Бал Додо

Глава 23

Визит к семейному нотариусу в Порт-Луи был очень скучным. Бени должна была подписать там документы, поскольку не присутствовала при оглашении завещания, ведь тогда никто и не подозревал, что она будет в числе наследников. Здесь были почти все дети Франсуазы де Карноэ: толстый Эрван приехал из Родезии; приехали двойняшки — нежная Шарлотта и Эрве, невинный священник с Реюньона, он упорно продолжал носить старую сутану, несмотря на новый вид облачения, утвержденный Ватиканом. Не хватало Эды, но из своего монастыря в Питивьере она прислала доверенность, и, конечно же, Ива, отца Бени.

Все взрослые смотрели на Бени, как на ребенка, которому только что достался подарок не по возрасту, кроме, может быть, двойняшек, но они, как всегда, блуждали в умственном тумане. Сам мэтр Торфу временами поглядывал на эту молодую Бенедикту, как на нечто неуместное в своей конторе. Он зачитал завещание, и тогда Бени узнала, что «Гермиона» — не единственное ее наследство: также ей принадлежала часть акций «Симпсона», президентом которого был дядя Лоик, и это, как оказалось, составляло существенный капитал.

Мэтра Торфу смущало очень короткое платье девушки. Краснея, он объяснял, что у нее есть выбор: она может продать акции, желательно кому-нибудь из Карноэ, чтобы они не потеряли своего большинства в холдинге, или же, «осмелюсь заметить» (он то и дело произносил эту фразу), оставить акции в деле, что и делают другие члены семьи, под мудрым руководством дяди-президента (поклон в его сторону), тогда это будет приносить ей солидные дивиденды. Он осмелится дать ей такой совет — это было бы хорошо для всех. Конечно же, при условии, что мадемуазель де Карноэ полностью доверяет этому достойнейшему из бизнесменов (опять кивок в сторону Лоика).

Сидя среди этих старых раков, которые представляли руководителей «Симпсона», Бени из всей чепухи уловила только два слова: «солидные дивиденды» — и сразу согласилась отдать свои акции в управление Лоику, что явно разрядило атмосферу.

— Позвольте вас поздравить, — заключил мэтр Торфу.

Она не могла отвертеться от ужина, данного в тот же вечер Лоиком и Терезой для всех Карноэ. Присутствие Вивьяна компенсировало общение с тетей. Морин тоже была приглашена — по-другому поступить не могли, — но она прислала извинения.

Дарственная на «Гермиону», оставленная мадам де Карноэ своей внучке, удивила всю семью, а Терезу де Карноэ совершенно вывела из себя, и хотя ей отводилась роль «смежной комнаты», о чем ей непрестанно напоминал муж, она злилась, чувствуя себя обделенной, ее огнем жгла воля свекрови. И поскольку она ничего не могла с этим поделать, она решила идти в обход. У нее созрел план. Ее племянница жила больше во Франции, чем на Маврикии, и была такой беззаботной, почти безмозглой, что, может быть, вовсе и не собиралась держаться за «Гермиону»: ведь, чтобы ее поддерживать, Бени необходимо постоянно жить здесь. Таким образом, у Терезы появляется шанс заполучить эту прибрежную зону, которой она всегда хотела владеть. Расположение этого исторического оплота семьи Карноэ напоминало замок на острове, и жить в нем было более престижно, чем в доме на склоне горы, построенном Лоиком. Конечно, вершиной шика было бы жить в элитном пригороде Керпипа, в одном из уютных домов Флореаля, но Лоик никогда не исполнит этого ее сокровенного желания; а раз уж она обречена жить на Ривьер-Нуаре, где нет ни колледжей, ни «Присуника», то лучше пусть это будет «Гермиона». Бени уже проявила удивительное согласие и позволила Лоику управлять ее акциями, может, и «Гермионой» она тоже поручит ему заниматься. Теперь оставалось только убедить Лоика переехать туда, вложить средства и привести в полный порядок старый дом. Не самая простая задача, но при желании она его достанет. А пока надо устранить первое препятствие, эту маленькую бестию.

Между камаронами и тушеной олениной она пошла в наступление.

— Итак, деточка, вот ты и хозяйка…

Обращение «деточка» Бени сразу насторожило, в устах ее тетки это прозвучало так неуместно, что она сразу навострила ушки. Медоточивым, проникновенным, почти задушевным тоном та продолжала:

— И что ты будешь делать с этим огромным бараком?

— Еще не решила, тетушка, — осторожно отозвалась Бени. — Скорее всего, жить там.

— Жить там? Но ты же собиралась продолжать учебу после замужества…

— Учеба моя пошла не в ту сторону — ответила Бени. — В любом случае я должна переговорить об этом с Патриком. Я еще ничего окончательно не решила, но все чаще стала задумываться: может, здесь и есть моя жизнь.

