Башни Ангкора

Оглянись во гневе

ЗНОЙ медленно плыл по улицам Баттамбанга, повергая город в неодолимую дрему. Сморило на перекрестке торговку сигаретами, мертвецки спал под навесом своей колесницы утомленный рикша, накинув на голову крому и возложив худые ноги на потертое седло, пластом лежали в серой пыли под поникшими пальмами рядом с курами бездомные собаки с облезлыми боками, протяжно и шумно вздыхали буйволы. Город замер, забыв на два часа, кажется, обо всем на свете.

За металлической сеткой вольеры на фоне грязного бассейна, словно огромные цветы, зияли нежно-розовые пасти крокодилов. Босоногий надсмотрщик в надвинутой на глаза соломенной шляпе с пластмассовым ведром в руке ходил меж них и разбрасывал по сторонам свежую рыбу. Серебристые карпы исчезали в пастях рептилий, не успевая долететь до земли. Челюсти хлопали со смачным лязганьем, словно дверцы автомобиля, и тут же раскрывались снова. Самых настойчивых попрошаек, проглотивших свою норму, смотритель питомника осаживал суковатой палкой.

— Будьте осторожны, — прикрикнул он на нас, когда мы поднялись на смотровой мостик. — Перила слабые, могут обломиться.

Деревянный брус, прибитый на уровне пояса и обозначавший символическую границу между этой жизнью и небытием, держался действительно на «честном слове», а зыбкий мостик предательски подрагивал под ногами. Мы смотрели вниз на неподвижные панцирные спины крокодилов, не реагирующих ни на что, кроме угощения. Где-то читал, что полпотовцы забавы ради сталкивали в бассейн живых людей. Стало жутко. Может быть, тогда этого деревянного бруса, отделявшего человека от бездны, не было и этот мосток был последним отрезком его пути. Кто мне скажет что-нибудь по этому поводу?

Смотритель Бун, закончив кормежку, сказал, что работал здесь и при полпотовцах. Крокодиловая ферма существует уже несколько лет, и это его основная профессия. Но были ли случаи, когда бросали людей в вольер, точно не знает. Сам, говорит, не видел. Переводчик подсказал, что Бун не любит касаться этой темы. Чаще всего мрачный и замкнутый, он избегает общения с людьми. Раньше, говорят, был более общительный, а теперь улыбается только детям, когда те приходят к нему в гости. Живет здесь со своими крокодилами, почти не выходя в город. Корм на ферму привозят на машинах, есть у него подсобные рабочие. Молодняк, который выводится обычно в начале сезона дождей, содержится в отдельных клетках или раздается крестьянам на выкармливание до 2—3 лет. За это время крокодилы вырастают до полутора метров, и тогда их возвращают в питомник.

Расспрашивать Буна дальше я не стал. Но жуть не оставляла меня. Помню, как в свой первый приезд в Пномпень мы обедали в отеле «Руаяль» и нам на второе подали жареную свинину. Тут же всплыли в памяти строки одного польского журналиста, который писал незадолго до этого о свиньях, отъевшихся на человечине и бродивших по двору той гостиницы.

Ассоциации, сложившиеся представления, готовые образы. Не лучше ли избавиться от них... Пора было ехать на беседу.

ЛАЙ САМОН сдержал свое слово. После обеда, накрытого с непомерной щедростью и изобилием, он пригласил нас на веранду около фонтана, который уже затих и успели просохнуть плиты, и стал рассказывать о положении в провинции.

— Как вы понимаете, главная задача для нас — восстановить сельское хозяйство. Взгляните на карту почвенных зон.

Карта старая, составленная в середине 60-х годов, когда в провинции обрабатывалось 480 000 гектаров и Баттамбанг давал основную часть риса, идущего на экспорт. Сейчас возделывается только половина этой площади. Повсеместно снимается по одному урожаю в год, и в среднем получаем по 1,2 тонны риса с гектара. По-прежнему не хватает машин, горючего, удобрений. В Баттамбанге есть один завод по производству фосфатов, но предприятие это старое, с примитивной технологией, где почти все работы выполняются вручную. Крестьянские хозяйства в основном малоземельные — от одного до пяти гектаров. Но по мере укрепления финансовой и технической базы создаем государственные и коллективные хозяйства.

Я спросил Лай Самона, были ли у полпотовцев какие-либо четкие установки в развитии сельского хозяйства в провинции Баттамбанг.

— Их нельзя назвать четкими, поскольку они строились на желании как можно скорее превратить не только Баттамбанг, но и всю страну в сплошное рисовое поле, где трудились бы роботы, «максимально производящие и минимально потребляющие»,— говорил он.— И в этом смысле Кампучия действительно представляла собой огромное опытное поле, на котором культивировались идеи, не имеющие ничего общего с законами социалистического развития.

МНЕ кажется, пройдут еще годы, а внимание к этому зигзагу в кампучийской истории долго еще не ослабеет. Поисками и анализом идейно-теоретических корней полпотовщины специалисты занимаются до сих пор. Вопрос едва ли теряет свою актуальность по мере появления все новых книг и статей зарубежных ученых, мнений бывалых ориенталистов, журналистских эссе и монографий. Уж если применять к Кампучии сравнение с опытным полем, то надо учесть, что оно не было совершенно чистым, ровным, готовым к возделыванию, когда пришли полпотовцы. Надо брать в расчет все силы, создававшие условия для произрастания на нем ядовитых семян.

