Банкир в XX веке. Мемуары

РОДИТЕЛЬСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Мы с Пегги удивлялись тому, что двое наших детей, Эбби и Пегги, испытывали глубокое влечение к революционным идеям и идеалам 1960-х годов, в то время как четверо других детей были гораздо меньше погружены в бурную политику тех лет. Мы воспитывали всех детей на основании одних и тех же моральных принципов, покоящихся, главным образом, на христианских заповедях, в духе веры, как были воспитаны и мы с Пегги. Я до сих пор поражаюсь, насколько различной была реакция каждого из детей на процесс воспитания и на события 1960-х годов.

У меня не вызывает сомнений, что мои продолжительные отлучки на протяжении первых и наиболее важных для формирования лет жизни детей оказали отрицательное воздействие. Дэйв, Эбби и Нива, родившиеся непосредственно перед моей военной службой во время Второй мировой войны или во время ее, провели значительную часть своих первых лет жизни без меня. Пегги, будучи молодой матерью, делала все от нее зависевшее, давая им любовь и внимание, и они переняли ее страстную увлеченность природой и музыкой, а также ее способность радостно принимать жизнь во всем разнообразии. Пегги, Ричард и Эйлин родились после войны, но, будучи молодым сотрудником «Чейза», я также много путешествовал и часто отсутствовал дома. Таким образом, и этим более поздним детям я не мог дать того внимания, в котором они нуждались и которого они заслуживали.

Обязанности материнства были трудными для Пегги. Хотя она была любящей матерью и по большей части обладала исключительной способностью к контактам с детьми, на протяжении первых 20 лет нашей супружеской жизни она также страдала от эпизодических периодов острой депрессии. Дети научились держаться в стороне от нее, когда на нее накатывало такое «черное» настроение. Хотя с Пегги постоянно работал отличный психиатр и она в конечном счете смогла в основном преодолеть мучившие ее проблемы, вполне возможно, что ее депрессия в сочетании с моим напряженным рабочим расписанием и частыми отъездами создавала ощущение беспокойства и тревоги, по крайней мере у некоторых из детей.

Мы с Пегги стремились быть ответственными родителями и обеспечить детям дом, в котором бы они чувствовали себя в безопасности и благополучии, а также дать им хорошее образование. Когда дети были маленькими, они посещали хорошо известные нью-йоркские школы - девочки ходили в школы Чэпин и Брирли, а мальчики - в школу Бакли, что заложило хорошую основу образования, хотя в этих школах отсутствовало культурное разнообразие.

Большинство уикендов мы проводили в Хадсон-Пайнс в Тарритауне, где дети имели возможность ездить верхом, играть на открытом воздухе, а в дождливые или холодные дни проводить время в Плэйхаусе, часто с друзьями, которых они приглашали. Мы также брали их с собой в поездки по Соединенным Штатам и в другие части мира, как в свое время мои родители поступали и со мной. Наш дом был всегда полон гостей из разных уголков мира, так что с раннего возраста дети имели возможность общаться с интересными и многого достигшими в жизни людьми - такими как великий виолончелист Пабло Казальс, премьер-министр Перу Педро Бельтран, президент Гарвардского университета Нэйт Пасси и генерал Джордж Маршалл. Дети хорошо реагировали на таких посетителей, эти контакты имели для них познавательное значение и были им приятны. Наши многочисленные контакты с внешним миром способствовали появлению у них различных интересов: к иностранным языкам, искусству, природе. Они следовали этим интересам с огромным энтузиазмом.

В 1952 году отец позаботился о будущих финансовых нуждах моих детей, создав несколько безотзывных трастовых фондов. Делая это, отец следовал той же самой модели, которую он использовал при создании трастовых фондов 1934 года, обеспечивших основную часть дохода для моих братьев, сестры и меня самого. Перед созданием трастовых фондов 1952 года отец спросил меня, как я хотел бы их организовать.

Мы с Пегги решили, что дети должны начать получать скромный ежегодный доход, начиная с суммы в 5 тыс. долл. на человека с возраста в 21 год, который затем будет возрастать ежегодно, пока им не исполнится по 30 лет. По наступлении этого возраста они должны получать весь доход, приносимый трастовым фондом. Мы также определили, что с одобрения попечителей трастовых фондов каждый из них мог взять из трастового фонда до 50% основного капитала, после того как им исполнится 21 год. Мы считали, что эти условия в сочетании с щедростью отца позволят нашим детям, когда они станут взрослыми, вести независимую жизнь и самим определить, как распорядиться собственными ресурсами.

НАПРЯЖЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

После того, как дети стали уходить из дома в частные школы-интернаты в середине 1950-х годов, наши отношения с ними начали меняться. Отчасти это было естественным следствием того, что они подрастали, понятного желания принимать собственные решения, найти собственную дорогу в жизни, обрести собственное лицо. Однако с другой стороны, перемена в наших отношениях отражала то, что дети чувствовали себя неловко из-за своей фамилии Рокфеллер, а также ощущали дискомфорт в отношении традиций, связей и обязательств, налагаемых тем фактом, что они были членами нашей семьи. Двое дочерей взяли другую фамилию - фамилию Пегги. Правда, на сегодняшний день они примирились с тем, что являются членами семьи Рокфеллеров, и даже пришли к пониманию того, что эта фамилия может дать определенные преимущества!

ДЭВИД (МЛАДШИЙ)

Наш старший сын Дэвид первым оставил дом, когда он готовился к поступлению в колледж в Академии Филлипса в г. Эксетере⁴⁵, штат Нью-Хэмпшир. Дэйв никогда не проявлял своего бунта открыто, однако в то же время он и не был особенно близким и открытым как с отцом, так и с матерью. Обучение в Эксетере и Гарварде дополнительно расширило эту брешь в общении. В его случае бунт проявлялся как замкнутость, а не как открытый антагонизм.

Я часто думал, что, может быть, у меня просто нет достаточного отцовского таланта, поскольку усилия установить контакты с детьми часто давали осечку. Например, в 1965 году я передал Дэйву в дар долю своего владения вашингтонской недвижимостью по проекту «Энфант-Плаза». Ожидалось, что со временем, после того как строительство зданий будет завершено, а долги выплачены, цена акций значительно возрастет. Я думал, что такой подарок является хорошим способом передать значительные финансовые ресурсы старшему сыну, но, что еще важнее, надеялся, что детали этого проекта заинтересуют его и послужат нашему естественному сближению. Но, хотя мой дар был для Дэйва полезным в финансовом отношении, он проявил мало интереса к тому, чтобы что-то узнать о проекте или обсудить его со мной. Несколько лет спустя Дэйв рассказал мне, что впоследствии он жалел о том, что наши отношения не были более близкими. Когда я упомянул проект «Энфант», он удивился тому, что одним из моих серьезных соображений в пользу этого дара была попытка к сближению. Теперь я понимаю, что мой подход был несколько нереалистичным, учитывая то, как Дэйв относился ко мне в то время, но мои намерения были искренними, и я надеялся на благоприятный результат.

В 1965 году Дэйв окончил школу права Гарвардского университета, затем изучал экономику в Кембриджском университете, после чего вернулся в Соединенные Штаты и в 1968 году женился. Он решил остаться неподалеку от Бостона и заняться интересовавшими его вопросами музыкального и художественного образования вместо того, чтобы возвращаться в Нью-Йорк и строить деловую или юридическую карьеру. В течение ряда лет он работал в Бостонском симфоническом оркестре, был членом правления Национального фонда искусств и Национального общественного радио; он также был председателем игравшего важную роль Совета по образованию в области искусств, который отчасти поддерживался Фондом братьев Рокфеллеров.

Дэйв подобно большинству членов нашей семьи его поколения отказался от традиционной для семьи республиканской ориентации. Он предпочитал политическое направление, которое делало больший акцент на охрану окружающей среды, обеспечение гражданских прав для всех граждан и окончание войны во Вьетнаме. В конце 1960-х годов он помогал финансированию «направленного против правящей элиты» бостонского еженедельника «Риэл пэйпер» вместе с несколькими сверстниками, придерживавшимися аналогичных взглядов, включая будущего губернатора штата Массачусетс Уильяма Уэлда и Мортимера Цукермана, который добился успеха как издатель и предприниматель, работающий с недвижимостью. (Забавно, что много лет спустя я стал деловым партнером Морта в «Бостон пропертиз», его весьма успешном трастовом фонде по инвестициям в недвижимость). Хотя мои личные отношения с Дэйвом всегда были хорошими, он держался на дистанции вплоть до более позднего периода жизни, когда, мне приятно сказать, наши отношения расцвели и мы стали очень близки.

