Ателье [СИ]

Глава 7. Чувства и женская логика В которой Галка и Даша шьют, философствуют и сплетничают о мужчинах, а потом Даша, отправляясь навстречу приключениям, рассказывает Саше красивую и нежную историю любви

Платье Счастья… Не каждое красивое платье имеет право так называться. Иногда женщина долго мечтает его, чтоб было такое-такое… А, получив, убеждается, — просто платье, красивое, может быть, модное или неимоверно стильное. Но не — счастья.

Зато каждая женщина знает, — оно существует. Надо только с ним встретиться. Оно висит в витрине или манит с обложки журнала. Или его злодейски носит другая. А иногда оно лишь в голове и очертания Платья Счастья размыты и облачны — только шевеление пальцами, округлые жесты и невнятные слова пытаются очертить мечту.

Тем, кто умеет рисовать — легче. Они могут набросать его сразу, комментируя каждый штрих. Или делать рисунок за рисунком в поисках единственного. Тем, кто умеет шить — еще легче. Они могут, потратив время и силы, разогнуть, наконец, уставшую спину, и повесив на вешалку, отступить, любуясь. Вот оно!

Но сначала его надо узнать. Определить среди множества манящих тканей и зовущих силуэтов. И пусть мужчины смеются, заявляя, что любому платью предпочтут прекрасное женское тело, дивную фигуру, блестящие глаза, наполненные любовью. Пусть их. Они не женщины. Лишь женщины понимают, что Платье Счастья — реальность. И эта реальность должна быть у каждой женщины.

— Не только женщины понимают, — Даша подняла руки и замерла перед зеркалом, — есть ведь еще кутюрье, и не все они геи. Наверное.

— Они придумывают и шьют, — Галка говорила через булавки, которые держала во рту и потому шепелявила «фьют», — но все равно не понимают, какое кому. Ты понимаеф?

— Да.

Галка заколола плечо и отошла. Посмотрела удовлетворенно.

— Так и будет. Снимай аккуратно. Прострочишь сама, и останется только подол.

Даша, медленно извиваясь, вылезала из платья, как из змеиной шкуры. Галка, придерживая сколотые швы, спросила:

— А ты как поняла, что это твое платье? — бережно приняла на руки блестящий жемчугом шелк.

Даша переступила по полу босыми ступнями, отряхнула ногу от щекочущих ниток.

— Я не сразу. А вот сейчас подумала — я в нем могу босиком. Или лежать на полу. Или — идти по лесной дороге. И оно не будет дурацким, оно будет все время — самым лучшим. А еще я в нем не теряюсь.

— Правда. Я твое померила и сразу — нет меня, да?

— Угу.

Они весь день были одни в мастерской, которая от этого казалась совсем пустой. Не пищала Алена, не ворковал в телефон Миша. Настя не выходила из закутка с руками в кармане передника.

Галка, раздав деньги, устроила своей команде внеплановый выходной. Зимнее солнце лезло через планки жалюзи, чертило на полу и машинках светлые полоски. Патрисий плавно ходил то за Дашей, то за Галкой, уважительно нюхал раскроенные лоскуты, — интересовался. И работа тоже шла плавно, без остановок и переделок. Даша, кладя ровную строчку по длинному боковому шву, даже засмеялась от удовольствия.

— А помнишь, Галь, как я Тинке штанишки укорачивала? Ну, думаю, полчаса и побегу по магазинам. Провозилась целый день, чуть с ума не сошла.

— Бывает. Брак в материале был, никак шов не ложился.

— У меня в Южноморске парень был, и не дурак, вроде. Все смеялся, что я тряпошница.

Галка собрала со стола мелкие обрезки, выкинула в урну.

— Какая же ты тряпошница. Ты мастер. А он дурак. Хотел, чтоб трактор водила? Крановщиком была? Кто-то же должен одежки делать. Настоящие, а не мешки с дырами для головы и рук.

Даша покивала. Останавливая машину, подняла голову. И побежала в холл, где затрезвонил телефон. Вернулась и встала у двери, накручивая на палец русую прядь.

