаждавшие покончить с самодержавием и присоединиться к светско-гуманистической волне, сосредоточились в крупных городах — Москве, Санкт-Петербурге, Киеве. Они состояли из интеллигентов, которые успели испить из источников французской и немецкой политической теории, а также аристократов, побывавших за границей и недовольных, по их мнению, отсталостью своей родины.

За пределами городов жили крестьяне, составлявшие четыре пятых населения страны и представлявшие собой обособленную, характерную культурную группу, а не забитый, опустившийся народ, населявший мечты социал-демократов.

Фактически крестьяне враждебно относились к революционерам, которые намеревались учить их уму-разуму. «Нет никаких причин полагать, что крестьянин относился к крепостному праву, которое приводило в ужас интеллектуалов, как к невыносимому бремени». Заботы крестьян не носили политического характера, им была нужна земля, и после отмены крепостного права в 1865 году и реформ, предпринятых Столыпиным, они ожидали, что Царь дарует ее им со дня на день. После этого они стали бы жить, как и прежде, деревенскими общинами.

Деревни эти были, по существу, небольшими, почти независимыми сообществами, управлявшимися патриархальными законами поведения, где права отдельной личности ничего не значили и где верх держала воля общественности. Царские чиновники вмешивались в жизнь лишь для того, чтобы собирать подати и набирать рекрутов. Крестьянский образ жизни мог показаться трудным, тяжелым и убогим постороннему человеку, но только не сильному, выносливому крестьянину, чьи беды и удачи были связаны с природой и воспринимались им с известного рода смирением и достоинством. Его живописный, украшенный богатой вышивкой костюм, замысловатая резьба по дереву, которой он занимался во время зимней передышки, заводные частушки и пляски свидетельствовали о его грубоватой, но страстной натуре.

Даже их труд представлял собой своего рода ритуал.

«Перед севом озимых следовало обращаться к Борису и Глебу и закончить его до праздника этих святых… Василий — покровитель свиней, Козьма и Демьян врачуют болезни домашней птицы, Зосима заботится о пчелах, Еремей — об орудиях труда, Флор и Лавр охраняют лошадей. Анастасий присматривает за овцами; и таких святых множество… Если тут и можно говорить о суевериях, то они заметны ничуть не больше, чем в других странах. Но разве такие обычаи не украшают их образ жизни? Каждый вид деятельности связан с той или иной церемонией, столько дней вычеркивалось из нудного круговорота, каждый вид работы благоговейно посвящался его святому покровителю и тем самым приобретал особое значение».

Николай II твердо верил этим стойким людям, которых считал «подлинными русскими». Проблема заключалась в том, что они были аполитичны, и хотя глубоко почитали Царя, как Помазанника Божия, им было чуждо понятие патриотизма, они не чувствовали себя связанными с судьбой страны, находившейся за пределами их деревни, и потому были не в состоянии оказать ему дружную поддержку.

Городские интеллектуалы были гораздо более воинственными. После манифеста 1905 года, даровавшего населению свободу слова, печати, собраний и союзов, газеты и журналы принялись систематически разрушать авторитет и достоинство самодержавия, предприняв кампанию по распространению ложных слухов. Эти клеветники специализировались на сочинении историй о влиянии Распутина на Царя, о его отношениях с Царицей, о немецких родственных связях Александры Феодоровны, а во время войны, когда армию преследовали неудачи, — о предательстве Императора и Императрицы. Когда Временное правительство предприняло тщательные расследования после отречения Николая II, не было обнаружено ни единого доказательства, подтвердившего обвинения, однако страшный вред был уже нанесен. Печать явилась средством, которое использовали политические противники Императора, чтобы питать непрерывный поток критики, указывающей на то, насколько он отставал от времени и политической жизни.

Западный мир был вовсе не намерен терпеть существование Царя-самодержца; и хотя он был их союзником в Великой войне, Запад его презирал. Когда возникла Дума и в 1905 году была дарована ограниченная конституция, английская лейбористская партия направила в Санкт-Петербург делегацию, чтобы поздравить демократов

и заставить их продолжить наступление на власть. «Как они были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!» — писал по этому поводу Государь Императрице Матери.

