Башни Ангкора

Летим в Баттамбанг

СИЗАЯ вуаль утреннего тумана недвижно висела в сонном небе, и поднимавшееся оранжевое солнце, похожее на раскаленный гонг, как-то робко, издалека вонзало в нее свои золотистые лучи, будто боясь разбудить и нарушить покой пномпеньских окрестностей. Коротки, неуловимы такие минуты в жизни восточных городов, когда истекают последние мгновения безмятежного общего сна, вокруг еще властвует глухая тишина, и ее только начинают лениво тревожить горластые петухи. Прямо как у поэта: своей дремоты превозмочь не в силах воздух...

И сам ты в эту пору, на стыке тьмы и света, сна и бдения, толком не знаешь, превозмог ли тупое дремотное состояние или еще пребываешь в пленительном забытьи, и эти дома, мелькающие по сторонам улицы, шлагбаумы и ржавые бочки, перегородившие дорогу при выезде из города, постовые с автоматами наперевес, пустынное шоссе — все это лишь картинки вчерашнего дня, явившиеся тебе в навязчивом видении минувшей ночи.

Но через мгновение ты очнулся, все стало на свои места, и, избавленный от всякой мистики, обрел способность к восприятию объективной реальности, нисколько не сомневаясь в ее существовании. Прозрение наступает неотвратимо и внезапно вместе со столь же внезапным оживлением. Откуда-то взялись на обочинах торговцы напитками и сладостями, уличные брадобреи, астрологи и предсказатели, погонщики слонов и рыночные носильщики, оглушительные моторикши и агитационные фургоны с громкоговорителями на крыше, выводки поросят на мостовых центральных улиц и дворники с бамбуковыми вениками. Тишина, притуплявшая восприятие, лопнула, как пузырь, а весь этот шум-гам не затихал будто уже сто лет.

В один из таких дней мы покидали Пномпень и отправлялись в Баттамбанг, дальше к западной границе Кампучии, в места боев с бандами полпотовцев, в районы, наиболее часто упоминаемые в информационных сводках о нарушении воздушного пространства НРК таиландскими самолетами, где в нескольких километрах по ту сторону границы базируются военизированные формирования кхмерской реакции, удерживаются в палаточных лагерях тысячи кампучийских беженцев, где проходит передняя линия огня и идеологической борьбы за умы, за сердца людей, повидавших на своем веку и иноземные нашествия, и опустошительную войну, и ужасы полпотовского террора, испытавших страх, отчаяние, голод, духовную опустошенность.

Трудно представить себе истинное положение вещей, не повидав своими глазами того, что происходит в окрестностях Баттамбанга, второго по величине города Кампучии. Не случайно многие журналисты, стремящиеся понять суть кампучийских событий, в первую очередь пытаются выйти за пределы министерских зданий Пномпеня и добраться до западной границы.

Как-то перед отлетом в Пномпень мы сидели в ханойской гостинице «Тхонгнят» с корреспондентом венгерского агентства МТИ Иштваном Залаи, который только что вернулся из поездки в Баттамбанг на машине. Наши корпункты располагались на одном этаже «Тхонгнята», и каждый из нас, по сложившемуся обычаю, не имел права пройти мимо, не заглянув и не рассказав что-нибудь интересное из очередной командировки. Иштван профессионально делился впечатлениями, сообщил много занятных подробностей, но советовал самому навестить те края. При этом отговаривал ехать на машине. Дорога скверная, говорил он, светового дня не хватит добраться, придется ночевать в Пурсате.

Если будет возможность воспользоваться другим видом транспорта, не надо ее упускать.

К моему счастью, такая возможность представилась. В пномпеньском МИДе, куда я обращался с просьбой организовать поездку, мне резонно отвечали, что с их стороны нет никаких возражений. Надо только обратиться в министерство обороны, чтобы дали охрану, сам я должен подготовить надежный «джип», взять запас горючего, внести деньги на сопровождающих, и можно ехать хоть завтра. Путь открыт!

Но на сей раз мне не потребовалось заниматься ни поисками «джипа», ни добычей горючего, ни сборами команды сопровождения. В Пномпене в то время находилась съемочная группа Шоймана и Хайновски из ГДР, которая делала свой фильм о возрожденной Кампучии. Они собирались тоже ехать в Баттамбанг. Их с тяжелой аппаратурой и всем багажом брал с собой вертолет. Лучшей оказии было не придумать. И вот в назначенный час рано утром мы собрались на Почентонге, готовые к посадке и старту.

