Башни Ангкора

«Дамрей Сар» — «Белый слон»

ПЕРЕД резным алтарем лампады мерцали призрачным светом. Из бронзовых курильниц выползал благовонный чад и зависал сизой пеленой над бритыми головами монахов, застывших на каменном полу в позе «лотоса». Две старухи усердно творили молитвы, отбивая земные поклоны, и их хриплые, монотонные голоса, акустически усиленные, мерно звучали под высокими сводами. Царящий в пагоде полумрак лишь подчеркивал значимость совершаемого таинства — общения смертных с божествами. Мне показалось, что это состояние трепетности, близкое к религиозному экстазу, начали испытывать и мои спутники, когда мы, оставив сандалии за порогом, вошли внутрь.

После удушливого зноя улицы там оказалось легче дышать, несмотря на горьковатый запах жженого масла и приторно-сладкий дым ароматных палочек. Босые пятки вдруг приятно ощутили всю прохладную глубину отполированного тысячами ног камня.

Бикху увидели нас, но виду не подали. Один из них только стыдливо прикрыл куском шафрановой материи голую грудь, на которой цветной татуировкой были выведены схоластические сентенции из «Дхаммапады»[5], а может быть, из других источников буддийской мудрости. Остальные хранили столь же невозмутимый вид, продолжая сидеть в позе «лотоса» и обмахиваться бамбуковыми веерами. Син Суптхот почтительно поклонился, сделал жест «анджали», сложив ладони выше головы, и произнес несколько фраз, обращаясь, по-видимому, к старшему. Монахи тут же проявили к нам заботливое внимание и предложили сесть на циновку.

Признаюсь, меня всегда умиляла и казалась малопонятной обстановка, царящая в божьих храмах. Настолько она представляется мне неземной, не похожей на то, что творится за пределами церкви, что поневоле начинаешь подозревать священнослужителей в лицемерии и ханжестве. Но в данном случае я не собирался входить в чужой монастырь со своим уставом, и, запрятав далеко в себя атеистические убеждения, привитые мне с малых лет в подмосковной деревне Кудиново, кстати, славящейся старинной церковью, где венчался в 1606 году князь Юрий Милославский, я приготовился слушать рассказ бонзы Йим Иона, 75-летнего главы Баттамбангской сангхи, настоятеля пагоды «Дамрей Сар», что в переводе означает «Белый слон».

Изображение белого слона предстало перед нами на широком панно во всю стену, где рукой самодеятельного художника были выведены сцены из «Рамаяны», воспевающие подвиги легендарного Вишну. Слон теснит вражеское войско, давит неверных, олицетворяя несокрушимость добрых начал в этом сложном, полном противоборства мире, торжество справедливости и добродетели.

НАДО сказать, что исторически буддизм в Кампучии играл весьма большую роль как общественная и политическая сила. Своего расцвета он достиг в эпоху возвышения Ангкорской империи, придя из Индии. Буддистское вероучение, благодаря его видимой легкости и доступности, довольно быстро распространилось среди кхмеров и стало религией большинства. До 1975 года в Кампучии действовало около трех тысяч пагод-монастырей, к которым было приписано почти 70 тысяч монахов-бикху, то есть каждый сотый житель страны. И их влияние на мирян, в первую очередь на крестьянское население, оставалось сильным. Простых смертных буддизм привлекал надеждой на избавление от страданий, которыми была переполнена их повседневная жизнь, а власть имущих он устраивал своей социальной пассивностью. На определенном этапе в Кампучии, как и во Вьетнаме, в Лаосе, буддизм занимал определенное место в борьбе за национальную независимость и политическую самостоятельность.

Однажды в Кампонгчаме мне пришлось наблюдать церемонию посвящения в монахи пятнадцатилетних подростков. Происходило это в день полнолуния в стенах древнего храма Накорват, ровесника Ангкортхома, столь же величественного и помпезного, как и другие памятники эпохи Ангкора. В такие дни монахи обычно каются в своих прегрешениях, а наиболее важные вопросы решаются на ежегодной сходке перед проповедью после окончания сезона дождей.

