Башни Ангкора

От Почентонга до «Чамкармона»

КОГДА передвигаешься по дорогам Кампучии, на все смотришь сквозь призму трагедии, пережитой этой страной. Очевидно, это горькая неизбежность. И дело тут не в стереотипности мышления, не в неспособности подняться над событиями. «Копия Освенцима и Бухенвальда», «современный вариант Лидице, Орадура и Хатыни», «города-призраки и вымершие кварталы», «мрачнейший режим XX века», «чудовищный эксперимент», «опытное поле уродливой модели политического устройства»...

Кто из нас, встречая эти выражения в газетах и журнальных статьях после января 1979 года, не понимал: речь идет о Кампучии, о народе, который прошел все круги полпотовского ада! Чье сердце не содрогалось, когда мы узнавали все новые и новые подробности злодеяний политических авантюристов на кампучийской земле, называемой теперь не иначе, как многострадальной! Больно сознавать, но эти слова стали устойчивыми оборотами, они пополнили и без того обширную фразеологию, характеризующую преступления против человечности и морали, против идеалов свободы и справедливости, против самой истории. Мир тогда получил еще один страшный урок общественного и социального зла, после которого мы обычно говорим: «Это не должно повториться!» И по сей день эти фразы звучат как призыв к человеческой совести, к бдительности.

Мой первый приезд в Кампучию состоялся вскоре после освобождения. Для меня, человека, ранее никогда не бывавшего в этой стране, названные газетные формулировки и сообщения информационных агентств определяли основные представления о ее недавнем прошлом и настоящем. Готовые представления правят нами. Все это так. Но, как часто бывает, они быстро тускнеют и отступают на задний план перед яркостью впечатлений первой же встречи. Нечто подобное случилось и со мной, когда я прилетел на пномпеньский аэродром Почентонг.

Если следовать традиции называть столичные аэропорты «воздушными воротами» страны, то в тот день ворота Кампучии были распахнуты перед нами настежь. Наш АН-12, заложив крутой вираж, заходил на посадку, нацелившись в самый центр водного перекрестка, образованного слиянием Меконга и двух его рукавов — Тонлесапа и Бассака. Еще несколько минут назад четкий «икс» предстал перед моими глазами на экране локатора, когда я сидел в ногах у штурмана в самом носу самолета и, втиснув лицо в резиновую маску, смотрел на бегающий по кругу световой луч.

В кабине тонко пропищал сигнал снижения, машину слегка тряхнуло при выпускании шасси, и вот уже Пномпень, удивительно красивый с воздуха, надвигается на нас золочеными шпилями бывшего королевского дворца, оплавленными на солнце коньками остроконечных крыш буддийских пагод, белыми объемами зданий, темной зеленью развесистых пальм. Мелькнули у берегов эстакады взорванного моста, похожего на выбитую челюсть, сведенную в немом истошном крике. Остались позади заросли мелких озер и болот, подпирающих город с юга.

Никогда раньше я не оказывался в иностранном аэропорту, где бы пассажиров никто не встречал и не к кому было обращаться за выполнением обычных формальностей. Впрочем, наш рейс не был регулярным. Регулярных рейсов тогда вообще не было. Мы привезли из Хошимина продовольствие и медикаменты, и аэродромная служба могла не знать о времени прилета, так как связь с Таншоннятом[4] практически отсутствовала.

Через несколько минут стоянки к нам подошел охранник и сказал, что успел позвонить в город и скоро будут машины с грузчиками.

Померанцевое солнце, впаянное в зенит, грело бетон посадочной полосы, над которой колыхались эфирные струйки испарений. Удивляли окружающая пустота и безлюдье. В помещении аэровокзала, на степах и витражах которого были видны следы пуль, мы — пассажиры единственного самолета в Почентонге — чувствовали себя не совсем уютно, присев на располосованном штыками липком дерматине низких диванов. Я обошел все здание. Двери комнат были сорваны с петель, стекла выбиты, полы завалены грязью и мусором.

ПОЧЕНТОНГ помнит много событий на своем веку: и радостных и драматических. Бывали времена, когда его ворота широко распахивались перед туристской публикой, приезжавшей в Кампучию насладиться экзотикой и зрелищем неповторимых памятников древней архитектуры. Бывало, на нем не затихал рев военных самолетов, летавших бомбить города и села страны. В одну из январских ночей 1971 года Почентонг превратился в ад. Во время атаки патриотических сил на аэродром мина угодила в склад боеприпасов, в котором хранилось 1600 напалмовых бомб. Небо над Пномпенем окрасилось в огненный цвет, на бетоне взлетной полосы полыхали самолеты и обломки строений. Со здания аэровокзала сорвало крышу. Тогда было уничтожено и повреждено более 90 самолетов и вертолетов, практически выведена из строя вся авиация пномпеньского марионеточного правительства. До сих пор на краю поля лежат остовы сожженных машин.

