Ателье [СИ]

Глава 16. Подозрительные перемены В которой приключения трансформируются, но не прекращаются, а Даша, получив правильного мужчину, получает и неожиданный бонус, перейдя в состояние творческого горения, для которого спичкой теперь — все, что вокруг…

Выплывая из сна, спокойного и легкого, как морская вода летним вечером, Даша увидела над собой лицо Данилы. Светлые глаза смотрели серьезно, а, поймав ее взгляд, он улыбнулся. По бокам широкого, искривленного по горбинке носа появились мелкие морщинки, раздались губы, показывая просвет между зубов. Даша вдохнула и улыбнулась в ответ. Вот так глядишь издалека на парней, примеряешь их к себе, а, оказывается, нужно найти по запаху, чтоб, как сейчас — можно было человеком дышать.

— Я только и делаю, что утаскиваю тебя в эту кровать. Привязать тебя к ней, что ли.

— Ой! — спохватилась Даша, — мне же на работу. Привяжешь потом. Сколько времени?

— Через полчаса будильник запищит.

Он приблизил лицо и скосил глаза, чтоб продолжать смотреть. Даша скосила свои. Рассмеялась.

— Ты — киклоп. Тимка, когда узнал, что это правильнее, очень веселился. Не циклоп, а киклоп. У тебя глаз один, на лбу.

— У тебя тоже один. Ты — киклопица.

— Ужасное слово!

— Отличное слово! Оно будет наше.

Он переполз под одеяло и облапил Дашу, уткнул лицо ей в шею.

— Щекотно!

Вскочив, она взяла со стула скомканное платье и, расправляя, прижала его к животу. Оглядела, расстраиваясь. Надорванный подол понизу был выпачкан.

— Охо-хо-хо, бедное мое Платье Счастья… Ну, добегу, а там переоденусь.

— Даш, придумал! У меня барышни пакет оставили, там одежа. Толстушкины тряпки тебе не подойдут, а вот другое — вполне. Ты не думай, это из шоу-рума вещи, новые. Ирена приносила на фотосессию.

— И что, забыла унести?

Даша стояла у кровати, закрывшись мятым платьем, требовательно смотрела, ожидая ответа. Солнце, выбелив русые длинные пряди, блестело на голых плечах. Данила покраснел и прищурил один глаз.

— Угу. Они в ресторан отсюда, ну и…

— Врешь ты всё. Вон глаз щуришь. Она еще придет, да? Потому и оставила. Так?

И, задавая вопрос, Даша смешалась, услышав скандальные нотки в своем голосе. Да какое право имеет она спрашивать и требовать ответа? Никакого. Сама прибежала к нему ночью на тахту.

Прижимая к себе платье, подошла и села на постель:

— Если не хочешь, не говори. Это твое дело.

— Ну да, — неохотно признался Данила, — Ирка обещала снова прийти. Мы ведь с тобой почти незнакомы были.

— Да мы и сейчас почти незнакомы. Нормально.

— Даша! Да не суй туда голову, когда разговариваем!

— Буду совать, — изнутри платья отозвалась Даша похоронным голосом. И не выдержав, рассмеялась. Ей было грустно и весело одновременно. Уйдя от Олега, собиралась залечивать одиночеством сердечные раны. Никаких мужчин — год. Ну, полгода. Да хотя бы месяца три! И вдруг этот Саша. Завоеватель, елки-палки, годы практики у него. Снова обожглась. Но вместо того, чтоб сидеть в уголке, дуть на ожоги, она, хлоп, в постели с третьим мужчиной. И ей теперь требовать ответа насчет его предполагаемых женщин?

«Дура ты, Даша» сказала себе строго, и прислушалась, поумнела ли. Устроить Даниле сцену все равно хотелось. Не поумнела, вздохнув, поняла, и выдралась из недр платья, отцепляя волосы от застежки. Встала, оглаживая бока, устроила платье на фигуре. Данила лежал на животе, положив подбородок на кулаки, наблюдал исподлобья. Даша смотрела на себя в зеркало, отвлекаясь, разглядывала его отражение. Надо же, какой. Ладно скроили мальчика, большой только вырос, в одежде выглядит неповоротливым, почти толстяком. И вещи носит дурацкие. Одна дубленка с шапкой чего стоят.

— Даша! Ты меня слышишь?

— Конечно! — механически согласилась она, не услышав ни слова. Закинула руку за голову, пытаясь достать замочек молнии.