— Ну? — спросила Галка.

— Меня, кажется, пригласили в гости.

— О-о-о! Ну? — потребовала Галка объяснений.

— Или не в гости… это Саша. Александр. Он хочет насчет заказа со мной переговорить. Есть у него какая-то крутая клиентка. Спросил, могу ли я приехать, чтоб все рассмотреть на месте.

Даша посмотрела на Галку вопросительно. Ее раздражало, что все происходит чересчур быстро, и по-деловому аккуратно. Знакомство, комплимент, букет, свидание… Но, с другой стороны, праздник — вот он, и видимо, практичный Саша решил спрессовать в три дня всю букетно-скамеечную стадию знакомства.

Галка хмыкнула. Отложив шитье, подвела вверх сильно накрашенные глаза и стала давить пальцами на нижние веки.

— Черт, зрение садится. Глаза болят, а очки неохота. Он про клиентку всерьез? Или сразу в койку решил завалить?

— Сказал, дева ищет себе мастера или ателье авторское. На тканях цыкнутая, везет отовсюду, дома целый склад. А сама искать хорошего мастера — ленива. Вот он и посоветовал. Нас. Что скажешь?

Галка сидела, вся полосатая от солнца. Видно было — устала. И, несмотря на свое признание о том, что когда-то Саше-балеруну глазки строила, видно было и то, что Дашины успехи с ним ее не раздражают. Сама она крутила роман с вальяжным директором строительного агентства, время от времени темпераментно скандалила с приходящим экс-мужем, и решала школьные проблемы Аниски. Но больше всего — работала. Даша удивлялась, прикидывая, когда она успевает со строителем своим, — верно, не отрываясь от очередной заказанной вещи…

— Насиловать он тебя не станет, — подумав, вынесла вердикт Галка.

— Господи, Галя!

— Повторяю — не станет. Ехай, Дашка. Или закрутишь роман или сосватаешь нам богатую клиентку. А то нынешние девы уже такие подружки-подружки, каждая только чаю приезжает попить да разговоры поговорить. А как платить, так, ой забыла кошелек!

— Он еще раз позвонит.

Галка кивнула и снова уткнулась в шитье.

— Когда зовет-то?

— Сегодня, к восьми, сказал, заедет, если что.

— Успеем дошить, — успокоилась Галка, — наденешь?

Даша посмотрела на платье, навзничь лежащее на столе. Казалось, оно движется, перетекая, но остается на месте.

— Не-е-ет. Это пусть на Новый год. Даже если не будет ничего у меня, то оно будет.

— Все у тебя будет, Дарья. Ты молодая, красивая. И талантливая. Будет тебе счастье и успех.

— Я с деньгами не умею, а чтоб успех, надо уметь.

— Ну и что! Главное — талант. И упорство. Я вот добьюсь, всего добьюсь!

Даша посмотрела на понуренную Галкину голову и сутулые плечи. Подвинула к себе платье и стала отмечать подгибку. Ей было стыдно ощущать себя старым циником, но именно им она себя и ощущала, работая, наблюдая и думая. Мир сделан так, видела она, что никакое упорство и никакой талант сами не вывезут. Надо уметь себя подать, и продать. И чем громче кричишь о себе, даже если врешь и ничего не умеешь, тем больше интерес. С Галкой они постоянно спорили, но упрямица верить в это не хотела. И Даша ее понимала. Без денег и связей, маленькая одиночка, взвалившая на плечи мечту об успехе своего таланта. Мечта давит на плечи, тянет вниз — тяжела оказалась.

Но если думать, что мечта совсем неподъемна, зачем тогда жить?

Патрисий, нагревшись на солнце, спрыгнул с подоконника, уединился в углу, долго копал лоток, гремя опилками. И пришел к Даше — он всегда приходил, когда одолевали ее грустные мысли: садился рядом на стол, смотрел, как работает, и, наклоняя большую башку, бодал под локоть. Даша колола пальцы иглой и смеялась. Не все грустно, если кот слышит ее унылые мысли. Значит, есть что-то еще в этом мире, кроме безжалостной логики? Платье Счастья, например, и — Патрисий. А, значит, есть и для Галки надежда на чудо.

