Башни Ангкора

Тигр, кобра, шакал...

ПРОСЫПАЮСЬ от рева моторов под окном. Два тяжелых грузовика с солдатами Народной армии въехали во двор и остановились у подъезда. Молодые, рослые, как на подбор, парни выпрыгивали из кузова, придерживая автоматы на груди, и рассаживались в тени огромного баньяна в ожидании дальнейшей команды. С охраной, надо полагать, все в порядке. Значит, нужно поторапливаться, скоро протрубят сбор в дорогу.

Какое великолепное утро! И в помине нет вчерашней изнуряющей жары. Через запыленную решетку на окне и открытую кем-то дверь с веревочкой вместо ручки тянет ароматной свежестью и легкой прохладой. Кажется, что уютней и милей этой комнаты нет ничего на свете. Даже четырехликое изваяние Байона смотрит со стены уже не так отрешенно, а по-приятельски улыбается. А может, выражение этого лица, подумалось мне, зависит от нашего настроения? Как бы там ни было, я киваю ему в ответ. В этот момент входит Марес, ставит на тумбочку термос с горячей водой для бритья и зовет на завтрак. Внизу уже подан омлет с ветчиной и стакан черного, как деготь, кофе, в который повар наверняка насыпал не менее десяти ложек сахару.

Наш сопровождающий, как всегда, сосредоточен и деловит. Он указывает на старый черный «мерседес», в котором мы с ним покатим до Сисопхона. Остальные разместятся в двух других лимузинах. Двигаться будем одной колонной, а в авангарде и арьергарде поставлены грузовики с солдатами. Таково требование военных, которые обеспечивают нашу безопасность.

Снова дорога. Мы плетемся в хвосте, не считая замыкающей машины с охраной. Местами асфальт кончается, и тогда наш шофер, проявляя удивительную интуицию, ведет машину точно по курсу сквозь плотную завесу рыжей пыли, поднимаемой колесами впереди идущих автомобилей. Трудно не только дышать, но и увидеть что-нибудь по сторонам. К тому же в проржавевшем полу нашего «мерседеса» обнаружилась внушительных размеров дыра, через которую внутрь салона, как дым из паровозной трубы, бьет едкая пыль. Но, к счастью, таких участков не много, и они не очень длинные. Большей частью ехать приходится по асфальту, хоть и разбитому, но не пыльному.

Стараюсь записывать в блокнот по привычке все, что успеваю заметить. Когда скачешь на ухабах, о каллиграфии думать не приходится. Только потом эти каракули, понятные лишь тебе одному, помогают полнее восстановить мелькавшие, как в калейдоскопе, картинки. Шоссе идет вдоль железнодорожной ветки. Кругом сухие поля. Вдоль обочины теснятся соломенные хижины. Бригады землекопов роют котлованы для воды. Под навесами сложены мешки с семенным рисом. У полуразрушенного моста через безымянную речку остановка.

Можно выйти из машины, отряхнуться, размяться. Впереди что-то случилось. Столпилось много народа. На проезжей части моста заменялись переломленные доски. Грузовик, который едва не свалился вниз, уже вытянули, и он стоял первым в длинной очереди. Ремонтники не испытывали недостатка в помощниках. Каждый старался предложить свои услуги или дать ценный совет. По ту сторону в ожидании переправы тоже выстроилась колонна из пяти-шести грузовиков с пассажирами. Полюбопытствовал, откуда едет народ.

— Возвращаемся домой, в Пномпень, — ответил один из них. Лицо выдавало его национальную принадлежность: китаец.— На прошлой неделе выехали в Сисопхон для закупки товаров. А теперь вот двигаем обратно.

Действительно, пассажиры сидели на мешках, на чемоданах, пухлых тюках, перетянутых проволокой и веревками. Публика явно торговая, решил я и попросил сказать, если не секрет, откуда товары и каким образом купленные.

— Секрета никакого нет, — ответил торговец. — В Сисопхоне такого добра хватает. Поступает и контрабандным путем, и через таможню из Таиланда. Закупили, теперь надо доставить это в Пномпень.