К 1975 году в освобожденных районах было создано более 30 000 кооперативов с высокой формой обобществления. Крестьяне, с которыми мне приходилось беседовать на эту тему, рассказывали, как их загоняли вместе с монахами, женщинами и детьми в кооперативы, где каждый человек получал номер «производственной единицы». Собранный с полей рис сносили в один амбар, где староста делил зерно по труду. Взнос в расчет не принимался. Личной собственностью признавались только одежда и предметы домашней утвари.

Считается, что идейным руководством в проведении реформ первоначально служили работы Ху Юна, Ху Нима и Кхиеу Самфана по экономике Кампучии, написанные в 60-е годы. В свое время эта троица училась во Франции по государственной стипендии вместе с Пол Потом (тогда Салот Саром), Иенг Сари, Сон Сеном, тремя братьями Тьюнн, Кхиеу Тирит, Кхиеу Поннари. Через несколько лет каждому из них предстояло внести свой пагубный вклад в историю Кампучии.

Вернувшись в 50-е годы в Пномпень, члены этой группы вступили в Народно-революционную партию Кампучии, созданную в 1951 году, и вскоре по заданию ее руководства Ху Юн, Ху Ним и Кхиеу Самфан возглавили политическую группировку «Прачеачун» («Народ») для легальной работы в парламенте.

Взгляды Ху Юна, изложенные им в книге «Проблемы кооперативов» в 1964 году, и послужили политической подкладкой при осуществлении аграрных реформ в освобожденных районах. В этой работе нашла отражение левацкая, замешанная на сумбурных представлениях о классовой борьбе и буддийской системе моральных ценностей теория об отношениях между городом и деревней. На фоне все большего обнищания сельского пролетариата идея Ху Юна о «городе-насосе», выкачивающем из крестьянства последние соки, естественно, находила симпатии и понимание деревни. Поэтому процесс создания кооперативов под увлекательными лозунгами уравниловки и «грядущего счастья» проходил довольно гладко.

Однако Ху Юн, занимавший с 1970 по 1975 год пост министра внутренних дел в королевском правительстве национального единства и считавшийся ответственным за сельскохозяйственную политику и кооперативы, имел мало возможностей влиять на ход кооперации. Его циркуляры воспринимались Пол Потом, руководившим вооруженной борьбой в джунглях и освобожденных районах, скорее как указания «интеллигента-белоручки, не до конца представляющего особенности текущего момента». Все, что брал из них Пол Пот и точно претворял в делах,— это теория о «городах-насосах» и доктрина о «недостаточном воспитании членов кооперативов», что в соответствии с указаниями Ху Юна являлось основной причиной слабости хозяйств.

В связи с разговором на эту тему я вспомнил свою первую поездку в Кампонгчам, встречи с крестьянами, которые мне много рассказывали о жизни в кооперативах. Было это в начале 1981 года.

ВЕЧЕРЕЛО. Со стороны Меконга тянуло легкой прохладой, спрессованный жарой воздух дрожал от нарастающего стрекотания цикад. Яркие вспышки догоравшего заката вонзались в желтую гладь реки и гасли в ней, дробясь мелкими искрами. Сверху было видно, как вертелись водовороты, течения шли странными зигзагами и извивами, отчего весь поток казался спиной огромного дракона, исполняющего свой чудовищный танец. Смытые где-то с берегов верховья в Гималаях или принесенные бурными притоками с соседних хребтов кусты, корневища трав, стволы деревьев, остатки разрушенных хижин, предметы домашней мебели дополняли этот ирреальный пейзаж. Из огненной глади, уходящей к горизонту, выплывала не перевернутая вниз рогами, как в начале месяца, а круглая, во всем своем призрачном блеске луна. Где-то неподалеку в местной пагоде бил в бубен творящий молитвы монах. Полнолуние — пора душеспасительных бесед.

Мы сидели на высоком берегу и любовались открывавшимся взору великолепием. Несколько минут назад, не доехав до Кампонгчама самую малость, мы остановились здесь не столько передохнуть, сколько из-за любопытства: что за люди расположились вот тут у костра, на величавом берегу, о чем говорят, о чем спорят? Это были крестьяне, возвращавшиеся с полей. По обычаю решили скоротать вечер у великой реки.

Хлестко лупили себя по бокам хвостами и шумно фыркали выпряженные быки, с хрустом поедая сочную траву на бровке поля. Одуряющий аромат цветов перебивал тинный запах реки. Я достал пачку «Столичных» и пустил по кругу. Каждый взял по одной-две сигареты, но закурили лишь немногие. Большинство заложили сигареты за ухо, показывая тем самым, что добрый разговор можно вести и без табака.

Перекинувшись малозначительными фразами о погоде, о том, на сколько метров еще поднимется разлившийся Меконг, крестьяне обратились к воспоминаниям о прожитом. Сухой, с изрезанным глубокими морщинами лицом человек, поминутно гладивший костлявой рукой витую спираль черных волос на голове, тихим голосом говорил что-то печальное, и его речь была похожа на поминальный плач. Мой сопровождающий шепотом переводил для меня отрывистые слова, стараясь не мешать говорящему.

— И тогда в нашем кхуме снова наступили тревожные дни. Растаяла, словно облако в небе, первая радость, с которой мы встречали «красных кхмеров». Они помогли нам избавиться от ростовщиков. Когда на крестьянском сходе в присутствии всех уничтожались наши долговые расписки и арендные обязательства, отменялись налоги, мы ликовали. Расстреливали богатеев, и мало кто тогда думал, жестоко это или нет. Шла война. Но потом стали убивать и тех, кто просто роптал при создании сельских коммун...