Французский посол Палеолог, размышляя о том, «сколько архаичного и отсталого, примитивного и устарелого в социальных и политических учреждениях России», заключил, что Европа оказалась бы в таком же состоянии, если бы там не было «ни Возрождения, ни реформации, ни Французской революции». Он был прав: православному миру повезло, что он избежал таких потрясений. Американский комментатор в журнале The Nation так отозвался о самодержавии: «Это конкретная и видимая опасность для свободного и мирного развития всего мира».

Но несмотря на все эти злопыхательства — разве Николай II был жадным до власти деспотом? Он всем сердцем любил свой народ и искренне желал ему благополучия. Его постоянно бомбардировали советами достичь этого, распахнув двери прогрессивным силам, но он воспринимал их как путь к духовной гибели; он приводил в отчаяние некоторых своих друзей и всех врагов тем, что был непоколебим в своих убеждениях. Он знал, что его подданные были все еще искренне верующими христианами, а не толпой пробудившихся к политической жизни людей, требующих освобождения, какими они представлялись западным либералам и изображенных революционерами в романтических красках. Он был искренно убежден, что они еще не готовы к конституционной форме правления. С тяжелой душой он подписал манифест 1905 года, потому что его коронационная клятва не допускала передачи персональной ответственности в чужие руки, и Основные Законы не предусматривали передачу монархом своих прав выборному органу.

Кроме того, перед Россией стояли такие серьезные проблемы, с которыми не сталкивались западные государства. Возникавший средний класс был слишком молод и немногочислен, чтобы вести страну к представительной демократии, а ее население состояло из такого множества различных этнических и культурных групп, что было невозможно обозначить «русский народ» или «русскую культуру». Единственным объединяющим началом была символическая, священная власть Царя.

По воле судьбы Николай II оказался в этой роли в бурную эпоху, но он полагал, что такова Божья воля. Он был готов к страданиям и славе, особенно к страданиям. Он часто напоминал своим друзьям и министрам, что родился в день Иова Многострадального. В беседе со Столыпиным он заявил: «Поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле…» По словам Пейрса, «твердая фаталистическая убежденность Николая II в своей миссии Помазанника Божия заставила его верить, что он прежде всего жертва, страдалец за свой народ».

Как сообщила А. А. Вырубова, при встрече с французским послом Государь сказал: «„Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России. Я буду этой жертвой. Да свершится воля Божья!“ Говоря нам эти слова, он был очень бледен; но лицо его выражало полную покорность, — добавила она».

Одной из сложнейших проблем, стоявших на повестке дня, был вопрос о земле. Все об этом знали, но как было к ней приступить? Крестьяне требовали земли, но нельзя было позволить, чтобы они захватывали ее. Землевладельцам следовало компенсировать стоимость земли, и эту трудную, деликатную задачу надо было решить надлежащим порядком.

Эти острые проблемы постоянно висели в напряженной атмосфере, созданной враждебными правительству политическими партиями и революционными террористами, которые так и не отказались от пути насилия и убийств. Когда в 1914 году разразилась война, требовавшая всех сил и ресурсов страны, Николай II объявил о своем намерении даровать конституцию и продолжить земельную реформу, но настаивал на том, чтобы досконально разработать эти вопросы после разгрома немцев. Поскольку Царь был предан до того, как это произошло, мы никогда не узнаем, каким могло бы стать будущее России.

Многие историки пришли к выводу, что Николай II был неудачным правителем в неудачное время, но те, кто утверждает подобное, не принимают во внимание подлинную личность Государя. Его обычно осуждают вовсе не за недостатки, как руководителя. Многие называют его человеком недалеким, в то время как он был очень умен и тотчас схватывал суть проблем, с которыми к нему обращались. Он свободно говорил на французском, немецком, английском и русском языках и обладал исключительной памятью. Политиканом он не был, потому что получил образование скорее военного, чем государственного мужа, однако добросовестно старался понять трудности, встававшие перед ним, читал каждый доклад, представленный ему министрами, и подчас должен был преодолевать себя, принимая то или иное решение. Его нежелание проводить «прогрессивную» политику рассматривалось как косность и вызывало гнев враждебных сил, быстро приобретавших значение.