Через автостоянку, мимо сторожевой будки, где сидел солдат в мятой вылинявшей гимнастерке, перепоясанной широким ремнем, который оттягивал тяжелый подсумок, мы прошли к дороге, ведущей в город. Один из спутников, летевший со мной из Хошимина, уже бывал в Пномпене после освобождения немногим раньше. И как он живо обрадовался, увидев на шоссе людей, двуколки, запряженные быками, движущиеся автомобили.

— Первый раз я здесь не встретил ни души, а сейчас...— он задумчиво смотрел на прохожих, кивая им вслед.

Мне, кажется, не забыть их опаленные лица, глаза, выражавшие боль и утрату. Я старался вспомнить, где раньше мог видеть эти глаза. Я вспомнил. Передо мной промелькнули кадры кинохроники военных лет, запечатлевшие узников фашистских концлагерей в Европе. Да, да, я не ошибался. Именно такое выражение. Так могли смотреть только люди, в которых долго пытались убить человеческое достоинство, отучить мыслить и чувствовать. Передо мной проходили свидетели невиданных кошмаров и ужасов. Я полагал, что в возрождающемся Пномпене уже не встретить на улицах следов кровавых зверств, да и свою задачу видел в другом, собираясь рассказать читателям «Известий» о восстановлении. Но первая же встреча с кхмерами стала для меня встречей со свежими следами фашизма.

Около нас останавливались люди и, узнав, кто мы такие, спешили рассказать о себе и о былом, с ненавистью произнося имена своих мучителей. Слезы мешали говорить, но человеку необходимо было поделиться пережитым, излить наболевшее. Конечно, время и работа рубцуют душевные раны, но кто знает, когда они обретут полное моральное равновесие,— слишком много горя выпало на их долю.

— Куда путь держите? — спросил я молодого парня лет семнадцати по имени Ченг Санг.

— Хочу еще раз попытаться найти своих. Отца и мать убили в прошлом году. Осталось два старших брата и три сестры. Всех раскидали по разным трудовым лагерям. Может быть, в районе Пномпеня встречу кого-нибудь. Меня и моих попутчиков полпотовцы держали как заложников. Только недавно нас освободила народная армия. Это было в провинции Пурсат недалеко от деревни Лиеть. Все уже хорошо знали, что режим Пол Пота — Иенг Сари рухнул. Но соансроки (агенты безопасности) и солдаты держали нас, перегоняя с места на место. Многих, кто хотел тайно уйти, расстреляли. Таких, как я, было несколько тысяч.

Парень был крепкого сложения, и даже при его худобе, болезненном лице, тронутом голодом и хроническим недосыпанием, он не производил впечатления дистрофика. Лишь глаза лихорадочно блестели, голос подрагивал, длинными пальцами он смахивал набегавшие слезы.

Не знаю, нашел ли он свою семью, остался ли в Пномпене или уехал в другую провинцию, так и не найдя никого из родных. Больше я его ни разу не встретил за время работы в Кампучии. Но лицо его до сих пор стоит передо мной, когда я вспоминаю тот день на шоссе № 4 у Почентонга, пустынного аэродрома — распахнутых настежь «воздушных ворот» израненной, жалкой, но начинающей подниматься из пепла страны. Много лиц прошло передо мной с тех пор.

Мне довелось близко наблюдать этот сложный, мучительный и вместе с тем радостный процесс постепенного выздоровления народа, который, преодолев кризисное или, скорее, шоковое состояние, по крохам собирал силы для новой жизни. В пору своего возрождения он демонстрировал поразительную жизнестойкость и терпение, волю и трудолюбие. Народ с вековыми богатейшими культурными и хозяйственными традициями, создавший уникальные ценности человеческой цивилизации, но за три года дремучего мракобесия доведенный до первобытного состояния, не мог, конечно, утратить полностью свои созидательные способности, талант творца и чувство национальной гордости.

— То, что произошло в Кампучии,— говорил мне Кео Чанда, председатель Народно-революционного трибунала, судившего преступный режим Пол Пота — Иенг Сари,— ни в коем случае нельзя считать явлением только внутренним. Его природа не имеет ничего общего с национальным характером кхмеров, с некими особыми кампучийскими условиями, как об этом говорит кое-кто из «теоретиков» на Западе. Корни кампучийской трагедии кроются в историческом развитии страны, оказавшейся объектом колониальных, империалистических и великодержавных устремлений. Вы спрашиваете, почему именно на нашей земле мог проявиться подобный чудовищный феномен. Во-первых, надо учесть, что почва для него готовилась десятилетиями господства чужеземцев и их марионеток. Во-вторых, плодами народной победы в освободительной борьбе воспользовались политические авантюристы, получавшие поддержку извне и уничтожившие патриотическое руководство партии и кампучийской революции. Абсолютное невежество этих политиков в вопросах классовой борьбы, полное извращение ими социальных идей в сочетании с патологической жестокостью обернулись столь страшной катастрофой.

