— А что потом? — спросила Анна-Мария.
— Потом уехали литераторы, а спустя полтора часа — я.
— А эти… Лотта и Вальтер? Ты их оставил в покое?
— Пришлось. Я мог подать заявление в полицию, но, во-первых, без свидетелей проку от этого было бы чуть, а, во-вторых, привлекать Ленина сотоварищи в свидетели я не хотел: Владимир Ильич ясно дал понять, что положение их в Швецарии щекотливое, и что героями кровавой сенсации быть им никак невозможно. Вот и получился цугцванг: что ни делай, всё бесполезно.
— И люди продолжают погибать?
— Месяц спустя я написал анонимное письмо в кантональное управление полиции, в котором сообщил, что я чудом спасшаяся жертва содержателей отеля, в общем, расписал происшествие прямо в духе мадам Радклиф, но вряд ли письмо возымело действие. Да я и не ждал, что возобновят расследование, думал лишь — станут приглядывать.
— И?
— И всё. За исключением того, что я тогда крепко уяснил, каково положение иностранца в чужой стране. Всё хорошо, покуда всё идет хорошо, но мельчайший сбой — и часы идут скверно.
— Кстати, о часах: ты говоришь они как-то странно шли в гостинице.
— Часы были в порядке. Время шалило.
— Но почему?
— Так бывает. Время то тянется нескончаемо, то летит быстрее падающей звезды. Вот и сейчас, который теперь час?
Анна-Мария посмотрела в окно.
— Шесть часов? Семь?
— Половина десятого. И учти, мы едем на север, где сейчас белые ночи.