Башня. Новый Ковчег

Глава 4

Глава 4. Павел

К грузовому лифту на двадцать шестом этаже Павел Григорьевич Савельев подошёл к самому концу погрузочных работ. Почти все ящики и коробки, которые должны были отправиться наверх, уже были занесены в лифт, но у дверей и в самом лифте всё ещё суетились люди, что-то расставляя, что-то закрепляя. Бригадой грузчиков руководил человек, уже немолодой, но ещё крепкий, с лицом, острым и резким, словно резчик вырезал его из грубого неподатливого камня и, вырезая, торопился, оставляя некрасивые глубокие следы-прорези. Человек отдавал приказания негромким, но властным голосом, и этот негромкий голос направлял всю работу, делал её слаженной, чёткой, такой, что Павел невольно залюбовался.

Павел Григорьевич остановился чуть поодаль, давая людям спокойно закончить начатое. За спиной тихонько бубнил Костя, охранник. За те несколько лет, что Костя был в его охране, Павел уже привык и к вечному Костиному бубнежу, и к недовольной физиономии — это стало почти фоном, исчезни который, и привычный мир пошатнётся, станет чем-то другим, не лучше, не хуже — просто другим.

— Вот не понимаю я вас, Павел Григорьевич, хоть убей — не понимаю. И что вам за охота со всем этим барахлом ездить, да ещё и ждать по часу, когда этот чёртов лифт отправится. Что бы не вызвать, как все нормальные люди пассажирский лифт, чай, вы не голь перекатная…

Павел, конечно, был не «голь перекатная», как никак глава сектора систем жизнеобеспечения, член Совета Двенадцати, один из тех, на ком всё в Башне и держалось, а всё равно не мог, как другие чиновники, пользоваться теми же пассажирскими лифтами, что давно уже были закрыты для прочих смертных — не мог, словно блок какой-то стоял.

— …а всё ваша дурацкая принципиальность…

Ну вот, Костя как раз и подобрал верные слова его «блоку». Павел усмехнулся.

Грузчики закончили свою работу, и их начальник наконец-то обернулся. Увидел Павла Григорьевича, махнул рукой, как давнему знакомому. Хотя он им и был… давним знакомым.

— Утречко доброе, Павел Григорьевич, — человек шагнул Павлу навстречу. Обменялся крепким рукопожатием.

— Здравствуй, Роман!

Когда-то Роман Бахтин, так звали этого человека, работал у Павла в охране, по сути, занимал то же место, что Костя сейчас, разве что был ему чуть ближе, так уж сложилось. Они оба были обязаны друг другу. Бахтин ему — своей жизнью, да и Павел в общем-то тоже… жизнью.

— Ну что? Как сам, Роман?

— Живой. Вашими стараниями.

Ну и слава Богу, что живой. И слава Богу…

Павел заметил, как Костя, охранник, бросил недовольный и оценивающий взгляд на Бахтина. Словно ревновал. Бахтин это тоже понял. Усмехнулся едва заметно, чуть наклонил голову.

— Ну давай, Костя, пойдём, — Павел Григорьевич кивнул охраннику.

— Домой сейчас?

Домом Костя называл его кабинет, что был на самом верху.

— Не совсем, — Павел чуть улыбнулся. — К Литвинову заглянем по дороге. Надо бы Бориса Андреевича навестить слегка. Надо бы…

— Проходи, Паша, проходи. Присаживайся.

Павел Григорьевич прошёл в кабинет, отодвинул тяжёлое кресло. Сел, обвёл комнату взглядом.

Хороший всё-таки у Борьки кабинет, выдержан в лучших традициях большого начальника, какого-нибудь партийного функционера из старых фильмов, от которых веяло древней, ушедшей под воду эпохой. В какой-то мере кабинет Бориса был уникальным, больше в Башне ни у кого такого не было. Массивный, добротный стол, удобные кресла, не холодный бесчувственный пластик — мягкая, чуть прохладная кожа, деревянные, отполированные временем подлокотники. Вдоль стен шкафы, громоздкие, скрипучие, древние. За мутным стеклом поблёскивают золочёнными корешками книги. С потолка свисает тяжёлая люстра. Под ногами мягкий ковёр.

