Арехин в Арктике

14

— Это многолетний лёд. Ледокол с ним не справится. Да и нужды нет никакой: отсюда, от границы припая до точки, указанной вами — двенадцать миль. Их несравненно быстрее пройти пешим ходом, нежели пробиваться со скоростью три мили в сутки, даже если бы это было возможно.

— Морских миль, или сухопутных? — спросил Птыцак.

— Морских, — ответил Фаль-Меусс.

— Что ж, морских, так морских. Мы будем готовы высадиться на лед через… — Птыцак посмотрел на карманные часы, — через два часа.

— Сколько человек вашего отряда пойдут к острову?

— Все, — ответил Птыцак. — Все тридцать человек.

— Это немало. И у всех есть опыт передвижения по припаю?

— У всех есть руки, ноги и голова на плечах. К тому же двенадцать миль, двадцать километров… Мы рассчитывали на вдесятеро больший путь.

— Вот как? Что ж, вам виднее. Мои люди помогут вам разгрузиться.

— Разгрузиться? — удивился Птыцак.

— Спустить снаряжение на лёд. Да и самих людей тоже.

Полчаса спустя выяснилось, чему удивлялся Птыцак. Снаряжения, как такового, было мало. Пара саней, несколько тюков, вот и все снаряжение.

Фальц-Меусс только бровь поднял. И то на четверть дюйма.

Птыцак удивился куда больше, когда обнаружил на льду шестерых лишних.

— Это зачем это? — спросил он Фальц-Меусса.

— Наши ребята решили сопровождать вас до острова. Люди бывалые, пригодятся.

— Нам они ни к чему.

— Если хотите, к вам они и не приблизятся. Рядом пойдут.

— Но это наша экспедиция.

— Хорошо, пойдут за вами. Никто на лавры не претендует. А прогуляться по льду каждый имеет право. Здесь — международные воды. То есть льды.

— Но у них — оружие. Винтовки.

— Карабины, — поправил Фальц-Меусс. — Меня удивляет, что вы без оружия.

— Оружие у нас есть, — ответил Птыцак.

— Пистолеты? Против белых медведей?

— Где здесь медведи?

— Будут. Если впереди остров, то медведи непременно будут. Они добычу чуют за десятки миль. И передвигаются быстро. Поверьте, вы будете рады, что рядом с вами — меткие стрелки.

— Ладно, стрелки. Пусть. Каши маслом не испортишь. А это что?

Люди на льду возились вокруг странных экипажей.

— Моторные транспортеры, конструкция Бенхема-Уайта.

— Зачем?

— Подобные экипажи были у Скотта во время полюсного похода десять лет назад. Тогда они прошли не более пятидесяти миль, но затем транспортёры усовершенствовали, и, полагаю, их хватит на дорогу в оба конца.

— А, — не стал перечить Птыцак. — Транспортеры, так транспортёры. Англичанин мудрец, этого не отнять, — последнюю фразу он сказал по-русски, адресуясь к Арехину, и даже подмигнул.

К назначенной минуте Арехин был на льду. Среди поляронавтов лишь у него и у Птыцака была меховая одежда. Ещё у десанта моряков с «Еруслана Лазаревича» — слово «десант» напросилось само. Поляронавты же в суконных бушлатах и ботинках-обмотках на льду смотрелись бедными родственниками. Очень бедными.

Но только издали. Вблизи же — скорее, блаженные, узревшие небесное знамение номер один, и ожидающие знамение номер два. Холод, ветер, морская бездна или медвежьи батальоны — всё это обтекало их, как туман обтекает утёс.

— Неужели не нашлось средств экипировать их получше? — к Арехину подошел доктор Брайн. — Ведь это безрассудно — идти куда-либо в таком виде.

— Мы в России ко многому привычны, — ответил Арехин. — Видели бы вы, как были обмундированы те, кто шёл на Варшаву.

— Однако тот поход кончился плачевно, — выказал знание предмета доктор Брайн. Почему нет? Фотографии тысяч взятых в плен красноармейцев поместили все европейские газеты.

— Это бывает, — не стал спорить Арехин. — Но сейчас перед нами нет противника.

— Противник есть. Самый могучий противник на свете — природа. Но у вас есть и союзник.

— Союзник?

— Великобритания, — и было ясно, что говорит это не доктор Джон Брайн, а сэр Найджел Латмерри.

— Самый надёжный союзник на свете, — добавил Арехин.

— Благодарю, — ответил сэр Найджел Латмерри.

Вот он, знаменитый английский юмор.

Поляронавты тем временем выстроились в две параллельные цепочки. В сани впряглись люди, по двое. На сани уложили тюки. На вид, груз тянул пудов на пятнадцать. И у каждого поляронавта — рюкзачок, рассчитанный много на полпуда. Зато на ногах — саамские снегоступы, такие же, как и у Арехина. Не пожалели денег.

— Нам пора, — крикнул Птыцак.

Пора, так пора.