Рассказ Нивонга, так звали того крестьянина, уводил нас к началу 70-х. Его деревня, насколько я понял, находилась где-то на севере провинции Кампонгчам, в районах, которые всегда славились бунтарскими традициями. После мая 1970 года лонноловские войска при поддержке американских и сайгонских батальонов карателей пытались установить контроль над этой важной в стратегическом отношении провинцией. Но ничего не вышло. Уже через несколько месяцев партизаны очистили от неприятеля еще десяток уездов, установив там свою власть.

— Детей посылали в новые школы, где преподавали военные,— говорил Нивонг.— А бывших учителей, как и монахов, и деревенских старост, перевоспитывали.

Складывался прообраз той деревни, которая постепенно начинала окружать город. Проявлялись черты экстремистской линии Пол Пота на создание «производительного общества». Иенг Сари, представлявший тогда «красных кхмеров» в ЦК Национального единого фронта Кампучии в Пекине, говорил в интервью корреспондентам: «В освобожденных районах мы уменьшили налоги на 50 процентов по сравнению с периодом до 18 марта 1970 года (дата лонноловского переворота.— Б. В.). Некоторых крестьян, особенно активно участвовавших в нашей борьбе, мы полностью избавили от налогов».

Внешне это звучало довольно привлекательно и выглядело как прогрессивное реформаторство. Но главного Иенг Сари, конечно, не сказал. Посвященный, безусловно, во все тайны своего друга Пол Пота, считавшийся вторым человеком в партии, он, разумеется, умалчивал о том, как в тех же освобожденных районах уничтожались старые, преданные революции коммунисты. Иенг Сари не раскрывал, какими методами насаждаются новые порядки, как на местах представители фронта заменяются представителями «красных кхмеров», создается администрация, которой руководит по сути дела новое, созданное Пол Потом правительство.

Вместе с теми, кто, спасаясь от бомбардировок, уходил в города и провинции лонноловской зоны, было немало крестьян, которые убегали от полпотовских реформ. В 1973—1974 годах из районов, занятых «красными кхмерами», в зоны марионеточного правительства перешло более 350 тысяч человек. Перебежчики рассказывали страшные вещи.

— Да,— вторил Нивонгу сидевший рядом со мной старик, глядя немигающим взглядом в костер,— в нашей деревне Пхымстонг часто устраивались казни богатых крестьян. Их имущество переходило в собственность сельской коммуны. Нам говорили: когда кончится война, у всех будет много еды, хорошая одежда и жилье. Война кончилась, но начались новые ужасы. Однажды на митинге начальник уезда сказал, что в нашей среде осталось еще много классовых врагов. И они скоро будут уничтожены. Что такое «классовый враг», никто толком не знал. Знали только, что это уже не жилец на белом свете. Я чуть было не стал им за то, что однажды на поле заговорил с человеком из Пномпеня. Он был врач. Их бригада работала на сборе удобрений. Вечером на собрании меня критиковали, а на следующий день отправили в Пурсат на рытье канала.

Я ВКРАТЦЕ передал Лай Самону содержание тех бесед у костра на меконговском берегу как иллюстрацию к затронутой теме. Но мой собеседник — человек бывалый — и сам мог бы привести множество подобных историй, свидетелем которых он был лично в годы войны, сражаясь против лонноловских войск.

— Конечно, сложное тогда было время,— отвечал Лай Самон, выслушав мои отступления.— В стране происходила поляризация сил, и процесс этот нарастал. С одной стороны, диктатура марионеток, жиреющих на подачках из-за океана и понимающих свою обреченность,— отсюда и крайне жестокие меры по подавлению сопротивления, с другой — продолжающееся обнищание масс и использование этого явления полпотовцами для укрепления своих позиций.

Пол Пот, продолжавший держаться в тени, занимавшийся чисткой партии и вербовкой в нее новых членов, в основном из среды молодых малообразованных или вовсе неграмотных крестьян, называл меры Ху Юна половинчатыми, а его самого «мягкотелым либералом». Разногласия между ними увеличивались все больше, становились все острее, и, очевидно, зная коварные повадки своего патрона, Ху Юн избегал встречи с ним. Но мне рассказывали, что такая встреча все-таки состоялась в начале 1975 года, незадолго до освобождения Пномпеня.

О чем говорили друзья юности, некогда единомышленники, никто не знает. Но это была их последняя беседа. Вслед за ней Ху Юн был арестован и убит. Полагают, что Пол Пот к тому времени видел в нем лишь препятствие к осуществлению планов создания «природной» экономики. Сказывались в их отношениях и личные счеты. Пол Пот, видимо, затаил злобу на него еще с тех пор, как тот выступил с критикой крайне левых позиций в вопросе обобществления крестьянской собственности в сельских коммунах. Разошлись они и во мнении о городах.

Если Ху Юн и называл города «насосами, выкачивающими материальные блага из деревни», то до абсурда их ликвидации не доходил. Наоборот, он предлагал развивать «сбалансированные связи» между городом и селом на основе товарно-денежных отношений. Это по его инициативе в 1975 году были отпечатаны новые денежные знаки, так называемые «риели освобождения», предназначавшиеся для хождения в освобожденных зонах, а потом и для всей страны. Деньги эти, как известно, так и не были пущены в оборот.

Выступая на митинге по случаю первой годовщины вхождения в Пномпень, Пол Пот хвастал «достижениями». «Мы упразднили заработную плату,— говорил он.— Весь наш народ, вся революционная армия, все наши кадровые работники, мужчины и женщины, живут коллективно и владеют всем сообща. Таким образом стирается грань между городом и деревней, между рабочими и крестьянами, между работниками умственного и физического труда».

