Бал Додо

Глава 32

Чайки ссорились под варангом из-за хлебных крошек, они и разбудили Бени поздно утром. Она открыла глаза, и первое, что она увидела, — это банка скумбрии в белом винном соусе, туча мух уже допивала остатки жижи. Матрас рядом с ней пуст.

Бени вытягивается, переворачивается на живот и морщится. У нее болит голова, а также плечи, спина и вообще все. Солнце уже высоко, оно светит прямо на пол террасы и припекает задницу; заметив, что она совершенно голая, она заворачивается в скомканную простыню, чтобы не шокировать Лоренсию, Фифину или Линдси, которые могут с минуты на минуту появиться здесь.

Под варангом опустошение. В кресле-качалке пусто. Рядом переполненная окурками и жжеными спичками пепельница, банка из-под варенья закатилась под стул, на полу растекся и застыл воск истаявших свечей. Дверь в гостиную открыта; там горит забытый свет. Везде тишина. Бриек ушел, пока она спала.

Усаживаясь по-турецки на матрасе, Бени ерошит волосы, пытаясь восстановить события этой бурной ночи, от которой у нее впечатление, как от беспорядочных кадров фильма, в котором все перемешалось, а диалоги не соответствуют кадрам. Так бывает, когда, оправляясь от тяжелого сна, мы пытаемся найти путеводную нить. Бени извлекает из памяти фрагменты, способные восстановить то, что произошло с того момента, как она начала курить, и до пробуждения на залитой солнцем террасе. Они с Бриеком долго занимались любовью, в этом она уверена. Они продолжали заниматься любовью, даже когда едва касались друг друга только кончиками пальцев. Даже когда они вообще не касались друг друга. Они занимались любовью вблизи и вдали в течение коротких часов и бесконечных минут. Они не переставая занимались любовью даже во сне, почти не замечая этого, разговаривая и смеясь. И плача? Да, даже плача. Она помнит, как по щеке Бриека скатилась слеза, а она ее выпила. Он плакал из-за старой армейской истории, когда в двадцать лет его зачислили в Иностранный легион в Кальви. Высадившись в Марселе, он получил увольнительную и решил автостопом добраться до Нанта. Желание увидеть семью, немного покрасоваться перед братьями, ощутить нежность Камбронна. Он думал, что у него достаточно времени, чтобы съездить и вернуться на отплывающий корабль. Но он опоздал и собирался на следующий день отплыть другим кораблем, не особо беспокоясь из-за двадцатичетырехчасового опоздания и недели гауптвахты, которая ему за это грозила. Он был на хорошем счету, все обойдется. На следующий день он услышал по радио, что его полк направлен в Катангу и только что осадил Кольвеси. Без него! Позор! Он не должен был пропустить этот бой! Никогда он не сможет смотреть в глаза своим товарищам. Через восемь лет он все еще оплакивал это. Он больше никогда не возвращался в Кальви. Он сбежал, и тут начались настоящие безумства. Даже если он пропустил Кольвеси, он всем покажет, что это не от страха, он не был трусливым дезертиром. То, что он устроит, будет похлеще Кольвеси. За ним по пятам шли легавые. Он хотел затаиться и подождать, но это оказалось нелегко; побег дорого обходится и не способствует поискам работы. Вначале он с игрушечным пистолетом грабил провинциальные супермаркеты и набил на этом руку. Получалось совсем неплохо. К несчастью, легавые, которые разыскивали его из-за Кальви, однажды настигли его в доме у девушки, с которой он жил, и обнаружили его снаряжение. Из первой тюрьмы он сбежал, перемахнув через стену. Он был ловкий и сильный. Он продолжил налеты, но вел себя уже осторожнее. Он быстро совершенствовался. Приключения, вызов, подвиг, хитрость интересовали его больше, чем деньги. Чем сложнее и опаснее, тем больше это волновало его. Каждый раз он устраивал свой Кольвеси, понемногу восполняя пропущенный. На хвосте у него висела целая свора собак, становилось все труднее и труднее, но он был осторожен. Он не входил ни в одну банду. Действовал в одиночку или с одним и тем же напарником. Бывший ученик медицинского экстерната не был убийцей. Напротив, он опасался жестокости. На свои вылазки он отправлялся с двумя холостыми патронами в револьвере. В случае неприятности можно было напугать, никого не убивая при этом.