Только что прошел сильный тропический ливень, и потоки мутной воды текли у самых порогов храма, омывая его священные камни и разрушая их все больше, все глубже вытачивая под ними предательские ниши, которые и без того были глубоки, отчего казалось, будто эта древняя монашеская обитель при всей своей массивности висит в воздухе или плывет по великой реке, а мы ее случайные пассажиры, нашедшие спасение от потопа и непогоды. Ветер утих, и усталые деревья безжизненно опустили свои ветви, на которых поблескивали в лучах утреннего солнца дождевые капли. Остатки воды слабеющими ручьями стекали в каналы, идущие к Меконгу. К полям потянулись бычьи упряжки, разукрашенные цветами и красными лентами.

Обставлено было все в соответствии со строгими правилами «Патимокхи» — монашеского устава, где перечислены все наказания за возможные прегрешения. Завернутый в белую тогу главный бонза — «прэах-сангха» восседал в кругу своих единоверцев, обряженных в оранжевое одеяние, преисполненный важности, монотонно читал подобающие проповеди. Впрочем, если следовать строгим канонам писания, надо признать, что отступления от правил все-таки были. На церемонии присутствовали двое посторонних — я и оператор советского телевидения Виктор Никитин, с которым мы совершали поездку по трем соседним провинциям. Причем, вопреки нашему опасению, прэах-сангха долго упрашивать не пришлось. Только узнав суть дела и выслушав наши пожелания, он любезно дал «добро» на присутствие в пагоде «иноверцев из дружеской страны».

— В «Патимокхе» об этом не говорится ни слова, — сказал он. — А свой грех, думаю, отмолю.

Виктор был расстроен: снимать внутри храма ему не пришлось, так как, кроме коптящих лампад, другого освещения не полагалось.

Глава монашеского братства представил новобранцев. Те, в свою очередь, клятвенно заверили общину, что за ними не водится ни воровства, ни предательства, ни убийств, нет долгов перед близкими и государством. Взяв с них обещание словом и делом способствовать распространению в народе учения Будды, служитель монастыря — «ачарий» обрил им головы, брови и облачил в шафрановую накидку. С этого момента юные послушники стали полноправными членами сангхи, подчинив себя аскетическим правилам, по которым живет каждый бикху. Надолго ли? По крайней мере на три месяца. Молодые будут учиться грамоте, штудировать буддийские тексты, собирать подаяния, заботиться о чистоте собственных помыслов и внушать благонравие другим. В переводе с санскрита «бикху» означает «нищий». И нищенство возводится в важную религиозную добродетель. Монахи могут покинуть общину в любое время, если захотят вернуться к мирским делам, жениться, завести семью.

А пока они приняли на себя множество обетов, из которых на первом месте стоят безбрачие и полное целомудрие, а также отказ от каких-либо удовольствий и жизненных удобств. Им запрещается принимать участие в танцах и представлениях, употреблять крепкие напитки, носить украшения, вдыхать благоухания, спать на удобном ложе, владеть золотом и серебром. Единственной их личной собственностью будет «патра» — чаша для сбора подаяний. Они должны теперь внимательно оглядывать питьевую воду, дабы ненароком не погубить живое существо, проглотив его вместе с влагой. В женщинах они обязаны видеть только сестер или матерей, а при встречах с незнакомыми представительницами слабого пола отводить глаза в сторону.

Я помню, как мы однажды с женой вошли в одну из пагод Пномпеня и после короткой экскурсии стали прощаться с бикху. Настоятель пожал мне руку, просил заходить еще и, видимо, за разговором машинально потянулся к другой руке, дотронулся уже кончиками пальцев до нее, но вдруг испуганно отдернул свою руку и извинительно забормотал что-то про себя. Это была женская рука. Нам стало жаль старика, который из-за нас нечаянно нарушил данный обет.

В ГОДЫ полпотовщины монахи, зачисленные в третью категорию населения, обреченную на вымирание, изгонялись на хозяйственные работы, святилища и пагоды приспосабливались под другие нужды. В «Дамрей Сар», например, содержались свиньи, и большинство реликвий этой центральной пагоды Баттамбанга разрушено настолько, что не поддается реставрации.

Я спрашиваю Йим Иона, сколько монахов сейчас насчитывает Баттамбангская сангха. Он отвечает — всего 470. А раньше их было около шести тысяч. Много его братьев погибло в ходе «социальной перестройки общества», в том числе и те, кто в свое время активно выступал против марионеточного правительства Лон Нола. Ликвидирована была практически вся верхушка кампучийского духовенства.