Мне казалось, я столкнулся с парадоксом. Как-то не умещалось в голове, что здесь, фактически в прифронтовой зоне, живет и процветает этот пресловутый, по-восточному неистребимый дух коммерции. Несмотря на тревожную, напряженную обстановку, ночные обстрелы приграничных селений, рейды бандитов, слуги Меркурия на свой страх и риск ведут довольно бойкую торговлю с заграницей, снабжают рынок промтоварами.

— Туда везем золото, драгоценные камни, обратно — ширпотреб, — объяснял мне хитрый механизм этого нехитрого обмена застрявший в пути коммерсант.— Да, вы верно заметили, в нашей компании — большинство составляют представители китайской национальности. Так уж повелось...

Сразу вспомнился рынок на южной окраине Пномпеня, самое бойкое место столицы. Там действительно можно найти все, начиная от одежды, кончая электронными часами и магнитофонами самых современных марок. Цены, конечно, что называется, «не подступиться», но рынок, возникший в тот момент, как город открыли для заселения, становился богаче и колоритней с каждым днем. Да и можно ли представить восточный город без торговли, без шумного базара?

Во всех крупных городах Юго-Восточной Азии вы найдете так называемые «чайна-тауны», то есть китайские кварталы. Можно не сомневаться, нити деловой жизни и торговой активности сходятся здесь, в густонаселенных улицах, тесных домах, не отличающихся в убранстве особой роскошью и комфортом. Пномпень — исключение. Китайская община, жившая веками среди кхмеров, никогда не была однородной.

ИСТОРИКИ объясняют это явление особыми благоприятными условиями, создававшимися для ассимиляции китайцев в Кампучии в прошлом. Волны эмиграции хлынули на кампучийскую землю около семи веков тому назад, в период ослабления могущества Ангкорской империи. По свидетельству древних летописцев, дорогу в страну Ангкора прокладывали главным образом торговцы.

Кто знает, может быть, в тот день под Сисопхоном я встретил потомков тех «первопроходцев». Но деловые люди не всегда несли в чужие страны процветание и прогресс. Нередко с ними приходили интриги, заговоры, войны.

К началу 70-х годов, по данным официальной статистики, в Кампучии насчитывалось более полумиллиона китайцев. Их стихией оставались торговля и сфера услуг. Как ни роптала национальная буржуазия, требуя покончить с «засильем желтого бизнеса», ситуация существенно не менялась. Не увенчались успехом и попытки усложнить процедуру получения гражданства. В правительственной печати, например, долгое время обсуждался вопрос: считать ли смешанные браки достаточно веским мотивом для получения кампучийского паспорта.

— Наша семья не маленькая,— рассказывала мне Лиен, хозяйка кафе в Пномпене.— Мужа моего убили полпотовцы, но остались двое детей, сестры, братья, племянники. Кто из них сейчас чистокровный китаец, трудно сказать, хотя мы все считаемся кампучийскими гражданами китайской национальности. Но язык свой помним... И раньше жили в Пномпене. Отец занимался торговлей, имел ювелирный магазин. Только тогда семья была гораздо больше. Многие не выжили при Пол Поте. Когда вернулись в город после освобождения, брат выхлопотал в муниципалитете лицензию на открытие кафе.

Полпотовцы, выгоняя городских жителей в деревни, смотрели на китайскую буржуазию как на «непримиримый, контрреволюционный, подрывной класс». С людьми, имевшими отношение к торговле как таковой, расправлялись в первую очередь. Упразднив внутреннюю торговлю как «социальное зло», режим выдвинул лозунг «перевоспитания через общественно полезный труд». Китайцев не относили к национальным меньшинствам, как чамов или малайцев, для них применялись скорее «классовые» мерки.