У Арехина рюкзак тяжелый, пуд с лишком. Но сидит ладно, нигде не тянет, не душит, не жмёт. И снегоступы не очень мешают идти. Мешают, но не очень. Без них хуже. Оно только называется — льдина, но сверху снег. Плотный для снегоступов, а без него нога проваливается. Не сильно. Где по щиколотку, где чуть больше. Плотный снег. Кто знает, что будет дальше.

Арехин шёл в конце колонны. Минут через пятнадцать, когда все приноровились к снегоступам, темп составил три версты в час. Для колонны, да ещё по льдине, это превосходило все ожидания.

Надолго ли хватит?

Они шли, отдаляясь от кромки льдины, от громады ледокола и от ледовой команды, копошащейся вокруг моторных транспортёров. Поверхность льдины местами была в буграх, но никаких торосов не попадалось. И хорошо, что не попадалось, чего в них, торосах, хорошего?

Направление задавал Птыцак. Он шел, сверяясь по школьному компасу, хотя в высоких широтах пользоваться компасом — дело сложное. Но, видно, другой компас вел его и всех поляронавтов. Да и Арехина. На горизонте ничего особенного он не видел. То ли облачко, то ли пятнышко перед глазами.

Моторы, сначала чихавшие и кашлявшие, заработали ровно, и норвежско-английский десант стал потихоньку догонять поляронавтов. Потихоньку — потому, что и ехали транспортеры (числом три) не быстро, и потому, что каждые полверсты один из них останавливался, и в лёд ввинчивалась двухметровая вешка с красным флажком на верхушке.

Это они умно придумали. Компас компасом, а ну как магнитная буря? Или просто буря? С вешками веселее.

По счастью, бури не было. Иначе худо пришлось бы всем тридцати поляронавтам. Если быть точным — двадцати восьми. Один прыгнул в море, другой отсыпается после ментального пресса, выжавшего из бедняги Дикштейна волю до капли. Ничего, пройдёт.

Третий час ледового похода, четвёртый, но идут столь же бодро, как и в начале. Если не бодрее. Правильно, конечно. Следует использовать каждую погожую минуту арктического лета. И ветерок слабый, и температура около нуля по Реомюру, и дорога ясная.

Теперь уже было видно: не облачко впереди. Возвышенность. Не очень большая. Метров десять, как и говорил Колчак.

Похоже, Птыцак решил добраться до цели одним броском. Никаких привалов. Арехин был к этому готов: на ходу съел несколько бутербродов, запивая холодным, почти ледяным чаем. Ледяной чай, надо же! Однако ему неожиданно понравилось, он даже подумал, что дед, пожалуй, сумел бы на ледяном чае нажиться, и хорошо нажиться.

Несколько раз его настигали моторизированные сани. Доктор Брайн был столь любезен, что предложил пересесть к ним, места хватало. Но Арехин отказался: он со своим отрядом.

Хотя места, действительно, хватало: на одних моторизированных санях вполне уместились бы все шестеро десантников, ещё бы и место осталось уложить с полтонны поклажи, если не полную тонну. А ехали по двое. Положим, в двух экипажах есть смысл — на случай поломки. Но три экипажа?

В трёх экипажах смысла ещё больше. Английского смысла.

Через шесть часов сорок минут после выхода поляронавты достигли цели. Покрытый льдом и снегом островок. На вид — не более полуверсты в поперечнике. Но точные измерения Птыцак решил оставить на потом. Его более интересовал утёс на берегу. Не очень высокий утёс — метров восемь от уровня океана плюс толщина льда. И не мхом обросший, а лишайником. Самое интересное в утёсе — отверстие, дыра, вход. Небольшое отверстие, около метра, но идеально круглое. Нижний край в полуметре от поверхности. Кролик, кролик, заходи!

Поляронавты сняли снегоступы. Снял и Арехин. Разница заметна: арехинские снегоступы разве что обновились, а у остальных — на разных стадиях умирания. Хватит ли на обратный путь? Или обратный путь не запланирован?

Они стояли около дыры. Вход, он, может, и вход, а вот является ли он выходом?

Птыцак добровольцев искать не стал. Кивнул Шихову, и тот быстренько подбежал к дыре. За последнюю неделю Антон Иванович изрядно исхудал, и в дыру скользнул, как мышонок. Юрк — и нет его.

Арехин подошёл к отверстию. Поляронавты перед ним расступились, но не из уважения, а как расступаются люди перед коровой, бредущей с пастбища домой. Или на бойню.

У самого отверстия стоял Птыцак. Он мельком взглянул на Арехина, но тоже без особого интереса. Интерес у него был там, в глубине хода.

Из дыры тянуло водорослями, йодом, зверьём и, немножко — тухлыми яйцами. Такой вот букет.

Послышался нарастающий шум — то возвращался Шихов. Высунул голову, посмотрел на Птыцака, кивнул и уполз, пятясь, назад.

Секреты, секреты…

Птыцак молча указал на ход, и поляронавты один за другим полезли в дыру. Видно, места хватило всем, никаких заминок не было.

У входа остались трое: Арехин, Птыцак и профессор Горностаев.

Птыцак осмотрелся. Моторизированные транспортеры десантников стояли в ста метрах от утёса и никаких намерений сблизиться не выказывали: моторы урчали негромко, на холостом ходу, лишь бы не остыть. Видно, такая позиция устраивало обе стороны: сначала пускают по минному полю пехоту, а уж за ней — моторизированную кавалерию. Пехоте память, кавалерии слава и награды.