Летчики, заняв места в кабине пятнистого вертолета с красным пятибашенным знаком, дали команду подниматься на борт. Расположились кто где мог: на боковых лавочках, на ящиках с кинопленкой и радиоаппаратурой. Ук Сомарим, работник МИДа, назначенный к нам в гиды, уступил мне место у иллюминатора, чтобы я мог глядеть вниз.

Аэродром Почентонг уменьшался на глазах, удаляясь белыми полосами бетона в окружении буйной зелени кустов и болот. Сизая вуаль в небе рвалась на куски и бледно таяла, зато с земли поднимались желтые столбы дыма и, рассыпаясь в воздухе, образовывали летучие облака. Из кабины вышел пилот Хунг, ободряюще кивнул, — мол, все в порядке, — и раскрыл окна. Снаружи вместе с запахом спаленного жнивья ворвался теплый ветер и закладывающий уши грохот винтов. На полях, покрывавших неоглядные пространства, горела прошлогодняя стерня. Мы летели, придерживаясь основного ориентира — железнодорожной ветки Пномпень — Баттамбанг. Иногда этот ориентир исчезал за горизонтом и внизу тянулась серая сеть полей с узлами редких на ней селений, одиноких хижин, притаившихся под раскидистыми пальмами.

Зеленым холмом, увенчанным остроконечными каменными ступами, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой, проплыл мимо Удонг — старая королевская столица Кампучии,— передавший титул стольного града Пномпеню только в 1866 году. В течение двух с половиной веков он был политическим центром сильного кхмерского государства. Об этом напоминают развалины некогда пышных дворцов и храмов в самом городе и эти огромные колющие небо буддийские ступы на могилах кхмерских королей и в честь побед кхмерской армии.

ОСОБОГО расцвета Удонг добился при короле Чей Четте II, при котором велось широкое строительство в городе с привлечением лучших архитекторов и инженеров по фортификационным сооружениям. Из небольшой деревни Удонг разросся до размеров Ловека, Ангкора, Срей Сантхора, также в свое время бывших столицами. Он был густо заселен ремесленниками и торговцами, солдатами, многочисленной придворной челядью, чиновниками. Значительную прослойку составляли среди удонгцев китайцы, прибравшие к рукам самые доходные сферы в торговле. Однако во внешней торговле на такие товары, как пушки, ружья, боеприпасы, распространялся высочайший запрет: они были монополией короны. Поставки оружия королевской армии осуществлялись в основном через голландскую Ост-Индскую компанию, открывшую свою факторию в Удонге.

В начале прошлого века королевство кхмеров, ослабленное ожесточенной борьбой за власть, бесчисленными войнами и восстаниями среди подданных, во многом утратило былые позиции. Страна постепенно подходила к тому, чтобы принять статус колонии Франции.

В 1863 году губернатор французского Южного Вьетнама Ла Грандьер, имевший сильных покровителей при дворе Наполеона III в Париже, на свой страх и риск добился от короля Нородома согласия на подписание тайного франко-кампучийского договора о протекторате. Сначала он послал в Удонг своих офицеров с секретной миссией готовить для этого дипломатическую почву. Особенно преуспел капитан Дудар де Лагре. Он ловко использовал стремление Нородома и влиятельной части придворной аристократии избавиться наконец от слишком назойливой опеки Сиама, который представлял в тот период наиболее реальную угрозу независимости Кампучии.

Подписание договора состоялось в августе 1863 года в Пномпене. Когда дело раскрылось, Сиам заявил решительный протест правительству Второй империи, просиамские группировки в Кампучии предприняли попытки изменить ход событий в свою пользу. Но французы не думали оставлять своих замыслов. Настаивая на скорейшей ратификации договора и коронации Нородома в присутствии представителя Франции, Дудар де Лагре пошел на решительные действия. В отсутствие Нородома в Удонге он с отрядом вооруженных матросов захватил королевский дворец и заявил сановникам короля, что Франция не уступит никому «своих прав» и будет всеми средствами «обеспечивать спокойствие Кампучии».

Спокойствия в Кампучии, как известно, не наступило с приходом колонизаторов. В стране воцарился произвол французской администрации, которая с помощью созданного феодально-бюрократического аппарата держала в подчинении народ, а из страны выкачивались ее богатства. Королевский двор переселился из Удонга в Пномпень, где осел и французский Верховный резидент, взявший на себя управление столицей.