— Ну, если ты решила жить в «Гермионе», то я рада, что это ты, а не я. Этот дом стоит на отшибе, а вокруг вечно бродят какие-то индусы… Я, конечно, не верю, но, говорят, там водятся привидения…

— Так говорят?

— Эти креолы говорят что ни попадя. Нет, гораздо опаснее состояние этого дома. Бедная бабушка, ей было не до того, чтобы заниматься домом. Ты обратила внимание на крышу? Заметила, в каком состоянии оконные рамы? А трещина на стене в кухне? Надо менять всю электропроводку, водопровод… А о саде я вообще помолчу — лужайка выглядит, как старый половик, а эта живая изгородь — опунции лет десять не стригли. Кроме того, надо найти замену Лоренсии и Линдси, они совсем старые и уже не могут вести хозяйство. Лоренсия вообще считает себя хозяйкой «Гермионы», служанок распустила, делают что хотят; а Линдси чаще пьет в Труа-Бра, чем занимается садом, да и водитель он паршивый.

Она говорила, а Бени разглядывала маленькое жесткое лицо; издали оно могло сойти за девичье, но вблизи проступала маска прожженной и жадной старухи. Узкие, как лезвие ножа, губы превращали ее рот в незалеченную рану, маленький вздернутый нос, который когда-то придавал ей задорный вид, теперь своими оголенными ноздрями делал ее похожей на старуху, повернутую лицом к ветру именно этот маленький нос давным-давно Бени имела удовольствие раздавить карающим кулаком. Она рассматривала эту недоразвитую фигуру недокормленной мартышки, с выпирающей грудной клеткой, но без груди, измотанную непосильными пробежками, на которые она обрекла себя, следуя за мужем, думая таким образом помешать ему бегать за креолками. На ее руках уже проступили пигментные климактерические пятна, суставы высохли, слишком длинные ногти были покрыты бледно-розовым лаком, который продавщица сочла верхом элегантности, нервные пальцы сексуально неудовлетворенной женщины унизаны кольцами, а на старческих запястьях позвякивали поддельные цепочки от Картье в исполнении индусского ювелира из Порт-Луи. Как Вивьян мог вырваться целым и невредимым из этой поганой утробы? Как эти жалкие потроха могли явить миру ангела?

Когти изысканно розового цвета мелькали перед ее носом, а тон по-прежнему оставался сладчайшим, хотя Тереза уже начинала понимать, что Бени не собирается уступать ей дом. Ее охватила ярость, но она не сдавалась. Чтоб она сгорела, эта «Гермиона», если она не ей достанется.

— Бени, деточка, будь я на твоем месте, я бы сделала так я бы продала дом с подсобными помещениями правительству за хорошую цену, какой он ни есть, там можно разместить даже детский лагерь, можно даже больницу оборудовать. Потом я бы попросила дядю Лоика оказать любезность и уступить мне участок по ту сторону дороги и построила бы красивый новый дом, прочный, современный, оборудованный резервуаром для воды, электрогенератором и даже микроволновой печью. А еще из «Гермионы» можно сделать отель класса люкс, ведь туризм сейчас быстро развивается. Это, конечно, потребует переделки, но тут мы могли бы тебе помочь. Даже пойти на кое-какие затраты, ведь надо будет углубить лагуну, чтоб в ней плавать или лодки швартовать можно было. Внизу лужайки перед рощей филао нужно выкопать бассейн. В старом пороховом складе устроим лодочные ангары, а в беседке для влюбленных будет прекрасный бар на свежем воздухе. Участок возле моря идеально подойдет для пикников, тем более что вокруг полно хвороста. Ты понимаешь, что я имею в виду: мы устроим что-то вроде Средиземноморского клуба в миниатюре, но более утонченного, с катамаранами, парусными досками, понтонами для ловли крупной рыбы, короче, клуб-отель для изысканного отдыха. Клуб «Гермиона», звучит внушительно, разве нет? Я уверена, он быстро начнет приносить неплохой доход. Вложенные деньги быстро окупятся. Вот что бы я сделала, если бы была на твоем месте. А что ты об этом думаешь?

— Что я об этом думаю… — медленно произнесла Бени. — Вы на своем, а не на моем месте, тетушка.

Лоику показалась, что Тереза сейчас лопнет, но трусливая мужская осторожность не позволила ему вмешаться в спор враждующих самок. В глубине души он был на стороне Бени, он даже мысли не допускал превратить «Гермиону», дом, в котором он вырос, в туристический клуб.

