Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса

Глава 11. Время для размышлений

НАКОНЕЦ-ТО ГИББС БЫЛ ВОЛЕН вернуться в Англию, но когда он столкнулся с этой проблемой, то обнаружил, что на смену тоске по родине появилась душевная тоска. Он вспомнил ту обиду, которую испытал Царь Николай II, узнав о реакции англичан на его отречение, радостные восклицания членов парламента, приветственную телеграмму последнего, адресованную Временному правительству, и разгул критики в адрес Царя в британской печати. Тот народ, которому он был так верен и ради которого принес столько жертв, буквально радовался его низложению. Именно родина Гиббса отказалась от своего предложения предоставить убежище Императорской семье; этого не случилось бы, если бы король Георг V проявил чуточку политического мужества или более искреннего сочувствия своим родственникам. Гиббс был свидетелем отчаянного призыва Императрицы о помощи, обратившись по ее просьбе с письмом к мисс Джексон. Теперь он своими глазами видел результаты невиданного злодейства — злодейства, которого можно было бы избежать, если бы…

Его личные мучения усугубил опыт, приобретенный во время работы в британской Верховной комиссии. В ноябре, объявив Белое дело проигранным, премьер-министр Ллойд Джордж предоставил белым сражаться в одиночку без дальнейшей помощи и поддержки. Гиббс переводил на русский официальные бюллетени для распространения их среди оказавшихся в тяжелом положении русских генералов, со многими из которых он был знаком лично. Ярче всего ему запомнилась драматическая полуночная встреча с Дитерихсом, когда убитый горем генерал передал ему шкатулку с «останками Их Императорских Величеств, которые удалось обнаружить там, где были сожжены их тела», вместе с письмом, поручающим Лэмпсону, как представителю Великобритании, «принять на сохранение эти Священные Реликвии». Лондон отверг даже эту скромную просьбу. Сид решил пока не возвращаться домой.

Он написал Винифред, что дела его не вполне улажены и что с возвращением придется повременить. Говоря, что дела его не вполне улажены, он недооценивал свое положение: Гиббс находился в состоянии столь же острого духовного кризиса, как тот, который он испытал в Кембридже. Эмоциональное потрясение, вызванное трагедией Царственных Мучеников и любимой ими России, было главной причиной кризиса. Второй же причиной он был обязан самому сэру Чарльзу Элиоту.

Элиот провел много лет на Востоке и служил в качестве вице-канцлера Гонконгского университета. Он написал капитальный труд, посвященный буддизму и индуизму в Индии, Китае и Японии. Книги еще не были опубликованы вследствие войны и официальных обязанностей Элиота, но они были готовы для издания, и он возил в поезде корректуру книги. У Гиббса вновь возродился интерес к восточной религии, и сэр Чарльз, довольный тем, что заполучил доброжелательного читателя, стал поддерживать этот интерес. Элиот был ученым и горячим поклонником восточных вероучений и философий, и после того как Гиббс прочитал монографию Элиота, они оба устраивали продолжительные и обстоятельные дискуссии.

Сэр Чарльз был увлечен существующим в Индии бесконечным количеством культов и их многочисленными почитателями, утверждавшими, что Индия является ведущей страной в духовной области, потому что «национальное сознание находит в религии свое излюбленное занятие и полное выражение». Его исследования привели к заключению, что «существует мало догм, известных богословам всего мира, которые не находились бы в руках многочисленных индийских сект». Единственное исключение, которое он обнаружил, — это христианское учение об Искуплении, или спасении через смерть Высшего Существа.

Однако из всех восточных вероучений наибольшее восхищение вызывал у Элиота буддизм. Его утверждение, что «основные принципы буддизма больше гармонируют с результатами научных исследований, чем постулаты христианского теизма», привлекло внимание Гиббса, как и сочувственное изложение Элиотом буддистского учения, согласно которому в людях не существует постоянной личности:

«Вы никогда не будете счастливы, если не осознаете, что вы в состоянии создать и преобразить свою душу… Все, что существует, имеет причину; причиной зла является похоть и жажда наслаждений, с чем можно бороться путем очищения своего сердца. Учение Готамы заключалось в том, что до смерти человек может достичь блаженного состояния, в котором ему нечего страшиться смерти или возрождения».