Телефон зазвонил снова. Когда, переговорив, Даша вернулась, Галка встала, потягиваясь.

— Порешили? Вот ключи, мотай ко мне, ванну прими, волосы приведи в порядок. Аниску отругай, пусть уроки делает, не фиг к панкам своим бегать. А потом сюда — будешь работать и ждать своего принца на форде. И юбку не забудь, ту с каракулями. Короткая, но в машине не замерзнешь.

Через два часа, блестя волосами и подкрашенными глазами, Даша снова сидела за рабочим столом и, мелькая иглой, взглядывала поверх мягкой горы недошитых вещей в окно на край автомобильной стоянки. Коленки в поблескивающих колготках упирались в ножку стола, было неудобно, но одновременно приятно, лишний повод посмотреть на свои ноги. А то все джинсы и джинсы. Пришел Патрисий, подозрительно обнюхал коньячного цвета нейлон и приготовился вскочить Даше на колени, но она испуганно шикнула, оберегаясь. И кот, презрительно взмуркнув, ушел в угол, сел там спиной ко всем — обиделся.

— Дашк? А вот скажи. Он тебе чем нравится?

— Балерун? Ну…

Даша задумалась. Чувства её были перемешаны и невнятны. Слишком тяжело ударил по ней разрыв с Олегом, такой внезапный, и такой банальный — если поглядеть со стороны. Ночами, лежа под мигающей лампой и глядя на беззаботных настенных красоток, она перебирала все события их романа, вспоминала письма и разговоры, удивляясь напряженно — неужели это все говорилось, писалось, неужели это все было? Куда делось? Казнила себя, за то, что в результате оказалось — ее любовь не так уж сильна. Ведь если настоящая любовь, то, наверное, любила бы Олега до сих пор, издалека, прощая любимому злое упрямство, мелочность, почти дамские истерики, и совершенно детские капризы. Простые объяснения того, что произошло между ними, были так оскорбительны для Дашиной любви, что хотелось найти гору песка, закопать туда голову и перестать дышать. Как там, по-простому? Поматросил и бросил… Погулял и соскучился. Или увлекся, да, а потом, раз и надоела… Но разве Даша могла устоять? О-о-о, этот смуглый красавчик с тонкими чертами лица умеет быть очаровательным, хоть на край света за ним беги. И не разучился, — судя по ночному женскому голосу в телефонной трубке.

Она тряхнула головой, и заколка на затылке щелкнула, падая на пол. Волосы рассыпались по плечам.

— Эй! Ты что там? — сквозь частую сетку волос показалось озабоченное Галкино лицо, карие глаза, чуть выпуклые, смотрели с тревогой и легким раздражением.

— Ты из-за балеруна расстроилась? Что он женат? Даш…

— Да нет! Я про Олега. Вспомнила вот. Извини.

— А чего извиняешься? Любовь ведь. Была.

— Галя, да в том и дело. Если была — куда она делась? Скажи куда?

— Я не брала, — открестилась Галка. Но, увидев, что шутка не к месту, снова стала серьезной:

— Наверное, прошла.

— Так быстро? Значит, пока письма писали, да по телефону болтали, то и любовь? А как встретились, то и все?

— Ну, что ты меня мучаешь допросами? И себя тоже. Может, и не было ее, любви. Тем более, чего переживать. Живи, давай! И вообще, я спросила про другое.

Даша разгладила на столе шубку, глаза ее блестели, губы кривились, но рука с иглой мерно ходила вдоль подгибки, прокалывая аккуратные дырочки, оставляя невидимые глазу стежки.

— Понимаешь, если я любила, то сейчас вроде как предаю. Не Олега, пусть он там с кем хочет живет. А любовь предаю. А если не любила, какого черта ехала? Все ведь бросила — работу интересную, Тимку, маму! На билет еле наскребла, мне еще долг отдавать! Пойми, он мне теперь говорит, я ехала, чтоб только в столицу. Понаехавшая, значит. Но это не так! Мне наплевать, что так выглядит. Внутри я знаю, что это не так!