ВСКОРЕ мост был готов, и по нему, к общей радости, открыли движение. Коммерсанты в грузовиках, проявляя почтительность, пропустили нас первыми. Широколобый китаец забрался уже в кузов и оттуда помахал нам вслед рукой. Снова потянулись выгоревшая саванна, высохшие водохранилища, одинокие пальмы и покосившиеся столбы вдоль железнодорожной линии. В неглубоком пруду купался и пил мутную воду пожилой сухопарый человек. На берегу лежала деревянная соха. Огромный буйвол отдыхал в воде у самого берега. Не поднимаясь, он переваливался на спину, чтобы лучше вымазать бока в липкой глине. Когда он выйдет на сушу и его припечет солнце, на спине образуется прочный саманный панцирь — надежная защита от слепней и клещей. Дождя ждали запыленные кусты, торчавшие в беспорядке на холмах, и деревья, склонившиеся над ржавыми остовами искореженных автомобилей. Воды больше не было нигде. Мы остановились у придорожной хижины, где лежала гора зеленых арбузов. Зная, что дальше пить будет нечего, я выбрал три арбуза побольше и отнес в машину. Лучшее средство для утоления жажды.

Но вот и Сисопхон. Он появился вдали одноэтажными домами, едва прикрытыми редкой зеленью. На расстоянии его трудно принять даже за крупное поселение. Дорога, сделав последний поворот, соединялась с улицей, которая рассекала город на две большие части. Сисопхон не похож на другие города Кампучии. Его когда-то называли «городом лавочников». В прошлом через него проходили торговые и контрабандные пути из Кампучии в Таиланд и другие страны. Как перевалочный пункт идущих в разных направлениях товаров — драгоценных камней, золота и наркотиков — он вполне оправдывал свое второе название. Приближенность к границе, с одной стороны, способствовала процветанию коммерции, с другой — была причиной постоянной неуверенности и страха его обитателей. Частые военные конфликты с соседним государством, социальные потрясения внутри страны, вызывавшие стихийные волны эмиграции, встряхивали Сисопхон, пожалуй, сильнее, чем другие «бойкие места» колониальной и королевской Кампучии.

Во времена полпотовского режима его постигла та же участь, что и Пномпень. В опустевших кварталах стояли воинские части, поля в окрестностях были заброшены, а население рассеяно по провинциям. Теперь по сохранившейся планировке города угадываем его былую «специализацию». Огромный рынок в центре, напоминающий по архитектуре пномпеньский Центральный, разбрасывает от себя, словно лучи, городские улицы. Торговые ряды, витрины приземистых магазинов и лавок, тесные харчевни окаймляют эти улицы и переулки.

Работник народного комитета Тут Саро, встретивший нас при въезде в город, водил меня по торгующим лабиринтам, давая возможность до конца прочувствовать царящую в них стихию свободного рынка. Специфика Сисопхона, приданная ему в прошлом, состоит, пожалуй, в том, что он ничего не производит, не считая предприятия по производству льда, двух рисорушек да ремонтных мастерских. Город довольно быстро возродил свою деловую активность. Частные торговцы, получившие на первых порах «свободу рук», восстановили некоторые старые связи с поставщиками, благодаря чему появились нужные в тот период товары.

— Политика народной власти,— говорил Тут Саро,— по отношению к частнику вполне определенна. Мы не зажимаем деловой инициативы торговцев, ремесленников. Но в то же время внимательно следим за состоянием рынка. Нельзя допустить разгула спекуляции, хаоса цен. Важно тщательно контролировать этот процесс, укреплять государственный сектор в торговле. Время работает на нас.

— Ряд товаров, не первой необходимости, обложен таможенной пошлиной, до 30 процентов их продажной стоимости,— вступил в разговор народный контролер, оказавшийся рядом.— Сюда относятся, например, ручные часы, мотоциклы, магнитофоны, предметы роскоши. Сорок процентов от пошлинных сборов поступает в провинциальную казну. Заметьте, наши торговцы не только покупают, но и продают за границей продукцию местного производства — рис, рыбу, кофе, ткани, изделия кустарного промысла.

Руководители уезда Сисопхон — крупнейшего и самого густонаселенного в провинции Баттамбанг — не без гордости называли достижения. Отремонтирована электростанция, действуют пищевые предприятия, налажено транспортное сообщение. Открыты школы, училища, детские сады, больницы, медпункты... Несомненно, эти приметы новой жизни гораздо важнее тех, которые предстают взору, когда бродишь по галдящим улицам Сисопхона с их витринами, увешанными блестящими брелоками, джинсами, бюстгальтерами, черными очками, побрякушками в цветной упаковке.