Йим Иону, как он считает, повезло больше других. Еще до прихода «красных кхмеров» он был настоятелем в «Дамрей Сар». Когда к ним явился полпотовский офицер с пистолетом в руке и назвал себя «новым мессией», монахи не подозревали, что тот говорит всерьез. Поначалу кто-то хотел его урезонить, но офицер в подтверждение своих полномочий приказал солдатам открыть огонь по статуе золоченого Будды из автоматов, а потом произнес речь.

Из его выступления следовало, что раз Будда родился не в Кампучии, значит, кхмеры должны исповедовать не религию, «навязанную извне буржуазией, а преобразующие идеи Ангка лоэу», то есть руководящего органа полпотовской партии. Всех бикху изгнали на поля и в леса. Йим Ион по возрасту попал в группу «немощных» и был оставлен в трудовой коммуне деревни Чомном уезда Колборай, что в 60 километрах от Баттамбанга. Там он занимался плетением корзин, циновок из бамбука и индийского тростника.

Свою политику по отношению к духовенству, рассказывает Иим Ион, полпотовцы начали проводить в открытую сразу после 17 апреля 1975 года. На другой же день в занятом «красными кхмерами» Пномпене неподалеку от пагоды Онолоум состоялась публичная казнь глав буддийской церкви Кампучии, двух «королей сангхи», руководителей сект Маханикай и Дхаммаютикникай[6], верховных бонз — Хуот Тата и Тен Леанга. Вместе с ними были расстреляны и другие настоятели крупных монастырей.

Угрозы расправиться с верхушкой буддистской церкви со стороны Пол Пота и его сторонников раздавались и прежде. Решение повесить Хуот Тата было принято уже тогда, когда тот выступил с «открытым письмом к руководителям красных кхмеров», в котором встал на позицию Лон Нола и фактически оправдывал репрессивные меры марионеточного правительства. В начале 1975 года пномпеньский режим с благословения духовенства провозглашает начало «религиозной войны», в которой «красные кхмеры» объявляются «врагом номер один кхмеровской религии». Создается специальный штаб под командованием лонноловского полковника. В тот же период в городах Кампучии появляются листовки, подписанные руководителями Национального единого фронта Кампучии, где говорится, что главы сект идут на поводу у лонноловской администрации. 28 января 1975 года министр информации в королевском правительстве национального единства Кампучии Ху Ним обратился к монахам Пномпеня с призывом прекратить сотрудничество с режимом и присоединиться к НЕФК. Некоторые служители культа, предвидя обреченность Лон Нола, понимая несправедливость его политики, оставляли свои посты и уходили из столичных монастырей.

— Сложное было время, — рассуждает Йим Ион. — Война разобщила людей, сделав их врагами, кхмеры убивали кхмеров. Все мы мечтали о скором мире. И никто не думал, что самое страшное впереди и опять кхмеры будут убивать кхмеров.

НО ВОТ миновала черная ночь над Кампучией, изгнаны с ее земли силы зла. Что же изменилось в сознании монаха, проповедовавшего всю жизнь непротивленчество? По-прежнему ли он уверен в том, что причиной всех страданий является жажда жизни, порожденная авидьей — невежеством и непросвещенностью людей? Все так же считает, что единственный путь к спасению — это «благородный восьмеричный путь», указанный «Дхаммападой» и состоящий из «праведного воззрения, праведного стремления, праведного действия, праведной речи, праведной жизни, праведного усилия, праведного созерцания, праведного размышления»?

Старческие слезящиеся глазки бикху по-доброму смотрят на меня, и я вижу, в них играет покровительственная улыбка. Вижу также, что он далек от «праведного размышления», ему эти вопросы, видно, слышать не впервой, и все, чем я так интересуюсь, он давным-давно осмыслил. Может быть, не до конца, может быть, его мысль еще бьется над разрешением этих проблем... Нет, он не станет подвергать ревизии сложившиеся веками догмы и постулаты священного учения, в истинности которого он ни на минуту не сомневается. А для того, чтобы вразумить пытливого собеседника, потребуется не час, не два.

