Ателье [СИ]

Глава 23. Хэппи энд В которой есть почти все необходимое для счастливого завершения шумной городской истории, хоть и с некоторым переподвывертом…

Даше снились звезды. Росли на дневном небе, как цветы, и их надо было полить, потрепать рукой и бережно, подсовывая ладонь под яркий венчик, сорвать, чтоб унести вниз. — Пришить к прекрасному платью.

— Вот такой будет лиф, весь собран из звезд, — снилось ей, сперва весело, а потом немного грустно. Она села на траву, свивая змеевидные ноги, и, держа в руке теплую звезду, задумалась.

— Бедная я Даша, — снилось ей дальше, пока сидела на приснившейся траве, — даже звезды с неба достаю себе сама. Или — не себе?

Привстав, раскинула платье по соломенной летней траве, рассматривая. Белые облака широких юбок, синее небо разрезных рукавов, теплые звезды ажурного лифа.

— Это платье для Тани. Тани Томилиной. Чтоб никогда не боялась выходить туда, где все смотрят.

И радость пришла к ней, чистая и свежая, какая бывает только во сне, когда ничто не мешает, и нет ничего вокруг, кроме радости. Вставая, виясь змеей по сухим стеблям, Даша выпрямилась и, подхватывая платье, засмеялась, так громко, что смех разбудил ее.

— Данила! Дани! Посмотри, какое…

Голос кинулся по светлому залу, как бывает лишь в пустоте. Даша села на тахте, заворачиваясь в простыню, испуганно огляделась. Заснули тут… Думала, задремывая после любви, — немножко поспит, и потом переберутся в спальню. Но проснулась одна. На тахте. День уже!..Ушел, оставил посреди студии, спящую. А вдруг явятся фотографы?

Спрыгнула, придерживая простыню, побежала к спальне, шлепая босыми подошвами и радуясь, что нормальные человеческие ноги, а не какие-то там змеиные хвосты. Из ниоткуда появился Патрисий, заспешил тоже, путаясь в свисающем крае простыни.

— Нас с тобой бросили, да? А мне ведь на работу, ну уволиться, вещи забрать. Там мои ножницы и резак, а еще отрезы и кожаный раскрой, — шепотом рассказывая Патрисию, Даша стряхнула с себя античное одеяние и запрыгала на одной ноге, напяливая трусики и джинсы.

— У Ефросиния сегодня примерка, черт и черт, придется просить Даньку, чтоб разрешил помериться в соседнем офисе. Свинство какое. Может, Ефросиний не захочет сюда, и, вообще, будет ходить дальше в «Эллу Вэллу»… — присела перед зеркалом, нещадно водя щеткой по спутанным волосам.

Сквозь стекло смотрела на нее молодая женщина с продолговатым похудевшим лицом, серыми глазами, опушенными прямыми коричневыми ресницами, темным бровями-стрелками. А между бровей — продольная черточка-морщина. И подрагивают опущенные уголки четко прорисованных бледных губ.

— Сплошные неприятности, Патрисий, — пожаловалась и, закручивая волосы в хвост, затянула резинкой, — сколько мы еще будем на шее у Данилы висеть? Нет, сидеть…

В пустой кухоньке на столе сверкал графин с оранжевым соком, накрытый бумажной салфеткой, в тарелке под стеклянной крышкой лежали бутерброды с сыром. Рядом белел квадратик с неровными строчками.

«Даша, я занят сегодня. Галя звонила, велела подойти, к 11–00. Целую. Д.»

— Вот! Другой бы, он поцеловал, когда уходил, сказал бы «Даша любимая я тебя люблю»… — она откусила от бутерброда и, оторвав лоскуток сыра, подержала на весу, дожидаясь, когда Патрисий, деликатно прихватив острыми клыками, заберет угощение, — или сказал? А я дрыхла, как сурок. Патрисий, он мне сказал?

— Амммурры, — ответил Патрисий и, убедившись, что больше запретного вкусного сыра не дадут, спрыгнул и ушел к своей миске.

— Ну, хоть сказал…

Обжигаясь, хлебнула кофе и побежала в ванную. Лихорадочно чистя зубы, думала с отчаянием, не успевает, снова не успевает! К одиннадцати надо, а еще сегодня три примерки, которые перенесли из-за этого показа. Все на бегу! И страшно — а что вообще будет.

Натянув сапожки, кинула на плечи куртку, посмотрела на яркое солнце в огромных стеклах. Весна. Может быть, все будет хорошо? Топчась у выхода, подмазала губы перед зеркалом на стене, и позвала:

— Иди сюда, кот мой!