Для большинства людей в их мире, состоявшем чуть ли не полностью из бетона и пластика, это непозволительная роскошь: шутка ли, настоящая деревянная мебель, уцелевшая ещё со времен первых поселенцев. О такой мебели заботились, беспрестанно реставрируя и подправляя. За такой мебелью охотились коллекционеры типа Бориса. Такой мебелью хвастались. Конечно, в Башне находились люди, которые категорично считали, что всему этому антиквариату место в музее, но сам Павел был более лоялен на этот счёт. Что плохого в том, что люди хранят в своих жилищах, передают из поколения в поколение какие-то — им, лично им — дорогие и памятные вещицы: потрёпанные фотоальбомы, старинные книги, лампы с выцветшими абажурами? Он с улыбкой вспомнил, как в одной из квартир-отсеков его, как дорогого гостя, усадили на старый колченогий деревянный табурет, облезлый, рассохшийся, который кряхтел и вздыхал вместе с ним, Павлом. У людей должно быть что-то своё — в этом Павел был твёрдо уверен — что-то, что связывает с Землёй, с той Землёй, о которой остались одни легенды, и именно эта связь даёт надежду, что, возможно, они, если не сами, то их дети или внуки, обязательно почувствуют однажды земную твердь под ногами. И главное — в этом Павел был тоже уверен — главное, не оскотиниться к тому времени, остаться человеком. И если для этого кому-то нужно хранить в своем жилище старый табурет, что ж… пусть…

К Борькиному кабинету это, конечно, не имело никакого отношения. Шкафы, кресла, тяжёлый дубовый стол, сверкающая табличка на двери: «Литвинов Б.А. Начальник административного управления» — это так… желание пустить пыль в глаза. Борька с детства таким был. Но друзьям принято прощать их маленькие слабости, и Павел прощал.

Он в который раз поймал себя на мысли, что ему нравится бывать в Борькином кабинете. Вот так сидеть, утопая в мягком кресле, касаться пальцами тёплого дерева, наблюдать исподтишка за другом, смотреть, как тот барабанит пальцами по столу, как смешно морщит переносицу. Павел провёл ладонью по отполированному временем и сотней рук подлокотнику. Кабинет достался Борьке во всём своём великолепии от предыдущего владельца кабинета и должности, и Борису даже не пришлось ничего переделывать под себя, кабинет подошёл ему как идеально подогнанный костюм. Может быть, поэтому Павел так и любил находиться здесь, в том месте, где во всём чувствовалась душа друга.

Кабинеты остальных членов Совета — их было двенадцать, двенадцать тех, кто держал в руках власть над их миром — располагались чуть выше или чуть ниже Борькиного, и только вотчина Павла находилась на самом верху, под куполом, там, где были сосредоточены офисы центра управления системами обеспечения. Просторный кабинет, простой до аскетичности, Павел ценил его за удобство и функциональность. Да, пожалуй, ещё за бескрайнее небо над головой, которое позволяло не сойти с ума в этой бетонной коробке.

«Орлиное гнездо», так называла это место дочь. При мысли о дочери Павел почувствовал, что улыбается.

Борис перехватил его улыбку взглядом.

— Догадываешься, зачем я тебя позвал? — он едва заметно кивнул в сторону нескольких папок, аккуратной стопочкой лежавших по правую руку.

— Догадываюсь.

— И что прикажешь делать?

— Ну ты ж у нас вроде как глава административного управления, — усмехнулся Павел Григорьевич. — Тебе и решать.

— А не боишься, Паша, что не так чего решу. Твоя-то тоже в этом деле отметилась. В курсе уже, небось?

— В курсе, — не стал отрицать Павел Григорьевич.