Дом и всю обстановку «Гермионы» унаследовала Бени, но содержимое сейфа, в котором лежали драгоценности, было распределено между всеми детьми мадам де Карноэ, согласно ее воле. Это был болезненный для Бени момент, в свое время она была единственная, кто был допущен к сокровищам этого сундука. Она любила сопровождать туда свою бабушку, когда была еще ребенком, всякий раз визит к сейфу был особо торжественно обставлен, и при ней бабушка выбирала украшение, которое собиралась надеть. Это было как проникновение в пещеру Али-Бабы, к заколдованным сокровищам волшебных сказок.

Вдвоем они входили в кабинет мадам де Карноэ, подходили к черному массивному несгораемому шкафу, занимавшему там весь угол. Дверь кабинета закрывалась на ключ, занавески задергивались, и никто не мог их побеспокоить. К шкафу придвигали два кресла. Девочка с замиранием сердца следила за каждым движением, которое приближало их к сокровищам; короткий круглый ключ по очереди вставлялся в четыре замка, слышны были тихие щелчки шифра, известного только бабушке: потом из завещания стало известно, что это «1896» — год рождения Жан-Луи де Карноэ. Потом массивная дверь с шумом насоса поворачивалась на петлях, и Бени дрожала от волнения перед темной бездной, где луч карманного фонарика высвечивал ворох коробочек, стопки бумаг, конвертов, перевязанных резинками, и всевозможной формы футляры, которые мадам де Карноэ доставала из этой темноты. Опираясь на ее плечо и устроившись поудобнее, Бени разглядывала собранные многими поколениями драгоценности, извлеченные из бархата и кожи.

Мадам де Карноэ носила их редко. Но любила приходить к ним, как на свидание, любоваться ими, прикасаться к ним, возвращая каждому свою сентиментальную ценность в счастливых воспоминаниях праздников и дней рождения. Каждое украшение делало ее моложе на десять, двадцать, пятьдесят лет. Говорила она, обращаясь к Бени, но это были скорее мысли вслух. «…Смотри, это траурный убор моей бабушки. Черные жемчужины в белом золоте. С горем тогда не шутили. В течение года вдова должна была носить только черное…» Из этих браслетов, ожерелий и колец, как призраки, возникали из небытия тонкие запястья, изящные шеи, хрупкие пальцы. «Смотри, эти ушные подвески из черного жемчуга принадлежали Жанне, моей матери… А это часы твоего дедушки Отрива, послушай, как они звонят… Боже мой, свое обручальное кольцо я могу надеть теперь только на мизинец, представляешь! А это колье с сапфирами и бриллиантами твой дедушка де Карноэ привез мне однажды из Южной Африки, он ездил туда по делам и задержался дольше, чем следовало. Такой дорогой и настолько безумный подарок, что я тут же задалась вопросом, какие угрызения совести толкнули его на это… Твой дедушка деньги на ветер не бросал. Не скаредный, нет, но экономный. Он не имел привычки делать такие шикарные подарки без достаточного основания. Никогда не забуду, как он протянул мне этот футляр, с видом собаки, которая стащила окорок. Тсс! Я почти не носила это колье. Я не очень его люблю… Видишь кольцо-кастет, в 1940 году была мода на большие тяжелые перстни с печаткой. Жан-Луи заказал мне это в Порт-Луи. Я носила его на правой руке, и можешь себе представить, однажды чуть не искалечила твоего дядю Лоика, за то, что он несносно вел себя. Шлепок получился сам собой. Я забыла о перстне, а бедный ребенок получил удар в висок, он едва уцелел, синяк держался не меньше недели. Ты представляешь, в каком отчаянии я была! Мало того, этот невыносимый мальчишка на вопросы, что с его лбом, с жалобным и торжествующим видом отвечал: ничего, это мама меня била. Мне было невыносимо стыдно! Больше я никогда не шлепала мальчиков, даже если они вели себя отвратительно. Не было необходимости. Я просто снимала кольцо, и они понимали, что обстановка накалилась. Внимание, мама сняла кольцо! И в тот же миг воцарялось спокойствие… Посмотри, три продолговатых рубина на перстне в наборе с браслетом, это тонкая шутка моей матери. В молодости я была очень вспыльчивой и однажды, в гневе, разбила вдребезги китайскую фарфоровую вазу. Мать ничего не сказала мне, но вскоре на день рождения подарила мне эти рубины, которые, как говорят, утихомиривают вспыльчивых… А этот маленький солитер, это на мое тридцатилетие. Он совсем небольшой, но я всегда любила его и носила часто, смотри, по нему видно, что его часто надевали… Нет, Бени, я не могу тебе подарить его. Девушки не носят бриллианты. Но запомни, когда ты перестанешь грызть ногти, я подарю тебе вот это — куда же она запропастилась? А, вот она — эту прелестную жемчужину мне подарили на бал моего восемнадцатилетия. На мне было белое платье из органди с синим бархатным поясом, а в длинную косу были вплетены маленькие искусственные розочки. Это было восхитительно».