Обнимая теплого тяжелого кота, зарылась щекой в глянцевый мех.

— Я тебя почти не вижу. Скучаю. Если бы не злюка Элла, работал бы с нами по-прежнему, а? Говорил бы мудрые вещи. Пожелай мне счастья, цаца моя. Ну…

Вздохнув, спустила Патрисия с рук и вышла на площадку.

Она уже вызвала лифт и прятала в карман ключи от студии, когда двери соседнего офиса распахнулись, и оттуда вышел Миша, сияя роскошным синяком на скуле.

— Э-э-э, ты что тут? — удивилась.

— Мнэ-э, — Миша явно растерялся, нервно оглядываясь.

Даша нахмурилась.

— Что с тобой? Магнитофон забирал? Вниз едешь?

— Да! — Миша торопливо втиснулся в лифт и вместе они поехали вниз.

— Миш… а ты чего раздетый? Не лето все-таки.

— Я… — он пожал плечами и не ответил. Лифт остановился, и Даша выскочила.

— Я там забыл, забыл я… — Миша нажал кнопку, и двери лифта закрылись, пряча от Даши его перекошенное лицо. Она послушала удаляющееся гудение, пожала плечами и выскочила на улицу. Перебегая шоссе, вынула телефон, стала тыкать в кнопки, набирая Галкин номер.

— Але, — медленно сказала та. За голосом послышался грохот и чья-то виртуозная ругань.

— Куда мостишь! — заорала Галка, и Даша отдернула телефон от уха, — куда? Край придержи, сама встанет!

В телефоне раздался щелчок, и все смолкло. Даша снова ткнула пальцем кнопку. Длинные гудки тянулись и тянулись и, наконец, она сердито сунула телефон в карман. Все равно через пять минут будет на месте. Держа у горла незастегнутую куртку, прыгала, стараясь попадать между лужами и островками снега, изумляясь тому, что буквально за несколько дней на газонах вылезла яркая трава, а деревья покрылись зеленой дымкой. Апрель не просто пришел, прискакал вприпрыжку, топча старый снег цветными резиновыми сапожками. И солнышко греет, хотя ветер налетает, будто с полюса — ледяной.

Быстро прошла вдоль сетки рабицы, отгораживающей автостоянку, и очутилась на пятачке перед фасадом здания. Вот подъезд, и двери в нем нараспашку. У лестницы стоит грузовик, в кузове громоздятся какие-то крупные штуки, укрытые брезентом, бегают вокруг дядьки в оранжевых куртках с черной полосой с надписью «агентство Антей». Стоит Галка, кутаясь в своего леопарда. А рядом с ней — Настя и Алена. Тоже в пальтишках.

Даша пошла медленнее. Сердце застукало где-то в желудке. Их что, всех выгнали? Почему не внутри, не работают? И что снова с витриной?

Стеклянный кубик был пуст и разорен. Даже манекенов не было — просто пустая коробка, с хламом на полу.

Даша прибавила шагу и, подбегая, испуганно спросила.

— Галя! Что? Она что? И вас, да?

Галка, прищурившись на снежный блеск за Дашиной спиной, помялась и ответила вопросом на вопрос:

— Времени сколько?

— Одиннадцать. Без трех минут. А что?

Опустив голову и тщательно разглаживая мех на бежевом в черных пятнах пальто, та ответила:

— Да ничего. Ты стой. Скоро все будет.

— Что будет-то? — Даша посмотрела на девочек. Те, отведя глаза, старательно заговорили о чем-то вполголоса. А из подъезда, поспешая, выскочил Ефросиний Петрович, в распахнутом по случаю тепла длинном пальто. Вытирая платком узкий лоб, обрадовался Даше. А она, забыв о непонятном поведении соратников, пошла навстречу по ступеням.

— Ефросиний Петрович! Мы же условились на три часа. Я, прям, не знаю, как сейчас. Вы подождете немножко?

— Дашенька, деточка, не волнуйтесь. — Он вытянул шею, и вдруг на длинном лице мелькнула хищная улыбка, какой Даша не видела у стеснительного добряка Ефросиния. Достав из-за спины черную папку, он щелкнул застежкой на глянцевых корочках. Сказал:

— Галочка, едут.

Из-за кустов, мягко порыкивая, вывернулся перламутровый автомобиль, остановился у крыльца, брызнув талой водой из-под колес. Хлопнула дверца. Элла, высокая, худая, рванулась вперед, неся мимо искаженное яростью лицо. Цепко держа в холеной руке кожаный клатч, бросила в их сторону:

— Что прохлаждаетесь? Работы нет?