В мэрии нам подробно рассказали, как живет, трудится население уезда. Обстановка во многом определяется близостью границы с теми районами Таиланда, где находятся самые крупные скопления полпотовских банд и других военизированных формирований кхмерской реакции. Наряду с задачами хозяйственного строительства народной власти приходится решать и такие проблемы, как прием возвращающихся в Кампучию беженцев, организация политико-воспитательной работы среди них, укрепление службы безопасности. Вокруг Сисопхона расположено несколько лагерей, где репатрианты проходят необходимый в таких случаях двухмесячный карантин.

Нас разместили в особняке, чтобы отдохнуть часок с дороги, привести себя в порядок. Во дворе оказался бетонный колодец, откуда солдаты вытягивали ведрами воду и мылись тут же, под густой кроной старого баньяна. Освежающий душ приняли и мы. Шойман жаловался на головную боль и отказался от предложенного чая. В ход пошли припасенные арбузы. Невдалеке через дорогу пылали заросли высокого тростника. Дом стоял на окраине, и подступы к нему просматривались со всех сторон. Очевидно, сухой тростник мешал часовым, и они решили его поджечь.

Через несколько минут вернулся Тут Саро вместе с председателем укома. Его звали Чан Кой. Все поднялись в верхнюю комнату, убранство которой составляли деревянные диваны и длинный, грубо сколоченный стол. Там и состоялось обсуждение дальнейшей программы. Пути наши разделились, дабы не мешать друг другу. Коллеги из ГДР отправились на съемки, меня везли по лагерям. Чан Кой сначала предложил ехать всем вместе, но Хайновски запротестовал первым. Он был прав, хотя, конечно, наш «сепаратизм» доставлял лишние хлопоты хозяевам. Пожелав удачи, мы разъехались в разных направлениях. Забегая вперед, скажу, что на следующий день мы повторяли маршруты друг друга.

Опять проскочили мимо рынка, остались позади торговые ряды, дорога пошла направо по сельскому тракту до узкого моста через речку Сисопхон. За мостом оставили машину и пошли пешком вниз по косогору туда, где в бамбуковой зелени укрылись деревянные постройки. Во дворах дымили костры очагов, женщины готовили пищу. На ступеньках играли дети, в зеленых нейлоновых гамаках, привязанных к стволам деревьев, лежали мужчины.

БЕЖЕНЦЫ, репатрианты, возвращенцы... Как назвать этих людей, безучастно, а порой и отчужденно смотрящих куда-то мимо, явно не желающих вступать в разговор и отвечать на вопросы? Скуден их скарб, все пожитки уместились в небольшом узле. Только недавно они перешли границу и теперь снова находятся на родной земле. Наверняка у многих в прошлом годы полпотовского рабства, насильственного изгнания и лихой чужбины. Судя по всему, на их долю выпало предостаточно страданий и мытарств.

Тут Саро обращается к молодому парню и просит рассказать о себе. Минуту смотрит без улыбки, без любопытства, потом садится на пол, вытирает вспотевший лоб и говорит:

— Зовут Хонг Савин, 25 лет. Позапрошлой ночью увел группу из полпотовского лагеря «Пномчат», что по ту сторону границы. Оттуда многие хотели бы вернуться в Кампучию, но боятся. Если поймают, расстрел на месте. Такие случаи бывали...

Хонг Савин продолжает рассказывать, отвернувшись в сторону, нахмурив брови и глядя в одну точку. Мухи садятся на его лицо, но он будто не замечает этого. Родом из провинции Такео, был изгнан в южные районы Баттамбанга, работал на строительстве канала, валил лес в джунглях, пахал рисовые поля.