Кео Чанда отсылал нас к тем страницам кампучийской истории, которые он назвал «опаленными». Он обращал наше внимание и на роковую роль Соединенных Штатов Америки в судьбе кхмерского народа.

«БЕЛАЯ книга» об американо-сайгонской агрессии против Камбоджи в 1962—1969 годах, распространенная камбоджийским посольством в соседнем Лаосе, считается редким дипломатическим казусом. Она появилась на свет буквально через несколько часов после того, как в Пномпене произошел государственный переворот и к власти пришел проамериканский режим генерала Лон Нола и принца Сирик Матака, отстранивший от управления страной Сианука. О книге, подготовленной к печати во Вьентьяне, видимо, забыли в суматохе дворцовых заговоров. Новый правитель после этого долго не мог спокойно смотреть в глаза американскому послу, читая в них укор и гнев, который, впрочем, был затем сменен на милость. Случай с книгой засчитали как «упущение» Лон Нола, а спустя один месяц в ответ на его просьбу о предоставлении «военной помощи» в Кампучию из Южного Вьетнама стали прибывать американские транспортные самолеты с оружием и снаряжением.

Так вот, «Белая книга» свидетельствовала, что за указанные восемь лет агрессоры совершили более 8000 разного рода нарушений территориальной целостности страны. За один только 1969 год, по признанию представителя госдепартамента по вопросам печати, вооруженные силы США 310 раз вторгались в пределы суверенной Кампучии. Это по официальному признанию Вашингтона. А вот что сообщал корреспондент гонконгского журнала «Фар истерн экономик ревью» Т. Оллмэн, американец по происхождению, посетивший незадолго до этого кампучийскую провинцию Свайриенг: «Я могу засвидетельствовать, что самолеты США нарушают воздушные границы этой страны, бомбят и обстреливают ее территорию без всякой на то причины гораздо чаще, чем это знают американцы».

Корреспондент имел в виду, так сказать, массового читателя. В Белом доме и Пентагоне, конечно, хорошо были осведомлены о масштабах варварских бомбардировок кампучийских городов и сел, о том, что в этой стране от американских бомб и напалма гибнут мирные жители, уничтожаются рисовые поля; леса и каучуковые плантации чахнут от ядохимикатов, распыляемых с воздуха, гибнет домашний скот.

Со времен Даллеса, который называл нейтралитет Кампучии «аморальным», Вашингтон преследовал цель превратить Кампучию в свой военно-стратегический плацдарм в Индокитае. И пламя войны, зажженное Соединенными Штатами во Вьетнаме, давно уже задевало Кампучию.

В конце апреля 1970 года президент Никсон принимает решение ввести сухопутные части войск США в Кампучию. В Пномпене узнали об этом только через сутки, когда 1-я американская аэромобильная дивизия и 11-й танковый полк вместе с 15 000 сайгонских солдат уже перешли границу Кампучии и вели боевые действия в провинции Кампонгчам, а 100 тяжелых бомбардировщиков забрасывали бомбами указанные в их полетных картах районы.

От Хошимина, бывшего Сайгона, по дороге № 1, ведущей на Пномпень через провинцию Тэйнинь, до границы с Кампучией езды — часа два. Но если, не доезжая города Тэйнинь, свернуть с дороги влево и по узкому шоссе через протоки и многочисленные рукава Меконга направиться на юг, то через несколько минут окажешься у самой оконечности «Клюва попугая», острого выступа кампучийской границы в глубь западных вьетнамских провинций. По прямой отсюда до Хошимина около 50 километров. Уютные деревеньки, кажущиеся игрушечными кирпичные домики с черепичными крышами словно грибы прилепились у дорог на живописной окраине долины Тростников.

Именно с этого места 29 апреля 1970 года двинулись колонны американских и сайгонских войск на землю Кампучии. Острие «клюва» стало направлением первой атаки агрессоров. Вот как рассказывал мне об этом ветеран освободительной войны капитан Кео Пали, находившийся тогда со своим отрядом на подпольной базе в Свайриенге:

— Вертолеты и бронетанковые части быстро продвигались в глубь страны, стремясь взять под контроль дорогу № 1 и дорогу № 7, соединяющие города Краек, Мимот и Снул. Наши отряды с боями уходили в леса. Через два дня мы узнали, что широкие наступательные операции развернулись почти по всей протяженности восточной границы Кампучии. Постепенно фронт растянулся на 480 километров. Корабли США блокировали порт Кампонгсаом и 100-мильную полосу морского побережья. Горели деревни, в руинах лежали Мимот и Снул, ракеты и бомбы перепахивали плантации гевеи. Это было только начало.