Удивительное самообладание Николая II, которое так часто отмечали, досталось ему нелегко, поскольку он был подвержен приступам страха. В августе 1896 года он писал матери: «У меня случился один из нервных срывов, который напомнил мне о прежних днях, когда они случались со мной перед каждым смотром. Я побледнел и задрожал всем телом. После того как четыре батальона и Артиллерия выпили [за] мое здоровье, я почувствовал себя лучше и попытался выглядеть веселым, в особенности когда беседовал с господами офицерами после завтрака». Он признается, что подобное случилось с ним в Париже во время государственного визита во Францию. Однако его неизменное спокойствие, которое стало свойственно ему, зачастую рассматривали как слабость или нерешительность те люди, которые ожидали от Царя цветистости речи, самоуверенности и даже гнева.

Лили Ден пишет в своих мемуарах: «Его [Государя] обвиняют в слабоволии, — проговорила она [Императрица] с горечью — Как же плохо люди знают своего монарха. Он самый сильный, а не самый слабый. Уверяю вас, Лили, какого громадного напряжения воли стоит ему подавлять в себе вспышки гнева, присущие всем Романовым. Он преодолел непреодолимое — научился владеть собой, — и за это его называют слабовольным. Люди забывают, что самый великий победитель — это тот, кто побеждает самого себя». Это самообладание сослужило ему добрую службу в трудные военные годы и минуты отречения, способные сломить любого; оно поддерживало его близких в мрачные дни заточения.

«Быть счастливым в своем доме, — сказал Сэмюель Джонсон, — это цель всех человеческих усилий», но даже счастливая семейная жизнь Николая II являлась предметом насмешек в надменных кругах петербургского света. И все же сила любви к семье и сила веры видны в каждом рассказе о добром настроении членов Семьи, не изменявшем им в те долгие месяцы, когда они жили в тесноте, встречая одни монотонные сутки за другими.

Даже набожность Царя и его семьи подвергалась осмеянию, хотя она была глубокой и искренней и являлась источником всех их других добродетелей. Возможно, Государь слишком верил, что сила добра победит в мире, и не сразу замечал зло даже во врагах, однако, как он часто объяснял, это мало его тревожило, потому что он предал себя и свой народ в руки Господа и верил, что его усилия будут благословлены и его страна станет процветающей. Каким испытанием явилось для него то, что, несмотря на его молитвы и веру в Божье милосердие, силы зла победили, сведя на нет доставшиеся дорогой ценой военные победы, разорив его страну, а его самого и самых дорогих ему людей соделав узниками. Несмотря на такие противоречия, вера никогда не изменяла членам Царской семьи и, как мы, убедились, они смогли простить своих мучителей. Неужели они недостойны того, чтобы их оценили по справедливости?.

Преподобный Силуан Афонский полагал, что любовь к врагам является единственным критерием истины.

«Слово это — „любите врагов ваших“ — есть тот огонь, который извел на землю Господь Своим Пришествием (Лк. 12: 49); это тот Несозданный Божественный Свет, который воссиял апостолам на Фаворе… Это Царство Божие в нас, пришедшее в силе (Мк. 9:1); это полнота человечности и совершенство богоиодобия (Мф. 5: 44–48)».

В 988 году князь Владимир крестил Русь. После его кончины двое из его сыновей, Борис и Глеб, узнали, что их старший брат Святополк, не желая делиться властью, вознамерился убить их самих и остальных восьмерых братьев. Вместо того чтобы собрать дружину и сражаться со Святополком, они последовали примеру Христа и предались наемникам брата, чтобы спасти жизни своих сторонников. Их пример завоевал сердца людей, и Борис и Глеб стали первыми русскими святыми.

Когда в 1917 году туча нависла над русской землей, на какое-то время затмив христианскую веру, последний Царь последовал примеру первых князей-страстотерпцев и отказался от Престола, чтобы сохранить единство народа и обеспечить поддержку, необходимую для победы над Германией: «…В эти решительные дни в жизни России сочли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть…»