Башня. Новый Ковчег

Глава 6

Глава 6. Кир

— Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре…

Кир сидел на парте и вслух считал, сколько раз Вовка Андрейченко уже отжался от пола. Делать было всё равно нечего — за те две недели, что они находились здесь, запертыми на этаже и всеми позабытые, потому что никто так и не приехал, они изучили всё вдоль и поперёк, заглянули, казалось, во все щели и закоулки.

Лёха Веселов сидел в углу, равнодушно листал найденную тут же брошюру, время от времени кидая угрюмые взгляды на пыхтящего Вовку. Почему-то именно по неунывающему Лёхе их вынужденное затворничество ударило сильнее всего, и Лёха не просто загрустил, он скис, поник, расплылся, и было такое ощущение, что жизнь с каждым днём по капле уходит из него. Вторым человеком, которому приходилось также тяжко (и это тоже бросалось в глаза), оказался их бригадир Колобок — его Кир заметил среди остальных людей только на третий день после того, как их привезли на этаж.

Иногда Кир думал, что, будь у них с собой наркота, Лёху бы это хоть чуть-чуть взбодрило, но у них её не было. Вернее, запасливый Андрейченко взял с собой пару пакетиков холодка, но закинуться им так и не удалось. Бахтин, у которого, как у заправской ищейки, был нюх на такие вещи, остановил их в коридоре, когда они направлялись в дальний туалет, чтобы хорошенько там оттянуться, и безо всяких реверансов велел вывернуть карманы. Забрал оба пакетика, а потом ловко и привычно обыскал, заглянув под все обшлаги и воротнички.

— Если ещё где прячете, советую принести самим, — сказал спокойно и даже ласково, и Кирилл тогда понял, что, будь у них ещё что-то припрятано, они бы действительно принесли сами, дрожа и виляя мокрыми хвостиками.

— Слушай, тебе не надоело? — Лёха отшвырнул брошюру в сторону и зло посмотрел на Вовку.

Тот остановился, а потом, ловко спружинив, упругим мячиком вскочил на ноги.

— Надоело, — Вовка отряхнул руки. — А что ещё делать? Киснуть как ты что ли?

Лёха насупился.

Из всех классов этой всеми забытой школы они выбрали один из дальних, откуда были видны огромные окна, идущие по наружной стене Башни. Так захотел Вовка Андрейченко. Кир уже понял, его другу нравится глядеть на тот, другой мир, что расстилался перед ними за мутными и грязными стеклами окон, на тёмно-серый океан, сливающийся у горизонта с таким же тёмно-серым небом.

— Тоска, — говорил Лёха, и Кир чувствовал, что очень скоро слово «тоска» заменит в Лёхином лексиконе все остальные слова.

Веселов практически всё время теперь сидел в углу, то угрюмо наблюдая за ними, то листая найденные в классе брошюры и буклеты, напечатанные на тонких пластиковых листах. У них в Башне на таких печатали учебники, справочники и некоторые книги, в основном детские. Пластик был неубиваем, а оттого практичен и удобен. И главное, именно этой чёртовой пластмассы было много — она составляла едва ли не девяносто процентов всего, что вылавливали в море бригады мусорщиков. Книги, напечатанные на таких пластиковых листах, внешне мало чем отличались от бумажных, страницы были такими же плотными и тонкими, но, тем не менее, разница была, и те, кто хоть однажды держал в руках настоящую бумажную книгу, это знали. Но бумажные книги были только в библиотеках, и на вынос их не давали. Бумага, в отличие от пластика, материал не вечный — живой, а всё живое однажды умирает.

— Сдохнем мы здесь все, — сказал Лёха.

Кир вздрогнул. Сам того не замечая, Лёха Веселов озвучил его мысли. Они кружились и кружились в его голове вот уже несколько дней, и всё чаще Кир замечал отзвуки этих мыслей на лицах и в глазах других людей, но каждый раз старательно убеждал себя в том, что ему только показалось.

Сначала они все ждали. Кто чего. Кто-то — горячих обедов. Кто-то — лекарств. Кто-то — бригаду медиков. Но совершенно неважно, что или кого ждал каждый из них, потому что, в сущности, это было одно и то же — людям необходимо было убедиться, удостовериться, что о них помнят, что о них не забыли, что они живы.