ЭББИ

Эбби была наиболее склонной к бунтарству среди всех наших детей и обладала наиболее твердой волей. С самого раннего детства Эбби обнаруживала сильные и даже страстные реакции на большинство ситуаций, в которые она попадала. Когда Пегги начала отнимать ее от груди, Эбби решила немедленно перейти на кормление из бутылочки, что создало серьезные неудобства для матери. Однако она всегда разделяла характерную для своих родителей любовь к природе. Будучи подростком, она горячо увлеклась наблюдениями за птицами и могла подражать их пению столь убедительно, что птицы фактически отвечали на ее зов.

Когда Эбби была ребенком, они с матерью были очень близки. Они восхищались независимостью друг друга и готовностью не считаться с условностями. Однако обе были сильными личностями, и, хотя и восторгались друг другом, это не мешало им участвовать в неистовых словесных перепалках. Эбби не нравились формальности, связанные со школой, однако она любила музыку и с огромным чувством играла на виолончели. В 1963 году, с тем чтобы дальше развивать свой талант, поступила в музыкальную консерваторию Новой Англии. Она также встретила нескольких учителей, которые поддерживали ее растущее разочарование «неравенством американской жизни». Она увлеклась марксизмом, стала страстной поклонницей Фиделя Кастро и на короткое время вступила в Социалистическую рабочую партию. Когда Соединенные Штаты стали наращивать свое участие в военных действиях во Вьетнаме, Эбби стала оказывать финансовую поддержку антивоенным организациям, включая журнал «Рэмпартс», кроме того, она работала консультантом по противодействию призыву в армию в Бостоне.

Самым глубоким убеждением Эбби оказался феминизм. В 1967 году она поклялась никогда больше не надевать платье в виде протеста против второсортного статуса женщин в обществе. Журнал «Нью-Йорк» написал о ней в статье о «Ячейке под номером 16», феминистской группе, к которой она принадлежала в Кембридже. Эбби была описана как «сторонница сексуальной сегрегации», и цитировалось ее высказывание, что «любовь между мужчиной и женщиной является калечащей и контрреволюционной». (Эбби отрицает, что она когда-либо говорила это) Появляясь дома в эти годы, она втягивала нас в горячие споры относительно капиталистической системы и продолжающегося участия нашей семьи в грехах этой системы. Наши совместные обеды часто заканчивались сердитыми перебранками.

В начале 1970-х годов интересы Эбби начали сдвигаться в сторону вопросов окружающей среды и экологии. Удивительнее всего, учитывая ее презрение к системе частного предпринимательства, что она создала компанию по изготовлению и маркетингу созданных в Швеции биотуалетов, небольшое производство которых началось к 1974 году. Мы с Пегги были немало удивлены коммерческими интересами Эбби, однако нас не удивила та страстность, с которой она проводила эту линию.

Несмотря на горячность бунтарского поведения Эбби и ее яростный отказ от большинства ценностей, которые отстаивали ее семья и я, мне кажется, что в глубине души она никогда не забывала о тех близких отношениях, которые были у нее с матерью, когда она была ребенком, или о том времени, когда она и я занимались наблюдениями за личинками ручейников или жуками-вертячками в нашем пруду в Покантико. Однако на протяжении большей части 1960-х и значительной части 1970-х годов наши отношения с Эбби носили, мягко говоря, бурный характер.

Тем не менее, даже когда ее поведение было самым несносным, ее мать часто говорила мне: «Не забывай, если с нами что-то произойдет, Эбби всегда окажется рядом». Действительно, в самые критические моменты моей жизни Эбби всегда давала мне полную меру своей любви и поддержки.

НИВА

Нива была всего лишь на тринадцать месяцев моложе Эбби. Будучи детьми, они жили в одной комнате и были неразделимы, хотя их личности были очень разными. Эбби была доминирующим активным лидером. Нива играла более пассивную роль, но была чрезвычайно умна и очень любила читать. Нередко она могла перехитрить старшую сестру, завидовавшую способностям Нивы к быстрому чтению и тому, что она хорошо училась в школе.

