Бегство из пламени огня

В общем–то, мне не пришлось прикладывать никаких усилий, чтобы открыть для себя Елену Уайт. Она была рядом со мной с самого моего рождения. Я адвентист в четвертом поколении с обеих сторон; жизнь нашей семьи строилась в соответствии с ее советами. Питание? Вегетарианское (но не веганское), никакого кофеина, никаких «перекусить» между приемами пищи. Отдых и развлечения? Никакой художественной литературы, никаких походов по театрам и кино, никакого телевизора дома, настороженное отношение к спорту. Образование? Церковная школа.

1. Детские годы: в Божьих руках

Говоря на адвентистском жаргоне, мои первые детские воспоминания тесно связаны с «миссионерским полем». Мой отец хотел поступить в колледж медицинских евангелистов, известный ныне как университет Лома–Линда, однако заручиться спонсорской поддержкой ему так и не удалось. Поэтому мои родители приняли приглашение выехать на три года на миссионерское служение в адвентистский колледж в Медельине (Колумбия). Поскольку мне был всего лишь год от роду, когда мы туда прибыли, и четыре года, когда мы уехали, каких–то внятных воспоминаний у меня не осталось. Но три случая я помню хорошо, в основном по рассказам моей матери.

О первом случае она на людях особо не распространялась, да и в разговорах со мной припоминала нечасто. И все же он сильно отразился на моей жизни. Мама рассказывала мне, что во время нашего пребывания в Колумбии я подхватил смертельную тропическую болезнь, так называемый язвенный гингивит. У меня поднялась температура, горло распухло так, что я едва мог дышать. Я оказался на краю гибели. Но за меня стала молиться вся церковь, и болезнь отступила.

Второй случай я «помню» только потому, что моя мама рассказывала его неоднократно, причем в церкви. Мы возвращались на самолете в Медельин из Боготы, где были на каникулах. Так случилось, что мы попали в грозовой фронт. Сесть нашему небольшому самолету было некуда. Мы сидели, дрожа от ужаса, а наш командир метался над сплошным тропическим лесом и разбушевавшимися реками, прочесывая пересеченную местность в поисках хоть какой–нибудь площадки, куда можно было бы посадить машину. Наконец сквозь плотный ливень ему удалось разглядеть песчаный пятачок посреди разлившейся тропической реки. Баки уже были практически пусты, когда летчику удалось–таки посадить самолет на этот крошечный кусочек земли. Винты ударились в песок, самолет остановился. Все были целы. К тому времени, когда прибыли спасатели на плотах из близлежащего шахтерского поселка, песчаного пятачка уже не было, его полностью залило бурными потоками воды.

Третий случай мне удалось запомнить самостоятельно, по крайней мере, отчасти, поскольку мне уже было достаточно лет, чтобы не забыть ужасные крики нашего соседа, сеньора Рестрепо, проникавшие в мою спальню из ночи в ночь. Мама говорит, что я тоже кричал во сне от кошмаров, которые мучили меня из–за гневных соседских тирад.

Дело в том, что колледжу не хватало воды, и был выкопан новый колодец. Однако сеньор Рестрепо, состоятельный хозяин ранчо, располагавшегося по соседству с колледжем, и недруг адвентистов, утверждал, что мы крадем воду у него. Пока длилась тяжба, судья выдал колледжу разрешение пользоваться колодцем по ночам.

Однако была одна загвоздка: кто–то должен был ходить туда каждую ночь и включать насос.

Эта работа досталась молодому студенту–богослову Климико Гойе. Каждую ночь, когда он отправлялся выполнять свой долг, сеньор Рестрепо поджидал его с ружьем в кустах, готовый пристрелить всякого, кто приблизится к колодцу. «Но каждую ночь, — рассказывала моя мама, — ангел Господень прикрывал своей рукой Климико Гойю». Электромотор как будто включался сам собой, нанос начинал работать, а сеньор Рестрепо никогда никого не замечал.