— Пойдёте за мной, — сказал Птыцак профессору. — Через четверть часа. Делайте, что хотите, но чтобы те — он кивнул на англонорвежцев, — эти четверть часа в дыру не совались.

— Не сунутся, — пообещал профессор.

— А вы, — Птыцак обратился к Арехину, — решайте сами. Добра не обещаю, никаких гарантий не даю. Любопытствовать не советую, но право имеете, — и он наклонился и полез в дыру.

Вот так.

— Я все гадаю, что же вас понесло в такую даль, — сказал профессор. — Вижу, Глас вам чужой. По службе разве?

— Отчасти и по службе, — согласился Арехин. — А ещё захотелось проверить догадки Циолковского.

— Какого Циолковского? Константина Эдуардовича? — удивился Горностаев. — Вы с ним знакомы?

— Встречались… — уточнять Арехин не стал.

Они помолчали.

Англонорвежский десант стоял, не делая попыток сближения. Им и там хорошо. Издали наблюдать. Чтобы в случае чего не долетели осколки.

Арехин снял очки, уложил в железный футляр, а футляр спрятал во внутренний карман. Подумал, брать ли с собой рюкзак — и решил взять. Снял, взял в руки. Так удобнее. Вздохнул поглубже и полез в дыру. Нет, изнутри виднее: в нору.

Стены норы оказались шершавыми, но шершавыми в меру: одежду не цепляли, а скользить не давали. Местами виделись клочки белесой шерсти. Занятно. Первые три-четыре метра ход шёл ровно, а потом начался уклон, градусов пятнадцать. Трудно судить точно, когда передвигаешься на четвереньках. Подзабыл это дело, растерял навыки. Вот когда ему было года три от роду…

Запах йода стал сильнее. И ветерок навстречу. Еле заметный, но всё же. Значит, существует вентиляция.

Он полз, полз, и, наконец, выполз. Сначала огляделся, а потом встал.

Арехин оказался в пещере. Большой, даже огромной. Размером с цирк шапито. Нет, конечно, бывают пещеры много больше, Мамонтова пещера и другие, но в них он не был. А в этой — был.

Пещера находилась ниже уровня океана, это без сомнений. Но было сухо. Уже одно это делало пещеру необычной: как удалось противостоять океану? Но это необычность геологическая, в глаза не бросается. А вот необычность шести фигур, стоящих полукругом напротив Арехина, в глаза бросается. Высокие, в два человеческих роста. Не люди, не животные, а чёрт знает что. Более всего напоминают идолов Центральной Америки, но идолов он видел лишь на картинках, а эти — вот, перед ним. Вдобавок ко всему, они ещё и светятся. Неярко, вишнёво-красным светом, будто раскаленная в печке кочерга, но ему и этого света достаточно. Достаточно, чтобы увидеть, что он в этом зале один.

Куда делись остальные?

Он подошел к статуям. Несмотря на цвет раскалённого железа, жаром от них не веяло. Веяло всё тем же океаном да тухлыми яйцами.

Он обошёл странные фигуры. Стражи второго хода, вот кто они. Хода, что открывался за ними, такого же круглого, и размеры прежние. Разница была лишь в том, что лезть в этот ход Арехину не хотелось совершенно.

Шапочка шапочкой, но, похоже, всё тело служило проводником Гласа: перед глазами возникало то, что можно назвать бредом чертёжника: линии прямые, линии кривые, они то сходились, то расходились, образуя узоры, опять же более подходящие для капищ американских богов. Но где Америка, а где остров монаха Поликарпа? Впрочем, не так и далеко Америка. До Северного полюса дойти, и дальше налево.

Он прислушался. Из норы номер два доносился гул, будто рой полярных пчёл готовился к вылету.

Арехин открыл рюкзак. Бутылка с норвежской водкой — один из вариантов ментальной защиты. Напустить туману в голову, от лёгкого — пара глотков, до непроглядного. Но как бы самому в том тумане не заблудиться.

Он вернул бутылку в рюкзак. Рюкзак положил на пол — такой же шершавый, как и лаз.

Как ни протестует натура, а лезть придется. Иначе зачем он предпринял этот заполярный вояж?

Тем временем из первой норы в зал хлынул поток шипящих и щелкающих звуков. Оказалось — полз профессор Горностаев, а пещера-шапито сыграла роль резонатора.

Горностаев высунулся из норы, встал, огляделся — и зажег электрический фонарь, свет которого чуть не ослепил Арехина, когда профессор направил свет на него. Хорошо, что быстро отвёл луч, а то пришлось бы адаптироваться заново.

— А где остальные? — задал естественный вопрос Авдей Михайлович.

— Здесь вы их не найдете, — ответил Арехин.

— Куда ж они подевались? — но тут луч уперся в статую, и Горностаев на время забыл поляронавтов. — Феноменально! Это же пантеон богов майя!

— Вы уверены?

— Или ацтеков. Ацтеки в Ледовитом океане! Что за ерунда!