Не повезло, что бабушка Нивы со стороны матери, в честь которой Нива и получила свое имя, никогда не скрывала своих надежд, что Нива будет мальчиком. И она, и Эйлин, старшая сестра Пегги, не скрывали того, что восхищались всем, что делала Эбби, в то же время игнорируя и умаляя достоинства Нивы. Для Нивы это было очень болезненно и несправедливо.

Став подростком, Нива никогда не бунтовала открыто, но предпочитала держаться на дистанции от Пегги и меня. Она закончила «Академию Конкорд»⁴⁶ в 1962 году и пошла учиться дальше в Радклиффский колледж⁴⁷. Хотя Эбби жила поблизости в Кембридже, между ними была размолвка, и они редко встречались друг с другом. Так, хотя Нива разделяла опасения Эбби в отношении окружающей среды, гражданских прав и других социальных вопросов, она никогда лично не участвовала в каких-либо радикальных группах. Нива закончила университет в 1966 году, непосредственно перед тем, как в университетах страны начался наиболее бурный период студенческих волнений. Позже в том же году она вышла замуж за гарвардского профессора и через несколько лет стала матерью наших первых внука и внучки.

Большая интеллектуалка, Нива была увлечена идеями Р. Бакминстера Фуллера, изобретателя геодезического купола, с которым она впервые познакомилась на Дартмутской конференции в Ленинграде летом 1964 года во время той самой поездки, когда мы встречались с Хрущевым в Кремле. Нива была особенно заинтригована созданной «Баки» Фуллером убедительной системой технологий, направленных на максимальное использование обществом мировых энергетических ресурсов, и оставалась в контакте с ним в течение ряда лет. После этого Нива пошла по моим стопам, получив докторскую степень по экономике, и затем специализировалась по вопросам связи между бедностью и деградацией окружающей среды. Нива также присоединилась ко мне, став одной из попечительниц Рокфеллеровского университета в конце 1970-х годов. В Сил-Харборе, где проводила лето с семьей, она проявила огромный интерес к садоводству и в конечном счете сменила свою мать в качестве управляющей сада Эбби Олдрич Рокфеллер.

ПЕГГИ

Пегги поступила в Радклиффский колледж осенью 1965 года, и ее студенческие годы совпали с наиболее интенсивным периодом студенческих протестов и подъема контркультуры. Хотя она быстро попала под чары Эбби и стала активной сторонницей ряда антивоенных организаций, свойственное самой Пегги мощное чувство социальной справедливости ставило перед ней вопросы о справедливости системы, которая наделила ее огромным богатством и возможностями, обрекая миллионы других на все ужасы нищеты.

Горячие проповеди Эбби повлияли на мышление Пегги по многим вопросам, однако она открыла для себя природу бедности, работая в Бразилии в середине 1960-х годов. Наши друзья Израиль и Лина Клабин пригласили Пегги посетить их в Рио-де-Жанейро летом, перед ее поступлением в колледж. Пегги приняла их приглашение, но только на условии, что во время своей поездки она займется «чем-то стоящим». Вскоре после приезда Пегги присоединилась к группе антропологов, которая изучала фавелы, или трущобные поселения в Рио-де-Жанейро. Найдя эту работу интересной, возвращалась туда в течение еще двух летних сезонов. Она стала бегло говорить по-португальски, и во время последнего визита в Бразилию поселилась в семье, живущей в фавеле. Случилось так, что в то лето я проезжал через Рио в связи с деловой поездкой «Чейз бэнк», и Пегги пригласила меня на трапезу с ней и с «ее семьей» в фавеле. У Пегги установились теплые отношения с семьей, в которой она жила и которая считала ее одной из собственных дочерей.

Пегги была ошеломлена той бедностью, которую увидела, и находилась в ярости из-за политических и экономических препятствий, которые не давали возможности для разумных перемен. Она считала, что капиталистическая система, которую я представлял, в значительной мере была причастна к этой проблеме. После окончания Радклиффского колледжа в 1969 году она поступила в Гарвардскую аспирантскую школу образования и получила степень бакалавра, а затем докторскую степень. Большую часть этого времени она также работала в качестве содиректора программы СТЭП для неимущих и входящих в группу риска детей в Арлингтонской средней школе в штате Массачусетс.