Удонг все больше превращался в заштатный городишко, потеряв свой прежний блеск и звание. Теперь туда устраивают экскурсии для зарубежных гостей, желающих ознакомиться с архитектурными памятниками прошлого, плохо сохранившимися там в результате отгремевших войн и катаклизмов. Среди многих обветшалых зданий вам покажут и тюрьму, в которой полпотовцы замучили тысячи человек.

ШПИЛИ Удонга исчезли за горизонтом, и впереди расстилалась необъятная равнина, похожая на саванну окраской и безлюдьем. Лишь привычные клетки полей да рыжие ленты дорог говорили о том, что земля эта обитаема. А редкие холмы — останцы, поднимающиеся зелеными наростами то там, то здесь, наглядно подтверждали стройную, никем не оспариваемую гипотезу о том, что миллионы лет назад на этом месте был мелководный морской залив. Аллювиальные наносы Меконга с Тибетского плато постепенно выталкивали воду в океан, образовав плодородную, плоскую, как стол, равнину, вправленную в ожерелье зеленых гор.

Не видно рек, бесконечная сушь. Польют дожди и затопят эту огромную чашу, превратив ее в подобие морского залива. Слева в туманной дымке проступают очертания Кардомоновых гор, или, как их еще называют, гор Кравань. Почти все реки, что начинают свой бег с вершин Кравань, стекают в сторону океана. Лишь немногие избрали противоположное направление и устремляются к озеру Тонлесап. Такова река Пурсат. Вот она петляет внизу землянисто-желтого цвета, обмелевшая донельзя, обессилевшая. Серым рубцом от нее по иссохшей земле залег недоконченный канал, на строительстве которого полпотовцы замучили и убили десятки тысяч людей. Канал должен был соединить Пурсат с Баттамбангом, но строился с большими ошибками и в действие так и не вступил.

Протянулся по обнаженным берегам реки одноименный городок, в котором пришлось ночевать моему другу Иштвану на пути в Баттамбанг. Он подсчитал, что средняя скорость его движения по дороге № 5 составляла 20,5 километра в час, то есть чуть быстрее, чем на извозчике. Наше воздушное путешествие длилось около полутора часов. Все мы чувствовали себя довольно бодро, только немного ошалевшими от немыслимого грохота моторов. Понятно, всю дорогу нам не удалось сказать друг другу ни слова.

Но вот и Баттамбанг. Наш вертолет, заложив крутой вираж над пальмовой рощицей, — а до сих пор, как мне показалось, мы тщательно обходили зеленые массивы стороной, — завис в нескольких метрах от посадочной полосы, будто раздумывал, опускаться или нет, а потом мягко встал на свои колеса. Все так же вежливо посмеиваясь, симпатичный Хунг отворил дверь и сказал по-русски: «Рейс окончен, всего доброго!»

Мы выпрыгивали на горячий бетон, с удовольствием разминая затекшие конечности. Молодые парни, окружившие нас, без лишних слов принялись вытаскивать из вертолета нелегкий груз операторов. У барьера, ограничивающего посадочную полосу, стояли разных марок блестящие лимузины, толпился народ. Ук Сомарим приглашающим жестом направил нас к депутации местных властей. Навстречу вышел полный человек в белой рубахе навыпуск, представился: «Лай Самон, председатель провинциального комитета». Мы уж было набрались терпения пройти от начала до конца всю процедуру встречи, но Лай Самон сразу же поставил все на свои места. В двух словах он обрисовал обстановку в провинции как «в общем спокойную», обещал выполнить все наши пожелания и, сославшись на дела, сел в свой черный «мерседес», который тут же рванул с места. Ук Сомарим сказал, что председатель приедет к нам в гостиницу на обед, там и поговорим подробнее.

Церемония встречи кончилась так же быстро, как и началась. Наши вещи уже лежали в автобусе, трещали вокруг оглушительно цикады, откуда-то из-за угла доносились тоскливые крики ящерицы-геккона «о’кей», звонко стучал пингпонговый шарик на открытой веранде: двое полуголых солдат играли в настольный теннис. Мы прошли мимо веранды к шиферному навесу, под которым стояли сложенные в ряды стальные контейнеры. Читаю под козырьками надпись: «US AIR FORCE» (Военно-воздушные силы США). Что привозили они в Баттамбанг из-за океана? Напалмовые и шариковые бомбы, мины-ловушки, сделанные в виде пакетиков со сладостями, емкости с ядохимикатами, оружие и боевую амуницию?.. Наверняка что-нибудь в этом роде. Сколько людей приняло смерть от содержимого этих контейнеров, сколько было сожжено деревень и поселков, уничтожено гектаров хлопковых плантаций и рисовых полей в «житнице Кампучии»? Точно уже, наверное, сейчас никто не подсчитает, но доподлинно известно, что в самой плодородной провинции страны за годы пентагоновских бомбежек посевные площади сократились наполовину. Хлопковые плантации в районе Андуанг Пич, частично обеспечивавшие сырьем местные текстильные фабрики, исчезли полностью, непоправимый урон был нанесен производству джута.