Как нам известно, Гиббса давно привлекала восточная религия, теперь же она излагалась таким способом, что казалась еще более глубокой и одухотворенной, чем он представлял ее прежде. Он был очарован ею. Решение Гиббса остаться на Востоке так пришлось по душе сэру Чарльзу, что он употребил все свое влияние, чтобы обеспечить ему должность в китайской таможенной службе. Для этого пришлось постараться, поскольку познания Гиббса в китайском языке были ограниченными. Однако его знание русского языка и опыт наверняка были бы полезны в это особенно напряженное время, а его способность к языкам должна была сослужить ему хорошую службу.

Гиббса назначили работать в Харбине, в Манчжурии; и он отправился в путь. Город этот являлся лишь одним из многочисленных пунктов Китайской таможенной службы, но он был уникален. Построив в начале XX века Китайско-Восточную железную дорогу, русские превратили убогую рыбацкую деревушку в важный коммерческий центр и узел связи. К 1904 году принадлежавшая Китаю система была соединена с Транссибирской железной дорогой, ведущей к Москве, а другая, стратегическая ветка — с Порт-Артуром. Харбин, к тому же, стал центром морской торговли, поскольку река Сунгари, на которой стоял город, являлась притоком могучей реки Амур, имевшей выход к морю, где процветала международная торговля. Почти половину месяцев в году, после того как сходил лед, Харбин функционировал также как международный порт. Когда Гиббс прибыл в Харбин, это был крупнейший русский город за пределами России, и в качестве такового он стал естественным убежищем для беженцев и сторонников Царя. Его великолепные православные храмы, магазины, базары, места развлечений, кафе — все, что мог предложить приличный русский город, — создавало дореволюционную атмосферу с аурой, просуществовавшей до 1970-х годов. Гиббс почувствовал там себя как дома и с удобством устроился в уютной, современной плавучей казарме, предоставленной ему таможенной службой. Должно быть, ему доставляло удовольствие быть окруженным водой, где он мог плескаться сколько угодно, не боясь навлечь на себя гнев сердитой домохозяйки.

ГИББС ВПЕРВЫЕ УВИДЕЛ этот город в мае 1919 года, когда британская Верховная комиссия направлялась на запад, в Омск. Их поезд сделал остановку в Харбине, и Гиббса отправили в «новый город», его русскую часть, за керосином для заправки электрической системы поезда. Выполнив это поручение, он отправился по своим делам и всю вторую половину дня бродил по китайскому городу, возвышавшемуся над рекой. О том, что увидел, он рассказал в письме тетушке Кейт:

«Такое впечатление, что они кишат повсюду, больше похожие на муравьев, чем на людей; но они такие веселые и сияющие, улыбающиеся и жизнерадостные, знающие и любознательные, тотчас обступающие тебя, как только ты остановишься. Их обычаи совершенно неординарные, они делают на людях то, что большинство людей делают без посторонних. Мне нужно было кое-что купить, и я зашел в лавку, где меня тотчас же стали осаждать приказчики, которых было большое количество и которым было явно нечего делать. Они стали задавать мне много вопросов, особенно касательно японцев и их намерений относительно Шаньдуна. Они были чрезвычайно недоверчивы и, казалось, имели большой зуб против своих более удачливых собратьев.

Я получил большое удовольствие от своего первого знакомства с Дальним Востоком и его чудесной жизнью. Когда солнце опустилось, люди закончили работу и принялись ужинать прямо на улице».

Гиббса очень интересовало их меню, которое представляло собой «смесь разных блюд — одно было похоже на макароны из риса, другое на нечто вроде жидкой каши. И все, разумеется, пили чай из пиал — чашек без ручек». Он не успел заметить, как солнце начало заходить.

«Когда начали опускаться сумерки и то там, то здесь стали зажигаться огни, возникла очень красивая картина; слышался гул голосов, взрывы смеха многочисленных обывателей. Все улицы узки и полны народа, в них так и кипит жизнь, подобно тому, как это происходит с роем пчел или муравейником. Люди ходят чуть ли не по головам друг друга. Мне в конце концов пришлось поспешить на вокзал, чтобы не опоздать на поезд, который отправлялся в десять часов».