— И что? Что скажешь?

— Ну-у. Ну да, в общем, — дернув, уставилась на металлическую штучку в пальцах. Платье лениво разваливалось, падая с плеч, и Даша, бросив отломанный замочек, сердито прижала ткань к бокам.

— Все само и решилось! — Данила перекатился к краю кровати, наматывая на себя простыню, и отправился в студию. — А то вдруг кто уже придет, — пояснил, шествуя мимо Даши с видом римского патриция.

В оставленном пакете нашлись три платья, в каждом из которых поместились бы Даша с Данилой вместе. И комбинезон из черной кожи, весь в ремешках, пряжках и шнуровках.

— Это что? — нехорошим голосом спросила Даша, растягивая на руках черный лоскут, звенящий и брякающий, — рукава вижу, воротник вижу, даже вон, спина имеется. А где штанины?

— Вот же! — Данила бодро ткнул пальцем в краешек изделия, — только короткие. Это комбез такой.

— Дани. Я знаю, что такое комбез. Хорошо, пальто у меня длинное, ладно. Добегу.

И, подхватив кожаное изделие, недвусмысленно выдержанное в стиле доминатрикс, забрала у Данилы простыню и отправилась в ванную.

— Даша! — крикнул вслед он, поспешно накрываясь пледом, — я думал, мы с тобой еще, ну полежим хотя бы. Можно комбез не снимать…

— Некогда. Мало ли что там…

В кухоньке Данила наугад тыкал вилкой в разогретую картошку, не сводя глаз с Даши в черном комбинезоне, — короткие шортики полностью открывали ноги в чудом уцелевших колготках. Она хмурилась с досадой, усаживаясь поскромнее, но столько чистой радости было в мужском взгляде, что, в конце-концов рассмеялась.

Уходя, чмокнула сонного Патрисия в черное темечко (он открыл один глаз и муркнул), прижалась к уже одетому в джинсы и тишотку Даниле.

— Я через пару часов зайду к вам. Горшок для кота заберу, — Данила облапил ее плечи.

— Ты лучше его самого принеси.

— Как это? — отстранился, посмотрел в лицо, не отпуская, — ты же придешь сегодня! Придешь? Мы договорились!

— Не договорились. Дани… Мы же спали, вместе. Как я теперь приду?

— Тем более приходи!

На широком лице его была написана уверенность, и Даша вздохнула. Ну, как объяснить. Если бы не кинулись друг на друга, то и пришла бы. Как к другу. А теперь, получается, как и говорила ночью — вроде она собой расплатилась за ночлег. И, накидывая капюшон, начала:

— Понимаешь, Дани. У нас был секс, и теперь получается, что я…

И замолчала, испугавшись его заледеневшего лица.

— Знаешь. Ты иди на работу. А то наговорим ерунды, потом будем жалеть, — он отпустил ее плечи, и Даше сразу стало холодно, будто в студии распахнули окна.

— Я не ерунду говорю!

— Сказал — молчи, — накинул меховой капюшон Даше на голову, натянул поглубже, как тянут козырек кепки, и, чмокнув в щеку, вытолкал из студии.

— А, — сказала она в захлопнувшуюся дверь. И, вздохнув, нажала кнопку лифта.

Металлическая коробка, гудя, везла ее, и студия с Данилой, широкой тахтой и маленькой спальней возносилась, отрываясь от Даши, покидая голову. А на место прошедшей ночи бежали, торопясь, мысли о Галке, о ночном грабеже; работе, которая ждет, потому что обязательно кто-то из клиенток придет и, рассказывая о весело проведенных праздниках, сядет пить чай и ждать своей тряпошной игрушки.

Солнце сверкало так, что из глаз потекли слезы, и это было здорово. Даша, смахивая капли с холодных щек, радовалась, что бежать недалеко. В теплой мастерской она, презрев Мишины смешки, снимет скрипучий тесный комбинезон, наденет уютные старые джинсы и маечку с желтым смайликом. Сядет за машинку и, отгородившись механическим стрекотом от суеты, отдохнет. От праздника, от поездок в метро, и от множества людей, с которыми ей пришлось общаться, вступать в разговор, лепить на лицо улыбку.

Подбегая к подъезду, спросила себя — а тахту тоже хочется забыть? И обнаружила — уже соскучилась по Даниле.