КОГДА-ТО, в эпоху Ангкорской империи, город Баттамбанг играл важную роль промежуточного форпоста, прикрывавшего столицу кхмерских королей от Сиама. Вдоль всего пути на Ангкор тянулась цепь наблюдательных вышек, подававших дымовые сигналы о приближении неприятеля. Своего рода беспроволочный телеграф, применявшийся во многих странах Востока с той же целью. Город расцветал и набирал силу как торговый и экономический центр западного аграрного района. Через него проходили пути купеческих караванов, возивших шелка, золото, драгоценные камни Пайлина, расположенного в 60 километрах к югу, бивни слонов, рога носорога, сандаловое дерево, пряности. В Баттамбанге находился знаменитый на всю Азию рынок дрессированных слонов.

В конце XVIII века западные районы Кампучии надолго попадают под сюзеренитет Сиама. В Баттамбанге временщиком садится один из высших сановников короля Анг Енга, непревзойденный интриган и непомерный властолюбец Бен. Он посылает в Бангкок регулярные подати и людей на строительство каналов. Кхмерская хроника «Понгсавада» называет этот период «разгулом лихоимства, чиновничьего произвола и массового разбоя во всем королевстве». Резиденцию Бена на берегу реки Сапгке народ называл «логовом дьявола». И в нынешнем столетии Баттамбанг вместе с Сиемреапом дважды прибирал к рукам Таиланд: по франко-сиамскому договору 1876 года он владел им до 1907 года, а потом с 1941 года до 1946 года с помощью Японии удерживал за собой плодороднейшие провинции Кампучии.

НАШ автобус катил по дороге к городу, продираясь сквозь буйную зелень вековых деревьев, мешавших видеть окрестности. Мелькали рисовые поля, дома на сваях, сваи без домов, котлованы водохранилищ, врубленных в иссохшую землю, придорожные харчевни, источающие не сравнимый ни с чем запах прахока и жареной рыбы. Иногда сквозь листву выступали развалины пагод и буддийских храмов, этих немых и равнодушных свидетелей пролетевших над Баттамбангом бурь.

Перемахнули горбатый мост через реку Сангке, чем-то напоминавший мостик у пагоды Нефритовой горы на озере Возвращенного меча в Ханое; удивленно вслед нам уставились изваяния мифических львов, разинувших пасти, загадочные лики гаруд, и сквозная широкая улица повела через город. Неторопливо текли в обоих направлениях вереницы велосипедистов, бычьих упряжек, сверкающих никелем и яркими красками моторикш, облепленных седоками и всевозможной поклажей.

В том виде, в котором он существует сейчас, город сложился в 60-х годах. Три его главные улицы, идущие параллельно Сангке, вместо названий так и носят порядковые номера: Первая, Вторая и Третья. Они, собственно, и образуют единый архитектурный ансамбль, в центре которого, как и в большинстве кампучийских городов, высится куполообразный рынок, имеющий выходы на все четыре стороны света. Обнесенные решетчатыми бетонными заборами одно- и двухэтажные виллы стоят в глубине тенистых скверов, и сам город производит впечатление большого парка.

С восточной стороны, где Сангке зигзагом уходит в сторону, Третью улицу замыкает отель «7 Января». Его фасад упирается в тенистую рощу, в которой расположились казармы местного гарнизона. Перед воротами, увенчанными пятибашенным флагом НРК, вышагивают взад-вперед, словно маятники, часовые в темно-зеленой форме. Наш приезд, видно, заинтересовал их изрядно, и они, прекратив маятниковое движение, все внимание обратили на нас.

Отель был совершенно пуст, если не считать его многочисленной обслуги, жившей вместе с семьями в подсобных помещениях и в номерах. Внутри двора — о, чудо! — бил вкось и вкривь фонтан, и вода в его чаше была зеленее травы. Мелкие брызги летели по каменным плитам, создавая приятный микроклимат в этом зажатом четырьмя стенами пространстве.