За ней, не торопясь, шли, изгибая тонкие диетические станы, две ее подружки, обе в ярких плащиках и высоких ботильонах. Софочка и Кариночка — знали все по множеству телефонных диалогов Эллы. Проходя, мельком, но с тайным интересом, оглядели мастеров, и пошли дальше, постукивая каблуками по сырым пятнистым ступеням.

— Только миди, я умираю, Софа, только миди, представь…

— Не говори. Даже у Готье, и то все ниже колена, Каринка…

Галка дождалась, когда троица исчезнет в подъезде, сказала:

— Ну, пошли, что ли.

Тесной молчаливой кучкой стали подниматься по ступеням. И вдруг изнутри послышался стон. Нет — крик. Нет — рычание. Галка прибавила шагу. Девочки заторопились следом, непонятно улыбаясь. А Даша растерянно оглянулась на Ефросиния. Тот ободряюще кивнул и подмигнул ей.

Двери в холл мастерской были раскрыты. И (Даша обошла ребят, пытаясь рассмотреть) что-то внутри было не так. Слишком светло было внутри и как-то чересчур просторно. На пороге застыли подружки Эллы. А она бушевала внутри, вскрикивая и ругаясь.

— Что это? Где? Как?

Галка рукой отодвинула барышень и вошла. Даша остановилась на пороге, пропустив вперед Ефросиния с папкой. И раскрыла рот.

Голые комнаты казались больными от пустоты. Метался по полу сквозняк, гоняя бумажки. Валялись кучками старые лоскуты и спутанные комки ниток. На окне покосились жалюзи, разъехавшись планками. И только гладильная доска притулилась у стены, на которой, будто в насмешку, все еще висел полуоторванный плакат с рекламой модного журнала. Элла, стуча каблуками, бегала от одной двери к другой, заглядывала в раскроечную, и выскакивала, с горящими ненавистью глазами. Кусая губы, промчалась в чайный закуток, там погремела чем-то, и на пол с грохотом вылетел, кувыркаясь, старый электрочайник с помятым боком. Следом явилась Элла, держа перед собой свою чашку, тонкого фарфора, с овечкой и котиком на пузатом боку. Наступая на подчиненных, прошипела:

— Где всё? Я тебя спрашиваю, Иванчина? Где мое все?

— Твое? — медленным голосом переспросила Галка. Даша на всякий случай отступила подальше. Она дважды слышала в Галкином голосе такие нотки. Один раз попало Любане, и та поспешно уволилась — во избежание. Вторым пострадал консьерж, дремучий алкаш, который с того момента Галку страшно зауважал и, даже уйдя сторожем в магазин, передавал ей боязливые приветы.

Но сейчас Галка только выдохнула и, помолчав, продолжила обычным тоном:

— Ефросиний Петрович, расскажите Элле Валентиновне насчет ее собственности.

— Да-да, — заторопился тот и, прокашлявшись, раскрыл папку, поднес ее к лицу.

— Это копия вашего имущественного договора. Начало я не буду, у вас он тоже есть, мадам собственница. А вот по этому пункту напомню: имеете право на долю в размере 55 процентов всего имущества мастерской по пошиву и ремонту одежды, находящейся по адресу такому-то… и далее — своей долей имеете право распоряжаться по своему усмотрению. Своей…

Он поднял глаза и посмотрел на тяжело дышащую Эллу. Та задрала подбородок и сильнее стиснула руками кружку.

— Да! И что?

— По общей имущественной смете долгосрочная аренда этого помещения плюс заказанный вами ремонт (который был проведен лишь на бумаге), плюс замена мебели (которую так никто и не увидел), покупка домашнего кинотеатра (гм-гм), а также приобретенный кофейный автомат, плюс взнос за участие в неделе моды, плюс взнос за поездку на конкурс в Таиланд — составляет 78 процентов от общей стоимости вашего бизнеса на сегодняшний день. Следовательно, ваш долг бизнес-партнеру Иванчиной составляет 23 процента. Иванчина соглашается не подавать в суд с требованием погасить задолженность и отчуждает остаток своей доли, в которую входят: швейные машины старого образца 1960 года выпуска, купленные до вашего входа в бизнес, коллекция тканей, рабочие инструменты, так то — ножницы, линейки, лекала, гладильный пресс и три манекена. Собственно, это стоит сущие копейки, — захлопывая папку, человеческим голосом сказал Ефросиний, — но не будете же вы делить арендованное помещение. Галочка вам его оставляет. И выходит из бизнеса.

Даша за спиной Ефросиния нащупала потную ладошку Алены и вцепилась в нее. Мысли прыгали, не давались, и ничегошеньки она не могла понять — это что? Катастрофа? Галя собралась уйти? А как же все?