— Так не бывает, — сказала себе убедительно, — не бывает, не так уж он мне и нравится. Ну, было-побыло разок.

Ждала шепота соглядатая, который, конечно же, подтвердит, так не бывает, чтобы до секса совсем ничего, а после вдруг сразу радость с ревностью вперемешку, и будто вместе росли, и на одном языке разговаривают… Не бывает ведь? Но соглядатай молчал.

Берясь за ручку приоткрытой двери (в дом заходила дама с орущим ребенком, и Даша помогла ей внести по ступеням коляску), оглянулась на окошки студии. Вот там, в самом торце — спальня. Две прозрачных стены смотрят на парк, жаль, не успела утром постоять, упираясь в холодное стекло руками. А за этим окошком, нет, за тем — стоит посреди студии тахта… Та самая.

В окне показалась маленькая фигура, еле заметная в солнечных бликах. Замахала рукой. И Даша, держась за покусывающий пальцы металл, замахала в ответ. Смеясь, проскочила мимо сердитой консьержки и влетела в длинный холл мастерской, на ходу расстегивая пальто.

— Эй, кто живой, погорельцы! Обокранцы! Приватный танец заказывали?

Распахнула пальто и пошла походкой стриптизерши, зазывно покачивая бедрами, обтянутыми черной кожей.

На высоком стуле рядом с главным рабочим столом сидела дева, тонкая и блестящая, в короткой шубке нараспашку. Выставив одну ногу в колготках с переливчатой змейкой узора, вторую устроила на перекладине стула, отчего замшевая мини-юбка до предела открывала худые бедра. Длинными пальцами дева держала клатч и, пощелкивая замочком, холодно рассматривала Дашу из-под черной косой челки. Та, замолчав, остановилась. Огляделась быстро. Миша в углу яростно щелкал ножницами. Алена шипела утюгом, наваливаясь на него худеньким телом. Из раскроечной доносилось шуршание кальки и стук мелка по столу — трудилась Настя.

— Здравствуйте, — сказала Даша.

Дева осмотрела цветное пальто, уставилась на короткие шорты, стянутые по бедрам ремешками с блестящими пряжками:

— Это и есть третья швея? Теперь все в сборе?

— Я не швея, — хмуро сказала Даша, — я мастер.

— Да? А я думала, ты из ближайшего борделя нарисовалась. Приватный танец, то се.

— Это шутка была.

— Да? А костюмчик как раз, в тему.

Дева тряхнула тщательно стрижеными в каре гладкими волосами и ехидно улыбнулась.

А Даша рассердилась. Что за фигня, пришла и сидит тут, непонятно кто вообще!

— А вы, собственно, кто будете? — спросила, упирая на слово «вы», и прошла к раскроечной, чтоб достать из сумки одежду.

Дева положила ногу на ногу.

— А я собственно, ваша новая хозяйка.

Даша замерла в дверях, вопросительно глядя на склоненную над столом Настю. Та посмотрела исподлобья и слегка пожала плечами, продолжая чертить. Треугольный мелок треснул и раскрошился, раскидывая по шерстяному сукну угловатые крошки.

— Так что, попрошу оставить работу, тех, кто работает, конечно. И послушать меня.

— Я только переоденусь…

— Успеешь! Сперва указания!

Алена поставила фыркающий утюг, подошла ближе, вытирая руки. Миша придвинулся бочком, украдкой взглядывая на острое колено новой хозяйки, и сразу же делая безразличное лицо. Настя, отодвинув Дашу, встала в любимой позе, прислоняясь к дверному косяку и сунув в карман передника обе руки.

— Ну? — в голосе девы зазвенели сосульки, — я же сказала — поближе, что мне, кричать на вас?

Настя вздохнула и, подталкивая Дашу, пошла к столу. Встала, положив испачканные мелом руки на спинку пустого стула. Даша, уныло посмотрев на свои баулы, тоже вернулась и села на табурет у швейной машины, не зная, куда деть ноги, вдруг сильно выросшие из коротких шортиков, будто она Алиса и только что наелась волшебного печенья. Новую, неизвестно откуда взявшуюся хозяйку Дашины ноги волновали тоже. Это было видно по выражению лица — будто деву насильно кормили лимонами.

— Зовут меня Элла, при посторонних, пожалуйста, Элла Валентиновна. Галина передала мне большую часть прав, теперь я буду распоряжаться административной работой. А также, имея диплом дизайнера женской одежды, следить за творческим процессом. Ну и, разумеется, решать финансовые вопросы. Что?