Последний возглас, пожалуй, относился к фонарику, луч которого стремительно слабел. Напрасно Горностаев тряс его, стучал фонарем о бедро — за пару минут из ослепительного луч превратился в светлячка, а потом и вовсе погас.

— Это с фонариками бывает, — утешил профессора Арехин. — Вечно они портятся в самое неподходящее время.

Горностаев достал коробок шведских спичек, но те никак не хотели загораться. Верно, хранил их слишком близко к телу, да и вспотел во время перехода, вот они и отсырели.

— Вы просто постойте. Глаза привыкнут, может, что и увидите.

— Эй, профессор, как дела? — нора изменила голос, но, судя по всему, звал Горностаева кто-то из десантников — англичан.

— Все в порядке, осматриваюсь, — крикнул в нору Авдей Михайлович.

— Вы, я вижу, слуга двух господ, — сказал Арехин.

— Обижаете.

— Птыцак, англичане…

— Нет, нет и нет. Начинать следует с Гласа. Он — главный и единственный. Остальные просто попутчики, за которыми нужен присмотр, чтобы по неведению не навредили себе же. Если же товарищ Птыцак или сэр Найджел Латмерри рассчитывают на мою верность и мою преданность — вольно же им. Однако ж, — добавил Горностаев после паузы — я по-прежнему ничего не вижу!

И он опять взялся за спички. Те даже не шипели.

Спички у Арехина были, рыбацкие, непромокаемые, покрытые воском, но предлагать их Горностаеву он не спешил. Если Глас главный, пусть и помогает своему верному-неверному слуге.

Но, как это часто случается, помог не Глас, а человек.

— Мы можем забираться внутрь? — донеслось из первого лаза.

— Можете, — ответил Горностаев. — Только прихватите факелы.

— Хорошо, факелы, — согласились на том конце лаза.

Пока они лезли, Арехин успел нацепить очки. Странная картина, темные очки во тьме, но мало ли на свете странностей. А уж в темноте и подавно.

Предчувствие не подвело — десантики вылезали из люка, и тут же включали мощные электрические фонари. Правда, и эти фонари погалси очень быстро.

— Полагаю, тут мощные электрические аномалии, разряжающие химические элементы, — сказал сэр Найджел Латмерри.

— Каким образом разряжающие? — спросил Горностаев.

— Возможно, закорачивающие элемент в самом себе.

— Это возможно, — после короткого раздумья ответил Горностаев.

— Скажите мне, как патриот патриоту: у вас сколько классов за душой? — спросил вдруг Арехин, но спросил во-первых, шепотом, а во-вторых, по-русски.

— Опять обижаете. Я прослушал курс биологии в университете Шнявского, и, не случись революция, был бы точно профессором. Или, на худой конец, приват-доцентом, — так же шепотом ответил Горностаевю

Тем временем десантники зажгли смоляные факелы и стали оглядываться. Их, десантников, было пятеро, включая сэра Найджела Латмерри. Одни остался снаружи. Весьма предусмотрительно и похвально.

Все вместе они обошли статуи.

— Да, отсюда их целиком не вытащить, — сказал один из моряков, но в голосе можно было уловить отголоски Оксфорда. — А пилить не хочется.

— У вас и пилы с собою? — спросил Арехин сэра Найджела.

— На корабле найдутся, — безмятежно ответил сэр Найджел Латмерри. — Вопрос в другом: как они оказались здесь? В распиленном состоянии? А потом склеили? Нужно сказать, сделали это искусно. Никаких следов.

— Их не склеивали, — возразил Горностаев.

— Хотите сказать, они естественного происхождения? Получились в результате действия воды? Вода вымыла полость, но оставила эти вкрапления, которые мы воспринимаем, как статуи? Мне доводилось видеть творения ветра, которые весьма напоминают современные скульптуры. Но чтобы такое… Хотя, конечно, не исключаю совместное творчество: вода начала, человек завершил. Да, это вполне возможно.

— Я имею в виду иное. Эти создания сами проникли сюда, либо изменив форму, либо будучи значительно меньше. А потом преобразились в то, что мы видим. И окаменели. Если, конечно, они окаменели. Я ведь их не касался. Вдруг и не каменные?

— Какие же?

— А вы попробуйте, прикоснитесь.

Сэр Найджел Латмерри дотрагиваться до статуй не спешил. Вместо него это сделал один из десантников.

Приложился ладонью к животу истукана — при этом подняв руку высоко, как только мог.

— Каменная, без сомнений, сказал он. — Но ощущение, словно удар током. Несильный, но заметный.

— Я же говорю, здесь возможны неожиданные электрические феномены, — сэр Найджел Латмерри подошел ближе к статуе, опять же не прикасаясь к ней. Затем перешел к другой, к третьей. Так он осмотрел все.

— Вы тянете время, — сказал Арехин.

— Тяну, — не стал отпираться доктор. — И ещё не хочу мешать камраду Птыцаку и его товарищам, — слово «товарищам» он произнес по-русски.

Арехин замолчал. Чего говорить-то? Минное поле не разминировано, гусары ждут, пехота ползет.