— А как же мы? Вы, то есть? — шепотом спросила она Алену, сжимая ее руку.

— Тссс, — та отмахнулась: слушала и смотрела, как зритель в кино.

Элла, тиская кружку, обвела глазами небольшую толпу. Споткнулась взглядом о жадно любопытные лица Софочки и Кариночки. И, раскрывая и закрывая рот, наконец, выкрикнула:

— Ты, старый извращенец! Заткни хлебало, а то я найду кому заткнуть! Ты по-попрыг-прыгаешь у меня!

— Попрыгать я найду где, — интеллигентно отказался от предложения собеседник, — в свободное от работы время. А сейчас я при исполнении. Потому каждое ваше слово может быть предъявлено вам как обвинение в оскорблении адвоката по имущественным правам. Галина Дмитриевна наняла меня, и я выполняю свою работу. А вы мне мешаете.

— Наняла? Эта нищенка? Где же наняла? Под забором?

— Зачем же? В московской коллегии адвокатов. — Ефросиний вынул удостоверение и сунул его к Эллочкиным накладным ресницам. Подождал, пока она нахлопается ими, водя глазами по строчкам, и снова спрятал в карман пиджака.

В пустой мастерской наступила тишина. Из подъезда слышался ропот телевизора и шаги любопытной консьержки — она неутомимо выхаживала по вестибюлю, сердясь, что спины закрывают обзор. Да наскучив ждать, Софочка с Кариночкой отвлеклись, — шептались, обсуждая модные тенденции будущего лета.

— Ну, хорошо же, — с угрюмой угрозой произнесла Элла, — Я. Я… куплю все новое! Сегодня же закажу. А вы пока, — она посмотрела на Настю с Аленой, — уберитесь тут. Полы вымойте.

— Мы уходим, — звонко ответила Алена. Выдернула свою руку из Дашиной, и подбоченилась — маленькая, белобрысая и очень сердитая.

— Да, — подтвердила Настя, — уходим. Заявления писать, что ли?

Элла часто задышала. И Даша, поймав направленный на нее взгляд, напомнила, не давая той сказать:

— А меня ты уволила. Позавчера еще.

— Миша тоже ушел, — добавила Галка.

Даша подумала, она вполне понимает, что чувствует сейчас Эллочка. В ее, Дашиной, голове тоже была полная неразбериха. Но раз все идет, то пусть идет? — спросила она соглядатая, который давненько не говорил с ней. А то, — отозвался внутренний голос, — лети Дашка, как на санках с горки.

— Сволочи, — сказала всеми покинутая хозяйка, размахнулась и швырнула кружку в угол. Сверкая, брызнули в стороны белые осколки, — сволочи, нищеброды вшивые! И без вас обойдусь. Идите, побирайтесь, просите, чтоб взяли куда. А я уж постараюсь, чтоб — никто.

Она снова зло глянула на Дашу.

— А ты, деревня хохляцкая, попомнишь у меня, я тебе еще…

Ефросиний посмотрел на часы.

— Кстати о сволочах и нищебродах, равно как и о деревне… К нам еще один гость, идет.

Скорые шаги замедлились у Даши за спиной. Она обернулась. Там стоял Олег. И на породистом смуглом лице с темным пушком на верхней губе самодовольное выражение сползало, уступая место растерянности. То с правого, то с левого бока гостя появлялась круглая голова консьержки в меховой шапке. Горя любопытством, она подпрыгивала и металась, не имея сил отойти.

— Вот еще один фигурант нашего будущего дела, — отметил Ефросиний и достал диктофон, — и сегодняшние угрозы Эллы Валентиновны — не первые действия, которые можно идентифицировать как противозаконные.

— Чего? — спросил Олег. И отступил, наталкиваясь на тетку в шапке. Та, пыхтя, толкнула его обратно и на всякий случай расставила короткие толстые руки — чтоб не ушел.

— Вы оскорбляли присутствующую здесь Дарью Лесину бранными словами. Есть свидетели. Кроме того, вы угрожали ей. Кроме того, вы вступили в сговор с Эллой Брыкаловой, — Ефросиний с удовольствием поднял костлявый палец и, помахав им, уставил в сторону Эллочки, — с целью опорочить честное имя дизайнера Лесиной и обвинить ее в краже, которую она не совершала. И сегодня вы пришли, чтобы окончательно договориться о своих противоправных действиях. Так? Я спрашиваю, так?

— Чего? — Олег снова отступил, растерянно оглядываясь.

— Держу, я держу! — взвизгнула тетка, хватая его куртку.