Неприятности были, но всякий раз, когда его брали, ему удавалось бежать. Однажды в поезде, во время перевозки, от двух жандармов. В другой раз, взяв в заложники окружного инспектора; одной рукой он управлял машиной, а в другой держал гранату с выдернутой чекой. Полицейский был молод и испуган. Бриек позволил себе роскошь утешить его, говорил с ним приветливо, советуя дышать глубже и расслабиться: «Не волнуйтесь, милейший, это всего лишь неприятный эпизод в вашей жизни!» В какой-то деревне он его отпустил, и тот, удаляясь, сердечно его благодарил.

Играть с огнем — вот что ему нравилось. Узнать, как далеко можно зайти в провокации. Когда он был в бегах, ему даже доводилось работать. Какое-то время он был сторожем на фабрике. Под чужим именем он сумел получить в военной школе диплом пилота вертолета. У него были документы на три или четыре имени. Время от времени он вновь превращался в светского человека и даже появлялся в модных ночных клубах Парижа. Прекрасное образование, жизнерадостность притягивали к нему влиятельных людей, чье положение он мог бы использовать, но это его не интересовало. Он очаровывал и быстро исчезал, улетучивался.

Ему случалось читать рассказы о своих подвигах в газетах. Он обнаруживал там ошибки и пропуски, и его это забавляло. Но он не переносил, когда ему приписывали злодеяния, которых он не совершал. Однажды, когда пресса обвиняла его в убийстве управляющего большим отелем, он из телефонной будки позвонил жене убитого, назвавшись своим настоящим именем, которым пестрели газетные заголовки, и сказал ей, что не убивал ее мужа. Изредка он звонил в Нант своей матери, потому что любил ее и хотел успокоить. Но при первом же всхлипывании Армель он вешал трубку.

Через два года после Кольвеси Бриек решил заниматься только крупными ограблениями и специализироваться только на самых роскошных драгоценностях. Ему нравилась мягкая обивка футляров для шикарных украшений. С детства его завораживала атмосфера дорогих ювелирных магазинов на улице Крейбийон, куда пускали клиентов, имеющих благонадежный вид. Толстые ковры, дорогая обивка на стенах, большие деревянные столы, мягкое освещение бархатных витрин и эти дарохранительницы, где покоятся драгоценности, эти божественные, хрупкие создания, о которых говорят приглушенным голосом, и, конечно же, утонченные ароматы, плавающие в воздухе, — все это напоминало гостиную его матери в Камбронне.

Бриек любил драгоценности не за их коммерческую стоимость, а за магическую силу, любил их названия и все, что имело к ним отношение: блеск, чистоту, огранку, пробу, характеристики камней. Любил сапфир, дающий силу; рубин, усмиряющий гнев; любил пьянящий изумруд и чувственный жемчуг и, конечно, бриллиант — эту горделивую слезу вулкана, способную разрезать все на свете, и только огонь способен разрезать его самого, бриллиант чистой воды, который своим блеском создает неповторимую игру. Всякий раз, когда он, торопясь, перекладывал футляры с витрины в свою сумку, от этого блеска камней и запаха золота кровь стремительно бежала по его венам и приливала к лицу, скрытому маской с прорезями для глаз. Разве можно сравнить это с пачками вонючих банкнот, которые он крал из сейфов или из касс на автозаправках!

Бриек был очень осторожен и разрабатывал планы налетов только сам, определяя входы, выходы, камеры наблюдений, которые надо убрать, рассчитывал время пробега, расстояния и все необходимое для операции.

Он имел респектабельный вид, и это помогало ему. Он требовательно относился к своей одежде и к одежде своего сообщника. Серая фланель, хороший твид, безупречные рубашки с галстуком, начищенная до блеска обувь и качественные кейсы. При их виде самые осторожные и недоверчивые продавцы медом растекались — и оказывались на полу со связанными руками и ногами, так и не успев понять, что с ними произошло. Открытый взгляд и приветливые улыбки этих респектабельных молодых людей никак не вязались с представлением о преступниках.