Международную торговлю, вторил один из его заместителей Вон Вет, можно вести в пересчете на тонны риса. К тому же к 1975 году инфляция в стране достигла таких размеров, что риели потеряли всякую ценность. И те деньги, которые потом ветер гонял по пустынным улицам Пномпеня и из которых вернувшиеся жители склеивали пакеты, мало чем отличались по своей стоимости от риелей, ходивших в начале 1975 года.

СРЕДИ других ведущих идеологов «красных кхмеров» называют Ху Нима — министра информации и Кхиеу Самфана — заместителя премьер-министра, министра обороны в КПНЕК. Вспоминается работа первого «О развитии национальной экономики и опоре на собственные силы», напечатанная в журнале «Националист», выходившем в Пномпене в 1964 году, а также диссертация второго — «Экономика Кампучии и проблемы ее индустриализации», защищенная на экономическом факультете Сорбонны в 1959 году.

Про Ху Нима рассказывали, что это был довольно образованный человек. Представляя группу «Прачеачун» в Национальном собрании, он активно выступал в поддержку решения Сианука отказаться от американской помощи, отстаивал путь самостоятельного развития Кампучии. Идея «уравниловки в потреблении и ударничества в производстве» казалась ему верхом экономической мудрости. Призывая к созданию системы принудительного труда, мобильных рабочих групп, на которые следует разбить все крестьянское население, он подводил идейную базу для полпотовских экспериментов в будущем.

И судя по всему потом сам раскаивался в этом. Уже в 1977 году, поняв, какие трагические последствия его «идеи» имеют для страны, он пробует уговорить Пол Пота пойти на частичную либерализацию, восстановление элементарных прав граждан. И поначалу как будто его советы доходили до назначения. Было объявлено о создании комиссии по разработке новой, революционной системы просвещения, готовилась отмена уже утвердившихся в практике категорий социальной полезности в трудовых коммунах. Но дальше дело не пошло. Послабления, на которых настаивали Ху Ним и его сторонники, так и остались пожеланиями, которым не суждено было сбыться.

Была лишь сделана попытка приукрасить внешний фасад, когда небольшой группе иностранных журналистов разрешили посетить Пномпень, совершить экскурсию в Ангкорват. С 1977 года Кхиеу Самфан выступает в роли главы государства, подписывая документы как «президент Государственного президиума Демократической Кампучии», Иенг Сари отправляется на сессию Генассамблеи в ООН. Но одновременно усилились репрессии, еще активнее проводилась чистка внутри партии. Ху Ним был схвачен и умер под пытками в Туолсленге в сентябре 1977 года.

Мне приходилось слышать несколько версий о том, как погиб Ху Ним. Рассказывали, что он умер от жажды, прикованный цепями к кровати. В документах же, оставленных палачами в канцелярии этой главной полпотовской тюрьмы, указывалось, что он не смог вынести пыток и покончил жизнь самоубийством, перерезав себе вены черенком ложки.

САМЫМ изворотливым из названной троицы «идеологов» оказался Кхиеу Самфан. Ему удалось не только удержаться на плаву, находясь рядом с Пол Потом, но и потом, в 1982 году, войти от «красных кхмеров» в так называемое «коалиционное правительство», составленное из эмигрантского отребья по указке извне.

Во внешний мир полпотовская клика выглядывала осторожно, словно улитка из своей ракушки. «Бамбуковый занавес» приоткрывался трусливо — не дай бог чужой взгляд проникнет за кулисы. Хотя по рассказам бежавших за рубеж уже складывалась картина происходящего внутри страны.

К 1977 году режим начинают одолевать сомнения, вызванные самоизоляцией и желанием завести международные связи. «Теории» Кхиеу Самфана, который утверждал, что расширение торговли с мировым рынком, где доминируют крупнейшие капиталистические государства и иностранные монополии, никогда не помогут Кампучии преодолеть свою отсталость, видимо, подвергаются пересмотру. Более ходовым становится другой его постулат, согласно которому опора на собственные силы объявлялась лишь тактической задачей. «Период реконструкции», предназначенный для обеспечения излишков продовольствия и сырья, по его мнению, подходил к концу. Казалось бы, пора было «разрывать порочный круг отсталости и примыкать к мировой экономической системе, выдвигая уже собственные условия», как и планировал Кхиеу Самфан в одной из своих работ. Оставалось только создать «излишки продовольствия и сырья». А за счет чего? Конечно же, за счет сведения до минимума потребления в собственной стране. Но отобранным у населения рисом нужно было еще и расплачиваться за поставки оружия и боеприпасов, в которых ощущалась все большая нужда по мере развязывания Пол Потом войны против Вьетнама. Для внешнего рынка оставался мизер.

Тем не менее строились планы расширения торговли с соседними государствами, увеличения кампучийского экспорта. До тех пор трудно было получить какое-либо представление об этой области. Из служащих торговой фирмы «Рен фунг», представлявшей интересы Кампучии в Гонконге, журналисты не в силах были вытянуть ни слова. Те вели себя настолько замкнуто и настороженно, что никому не называли даже своих имен и национальности. Однако из гроссбухов Гонконгского управления переписи населения и статистики можно было увидеть, что в 1976 году Кампучия закупала на внешнем рынке рис для семенного фонда, химические удобрения, джутовые мешки, некоторое машинное оборудование, автомобили и запасные части к ним, ручные инструменты, фототовары...