Спрашиваю: как попал к полпотовцам? Заставили уйти? Не совсем так, говорит он. Их трудовая коммуна разбрелась, когда начались бои на подступах к Баттамбангу. Домой в Такео он не спешил возвращаться. Вся семья его погибла. Не хотелось идти к могилам. Кто-то посоветовал продвигаться на запад, в сторону границы, куда якобы международные организации начали поставлять продовольственную помощь. Поддался уговорам и пошел. Когда явился в лагерь у подножья горы Пномчат, тут же привели к полпотовскому офицеру, и тот определил его в свой отряд, выдав оружие. А потом назначили командиром отделения других «новобранцев».

— Пускать оружие в ход приходилось чуть не каждый день,— отвечает на мой вопрос Савин.— Постоянно происходили вооруженные стычки с отрядами «Серейки» из-за поступающего продовольствия и помощи. Львиную долю забирали себе главари банд, а потом продавали его в таиландских деревнях. Солдаты грабили беженцев, отнимали украшения. Говорили, что все это «необходимо» для снаряжения «защитников». Хотя оружие и обмундирование и без того регулярно поступали в лагерь. Военные занятия проводили иностранные инструкторы, они же принимали участие в разработке планов нападения на кампучийские мирные села.

Это был бесхитростный рассказ человека, которому нельзя было не верить. Я передаю все так, почти стенографически, как он говорил, ничего не меняя и не опуская. Он не разыгрывал передо мной сцены покаяния, не добивался сочувствия и поддержки. Поверили ему и местные власти. Об этом свидетельствовал его личный автомат, который висел тут же на гвозде. Когда я хотел сфотографировать Хонг Савина, он отвернулся, сделав характерный жест рукой. Тут Саро объяснил, что Савин собирается снова вернуться в лагеря, чтобы вести подпольную работу среди их обитателей, помочь другим обрести родину.

В это время со стороны полога донесся слабый голос. Хонг Савин подошел к жене, и та стала что-то торопливо и возмущенно нашептывать ему. Видимо, выговаривала за излишнюю словоохотливость. Муж недолго терпел нотации сварливой жены и одернул ее резкой фразой. Снова выйдя к нам, извинительно развел руками: хотел бы нас чем-нибудь угостить, да еще не обзавелся ни посудой, ни угощением. Есть только вот угол в этом старом пайотте, но через некоторое время, когда вернется, думает найти жилье для семьи и поступить в Народную армию.

— А не страшно возвращаться в лагеря? — спросил я его.— Ведь могут узнать, что был на этой стороне.

— Надеюсь на друзей, которые остались там,— подумав с минуту, серьезно ответил он.— В крайнем случае выручат. Ну, а если что... раскаиваться не стану. Сейчас мой черед послужить родине. Конечно, опасность попасть в руки полпотовцев есть. Они не прощают отступничества. Но меня никто не заставляет идти. Могу остаться тут и ждать разрешения на выезд в родные края. Только я сам этого не хочу.

Парень, казалось, преображался на глазах. Говорил он уже твердо и свободно, будто решился на что-то важное, значительное, преодолев сомнения, страх, приниженность своего положения. В лице не видно было той отчужденности, что я заметил вначале. Теперь мне становилось ясно, что жизнь для этого человека приобретает совершенно новый смысл, который определяется внутренней, похожей на властный инстинкт, потребностью ощущать себя гражданином и патриотом своей родины.

— Его действительно никто не принуждает подвергать себя смертельному риску,— сказал Тут Саро.— Сам вызвался и предложил план вызволения из полпотовской неволи своих знакомых, которые ждут возможности прийти обратно. Кроме того, надеется получить дополнительные сведения о вражеской агентуре, засылаемой в Кампучию с диверсионными целями.

— А много ли человек хотят вернуться? — спросил я Хонг Савина и тут же почувствовал всю нелепость своего вопроса. Конечно, кому не хочется снова войти в свой дом...

— Хотят вернуться все,— отчеканил он, глядя на меня с недоумением.— Но по-разному. Главари из так называемой «демократической Кампучии» надеются проложить себе дорогу с помощью оружия, а на беженцев смотрят как на своих заложников. Весь вопрос в том, как вырваться из их плена простым людям, крестьянам, которых там тысячи.