Его последний налет на Лазурном Берегу был шедевром: тридцать миллионов среди бела дня за четыре минуты взяли эти двое, одетые, как обычные отдыхающие, в рубашки от «Лакоста», с теннисными ракетками в сумках и наброшенными на плечи свитерами.

С четырьмя миллиардами и почти всеми легавыми Франции и Наварры на хвосте, Бриек решил на некоторое время покинуть родину и немного передохнуть.

В Монпелье двумя годами раньше его сокамерник, молодой маврикиец, дал ему адреса в Порт-Луи, где можно сплавить драгоценности через китайцев, которые имели связи с Южной Африкой и Австралией. Самолет был быстрее, но опаснее. Бриек решил добраться до Маврикия морем. По фальшивым документам он нанялся грузчиком на грузовое судно компании морских перевозок, которое следовало через Джибути, Дурбан и Реюньон, прежде чем пристать к Маврикию. В октябре он сошел на землю, и никому и в голову не пришло, что молодой человек, который растворился в портовой толпе, нес хорошенькое состояние в сумке цвета хаки, висящей у него на плече.

Бени навела под варангом порядок. Она сложила матрасы стопкой, выбросила в мусорное ведро окурки, банки из-под варенья и консервов. Потом пошла в ванную и там в зеркале увидела свое лицо. Это я? Заплывшие глаза, пересохшие распухшие губы и огромный красно-желто-голубой след от засоса у основания шеи, который не скоро сойдет; если она не хочет выслушивать насмешки, то ей придется носить шейный платок по этой жаре. Как назло! Она, видимо, долго терлась головой о матрас, волосы спутались и свалялись так, что даже пятерню в них просунуть невозможно, а уж расческу и подавно.

Стоя перед зеркалом, Бени замечает синяки и царапины на руках и на спине. Она разбитая, измочаленная, уставшая. Открыв краны до упора, она присела на низкий стульчик и стала смотреть, как струи наполняют ванну. От горячего пара усиливается запах на голой коже, между сведенными руками она снова вдыхает запах безрассудства, спермы, кисловатые остатки запаха удовольствия. Она проводит руками между ног и вдыхает аромат, оставленный на ней Бриеком, затем раздумывает, стоит ли очистить свое тело, погрузив его в мыльную воду, или сохранить эти запахи, чтобы насладиться ароматом любви, который заставляет ее вздрагивать.

Она резко обернулась: на нее давит тяжелый и лукавый взгляд с портрета деда Жан-Луи, он глядит на бесстыдную задницу своей внучки и на полосатый узор, оставленный базальтом варанга. Хохотнув, Бени подмигнула портрету и погрузилась в животворящую влагу, которая укрывает ее до подбородка.

Но почему Бриек так внезапно ушел?

Бриек воспользовался тем, что она заснула, и ушел. Никакого послания, никакой, даже самой маленькой нацарапанной записочки; этот уход похож на бегство, и это отвратительно. Он что, не понял, что ему нечего бояться, что ее гордость слишком велика, чтобы позволить себе предаваться неуместным умилениям и предъявлять требования, что сентиментальные утренние женские попрошайничества не для нее? Как он не понял, что Бени скорее умрет от любопытства, чем будет приставать к нему с вопросами — один ли он живет на Маврикии или когда они снова увидятся?

Не может быть, чтобы Бриек боялся этого. Бриек ничего не боится, даже женщин по утрам. Она помнит, как он смеялся, когда после того, как он рассказал ей о своих налетах и о прибытии на Маврикий, Бени удивилась, что он доверяет ей такое, и спросила его:

— А ты не боишься говорить мне об этом? Тебе не кажется, что это неосторожно? Ведь ты не знаешь меня. А вдруг я выдам тебя властям, с чего ты решил, что я не сделаю этого?

При этих словах Бриек просто пополам согнулся. Всхлипывая, он безумно хохотал.