Этот сценарий повторялся из ночи в ночь. Каждую ночь Климико Гойя включал насос, а сеньор Рестрепо рвал и метал, потому что никто не попадался ему на глаза. Его проклятья становились все громче и громче. И вот однажды он объявил во всеуслышание, что отравит колодец, чтобы все адвентисты перемерли. Моя мама рассказывала, как каждое утро она включала воду в кухонном кране, гадая о том, доживем мы до вечера или нет.

Он и вправду купил яд. Мы узнали об этом, когда однажды он попросил жену дать ему стакан воды, а она по ошибке налила ему отравы. «Ты отравила меня! — закричал он, как только понял, что произошло. — Зови адвентистов! Зови адвентистов!»

На помощь примчался Климико Гойя, выжимая из старенького казенного фургончика его последние лошадиные силы. Он отвез сеньора Рестрепо в больницу, но было уже слишком поздно. Так закончился в колледже кризис водоснабжения.

Эти знаменательные случаи оставили глубокий след в моем сознании.

2. Первые воспоминания: люди, пища, книги

Мы вернулись в Лома–Линду в конце 1940–х годов, когда у отца появилась возможность изучать медицину. Я хотел бы остановиться на двух случаях, весьма характерных для образа жизни, который вела моя семья в те годы. Однажды я съел яблоко между приемами пищи. Я не помню, чтобы меня отругали или как–то наказали, но я хорошо запомнил это яблоко. Хочу отметить, что очень немногие из нынешнего поколения студентов–адвентистов слышали о таком высказывании Елены Уайт:

Другой случай я вспоминаю с улыбкой, хотя в нем не было ничего смешного. Однажды на нашем обеденном столе появилось соевое молоко. Без предупреждения. Обычное для 1950–х годов соевое молоко — на две трети из пены, с жутким запахом, настоящее надругательство над совершенно невинными соевыми бобами. Это «молоко» долго на нашем столе не продержалось, ему очень скоро дали отставку.

А теперь почему я улыбаюсь, о нем вспоминая. Когда во мне только зрел замысел этой книги, я намеревался посвятить ее своим родителям, ибо, несмотря на всю консервативность нашей семьи, их разумный подход к трудам Елены Уайт не позволил распалиться моему мятежному духу, благодаря чему я не утратил возможности оценить их самостоятельно. Я благодарен родителям за их благоразумие.

Я составил шутливое посвящение, возможно, даже слишком игривое на чей–то вкус. Поэтому меня стали мучить сомнения: оставить или придумать другое? Но однажды к нам приехали мои родители, и я не смог побороть искушения и зачитал им свое «произведение». Ниже дан изначальный вариант посвящения во всей красе:

Посвящается моим родителям, Джорджу и Лоле Томпсон, которые посчитали в 1950–х годах, что пришло время отказаться от молочных продуктов[143], но, попробовав тогдашнее соевое молоко, решили пока что с этим повременить.

Выслушав меня, они начали весело смеяться. А мой папа, если уж начал хохотать, остановиться может не сразу. У меня было к ним два вопроса, но мне пришлось ждать, пока уляжется веселье. Наконец у меня появилась возможность вставить словечко:

«Чья это была идея?»

Мама показала на папу.

«Как долго мы мучились с этим молоком?»

Папа по–прежнему сотрясался от смеха, но наконец сумел взять себя в руки и ответил: «Я точно не помню, — проговорил он, тяжело дыша. — Помню только, что оно пришлось нам явно не по вкусу».

А если серьезно, то… Я знаю адвентизм вдоль и поперек, но я был весьма озадачен, когда узнал несколько месяцев назад, что в некоторых ресторанах и учреждениях, которыми управляют посвященные консервативные адвентисты, сотрудники, которые готовят на кухне и которым приходится пробовать пищу на вкус (то есть как бы перекусывать между едой), не глотают ее, а выплевывают. Вот уж действительно серьезное отношение к советам Елены Уайт!