И дело тут не во времени, внушает бикху. Для этого нужна целая жизнь, примерно такая, как прожил он, — долгая и короткая, полная сладостных мучений и подавленных желаний, одиноких раздумий и поисков истинной мудрости. Йим Ион перебирает, словно четки, нанизанные на нить манускрипты — сатра, выведенные на листьях латании старательной рукой монастырского писаря, зачитывает на языке пали еще несколько строф из «Дхамманады», а затем, оставив начетничество в покое, ведет меня к побитому алтарю, к статуе Будды без рук и с прилепленной цементом головой, на которой видны еще отметины от полпотовских пуль.

— Они покушались не только на нашу веру, но и на всю культуру кхмеров, на исторические корни народа, — говорит он тихо, чтобы не мешать молящимся. — Страдания народа были безмерны. И к нам приходят люди искать утешения, совета. Мой долг — помогать им.

На еще более низкой ступени «общественной иерархии» в полпотовской Кампучии стояли чамы — национальное меньшинство, живущее анклавами в кампучийских провинциях и исповедующее ислам.

Потомки тех чамов, которые в средние века владели обширными землями на территории Центрального Вьетнама, юго-восточной части нынешней Кампучии, юга Лаоса. Их государство соседствовало с кхмерской империей и Дайвьетом (нынешним Вьетнамом), вело периодически войны и торговало со своими соседями. Чамы были хорошими мореходами, строителями, ремесленниками, земледельцами. Культурно и этнически они имели мало общего с кхмерами, что, кстати, использовали полпотовские идеологи в своей национальной политике.

Чамы были отнесены в разряд «неполноценных, враждебных революционной структуре общества нового типа» людей. Несмотря на провозглашенное равенство граждан всех национальностей в полпотовской конституции 1976 года, проводилась линия на физическое уничтожение чамов как этнической прослойки.

В УЗКИХ прозорах между темными заслонами пальм было видно, как в водах Тонлесапа купалось всходившее солнце, а на сверкающей глади узкими черточками выделялись рыбацкие сампаны. Дорога № 7, уходя на север от Пномпеня, уводила нас все дальше от шумного воскресного города с его громкоговорителями, неумолкающей музыкой, дробью пионерских барабанов, треском гремучих петард. Впрочем, и здесь, в чамском районе Чран Чамрес, включенном в один из избирательных округов Пномпеня, царила праздничная атмосфера.

Красные полотнища, протянутые на фасадах пайоттов, призывали граждан Чран Чамреса, достигших восемнадцатилетнего возраста, отдать голоса за кандидатов свободного народа на выборах в местные органы власти. Мужчины в чалмах из яркой материи, совершив утренний намаз в старинной мечети, шли напротив в избирательный участок. Было воскресенье, 23 марта 1981 года. Мы прибыли на участок вместе с председателем государственной избирательной комиссии, министром образования НРК Чан Веном. Несмотря на ранний час, свой гражданский долг уже исполнили более половины из 20 тысяч жителей Чран Чамреса. Об этом нам доложил Абдул Саим, ответственный за организацию голосования.

Он пригласил нас посетить его дом, стоящий на берегу реки. Свайная постройка ничем не отличалась от других хижин, в которых живут чамские рыбаки. Рядом находились сколоченная из щитов коптильня, маленькая рисорушка, стол для разделывания рыбы, загон для буйвола, хозяйский топчан и подвешенная к тесаной жерди люлька. В ней спал ребенок. Сторожевой пес, увидев незнакомых людей, грозно зарычал и кинулся в нашу сторону с лаем. Абдул Саим осадил его повелительным криком, собака умолкла и с неподходящим для нее рабским припаданием снова забралась под лестницу.

По этой лестнице, почти касаясь носками ботинок морды притихшего пса, мы поднялись в дом. Женщины, сколько было их, ушли за перегородку, но хозяин сказал жене подать чаю. На полу, устланном циновками, появились пиалы, медный чайник и темные кружочки пальмового сахара. Абдул Саим напоминал мне во многом наших узбекских аксакалов и внешним видом, и манерой держаться. Поглаживая бороду, он не торопясь рассказывал о своем семействе. До 1975 года он жил в этом же доме, и детей у него было семь душ. Сейчас трое. Две дочки и один сын. Но сыну всего шесть месяцев, он родился уже после освобождения. Пятеро детей погибли.