Он опять спрятал очки в футляр, подхватил мешок и забрался во второй лаз. Чего тянуть-то. Опасно, может, и опасно, но и с союзничками находиться не хотелось совершенно.

Этот ход был круче и длиннее, хотя шероховатости по-прежнему надёжно удерживали ползущего. Вот только к запаху моря добавился запах рыбных рядов.

Позади было слышно, как сэр Найджел Латмерри призывал Горностаева лезть вслед за Арехиным, на что Горностаев отвечал, что пока не время. Может, он и не Горностаев никакой, а Белкин или даже Кротов. Землеройкин. С мандатом Троцкого, спрятанным в левом сапоге. Почему именно левом, Арехин и сам не знал, Глас ему подсказывает, фантазия или нехватка воздуха.

Последнее вряд ли. Хотя ход был и длинный, какое-то движение воздуха присутствовало. То сероводородом потянет, то затхлой рыбой, а то морской водой. Хотя возможны и примеси, ничем не пахнущие, но дурманищие сознание и вводящие в состояние ясновидения. То есть это самому кажется, что ясновидение, а на деле может оказаться полной чушью. И Гороностаев никакой не Кротов, и сам по себе авантюрист, а не агент Троцкого, и в сапоге у него никаких мандатов, а только портянки. Но почему сапоги? Не самая удобная обувь в высоких широтах. Холодная. Вот у него на ногах мех. Унты. Тепло, практично, эстетично. Сразу понятно — полярная экспедиция, а не ледовый поход… — он чувствовал, что мысли начинают разбегаться и порадовался, что остался трезвым. Только водки ему сейчас и не хватало.

Но вот и выход.

На этот раз лаз заканчивался не столь удобно, как прежде. Купелью. Бассейном. Подземной лагуной. Насколько виделось Арехину, под ним была вода.

Видел же Арехин во тьме много лучше обыкновенного человека. В старых словарях эту особенность называли ноктолопией. В новых же ноктолопией стали обозначать совсем противоположное — утрату способности видеть во тьме. С чего вдруг произошел переворот в терминологии, Арехин не интересовался, хватало интересов других. Главное, что ночное зрение сохранилось в полной мере. Доктор Хижнин считал, что либо он улавливает самое незначительное количество света, либо видит те световые лучи, которые для большинства людей недоступны, например, инфракрасные. Либо же и первое, и второе вместе. Дело вполне естественное, хотя и редкое.

Но сейчас эта особенность мало помогала Арехину. Он разглядел, что до поверхности воды от лаза был метр, если не больше. Он разглядел, что в глубине слабо мерцают вишнево-красные огоньки, которые время от времени пересекают темные силуэты. Возможно, поляровнаты, возможно, тюлени.

И всё.

Источник жужжания, напротив, был наверху, но издавали его живые существа, механизмы или же воображение, биться об заклад Арехин бы не стал.

В сказках добрый молодец кидается в кипящий котел, и выходит из него писаным красавцем. Если ему помогает конёк-горбунок или Марья-Царевна. А глупый царь становится царем варёным.

На кипящий котел купель-бассейн-лагуна не походили никак. От воды веяло стынью.

Лежа на животе, Арехин опустил руку вниз, но до воды не достал. Нашарил в мешке коробок спичек, поджёг одну и, прищурясь, осмотрелся. Да, так и есть, до воды — метра полтора. А вдаль купель тянулась не менее, чем на полсотни шагов. Может, и дальше, но тут из-под поверзности бассейна вылетела водная струя, выбила спичку из руки, а заодно и чуть не смыла в воду самого Арехина.

Не любят здесь света.

Однако Арехина больше беспокоило то, что он успел увидеть вверху, на сводах пещеры. Белый известняк, ничего необычного. Сотни, тысячи черных точек и охряных мазков, то ли жуков, то ли слизней — вот это уже не обычно. За счет чего они живут? Чем питаются?

Пока вода стекала с рук и лица, он решил, что загадки не стоят отгадок. Питаются, ну, и питаются чем-то. Вдруг это просто роспись купола углем и охрой?

И тут жуки засветились, образуя звездный купол. Планетарий, но чужой планетарий. Созвездий Арехин не узнавал. Да и не до того ему было. Он старался удержаться на краю лаза. Вниз, в воду влекла его сила не физическая: стены лаза по-прежнему держали хорошо. Нет, его просто тянуло проползти вперед и погрузиться в мрачные воды, как, бывает, тянет прыгнуть с обрыва или с колокольни. Обычно эту тягу удается перебороть, но сейчас — другой случай. Всего лишь несколько движений, и его ждет нечто, изменяющее миры.

Миры — ладно, возражал Арехин. Не хотелось меняться самому. И не нужно, уговаривал Глас голосом Птыцака. Меняться наружно вовсе не обязательно, более того, на Арехина возлагаются большие надежды именно в человеческом обличии. Но Арехин не хотел довольствоваться обличием. Хватит. Внутри он уже однажды менялся, довольно с него. И больно, и тоскливо, и одиноко.