Галка слушала, сидя напротив. Крутила пальцами коричневый локон. Дождавшись горестного восклицания, напомнила:

— Так что насчет балеруна?

— Сейчас, — заторопилась Даша, наконец, откладывая шубку, чтоб удобнее было размахивать руками, — вот, я уже почти дошла до него… Значит, я могу или сделать вид, что я все еще люблю без меры. И сидеть, ах, Олежа, как в монастыре, а он глядишь, когда-нибудь смилостивится, и меня подберет. Или могу себе сказать, Даша, ты была дурой, полной дурой, повелась на сказки. Подожди!

Она вскочила и подняла палец.

— На сказки в своей голове, понимаешь? Не он виноват, Галя! Я виновата в том, что побежала за глупостью.

— Ну, допустим, — осторожно сказала Галка, — И что? С бале…

— Да подожди со своим балеруном! Вот я и говорю — если это все была ерунда, и если я была дура, дура! То, значит, надо наплевать, Олега забыть и зажить новой жизнью! Вот!

Она стояла, подняв палец, с рассыпанными по плечам русыми волосами, выставив вперед ногу в тонком нейлоне, под натянутым краем короткой юбки в бархатных разводах. И на лице сверкало вдохновение собственной правоты.

— Вот завернула, — сказала Галка одобрительно, — ну и ладно, значит, поедешь и кадри его немилосердно.

— Там Оленька. Не буду кадрить. Мне ее жалко. Но он мне нравится, потому что с ним можно — без любви. Понимаешь? Никакого обмана, и если бы не Оленька, то можно бы — секс.

— Разберетесь. Я три раза ее видела. Не все у них там хорошо, в семейной жизни.

— А любви, ее, получается, нет. Если даже с Олегом не любовь, то все, что до него, оно, вообще, пфф. Значит, нет ее!

— Мурра, — наконец высказался Патрисий, и ушел совсем, как он уходил в трудные для себя минуты — через закуток с раскроечным столом, на трубу и в дырку за ней, а там — запертая подсобка со всяким хламом. Даша подозревала, что именно так кот проникал в подъезд, а оттуда в каморку к вахтерам, принося им задушенных мышей, но сам Патрисий на такие предположения оскорблялся.

— Патрисий насчет любви не согласен, — Галка ушла в чайный закуток, загремела чашками, — пирожное будешь?

— Нет. Я решила не есть.

— Вообще, что ли?

— Ну… Капусту буду есть и бананы. Бока растут.

Галка вдруг засмеялась, наливая в чашку кипяток.

— Машка тоже одни бананы жрет, ну эта, которая текильщица, у нее ноги роскошные, как у лошади. Их директор смотреть, прям, не может спокойно, как она заходит в кабинет, он рычит и глазами крутит. Но на бедрах у нее целлюлит. Все время в косметических салонах торчит, чего только не делает. Помню, приходила, так у нее на заднице вся шкура облезла — сожгли какими-то обертываниями. Денег содрали уйму, а попу попортили. Мы ей шили шортики атласные, в цвет юбки, чтоб живот значит, голый, а пятен на заднице не было видно. Хорошо, что ты, Дашка, не танцуешь на столе.

— Данила, фотограф этот… — Даша склонилась над столом, наметывая подол своего платья.

— А что фотограф? Ты, Дарья, не пори ерунду. Он босяк. Пашет на дядю в своей студии, ни машины у него нет, ни денег.

— Да, — уныло ответила Даша, — я как раз сказать хотела. Он из таких, как Олег. И это пугает. Не хочется мне все по-новой.

— Правильно! У него моделек сто штук, все честно дают, лишь бы фоточки получше поиметь. Он и есть богема. А ты не девчонка уже, тебе надо про жизнь думать.

Отставив чашку, она подошла к сидящей Даше и подняла на руках ее русые волосы:

— Давай я тебе косу заплету красивую, а то скоро приедет.