И что же? Вместе с мадам де Карноэ исчезло волшебство украшений. Они были свалены на столе, что-то оставалось в футлярах, что-то рассортировано по маленьким кучкам: здесь более дорогие, там — подешевле. Бездушные пустые украшения, они казались голыми и дрожащими от холода. С ними больше не общались, их просто оценивали и взвешивали. Эрван де Карноэ, вставив в глаз увеличительное стекло, разглядывал пробу. В этой куче ювелирных изделий Бени не узнавала тех сверкающих сокровищ, которые так завораживали ее в детстве. Ей захотелось собрать эту кучу и у всех на глазах спрятать в черное забвение несгораемого шкафа. Что бы тут началось!

Дележ начался. В завещании четко указывалось: каждому из детей Карноэ предназначалось то украшение, которое традиционно Жан-Луи дарил своей жене за его рождение.

И на этот раз Тереза отвратительно повела себя. Кулон от Лалика, завещанный ее мужу, она запихнула в свою сумку с такой поспешностью, что это всех покоробило. Она осмелилась вслух выразить неодобрение, что мадам де Карноэ оставила Бени брошь голубой эмали с бриллиантом в обрамлении жемчужин, в виде пронзенного стрелой сердца, это маленькое чудо XVIII века, мало того, еще ей достались часы работы Фаберже, украшенные рубинами, они должны были отойти Бенедикте, старшей из Карноэ, той, что утонула. По справедливости, говорила она, часы должны были достаться Лоику Карноэ, стало быть, ей. Но это было невозможно, мадам де Карноэ очень четко распорядилась, что часы предназначаются Бени. Терезу душила злоба, она заметила, что, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание приковано к драгоценностям, Бени, нагло насмехаясь над ней, водила указательным пальцем под подбородком.

При распределении каждой вещи, нервно постукивая кончиками пальцев, Тереза все оценивала: вес золотого этрусского браслета со скарабеем из сердолика, который теперь будет носить жена Эрвана, жемчуг, который достался двойняшкам, большой бриллиант в форме капли воды, оправленный в платину, для Эды. Ну и что добрая сестричка будет с ним делать?

Она впала в истерику, когда из серого кожаного футляра вынули колье с сапфирами и бриллиантами, которое мадам де Карноэ не без хитрости завещала отдать кому-нибудь одному, кого они сами выберут, с условием, что он выплатит остальным их долю стоимости после оценки колье.

Алчная рука Терезы накрыла колье. Она впала в транс, глаза загорелись, губы пересохли, щеки внезапно окрасились нездоровым розовым румянцем. Она берет себе это колье, она позаботится о его оценке, ведь никто не имеет ничего против. Каждому она выплатит за него долю, не так ли, Лоик?

Спрятать его в сумку она не успела. На ее запястье легла стальная рука Марджори де Карноэ, урожденной Даймонд, жены Эрвана, голоса которой до сих пор никто не слышал. Упрямая Марджори тоже хотела получить это колье. На ломаном французском она объявила, что ее отец — эксперт по драгоценностям в Йоханнесбурге и у нее не будет проблем с оценкой, она выплатит компенсацию всем, ведь правда, Эрван? Она так сильно придавила руку Терезы, что у той занемели пальцы; не контролируя себя, Тереза стала звать мужа на помощь.

Лоик встретился взглядом с братом и понял, что Эрван решил во что бы то ни стало дать Марджори то, что она так хотела. Прекрасно понимая, что по части раздела ценностей Эрван остался обделенным, Лоик сделал одобрительный жест, жест биржевика, чья подпись однозначна: о'кей, это твое.

— Отдай колье Марджори, — сухо приказал он Терезе.

Та с негодованием отшвырнула украшение, торжествующая Марджори уложила его в футляр, и тут Бени заметила, что, прислонившись к двери, ведущей на варанг, стоит бабушка и сотрясается от смеха. Она показывала пальцем на Терезу и смеялась до слез.

Этот смех был так заразителен, что в ответ Бени тоже расхохоталась, глядя в сторону дверного проема; все присутствующие повернули головы в ту сторону, желая увидеть, что же могло вызвать этот безудержный хохот. Но никому, кроме Бени, не дано было видеть бабушку, которая корчилась от смеха. Бени попала в окружение осуждающих взглядов, и это еще больше рассмешило ее. Только Шарлотта де Карноэ добродушно поглядывала на племянницу. Может, она тоже увидела смеющуюся в дверях бабушку. С Шарлоттой все было возможно.