Будет не больно, особенно потом, возражал Глас-Птыцак. И не тоскливо, напротив, жизнь наполнится смыслом, и каждый шаг к продвижению цели наполнит его и радостью, и гордостью, и уверенностью. И уж конечно, об одиночестве не будет и речи: с ним всегда будет Глас и сочлены по Гласу.

Сочлены? Это слово подтолкнуло Арехина. Только не к воде, а в обратную сторону.

В голове Арехина раздался вой, в котором теперь не было ничего от Птыцака, от зверя, вообще от земного существа.

Вой, и вой себе. Он нащупал флягу и выпил полных три глотка.

И вой захлебнулся. Выходит, выл он сам? Ещё глоток — за открытие!

Ползти пятясь, да ещё в гору, было нелегко. Ничего, главное — не паниковать. По счастью, ход был широк. На медведя. На большого белого медведя. Белый медведь бурым не чета. Бывает, что и в тонну вымахивает. В тонну, пожалуй, в этот лаз не протиснется, а вот пудов в двадцать пять, в тридцать — очень может быть. Ну, а он на медведя не похож. Размеры не те. Таких, как он, здесь двое разминутся. Если одеждой не сцепятся.

Как напророчествовал: ногами уперся в кого-то. Нет, не в медведя. В Горностаева.

— Вы куда ползете? — спросил лжепрофессор.

— Назад.

— Назад нельзя, — убежденно сказал Горностаев.

— Можно, можно. Видите, ползу, и ничего страшного не случается.

— Ещё случится, — пообещал Горностаев. — Давайте, ползите вперёд.

— Сами ползите, если охота. Но только сначала дайте мне вылезти отсюда.

— А если не дам?

— Тогда застрянем оба.

— А если я буду стрелять?

— И подавно застрянем.

— Ничего, тут уклон, как-нибудь вытолкну вас.

— Может, да, а может и нет.

— Это почему?

— Больно позиция у вас неудобная — стрелять. С первого выстрела убить трудно. А я начну отстреливаться, глядишь, и попаду. И тогда мы оба закупорим тоннель — до прихода медведей.

— Вы, маэстро, и про медведей знаете?

Арехин не ответил, а отхлебнул ещё глоток. Согрелся изнутри. И Глас, похоже, окончательно потерял его в хмельном тумане.

— Тем не менее, я настаиваю — ползите вперед!

— Сами ползите. Если устроитесь так, чтобы ничего не торчало, мы разойдемся. Возможно.

— Возможно? — переспросил Горностаев.

— У меня с собой две гранаты. Хорошие гранаты, в народе их ананасками кличут. И если мы сцепимся, то чтобы не мучиться долго, я подорвусь, да и конец представлению.

— Вы это серьезно — про гранаты?

— Серьезнее некуда. А можно так: сначала одну пущу вперед, уклон хороший, бойко покатится, и взорвется — там.

— Думаете, Глас испугается вашей ананаски?

— Или разозлится. Тоже результат. Глас во гневе не станет разбирать, кто именно его потревожил. Начнет давить и правых, и виновных.

Горностаев замолчал. Арехин лежал и чувствовал, как алкоголь из желудка проникает в кровь. В пересчете на чистый спирт он принял граммов сто. Изрядная доза для трезвенника. Но сыр в желудке не давал захмелеть сразу. Растягивал процесс. Но не до бесконечности.

— Хорошо, — после паузы возобновил переговоры Горностаев. — Ползём назад. И вы уж с гранатами поосторожнее. Если они, гранаты, у вас есть.

— Не сомневайтесь.

Возвращение заняло немало времени, но вот и первый зал.

Арехин поднялся, распрямился, ожидая каверзы. Но каверз не было: упоминание о гранатах сработало.

Факелы по-прежнему горели.

Он отошёл в сторону:

— Если остались желающие — прошу.

Но никто, даже Горностаев, не торопился принять предложение.

— Гранаты, покажите гранаты, — попросил Горностаев.

— С чего бы это? Я их не для развлечения держу. Будет необходимость — увидите. Но лучше бы без этого, — за разговором Арехин двигался к выходу. — Вообще-то место здесь на любителя. На редкостного любителя. А я лучше подышу снаружи, — и он скользнул в нору, ведущую наружу. Скользнул и пополз настолько быстро, насколько мог.

Позади раздался шум, крик и полдюжины выстрелов, но стреляли явно не в Арехина.

Он вывалился на припорошенный лёд, вскочил и отбежал на двадцать шагов от норы.

Следом показался и сэр Найджел Латмерри, в точности повторивший манёвр Арехина. Спустя несколько мгновений высунулся и Горностаев.

Высунулся, и тут же исчез, не успев и крикнуть. Или он просто не мог кричать?

Арехин надел очки. Сэр Найджел Латмерри откинул капюшон.

Под ним оказался кольчужный шлём на войлочной прокладке. Да и туловище, похоже, тоже защищено кольчугой. Основательно подготовился сэр рыцарь. Это не шапочка Павла Каннинга.

— В музее брали, что ли? — спросил Арехин.

— В действующей мастерской. Сделано по мерке, — разъяснил сэр Найджел Латмерри.

— А остальные?

— У всех было…

— А у Горностаева?