На следующий год товарообмен с Гонконгом составил, по данным агентства Франс Пресс, 14 миллионов долларов, из которых на кампучийский экспорт приходилось лишь 600 тысяч. Малый объем закупок и случайный ассортимент товаров почти ничего не говорили о специфике торговли. Вывод делался однозначный: кампучийские «купцы» плохо ориентируются на мировом рынке, бессистемно приобретая какие-то крохи из того, что раньше составляло традиционный импорт страны. Азиатские бизнесмены, хорошо знавшие конъюнктуру, недоуменно пожимали плечами, глядя, как клерки из «Рен фунг» проявляют удивительное невежество при выборе запасных частей к грузовикам «Рено», покупая их без учета модели и модификации машин.

Только назначение одного товара — 15 000 километров 16-миллиметровой цветной кинопленки — ни для кого не оставалось загадкой. Полпотовцы собирались поставить на поток производство пропагандистских фильмов. Летом 1977 года в офисе фирмы «Рен фунг» была устроена выставка товаров, которые Кампучия предлагала покупателям. Образцы риса, каучука, черного перца были настолько плохого качества, что не отвечали даже самым низким стандартам, и никто из предпринимателей не смог назвать нормальную цену, как ни просили их об этом служащие фирмы.

В апреле 1977 года Иенг Сари, нанося визиты в Сингапур и Малайзию, дал понять, что Кампучия намерена вывезти на внешний рынок 100 тысяч тонн риса, и высказал заинтересованность в расширении торговли. Особое любопытство, как писал корреспондент журнала «Фар истерн экономик ревью», он проявил к исследованиям малайзийского научно-исследовательского института каучука, очевидно подогретый соблазном в будущем заполучить сингапурский рынок. Возможности, как ему внушили перед этим в Сингапуре, у Кампучии имелись.

ПЛАНТАЦИИ гевеи, разбитые на 50 тысячах гектаров в Кампонгчаме, Свайриенге, Кратье, при хорошем уходе могли дать тысячи тонн первосортного латекса и составить ведущую статью национального экспорта. Несмотря на то что в годы воздушных бомбардировок они сильно пострадали и добыча каучука-сырца резко сократилась, французские компании во главе с «Компани дю Камбодж» продолжали держаться там, занимая монопольное положение в этой доходной отрасли вплоть до 1975 года. Дешевый труд рабочих, нещадная эксплуатация давали неплохие прибыли.

По своему качеству кампучийский каучук считался одним из лучших в мире. Примерно половина его экспортировалась в США, около трети — во Францию и десятая часть — в другие страны. Хватало и на внутренние нужды. Переработка сока гевеи велась на фабриках, которые находились в центрах плантационных хозяйств. С конца 60-х годов правительство Кампучии объявляет программу «Большая гевея», поощряя разведение каучуконосов среди крестьян и местных плантаторов. Государство выделяет субсидии для создающихся крупных хозяйств, всячески привлекается частный капитал. Вербовка на плантации шла по деревням, в городских трущобах, в тюрьмах и лагерях беженцев, а также среди безработных Южного Вьетнама. Попадая в договорную зависимость от хозяина на срок от трех лет и выше, рабочий, по существу, становился такой же собственностью предпринимателя, как и высаженные на базальтовых плато деревья. Чуп напоминал гигантскую резервацию, где действовали свои законы, своя полиция. А в апреле 1975 года плантации гевеи национализируются.

Однако в первые же два года полпотовцы не только не восстановили добычу латекса, но и сократили ее. В Кампонгчаме рассказывали мне, какой страшной каторгой были каучуковые рощи для тех, кто оказался причисленным в трудовые коммуны в районе Чупа. Среди рядов гевеи нам показывали длинные рвы, наполненные человеческими скелетами. В краю загоралось пламя борьбы сопротивления, этот район Пол Пот обвел на карте красным карандашом и поставил на нем жирный крест, повелев уничтожить повстанческие отряды. В тот момент, когда Иенг Сари высматривал в Малайзии оборудование для каучуковых заводов, в лесах Чупа шли бои, полпотовские солдаты расстреливали тысячи рабочих и крестьян.

Тогда же во исполнение директивы «Ликвидировать реакционеров» в восточной зоне был распространен циркуляр, в котором говорилось: «Надо удвоить революционную бдительность в отношении тех, кто служил в старом аппарате власти: техников, учителей, врачей, инженеров. Наша партия решает не использовать их». Геноцид принимал тотальный характер; технический персонал и остатки интеллигенции обрекались на поголовное истребление.

— И без того красная земля Чупа была обильно полита кровью патриотов,— говорил мне в Кампонгчаме секретарь провинциального парткома Приеп Пичай.— Полпотовцы хорошо знали бунтарские традиции этих мест и поэтому держали их под пристальным контролем. Здесь каратели особенно свирепствовали. В междуречье и на берегах Меконга творились страшные злодеяния. «Я увешаю каучуковые рощи реакционерами»,— грозился начальник кампонгчамской зоны капитан Вон Сенг по кличке «кровожадный Вон». На этой земле мы потеряли многих боевых друзей. Был среди них и ветеран революционной борьбы, с которым мы долгие годы провели в джунглях, воюя за освобождение. Звали его Со Пхим.

Историю Со Пхима я слышал и в Пномпене от журналистов, готовивших к изданию сборник воспоминаний ветеранов. Подвиги героев, павших в борьбе с ненавистным режимом, подчеркивалось на IV съезде НРПК, не будут забыты, граждане новой Кампучии вечно будут хранить память о погибших патриотах.

