Бал Додо

Глава 21

— Останови, — потребовала Бени. — Останови машину. Повтори, что ты сейчас сказал.

Вивьян послушно припарковал «пежо» на земляной площадке со стороны моря и заглушил двигатель. Он прекрасно понимал — такую важную новость трудно осознать на ходу.

— «Гермиона» принадлежит тебе, — повторил он, чеканя слова. — Бабушка подарила ее тебе. Это черным по белому написано в завещании. «Гермиона» вместе с обстановкой, прилежащими землями и даже солеварнями. Все от моря до дороги — твое. Дома только об этом и говорят. Моя мать просто в ярости. Она сама мечтала стать хозяйкой «Гермионы». Мало того, ею стала ты. Что до отца, он злорадствует. Уверен, он не в восторге, что не получил этот дом, все-таки там прошло его детство, но видеть, как жена бесится, — это бальзам на сердце.

— Но почему я? — допытывалась Бени. — Почему дом она подарила мне, а не кому-нибудь из своих детей?

— Ты за них не волнуйся. Они не забыты и не ущемлены. Насколько мне известно, «Гермиону» бабушка собиралась оставить Иву. Но она так и не смирилась с его бегством и тем более с его молчанием. Тогда она подарила дом дочери Ива, тебе. Мы, то есть мой отец, наследует земли Ривьер-Нуара. Шарлотта, Эрван и остальные разделят сахарные заводы, базальты, солеварни, чайные плантации в Шамареле, охотничьи угодья, фабрику, здание в Керпипе, дом в Мока, офис, ресторан в Порт-Луи, пакет акций, теперь мы главные в «Симпсоне», а от него зависят гостиницы и туристические клубы. И еще счета в Швейцарии, кстати солидные, это дедушка открыл их давным-давно, никто о них и не знал. Он был осторожен, это на всякий случай, если придется вдруг покинуть Маврикий, вот он в Европе соломки и подстелил. Предусмотрительность эмигранта. Так что тебе нечего комплексовать по поводу «Гермионы». Это наследство скорее сентиментальное, думаю, поэтому бабушка и оставила тебе ее. Она знала, как ты привязана к дому.

— Но ты тоже любишь его, этот дом…

— Но мой отец не удирал, — усмехнулся Вивьян. — Я вообще не фигурирую в завещании. Но ведь мы с тобой одно и то же, и я рад, что «Гермиона» твоя. Если ты решишь затеять ремонт, я тебе помогу. Там есть что делать. Например, надо крышу чинить. Некоторые балки подточены червями, их надо заменить. Солома старая, местами сорвана. Ее птицы исклевали. Следующего урагана она не выдержит.

Вивьян остановил машину перед Бэ-дю-Кап, а не на том берегу, где они обычно купались, празднуя возвращение Бени. На этот раз им обоим было не до ритуального купания; это возвращение было совсем другим. Вивьян развивал свою идею по поводу крыши «Гермионы», предлагал сменить солому на дранку, прибить и покрасить бледно-зеленым цветом, она очень красиво смотрится на старых колониальных домах и лучше сохраняется под ветрами и водяной пылью; а Бени, слушая его, вновь почувствовала безмятежное могущество исключительной красоты этих мест. Закатное солнце освещало темную массивную гору Морн и придавало ей легкую нежность. Мягкий морской прибой был здесь почти не слышен, длинные тихие волны шли откуда-то из-за горизонта, следуя друг за другом до песчаного берега, без пены на волнистой зыби, такие мирные, что даже не нарушали равновесия рыбака в пироге, забрасывающего сеть. И такая гармония исходила от этого мирного моря, спокойного света, мягкого воздуха, от лодки с рыбаком и от Вивьяна, уверявшего, что знает в Порт-Луи китайца, который делает дранку для реставрации старых крыш, что Бени чувствовала, как тает усталость от долгого путешествия, а ужасная тревога, раздиравшая ее от самого Парижа, покидает ее.

Она боялась этого возвращения из-за бабушки, которой больше уже никогда не будет, боялась большого дома, опустевшего с ее смертью; а теперь появилась надежда, что, может, все это будет не так ужасно, как ей казалось.

И больше, чем от красоты моря, — это умиротворение, исходящее от Вивьяна. Лучезарность Вивьяна вселяла в нее бодрость. Столько раз она испытывала это на себе со времен своего детства. Он был источником благодати. И даже новость о том, что она получила дом, была озвучена голосом Вивьяна. Она благословляла его за то, что разговор шел о починке крыши, о зеленой дранке, которая выдержит ураган, и не обсуждалась смерть бабушки, хотя она прекрасно знала, каким ударом для него это было. Как хорошо, что сегодня он приехал встречать ее и что он был один. Даже если они больше не хотели заниматься любовью, все равно между ними существует нежная и нерушимая связь.

Глубокое чувство охватило ее. Она повернулась к кузену, и ей захотелось сказать, как она рада, что он рядом, но, устыдившись или оробев, она только и смогла, что обронить немного светскую фразу:

— Спасибо, что приехал.