Пегги была страстной в своих усилиях реформировать мир и оказалась не в состоянии отделить свою семью и меня от того, что, как она считала, было неверным. В течение нескольких лет она держалась от нас на дистанции, и ее приезды домой, чтобы повидать нас, стали более редкими. К счастью, по мере того как шло время, между Пегги и мной вновь установились хорошие отношения. Мы работали вместе по многочисленным проектам в Нью-Йорке и много путешествовали вместе по всему миру.

РИЧАРД

Когда двое из наших младших детей, Ричард и Эйлин, поступили в колледж: Ричард - в Гарвардский, а Эйлин - в Мидлберский⁴⁸, война во Вьетнаме продолжала бушевать и волна студенческих протестов была на пике. Однако никто из них не примкнул к радикальным движениям, которые в той или иной степени привлекали их старших сестер.

Вьетнам волновал Ричарда, но в студенческие годы он оставался более или менее в стороне от этой проблемы. Поскольку Дик был более бесстрастным, чем Эбби или Пегги, я мог разговаривать с ним более спокойно. К этому времени в результате опыта, полученного с другими детьми, и в результате более широких контактов со студентами я смог общаться с ним менее эмоционально.

Однако отвечать на острые вопросы Дика было нелегко, как и нелегко было оправдать мою решительную поддержку войны, жертвой которой он, в конечном счете, мог стать. На самом деле какого-либо простого решения для той дилеммы, с которой столкнулась наша страна, не существовало, хотя с обеих сторон имелось немало людей, настаивавших, что такое решение существовало. Война во Вьетнаме была сопряжена со сложными и противоречивыми геополитическими и моральными проблемами, которые бросали вызов как стране в целом, так и каждой семье, включая мою.

Дик и я обсуждали такие проблемы, как Вьетнам, очень подробно. Я был благодарен ему за то, что он был готов выслушивать мои аргументы, несмотря на то, что он явно больше симпатизировал радикальным взглядам своих сестер и брата. Я также немало узнал от Дика о глубоком ощущении предательства и недоверия, возникшем у многих представителей молодого поколения в связи с действиями нашего правительства в отношении вьетнамской войны.

Дик закончил Гарвард в 1971 году и провел следующие несколько лет, «решая, что делать со своей жизнью». Он работал с миссионерами, которые действовали среди изолированных групп коренного населения на севере Квебека и Лабрадора. В связи со своей работой Дик полюбил летать и быстро сдал экзамены на лицензию пилота. Он также посещал курсы в Гарвардской школе образования и затем решил, что выберет для себя медицинскую карьеру. В конце 1970-х годов окончил Гарвардскую медицинскую школу, после чего стал успешно работать как семейный врач в Портленде, штат Мэн.

Дик выбрал для себя упорядоченный и осмысленный путь в жизни, центром для него была семья и профессия. Недавно он принял участие в попытках обеспечить постоянный охраняемый статус важных участков дикой природы и лесов на северо-востоке Соединенных Штатов. Он также использует компьютерную технологию для установления партнерских отношений между больными и их врачами, чтобы побуждать людей к более активному участию в заботе о своем собственном медицинском обслуживании. Ричард - это яркий, гуманный и преданный идеалам человек. В нашей семье от него исходит успокаивающее воздействие.

ЭЙЛИН

Эйлин, наш младший ребенок, казалось, не была затронута большинством тех проблем, которые столь глубоко волновали ее братьев и сестер. Ее заботой стало улаживание эмоциональных столкновений в нашей семье. Она всегда была близка к матери, и когда ее сестры проявляли весьма враждебное отношение к Пегги и ко мне, Эйлин пыталась выступать в качестве миротворца, передавая информацию в обоих направлениях в попытках поддерживать каналы общения открытыми.

В конечном счете Эйлин прошла через фазу бунта, однако это реализовалось не на политическом или идеологическом, а на личном уровне. Она негодовала по поводу того, что Пегги и я, как ей казалось, не воспринимают серьезно ее взгляды по важным вопросам. Ее чувства было легко задеть, что также вело к трениям. Был период отчужденности после ее продолжительной поездки в Африку в середине 1970-х годов, когда после возвращения она решила жить отдельно от нас.