— Ха! Ха! Выдать меня! Это было бы очень забавно… Ну нет, моя дорогая малышка, выдать меня ты НЕ МОЖЕШЬ! Ха! Ха! Выдать меня!.. Я полностью доверяю тебе, слышишь? Пол-но-стью! В доказательство я кое-что открою тебе, чтобы ты в этом убедилась. Это в подарок. Я укажу тебе место, где находится сокровище, гораздо большее, чем то, до которого тетя Шарлотта упрямо докапывается в Суйаке. Но при этом настоятельно рекомендую тебе не дотрагиваться до него по меньшей мере лет десять, чтобы все истории, связанные с ним, позабылись. Итак, по дороге, ведущей в Керпип, на перекрестке с улицей Бо-Сонж, приблизительно в двухстах метрах от него, посреди тростникового поля на правой стороне дороги растет единственное дерево. Метрах в двух от дерева есть вход в естественную подземную пещеру, в ней от непогоды иногда укрываются рубщики тростника. Когда ты проникнешь в эту яму, то сделаешь десять шагов от входа и слева на земле увидишь плоский камень. Чтобы сдвинуть его с места, тебе понадобится лом, руками ты не сможешь это сделать. Под ним есть яма, я зацементировал ее. В ней лежит сумка, я дарю тебе ее. Если цунами не поглотит Маврикий или землетрясение не провалит дно пещеры, то все, что лежит под этим камнем, пусть принадлежит тебе. Но не раньше, чем через десять лет, Бени, не раньше.

Эта история про сокровище сейчас кажется ей такой неправдоподобной, что она сомневается, слышала ли она ее вообще, и это сомнение рождает и другое: а происходило ли что-либо под варангом? Может, она покурила в одиночестве, как с ней изредка случается, хотя Вивьян всегда твердит, что конопля безобидна, только когда ее курят в компании. А она имела неосторожность и покурила одна, вот от ганжи и родился мираж, который принял форму Бриека Керруэ, встреченного в «Присунике», должно быть, он вертелся в ее подсознании, как желанный персонаж. Но даже у девушек с пылким воображением миражи обычно не оставляют засосов. И это бессилие, которое не объясняется одним только тонким матрасом, положенным на каменный пол. И она вовсе не придумала это малиновое желе, пустую баночку из-под которого она обнаружила. Она прекрасно помнит, как они с Бриеком ели его ложкой, наслаждаясь его исключительным запахом, рубиновым цветом и совершенным сочетанием сахара с кисловатой ягодой. И не ей, а ему, Бриеку, это варенье напомнило «золотую соломку» — лакомство его детства. Она никогда не пробовала «золотую соломку», а Бриек рассказал ей, что это такие нежные вафельки, с прослойкой из красного варенья. Он даже дал определение счастья: погрузиться в это варенье и есть его без всяких вафель.

И разве не они на рассвете ели скумбрию в белом вине, и не скелет ли от этой рыбки она только что выбросила? Когда их внезапно охватило чувство острого голода, голода людей, потерпевших кораблекрушение, и они вместе рылись в кухонных шкафах, пока не обнаружили хлеб и эту консервную банку, которая заставила их истекать слюной. Кряхтя, Бриек открыл ее старым и ржавым консервным ножом. Под варангом они разделили содержимое этой банки. Они стояли на коленях и руками вылавливали куски рыбы из банки, изголодавшиеся, они испытывали такую радость от еды, какую, наверное, испытывал экипаж капитана Кука, которого они вспомнили добрым словом, а в это время солнце уже готовилось выскочить из глубины моря.

А акулу она тоже во сне видела? Маленький черный треугольник плавника, который под серебристой лунной поверхностью моря заметил Бриек? Они спустились к пляжу и наблюдали, как плавник приближался прямо к ним. Это был акуленок, он пересек буруны и пришел охотиться на край лагуны, привлеченный рыбьими потрохами, которые сбрасывали в воду из Центра рыбного промысла, а течение относило их к Морну. Бриек вошел в воду и пошел ему навстречу, Бени ни за что не решилась бы на такое. Он остановился и стоял по колено в воде, пока плавник приближался к нему, Бени видела, как его рука поглаживала рыбу по спине, а та вновь и вновь возвращалась и подставляла спину под ласку, затем в искрящихся брызгах уплыла в открытое море.