Вивьян обернулся. Глаза его заблестели.

— Это доставило мне огромное удовольствие, — отозвался он тем же тоном, что и она.

Он притянул ее за шею, их лица сблизились, и, прижавшись лбами, они потерлись носами в эскимосском поцелуе, как делали когда-то в хижине. Затем он резко тронул с места, как это делают все молодые французы на Маврикии, демонстрируя количество лошадиных сил своих роскошных «пежо».

— И все же странно, — продолжила Бени, — бабушка никогда не говорила, что готовит мне такой подарок.

— Меня это не удивляет, — сказал Вивьян, — она никогда не высказывала всего, что думает. Она была доброй женщиной, но со странностями, и мне жаль, что мы никогда так и не узнаем, кем она была на самом деле.

— С чего ты вдруг развеселился? — удивилась Бени, уловив в его лице промелькнувшую радость, хотя повода для нее вроде бы не было никакого.

— Да просто, — признался Вивьян, — за несколько часов до смерти она все же высказала все, что думает. Я не знаю, стоит ли говорить об этом.

— То есть как? Как это? А ну, рассказывай!

Теперь Вивьян захохотал.

— Ты знала бабушку как даму приличную и набожную, на вид она такой и была…

— Да, ну и что?

— А то, что она умерла вовсе не как набожная, и даже не совсем прилично.

— То есть как это? Отчего она умерла?

— Сначала у нее поднялась температура. Никто не волновался, она ведь никогда не болела. Но на этот раз она слегла в постель. А на следующий день у нее произошло что-то вроде кровоизлияния, и тут она начала молоть вздор, я не буду тебе всего пересказывать. Но она бредила на всю катушку. Несла невообразимые сальности. Бесконечные похабные истории. Такие неприличные, что родители запретили нам, детям, подходить к ней…

— А откуда же ты знаешь, что она выдавала похабщину, если ты не приближался?

— От Лоренсии, — уточнил Вивьян. — Она мне рассказала все. Ну или почти все. Она не отходила от нее до самого конца. Она была при ней день и ночь. От слов мадам у нее глаза вылезали из орбит. Если бы она не была такой черной, то стала бы совсем красной. Она была в шоке и ничего не хотела мне говорить. Но я ее достал, ты меня знаешь. Я так настаивал, что в итоге Лоренсия раскололась: «Ах, Боже правый! Мадам помешалась! Я не могу тебе сказать!» — «Скажи мне! Скажи, что она говорила?» — «Кучу грубостей!» Она юлила, отнекивалась, нервно смеялась, но я не отступал: «Но что именно?» Она прикрывала рот, словно сама боялась того, что оттуда вылетит, потом созналась: «Она говорила о каких-то членах, о влагалищах, о жопе… От злых духов у нее протухли мозги! Никогда не слышала, чтобы мадам говорила такое».

— И это еще не все, — продолжил Вивьян. — Там непристойности звучали на креольском, на французском и даже на английском языках. Даже на английском, ты представляешь! Она распевала такие песенки, что оставалось только гадать, где она выучила их. Бедная няня выходила из ее комнаты вся в слезах, затыкая уши, считая, что это дьявол вселился в бабушку и управлял ею.

— Ты уверен, что это не выдумка?

— Я клянусь тебе, — заверил Вивьян. — Спроси у Лоренсии, если мне не веришь. Да я и сам сначала не верил. Я подумал, что Лоренсия от горя еще больше очумела. Но почему родители запретили входить в ее комнату? Почему запретили видеться с ней? Я не верил в их объяснения, что можно заразиться. Они просто боялись, как кто-нибудь услышит, что за чепуху несет бабушка. Им самим стыдно было слушать, как бабушка посылает всех в жопу. Вот она, правда. Я как-то подошел к двери ее комнаты и кое-что слышал собственными ушами. Она говорила не с Лоренсией, я слышал, как та шмыгала носом. Разговор был с кем-то невидимым. Она сказала: «Вот и прекрасно, я буду плясать на площади Армии в День святого Людовика. И хорошенько запомните, меня никто не остановит!» Потом визгливо запела странную песенку:

Дальше я не помню, но конец был отменный. Я сильно переживал и в то же время, стоя за дверью, хохотал. Странно, что мы можем переживать несчастье и одновременно смеяться. С тобой ведь тоже такое случается?

— Да постоянно, — сказала Бени. — Я не бываю совершенно счастливой или совершенно несчастной. В самом тяжелом горе меня одолевает дикий смех, а когда ко мне приходит большая радость, мне всегда немного хочется плакать. Интересно, а у других тоже так, как и у нас?

— Не думаю, — задумчиво протянул Вивьян. — Посмотри на людей: если они смеются, то смеются, а если плачут, то плачут. Наверно, мы не совсем нормальные.

— В любом случае, — подытожила Бени, — если люди умирают не так, как живут, а совсем наоборот, то мы с тобой сдохнем, распевая церковные гимны.