Еще через несколько дней численность американских войск в Кампучии достигла 31 тысячи, а сайгонских — 48 тысяч человек. В операциях по «умиротворению» участвовало более 700 танков, свыше 100 бомбардировщиков Б-52, сотни боевых вертолетов. Из Сайгона вверх по Меконгу к Пномпеню поднималась флотилия из ста американских канонерок, десантных судов и катеров. В то время, когда янки уже готовились к высадке в Пномпене, Никсон заявлял, что экспедиция американских войск в Кампучии носит ограниченный характер и что войска не будут углубляться на территорию страны более, чем на 30—35 километров.

СОВРЕМЕННИКАМ, находящимся на удалении минувших лет от тех неспокойных дней, лучше видны и понятны скрытые и явные пружины, случайности и закономерности событий, определявших место Кампучии в бурном водовороте международной политики и повлиявших на ее будущее. Период геноцида, последовавший вскоре после агрессивной войны, которую вели американцы против кампучийского народа, как бы заслонил собой их преступления. Новая более страшная катастрофа, постигшая страну, на какое-то время оставила в тени прежнюю.

С приходом проамериканского режима Лон Нола Кампучия превращается в район широких военных действий. Ее слабая экономика не выдерживает ударов войны и начинает разваливаться. Плодородная цветущая земля во многих рисоводческих провинциях превращалась постепенно в изрытые воронками болотные топи или пустыни. Война изгоняла крестьян из деревни, уничтожая их жилища, оставляя земледельцев без работы, без средств к существованию. Люди искали спасения в городах, где не падали бомбы, бежали за пределы страны.

Кео Пали мне рассказывал, когда мы с ним на старом «джипе» проезжали по проселочным дорогам Свайриенга, как агрессор, придерживаясь тактики «выжженной земли», пытался уничтожить базы патриотов.

Мы остановились в деревне Килет и зашли в дом одного крестьянина напиться. У порога старого покосившегося пайотта, носившего печать то ли временного жилища, то ли постоялого двора, лежали для продажи груды кокосов, арбузы, стоял станок для выжимания сока из обрубков сахарного тростника. Деревня была вновь заселена после освобождения, и почти все ее обитатели — это уроженцы других сел и провинций. Как могли, восстановили старые дома и хижины и осели здесь обзаводиться хозяйством, семьями. К нам подсаживались другие селяне, и, слушая Кео Пали, многие сами включались в разговор, комментируя и дополняя сказанное. Люди были из разных мест, но разговор велся вокруг общей темы. Вспоминали лихолетье.

Бомбежки велись чуть не каждый день. Смерть постоянно грозила с воздуха. Американские вертолеты обстреливали из ракет и крупнокалиберных пулеметов всех, кто при их появлении бежал прятаться в укрытия или вызывал подозрение своим внешним видом. Для крестьян, выходящих на работу в поле, существовал нелепый приказ лонноловского командования стоять во весь рост и не двигаться, когда над их головами кружили вертолеты или проносились истребители. Часто колонны беженцев принимались военными летчиками за партизанские отряды и подвергались уничтожению. Агрессоры не отличались особой разборчивостью, и любая фигура могла вызывать у них подозрение.

В страну ринулись разного рода авантюристы и «искатели удачи», предлагавшие свои услуги в качестве военных спецов или экономических консультантов. На американские деньги в армию принимались наемники. Из Западной Европы и Америки они пробирались в Гонконг, где была открыта контора по вербовке. Головорезы из банд Майка Хора по прозвищу «Бешеный Майк» и бельгийца Шрамма по кличке «Черный Джек», прославившиеся своими преступлениями в Конго, спешили на запах наживы. В неделю им выплачивалось по 2500 долларов.

— Больше, чем в Африке, — хвастали они корреспонденту гонконгского журнала.

Пномпень все больше превращался в город-паразит. Поток беженцев увеличил его население почти вдвое, доведя почти до трех миллионов. Сорванные войной со своих мест люди вереницами тянулись по четырем основным дорогам, ведущим в столицу, надеясь там найти спасение, работу и кров. Окружившие город лагеря представляли удручающее зрелище.

Вот как описывал корреспондент Франс Пресс такой лагерь на берегу Бассака: «Застоявшийся запах гнили и разложившихся отбросов давал знать о приближении к нему еще на мосту. Невообразимые нагромождения фавелл из кусков фанеры и разрезанных бензиновых бочек составляли запутанный лабиринт ходов, по которому бродили грязные, голодные люди, из лачуг доносились детский плач и ругань. Тут же попадались дешевые притоны, откуда не вылезали солдаты пномпеньской армии. Сотни тысяч не занятых ничем людей каждый на свой лад добывали себе пропитание. Муниципалитет давно уже закрыл глаза на то, что эти лагеря стали рассадниками проституции, преступности и наркомании».

