Башни Ангкора

Рукою младенца

КАМЕННЫЕ головы слонов, венчавшие парадные ворота, казались спящими. Сорванные с петель металлические решетки валялись среди обломков статуй Будды, демонов с изуродованными ликами. Из этого хаотического нагромождения останков некогда прекрасных скульптур в сухой траве мелькнула вдруг грустная, одна из шестидесяти четырех загадочных улыбок Байона. Я подошел поближе, раздвинул клочья сена и встретился со взглядом, выражавшим презрение.

Босоногие ребятишки лазали по горе битых изваяний, в ветвях раскидистых деревьев пели птицы, двор, уставленный буддийскими алтарями, заливало солнечным светом. Из темного проема пагоды с остроконечным шпилем вышел человек и направился к нам, протягивая в приветствии руку. Это был Фантин Квантхин, смотритель музея древней кхмерской культуры, который только начал создаваться здесь.

— То, что вы видите,— с ходу начал экскурсию наш гид,— мы застали после ухода полпотовцев. Впрочем, в некоторых местах порядок уже наведен. Сейчас приступаем к ремонтным работам.

Мы вошли в просторный зал с прокопченными стенами, на которых еще местами можно было различить отдельные фрагменты картин. Сажа плотным слоем легла на потолок, казавшийся тяжелым черным монолитом, нависшим над нашими головами. На облупленных пьедесталах сохранились каменные и бронзовые линги[7], обезглавленные фигуры. Реставраторы надстраивали леса, а плиточный пол был завален известкой, бидонами с краской.

Этот музей, построенный в 50-х годах, считался вторым по величине и экспозиции после Пномпеньского. Здесь были представлены образцы древнего кхмерского искусства, собранные из старинных храмов северо-западной части Кампучии. В свое время он числился в туристских справочниках как одна из крупнейших достопримечательностей Баттамбанга.

— Нет, пожар здесь не бушевал,— отвечая на мой вопрос, сказал Фантин Квантхин.— В музее полпотовцы устроили нечто вроде детского приюта. Вон в том углу находилась кухня. Котел для рисовой похлебки вы видите перед собой. Мы его приспособили для раствора.

Кухня помещалась за небольшим портиком между статуями Ханумана и Раваны, вернее, тем, что осталось от храброго предводителя обезьяньего войска и мифологического злодея. Очаг был выложен из кирпичей и топился по-черному. Обгорелые стены потрескались. Мне как-то живо представилась обстановка этого зала, наполненного детьми, в углу полыхающий огонь, сотни голодных глаз, с жадностью смотрящих на котел, и одетый в посконную рубаху начальник с черпаком в руках.

— В этом приюте,— рассказывал Квантхин,— содержалось более трехсот детей. Их родители были угнаны на поля и рытье каналов, свидание почти не давалось. Детей привозили из разных уездов. Дядькой у них был полпотовский офицер, который занимался обучением уставу «Ангки лоэу». Много ребят умерло от болезней, истощения и побоев. Их закапывали прямо во дворе. До сих пор находим в разных местах детские скелеты. Содержались здесь и немощные старики. Они обязаны были присматривать за младенцами. Но какой тут мог быть уход, когда даже воды для питья, которую таскали из Сангке, не хватало. Отлучаться за пределы ограды было запрещено.

В это время с улицы вбежала ватага мальчишек и с визгом рассыпалась вдоль стены, образовав длинную шеренгу. Квант-хин, с укоризной глядя на них, слабо улыбался. В дверях появился еще один подросток с палкой и что есть мочи заорал: «Да здравствует великая Ангка!» Дети, вытянув руки по швам, натужными голосами вторили «воспитателю».

— До сих пор играют в уроки политической грамоты,— сказал мой собеседник.— Вон, полюбуйтесь, на панелях что они рисуют...

Среди рисунков, нацарапанных нетвердой детской рукой на грязной штукатурке, мне предстали нехитрые, но поражающие своим натурализмом сюжеты из недавнего бытия этих сирот. Вот верзила в черной форме поднял за ногу ребенка и бьет его головой о дерево. На другом изображена очередь за едой к тому самому котлу, который валялся теперь у нас в ногах. Вот снова сцена экзекуции: старик заслоняет собой малышей, а полпотовец лупит его прикладом.

— Эти ребята,— подошел к нам один из рабочих,— почти каждый день приходят сюда играть в свои игры. Видать, крепко засело в памяти.

ДЕТИ Кампучии... Страшно подумать, что ждало их впереди, не будь свергнут режим геноцида с его гнусной «теорией» раздельного воспитания «граждан нового типа». Среди многочисленных инструкций и постановлений, которые выходили из-под пера полпотовских «теоретиков», встречаем немало бреда по части «семьи и общества», советов, как лучше провести «коренную ломку отсталых семейных отношений».