Когда у папы закончилась учеба в Лома–Линде, мы поселились в Кларкстоне, шт. Вашингтон, где он трудился практикующим врачом до самой пенсии. Мои родители подыскивали подходящее место, и определяющим критерием было наличие поблизости церковной школы. Это говорит о том, что они были приверженцами умеренного адвентизма. Однажды мне довелось обменяться мнениями с одним моим коллегой, чей отец был сокурсником моего отца в Лома–Линде. Его семья не стала селиться у церковной школы, а напротив, отправилась «на целину» — туда, где не было ни одного адвентиста. Мой коллега, единственный из трех младших членов своей семьи, кто остался в «основном течении» адвентизма, рассказал мне, как ему пришлось уехать от родителей и жить с родственниками, чтобы ходить в церковную школу, и как это было непросто. Один его брат оставил церковь и стал исповедовать левые взгляды, другой оказался в независимой адвентистской консервативной общине. Тогда как из нашей семьи все четверо детей активно служат в адвентистской церкви «основного течения». Церковная школа или «целина»? Здесь очень важно не ошибиться.

Не последнее место в моих детских воспоминаниях занимает «газетный маршрут». Каждую субботу после обеда я обходил окрестности, разнося по домам адвентистскую литературу. С людьми я не знакомился, просто вручал им через порог газету или брошюру и шел дальше.

Спустя несколько недель мои вынужденные «подписчики» стали один за другим вежливо отказываться от моих услуг, пока не осталось почти никого. Оглядываясь назад, я начинаю осознавать, насколько изолированы мы были от местного общества, от его реальной жизни, несмотря на то, что мой отец активно участвовал во многих местных общественных программах.

Это ощущение отчужденности только усиливалось, когда мы с моей старшей сестрой Георгиной проходили мимо местных ребят по дороге на остановку автобуса, который отвозил нас в адвентистскую школу. А вечерами, особенно по пятницам, я, лежа в постели, прислушивался к радостным крикам и улюлюканью, доносившимся с местного школьного стадиона, где «наша» футбольная команда, «Кларкстонские задиры», показывала, на что она способна.

В те юные годы, предшествовавшие моей учебе в старших классах адвентистской школы–интерната, я уже очень серьезно относился ко всему, что было связано с религией, даже если это не доставляло мне особого удовольствия. Не так давно я наткнулся в своей библиотеке на старое издание Вестей для молодежи и стал припоминать, как эта книга впервые оказалась у меня в руках. Хотя другие считали эту компиляцию весьма удачной и полезной, мне так не казалось, потому что я не увидел в ней ничего, кроме набора правил без каких–либо вдумчивых разъяснений, почему их нужно соблюдать. Я был немало удивлен, когда вспомнил, что получил я ее не от родителей, а от сестры — в подарок к окончанию восьмого класса.

Примерно через год с небольшим родители подарили мне ча мой пятнадцатый день рождения пятитомник «Конфликт веков». Папа, большой любитель афоризмов и цитат, надписал передний форзац в каждой книге. Из пяти цитат три носят отчетливо религиозный характер, из них две принадлежат Елене Уайт. Другие две — это нерелигиозные изречения, представляющие собой нравственные аксиомы. Одна принадлежит перу квакера и государственного деятеля Уильяма Пенна (1644–1718), а другая — перу шотландского писателя Томаса Карлейля (1795–1881). Другими словами, две нерелигиозные цитаты, позаимствованные у двух глубоко религиозных людей.

Цитата из Карлейля привлекла мое особое внимание («Самая большая вина — не сознавать своей вины»), потому что отец не указал ее автора. Карлейль был прежде всего литератором, однако его влияние в религиозном мире было настолько велико, что он удостоился статьи в Оксфордском словаре христианской церкви. Вот что говорится о нем в третьем издании (1997) этот словаря:

Знал ли об этом мой папа? Наверно нет. Уж он точно не разделял свойственное Карлейлю неприятие организованных форм религии. При всем при этом взгляды моих родителей отличались достаточной широтой. Папа любил природу, науку, историю, языки — фактически все, что имело книжную форму. У нас никогда не было телевизора в доме; может быть, поэтому родители время от времени нам читали. Но я не помню, чтобы мы зацикливались на Елене Уайт. Беллетристику нам не давали, но круг чтения у нас был гораздо шире, чем просто Библия и Дух пророчества. Так что до крайностей у нас не доходило.