Со Пхим был командиром первых двух боевых отрядов, созданных им на востоке провинции. Партизаны действовали небольшими группами, спасая людей от казни, нападая на склады оружия. Своей борьбой они вселяли веру в избавление от страданий, к ним присоединялись те, кто не хотел мириться с тиранией. Яркой страницей в историю освободительной борьбы кампучийского народа вошли восстания в деревнях Пынекрай, Бонтхом, Донга, Меймот и Ореапы провинции Кампонгчам. Но силы были все-таки неравные. 25 мая 1978 года отряд Со Пхима был окружен в лесу и полностью уничтожен. Приеп Пичай сумел вывести свою группу на восток.

К КОНЦУ 1978 года Пол Поту донесли, что его армия не в силах сдержать неповиновение крестьян. Убедившись, что более 90 процентов населения ждет только удобного момента, чтобы присоединиться к фронту национального спасения, Пол Пот приказал приступить к истреблению «непокорных», оставляя лишь по нескольку семей на деревню. В кампонгчамском селении Прейккак неподалеку от Чупа осталось в живых только семь семейств, глав которых посчитали «вполне благонадежными». Завод по переработке латекса, восстановленный китайцами, был снова разрушен.

Такова в общих чертах атмосфера, царившая в «каучуковом раю» в период правления полпотовцев: на крови и костях своего народа клика строила амбициозные планы «индустриального развития».

Крушение было полное. Казна оставалась пустой, перспективы выхода на мировой рынок — еще более туманными. Этого не могли не видеть капитаны полпотовской экономики. Видимо, чувствуя, как далеко зашел его эксперимент, Кхиеу Самфан пробует «скорректировать курс». Он предлагает отойти от политики полного расчета на внутренние, главным образом людские, ресурсы. Но все его новаторство свелось к предложению частично заменить мускульную силу на орошении полей водяными насосами. Более радикальных мер он посоветовать не осмелился, помня печальный опыт «либерализации» Ху Нима. Да и что он мог выдвинуть серьезного, не затрагивая основ антинародного режима, не посягая на безраздельную власть Пол Пота. Только потом, оказавшись выкинутым за пределы Кампучии и получив возможность, как он выразился, «обозреть со стороны», Кхиеу Самфан каялся и признавал «определенные допущенные ошибки автономного развития в сторону создания аграрно-мануфактурно-торгового государства».

— Сейчас он пытается отмежеваться от преступлений режима, чтобы выглядеть менее одиозным,— говорит Лай Самон.— Но вина его велика, на его совести жизни миллионов кхмеров, убитых в годы, когда он стоял у государственного руля... Знаете, вполне возможно, пока мы с вами здесь беседуем, Кхиеу Самфан находится в нескольких десятках километров отсюда, где-нибудь в лагерях по ту сторону границы, и обдумывает новую ставку. Кстати, там уже игра идет по-настоящему, на деньги, предоставляемые Западом. Вы собираетесь поехать в район границы. Сами сможете увидеть, что они творят на нашей земле. А пока продолжим знакомство с баттамбангскими делами...

ЗА ПОСЛЕДНИЕ годы удалось заметно увеличить поголовье крупного рогатого скота. Кхмеры так же, как вьетнамцы и лаосцы, используют его главным образом для работы. Молочное скотоводство не было развито в этих странах, и молоко как продукт питания не признавалось многими поколениями.

Зато обширные луговые пастбища Баттамбанга нельзя было представить без тучных стад, бродивших в долине Сангке и других рек. Традиционно в этих местах скотоводством занимались малайцы, поставлявшие породистых быков и буйволов в другие провинции. К 1982 году в Кампучии насчитывалось 1,2 миллиона голов тяглового скота.

Но этого недостаточно для того, чтобы успешно осуществлять программу восстановления пахотного клина. В Баттамбанге, например, в южных районах провинции, где почва тяжелая, приходится по два буйвола на каждый гектар возделываемой земли. А в северных областях с мягкой почвой, легче поддающейся обработке, в среднем на один гектар один «статистический» буйвол, сказали мне в сельскохозяйственном управлении провинциального комитета.

— Упор делается на увеличение тракторного парка и механическую обработку земли,— говорил начальник управления.— Мы успели собрать по полям провинции брошенные и поломанные трактора, наладили ремонт и уже в 1981 году с их помощью обрабатывали 35 тысяч гектаров. Советское объединение «Тракторэкспорт» поставляет новые машины, будут строиться станции техобслуживания. Советские специалисты уже провели изыскательские работы, начинает поступать оборудование.

В пригороде, где за рядами арековых пальм уходят вдаль перепаханные поля, находится крупнейшая в Кампучии МТС. Заместитель директора Миес Пхана, 44-летний инженер, не подал и виду, что мой приезд был для него неожиданным. Его вызвали из конторки, и он сразу же стал живо рассказывать, пересыпая повествование цифрами и названиями уездов.

Станция существовала и раньше, но варварское обращение с техникой, презрительное отношение полпотовцев к механизации привели к тому, что к 1979 году сотни машин, разбросанных по полям провинции, приведенных в негодность, ржавели под открытым небом. О том, насколько уверенно, оперативно действовала народная власть в Баттамбанге, можно судить хотя бы по темпам восстановления этой МТС. Станция была открыта вновь 7 мая 1979 года.