— Пусти! — истерично крикнул красавец и герой, дергая куртку обратно. Оттолкнул бдительную вахтершу и, топая ботинками, пролетел вестибюль, сшибая оставленную кем-то пустую коляску.

— Ла-ави-ите-е! — топот и радостный вопль добровольной помощницы разнеслись под потолком.

Хлопала входная дверь, истерично пищал домофон, гремели по ступенькам ботинки и, нарастая, слышался шум потасовки и сдавленные крики.

— Ничего себе, тетка дает, — Настя отступила, поворачиваясь к вестибюлю, — о, там подмога! Ведут!

Расхристанного Олега волокли обратно неизвестно откуда возникший Миша и (тут Даша снова раскрыла рот) Данила, одетый в какие-то модные, показалось ей — чужие — шмотки. Проволочив жертву за шиворот, Данила втащил его в мастерскую и поставил, встряхнув со зверским удовольствием на широком лице.

— Получайте заговорщика.

Ефросиний снова раскрыл папку и, пролистав несколько страниц, нараспев прочитал.

— Свидетельские показания Догадовой Офелии Артуровны, дежурного вахтера подъезда номер пять дома номер семнадцать по улице Преображенской. Вчера, после прибытия с банкета первого дня показа, Элла Брыкалова в вестибюле подъезда позвонила Олегу Чемейко и, громко ругаясь, договорилась с ним о том, что старинные серьги и кольцо, переданные ей Дарьей Лесиной, те самые, которые Дарья Лесина получила в подарок, будут подброшены вышеупомянутой Дарье Лесиной в сумку. Для того чтобы потом по заявлению, написанному Олегом Чемейко, обвинить ее в краже. Подбросить украшения обещала Брыкалова, а Чемейко сегодня принес написанное им заявление, которое они договорились отдать, вызвав милицию для обыска вещей Дарьи Лесиной.

Ефросиний перестал читать и сочувственно посмотрел на Дашу. Закончил мягко:

— Как я понимаю, заявление о краже лежит в кармане у нашего героя. Так?

Олег, машинально оправляя расхристанную черную куртку, схватился за нагрудный карман. Резко убрал руку. И с вызовом крикнул:

— А не докажете! Не имеете права обыскивать!

— Пока не имеем, — согласился Ефросиний печально, — но показания свидетелей у нас есть, ваш разговор слышали. И мы просто подождем милицию. Вы же сами хотели вызвать, так? Вот мы и вызовем. Пусть разбираются.

— Не надо, — хмуро сказал Олег. Со смуглого лица сбегала краска, щеки серели, рот зло кривился, — не надо милиции.

Даша вышла вперед.

— Олег… ты, правда? Ты хотел, в милицию меня?

Она оглянулась на Эллу. Та смотрела по-прежнему с ненавистью. Даша хотела улыбнуться, махнуть рукой, сказать «да ну вас всех, не надо ничего», — лишь бы не видеть и не слышать, не смотреть, как Олег отводит глаза… но голос не слушался и, попытавшись сказать, она всхлипнула, прижала руку ко рту и побежала к выходу, расталкивая стоящих.

Пропахший пылью большой подъезд гулко считал шаги; гудя, спустился лифт — в спину ударили веселые голоса детей и строгий голос матери. Даша выскочила на яркое солнце и с размаху села на ступеньки, боясь упасть, ничего не видя сквозь набегающие слезы. Мимо протопали близнецы, размахивая совочками, розовое пятно девчачьего комбинезона, синее — мальчикового. Мама, торопясь следом, ласково поздоровалась. Мы ей шили, вспомнила Даша, брючки летние и прелестный сарафан на широких кружевных лямках. И, опуская лицо в колени, заплакала.

«Ты плачешь не от обиды, Табити-Апи», проскрипел в голове нахальный голос соглядатая, «сидишь тут, вся такая томная, а плачется тебе от стыда, что не смогла ответить, как следует, проявила слабость. А?»

«Ну и что», возразила ему Даша, а слезы текли и текли, оставляя на коленях темные пятна, «мне что, нельзя быть сильной? Я, может, хочу быть сильной!»

«И правильно», согласился голос, «хоти, но не стыдись и слабости. Это ведь тоже проявление силы — не стыдиться слабости. И еще», нахальство в голосе соглядатая исчезло, сменяясь печалью, «на самом деле ты плачешь по человеку, тебе казалось он есть, а его нет. Оплакиваешь».

«Я не имею права», Даша шмыгнула, вытирая руками щеки, «я же не господь бог, судить».

«Но тебе все равно хочется, чтоб Олег был человеком. Просто пожелай ему этого. Да?»