Она обернулась к Мише, который вдруг щелкнул большими ножницами.

— Ничего, — поспешно сказал тот, пряча ножницы за спину.

— С сегодняшнего дня все на работу к девяти часам, за опоздание буду штрафовать, вычитая процент из зарплаты. Все клиенты сначала разговаривают со мной, а я распределяю заказы.

Она оглядела Алену, Настю и нахмурилась, рассматривая Дашины плечи, распирающие короткие кожаные рукавчики.

— Одеваться скромно, по-рабочему. Если кто опаздывает или надо чего, то вот мои телефоны. Сперва спросить, а я уже подумаю.

Раскрыв клатч, Элла царским жестом метнула на стол несколько блестящих карточек. Брезгливо нахмурясь, посмотрела в сторону чайного закутка с его вечным беспорядком.

— Чай-кофе-сигареты по очереди. Клиенты для нас главное. Пусть видят, тут рабочая обстановка, а не какой-то (она снова демонстративно оглядела Дашу) бардак. Все понятно?

Народ, внимая, покивал головами. Даша сказала:

— Да переоденусь я сейчас. У меня в сумке одежда, рабочая.

— Я надеюсь, — кисло процедила Элла (при посторонних Валентиновна), — а это похабное тряпье откуда на тебе?

— Это из шоу-рума Талашовой, — честно ответила Даша, — из последней коллекции.

Элла мигнула. Снова рассмотрела черную кожу и поскрипывающие ремешки, уже внимательнее.

— Неплохо, неплохо. Я талашовские коллекции уважаю. Но все же стиль у нее, — она пошевелила в воздухе пальцами, увенчанными квадратными акриловыми ногтями, — как по моему мнению, безвкусный. Галина рассказывала, вы готовите коллекции на весенний показ? Теперь, когда я тут, реально суперские вещи сделаем!

Даша страдальчески улыбнулась. Переливающиеся колготки, юбка в леопардовых пятнах, пуховая кофточка, вышитая яркими перьями. Так в Южноморске одевались жены загранщиков, напяливая на себя привезенные с турецких базаров вещи. А тут, поди ж ты, наверняка, вся в модных брендах. Интересно, слово «сбрендил» связано со словом «бренд»?

— Я тебя спрашиваю. Как там? Даша? Даша!

— А?

— Почему твои сумки находится в помещении ателье? Камера хранения, что ли?

Пока Даша размышляла об однокоренных словах, все разбрелись по рабочим местам, а Элла (при посторонних Валентиновна) стояла в раскроечной над Дашиными баулами.

— Я… Я переезжаю. Сегодня их заберу.

— Уж будь любезна. Да, сбегай за кофе, робусты купи, и сливок обезжиренных.

Скидывая шубку, Элла проплыла в холл, скрипнула ящиком стола, зашуршала бумагами. Как только она скрылась из виду, все бросили работу, вопросительно уставившись друг на друга.

— Да что там, — шепотом сказала Аленка, подойдя к Даше, — работать все равно надо. А ты, когда пойдешь в магазин…

— Не пойду, — мрачно отозвалась та.

— Иди, — прошипел Миша, — Галке позвонишь, спросишь, это чего происходит?

Даша кивнула и побежала переодеваться. Заодно спрятала в пакет горшок Патрисия и кулек с опилками.

Элла, сидя за Галкиным столом, с умным видом изучала журнал. Тыкая пальцем в записи, спросила:

— Это вот что? Написано «Е.П. - для секс-игрищ»…

— Это… заказ такой. Борода и, и — кокошник. Уже отшит. А новый, в работе — две кожаные набедренные повязки, — ответила Даша.

— Написано «заказ Лесиной». Это ты Лесина?

— Я.

— Отлично. Я позвоню твоему ЕП, переназначу сроки. А ты сядешь отшивать массовочку. Форменные платья, для элитной школы, у моих подруг там учатся девочки. Вот тебе деньги на кофе. И не забудь, сливки только обезжиренные.