Портье гостиницы — хлопотливый Марес говорил без умолку о себе, по ходу показывая номера. Оказалось, мы первые постояльцы за последние недели. До этого приезжали еще представители ЮНИСЕФ, но их постой был кратковременным. Так что все работники отеля рады приезжим и постараются создать для нас максимум удобств и комфорта. Он провел меня на второй этаж по галерее и указал комнату. Дверь подалась сразу без ключа, так как запирать ее было нечем. Замок кто-то выдрал, что называется, «с мясом», и вместо ручки болталась джутовая веревка. Уходя, ты накидываешь ее на гвоздь с наружной стороны, уединяясь — с внутренней.

Проем для кондиционера закрывал кусок фанеры, но на окнах сохранилась тонкая металлическая сетка. Это успокаивало: ночью в комнате будет меньше комаров. Хотя постель и имела густо пропитанный пылью марлевый москитник, колыхавшийся от струй вентилятора, на полное спасение от зловредной мошкары бесполезно было надеяться. Марес предупредил, что с электричеством в городе туго, генератор работает лишь в определенные часы. Вечером, как начнет темнеть, свет будет, но только до 22 часов. Можно зажечь керосиновый фонарь, но тогда в комнате станет трудно дышать. Так что лучше сразу постараться уснуть. А в настоящий момент свет дали в связи с нашим приездом.

На стене в окружении темных подтеков и отбитой штукатурки в багетовой рамке висел рисунок неизвестного художника, изобразившего четырехликого Байона с загадочной улыбкой и тяжелым взглядом полуприкрытых глаз в обрамлении диких зарослей. При всей бесхитростности рисунка в каменном взгляде было что-то мистически-властное и в то же время откровенно равнодушное. Может быть, живописец хотел передать тем самым свое отношение ко времени и истории. Но на невозмутимом челе изваяния никак не отражалось борение человеческих страстей, его не коснулась тень минувших трагедий. Он спокойно взирал сверху на землю, оставаясь внешне мудрым и безучастным к чужому горю. К рисунку так и напрашивался текст: «Все проходит...», который, казалось бы, выразил таинственный смысл этого духовного символа древней культуры кхмеров.

Байоновский взгляд выгнал меня из комнаты. Я снова оказался на галерее, накинул веревочную петлю на гвоздь и решил прогуляться со своим старым фотоаппаратом «Никон» по городу. Фотоаппарат — это тот же блокнот в путешествиях. Порой только с его помощью можно восстановить в памяти те места, где побывал. Не всегда имея время, да и желание заставить себя запечатлеть ту или иную картину, назвать про себя тот или иной образ, мы потом мучительно и безуспешно пытаемся восстановить ускользнувшее впечатление. И тогда выручает проявленная пленка.

Внутренний двор наполнялся дымом и запахами подгоревшего масла, жареной рыбы, рисового отвара. Где-то в недрах отеля готовился большой обед. Мимо фонтана сновали женщины с кастрюлями и тазами, водя за собой вцепившихся в саронги ребятишек. В фойе навстречу мне появился работник местного муниципалитета Син Суптхон, встречавший нас на аэродроме, и его вопрошающее лицо заставило меня произнести несколько благодарственных фраз по поводу коммунальных благ в гостинице. Поинтересовался, что здесь было раньше.

Раньше это был один из лучших отелей Баттамбанга, рассказал Суптхон. Владел им родственник Ин Тама — «премьер-министра» в лонноловском правительстве, богатый торговец пайлинскими сапфирами и антиквариатом, некто Пхен Новасон. Во время войны в Индокитае сюда привозили американских солдат, получавших передышку между боями, на поправку. В память о буйных «джи-ай» над стойкой бара сохранился выложенный цветной мозаикой полосатый флаг и надпись: «Добро пожаловать в Баттамбанг». Говорят, что хозяин скопил огромное состояние, продавая тайно за границу и иностранным туристам каменные изваяния, снятые со стен Ангкорвата и других старинных храмов. Перед приходом «красных кхмеров» он бежал в Таиланд.

Полпотовцы приспособили гостиницу под казарму, а потом ее превратили в тюрьму, где пытали и мучили заключенных. Очевидцы рассказывали, что любимым развлечением солдатни была пытка под названием «промывание мозгов». Жертву привязывали в центре фонтана и в рот вставляли резиновый шланг. Затем под сильным напором включали воду.