Рано проявившиеся миротворческие усилия Эйлин в семье стали центральной точкой ее жизни после того, как она встретилась с редактором «Сатердэй ревью» Норманом Казеисом, что произошло на Дартмутской конференции в Уильямсберге, штат Вирджиния, в 1979 году. Норман только что опубликовал книгу под названием «Анатомия болезни», в которой детально описывалась его успешная битва с раком с помощью использования целительных возможностей человеческого интеллекта.

Философия Нормана произвела впечатление на Эйлин, и на какое-то время он стал ее ментором. В последующем она организовала фонд -Институт прогресса здоровья, чтобы способствовать научным исследованиям взаимоотношений между умственной деятельностью и телом в здоровом состоянии и при заболеваниях. Впоследствии это привело ее к созданию организации под названием «Сотрудничество по прогрессу социального и эмоционального обучения» с целью развития во всей стране концепции социального и эмоционального интеллекта.

ТРАГЕДИЯ ВЬЕТНАМА

На протяжении более чем 40 лет после окончания Второй мировой войны я считал, что «сдерживание» угрозы, создаваемой Советским Союзом, и противодействие его систематической и неослабной поддержке «войн национального освобождения» во всем мире было важнейшей задачей, с которой столкнулись Соединенные Штаты в качестве сверхдержавы. Оборона Южного Вьетнама была составной частью более широкой глобальной стратегии сдерживания. Если бы коммунисты Хо Ши Мина при поддержке Китая и Советского Союза завоевали весь Вьетнам, тогда только вопросом времени было падение одной за другой фишек «домино», включая Индонезию, Индию и Филиппины. Для меня и для большинства людей, которых я знал и уважал, предметом веры было то, что только Соединенные Штаты обладают необходимой для предотвращения этого мощью.

Поездка в Южный Вьетнам в сентябре 1966 года лишь подтвердила мое убеждение в том, что мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы не допустить триумфа Вьетконга и северных вьетнамцев. Я отправился в Сайгон, чтобы открыть там отделение «Чейз бэнк» для обслуживания все растущего числа расквартированных там американских военнослужащих. Командующий американскими силами генерал Уильям Ч. Уестморлэнд проинформировал нас о ходе войны и предложенной им стратегии для победы над врагом. Уестморлэнд считал, что Соединенные Штаты имеют возможность победить в этой войне, если мы будем готовы направить достаточное количество войск и «не будем сбиваться с курса».

Самым большим опасением Уестморлэнда было то, что растущие антивоенные настроения дома не дадут нам возможность довести эту войну до конца. Он был особенно огорчен позицией газеты «Нью-Йорк таймс», которая, по его мнению, подрывала то, что мы делали и как мы это делали. Меня также тревожили редакционные статьи, написанные Джоном Оуксом, главой редакционного совета «Нью-Йорк таймс», которого я знал с тех времен, когда мы были расквартированы в Кемп-Ричи во время Второй мировой войны. По возвращении в Нью-Йорк я обратился к Джону и предложил, чтобы он отправился во Вьетнам и встретился с Уестморлэндом. Джон совершил поездку в Сайгон, однако был Настолько убежден, что мы должны провести переговоры с Хо Ши Мином об урегулировании и в максимально короткие сроки уйти из Вьетнама, что ничего из того, что говорил Уестморлэнд, не смогло переменить его твердые взгляды.

Я придерживался совсем иной точки зрения. Я был обеспокоен количеством молодых американцев, включая моих собственных детей, которые потеряли ощущение патриотизма и гордости за свою страну, и опечален тем цинизмом и недоверием, которые испытывали столь многие по отношению к нашему правительству и его действиям.

Однако после наступления Тэт⁴⁹ в начале 1968 года стало ясно, что стратегия массивной военной интервенции Уестморлэнда не дает результатов, и разочарование войной дома приобрело лихорадочный накал. Тогда я понял, что у нас нет других шансов, кроме переговоров об уходе на наиболее приемлемых возможных условиях. Ткани нашего общества и единству был уже причинен слишком большой ущерб, чтобы этот конфликт можно было продолжать. Я, как и другие, смотрю на Вьетнам как на ужасную для нашей страны трагедию.