Тлетворный дух стяжательства царил и в армии, «переваривавшей» большую часть американской помощи. К 1971 году она выросла с 35 до 200 тысяч путем насильной вербовки. Нередко в отдельных кварталах Пномпеня и в его пригороде устраивались облавы, откуда молодые кхмеры отправлялись прямо в казармы и, получив оружие, приводились к присяге.

В октябре 1971 года в Пномпене состоялась крупная демонстрация военных и буддийского духовенства. Длинная процессия тянулась от стен Онолоума — главного храма секты Маханикай до площади с монументом Независимости. В голове колонны обряженные в парадную форму офицеры и в оранжевые накидки монахи-бикху несли два гроба. В одном под государственным флагом лежал убитый на поле боя солдат, в другом — подорвавшийся на мине монах. В речах генералов и бонз звучал призыв защищать буддизм с оружием в руках. «Убивая врага, кхмер приносит его в дар буддизму», — говорил со ступенек монумента генеральный комиссар по мобилизации.

Было ясно, что Лон Нол себе в союзники пытается взять буддийскую церковь, учитывая ее большое влияние на население. С этого времени в пномпеньских газетах все чаще появляются фотографии обнимающихся монаха и воина. Многие бикху, оставив сбор подаяний, отправляются в армию подымать боевой дух деморализованного воинства. На передовых позициях они раздают талисманы с фигурками Будды, которые якобы способны защитить от пули. В пагодах бонзы торгуют «магическими поясами» — амулетами того же назначения. Через несколько месяцев восемь бонз из Свайриенга, порвав с монашеской жизнью, поступают добровольцами в армию. Создавалось мнение, будто в порыве патриотических чувств многие кхмеры следуют их примеру. Но на самом деле все было не так.

По спискам лонноловского штаба в течение 1972 года в войсках числилось на 100 тысяч человек больше, чем было в действительности. По этому поводу американский полковник Джонатан Лэдд, отвечавший за «военную помощь пномпеньскому правительству», вынужден был писать объяснения конгрессу США, когда в Вашингтоне стало известно, что лонноловские офицеры выплачивали жалованье — по 20 долларов в месяц на душу — ста тысячам несуществующих солдат. Тот самый полковник Лэдд, который в свое время командовал «специальными силами» в Южном Вьетнаме и считался знатоком по части проведения карательных операций против партизан.

Это по его рекомендации была сформирована отборная дивизия из живших в дельте Меконга представителей национального меньшинства «кхмер-кром» («нижние кхмеры»). Их батальоны отличались особым фанатизмом в боях на территории Кампучии, куда они вошли вместе с сайгонскими и американскими войсками. По предложению Лэдда, «кхмер-кром», чью форму отличал белый шарф на шее и особый буддийский амулет, были включены в состав пномпеньской армии.

В данном случае Лэдд применял старый опыт французских колонизаторов, вербовавших из «кхмер-кром» солдат в охранную гвардию. Впоследствии по этому пути пробовали пойти и полпотовцы в своей антивьетнамской политике, надеясь использовать их как «пятую колонну» на юге Вьетнама. Но из этого ничего не вышло.

Около миллиона «кхмер-кром» и по сей день живут на территории Южного Вьетнама, в дельте Меконга, занимаясь земледелием, сохраняя свои этнические обычаи, культуру и религию. Когда весной 1978 года полпотовские националисты выступили с территориальными претензиями к СРВ и фактически развязали войну на ее юго-западных границах, на «нижних кхмеров» делали особую ставку.

Задолго до начала агрессивных действий полпотовская разведка засылала в провинции Хатиен, Тэйнинь, Анзианг, Лонган и Киензианг своих лазутчиков, которые пытались вести тайную пропаганду среди кхмерских нацменьшинств, живших веками бок о бок с кинями — собственно вьетнамцами, составляющими большую часть населения современного Вьетнама.

В том же году полпотовская клика издала в Пномпене документ, носивший название «Черная книга: факты и свидетельства актов агрессии и захватов со стороны Вьетнама против Кампучии». Он представлял собой мешанину грубо сработанных подтасовок, искажавших историческую правду и обвинявших Вьетнам в захвате «исконно кампучийских земель».

В качестве главного аргумента указывалось, что в дельте Меконга проживает близкая в языковом отношении к кхмерам народность. И на этом основании выдвигались претензии на всю дельту, включая город Хошимин. Абсурдность и нелепость подобных притязаний очевидны. Время и социальные катаклизмы прошлого перемешали на этом пространстве множество племен и народностей, проложив государственные границы в том виде, в котором они существуют сейчас.