Первое поручение в качестве помощника таможенного инспектора заключалось в том, чтобы составить отчет о работе Китайской таможенной службы за последние десять лет. Вероятно, сперва он огорчился, решив, что ему придется листать страницу за страницей скучных бюрократических документов, но его ожидал сюрприз. Таможенная служба не была похожа ни на одну другую, поскольку она, хотя и осуществлялась англичанами, но являлась главным источником доходов Китайского правительства. История ее происхождения, как выяснил Гиббс, была полна приключений и интриг.

До середины XIX столетия китайские чиновники получали тарифы за морское судоходство, но система была дезорганизованной и коррумпированной, поскольку ставки сборов устанавливались по прихоти каждого чиновника. В 1853 году местная группа, называвшаяся Обществом малых мечей, восстала против этого узаконенного грабежа, ворвалась в шанхайскую контору таможенной службы и выгнала ее начальника. Его место тотчас заняли работавшие в городе западные коммерсанты, начавшие систематические операции, и китайцы, желавшие сохранить дружеские отношения с иностранцами, оставили бюро в руках англичан. После этого таможенная служба не только стала главным поставщиком доходов в китайскую казну, но и нанесла на карту китайское побережье, организовала службу маяков, прибрежных и внутренних водных путей и, ко всему, впервые создала почтовую службу.

Разумеется, Харбин не был захудалым, заброшенным местечком; повседневные операции носили элемент приключений. Торговля шла в основном мехами, лесом, чаем, углем и иными предметами, однако из-за гражданской войны многие военные товары оставались на складах, и наживавшиеся на войне коммерсанты, жившие у границ Манчжурии, жаждали добраться до них. Какой бы невинной ни казалась этикетка на коробке, приходилось вскрывать и тщательно осматривать содержимое каждого из грузов — операция, которая могла оказаться опасной, если бы перевозчик воспротивился. Приходилось также разбираться с известными торговцами опием, ставшими использовать более обширные рынки благодаря сети железных дорог и водных путей. Поглядывали коммерсанты и на оружие, которое стало возможно заполучить.

Одной особенно горячей точкой был Манчжоу ли — город, расположенный на пересечении границ Манчжурии, России и Монголии. Это был важный таможенный узел на западной оконечности Китайско-Восточной железной дороги, где она соединялась с русской железнодорожной сетью. Г иббс регулярно ездил в этот город, с которым было сопряжено много проблем. Теперь консульство находилось в руках Советов, хотя большинство таможенных чиновников были сторонниками белых. Поэтому нетрудно себе представить враждебное отношение тех и других, проявлявшееся при каждой встрече. В довершение всего, китайцы не знали, каким русским следует доверять, и все кончилось тем, что они не стали доверять никому. Судя по документам, Гиббс в таких опасных ситуациях проявил себя как очень искусный дипломат и зачастую помогал белым русским, пытавшимся оказаться в безопасности в Манчжурии.

Существовали и опасности иного рода. В период с 1914 по 1920 годы между китайцами и монголами шла борьба за контроль над Манчжоу ли. Это была настоящая война, и всякий, кто вставал у них на пути, становился врагом. Одна из оставшихся в живых племянниц Сида, Дорин Гиббс, вспоминала, как она, широко раскрыв глаза и рот, слушала дядю, когда тот рассказывал, как его спасла дружелюбная китайская семья; несколько недель она прятала англичанина от монголов, прочесывавших местность в его поисках. В другой раз он заблудился во время пурги и с трудом уцелел, прячась ночью в расселинах скал или в пещерах и питаясь обледеневшими плодами манго, которые он купил в Манчжурии. Чтобы растопить их, приходилось на них садиться.

В 1922 году в жизни Гиббса появился предприимчивый и находчивый молодой человек. Когда Георгий Савельев появился в его поле зрения, ему было пятнадцать лет — [почти] столько же, сколько было Цесаревичу, когда он погиб. Он был уроженцем Москвы, и когда отец по работе был вынужден поехать на Дальний Восток, то вместе с родителями он прибыл в Шанхай, где был принят на пансион в школу св. Ксавье. Благодаря своему уму и мужеству, он сумел закончить обучение даже после того, как его родители пропали без вести в послереволюционном хаосе, и он не успел внести плату за обучение.