Но бывает и такое: у одного из моих коллег–преподавателей было заведено в семье читать Свидетельства для Церкви дважды в день — во время семейных богослужений. Другой коллега, когда был подростком, проводил летние каникулы на ферме, где помимо работы ему приходилось выдерживать по сорок пять минут Свидетельств и по полчаса молитвы в конце тяжелого трудового дня. Я высоко ценю Елену Уайт отчасти еще и потому, что меня не «перекормили» ею в юности.

Как я уже указывал в 3–й главе, я смутно припоминаю, как я пробовал взяться за Свидетельства для Церкви, еще будучи подростком. Далеко я не продвинулся (так и не поняв, почему) и вскоре отложил их в сторону, не проникшись к ним при этом отвращением (насколько я помню). Чего никак не могу сказать о Вестях для молодежи[145], которые вызвали у меня неприязнь, едва я приступил к чтению этой книги. Двадцать лет спустя (в 1970–х) я вернулся к Свидетельствам для Церкви и прочитал все тома с превеликим интересом и большой пользой. Помимо прочего я усвоил важность контекста. Нудный перечень запретов, нанизанных, подобно бисеру на нитке, в Вестях для молодежи, вдруг стал вполне приемлемым и понятным, когда я увидел все эти запреты в Свидетельствах для Церкви в соответствующем контексте и с разумными доводами.

Однако не так давно я пришел к выводу, что я все–таки не такой, как все. Сейчас это для меня очевиднее, чем было тогда, когда я попал в адвентистскую школу–интернат для старшеклассников. Я не был своим в среде сверстников. Я серьезно относился к учебе и религии, и меня не влекли буйные подростковые проказы. Вероятно, я все еще чувствовал себя не в своей тарелке после возвращения моих родителей из миссионерской поездки, хотя с тех пор минуло уже более десяти лет. Мне отчаянно хотелось сойти за своего, но в подростковой среде чем больше стараешься понравиться, тем хуже у тебя это получается. Несколько лет назад на встрече выпускников мне передали, как отозвался обо мне один из моих бывший учителей: «Он был одним из самых необычных учеников, которых мы тут когда–либо видели». Может быть, и так. И вполне может быть, именно поэтому я и пишу эту книгу.

В годы учебы в колледже Уолла–Уолла я был требовательным к себе студентом, по–прежнему серьезно относился к занятиям и активно участвовал во внеурочных мероприятиях. Мне страшно хотелось доказать этому миру (и себе тоже), что я на что–то способен. В течение трех лет я делал доклады на семинарах у Дж. Пола Гроува, посвященного, богобоязненного преподавателя богословского факультета. Он не только научил меня читать Библию, но и помог мне увидеть, насколько важны мотивы, которые скрываются за нашими «добрыми» делами. В мою неспокойную, пораженную эгоизмом душу стали проникать слабые лучи, высвечивавшие притаившееся там зло.

И, как уже было сказано, именно Дж. Пол Гроув познакомил меня с высказываниями Елены Уайт об инспирации в первом томе Избранных вестей, с. 15–23. Не так давно я поинтересовался у него, как так получилось, что он наткнулся на эти высказывания так скоро — ведь книга Избранные вести вышла в свет в 1958 году, а я поступил на богословский факультет колледжа Уолла–Уолла в 1961. Пол не сумел вспомнить, как это было, но я все равно благодарен ему за то, что он нашел эти слова и поделился ими со своими студентами.

Приступив к занятиям в колледже, я начал отмечать для себя некое несоответствие в довольно распространенной точке зрения на богодухновенные писания, которая в многочисленных фундаменталистских кругах стала почти что поговоркой: «Если вы найдете в Библии хоть одну ошибку, значит, можно поставить под сомнение все Писание». Адвентисты произносят эти слова не так уж часто, но эта концепция, безусловно, витает в воздухе каждый раз, когда заходит речь об инспирации. Что касается меня лично, я знал, что я не брошу друга, если даже он вдруг «ошибется». Так почему же я должен поступать подобным образом с Библией? Я не хотел жить в постоянном страхе, что однажды я начну копаться в Библии и обнаружу там нечто, о чем очень сильно пожалею.