— Но к этому времени нужно было организовать курсы водителей, механиков, слесарей, отремонтировать помещения, кузнечный цех, станки, собрать коллектив,— пояснял Миес Пхана. — В округе подобрали и приволокли на буксире семьдесят пять тракторов различных марок. В основном это машины югославского и китайского производства. Ремонт, можете представить, был сложный. Запасных частей купить было негде. Таиланд, например, включил детали для тракторов в список товаров, запрещенных к вывозу. Потом из Пномпеня от министерства торговли прислали 49 новых машин советского и болгарского производства. Сейчас на станции трудятся 300 рабочих, и хозяйство набирает силу. В перспективе за счет расширения сотрудничества с Советским Союзом и другими социалистическими странами надеемся увеличить тракторный парк и укрепить ремонтную базу на селе.

Миес Пхана провел меня в кузнечный цех, где молодые парни, раздетые по пояс, ковали на паровом молоте серьгу для прицепа. Из горна несло жаром, едкий газ щипал глаза, во рту скапливался кисловатый привкус. Кузнецы действовали сноровисто и, я бы сказал, лихо. Тут же под навесом из оцинкованного железа стояли токарные, фрезерные, сверлильные станки. Возле них хлопотали с измазанными лицами ребята. Некоторые из этих парней, сказал мне замдиректора, получили кое-какие навыки владения техникой, когда тут располагались полпотовские трудовые лагеря.

— Лет семь назад по всем провинциям насчитывалось у нас около двух тысяч тракторов,— говорил Пхана, рисуя цифры на черной доске.— Машины большей частью находились в руках частника и, когда тот попадал под раскулачивание, становились собственностью кооператива. Думаю, если теперь удастся по стране восстановить хотя бы четверть имевшихся тракторов, это уже неплохо. Надо иметь в виду и проблему горючего. Его приходится доставлять почти через всю Кампучию в автоцистернах по дорогам, которые еще не полностью восстановлены. Случается, что за бензовозами охотятся полпотовские диверсанты, проникающие на территорию провинции из Таиланда. Нехватка транспорта и высокая стоимость доставки топлива очень усложняют дело.

Когда Баттамбанг называют «житницей», имеют в виду не только рис. Щедрая земля западной окраины в изобилии родит и тропические фрукты. В выставочном зале, расположенном в двухэтажном здании бывшего лицея на центральной площади, где при въезде вас встречает огромный стенд с изображением массовых убийств во дворе полпотовской тюрьмы, нам показывали гигантские экземпляры дуриана, ананасов, плодов хлебного дерева. Там же были представлены изделия из дерева, джута, рами, сазама, сейбы, производимые местными предприятиями. Самым крупным из них считается джутовая фабрика, выпускающая мешки, паласы, циновки, веревки, морские канаты, однотонные и разноцветные ковры. Служащая музея, миловидная кхмерка Фани, обводя бамбуковой указкой экспонаты, демонстрировала великолепную осведомленность в хозяйственных делах. Пока основу местной промышленности составляют две фабрики: джутовая и текстильная. Но они загружены не полностью — сказывается нехватка сырья и электроэнергии.

Положение, надо сказать, типичное для всех предприятий Кампучии, на которых мне приходилось бывать. Та индустриальная база, которая закладывалась в прошлые десятилетия и была ориентирована на поставки некоторых видов сырья, машинного оборудования, запасных частей из-за границы, не могла служить основой для создания единой экономической структуры. А посему мелкое производство по-прежнему испытывает острый дефицит многого из того, что необходимо для нормальной деятельности.

Сказанное в полной мере относится и к баттамбангской джутовой фабрике. Но за последние годы, говорила наш гид, удалось стабилизировать производство на уровне 60 процентов мощности. Постепенно ликвидируются перебои со снабжением сырьем. Провинциальные власти, стимулируя разведение джута, предоставили крестьянам широкие льготы. Теперь по установленным закупочным ценам один гектар, засаженный джутом, может дать доход больший, чем гектар рисового поля.

Промышленное разведение джута в Кампучии началось в середине 60-х годов. Но дикорастущие его заросли можно найти и в горах Краваня. Первые плантации появились под Баттамбангом, и принадлежали они местной сельской элите, разбогатевшей на махинациях с государственными кредитами в период построения сиануковской модели «смешанной экономики».

— В настоящее время,— давала пояснения Фани,— на джутовой фабрике трудится триста сорок рабочих. Текстильная фабрика тоже была рассчитана на местное сырье — хлопок и волокно капок, получаемое из хлопчатого дерева — сейбы. Это волокно широко используется, например, для изготовления спасательных кругов и поясов благодаря ценному свойству не впитывать воду. Под посадками сейбы занято около тысячи гектаров. Культивированием хлопчатника в Кампучии занимались раньше французские фирмы. Во время войны плантации хлопка были почти полностью уничтожены. Сейчас в соответствии с соглашением в нашей стране с помощью советских хлопкоробов возобновляется разведение хлопка.

За окнами выставочного зала раздался детский смех. В школе, что напротив, кончились занятия. Наш гид подошла к окну и что-то прокричала на улицу. Две девочки, пробегавшие мимо, остановились, поправили на шее сбившиеся красные галстуки и прилежно выслушали все, что им говорила Фани.

— Это ваши? — спросил я экскурсовода.

— Мои,— смеясь, ответила она.— В этом году пошли в третий класс. Велела им идти домой сразу, а не бегать на крокодиловую ферму, куда они обычно направляются после уроков.

Потом я узнал, что девочек, оставшихся без родителей, Фани взяла на воспитание и живет с ними в доме, предоставленном народным комитетом.