Соглашаясь, она закивала, утыкаясь носом в колени. А на опущенную голову легла теплая рука. Ефросиний сел рядом, обнял ее за плечи.

— Деточка, ничего. Вон они побежали. Твой Данила, он ему врезал. А свидетелей нет, никто не видит. И я не вижу. Не бойся, не убьет, уже идет обратно. Я так думаю, ты не будешь заявление на Чемейко подавать? Вот и хорошо. Данилу не ругай. Пусть бьется, пока молодой.

Он встал. И тут же на его место плюхнулся Данила. Тяжело дыша, прислонился к Даше плечом.

— Я ему врезал!

— Мне сказал Ефросиний. Все вы, — Даша вспомнила любимое Мишино ругательство, — все вы олени к-комолые. Подраться только.

— Даш, я понимаю, ты с ним… вы… Но я за тебя любому голову оторву. Уж извини.

Он забрал в ладонь прядь ее русых волос, свешенных на колено, и, сжимая, легонько потянул. Почти лег на ступени, заглядывая в лицо. Она, хмурясь, отворачивалась, но Данила, по-котовьему бодаясь лбом, улегся головой к ней на колени. И, не выдержав, Даша рассмеялась.

— Не смотри. Я страшная, нос распух, глаза потекли, наверное. Потекли?

— Даш. А я куртку порвал. Зашьешь?

— Издеваешься? Где зашью? А, хотя, старые машинки еще стоят, в «Орхидее».

— Тогда поехали! — Данила вскочил и потянул ее за руки, поднимая с холодных ступенек.

— Сейчас? А ребята?

— Так в машине уже все. Тебя только ждут.

Даша, будто очнувшись, посмотрела вокруг. Солнце ярилось, наверстывая все, что проспало зимой. На глазах разворачивались зеленые почки, и дымка на деревьях становилась гуще и сочнее. Длинной конфетой сверкал у белой стены синий микроавтобус и из распахнутых дверей махали Настя, Алена, а Галка с Ефросинием стояли рядом, листая папку и споря о чем-то. Даша внимательно осмотрела куртку Данилы, потрогала вырванный, видимо, гвоздем угол мягкой черной кожи, свисающий на карман.

— Придется подкладку снимать. Сделаю. Стой! А чья это?

— Моя.

Она окинула его глазами с ног до растрепанной светлой головы:

— Хм. Скажешь и ботинки твои? И брюки?

— А ты думаешь, поносить взял?

— Данечка, извини, но одеваешься ты чудовищно плохо. И вдруг такой стильный. На вид это все стоит немыслимых денег.

Данила опустил голову, оглядывая себя.

— Правда? Ну, тем более надо куртку чинить. Поехали, а?

В автобусе, усаживаясь на переднее сиденье, Даша снова потянулась к Даниле.

— Слушай. А машина эта…

— Дашка, дай доехать. Хватит вопросов.

— Скажите, пожалуйста, — слегка обиделась Даша. И искоса стала рассматривать куртку из мягкой итальянской кожи (примерно такую и хотела ему пошить), тонкий джемпер в серую полоску, ремешок на прекрасно сшитых брюках. Прямо модель, хоть в журнал. И сразу — красавчик, — подумав так, загордилась своим мужчиной, и, незаметно трогая свою мокрую щеку, посмотрела на палец. Так и есть, размазала тушь, чертова золушка.

В лифт набились все вместе, Даша испытующе посматривала в близкие лица, но девочки старательно трещали о пустяках, а Ефросиний, возвышаясь в углу, откровенно любовался народом и вздыхал, улыбаясь своим мыслям.

На площадке у фотостудии Миша запрыгал взволнованно, размахивая тощими руками, засуетился, хватая Дашу за рукав и оттаскивая подальше к стене.

— Да ты что? — возмутилась она, вырываясь.

— Кота! — закричал Миша, и девочки поддержали.

— Кота сюда, точно, — пищала Алена.

— Данила, тащи Патрисия! — распоряжалась Настя.

— Ага, — Данила щелкнул замком, загрохотала дверь, — ага, — донеслось из студии, — вы там, ждите. Щас. Патрисий! Подь сюда, мужик!

Даша с недоумением из угла, куда ее втиснули, смотрела, как Алена тонкими лапками приглаживает заплетенные белые косички, а Настя прокашливается и поправляет меховой воротничок на пальто. И Галка, стоит рядом с Ефросинием, смотрит на нее своими темными цыганскими глазами непонятно, но хорошо.

— Так! — прибежав, Данила сунул ей мягкого, удивленного спросонья кота. Патрисий муркнул, обвисая на руках. А в следующее мгновение она, ахнув, взлетела вверх, подхваченная на руки Данилой.