Подросток увлекался судами и морем и большую часть дня проводил в гавани, повсюду суя свой нос, узнавая и разглядывая все, что возможно. Однажды ему довелось побеседовать с капитаном русского рыболовного судна, нагруженного сельдью, который не мог выйти из порта, потому что не была уплачена пошлина. Поскольку Георгий бегло говорил и по-русски, и по-китайски, офицер попросил его помочь сбыть свой груз на местном рыбном рынке. Операция оказалась успешной, и мальчик получил в качестве комиссионных достаточно денег, чтобы уплатить за обучение. После этого мальчик отправился в Харбин, рассчитывая обосноваться в этом русском городе.

Он впервые встретил Гиббса в одной из антикварных лавок, в которые тот любил заглядывать. Возраст подростка и трудное положение, в котором тот оказался, привлекли внимание Гиббса, и он нашел для Георгия должность в компании, торгующей мехом, — должность, которая могла соответствовать его смелой натуре. Все годы, в течение которых Гиббс служил Царской семье, и последующий период он предпочитал, когда это было возможно, жить одному. Но теперь он изменил правилу и впустил Георгия в свое плавучее жилище. Это пришлось по душе Савельеву, и тот организовал отряд морских разведчиков, которые вскоре занялись серьезным делом.

Гиббс, с привычной для него щедростью, дал взаймы крупную сумму некому жителю Харбина, приходившемуся родственником умученному вместе с Царской семьей повару Харитонову, так что этот господин смог арендовать местный театр. Однако условия аренды не выполнялись, и теперь владелец театра угрожал отобрать у него помещение, а это означало, что Гиббсу не удастся получить назад свои деньги. При всей его щедрости Гиббс не собирался отступать без борьбы. Он написал своему брату Артуру, который был управляющим банком в Индии, и попросил его совета. Он с огорчением узнал, что наилучшее решение проблемы в здешних местах — это захватить здание и поднять на нем британский флаг. Зато Георгий ничуть не огорчился. Именно такого случая и ждали его морские разведчики. В течение довольно длительного времени они занимались тем, что перестраивали китайскую джонку в шхуну. Она была закончена в срок, так что они сумели ввести судно в док неподалеку от театра, высадиться на берег, взять здание штурмом и захватить кассу.

Гиббс провел в Харбине семь увлекательных лет, наполненных несколько рискованными приключениями и приятной светской жизнью. Уже начиная с 1924 года, он начал получать вопросы относительно членов Царской семьи, которые могли уцелеть после убийства Царя и его близких. К нему обратилась лондонская адвокатская фирма Чарльза Рассела с просьбой опознать даму на вложенной в конверт фотографии. Гиббс отправил осторожный ответ, выразив нежелание говорить о делах Императорской семьи. Правда, он отметил, что есть некоторое внешнее сходство с Татьяной Николаевной, хотя ее глаза (наиболее характерная для нее черта) были в тени, а руки чересчур велики и широки. Когда же друзья и родственники стали бомбардировать его статьями, в которых рассказывалось то об одной, то о другой особе, утверждавшей, будто она уцелевшая Великая

Княжна, и просили его выразить свое отношение к этому, Гиббс предпочел придерживаться политики вежливого молчания.

Несмотря на возобновившийся интерес к буддизму, Гиббс часто посещал русскую церковь и подружился с клиром и несколькими прихожанами, которые испытывали к нему особенное уважение благодаря его знакомству с Царской семьей. Он удивился и обрадовался, когда его попросили перевести на английский несколько православных служебных книг, и сказал, что попытаегся это сделать. После этого он посвятил предложенной работе много времени и сил.

Хотя эти годы принесли ему немало приятных минут, все же они сказались на его здоровье. В 1919 году он жаловался Винни:

«За два последних года я очень постарел и чувствую себя совсем не таким, каким был четыре года назад. Вне всякого сомнения, хороший отдых мне бы не помешал. Настоящего отпуска у меня не было с начала войны, когда меня вызвали из Англии в Царское Село».

Впоследствии он испытал еще больше тревог и разочарований, а также подвергался опасностям и трудностям, связанным с его новым положением, и стал ждать полноценного отпуска для поездки домой, который ему были должны предоставить в начале 1928 года для поездки домой.

Между тем Гиббс успел совершить паломничество в Пекин с целью поклониться могиле, где были погребены останки нескольких членов Императорской Фамилии после того, как генерал Дитерихс, с большой опасностью для себя, привез их из Сибири и передал Русской Духовной миссии.