Новость о том, что семеро подростков тайком сбежали и доплыли на старой списанной лодке до полуразрушенного здания, Павел узнал ещё вчера вечером. Ему позвонили из школы и сообщили, что его дочь, Ника, числится в нарушителях. Он поморщился, вспоминая голос школьной секретарши, неприятно тонкий, из тех, которые так легко срываются на визг, заискивающий, в нём отчётливо звучал страх, дребезжащий и потный. Все знали — да Павел этого никогда и не скрывал — что за дочку он растерзает любого. Но формальность есть формальность, да и нарушение серьёзное, так что Павлу обязаны были сообщить и о самой эскападе, и о том, что Ника в ней замешана.

Борис с шумом отодвинул кресло, поднялся, подошёл к окну, выходившему в пустынный коридор. Долго стоял, повернув к Павлу широкую спину.

«Паузу держит, стервец», — беззлобно подумал Павел. Нет, всё-таки Борька — артист, всегда им был.

— А вот знаешь, и решу! — Борис наконец отвернулся от окна. — Решу! Сошлю всех семерых вниз. Турнепс полоть! И пусть там поползают на коленках, пусть! Колумбы хреновы! Магелланы недоделанные! Лаперузы сраные! Плавать они захотели, вот и пусть теперь плывут вниз, грядки говном удобряют…

— Ну ты, Боря, распалился, — рассмеялся Павел Григорьевич.

— Смеёшься? А я ведь не шучу.

— Ладно тебе, Боря, — Павел погасил улыбку. — Они же дети. Что им теперь, из-за одной дурацкой выходки жизнь ломать?

— За дочку переживаешь? — прищурился Борис.

— За дочку. И за остальных тоже. Хорошие ведь ребята. Забыл, как мы сами туда в детстве плавали?

— Дураки были, — буркнул Борис.

— Конечно, дураки, — согласился Павел. — Мы были дураки, и они дураки. Дело-то молодое, мальчишки перед девчонками хвосты павлиньи распустили, ну же, Боря, а ты их за это в кутузку.

Борис, насупившись, молчал.

— Их сейчас в интернате пропесочат, родители всыплют по первое число, да и хватит с них уже. Ты бы лучше распорядился на всех выходах охрану усиленную поставить.

— Где я тебе людей-то найду, — проворчал Борис. — Охрану поставить везде, умник нашёлся.

Борис вернулся на место, грузно опустился в кресло. Замолчал, тяжело подперев подбородок рукой.

«А раздобрел чего-то Борька в последнее время, закабанел», — думал Павел, разглядывая друга. Куда и подевался стройный и гибкий юноша с вечной хитринкой в насмешливо прищуренных зелёных глазах. Хотя нет, хитринка осталась. И густые тёмно-каштановые волосы не утратили блеска, и, чёрт возьми (Павел невольно позавидовал), их даже седина не тронула. И всё та же вальяжность, и осознание собственной привлекательности — привлекательности крупного матёрого зверя, красивого и опасного. И жестокого. Но без этого никак. Павел знал: без этого в их мире не выжить, проявишь слабину — съедят и не поморщатся. Это в юности, пока они были тонкие и звонкие, верили в высокие идеалы и сами себе казались властителями собственных судеб, можно было быть добрым, честным и справедливым. А с возрастом эти качества становятся непозволительной роскошью.

Павел поймал себя на мысли, что он невольно тоскует по тем беззаботным дням, когда они были неразлучны, когда их троица, он, Борька и Анна… стоп, нет никакой троицы, нет и больше уже не будет. Павел нахмурился, перевёл взгляд на Бориса.

Тот по-прежнему сидел, развалившись в кресле, повернувшись к Павлу чуть боком.

«Интересно, Боря, — подумал вдруг Павел. — А ради чего ты вообще меня к себе позвал? Ну не ради Ники же. Не ради своей картинной тирады про турнепс и сраных лаперузов. А тогда зачем?».