Вопрос постепенно приобретал характер дискуссии. Мы говорили о сложностях этой проблемы, рассматривая ее в разных плоскостях. Ни у кого не вызывало сомнения, что народная власть в Кампучии утвердилась навсегда. Отсюда очевидной была вся бессмысленность преступной затеи кхмерской реакции и поддерживающих ее сил с беженцами, с планами «пробить себе дорогу в Кампучию с помощью оружия».

— Наше правительство не раз заявляло, что не будет чинить никаких препятствий для возвращения беженцев на родину и примет всех, кто добровольно пожелает прийти к нам, чтобы спокойно жить и честно трудиться на общее благо.

Я стал листать свой блокнот, хранящий записи бесед с политическими деятелями и членами руководства НРК по этой проблеме, и остановился на том месте, где были записаны слова Хун Сена, сказанные мне во время интервью в Пномпене. Министр подчеркивал:

— Народная власть, добившись заметных успехов в восстановлении экономики и нормализации жизни, готова позаботиться и о тех, кто был насильно разлучен с родиной, дать им жилье, работу. У новой Кампучии достаточно сил и средств, чтобы сорвать замыслы реакции, которая пытается использовать проблему беженцев в своих преступных целях. Теперь их надеются использовать как контрреволюционную силу, чтобы подорвать наши революционные завоевания. Из их рядов сколачивают диверсионные банды, которые засылаются на нашу территорию. Но народ Кампучии не допустит возврата к прошлому.

— Совершенно верно,— сказал Тут Саро.— Это принципиальная линия нашего правительства и партии. Мы, работники на местах, последовательно проводим ее в жизнь. Но посмотрите, что творят реакционеры. Они готовы пожертвовать жизнями несчастных изгнанников, чтобы добиться своих целей, во что бы то ни стало сорвать процесс мирного строительства в нашей республике. Сразу же, в первые месяцы после освобождения, когда страна была еще разорена и голодала, они пытались создать крупные очаги напряженности в приграничных провинциях, используя беженцев.

ДА, я хорошо помню события тех времен в провинциях Преавихеа, Сиемреап и Баттамбанг. О них мне рассказывали коллеги из агентства СПК в июне 1979 года, когда я приезжал в еще пустующий Пномпень.

В июне 1979 года, в самый разгар дождливого сезона, когда огромные пространства и дороги на северо-западе Кампучии уходят под воду, что затрудняет действия пограничных войск республики, таиландские власти в одностороннем порядке выдворили со своей территории около 47 тысяч кампучийских беженцев. Это была первая крупная операция по так называемому «добровольному возвращению». Проведенная без согласования с законным правительством страны, она представляла собой не что иное, как грубое вмешательство во внутренние дела НРК. Замысел был прост: вызвать еще большие трудности в нормализации жизни населения приграничных провинций, скомпрометировать правительство Кампучии в глазах мировой общественности. Однако эта затея провалилась. Более того, все убедились в доброй воле Кампучии, в ее стремлении решать возникшие проблемы мирными средствами. Власти приграничных провинций приняли всех, оказали медицинскую помощь, обеспечили поставки продовольствия.

— Мы не были предупреждены. На рассвете наблюдательные посты сообщили, что с той стороны границы в нашем направлении движутся толпы людей,— рассказывал очевидец тех событий лейтенант Народной армии Чом Пасак.— Над джунглями несся какой-то душераздирающий вой, плакали женщины и дети, которых гнали прямо на минные поля. Сзади раздавались выстрелы. Мы включили громкоговорители, стараясь предупредить, что люди идут на мины. В рядах началась паника, она усилилась, когда раздались взрывы. Несколько человек убило, много было раненых. Кто-то пытался бежать обратно, но в них полпотовцы стреляли сзади, из заграждения.

Акция «выталкивание» проводилась одновременно на протяжении десятков километров кампучийско-таиландской границы. Тогда бандиты хотели взять реванш и попытаться захватить выгодные в стратегическом отношении районы как плацдармы для боевых действий. Они ждали половодья, когда бездорожье становится их союзником, затрудняющим передвижение войск и техники у пограничников.