Когда Даша уже сидела в машине, темной и теплой, так что пришлось расстегнуть насильно надетое Галкой стильное меховое пальтишко (не дури, надевай, заказчица свалила в Эмираты до лета, прикинь, может, вообще забудет забрать), Александр, лениво покручивая баранку и плавно тормозя перед светофором, сказал ей:

— Дашенька, во избежание, насчет Ольги хочу сказать. Она дочка моей хорошей подруги. Девочке надо в Москве прописаться, а мне от них тоже кое-что надо. Брак наш — по договоренности, а жизнь у нас разная. И претензий друг к другу не имеем.

— А мне это зачем? — Даша незаметно потянула подол пальтишка на колени, блестящие в уличных фонарях.

— Я вижу, ты девочка добрая и щепетильная. И мне всерьез нравишься. Но разводиться-жениться не собираюсь, хватит с меня первого брака. Ольге вот помогу. И все.

Даше изо всех сил захотелось обратно в мастерскую, Галка, наверное, уже ушла, со своими наказами не теряться и кадрить, а родной Патрисий знает, что Даша это Даша, и не будет ее предупреждать о всяких скользких вещах, от которых горят уши, вроде тебя за руку поймали, хотя ты никуда не лезла… А еще лучше — кинуться назад в Южноморск, но не домой, где соседи посмотрят сочувственно, мол, съездила за счастьем и вернулась ни с чем, нет, лучше уехать далеко-далеко, на пустынное побережье, стать смотрителем маяка, суровым и бородатым, кашлять, покуривая трубку, пить самогон, и зажигать фонарь каждый вечер. А потом с Патрисием делать обход. По степи вдоль моря.

Машина остановилась и Даша, скользнув рукой по колготкам, схватилась ладонью за Сашино колено. Резко отдергивая руку, отодвинулась к окну. Но Александр, не делая попыток приблизиться, просто смотрел сбоку.

— Даша? Ты, вы… обиделись, да?

— Нет, — голос был хриплым, и она кашлянула.

— Подожди. Ты о чем подумала? Я вовсе не хотел! Я хотел лишь сказать, что я не какой-нибудь пройдоха, который за спиной молодой жены собирает себе гарем! Я ведь честно хотел, чтоб недомолвок у нас не было, с самого начала!

— А я замуж и не собираюсь. За вас. За тебя.

— Вот оно что! Даша. Дарья, мастер… — он качнулся к ней и бережно взял ее руку. Поднял к лицу, глядя поверх серо-стальными глазами с точками-бликами в каждом. И держа у губ, но, не притрагиваясь, только дыша на ее пальцы, сказал тихо:

— Я говорил, задумавшись. О своем. Ведь развод — это очень тяжело. И я сказал вслух то, что обещал себе все это тяжелое время. Слишком много сил потрачено, слишком много нервов. Второй раз я такого не вынесу.

Даша сидела, замерев в неловкой позе. В боку кололо, но Саша, задумавшись, так и держал ее руку у своего лица, и она не решалась ее отнять. В голове ее крутились две мысли: обидела, обидела человека, все из-за своей быстрой гордости, как всегда, не разобралась… И вторая, трезвая и недоверчивая — каков жук, на ходу тактику меняет…

Первая мысль атаковала недоверие, посылая в нокаут, но то вывернулось, удирая в дальний угол, в подсобку к Патрисию, — притаилось до времени. И первая мысль осталась одна, биться ей было не с кем.

— Я не хотела тебя обидеть, — мягко ответила Даша. Александр задержал дыхание. И так же бережно, как поднимал, вернул ее руку на колено. Без поцелуя. Взялся за руль белеющими на черном пальцами.

— Понимаю, не веришь…

— Верю.

— Я не осуждаю. Все можно истолковать с пошлой точки зрения. Все так и делают.

— Я не делаю.

— Даша… Давай посмотрим, хорошо? А сейчас — мы едем по делам. Идет?

— Идет, — ответила Даша. Откинулась на сиденье, радуясь, что с бородой и маяком можно пока подождать.