— Вернее, так,— говорит Абдул Саим,— двоих сыновей убили в провинции Такео. Это я знаю точно — мой друг рассказывал. А еще два сына и дочь, можно считать, пропали без вести. После того как их угнали на работы в Кампонгчам, связь с ними оборвалась. Мы с женой продолжаем хранить надежду. А вдруг живы, где-то томятся в лагерях беженцев...

По переписи населения, проведенной последний раз в Кампучии в 1968 году, чамы составляли примерно десятую часть населения. К 1975 году их насчитывалось в стране около 700 тысяч. Официальной переписи в НРК к марту 1981 года не проводилось, но по избирательным спискам, составленным агитаторами и работниками органов революционной власти на местах, чамов насчитали всего вместе с детьми чуть более 200 тысяч. Эти цифры сообщил мне Чан Вен, пока мы сидели у гостеприимного Саима и говорили о судьбе его народа.

— В округе Чран Чамрес,— продолжал Чан Вен,— было уничтожено восемьдесят процентов чамского населения. Почти все семьи изгнаны в малоосвоенные районы, где их ждали настоящая каторга, болезни, голод и гибель. На чамов даже не распространялись указания полпотовской верхушки о «перевоспитании». На них смотрели как на рабов, призванных выполнить отведенную им «узкую задачу по наведению мостов». Образ этот взят из древних кхмерских легенд о полководцах, которые в качестве средства для переправы через болота использовали тела своих подданных. Иными словами, чамов предписывалось использовать на самых тяжелых работах до последнего вздоха.

Позже я встречался и с заместителем председателя национального собрания НРК, чамом по национальности — Мат Ли. Личность почти легендарная. Много раз он смотрел в глаза смерти, дважды бежал из-под ареста, поднимал восстания, скрывался в джунглях, участвовал в боях за освобождение. Беседуя со мной, он отмечал, что теперь чамский народ, спасенный от угрозы полного истребления, является полноправной частью кампучийского общества.

— Мы снова можем, не боясь, говорить на родном языке, соблюдать национальные обычаи и традиции, исповедовать свою веру, — сказал Мат Ли. — Конституция НРК гарантирует чамам все права наравне с остальными гражданами республики. Их представители избраны в руководящие органы государства и Единого фронта национального строительства и защиты Кампучии. Ваш покорный слуга тому пример...

НО ДАВАЙТЕ вернемся в пагоду «Дамрей Сар», где кончилось богослужение. Прихожане, отвешивая земные поклоны, покидали святилище, а монахам время было приступать к хозяйственным делам.

Мы вышли из пагоды во двор, где Йим Ион рассказывал уже о том, как восстанавливали храм, как народный комитет города выделил средства, строительные материалы. Пагода снова засверкала яркими красками, снова стала местом сбора во время праздников, средоточием мудрости предков и духовной жизни пожилых людей.

Когда мы прощались, Йим Ион, показывая на освещенный фасад пагоды, на горевшие в солнечных лучах, словно ритуальные факелы, шпили, сказал:

— Белый цвет у буддистов — это цвет траура. А белый слон, кроме всего, символизирует и память о мертвых. Хочу надеяться, что память о невинно погибших будет жива вечно в сердцах людей и ее не осквернят ничьи грязные руки и никакие черные дела.

История пагоды «Дамрей Сар» показательна. Она типична почти для всех буддийских храмов Кампучии. В начале 1979 года, когда страна была освобождена от полпотовцев, в живых оставалась лишь десятая часть тех служителей культа, которые были зарегистрированы в книгах Высокого совета буддизма четырьмя годами раньше.

Учитывая национальные традиции и социальные условия, правительство НРК в одном из первых декретов объявило об открытии буддистских святилищ, о праве каждого гражданина республики исповедовать любую религию. Духовенство, войдя наравне с другими общественными организациями в Единый фронт национального спасения Кампучии, приняло активное участие в нормализации жизни, в ликвидации тяжелого наследства полпотовской тирании. В стране действует Ассоциация монахов за национальное спасение. Верховный бонза Теп Вонг избран заместителем председателя Национального собрания.

В составе делегации кампучийских бонз Йим Ион участвовал в работе шестой генеральной конференции Азиатской буддистской конференции за мир, проходившей в августе 1982 года в монастыре Гандантэкчэлин в Улан-Баторе. Свой голос он присоединил к призыву других участников форума сохранить и упрочить мир на земле — самое дорогое достояние человечества.