За последние полгода они виделись не часто. Только на заседаниях Совета, да в коридорах, и почти всегда — мельком и впопыхах. Он, Павел, круглыми сутками на объектах: системы жизнеобеспечения Башни, за которые он отвечал, всё чаще давали сбой, не успеешь одну дыру залатать, как две новые появляются. А у Борьки дела административные — тоже та ещё маета, не позавидуешь.

— Что ты меня прямо как бабу разглядываешь? — голос Бориса выдернул Павла из задумчивости. — Глаз не сводишь.

— Понравился, — в тон ему ответил Павел. Оба весело рассмеялись.

Просмеявшись, Борис доверительно наклонился к Павлу.

— Паш, тебе не кажется, что мы тут немного… как бы это сказать… заигрались в демократию, в общем, потеряли чувство реальности.

— Это у нас-то демократия? Ну-ну.

— А ты не нукай, ты послушай. Оглянись кругом. И дело даже не в ребятишках этих, с которыми мы сюсюкаемся, носимся, как с писаной торбой, не только в них. А вообще со всём, что творится вокруг, — Борис заговорщически подмигнул. — Ты же умный мужик, Паша.

Павел Григорьевич с интересом посмотрел на Бориса. Ну вот и настоящий разговор пошёл, надо понимать. Он уже начал примерно догадываться, куда клонит Борис.

— Ты про Совет что ли?

— И про него в том числе, — Борис откинулся на спинку кресла. — Совет — дело хорошее, я не спорю, но как форма правления он давно себя изжил. Все решения, что принимаются в последнее время — это полумеры, а время полумер давно прошло, Паша. Нам нужна твёрдая власть и, желательно, сосредоточенная в одной руке.

Борис выжидающе замолчал. Павел задумчиво смотрел перед собой.

До него уже доходили слухи, что с Советом Двенадцати хотят покончить. Кто — Павел не знал. Теоретически, это мог быть любой из двенадцати членов Совета — в их правлении уже давно не наблюдалось единства. Павел был далеко не новичок и прекрасно понимал ситуацию. У всех свои амбиции, а у кого их нет? Вот хоть и у Борьки — у того их вообще через край, достаточно посмотреть, как административное управление с каждым годом подминает под себя всё больше и больше. Но амбиции амбициями, а ум никто не отменял. И чего-чего, а ума его другу не занимать. Да и не станет Борис вступать в открытую борьбу за власть. Во всяком случае не с ним, не с Павлом Савельевым.

— Я, Боря, инженер, — осторожно начал Павел. — А у нас инженеров заповедь простая: работает — не трогай. Совет неидеален, тут я с тобой согласен, но я — за коллективное мнение. Слишком велика вероятность, что один, дорвавшись до власти, возомнит себя богом. Вспомни ту историю с северной электростанцией. Умный мужик был Семёнов, только к людям прислушиваться не умел. И себя умнее всех считал, а уж если чьё-то мнение вразрез его шло, становился упрямым как осёл. Про опоры платформы ему сколько раз говорили…

— Тогда шторм был, — перебил его Борис.

— Да что первый раз за сто лет что ли? — разозлился Павел. — Тогда шторм вокруг всей Башни был. А южная станция, как стояла, так и стоит. А северной — кирдык. И я тебе говорю, решения Семёнова — единоличные решения, потому что нам даже рта раскрыть там не давали — вот одна из ключевых причин. И, добро бы, этот осёл тогда только сам утоп, так он и станцию на дно потащил, и нас всех вместе с ней. До сих пор расхлёбываем, расхлебать не можем…

— Погоди…

— Нет, это ты погоди. Ты, Боря, тогда, двадцать лет назад где был? Здесь наверху? Карьеру делал, да? А я, внизу, на электростанции этой долбаной пахал. Да меня чудом в тот день там не оказалось, смена не моя была.

— Знаю.