На улице Даша, пожимаясь от мороза, побежала, на ходу вынимая из кармана телефон. Пусть бы Галка уже оклемалась немножко и объяснила, что за фигня происходит. Жаль, конечно, что приходится ее дергать, больную…

Массовочка, значит. Даша знала, как Галка относится к массовке — партиям одинаковых вещей, на которых так хорошо зарабатывали в швейных мастерских. Очень плохо относится. В самом начале работы, когда Даша, как и каждый новичок, жаждала все проблемы навскидку решить, она, не видя в массовке ничего криминального, попыталась убедить Галку, что это и неплохо. Посадить несколько девочек и пусть себе строчат как роботы, одна рукавчики, другая подолы. Но Галка, глянув с презрением, сказала, как отрезала — никогда массовкой заниматься не будем! Завалит она нас и сожрет. И добавила, в ответ на Дашины возражения, — мало понимаешь, работай, увидишь сама.

Работая, Даша со стыдом призналась себе, и правда, понимала она поначалу немного. Массовка хорошо шилась там, где не трое мастеров трудились, каждый в своем стиле, со своими заказчиками, а в больших ателье, где можно было отдельный, пусть и небольшой цех держать, и отдельно насчет заказов и продаж договариваться. На главное было в другом. Массовка скучна, а жизнь коротка, поняла Даша, мучаясь с очередным уникальным заказом. И надо выбрать: или скучные деньги или Ефросиний с кожаными набедренными повязками, что уже стали веселой легендой.

— Але, — раздался в ухе медленный Галкин голос.

— Галя! Как я рада тебя слышать! Ты как?

— Нормально, Даш. Завтра еще полежу, дома. А послезавтра приду. Врач сказал, по пять часов в день работать, не больше, — Галка засмеялась, — в клинике, прикинь, сперва и телефон отобрали. А мой масончик удрал от жены и принес, знаешь какой букет? Еле на тумбочке поместился. Потом спел под окном серенаду. Его со двора прогнали. Я бы и сама прогнала, не Паваротти он.

— А к нам какая-то Элла пришла, — Даша перехватила телефон и, зацепив с магазинной полки пакет сливок, вертела, читая состав, — а еще нас обворовали.

— Ты не волнуйся. Там же брак один был.

— То понятно. А с Эллой что?

Помолчав, Галка нехотя ответила:

— Как думаешь, с чего я вам зарплату выдала? И витрина. Заплатила все, что положено пожарникам и прочим. Элка со мной училась, сейчас замужем, ну очень замужем. И скучно ей. Вот муж ей игрушечку и купил. Нас всех. Вместе с вывеской и документами. Не было у меня выхода, Даш, пришлось взять в долю.

— Ох…

— Зато я купила ткани на коллекции. Так что, на показе мы будем.

— Угу. Если успеем чего сшить, — уныло отозвалась Даша и сунула деньги кассирше, — с праздником.

— Не язви.

— Это я кофе покупаю. Элла Валентиновна приказали-с, — горестно наябедничала Даша, — а еще буду шить массовку.

— Здрасте, — в голосе Галки появилась растерянная злость, — какую массовку?

— Школьную форму.

В трубке наступила тишина. И, когда Даша, прижимая телефон к вспотевшему уху, выбежала на улицу, Галка сказала устало:

— И что будем делать?

Даша быстро шла, размахивая магазинным пакетом. Сапожки оскальзывались на затертом до мыльного блеска снегу. Злилась на жизнь, на Эллу и заодно на Галку. И тут же раскаивалась, думая о больнице, где той пришлось провести Новый Год. Ну и праздничек получился!

— Галя! Я тебе расскажу про свой Новый Год, умрешь. Понарошку, конечно, умрешь. Но! Я что поняла — мне теперь ничего не страшно. И мы выкрутимся!

— Ну и классно, — голос в трубке повеселел.

В мастерской было шумно и Даше на секунду показалось, — ничего не изменилось, в чайном углу сидят Тина с Таней, поедают принесенные пирожные и машут руками, описывая вожделенные обновки. Но, проходя мимо, Настя выразительно закатила глаза, дернув подбородком в угол. Там, оккупировав столик, звенели чашками три девицы, такие же тонкие и донельзя гламурные, как Элла.

— Элинька, а мне на послезавтра! И чтоб сбоку, обязательно разрезик, и кругом пуговички.

— Миша! — закричала Элла, — подойди!

— Вот тут, — показала на круглую грудь одна из девиц, — видите, Миша? Разрезик. И по нему — пуговочки. Я такую кофту видела в Милане на показе. Ах, девочки, Готье все же гений.

— Гений, гений, — наперебой согласились девочки, прижимая к силиконовым грудям разноцветные ногти.