Син Суптхон сказал, что во время пребывания в Баттамбанге полпотовцы занимались и контрабандой, вывозя в Таиланд антикварные ценности. В дальнем углу гостиничного двора после освобождения найдено немало статуэток и фрагментов с барельефов сиемреапских храмов и пагод. Сейчас в городе создан музей древнего искусства, и все ценности отправлены туда.

Мы вышли с Суптхоном на улицу и направились к центру города, заглядывая в открытые дома, останавливая прохожих, обращаясь к ним с одним вопросом: «Откуда родом?» Коренных горожан среди них встретить так и не удалось. Все, как правило, переселенцы из других районов или из местной провинции. А в самом Баттамбанге осели недавно. Позднее статистика показала, что из старожилов мало кто вернулся в город после января 1979 года.

БАТТАМБАНГ был освобожден на девятый день после изгнания полпотовцев из Пномпеня. Их бегство из столицы было стремительным. Подробно об этом мне рассказывал начальник городского железнодорожного вокзала Боур Чорн, который был свидетелем тех событий.

Все вокзалы мира чем-то похожи друг на друга. То ли внешним видом, то ли царящей на них обстановкой. На площади перед главным зданием, по форме напоминающим наполеоновскую треуголку, толпился народ с мешками и чемоданами. У одних был скарб потяжелее, и выглядели они поувереннее, другие с узелками в руках одиноко сидели на корточках у стены или бродили вокруг здания в ожидании поезда. Это, как мне объяснили, беженцы, вернувшиеся из лагерей с территории Таиланда. Теперь они едут в родные края, где, может быть, найдут и родственников. Дорога для них бесплатная.

Станционный начальник сидел в своем кабинете, ломая голову над тем, как отправить одним эшелоном в два раза больше пассажиров.

— Судите сами, — говорил он, — на нашей линии Баттамбанг — Пурсат — Пномпень действуют два локомотива, и те не всегда исправны. Много времени уходит на ремонт. Так что о регулярном сообщении пока говорить еще рано. Но сегодня поезд должен уйти. Даже переполнив вагоны, можем взять две тысячи человек, а желающих куда больше.

Вошла секретарша и принесла на подносе стаканы с холодным оранжадом. Чорн говорил о проблемах железнодорожного транспорта, о разрухе, о тяжелом времени, которое переживает страна. Сам старый путеец, он знал свое дело профессионально. У меня, естественно, возник вопрос, чем он занимался при полпотовском режиме. Получилось так, что его не выгнали, как других, в деревню на ноля, а оставили в числе немногих железнодорожников работать на пномпеньском вокзале. Жил на положении арестованного, перемещаться разрешалось только от работы до дома. О том, что творится в стране, узнавал по слухам и редким рассказам очевидцев. В его обязанности входило готовить эшелоны, отправлявшиеся в Кампонгсаом и Баттамбанг.

Чаще всего это были поезда с оружием, рисом и древесиной. Движение особенно оживлялось с наступлением сухого сезона, когда начинался сбор рисового урожая. Многих его коллег забрали соансроки — агенты полпотовской охранки, других выгоняли на полевые работы по мере того, как в соответствии с официальной доктриной «обновления рабочих кадров» на станцию присылали подростков из деревни. Дороги и подвижной состав постепенно приходили в упадок. Старые локомотивы ломались, запасные части к ним не поступали. Но тот минимум перевозок, который был необходим для переброски стратегических грузов по Кампучии, они обеспечивали.

Позарез вагоны потребовались Пол Поту и его приближенным накануне наступления на Пномпень освободительной армии, получившей поддержку вьетнамских добровольческих сил. Двое суток Боур Чорн и его товарищи готовили к отправке пять имевшихся составов.

— Рано утром 6 января началась страшная паника,— говорит Боур Чорн. — От резиденции Пол Пота, министерских зданий на берегу Бассака к вокзалу тащили заколоченные ящики и плохо упакованное имущество. Многодетные семейства членов полпотовской администрации, обложенные тюками и корзинами, штурмом брали вагоны. В центральных кварталах шел жуткий грабеж, мародеры хватали из пустовавших квартир ценные вещи и бежали вереницами по проспекту Монивонг. Подъехали два черных лимузина, из которых вышли две сестры — Кхиеу Поннари и Кхиеу Тирит, жены Пол Пота и Йенг Сари. В общем шуме их голоса были еле слышны, но, стараясь перекричать толпу, они руководили погрузкой своего багажа. Ровно в 9.00 6 января 1979 года тронулся головной состав, за ним потянулись и другие.