И на второй, и на третий, и даже на пятый день у лифта обязательно кто-нибудь дежурил, боясь пропустить тех, кто должен был приехать, но потом эти дежурства как-то сами собой сошли на нет. И удивительно, первым, кто сдался, был Егор Саныч, врач. А вот отец Кира верил. Верил даже сейчас, спустя две недели, и каждый день как на работу ходил к лифту. Кир слышал, как однажды Бахтин сказал:

— Иван, ты же знаешь не хуже меня — всё зря.

Но отец лишь сердито зыркнул на него — у него была своя вера и своя правда.

Подливала масла в огонь и Марина. Она целыми днями сидела у себя в углу и тихонько и напевно бормотала:

— Им на нас наплевать… они людей не жалеют…

Эта женщина так и приклеилась к ним, стала тенью, блёклой, выцветшей, до смерти надоевшей. Кирилл видел, что она раздражает отца, даже не нытьём, а самим присутствием, да и мать, терпеливая и понимающая, уже порядком от неё устала, но и прогнать Марину от себя они то ли не могли, то ли не умели.

Про карантин, тот самый, который и послужил причиной того, что их всех заперли здесь, уже давно никто не вспоминал. Заболевших среди людей не было. Нет, в самые первые дни кто-то подкашливал, а особо мнительные жаловались на недомогание, бегая в медпункт и требуя от Егор Саныча или медсестёр помощи и лекарств. Некоторых — настойчивых и настырных — Егор Саныч помещал в медсанчасть, но и те, спустя пару дней возвращались к своим семьям. Лекарств у медиков всё равно не было, а от того, что тебе три раза на дню измеряют температуру, как-то не поправишься.

— Слава богу, хоть это не настоящие больные, — бормотал себе под нос Егор Саныч. — А так, симулянты.

Бахтин, который почти всё время находился подле доктора, усмехался:

— А что, Егор, нам от этого легче что ли?

— Да какое, Роман! — Егор Саныч в сердцах махал рукой.

После той вспышки непонятного помешательства у лифта Бахтин взял на себя охрану и ежедневную выдачу сухих пайков. Получая паёк на всю семью, Кир видел, как с каждым днём тают их запасы, как растёт гора пустых коробок в углу, и до него постепенно доходило, почему тогда Бахтин так яростно бросился защищать привезённый им сухпай, почему так настойчиво требовал вернуть всё, что было в запальчивости расхватано.

— Иван, побеседовать бы нам надо, — Бахтин вырос на пороге того класса, где ночевала семья Шороховых, загораживая широкими плечами дверной проём.

Отец вскинул голову и, мгновенно поняв, что от него хочет Бахтин, поднялся и без слов направился к нему.

— Пацана своего возьми с собой.

Брови отца вопросительно поползли вверх, да и сам Кир был чрезмерно удивлён, если не сказать больше. Спорить отец с Бахтиным не стал, равно, как и спрашивать. Просто сделал знак Киру собираться, и Кир тут же вскочил.

Он думал, что Бахтин поведёт их в медпункт, именно это место служило на этаже своеобразной точкой притяжения, но медпункт они миновали и, пройдя длинным коридором, остановились напротив пассажирского лифта. Шахт пассажирских лифтов было больше, чем грузовых, и они, также как и грузовые, пронзали всю Башню насквозь. Пользовалось ими только высокое начальство, которому западло было спускаться и подниматься вместе с остальными работягами. Время от времени, Кир слышал, как гудел, поднимаясь, какой-нибудь пассажирский лифт, но в общем повседневном шуме Башни этот гул был едва различим.

Кирилл чувствовал, что Роман Владимирович привёл их сюда не случайно, хотя у лифта они тоже не стали задерживаться, прошли в помещение напротив, достаточно просторное, больше, чем обычные классы и скорее напоминающее какой-нибудь актовый зал, будь в нём стулья или что-нибудь в этом роде.