Темнота отпрыгивала от городских огней далеко за фонари и высокие крыши, в машине покачивался на ходу сумрачный теплый уют. Саша, поглядывая на нее, улыбался и рассказывал пустяки. И Даша, тоже посматривая на его профиль и глаз, изредка ловила на хорошо вылепленном мужском лице выражение превосходства, удовольствия от верно решенной задачи. И недоверие, крадучись, покинуло дальний угол сознания, вернулось, посмеиваясь, таща за руку свежую небольшую обиду. Берет приступом, при сопротивлении меняет тактику, раз и забежал с другой стороны, тоже мне вояка…

Даше стало смешно.

— Жизнь ведь складывается по-разному, — баюкая бархатным голосом, выпевал Саша, внимательно следя за обгоняющими их автомобилями, притормаживал, когда надо и давил на газ, ускоряя движение, — тебе, девочка, еще многое предстоит понять и возможно принять. Узнать, что мужчины, они не такие, как женщины их себе придумывают.

— Да-да, — ответила она, подстраиваясь к интонациям, — ты прав. Я вот как-то на семинар записалась, очень полезно для близкого изучения мужской психологии.

— Вот как? — он искоса посмотрел и ухмыльнулся сочувственно, — и как, помогло?

— Очень, — легко ответила Даша, — у нас практические занятия в зоопарке проходили, в брачный сезон у горилл. Самцы, Саша, они такие самцы! Очень увлекательное зрелище!

Машину слегка дернуло. Саша повернул к ней лицо, глядя внимательнее. И Даша, поспешно нацепив на лицо святую наивность, продолжила:

— А потом нас водили на выставку «гений Леонардо», для контраста, так сказать, чтоб нам самцовое уханье не заслоняло того конструктивного, вечного и благородного, чем мужчины от нас отличаются.

— И как? — суховато поинтересовался Саша, — не заслонило? И кто же вел сии замечательные курсы познания мужской натуры? Наверняка, обиженная жизнью бабенка пенсионного возраста?

— Она красавица, — мечтательно вспомнила Даша. И, прикладывая руки к груди, понеслась дальше, — только не бабенка она, а транссексуал, полжизни в мужской шкуре провела, жены-дети, все дела, а потом решила стать женщиной, специально, чтоб сеять, так сказать, разумное и доброе. Посреди нас, глупых.

— М-н-н-э… — после небольшой паузы отреагировал собеседник и напряженно уставился на дорогу. Пару минут ехали молча. Даша так и не отнимала рук от груди, погрузившись в мечтательные воспоминания. И, когда машина остановилась, огляделась, будто проснувшись:

— Приехали уже?

— Чорт, Дарья! Ты мне голову морочишь? Издеваешься? Гориллы, курсы, транссексуал! Ты это к чему все? Я тебе — о любви.

— Я тоже!

— Что — тоже!

Даша опустила голову, вычурно заплетенная коса поползла по яркому меху чужого пальтишка. Покаянным голосом сказала, глядя на свои коленки:

— Прости меня, Саша. Это я от отчаяния. Куражусь. Горе у меня, сердечная рана… Извини.

В тихом тепле машины, под мягкое урчание мотора голос ее прозвучал скорбно и тоскливо. И пришла тишина. Мимо ехали яркие огни, вплетая свет в море света, заливающего ночь. Саша кашлянул. Положил ладонь на Дашино колено, тихонько сжал.

— Может, расскажешь?

Даша закивала и вздохнула, собираясь с силами.

— Да… Только мне немного стыдно.

— Дашенька, я слушаю тебя.

— Этот… эта… Петра ее зовут. Она мне пообещала, что снова сделает операцию. И станет мужчиной. Я два года ждала. А она… в общем у нее роман с моим парнем. А мне там места нет.

Даша понурила голову, разглядывая застывшую на коленке руку.

— Н-да, — сказал новоиспеченный исповедник и руку с колена убрал, — поехали, что ли?

Даша снова закивала и вздохнула, прерывисто и как могла громко.

Заводя машину, Саша упал грудью на руль и заржал, икая и вытирая слезы. Через минуту, покачиваясь в салоне, хохотали уже вдвоем.