Тем не менее наше вмешательство во Вьетнаме дало время для того, чтобы остальная часть региона стабилизировалась и начала переход в сторону демократической рыночной экономики. Беседа, состоявшаяся у меня в конце 1998 года с Ли Куан Ю, бывшим премьер-министром Сингапура, подтвердила эту точку зрения. Он сказал мне: «Америка проиграла вьетнамскую войну в Соединенных Штатах, а не во Вьетнаме». Ли был убежден, что если бы мы не вмешались в Южном Вьетнаме, вся Юго-Восточная Азия попала бы под власть китайских коммунистов. Однако я сомневаюсь в том, что многие американцы посчитали бы этот результат войны достаточной компенсацией за тот ущерб, который был причинен нашей стране.

КОНФРОНТАЦИЯ В ГАРВАРДЕ

Я также встречался с бунтарскими настроениями на протяжении 1960-х годов помимо своего дома во многих других местах, особенно в университетах, где мое появление часто приводило к протестам. Однажды я отменил выступление в школе бизнеса Колумбийского университета, когда администрация согласилась обеспечить мне не более чем символическую безопасность, хотя были указания на то, что моему появлению могли физически воспрепятствовать.

Протестующие, с которыми я встречался, обвиняли меня в ответственности за все беды мира - начиная от войны во Вьетнаме и официального расизма до фтора в водопроводной воде. Я с сожалением должен сказать, что некоторые из эпизодов, которые считаю наиболее оскорбительными, произошли в Гарварде, являющемся моей alma mater. Удивительно, что один из таких эпизодов имеет отношение к пожертвованию, которое моя семья и я сделали для Гарвардской школы богословия.

В 1962 году меня выбрали на второй шестилетний срок в надзорный совет в Гарварде, а в 1966 году попросили стать президентом этого совета на последние два года моего пребывания в нем. В эти годы я работал в тесном контакте с президентом Гарварда, моим близким другом Натаном М. Пуси.

История со Школой богословия началась весьма невинно весной 1967 года, когда другой член надзорного совета и председатель комитета по визитам школы богословия попросил меня о пожертвовании для нужд школы. В Гарварде проводилась кампания по сбору 200 млн. долл., а Школа богословия пыталась собрать 7 млн. долл. для строительства нового спального корпуса и столовой, а также для выделения стипендий. Мне задали вопрос, не могли бы моя семья и я предоставить 2,5 млн. долл. для строительства нового здания, которое будет названо в честь моего отца.

Поскольку отец активно поддерживал усилия Ната Пуси по восстановлению Школы богословия в ее исходной роли как основного центра подготовки протестантских священников, я согласился попытаться убедить семью последовать моему примеру и выделить необходимые фонды. Моя мачеха Марта и я пожертвовали по 750 тыс. долл., а остающаяся сумма была пожертвована моими братьями и двумя семейными фондами.

Нат Пуси и декан Школы богословия были счастливы. Эдвард Ларраби Барнс был выбран в качестве архитектора, и мы рассчитывали, что закладка здания произойдет осенью 1969 года, а в конце 1970 года строительство будет завершено.

В апреле 1969 года президент Пуси был вынужден вызвать кембриджскую полицию, чтобы очистить университетский холл от воинственно настроенных протестующих студентов. Действия Паси вызвали студенческую забастовку, которая фактически привела к закрытию университета. Хотя занятия вскоре возобновились, беспорядки в университете продолжались. Планы по созданию Рокфеллеровского холла оказались заложником студенческих требований более общего характера, а именно, чтобы университет прекратил свою экспансию в соседние районы, перестроил систему управления, отказался от всех оборонных контрактов, прекратил подготовку офицеров-резервистов в университете и очистил свой инвестиционный портфель от акций компаний, продолжавших работать в Южной Африке.

Небольшая группа студентов Школы богословия потребовала, чтобы от денег, пожертвованных семьей Рокфеллеров, или отказались, или использовали их для других целей, например для строительства в районе Кембриджа жилищ для семей с низкими доходами. Они с усмешкой заявляли, что деньги Рокфеллера были «грязными» и что наша семья пытается купить себе респектабельность своим пожертвованием. Хотя их требования были отвергнуты большинством профессорско-преподавательского состава и студентов Школы богословия, радикалы располагали достаточной властью, чтобы настоять на создании делегации, которая должна была посетить меня в Нью-Йорке и разъяснить их позицию по поводу Рокфеллеровского холла.