К вечеру составы были в Баттамбанге. В город, напоминавший гигантский водосток, со всех сторон, словно мутные ручьи после дождя, стягивались колонны солдат. Они гнали с собой крестьян. В пригороде начались массовые расправы с теми, кто пытался вырваться из полпотовского плена. Диверсионные команды рвали мосты на дорогах, разрушали рельсовое полотно. На подступах к Баттамбангу создавались оборонительные рубежи в расчете закрепиться и сохранить за собой плацдарм для боевых действий.

Однако ничто уже не могло сдержать наступательный порыв освободительных сил. К тому же в обстановке общей сумятицы и неразберихи деморализованное полпотовское воинство думало только об одном — скорее унести ноги и уйти не с пустыми руками — как можно больше прихватить с собой награбленного добра, угнать по возможности больше населения, домашнего скота.

— Им грозило окружение — вспоминает Боур Чорн. — Оставалось неперерезанным только шоссе № 5, идущее вдоль железнодорожной ветки на запад. И они торопились, понимая, что не удержаться. На девятый день город был оставлен конвойными отрядами, которые рассеялись мелкими группами по провинции, совершая еще долго диверсии в тылу, терроризируя население, убивая активистов.

В сторону Пойпета, где находится пограничный пропускной пункт из Кампучии в Таиланд, из Баттамбанга были отправлены только два эшелона, которые так и не дошли до конечной станции. Партизаны взорвали в нескольких местах полотно. Весь груз был перегружен и отправлен на машинах. Волна беженцев, а по сути дела заложников, погоняемых озлобленными солдатами, уходила за пределы Кампучии.

Впереди этих людей ждали новое горе и унижение, голод, паразитизм и бессмысленное существование в лагерях.

На запад от Баттамбанга железная дорога тянется через выжженную равнину, нанизывая на себя редкие бусы полустанков с пустыми будками обходчиков, завалившихся набок ободранных или обгорелых вагонов и платформ. Поржавевшие рельсы на невысокой насыпи местами ныряют в заросли ползучего кустарника и пожухлой травы. Километровые столбы исчезают за горизонтом.

Дорога, построенная в 1929—1932 годах при французском протекторате, когда-то служила основной транспортной артерией страны. Она брала на себя значительную долю внешнеторговых перевозок в Таиланд и обратно по заказам сотен экспортных и импортных фирм. Она была главным путем контрабанды, на которой обогащалось кампучийское чиновничество, грабившее и казну, и конкурентов. С установлением полпотовского режима движение на ней замерло.

— Восстанавливать западный участок пока нет возможности, — говорил мне заместитель министра транспорта НРК Им Сиеп. — Мешают враждебная политика Таиланда и провокации эмиграционных банд в тех районах. Гораздо важнее было восстановить южное направление — на Кампонгсаом.

Да, в первые месяцы перед народной властью стояла задача № 1 — скорее открыть «морские ворота» страны и пустить поезда по дороге, связывающей единственный морской порт Кампучии с Пномпенем. Помню, директор порта, председатель городского комитета ЕФНСК Нон Нен рассказывал, как приходилось оживлять город, как по всей стране собирали людей для работы в порту. Нужно было отобрать таких, кто имел хотя бы небольшие навыки работы с техникой. 26 августа порт был официально открыт, а уже через десять дней в Кампонгсаом из Пномпеня пришел первый состав товарных вагонов. Этот день кампучийские железнодорожники считают своим профессиональным праздником.

В ту пору в западной печати появлялось немало статей, умышленно искажавших факты о положении в Кампучии. Американские газеты, например, подтасовывая данные ЮНИСЕФ и Международного Красного Креста, представляли дело так, будто кампучийские власти не в состоянии принять и распределить по стране предоставляемую международную помощь. Много писалось о проблемах транспортировки грузов, о нехватке машин, прицепов. Проявляя мнимую озабоченность по этому поводу, западные «гуманисты» предлагали в той ситуации пустить все грузы через границу с Таиландом, то есть через те районы, где окопались полпотовцы. В связи с этим выдвигались проекты восстановления железнодорожного полотна от Пойпета до Пномпеня.

ЦРУ подготовило специальный доклад по этому вопросу, которым пользовалась американская делегация в ООН. В нем бесстыдно утверждалось, что новые кампучийские власти «даже взимают пошлину за ввоз продовольствия в свою страну». Официальные власти США и других западных государств, как и лидеры наспех сколоченных «благотворительных миссий», в ультимативной форме добивались прежде всего открытия таиландско-кампучийской границы.