Среди продукции, выпускаемой предприятиями города, на выставке мне показали много различных детских игрушек, самокаты, предметы одежды, школьные и письменные принадлежности. Зал на первом этаже предлагал нашему вниманию другие экспонаты: минометы, артиллерийские орудия, автоматы, ракеты в основном американского и китайского производства. Это были трофеи, захваченные у полпотовцев.

...ВЕЧЕРОМ в нижнем холле на первом этаже в ожидании ужина собрались постояльцы отеля «7 Января». На сей раз нас оказалось больше, чем было. К журналистской компании присоединились двое энергетиков из Москвы — Игорь Викторович Киселев и Нина Васильевна Машина. Встреча с земляками была неожиданной и приятной. Они приехали сюда, как выяснилось, раньше нас на несколько суток и были заняты изыскательскими работами для строительства новой дизельной электростанции мощностью в 4000 киловатт. Это будет одна из тех станций, которые обязалась поставить Кампучии наша страна. Кроме Баттамбанга, дизельные агрегаты решено было установить в Пномпене, Кампонгсаоме, Сиемреапе, Кампонгчаме.

Шойман и Хайновски, достав из своих запасников теплое пиво «Радебергер», угощали всех собравшихся. Кто-то из операторов включил портативный приемник и обшаривал эфир в поисках новостей. Очертания деревьев и казарм воинского гарнизона напротив быстро растворялись в сгущавшемся мраке. Прошло несколько минут. Кромешная тьма окутала город. На стенах и на столах в нашем холле горели «летучие мыши». Хайновски держался бодрее всех. На него, кажется, не действовала ни удушающая жара, ни отсутствие привычных удобств. Он острил, рассказывал курьезные истории из своих многочисленных командировок, разыгрывал интервью с полпотовцами. Вдруг переводчик попросил оставить пойманную волну и сделать звук погромче.

— Вещает радиостанция «Демократическая Кампучия»,— сказал он.— Эти передачи они ведут каждый день по нескольку часов. Вот и теперь читают очередное обращение Сианука ко всем кхмерам бороться за независимость страны великого Ангкора. Все еще на что-то надеются... Хотите послушать?

Мы согласились. Вперемежку с плаксивыми сочувствиями в адрес «угнетенных крестьян» Кампучии лилась труднопереводимая брань в адрес Вьетнама и его «союзников из коммунистического мира». Через пять минут уже никто не мог дальше слушать эту дребедень.

Приемник выключили. Разговор зашел о разном, как это обычно бывает в вечерние часы досуга среди разноплеменной журналистской братии, оказавшейся в одной поездке вдали от родных домов и знакомых мест. Вспоминались былые командировки, забавные истории, коими, очевидно, богата жизнь каждого, кому приходилось по долгу службы колесить из края в край нашей не такой уж большой планеты. У моих друзей из ГДР, разумеется, воспоминания были богаче.

Их фильмы о Вьетнаме «Я искренне раскаиваюсь», «Пилоты в пижамах», известные многим советским зрителям, говорят сами за себя. Вальтер и Герхард рассказывали, как они делали фильм «Белый путч» о событиях в Чили. Поговорили и о их последнем фильме «Экзерсис» — об учениках Школы изящных искусств в Пномпене, вновь открытой в сентябре 1980 года...

Вдруг из угла донесся пронзительный крик. Все обернулись и замерли. На каменном полу при тусклом свете коптилок мы с ужасом увидели двухметровую кобру. Темно-серая гадина извивалась на одном месте, видимо, и не думая уползать из нашей гостиничной кают-компании. Ее тело сворачивалось кольцами, снова расправлялось, и казалось, что змея демонстрирует перед нами грацию и изящество движений.

На крик прибежал Марес с фонарем в одной руке и с палкой — в другой. Он направил луч на рептилию, и в ее немигающих глазах без ресниц зажглись жутковатые красные огоньки. Все мы пребывали в состоянии оцепенения. Трудно сказать, сколько длилась эта немая сцена. Кобра подняла голову, и шея ее стала расплющиваться, превращаясь в черный диск, на обратной стороне которого показались перевернутые очки. Это была королевская найа. Сумерки и начало ночи — для нее самое время активной охоты.

В городах и джунглях Индокитая мне много раз приходилось встречаться со змеями. Но к их обществу я так и не смог привыкнуть. С найей так близко я еще не оказывался. Вела она себя действительно по-королевски. Не спешила убраться и свое раздражение выказывала лишь тем, что поднимала голову и делала еле заметные угрожающие движения. Стало как будто ясно, почему ее изображение в Кампучии издавна служило символом величия и могущества.

— Не бойтесь,— тихо сказал Марес. Он стоял между нами и коброй.— Она не нападет. Смотрите, что рядом с ней.

И только тут мы заметили на полу рядом со змеей крысу, дергавшуюся в предсмертных конвульсиях.

— Убивать найю нельзя,— произнес Марес.— Она сейчас уйдет.

Он сделал шаг вперед и осторожно протянул к змее палку. Та недовольно зашипела, взяла зубами добычу и поползла к решетке, окружавшей веранду. Через минуту ее хвост мелькнул за оградой, и только было слышно, как шуршала сухая трава под брюхом уползавшей прочь найи.

Скоро дали свет, во дворе послышалось знакомое фырканье фонтана, по мокрым плитам зашлепали босоногие детишки, радуясь искусственному дождю. В столовом зале загремели посудой. Ужин, как и обед, был непомерно обильным. Может быть, поэтому и спалось плохо...