— Закрывай глаза! — приказал он, прижимая ее к себе.

— Закрывай! — наперебой закричали все.

Даша послушно зажмурилась и навострила уши. Покачиваясь на руках, сказала в горячее ухо:

— Я уже так закрывала. Только ты меня вел…

— Дарья, блин, ну помолчи!

Он сделал несколько шагов. И, под топоток тех, кто подошел сзади, опустил Дашу. Сказал внезапно охрипшим голосом:

— Вот.

Она стояла, не открывая глаз. Держа на руках тяжелого кота, принюхалась. Пахло влажной свежестью и отчаянно по-весеннему — белыми цветами миндаля. А еще пробивался через цветочный мед запах машинного масла. Новой кожи. И тот, что встречал Дашу и Галку в их путешествиях по складам, забитым тряпошными сокровищами — запах новеньких тканей: свежей текстильной краски, льна, хлопка и шелков.

Даша открыла глаза.

В светлом огромном зале стояли два ряда швейных машин, блестящих новой глянцевой краской. Громоздился в углу гладильный пресс, увитый черными шнурами. Посередине раскинулся широкий стол, отблескивая гладкой поверхностью. У стен на стеллажах лежали рулоны тканей, стопки чертежной бумаги, толпились цветные коробки для мелочей. И у бескрайней плоскости окна стояли три манекена, наспех замотанные в цветную кисею. Одна из пластмассовых девочек, стоя на коленках, осторожно выглядывала в окно, вторая, прижав лицо к стеклу, смотрела на длинный грязно-белый дом через широкое шоссе, в котором на первом этаже, в крайнем подъезде, за расщеперенными в спешке переезда жалюзи осталась Эллочка.

И на всех столах, тумбочках и комодах в бутылках и вазах раскинулись усыпанные белыми цветами ветки. А на пустой стене полупрозрачными красками, с размахом, вилась от пола до потолка надпись «Табити-Апи».

Даша опустила руки, и Патрисий, спрыгнув, задрал хвост и отправился по периметру, мерно переступая ногами, нюхать углы и тереться щекой о выступающие предметы.

— Это? Что?

Миша, подбежав, схватил ее руку и затряс:

— Поздравляю, Дарья Витальевна! С новой работой и вообще!

— Это чье? — она оглянулась на Галку. Та, пожав плечами, кивнула в сторону Данилы. И Даша, боясь ступить дальше, повернулась к нему:

— У меня голова разорвется. Это как всё?

Он кивнул, осторожно глядя, на ее нахмуренные брови.

— Это теперь ваше. Была Элка. Стала — ты. Поровну. Галя и ты.

— Но я же. У меня нет ничего! — последние слова выкрикнула и они вскинулись, отражаясь в весеннем стеклянном небе.

Данила пожал плечами и, покраснев, ответил:

— Ну не было. Теперь есть. Считай — подарок.

— Подарок? А что скажет этот, осенью, который делает ремонт? Ты же говорил…

— Даша, боюсь, что он — это я.

Она затрясла головой, отмахнулась и пошла вперед по гладкому, чисто вымытому полу, осторожно, будто по льду. Данила шел рядом.

— Не-ет. Шутка да? Ты же фотограф. Просто фотограф! У тебя шеф на Гавайях.

— В Гоа.

— Неважно. Разве у фотографов бывает столько денег? Посмотри, какие машины! Это же супер! Галя, ты видишь?

— Я их сама выбирала, — ответила та.

Даша остановилась у столика с оверлоком. Ей ужасно захотелось сесть и проверить, как работает эта блестящая глянцевая машинка. Но еще не все было выяснено…

— Дани! — призвала она к ответу просто фотографа.

— Даш. Студия — моя.

Она оглянулась. Посмотрела на Алену, Настю. На Ефросиния, который в ответ важно покивал головой. И криво усмехнулась:

— Ага, еще скажи, «Орхидея» тоже твоя. Вся прям, целиком.

— Тоже моя. И еще три бизнес-центра в Москве, и два дома отдыха, и сеть туристических офисов. Ну, еще кое-что по мелочи, так.

— Та-ак… — Даша медленно села на вертящийся табурет, ухватилась за край стола, — как это — так? Что значит, по мелочи?

— Ну… в Крыму кое-что, на Сардинии. Опять же в Гоа, — осторожно перечислил Данила, внимательно глядя в сердитое лицо, — слушай, ну порадуйся уже, а?