— А причем здесь Горностаев? Горностаев — ваш человек. К тому же он намеревался идти до конца. Что ему и пришлось.

— А ваши люди? Что с ними?

— Сопутствующие потери. Наука требует жертв, порой буквально. Экспедиция Скотта…

— Скотт погиб вместе с товарищами.

— Очень жаль. Было бы куда лучше, если бы он уцелел. Для всех лучше.

Они помолчали. Вокруг было тихо на десятки миль. На восемнадцать точно.

— А транспортеры? Почему молчат транспортеры? — спросил Арехин.

Сэр Найджел Латмерри встревожился. Подбежал к механику. Махнул рукой:

— Пьян!

После чего энергично растолкал уснувшего и послал крутить рукоятку.

Вряд ли только пьян. Видно, сказалось и перенапряжение. Или достал Глас?

Двигатель второго транспортёра сэр Найджел Латмерри запустил в том же порядке: механик крутит, сэр газует.

— Вы, случайно, не умеете управлять автомобилем? — спросил он Арехина.

— Умею. И не случайно. Брал уроки у специалиста.

— Тогда не хотите испытать третий транспортёр? Принцип схож. Тот же двигатель внутреннего сгорания.

Испытывать транспортеры Арехин не хотел. Но пешком возвращаться не хотел больше. Уж пусть лучше просят его, чем просится он — подвезти.

При помощи доктора он запустил двигатель. К счастью, остыть толком тот не успел, и, чихнув всего три раза, зарокотал по-рабочему.

И все это время Арехин, сэр Найджел Латмерри и протрезвевший механик нет-нет, а и посматривали в сторону лаза.

Но никто не выбрался. И ничто не выбралось.

— Тронулись!

Сэр Найджел Латмерри возглавил бегство. Механик шел вторым, а Арехин замыкал колонну.

Управлять транспортером было трудно первые три мили, а потом он приноровился. Или стал меньше оглядываться.

До «Еруслана Лазаревича» добрались в какие-то два часа.

Встречали их без фанфар.

Сэр Найджел Латмерри тихонько переговорил с Фальц-Меуссом, после чего капитан спросил Арехина:

— Каковы ваши дальнейшие планы?

— Мои? — удивился столь личному вопросу Арехин.

— Теперь ведь вы представляете наших арендаторов.

— Во-первых, не я. Следующий по чину — капитан Дикштейн.

— Капитан? Я не знаю никакого капитана Дикштейна!

— Я имею полномочия передать ему — временно — полномочия капитана.

— Хорошо, это во-первых. А во-вторых?

— А во-вторых через двенадцать часов мы с капитаном Дикшейном вернёмся к острову Поликарпа.

— К земле Паттерсона, — поправил его Фальц-Меусс.

— На российских картах остров будет обозначаться, как остров Поликарпа, — твёрдо сказал Арехин. — По праву первооткрывателей.

— Это спорный вопрос, — попробовал возразить Фальц-Меусс.

— Спорить тут не о чем. В пробном плавании корабль Российской Федерации высадил экспедицию Российской Федерации на остров, отмеченный в лоциях России. Не вижу ни малейшего основания для разночтений.

— Вы сказали — корабль Российской Федерации…

— По окончании плавания Россия выкупает «Еруслана Лазаревича»…

— Да, герр Птыцак уполномочен заключить сделку.

— Мои полномочия в этой области ничуть не меньше. Я готов предъявить вам соответствующие документы. То, что вместо меня будет фигурировать капитан Дикштейн, есть обычная коммерческая практика. В любом случае, до тех пор, пока не придет подтверждение из Лондона, хозяином на корабле будете вы. Риска никакого.

— Насчет острова мы думаем иначе, — вступил в разговор сэр Найджел Латмерри.

— Это ваше право… Но давайте вернемся к разговору — и к острову — завтра. Сегодня день и без того непростой.

— Завтра, так завтра, — сэр Найджел Латмерри покладисто улыбнулся. Умеет же. — Сейчас же, конечно, ужинать — и спать. Долго-долго.

Но долго-долго спать не получилось. Сначала пришлось провести разъяснительную работу с Дикштейном. Тот не вполне отошел от давешнего, и недоуменно смотрел то на Арехина, то на стакан водки, то в иллюминатор. В иллюминаторе многого не разглядеть: туман.

В два часа пополуночи — по корабельному времени" — вахтенный поднял тревогу: «Человек за бортом».

За бортом, точнее, на льду был Антон Иванович Шихов. Бодрый, розовый, и сухой. Будто и не был в купели. Или в самом деле не был?

Он поднялся на борт, сказал, что чувствует себя отменно, пошел в кубрик и уснул глубоким сном. Буди, не буди, не проснется.

Ещё час спустя пришел Птыцак. Выглядел он чуть хуже, нежели Шихов. Потребовал стакан бренди, после чего тоже завалился спать беспробудным сном. И под самое утро (опять же по часам, а не по Солнцу) пришел поляронавт из кронштадцских. Тот не требовал ничего, плёлся едва-едва и, войдя в кубрик, залез в гамак, хотя и коек было предостаточно.

Всех троих, помимо вахтенных, встречали Фальц-Меусс, сэр Найджел Латмерри и Арехин.