Как-то в Пномпене мне довелось встретиться с кампучийским социологом Ванди Каоном. Мы сидели в одной из комнат столичной мэрии и говорили о ходе расследования преступлений полпотовской клики. Во всех провинциях страны еще продолжали работать следственные комиссии[8]. Ванди Каон принимал в этом активное участие, и его доклады заслушивались на трибунале, приговорившем Пол Пота и Иенг Сари заочно к смертной казни. Он много рассказывал о своей личной трагедии, о том, как работал над составлением обвинительного выступления. На трибунале его доклад проходил под № 2.4.01. Приведем некоторые выдержки из этого документа.

«...Согласно исследованиям, проведенным пномпеньским доктором Нут Савоэном, физический и умственный потенциал детей, родившихся в полпотовских резервациях, уже никогда не достигнет нормы. Основательно подорвано здоровье тех подростков, которым тогда не было 15 лет. Их заставляли работать как взрослых: они безропотно строили плотины, рыли каналы, прокладывали дороги под палящими солнечными лучами. Многие из них умирали в тяжелом лихорадочном бреду. Заброшенные в отдаленные малярийные районы на строительство плотин, дети плакали каждый вечер, сбиваясь вместе в хижинах, не защищенных от дождя и ветра. Маленьких никогда не кормили досыта под тем предлогом, что они недостаточно участвовали в общественных работах».

Уничтожив города и покончив таким образом «единым махом» с классами, задачу подготовки поколения нового типа предполагалось решить не менее радикально и просто. У родителей, относящихся ко второй и третьей категориям[9], детей отбирали с пятилетнего возраста в общие центры на воспитание в духе «коллективизма и преданности Ангке лоэу» — верховной полпотовской организации. В начале 1977 года в указе, подписанном Кхиеу Самфаном, главой государственного президиума демократической Кампучии, говорилось о создании таких центров во всех шести военных зонах, на которые была разбита страна в соответствии с новым административным делением.

«Наши дети не играют с игрушечными машинами, корабликами и игрушечными ружьями,— говорил Кхиеу Самфан.— Они счастливы, что могут помогать старшим, прогоняя воробьев с полей, чтобы они не склевали урожай, ухаживая за буйволами и другим скотом, собирая навоз, помогая строить дамбы и плотины, рыть водохранилища и канавы». В подготовленном им постановлении Постоянного бюро ЦК от сентября 1978 года указывалось: «Семья строится на принципах Ангки, исходя из политико-идеологических соображений».

Там же говорилось, что дети — это «опора нового общества и посему должны пользоваться определенными привилегиями по сравнению со взрослыми». Но привилегии нужно было оправдывать «настойчивым упорством в работе, качеством и количеством произведенного труда».

— Нам внушали, что Ангка позаботится о наших детях, освободит их от буржуазных пережитков,— рассказывали на встрече с журналистами в Ассоциации женщин Кампучии вдовы, потерявшие своих сыновей и дочерей.— Нас, считавшихся неисправимыми, занесли в списки «враждебно настроенных». Поэтому все контакты с детьми строго запрещались.

На самом же деле в условиях управленческого хаоса и неразберихи в лагеря отправлялись дети безо всякой системы и отбора, независимо от возраста и категории родителей. Это походило на систему детских концлагерей по типу фашистских, которые создавали гитлеровцы в Европе в годы второй мировой войны. «Степень зараженности чуждой моралью и идеологией тем выше, чем старше ребенок из города,— говорилось в одной инструкции.— Пятилетнего можно исправить, восьмилетнего — трудно, тринадцатилетний практически безнадежен. Это потенциальный оппозиционер. Доверять ему нельзя».

— Когда полпотовцы бежали из Баттамбанга,— говорит Фантин Квантхин,— детей, которые содержались здесь, оставили. Они разбрелись по пустынному городу в поисках какой-нибудь еды. По решению народного комитета города в первые же дни после освобождения создали детский дом. Многие возвращавшиеся жители брали сирот к себе. Никто этому не препятствовал.

НАРОДНАЯ власть проявила поистине трогательную заботу о маленьких гражданах новой Кампучии. Уже в январе 1979 года издан декрет об организации по всей стране сети государственных детских учреждений, школ-интернатов. Была объявлена общенациональная кампания по усыновлению сирот. А их в Кампучии насчитывалось около четверти миллиона.

Помочь своим кампучийским сверстникам взялись и пионеры из социалистических стран.

