Ать-два!

Глава 18

Ван дер Вальк осознал, что крепко держит окурок сигары, словно это было что-то драгоценное, и почтительно положил его в пепельницу. Трубка генерала давно потухла и достаточно остыла, чтобы ее можно было набить снова, что и делали сейчас тонкие пальцы. Глядя на эти пальцы, можно было подумать, что единственным трудом последних четырех поколений было набивать трубку, хотя лейкопластырь доказывал обратное. Он почти был уверен, что эти две грязные клейкие полоски были оставлены преднамеренно, для эффекта: маленький символ ранимости — и неуязвимости — парашютно-десантных войск.

Что он узнал из этих кажущихся такими нереальными фрагментов военной истории? Почему этот генерал уделил ему так много времени и почему генерал был таким словоохотливым? Не слишком ли прямолинейно и просто — подозревать, что его мучает чувство вины? Нет, если этот человек был замешан в чем-то сомнительном во времена Алжира, он не занимал бы сейчас свой пост. Но простое упоминание зловещего имени навело его на воспоминания о забытой теперь моде «в стиле парашютистов-десантников», периода 1958–1960 годов, когда изящные женщины в пятнистых платьях, покачивая бедрами, ходили небрежной походкой по улицам Парижа, словно говоря: «Мы те, кто атакует».

Комиссар понимал, что парашютно-десантные войска занимали какое-то особое положение, что бывали времена, когда они открыто не считались с законом, видя себя спасителями страны, нации, республики… и что один только разговор о Дьенбьенфу даже утонченного офицера-кавалериста, сидящего в парижском офисе, возвращал в тот котел. Он должен был позволить этому человеку выговориться. Генерал, как он чувствовал, уже вернулся в сегодняшний день и мог ответить на один-два простых вопроса, не исчезнув при этом в душных, тесных лисьих норах «Гюгета» и «Эльяна».

— Так что никто ничего не узнал… пока это не стало известно Эстер. По крайней мере, так мне рассказывали.

— Правильно, первые разоблачения пришли от нее.

— А от кого услышала она?

— От кого же, как не от самого Лафорэ.

— Ужасно…

— Воображаю, — ледяным тоном сказал генерал, — что ему стало до того невыносимо, что он поделился этим — в постели или нет — с человеком, которому доверял.

— А она предала его.

— Поправка. Это он предал ее.

— Вы думаете, что он поэтому ее убил?

— Похоже на то.

Ван дер Вальк не был уверен в этом. Менталитету военного присуще все упрощать, но был ли у Лафорэ менталитет военного?

— Нам неизвестно точно, он ли ее убил.

— Это, — сказал генерал, снова раскурив трубку, — слава богу, не моя проблема.

— Как удобно для вас, — едко заметил комиссар.

— Поймите меня правильно. Если он убил ее — а я считаю, что, скорее всего, это сделал он, иначе я бы не стал вас принимать, — я далек от мысли спокойно умывать руки.

— Дьенбьенфу было ошибкой.

— А кого в этом винить? Наварра с его дурацкими инструкциями, Салана с его коварством, Коньи, тогдашнее правительство, американцев? Если они ответственны, то с тех пор они заплатили за это сполна.

— Все это звучит так нереально.

— А это так и было. Подумайте… американцы… сотня или больше вылетов в день, чтобы защищать пост, на котором было шесть человек во главе с капралом. И в то же время… десять тысяч военных в этом котле считали, что им очень повезло, если прилетало тридцать самолетов.

— И последнее об этом гарнизоне — почему парашютно-десантные войска? С легионом все понятно: многочисленный, могучий. И солдаты старой закалки: животики, бороды, обвешаны гранатами, и войсковые лавки, полные вина. Но парашютно-десантные войска! Предполагалось, что они будут оперативными, внезапными, так?

— Именно так, — прозвучал спокойный ответ. — Но чем больше на это смотришь, тем глупее все это кажется. Кастри должен был руководить маневрами — включая вооружение! Когда стало очевидным, что наступательная база превратилась в осажденную крепость, парашютно-десантные войска продолжали использовать. Это была ошибка, которую повторили в Алжире. Было принято считать, что легион и парашютно-десантные полки — единственно эффективные ударные войска. Они считались главным резервом и слишком часто нерационально использовались, чтобы заблокировать какую-нибудь дыру. И наконец, когда лагерь был окружен плотным кольцом, укрепить его могли только парашютно-десантные соединения.

— Никто не обратил внимания… если только, конечно, Лафорэ этого не заметил?

— Парашютно-десантные войска действуют в соответствии с полученными инструкциями. Чем глупее эти инструкции, тем важнее избежать провала.

— Они потерпели поражение — не простили себе этого, но были рады найти каких-то козлов отпущения.

— Лагерь удерживали в течение двух месяцев непрерывной атаки примерно две с половиной тысячи боеспособных солдат под командованием подполковника, не имевшего никакой стратегической подготовки, и полудюжины офицеров вдобавок, которых позднее поносили как «мафию» и в числе которых был игравший второстепенную роль ваш покорный слуга.

— Эта самая мафия приговорила одного младшего офицера, виноватого лишь в том, что у него произошел нервный срыв, к жизни, которая подобна смерти.

— Вы заблуждаетесь, — ответил генерал с достоинством. — Эта мафия ни в коей мере не причастна к такому акту. В то время он находился под моим командованием, и за то, что произошло, я лично несу ответственность.

Слушая его, Ван дер Вальк вынужденно отметил, что генерал был грозен.

— Я не стремлюсь кого-то осуждать, — сказал Ван дер Вальк. — Ни вас, мой генерал, ни полковника Годара, ни лейтенанта Лафорэ. Кто их поймет!

— Что было у них на уме — вероятно, никто не поймет. И возможно, вы правы, ставя всех на одну доску.

— Лафорэ был наделен губительным даром — воображением.

— Вы стремитесь оправдать его… обелить, — фыркнул генерал.

— Никто еще никогда не пытался защитить его, — распалился Ван дер Вальк. — Что вы сделали — послали ему пистолет в коробке, упакованной как рождественский подарок? Ведь так, по легенде, поступили несколько офицеров с Наварром?

— А вы чего ждали — чтобы я вежливо пошел, держа шляпу в руках, пригласил его получить наградные и поинтересовался, не соблаговолит ли он тихо уволиться из армии?.. В лагере Ланглэ сорвал берет с одного из офицеров, который, по его мнению, не заслуживал права его носить. С офицера, равного по званию. Правила едины для всех. Никто не выбирал специально Лафорэ, как вы, похоже, полагаете. История, месье комиссар полиции, забывает тех, кто не поддерживает свою репутацию в битвах. И мы… я говорю «мы»… не подчиняемся мнению гражданского лица… даже полицейского.

— Нет, — сказал Ван дер Вальк, тяжело поднявшись, — так же как генерал Кристиан Мари Фердинанд де ла Круа де Кастри, потомок герцогов и маршалов, который не подчинился мнению бретонского крестьянина. — Он просто не мог ничего с собой поделать.

— Сядьте, комиссар, — тихо сказал генерал. — Прошу меня простить.

— И я прошу меня простить. Он был вашим мальчиком, и вы пострадали из-за него.

— Эстер Маркс всадила в него пулю. Она была одной из наших. Она глубоко сожалела, что не была там с нами.

— Если бы она была с вами, Лафорэ бы не дезертировал.

— Мне ни разу не пришла в голову эта мысль, — сказал генерал.