— Миша, понятно? — величественно давала указания Элла, наслаждаясь ролью хозяйки, — к послезавтра. Э-э-э, Настя! Настя, да? Мерки снимешь. А эта, маленькая, пусть идет за пуговицами. Софа, так что Рустем?

— Русте-ем… ты же знаешь Рустема! Он… — Софа нагнулась, прошептала, и выпрямилась, торжествующе оглядывая собеседниц. Те хором расхохотались.

Даша поставила на уголок стола пакет с покупками и повернулась уходить.

— Забери чайник, воды налей.

Даша замерла вполоборота, сама закипая, как чайник. Решать нужно быстро. Нет, быстро-быстро. Эта стерва может выкинуть ее, уволить. Вот здорово, явиться в студию к Даниле, с баулами, котом и без работы: я к вам пришла навеки поселиться. Значит, по неумолимой логике — бежать прислуживать? Всего лишь чайник набрать, ведь не туфли ей мыть…

Она улыбнулась. За последние пару дней — просила милостыню, сшибала деньги на Курском, подралась, попала в ментовку, синяк во всю скулу. И теперь — пугаться гламурной квочки?

— У меня работа, — сказала. И ушла к своей машинке.

За спиной воцарилась тишина. Какая-то из девиц неуверенно хихикнула. Даша села за машинку и изо всех сил нажала педаль. Машина взревела, будто готовясь взлететь. И Даша, сунув под лапку ткань, отключилась от всего, что происходило в мастерской.

Руки привычно прижимали, поддерживали, переворачивали. Нога нажимала педаль, то сильнее, то слабее, регулируя ход. А в голову, откуда Даша насильно выгнала все беспокойные мысли, пришла картинка — Данила, голый, черт, лежит на животе, подперев кулаком подбородок, и, улыбаясь, следит, как она натягивает смешной черный комбинезончик. А как же он, оказывается, хорош… широкие плечи с буграми мускулов, крылья на боках, сходящие к талии на нет. Широковат в талии, но он вообще — большой. Всю жизнь Даше нравились стройные гибкие мальчики, смуглые, с горячим темным румянцем и глубокими глазами. Темноволосые. А тут… Чисто помор, Михайло Ломоносыч. Глаза светлые, от солнца зеленые… А белая кожа, везде-везде под руками такая, как надо — пахнет морским песком. Будто он не в зимней Москве, а только что выкупался и обсох, валяясь на любимом Дашином пляжике. Когда он голый (педаль нечаянно вдавилась в пол и ткань дернулась, выскакивая из рук), то и лицо не кажется таким… простоватым. Это в дубленке он похож на ваню. А голый («уырр» снова сказала машинка), он — викинг. Точно, викинг. Широкое лицо с резкими чертами, светлые брови. Нос видно сломан был, кривой. И это классно.

— Может ты, наконец, перестанешь золушку изображать?

Элла встала за машинкой, заслоняя свет из окна.

— Я работаю. Мне нужно закончить, чтоб массовку.

— К тебе заказчик пришел.

Даша, рыкая мотором, поставила закрепку, прогнав ткань туда-сюда. И не глядя на Эллу, направилась в холл. Там в кресле томился Ефросиний Петрович. Заулыбался, вставая навстречу, протянул увязанный в круглую коробку тортик.

— Дашенька, это от нас с Машей. С новым, значит, годом!

— Спасибо! Я с вами растолстею!

— Что вы, деточка. Это ничего, что я вас так? Вы, Даша, на мою дочку немного похожи. Уехала в университет в Америку. Вот мы с Машей и шалим чуть-чуть, пока на свободе.

Он топтался, перебирая пальцами пуговицы пальто, и тревожно засматривал Даше в лицо.

— Что-то вы грустная? А?

Кинул взгляд на запудренный синяк и деликатно отвел глаза. Даша засмеялась, трогая желтую припухлость пальцем.

— Видите, праздновала, даже в глаз получила. Пустяки. Пойдемте в примерочную, — взяла блокнот, и, кидая на локоть сантиметровую ленту, шепнула:

— Там и пожалуюсь.

В ателье по-прежнему было шумно, девы галдели, наливая в кофе коньячок, шипел утюг, и рядом с Мишиным столом урчало, заикаясь возгласами диджея, радио. Ефросиний Петрович, послушно вскидывая длинные руки, крутился, подставляя Даше живот, затянутый ремешком отутюженных брюк и, морща длинное лицо, слушал, как она шепотом, подшучивая над событиями, рассказывает ему о новогоднем грабеже, о Галке, и новой хозяйке.