Однажды в Пномпене мне пришлось присутствовать на одной церемонии. В детский дом № 2, где жили 540 сирот в возрасте от 4 лет до 10, поступила посылка с подарками от украинских ребят из Хмельницкой области. Одежда, игрушки, письменные принадлежности были куплены на средства, собранные учениками одной школы. Вручая посылку, советский врач Виктор Александрович Никитин, руководитель группы советских медиков, работавших в Кампучии по линии Красного Креста, сказал, что этот скромный дар является выражением чувства дружбы и солидарности пионеров Советского Союза с детьми молодой республики.

Нас, иностранных корреспондентов, приезжавших в кампучийские города и села в то труднее время, когда у многих не было еще и крыши над головой, а по дорогам еще тянулись к родным очагам беженцы, удивляло, что в стране нельзя было встретить беспризорных. Одни объясняли это древним обычаем кхмеров брать маленьких под защиту и опеку взрослых, другие видели в массовом проявлении доброты и ласки реакцию на ужасы и страдания недавнего прошлого, третьи отмечали своевременность и эффективность действий властей по ликвидации беспризорности. Так или иначе, юные граждане Кампучии стали поистине привилегированным классом республики. Для них делалось все необходимое, и делается в первую очередь.

В конце декабря 1979 года мы с корреспондентом ТАСС Александром Минеевым, собирая материал к первой годовщине освобождения, оказались в Кампонгсаоме, где в то время стоял советский теплоход «Любовь Орлова» с бригадой докеров из Ванино, Находки, Корсаково и Владивостока. Наши портовики работали на разгрузке судов, помогали оборудовать причалы, обучали различным профессиям кампучийцев. Приятно было на берегу Сиамского залива увидеться со своими соотечественниками. Мы уже подумывали, не принять ли их предложение и не отметить ли наступление Нового года на горячем пляже, но в Москве ждали статей уже в первых числах января, а самолетов из Пномпеня в Хошимин в эти дни не предвиделось. Последний уходил 30 декабря.

Главный инженер порта Ли Киу, водя нас по пирсу и набережной, показывал складские помещения, где еще оставались не вывезенные полпотовцами гаубицы и минометы, перечислял, что успели сделать советские докеры. Они проложили водопровод от насосной станции к причалам, выполнили промеры глубин в акватории, поставили электростанцию, оборудовали гараж, ремонтные мастерские... В общем, наполнили порт жизнью.

— Мне хочется вам показать еще один объект, который, хоть и не имеет прямого отношения к порту, но глубоко символичен,— сказал Ли Киу, когда мы уже заканчивали беседу.— Это детский дом имени «Кхмеро-советской дружбы».

Неподалеку от берега, с дороги № 4, уходящей на Пномпень, мы свернули вправо в ворота, за которыми простирался большой пустырь. На нем средь зарослей кустарника высились деревянные постройки различных типов и размеров. В центре этого ансамбля помещалось длинное здание, из которого доносился стук молотков и визг пил. На месте старой брошенной школы отстраивался интернат для 250 детей. Михаил Федорович Робканов, начальник экспедиции советских докеров, шагая через разложенные балки, показывал, где будут столовая, учебные классы, игровые комнаты. Стройматериалы — кровельное железо, краску, древесину взяли с советских судов, заходивших в порт. Местные жители, узнав об инициативе советских докеров, горячо принялись им помогать. Кто нес с собой мебель, посуду, кто школьные принадлежности...

— Мы никогда этого не забудем,— говорил нам пожилой кхмер Рос Марей, ладивший оконную раму.— Не забудут и дети, которые поселятся здесь. Страна Советов останется для них навсегда страной добрых и бескорыстных людей.

И теперь, когда советские моряки, совершая тысячемильные плавания по океанам, бросают якоря в Кампонгсаоме, они обязательно заходят навестить своих «подопечных». Встречи неизменно бывают радостными. А наступает пора прощаться, проводить друзей из далекой и большой страны, на причал гурьбой высыпают все обитатели детского дома имени «Кхмеро-советской дружбы».

...Странное чувство не покидало меня, когда я один бродил по двору музея среди изуродованных фигур древних статуй и не успевших еще зарасти детских могил. Не выходило из головы, что я нахожусь на месте, где разыгрывался самый гнусный акт кампучийской трагедии. Одна и та же рука уничтожала одновременно и прошлое народа, и его будущее.

Спрыгнув с ветки цветущей магнолии на землю, обезьяна подскочила к зазевавшемуся парнишке, вырвала у него из рук осколок зеркала и так же по-воровски ускакала на дерево. Поднялся страшный шум. Игра продолжалась. В веселых глазах детишек сверкало солнце.