— «Сезонная война» стала их обычной тактикой. В период дождей они активизируют ночные вылазки, засылку террористических групп внутрь страны, а в сухой сезон военные действия локализируются узкой полосой вдоль границы, которую они стараются держать в постоянном напряжении,— говорил Чом Пасак.— Они методически ведут обстрел близлежащих деревень, вынуждая жителей покидать свои селения.

Кео Вибол — сосед Хонг Савина — сидел, провалившись в затертый гамак, зажав голову торчащими вверх коленями. Он внимательно слушал наш разговор и утвердительно кивал при каждом ответе своего товарища. О себе он рассказал с особой охотой, будто только и ждал, чтобы кому-нибудь излить душу, пожаловаться на судьбу. За дырявой шторой на полу лежала его жена и кормила грудью ребенка. Спрашиваю, как же он решился на такой опасный путь с младенцем на руках?

— Не было сил больше терпеть постоянные унижения и издевательства, — отвечал он.— Мы с Хонгом давно замыслили побег. Раньше я тоже был приписан к лагерю «Пномчат», но потом перешел оттуда в лагерь «007», находящийся под контролем «Серейки». Они постоянно враждовали с полпотовцами. Часто дело доходило до серьезных столкновений с применением артиллерии и танков. Грызня идет по любому поводу, чаще из-за доли получаемого продовольствия, из-за сфер влияния. Кроме того, из лагеря «007», как мне казалось, было легче уйти в Кампучию. Однажды встретил человека, который обещал мне помочь и взялся передать письмо в народный комитет Сисопхона с просьбой разрешить вернуться. В нем изложил свои данные, биографию.

Ответ пришел через два с половиной месяца. Указывались место и время встречи. Кео Вибол сообщил своему другу в «Пномчат», выбрали удобный момент и ушли за пределы лагерей. По договоренности к ним присоединилось еще восемь человек. Некоторые из них, как и сам Кео Вибол, в прошлом полпотовские солдаты. Я не стал выяснять, имели ли они отношение к преступлениям режима против мирного населения, это дело органов безопасности. А на мой осторожный вопрос, где они служили при Пол Поте, получил короткий ответ: «Участвовали в войне против Вьетнама у восточных границ, в провинциях Прейвенг и Свайриенг». Но при этом заметно занервничали, отвели глаза в сторону. Я почувствовал неловкость создавшегося положения и переменил тему.

— Да, нередко в лагеря наведывались различные представители «филантропических миссий» из западных стран,— вспоминал Кео Вибол.— Приезжала и жена американского президента — Розалин Картер. Выступали с речами, обещали помощь и поддержку «цивилизованного мира», призывали стойко держаться «во имя торжества справедливости».

Чиновники из ЮНИСЕФ и Международного Красного Креста, приезжавшие в Пномпень, при встречах с нами в гостинице «Самаки», где сосредоточены представительства этих организаций, жаловались, что не могут найти управу на полпотовских разбойников и мародеров.

— Судите сами,— говорили они,— в лагере «Макмун», например, непосредственно до беженцев доходит только 13 процентов поставляемого нами через Таиланд продовольствия и медикаментов. Остальное прикарманивают молодчики Ван Сарана, бывшего командира полпотовской дивизии и нынешнего начальника лагеря.

Член американского конгресса миссис Холдерман, посетив в ноябре 1979 года ряд лагерей вдоль таиландско-кампучийской границы, не могла сдержать возмущения: «Я видела этих наглых, отъевшихся на даровом питании солдат Пол Пота и рядом с ними голодных, просящих милостыню детей». Корреспондент агентства Франс Пресс Д. Вольф в Бангкоке рассказывал, что много раз был свидетелем, как продовольственная помощь попадала целиком в лапы «красных кхмеров», а потом появлялась на прилавках черного рынка.

— Мне было страшно находиться среди них,— говорил он при встрече с нами в клубе иностранных корреспондентов.— Для них нет ничего святого, единственный их интерес — украсть что-нибудь, продать, ограбить ближнего, изнасиловать женщину... Одним словом, «добытчики». Удивляюсь, как этот сброд мы принимаем до сих пор за «политическую оппозицию».