— Да, я помню, как в наши дворы попадали листовки на кхмерском и вьетнамском языках с призывом «вырывать печень у юуонов и воссоединиться в Кампучией — наследницей великого Ангкора»,— говорил мне крестьянин Бун Сакон из деревни Тхучонг в провинции Анзианг. — Но мы живем не в средневековье, а в двадцатом веке. В нашей деревне проживает много «нижних кхмеров». Все мы пользуемся одинаковыми правами с вьетнамцами, а о каких-либо притеснениях не может быть и речи. Мы граждане социалистического Вьетнама, члены одной большой семьи.

НО ВЕРНЕМСЯ снова в Пномпень начала 70-х годов. Неподалеку от того места, где бульвар Сианука упирался в набережную, располагалось посольство США. Полосатый флаг над его крышей, противоракетные щиты и сетки были видны с другого берега Бассака, облепленного трущобами. Вряд ли кто из населявших те грязные бидонвили давал себе отчет в том, какую роль в их судьбе сыграли люди из белеющего вдали здания.

Вот, например, советник посольства, некий Томас Эндерс, которого даже сослуживцы и люди из его окружения называли «первым палачом Камбоджи». Именно ему принадлежит бесславный титул изобретателя «ковровых» бомбежек в Индокитае. За четыре года работы в Пномпене Эндерс, по свидетельству очевидцев, проявил прямо-таки дьявольскую выдумку и усердие в изыскании новых способов истребления непокорных туземцев. Он лично, писал журнал «Ньюсуик», на основании данных воздушной и наземной разведок определял цели для авиационных налетов на беззащитное население.

В июне 1983 года его имя снова всплыло на поверхность в связи с войной в Сальвадоре. «Камбоджийский» опыт Эндерса сослужил немалую службу диктаторскому режиму в проведении репрессий против населения этой страны. Но даже курс Эндерса показался президенту Рейгану чересчур мягким, и тот был смещен с поста помощника госсекретаря по межамериканским делам вскоре после убийства в Эль-Сальвадоре местными партизанами первого американского советника. История, как известно, повторяется в фарсах.

Сейчас вызывает только удивление то упорство и безрассудство, с каким Соединенные Штаты пытались спасти обреченный режим. Уже к 1971 году Национальный единый фронт Кампучии контролировал семьдесят процентов территории страны, и чем меньше становилась «правительственная зона», тем острее чувствовалась агония режима. В апреле, спустя год после переворота, Лон Нол, страдающий апоплексией — потерей сознания и провалами памяти, вернулся в Пномпень с Гавайских островов, где пребывал на лечении, и вместе со всем кабинетом подал в отставку. Недельные консультации, в которых «координирующую роль» играл американский посол в «Кхмерской Республике» Джон Гантер Дин, вернули подновленный кабинет к власти.

К этому времени, писала «Нью-Йорк тайме», печальную картину являла экономика Кампучии. Цены на продовольствие и товары первой необходимости подскочили до 250 процентов. Полный упадок грозил промышленности и сельскому хозяйству. Резко сократились поступления от экспорта — в шесть раз. Прекратился туризм, приносивший немалую часть иностранной валюты. Инфляция обесценивала зарплату, подстегивала рост стоимости жизни. Пномпеньский рабочий за день получал столько, что едва хватало купить чашку риса или миску кантонской лапши в самой дешевой харчевне.

В то же время богатый Пномпень, жиревший на спекуляциях и финансовых инъекциях из-за океана, купался в роскоши и веселился. По ночам работали дорогие рестораны и игорные дома, в кинотеатрах шли американские боевики и порнографические фильмы, не закрывались питейные заведения. Гуляли штабники, зажиточное купечество, министерские чиновники, контрабандисты, торговцы наркотиками и живым товаром. Лавки и рыночные ряды были завалены контрабандой — парчовыми и шелковыми тканями, телевизорами, электронной аппаратурой, часами, дорогими сигаретами и напитками. Всем этим могла пользоваться только верхушка пномпеньского общества, имевшая доступ к американской военной и экономической помощи.

Между тем, не говоря уже о трудящихся массах, значительная часть солдат лонноловской армии по нескольку месяцев не получала жалованья и сидела на урезанном пайке. Памятен для Пномпеня остался солдатский «рисовый бунт», поднятый столичным гарнизоном в сентябре 1972 года. Голодные солдаты вырвались из казарм и с оружием в руках пошли громить центральный пномпеньский рынок и рисовые склады. Награбленное продовольствие грузили в машины и увозили за черту города, где частично продавали, частично прятали на черный день. Выступление армии не на шутку встревожило «правительство». Отданы были распоряжения улучшить содержание войск.