18 июля 1918 года, в ночь после Екатеринбургского злодеяния, еще одна группа Царственных узников была выведена из тюрьмы в Алапаевске под тем предлогом, что их увозят в безопасное место. Великую Княгиню Елизавету Феодоровну, сестру Государыни Императрицы и основательницу женского монастыря в Москве, ее преданную подругу, монахиню Варвару, Великого Князя Сергея Михайловича, князей Иоанна Константиновича, Константина Константиновича, Игоря Константиновича и Владимира Палей, а также нескольких их слуг сбросили живыми в глубокую шахту, швырнув вслед гранаты, чтобы их прикончить.

Единственным сообщением об этом убийстве в течение десятилетий служил рассказ некоего крестьянина, который оказался поблизости от места казни и спрятался, услышав, что приближаются подводы. Связанные, с завязанными глазами, узники пели религиозные гимны. Объятый ужасом, крестьянин наблюдал, как их одного за другим сбрасывали в шахту и вслед метали гранаты. Он слышал их стоны и негромкое пение, доносившееся со дна шахты. Если бы не свидетельство этого крестьянина, то тела жертв, возможно, так и не были бы найдены.

Три месяца спустя эта территория была занята белыми войсками, и было предпринято расследование преступления. Когда останки были подняты на поверхность, то увидели, что страшная рана на голове князя Иоанна Константиновича была перевязана платком Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. Из официального доклада Рябова, главного убийцы, предстает полная ужаса картина преступления:

«Мы подвели Великую Княгиню Елизавету к шахте. Сбросив ее вниз, мы услышали, как она некоторое время барахтается в воде. Вслед за ней мы сбросили ее помощницу монахиню Варвару. Мы снова услышали плеск воды и голоса обеих женщин. Стало ясно, что, выбравшись из воды, Великая Княгиня вытащила оттуда и монахиню. Но, не имея иного выбора, мы сбросили туда и мужчин.

Никто из них, вроде бы, не утонул и не захлебнулся в воде, и через короткое время мы смогли слышать голоса почти их всех.

Тогда я бросил гранату. Она разорвалась, и все стало тихо. Но не надолго.

Мы решили немного подождать, чтобы убедиться, что все погибли. Вскоре мы услышали, как они разговаривают, и едва слышный стон. Я бросил еще одну гранату.

И что вы думаете? Из-под земли послышалось пение! Меня охватил ужас. Они пели молитву: „Спаси, Господи, люди Твоя!“

Гранат у нас больше не было, но нельзя было оставить дело незаконченным. Мы решили набросать в шахту сухого валежника и поджечь его. Какое-то время их песнопения все еще пробивались сквозь плотный дым.

После того как в шахте затихли последние звуки, мы оставили несколько наших людей дежурить у шахты и с первыми лучами солнца вернулись в Алапаевск и тотчас стали бить в большой колокол собора. Услышав набат, сбежался почти весь город. Мы всем сообщили, что Великих Князей увели с собой какие-то неизвестные лица».

Гробы с телами убиенных были помещены в склеп в кладбищенской церкви при Русской Духовной миссии, находившейся в пятнадцати минутах езды на рикше от нее. По приезде в Англию Гиббс описал свой визит

в трогательном письме сербскому министру в надежде получить финансовую помощь для поддержания крипта в надлежащем виде:

«Во время своего визита я имел беседу с Преосвященнейшим архиепископом Иннокентием, престарелым и ученым прелатом, который возглавлял Русскую Духовную миссию в Пекине в течение тридцати лет…

У него также было желание прикрепить к церкви священника, чтобы тот регулярно проводил службы и произносил молитвы за упокоение душ убиенных, но желание это осуществить не смог. По моей просьбе архиепископ отправил со мной священника, чтобы тот отслужил в гробнице панихиду, на которой я присутствовал. Иждивением набожной вдовы богатою русского торговца чаем из Ханькоу в крипте была укреплена красивой работы лампада, но по той же причине [бедности] она горела не постоянно».

Когда настало время отплытия в Англию, Гиббс предложил Георгию поехать вместе с ним и учиться в Кембридже. Но юноше был уже двадцать один год, так что подобная перспектива его не слишком увлекала. Поэтому Гиббс нашел иной выход. В Австралии у него были родственники, владельцы фермы по выращиванию овец, и Георгий решил отправиться на Зеленый континент, а Сид, заехав на Филиппины, отправился домой. В Маниле его свалил приступ желчекаменной болезни, осложнившийся инфекцией. Он направил телеграмму Георгию, который тотчас же приехал и ухаживал за страждущим три долгих месяца. Когда Гиббс поправился, Георгий вернулся в Австралию. До самой смерти Гиббс считал его своим спасителем. Пытаясь отплатить долг, Гиббс усыновил молодого человека и назначил его своим наследником.