— Знаешь, — Павел отвернулся. — Это ты знаешь. А другое. Другое знаешь? Что потом было, знаешь? Напомнить тебе, Борис Андреевич, почему нас тут из трёх миллионов едва чуть больше миллиона осталось?

— Не надо, — тихо сказал Борис. — Только вот и теперь не лучше. Ты отчёты Руфимова по пятому энергоблоку видел? Навернётся, что делать будем? Купол Башни расхерачим, ветряки поставим?

— Надо будет — расхерачим и поставим, — так же тихо сказал Павел. — А людей, Боря, не надо больше трогать. И так уже… Так что, пусть живут…

— Да не живём мы здесь! Выживаем! Уже второе столетье выживаем!

Борис снова вскочил с места. Принялся большими шагами мерять комнату. Павел молчал. Пусть Боря пар выпустит, ему полезно.

— А, ладно! — Борис снова сел. — О делах говорить — не переговорить. Ты лучше скажи, как сам-то? Как Ника? Ну то, что авантюристка она у тебя растёт, это я уже понял.

Борис, усмехаясь, кивнул в сторону папок с делами, сиротливо приткнувшихся на углу стола.

— Давно её не видел. Красавица, поди уже, невеста. Жених-то имеется?

— А как же! — усмехнулся Павел. — Во-о-он его папочка с личным делом у тебя как раз сверху лежит. Это ж ему я просил тебя пропуск к нам наверх выписать, забыл, что ли?

Борис скосил взгляд.

— Александр Поляков, — протянул задумчиво и снова потёр переносицу. — Точно же, Поляков. Вспомнил. Ну и как, достоин избранник твоей королевны?

— Неплохой, вроде, парнишка, — пожал плечами Павел. — Если у тебя, Боря, всё, я пойду?

Он собрался уже встать, но чуть задержался, пристально посмотрел на друга. Всё? Разговор окончен? Или ещё что-то? Но, судя по лицу Бориса, тот, явно, не собирался продолжать дискутировать. Казалось, он просто прощупал почву и всё.

— Да, иди уж, — Борис грустно улыбнулся, делаясь похожим на того, прежнего Борьку, с которым они когда-то вместе дурковали, воровали хлеб из школьной столовой, мотались по этажам Башни, делили свои ребячьи радости и горести.

Павел Григорьевич поднялся, потянул плечи, разминая затёкшие от долгого сидения мышцы — отвык от кабинетной работы.

— Кстати, — у самой двери Павел остановился. — Не знаю, может быть, мне показалось, но я видел Анну наверху. Она что, правда, здесь?

— Анна? Не знаю. Не видел. А что?

— Да так… В общем-то ничего.

— А! Вспомнил, — Борис развёл руками. — Наверно, на совещание департамента здравоохранения приехала. На нижних уровнях вспышка какой-то заразы, будь она неладна.

— Что за зараза? — Павел удивлённо вскинул бровь.

— Ты ещё не в курсе? Вчера на Совете обсуждали. Точно, тебя же не было. На нижних уровнях медики набат бьют — грипп лютует. Двадцать восемь умерших за последние трое суток.

Павел тихо присвистнул.

— Без тебя, ясное дело, ничего решать не стали. На завтра запланирована экстренная планёрка.

— Понятно, — Павел потёр переносицу.

Он взялся за ручку двери, потянул, было, на себя, но в последний момент, передумав, обернулся.

— Так что там насчёт турнепса?

— Какого турнепса? — не понял Борис.

— Ну ты же собирался ребят сослать турнепс полоть.

— А-а-а, — протянул Борис и угрюмо добавил. — На прополку турнепса в этом году рабочая сила не требуется.

Павел рассмеялся, открыл дверь и вышел.

Борис задумчиво посмотрел на закрытую дверь. Потом перевёл взгляд на папки нарушителей. Взял ту, что сверху. Задумчиво полистал.

— Значит, Александр Поляков, говоришь? — сказал самому себе. — Ну что ж, а давай-ка, Саня, посмотрим, что ты за птица…