Несмотря на свое нежелание, я согласился встретиться с ними в «Чейз бэнк» утром 10 июня 1969 г., перед уикендом, во время которого в Гарварде должен был состояться выпускной вечер. Некоторые члены группы были искренне обеспокоены будущим направлением деятельности школы богословия и задавали вопросы: не лучше ли истратить фонды, предназначенные для строительства здания, на другие, более социально ответственные нужды? Двое из них, однако, стояли на том, что получение денег от Рокфеллеров для любой цели морально скомпрометирует Гарвард. Один из этих двоих, студент-теолог последнего курса, буквально светящийся сознанием собственной правоты, заявил, что мой отец был лицемером, «а вовсе не настоящим христианином», и давал деньги лишь для того, чтобы очистить свою совесть.

Меня захлестнула такая волна гнева, что я едва мог говорить. Я не могу представить себе даже мгновение в жизни отца, когда его действия не были мотивированы и сформированы его глубокой религиозной верой и чувством заботы о своем ближнем. Это было несправедливо по отношению к нему и к моей семье, и для меня это была крайне неприятная встреча.

Вечером этого же дня я отбыл в Кембридж для того, чтобы принять участие в выпускной церемонии окончания Радклиффского колледжа нашей дочерью Пегги и получить почетную степень во время актовых торжеств в Г арварде - вместе с мэром Нью-Йорка Джоном Линдсеем, министром внутренних дел Стюартом Удаллом и профсоюзными лидерами Марианне и Уолтером Рутер.

Я узнал, что организация «Студенты за демократическое общество» угрожала сорвать церемонию, если им не будет разрешено выступить. Нат считал, что необходимо согласиться на их требование. Когда в церемонии получения степени было названо мое имя, молодой представитель организации СДО встал на стул с громкоговорителем и начал вещать перед аудиторией: «Дэвиду Рокфеллеру нужен корпус подготовки офицеров-резервистов для защиты его империи, включая расистскую Южную Африку, поддерживаемую его деньгами... Гарвард используется очень богатыми для нападок на очень бедных. Каждую минуту, даже во время этой церемонии Гарвард продолжает нападать на людей, включая нас, студентов. В контексте проводящейся в Гарварде подготовки офицеров, гарвардского расизма, гарвардской экспансии эта церемония представляет собой злодейское преступление... Наши интересы как студентов не имеют ничего общего с этими преступниками, этими Пуси, Беннетами и Рокфеллерами».

Конечно, не было никакой возможности ответить на эти оскорбительные выводы. Я угрюмо стоял, в то время как небольшая группка сторонников выступавшего кричала и аплодировала. Хотя этот инцидент было лично неприятным для меня, я ощутил, что реальной жертвой его был Гарвард. Крикливое идеологическое меньшинство, не заботившееся о приличиях, свободе слова или демократических принципах, испортило торжественное событие в великом университете.

В конечном счете протесты утихли, и Рокфеллеровский холл гордо красуется на территории Гарварда. Тем не менее 1960-е годы были наполнены горечью сердитых протестов и опечалены периодами семейного отчуждения и конфликтов.

СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

По мере того как воспоминания о войне во Вьетнаме начали забываться, стало уходить и то бунтарское настроение, которое создала война. По мере того как наши дети становились более зрелыми и начинали создавать собственные семьи, трения и недопонимание между ними и их родителями быстро шли на убыль.

Важным этапом был 1980 год, тот год, когда Пегги и я отпраздновали сороковую годовщину нашей свадьбы. К нашему удивлению и восхищению, за несколько недель до даты нашего юбилея дети явились к нам всей группой и пригласили провести неделю с ними вместе, включая супругов и детей, в любом месте мира, где бы мы ни пожелали, за их счет.

Мы выбрали ранчо в Джексон-Хоул, штат Вайоминг, где мы с Пегги провели медовый месяц. Это был полный успех: не было произнесено ни одного резкого или недоброго слова. Мы наслаждались красотами Гранд-Титонз и тем, что проводим время вместе, всей семьей. После этой недели, проведенной вместе, темные облака рассеялись. В последующие годы мы укрепили свои семейные узы. Мы по-прежнему придерживаемся разных мнений в отношении многих важных вопросов, однако мы научились полагаться на любовь и поддержку друг друга как в хорошие, так и в плохие времена.