Этот период вынужденного безделья в чужом краю дал Гиббсу возможность заглянуть внутрь себя и почувствовать духовную жажду, все еще неутоленную, несмотря на многочисленные попытки найти ответ на главные вопросы. Он ценил свое близкое знакомство с Царской семьей и искренне восхищался их глубокой верой, однако их религия все-таки казалась ему чуждой и экзотической — в конце концов он родился англичанином. Восторженные восхваления Элиотом восточной религии подействовали на Гиббса, однако чем больше он приближался к дому, тем чаще начинал задумываться о том, не слишком ли он поспешил со своим юношеским отрицанием богословия? Не слишком ли черствым оказался, чтобы по достоинству оценить то, что было так щедро даровано ему? Находясь в таком состоянии неуверенности и самобичевания, он решил вновь пойти по первому пути, с которого некогда свернул: возобновить свое богословское образование и посвятить себя призванию, которого ждал от него отец да и вся семья.

Близкие так обрадовались приезду Сида, словно он вернулся с того света. В течение нескольких следующих месяцев он наслаждался их нежным отношением к себе, в то же время ненавязчиво отказываясь от их настойчивых просьб продать свои фотографии и рассказы о пережитом. Винни и ее муж-священник сердечно приветствовали его в стенах своего дома в Ли Марстон. Гиббс воспользовался их гостеприимством, чтобы как следует отдохнуть впервые за многие годы. Все родные обрадовались, когда в сентябре 1928 года он отправился в Оксфорд и стал готовиться к посвящению в духовный сан в колледже св. Стефана.

Это был первый, но не последний богословский колледж такого типа, созданный при университете. Давно стала очевидной необходимость что-то предпринять, тобы внести коррективы в ухудшившийся в конце XIX века уровень теологического образования, что, как мы успели отметить, способствовало отрицательному отношению Гиббса к этой дисциплине. Колледж св. Стефана был основан выдающимися представителями Трактарианского движения, соответственно, имел англо-католическую ориентацию, и по этой причине «колледж никогда не пользовался симпатиями правящей элиты».

Однако именно такая атмосфера была нужна Гиббсу. Он получил доступ к лучшей в Англии библиотеке духовной литературы и принялся досконально изучать труды отцов Церкви. По сути, его вдохновила просьба о помощи от Анны Александровны, одной из его прежних коллег, достать для нее экземпляры тех «великолепных книг» на русском языке. Но, несмотря на интеллектуальное и духовное окружение, Сид по-прежнему ощущал себя чужаком и, как он признался одному из своих друзей, ему не оказывали ни помощи, ни поддержки, когда он задумывался над духовной карьерой.

Гиббсу привелось возобновить свою учебу в очередной период брожения в церкви. Шел разговор о пересмотре текста молитвослова. Была создана специальная литургическая комиссия, перед которой была поставлена задача пересмотреть главный служебник англиканской церкви таким образом, чтобы удалить из него архаизмы, в то же время не нарушая ее теологические принципы и традиционное величие. После нескольких месяцев трудов и обсуждений спорных вопросов возник вариант, получивший единодушное одобрение членов комиссии. Однако текст следовало представить на предмет одобрения парламенту, члены которого, даже не христиане и тем более не члены англиканской церкви, принялись обсуждать и кромсать его. Пересмотренный текст был отклонен в 1928-м, а затем в 1929 году, однако наибольший ущерб престижу церкви нанес сам тон общественных споров. Одним из главных возражений было содержание молитв об усопших — вопрос, который особенно трогал Сида. Проучившись два семестра, он снова осознал, что рукоположение в священники англиканской церкви — это не его призвание.

Гиббс по-прежнему числился служащим Китайской таможенной службы и в 1929 году был обязан вернуться на службу из отпуска, хотя в разговоре с Винни и другими лицами признался, что жить в Китае ему больше не нравится из-за возникшей там ситуации. И все же он вернулся в Харбин в конце 1929 года, а затем, после непродолжительного отпуска, проведенного в Англии, — в 1931 году. На этот раз он убедился, что трудности заметно возросли.