Они были не первыми, здесь уже находились люди — в основном мужики, некоторых Кир знал или уже видел. Кир заметил Егор Саныча и Надю, его правую руку, а также Вовку Андрейченко с родителями.

— Ну-с, уважаемые, — в своей привычной манере обратился Бахтин к собравшимся. — Подведём неутешительные итоги. Сухпай мы почти подъели. Завтра я раздам последнее. Останется совсем чуть-чуть, но это уж, наверно, побережём для деток.

Тишина, повисшая в зале, была долгой и тягучей. Она растягивалась и растягивалась, рискуя приблизиться к своему опасному пределу и лопнуть — взорваться, разнеся в клочья охватившую людей тревогу. Но Бахтин, как умелый дирижёр, довел паузу почти до конца и, не давая ей оборваться, снова заговорил:

— Это плохо. Из хорошего — у нас пока есть вода в кулерах. Её будем экономить. И надо набрать в пустые ёмкости воду в туалетах.

— А это ещё зачем? — спросил кто-то.

— Сейчас объясню, — Роман Владимирович присел на край стола — единственный предмет мебели, который здесь был. — Не знаю, заметили ли вы, но сегодня утром нам перекрыли вентиляцию. Заметили? Нет? Я вот заметил. Проснулся и не услышал привычного гула. Знаете, как будто кто-то часть тебя забрал.

Кир отчего-то улыбнулся — уж больно тонкое сравнение выдал этот мужик, который на вид был воплощением лишь грубой физической силы.

— А раз перекрыли вентиляцию, могут отключить и воду. И у меня такое ощущение, что отведенный нам здесь срок кончается.

— Значит, за нами приедут. Конец карантину, — сказал отец Кира. Он упрямо насупился и уставился на Бахтина, словно продолжая давний спор, начатый между ними.

— Ты — идеалист, Иван, — примирительно вздохнул Бахтин и, повернувшись к Егор Санычу, сказал. — Давай. Теперь твоя очередь добивать. А то, что ж всё я да я.

Тот откашлялся, потёр переносицу, и, стараясь не глядеть на столпившихся вокруг людей, медленно заговорил:

— Я считаю, что это не карантин. В смысле, всё было обставлено, как карантин, но такое ощущение, что кому-то просто надо было собрать здесь людей под любым удобным предлогом. Нам с Надей и Ириной, ещё в департаменте здравоохранения, дали чёткие инструкции — действовать строго по карантинному протоколу. Мы были готовы к тому, что среди людей будут заболевшие, но… их не было. Вы и сами всё видели. Никто не заболел. А ведь на предкарантинном совещании нам озвучили довольно страшные цифры: количество заболевших и даже умерших было достаточным для организации карантина. Но тогда почему… почему этого не случилось здесь?

— И почему же? — хмуро спросил отец Кира.

— Да потому, Ваня, что болезнь была кем-то срежиссирована. Но кем — это вопрос. И зачем. Ну… или кто-то поддался панике, не разобравшись. Сезонное ОРВИ всё ж таки имело место. Или власти уже экономят лекарства даже на простых заболевших, вот таким бесчеловечным образом… Не знаю…

И, сказав всё это, Егор Саныч как-то поник, ссутулился, стал ниже ростом.

А люди, вдруг разом очнувшись, загалдели, зашумели. Кто-то выкрикивал: «Правильно, всё верно Егор говорит!», кто-то, как и отец Кира сомневался, приводил свои доводы, и лишь Бахтин, чуть отойдя от остальных в сторону, помалкивал и словно ждал, когда все выпустят пар. Так оно и случилось, и, иссякнув, люди замолчали.

И тогда Роман Владимирович снова взял слово.

— Кирилл, — он неожиданно повернулся к Киру. — А ты не хочешь нам кое-что рассказать?

— Я?

— Ты-ты. Про то, что произошло у вас в теплицах, с этим, как его, — он повернулся к Колобку, который тоже был среди присутствующих. — Как, Женя, его звали?

— Лазарев. Олег, — пробормотал осунувшийся и утративший свою привычную округлость Колобок.

— Вот-вот. С Олегом Лазаревым.

И по острому взгляду Бахтина Кир понял, что тот откуда-то всё знает.