На 17 марта 1973 года в президентском дворце «Чамкармон» было назначено правительственное совещание. Утром к условленному часу в восточные ворота дворца стали заезжать сверкающие лимузины. Двойная система проверки и действия бдительной охраны задерживали каждый автомобиль в «карантинном туннеле» на несколько минут. Лон Нол в это утро, мучимый приступами апоплексии, запаздывал.

Внезапно со стороны реки Бассак показался истребитель-бомбардировщик «Т-28». Генералы и министры, толпившиеся в тенистых аллеях среди цветников и гуляющих павлинов, встревожились. Кто-то, почуяв недоброе, кинулся в укрытие, остальные последовали его примеру. Совершив пикирование на дворец, самолет сбросил две бомбы и ушел в северо-восточном направлении. Взрывами повредило стены и крышу «Чамкармона», никто из присутствовавших на его территории не пострадал. Начальник штаба пномпеньской армии генерал Состен Фернандес сам отправился на Почентонг, откуда взлетел «Т-28», чтобы лично разобраться в случившемся.

Выяснять пришлось недолго. Летчиком оказался офицер местных ВВС по имени Со Пхотра — муж принцессы Нородом Ботхум Бопха, одной из дочерей Сианука. Нити заговора вели в дом королевского семейства, куда и отправились агенты службы безопасности. Принцесса Бопха, ряд других членов семьи, в том числе и бывшая королева Сисоват Коссомак, были арестованы. Пномпеньские газеты писали, что эта акция была «импульсивным, отчаянным актом мести со стороны монаршьего клана за отнятые привилегии». Однако, по признанию самих официальных кругов, она отражала и настроение определенной части военных, недовольных политикой правящей администрации.

ПРОСЛЕЖИВАЯ далее ход событий в Кампучии, можно ярче и полнее представить атмосферу безнадежного кризиса, страха и безысходности, в которой оказался марионеточный режим. Ни у кого из зарубежных журналистов, работавших тогда в Пномпене, не вызывала сомнения обреченность временщиков. Народные вооруженные силы национального освобождения прочно удерживали боевую инициативу.

Пномпень попал в осаду и испытывал острую нехватку горючего, электроэнергии, продовольствия. Из города стали эвакуироваться иностранцы. Того бензина, который привозили американские самолеты из Таиланда, хватало в обрез, чтобы заправлять топливные баки патрульных автомобилей и вертолетов. В начале апреля 1973 года Пномпень со специальным визитом посетил американский генерал Александр Хейг. При его участии разрабатывались секретные наступательные операции против партизан. Вслед за отъездом Хейга было предпринято новое вторжение сайгонских войск, усилились бомбардировки американской авиации, использовавшей аэродромы на своей базе Утанао в Таиланде.

При таких обстоятельствах в Пномпене создается Высший политический совет во главе с Лон Нолом, а в мае — «чрезвычайное правительство». Эти новости среди наблюдателей воспринимались уже с определенной иронией и сопровождались однотипными комментариями. Корреспондент английской «Таймс» сообщал тогда: «Новый Высший политический совет Лон Нола — это лишь муниципальный совет, поскольку столица практически отрезана от внешнего мира и юрисдикция правительства распространяется не более чем на несколько миль за пределы Пномпеня».

В одну из атак на Пномпень патриотических сил несколько снарядов угодило в ставку генерала Фернандеса. Выступая перед журналистами на пресс-конференции, которую отважился созвать в эти тяжелые дни департамент прессы, генерал вынужден был признать, что правительственные войска несут большие потери и держатся только за счет массированных американских бомбардировок.

15 августа по решению конгресса США, принятого под давлением общественности, бомбардировки прекратились. Это решение панически было встречено в Пномпене. Многие деятели марионеточной администрации совсем пали духом. Подал в отставку «премьер-министр» Ин Там, заявив уныло, что окончательно устал от политической деятельности и собирается уединиться на своей вилле в Сисопхоне, где думает посвятить себя выращиванию риса и буддизму.

По американским данным, за те годы, когда авиация США наносила бомбовые удары по мирным городам и селам Кампучии, на землю этой страны было сброшено 500 тысяч тонн бомб, погибло в районах бомбардировок 600 тысяч человек, сотни тысяч беженцев покинули страну в поисках убежища за границей. Производство сельскохозяйственной продукции в этих районах сократилось на три четверти, а промышленной — почти на 90 процентов. Таков был предварительный итог войны, которую Вашингтон развязал против кампучийского народа. Однако продолжались поставки оружия и снаряжения лонноловской армии.