В это время Япония была наиболее развитой в промышленном отношении из всех дальневосточных стран державой и встала на путь экспансии, обеспечив себе надежный форпост в Манчжурии. Однако после того как китайская националистическая партия (Гоминдан) преодолела слабый пекинский режим, Китай также находился на подъеме. Как коммунисты, так и националисты жаждали вновь овладеть контролем над Манчжурией. Японцы не собирались допустить этого и усилили свое военное присутствие в регионе. В середине сентября 1931 года начались военные столкновения между китайскими националистами и японским гарнизоном Мукдена. Хотя конфликт вспыхнул спонтанно, японское правительство тотчас направило достаточное количество подкреплений, чтобы разгромить более слабых китайцев.

В 1932 году Япония предприняла полномасштабное вторжение в Манчжурию, и Чарльз Гиббс, которому оставалось три месяца до ухода в отставку, снова оказался на другом конце света и без работы.

За последние несколько лет Гиббс очень много думал о вопросах религии. Поэтому в 1931 году, после кончины сэра Чарльза Элиота, Гиббс, который не признавал полумер, возможно, почувствовал себя обязанным почтить память своего наставника или хотя бы попытаться изучить его взгляды. Именно здесь он и мог это осуществить. Покров тайны скрывает то, что произошло с ним за год, проведенный в синтоистских святилищах Японии. В то время синтоизм считался официальной религией Японии, хотя вряд ли его можно назвать религией. Скорее всего, он представлял собой систему морального порядка в вопросах, касающихся правления, семьи и социального поведения. Как писал Элиот, японцев можно считать религиозным народом, «если воспринимать религию как преданность понятиям за пределами существования индивида, готовность пожертвовать ей земное благополучие и саму жизнь, более того — как стремление к такой жертве, как подлинную цель человеческой жизни». В конце того года Гиббс находился в состоянии глубокой депрессии. Возможно, порядок и церемониальный этикет святилищ в известной мере подействовал на него успокаивающим и поучительным образом, однако это спокойствие дало ему возможность более основательно обдумать природу духовной жизни, которую он так долго стремился культивировать. Ему показалось, что единственным результатом пятидесяти восьми лет полной тяжких трудов жизни был крах. Его богословские занятия — как прежде, так и теперь — и только что завершенное приобщение к синтоизму были не более чем песок, рассыпавшийся у него в пальцах. Даже счастливые годы общения с Императорской семьей, его старания помочь белым во время войны и, наконец, его работа в китайской таможенной системе — все это завершилось крахом. Он не мог найти цели своих поисков; ему казалось, будто между ним и преходящей действительностью, которую он стремился познать, существует некая непроницаемая преграда. Да и существует ли возможность жить духовной жизнью? Где ее можно найти? Как можно стать ее частью? Куда это приведет? Сид признавался Винни, что он чувствовал себя «очень подавленным».

И все же, с грустью думая о таких проблемах, он признавал, что во всей его жизни ничто не было столь возвышенным и значительным, как свидетельство смиренной веры, набожности и мужества, проявленных Императорской семьей, которую он любил и которой служил. Внезапно он увидел истину, которую они доказали своей жизнью: вся их надежда была возложена на Источник Силы, Которая сохраняла в них радость, несмотря на удары судьбы, унижения, преследования, которым они подвергались, несмотря на то, что тела их были уничтожены сильными врагами, ополчившимися против них, — врагами, которых они простили.

Он вспомнил молитву в стихах, сочиненную графиней Гендриковой, которая сама стала мученицей. Эту молитву Царская семья читала вместе по мере того, как над ними все больше сгущались тучи. Великая Княжна Ольга Николаевна перевела ее на английский и попросила Сида проверить грамматику и орфографию, и Гиббс сохранил ее экземпляр среди своих бумаг.

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных мрачных дней

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейство ближнего прощать

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и оскорбленья,

Христос Спаситель, помоги.

Владыка мира, Бог вселенной,

Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной

В невыносимый страшный час.

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов.

Гиббс присутствовал при рождении великой тайны, которую он лишь теперь смог понять. Озаренный своим открытием, он поспешил в Харбин, чтобы приобщиться к святой православной вере.