После завтрака собрали второй десант. Не сколько собрали, сколько наскребли: желающих было мало. Собственно, только двое: Арехин и сэр Найджел Латмерри. Третьим был давешний механик, а четвертым — капитан Дикштейн. Оба — подчиняясь приказу.

Ограничились двумя транспортерами. Ехали споро, по вчерашним следам. Но острова не нашли. На его месте парила полынья пяти кабельтовых в диаметре — если, конечно, полыньи меряют в кабельтовых.

Они походили по кромке полыньи, пытаясь разглядеть что-либо на дне, но быстро поняли, что дело это пустое. Что там разглядишь.

Пришлось возвращаться. Арехин был пассажиром сэра Найджел Латмерри, впрочем, несколько раз они менялись. Оба были молчаливы и сосредоточены. Капитан Дикштейн же не мог скрыть радости, выражавшейся в пении старинных извощичьих песен «налейте, налейте скорее вина, рассказывать дале нет мочи». Механик пытался ему подпевать, но за шумом моторов и слова, и мотив разобрать было сложно.

«Еруслан Лазаревич» готовился к возвращению. Давление падало, ветер поднимался, в Арктику возвращалась Зима.

Пока транспортеры крепили в трюме, сэр Найджел Латтмери пытался достучаться до Птыцака, который заперся в каюте.

— Я занят, — неизменно отвечал Птыцак. — Со всеми вопросами — через месяц.

Шихов не заперся, кубрик вообще не запирался, но толку от него было немного. Да, он был там. Да, он вышел оттуда. Да, теперь он знает, в чём его предназначение. А теперь оставьте его, не то он применит Силу.

Дюжий матрос (матрос ли?), присутствовавший при допросе Шихова сэром Найджелом Латтмери, только усмехнулся и легонько, в четверть обычного, толкнул Антона Ивановича, да так, что тот сел мимо стула. Сэр Найджел Латтмери попенял матросу на неуклюжесть. Спустя час этот матрос, спускаясь по трапу, вдруг подвернул ногу и упал, да так неудачно, что сломал ногу (открытый перелом), руку (двойной перелом предплечья), и потерял три зуба, налетев на стальной косяк.

Хорошо, что жив остался, прокомментировал Арехин, ассистировавший Латтмери при репозиции переломов.

Случайность, ответил сэр Найджел. К тому же он выпил немало бренди. А прежде за этим матросом подобные случайности водились? Сэру Найджелу пришлось признать, что подобное случилось впервые. И всё-таки это случайность.

Арехин не стал переубеждать сэра Найджела Латтмери. Команду, однако, английский доктор тоже не убедил: и Птыцака, и Шихова народ сторонился, а уж толкнуть ненароком или даже прикоснуться — об этом и мысли ни у кого не было. Стюард подавал еду обоим в каюты, и каждый раз бледнел белее салфетки.

Порой Птыцак и Шихов прогуливались по палубе. Всегда по пустой: стоило одному из них ступить на неё, как у всех находились неотложные дела в других местах. Исключения составляли Арехин и доктор Брейн (сэр Найджел в последнее время как-то поблек и уступил место рядовому судовому врачу).

Оба они, и Арехин, и доктор Брей, пытались завязать разговор с уцелевшими поляронавтами, но завязки не получалось. Поляронавты либо вовсе не отвечали, либо отвечали невпопад, обыкновенно про погоду вчерашнюю, сегодняшнюю и завтрашнюю. Слова самые обыкновенные, но доктор Брейн находил в них особый смысл, весьма и весьма зловещий.

На пятый день возвращения доктор Брейн напросился к Арехину в гости, пришел с бутылкой бренди и предложил честный обмен: Арехин расскажет, что он видел в дальней зале, а он, доктор Брейн, то, что произошло в зале ближней после того, как Арехин устремился наружу.

Арехин не возражал, но для начала предложил выпить по сто пятьдесят. Сам принял у доктора Брейна бутылку (знаем, знаем как вы плохо играете), сам разлил бренди по стаканам и не сводил глаз с рук доктора, покуда бренди не был выпит. Чтение Шекспира готовит к неожиданностям.

Неожиданностей не случилось. Арехин честно рассказал про купель-бассейн-озеро и необычный планетарий на куполе пещеры. Доктор Брейн, в свою очередь, поведал о том, что из лаза вдруг вылезла змея не змея, червяк не червяк, но что-то очень большое, просто огромное, в диаметре метр, а в длину неопределенное, усеянное крючьями размером с вилку и присосками размером с блюдце.

Щупальце, поинтересовался Арехин. Вы сказали, ответил Брейн.

Десантники открыли по объекту беглый огонь, но толку не добились. Червяк ли, змея или даже щупальце, стало утягивать их в лаз. Видя бесполезность стрельбы и огня (один из десантников безуспешно жег щупальце факелом, но был утянут в ход), Брейн скомандовал отступление, но спастись удалось одному ему. Такие дела.

Они допили бренди, закусив горьким полярным шоколадом и разошлись.

До самого окончания плавания они более в разговоры не вступали, ограничиваясь поклонами вежливости.