В начале 1975 года «воздушный мост», связывавший Пномпень с Таиландом, оставался единственной артерией, которая питала трехмиллионный город боеприпасами, продовольствием, горючим. Пентагон организовал переброску грузов с военной базы Утапао на Почентонг, заключен был специальный контракт с американской авиатранспортной гражданской компанией «Бэрд эйр». Компания, взявшись за выполнение выгодного заказа, арендовала у ВВС США транспортные самолеты «С-130» и наняла бывших военных летчиков. В течение февраля 12 таких самолетов ежедневно совершали до 20 вылетов в Пномпень, доставляя примерно 300 тонн грузов. Изредка еще по Меконгу прорывались к Пномпеньскому порту отдельные суда из посылаемых Сайгоном флотилий с боеприпасами и подкреплением. Огненное кольцо блокады вокруг Пномпеня неумолимо сжималось.

В мартовские дни город выглядел притихшим, выведенным из привычного состояния нагнетаемой атмосферой страха и отчаяния. По ночам наглухо закрывались ворота вилл и опускались стальные жалюзи на дверях и окнах. Со всех сторон доносилась орудийная канонада, на центральные улицы заползал неприятный запах гари. Гнетущая жара межсезонья действовала одуряюще на постовых и патрульные службы, которые бродили по пустынным площадям и улицам с наступлением комендантского часа. Бои шли уже на самых подступах к Пномпеню. Исчерпав все резервы, Лон Нол велел раздать оружие гражданским лицам и выпустить из тюрем уголовников на передовые позиции.

Первого апреля президентский дворец «Чамкармон», не досидев в нем немногим больше двух недель до пятилетия, в сопровождении «премьера» Лонг Борета, свиты из высшего офицерства навсегда покинул Лон Нол. В тот момент он находился в достаточно ясной памяти, чтобы не оставить впечатления о своем «отбытии» как о паническом бегстве. Говорят, Лон Нол даже улыбался, стараясь приободрить своего преемника на посту «президента» — председателя сената Сау Кхам Кхоя во время трогательной церемонии «передачи полномочий».

Поднявшись с Почентонга, президентский самолет взял курс на Утапао. Оттуда беглецы транзитом через Индонезию проследовали на Гавайские острова. В тот же день сложил оружие последний гарнизон марионеточного режима на Меконге — Неаклуонг.

Затем пномпеньцы стали свидетелями эвакуации американского посла Джона Гаптера Дина, человека, сыгравшего постыдную роль в развитии многих трагических событий в Кампучии. 11 и 12 апреля на 36 вертолетах под охраной 350 морских пехотинцев были вывезены оставшиеся 82 гражданина США. Вместе с ними покидали Пномпень 159 кхмеров — деятелей марионеточной администрации, в том числе и Сау Кхам Кхой. Описание этой пожарной операции под кодовым названием «Игл Пул» корреспондентом «Нью-Йорк тайме» Сиднеем Шенбергом стало хрестоматийным.

«Вертолеты, спускающиеся с небес, и вооруженная до зубов морская пехота, с каменными лицами охраняющая эвакуированный персонал посольства, хотя никто на него не посягает, и любопытные лица камбоджийцев, наблюдающих другое зрелище, совершенно непонятное им,— военная полиция сразу же после отъезда американского персонала досконально обыскивает их квартиры,— все это, пожалуй, служит справедливой эпитафией к американской политике в Индокитае...

После того как они в течение пяти лет помогали правительству, которое они презирали, и вели войну, о которой было известно, что она безнадежна. Соединенным Штатам нечего показать миру, кроме грустной картины эвакуации с послом, выносящим в одной руке американский флаг, а в другой — свой гигантский чемодан. Но есть миллион убитых и раненых камбоджийцев (седьмая часть населения), есть сотни тысяч беженцев, которые живут в лачугах, опустошенная страна, дети, умирающие от голода, и плотники, наловчившиеся сколачивать гробы из ящиков, в которых транспортировались боеприпасы».

...ДЕСЯТИКИЛОМЕТРОВЫЙ путь, ведущий от ворот Почентонга до роскошных тенет «Чамкармона» через весь город, когда-то называли «дорогой шествий». В иные времена по нему двигались яркие праздничные карнавалы, звучала ритуальная музыка, танцовщицы демонстрировали неповторимые движения рук, королевские слоны несли сказочных и настоящих принцесс. В не столь давние времена по этой же дороге полпотовцы гнали на смерть тысячи людей. Следов былых шествий не осталось. Так же как не осталось следов проходивших здесь и бежавших из Кампучии разного рода миссионеров, колонизаторов, временщиков и марионеток.

Новой жизнью живет теперь Почентонг, снова ставший международным аэропортом. На его поле стоят серебристые «Ту-134», «Як-40», вертолеты кампучийской авиакомпании. В стенах «Чамкармона» представители подлинно народной власти принимают иностранные делегации, устраивают приемы по случаю национальных праздников и годовщин. Над его крышей развевается красный флаг с пятью золотистыми башнями Ангкорвата.