— Она меня перекинет на другую работу, сказала. Ужасно обидно. Если бы я в ателье ночевала, я бы вам отшила, после работы. Но сегодня переезжаю.

Сказала о переезде и вдруг обрадовалась, так сильно, что слезы выступили на глазах.

— Уйй, — прошипел Ефросиний. Даша отдернула руку с булавкой, которую на радостях воткнула в бумажную выкройку слишком глубоко. Шурша, освободила живот клиента от вырезанных кусков кальки.

— Извините!

— Ничего, Дашенька. Некоторым такое даже нравится, — он хихикнул. И, поправляя рубашку, сделался серьезным.

— Говорите, пришлось, значит уступить долю. Гм-гм. Подробностей вы, конечно, не знаете.

— Не знаю… Это у Гали надо.

— Я вас попрошу, деточка. Когда Галя появится, пусть позвонит мне. Идет?

— Конечно.

Она забрала выкройки, коробку с булавками и повесила на шею сантиметр. Ефросиний ободряюще улыбнулся, надевая пальто. Уходя в зал, Даша услышала, как Элла, усаживаясь за стол, снисходительно рассказывает любителю семейных шалостей о новых порядках.

А Даша снова села за машинку. И снова стала перебирать в голове все подробности ночи в студии. Викинг, конечно — викинг… Это он, крадучись, пробирается меж возносящихся в небо сосновых стволов, чтоб, раздвинув ветви кустарника, увидеть на поляне девушку в белом прозрачном платье, затянутом по талии и бедрам корсажем из рыжей кожи — такой живой и гладкой на вид, что рука сама тянется — провести, потрогать, намотать на палец конец кожаного шнура, стягивающего складки полотна на груди. Он заберет ее оттуда. Украдет. — У сосен и темной травы, у красных ягод на концах тонких веток. У маленьких лесных цветов. И, приведя в свой варварский дворец, кинет к ее ногам завоеванные сокровища. Все. Сокровища… Граненые камни в грубых или изысканных золотых оправах. Гладкие камни с искрой в глубине. Витые цепи из золота и серебра. Потому что с этого дня, она для него — главное сокровище.

«Какая вульгарная сказочка» неуверенно сказал вдруг проснувшийся соглятадай. И ойкнул, получив мысленную затрещину.

«Помолчи. Сейчас — не мешай»…

Выскочив из-за машинки, Даша пошла к выходу, суя руки в рукава своей куртки. Алена, увидев решительное лицо, сунула ей сигарету.

— Курить идешь, поняла?

Даша кивнула, не понимая. Но, проходя мимо стола, за которым сидела Элла, распроводив своих трескучих подружек, подняла руку, показывая сигарету, будто пропуск на волю.

— Галя! — закричала Даша в трубку, стоя в подъезде, — Галя, ты тут?

— Ага. От вас разве куда денешься, уже Алена звонила и Наська.

— Галя! Слушай! Берем органзу, всех цветов. И черный бархат. Из органзы делаем платья-оригами. Чтоб на прозрачных гранях свет бликовал. Синее — сапфир. Зеленое — изумруд. Белоснежное — …

— Поняла, бриллиант. Свадебное, да? Лямочки из цепочек, или по плечам завитки из бронзовой парчи. Получается — кулоны, кольца…

— Да. А сверху — бархатные вечерние пальтишки. Подкладка — из красного шелка.

— Черт. Футляры да? Коробки, для камней. Дашка, это супер!

— Выходят все, запахнув пальто. И потом распахивают, по очереди. И получается — на красной шелковой подкладке — драгоценности.

Стоя на замызганном каменном полу, Даша кричала, глядя в немытое стекло. И вместо припорошенных снегом машин, скучающих под наползающими серыми тучами, видела блеск и сверкание, вспышки и всполохи. — Квадратное, длинное, круглое, изгибы, повороты, углы… мерные легкие шаги, взгляды, улыбки, покачивание косо срезанных ярких волос…

— Ну, молодец, чо, — подытожила Галка, когда, выдохшись, Даша замолчала. И засмеялась, — а ты мне массовка-массовка! Ненормальная!

Даша молча кивнула и, швырнув в урну незажженную сигарету, маршевым шагом торжественно направилась обратно.