Даша крутнулась на табурете. Мимо проехало серьезное лицо Галки, доброе Ефросиния, склоненные над новыми машинами головы Насти и Алены, Миша стоял подбоченившись, и улыбался желтеющей щекой, вроде это он тут в миллионерстве признается. И оказалось напротив встревоженное лицо Данилы. Неловко улыбаясь, он проговорил:

— Чумичка ты. Знал бы, что так на меня смотреть будешь, сказал бы с глазу на глаз. А то вроде в преступлении сознаюсь. Ну, улыбнись же, наконец!

— Мне надо покурить, — Даша сползла с табурета и осторожно направилась к выходу. Ей казалось, что гладкий пол вот-вот расползется куском дешевенькой некачественной ткани, и полетит она до первого этажа, стукаясь о перекрытия башкой, плечами и коленями. Патрисий, свернув хвост толстым кольцом, заторопился рядом с ней, путаясь в ногах.

— И я курить, — спохватилась Алена, но Настя дернула ее за рукав и усадила за машину.

На площадке вытащила пачку, и не смогла ее открыть. Смяла в кулаке.

— Даш… — вышедший следом Данила обнял ее за плечи, — Да-ша. Ну, бывают на свете богатые люди. Не знала, что ли? Я так родился. И вырос так. Работаю, как черт. И жить люблю. А еще люблю тебя. И что же мне теперь? Постоянно врать, чтоб тебе было комфортно?

— Но врал же! — сурово напомнила Даша, — а еще в люльке висел, эх ты.

— В какой люльке? А, ну висел! Снять надо было. Что мне теперь — и не повисеть? Сама не догадываешься, почему молчал? Думаешь, только у тебя прежние отношения оказались сволочными? Обжегшись на молоке, говорят…

— Блин. Ой! Черт!

— Что?

— Как же я не подумала! Данила, у тебя ведь кто-то был да? Она какая? Она, наверное, до сих пор тебе звонит? Красивая, конечно…

Из пачки, зажатой в кулаке, посыпались мятые сигареты, отскакивая от каменного пола.

— Ты ревнуешь! — сказал Данила.

— Нет!

— Ревнуешь, — с облегчением подтвердил он и обнял, прижал к себе, чмокая в пробор, — ура, Дашка! Ты меня любишь и ревнуешь! И значит, за мной, как за декабристом! Хоть в Гоа, хоть на Сардинию! В Париж, в Милан! О щастье!

— Дани, ну какой же ты! Клоун…

— А ты киклопица!

— А ты, ты — олень комолый!

Патрисий сидел внизу и переводил с Даши на Данилу желтые глаза.

Она сердито засмеялась и смахнула со щеки слезу. Сказала обвиняющее:

— Пиццу значит, тоже ты!

— Какую еще пиццу?

— И бычки! Вяленые!

— Бычки я, — сокрушено покаялся Данила, — ты ж любишь их.

Загудел лифт. Гудя и щелкая, остановился. Из разъехавшихся дверей, оглядываясь и поправляя длинным маникюром завитки причесок, выплыли Кариночка и Софочка. Заулыбались, показывая ослепительно выбеленные зубы.

— Даша! А мы к вам! По важному делу.

— Мы ваши платьица вчера смотрели.

— Ах, Даша, как это чудесно! Вы нам цену скажите, мне понравилось второе, где корсетик до бедер.

— А мне красненькое, с шортиками!

— Дашенька, милочка, а вы мне брючки сделаете? Только мне надо срочно-срочно, через неделю улетаю на Мальту.

— А мне костюмчик, я присмотрела себе полиэстерчик, с натуральным шелком, такой знаете, чтоб по груди складочки, вот так… Но мне тоже надо быстренько-быстренько…

Даша вопросительно посмотрела на Данилу. Он улыбнулся. Подхватил Патрисия на руки.

— Иди. Работай.

Она качнулась к нему и, прижав лицо к мягкой кожаной куртке, тихо сказала:

— Спасибо тебе, родной мой.

Дамы, многозначительно улыбаясь, ждали, переступая каблучками изящных ботиков.

— Пойдемте, — сказала Даша. И ступила внутрь нежданного подарка, как в теплую воду летнего моря.

Навстречу ей зазвонил телефон. Галка, подойдя к столу, взяла трубку, официальным голосом сказала:

— Ателье «Табити-Апи», слушаю вас.

Постукивая карандашом, выслушала и позвала:

— Даша, у нас четыре платья на весенний бал, вещи для ЕП, Миша занят весь, Аленка без выходных. Настю я обещала отпустить к детям. Ну, как, потянем еще два заказа на этой неделе? Тина звонит.

— Четыре, — ответила Даша, подталкивая Софочку к примерочной кабинке, — четыре заказа. Похоже, нам нужен мальчик для растирания красок, Галь. Или — два мальчика.