— На нынешнем этапе,— отмечал Им Сиеп,— основной проблемой является техническое содержание имеющихся локомотивов. После полпотовцев их осталось около двадцати. Машины старые, французского производства. Не так-то просто было их отремонтировать.

Уже в конце 1980 года кампучийские железнодорожники, подводя итоги, могли с гордостью говорить о своих достижениях. В их активе числились сотни тысяч тонн перевезенных грузов на всем протяжении ветки от Кампонгсаома до Баттамбанга. Каждый десятый житель страны воспользовался услугами железнодорожного транспорта. Восстановленные километры рельсового полотна, вновь построенные мосты, вокзальные здания и складские помещения были впечатляющими приметами возрождения народа.

КАК-ТО в один из своих приездов в Пномпень я снова оказался на вокзале. У перрона стоял готовый к отправке на Баттамбанг поезд. Город жил ожиданием веселого праздника Возвращения вод и по этому случаю принарядился. Алые полотнища на вокзальных стенах призывали к единству, сплочению и повышению бдительности. На перронах царила обычная суматоха. Пассажиры с коробками и мешками, опережая друг друга, спешили занять свои места в вагонах и поудобнее устроиться.

Машинист тепловоза, молодой улыбчивый парень с шевелюрой вьющихся черных, как трубная копоть, волос, предложил мне подняться в кабину. Он до блеска вытер поручни и пропустил меня вперед. Я напросился подбросить меня до Удонга, куда только недавно отправился автобус с экскурсией на осмотр старинных дворцов и пагод. Пен Нарут не имел ничего против и даже был рад возможности рассказать о себе. До отправления поезда было еще время, и машинист, отхлебывая из бутылки холодный напиток «севен-ап», вспоминал дорожные истории.

Случалось попадать и в опасные переделки, когда езда по железным дорогам была связана с определенным риском и полпотовские банды пытались парализовать транспортную жизнь страны. Подрывали рельсы, мосты, устраивали нападения на поездные бригады.

Широких масштабов эти акции не приняли: население и армия сумели в короткий срок обеспечить надежную охрану транспортных артерий. Но иногда бандитам удавалось нанести урон возрождавшейся экономике страны, нарушить с таким трудом возобновленный ритм перевозок. Сознавая свою обреченность, они долго еще творили злодеяния, вымещая дикую ненависть к народной власти на мирных жителях. Ну а последнее время, говорил мой собеседник, указывая на стоящий в углу автомат, оружия брать в руки почти не приходится.

— А вот эти инструменты постоянно в деле,— выдвинул он ящик с гаечными ключами.— Техника далеко не на грани фантастики. Часто требует ремонта.

Пен Нарут посмотрел на часы и, высунувшись в окно, что-то прокричал в пространство. Пришел его товарищ, приволок сумку-холодильник с провизией и фруктовой водой. Звякнул где-то колокол, и поезд пошел. До Удонга было ехать меньше часа. Пен Нарут знал это направление как свои пять пальцев. Заранее, где надо, сбрасывал и набирал ход.

Первый раз обкатывал эти пути еще мальчишкой. Привезли его полпотовцы из провинции Кратьэх вместе с группой таких же юнцов. Работали сцепщиками вагонов, подручными у машинистов. Потом старых рабочих убрали, к локомотивам приставили малообученную молодежь. Так деревенский мальчишка из Кратьэх стал машинистом. Помнит он и тот день, о котором мне рассказывал Боур Чорн,— последний день полпотовцев в Пномпене.

После освобождения ему помогли подобрать бригаду механиков, и скоро они приступили к делу.

— Каждый тогда старался за двоих, — рассказывал бригадир. — Было очень трудно. По крохам собирали инструмент, запасные детали, ставили на колеса вагоны и локомотивы. Помогали нам и вьетнамские путейцы — хорошие механики и отличные ребята. Теперь, как видите, движемся.

Тогда, в конце 1982 года, железнодорожный транспорт Кампучии перевозил около четверти всех грузов, примерно столько же брали на себя автомобилисты, и сорок процентов грузопотока шло по рекам.

...Мы приближались к Удонгу. Пен Нарут, весело кивнув чубатой головой, дал протяжный гудок, громким эхом раскатившийся над рисовыми полями. Крестьяне, вязавшие золотистые снопы, подняли головы и приветственно замахали серпами. Машинист выставил в окно молоток. Все поняли его жест. Серп и молот, поднятые трудовыми руками над землей, составляли символ рабоче-крестьянской солидарности.