3. Университет Андрюса: Библия и богословие

Окончив в 1965 году колледж Уолла–Уолла, я сразу же отправился поступать на богословский факультет Университета Андрюса. В то время в университете было неспокойно. Четыре преподавателя попали под огонь критики за «ересь» или нечто подобное, только под более утонченным названием. Все четверо потеряли работу; при этом только трое остались адвентистами. С чего у них начались неприятности? Вот лишь один пример: однажды на занятии один из преподавателей заметил вскользь, что Нагорная проповедь Христа, вполне вероятно, представляет собой компиляцию. Тут же вверх взвился лес рук: «А сестра Уайт говорит, что это было весной и слушавшие Его люди расселись на покрытых зеленой травой склонах». Он ответил просто, но на нас его ответ произвел гнетущее впечатление: «Мне бы тоже хотелось так думать, ребята, но как быть человеку, если он испил чашу истины, а она оказалась горькой?»

По моим нынешним представлениям эту дилемму Нагорной проповеди можно легко решить с помощью «двоякого» подхода, если рассматривать ее как компиляцию из выдержек, взятых из проповеди, в самом деле имевшей место. Но для большинства глубоко религиозных людей примириться с таким подходом будет непросто, и произойдет это не сразу.

Много лет спустя мне случайно довелось понаблюдать, как этот человек занимается со студентами. Он был очень обходителен, никем не пренебрегал и всегда приходил на помощь. Я набрался смелости и напомнил ему о произнесенных им когда–то словах. Он ничего такого припомнить не смог, но зато высказал весьма примечательную мысль: «Бывают времена, когда как будто почва уходит из–под ног. Но если ты тверд в своем стремлении познавать Господа, все встает на свои места».

Что касается меня самого и моих взаимоотношений с Богом, то самым важным событием в моей университетской жизни стало сделанною мною «открытие» о том, что Иисус есть воплотившийся Бог, Бог во плоти. Но об этом я уже рассказывал в 6–й главе, поэтому двинемся дальше.

4. Шотландия

О нашем пребывании в Шотландии, куда я отправился для получения докторской степени, уже было сказано немало в этой книге. Но на пути между Университетом Андрюса и Шотландией у нас была пара достойных упоминания остановок. Получив степень бакалавра богословия в 1967 году, я влился в ряды «молодых специалистов» и стал работать под руководством Арнольда Куртца в адвентистской церкви в г. Редландс, шт. Калифорния. Я приобрел немало опыта и с удовольствием вспоминаю те дни, хотя они и были омрачены первыми похоронами, которые мне довелось проводить в своей жизни, когда наша церковь хоронила шестилетнюю девочку, погибшую от приступа эпилепсии. У меня едва хватило сил. Будучи в Шотландии, я открыл для себя в Библии искренние, даже отчаянные молитвы. Но тогда я их еще не прочувствовал, они еще не стали моими, поэтому я и не мог по–настоящему молиться, превозмогая охватившую меня скорбь. Я пришел к выводу, что моим искренним, «дерзким» молитвам мешает мрачная тень двух библейских историй. Во–первых, случай с Озой, который был поражен Богом за то, что коснулся ковчега завета[146]; и во–вторых, случай с растерзанными медведями детьми, которые дразнили Божьего пророка Елисея[147]. Мне не хотелось так рисковать.

Затем конференция направила меня в Фонтану, шт. Калифорния, на пасторское служение в церкви на улице Палметто. Я провел там два года, и все это время тамошние добрые христиане помогали мне — молодому, горячему пастору — и принесли мне немало замечательных благословений. Энергия била у меня через край, я был слишком суров, слишком непреклонен. Такое бывает с посвященными людьми, которые серьезно воспринимают Елену Уайт — впрочем, не так серьезно, как хотелось бы. В подробности углубляться не стану, скажу лишь, что члены церкви в Фонтане показали мне своим терпением и любовью, каким был в этой жизни Иисус.

В 1970 годуя стал преподавать на богословском факультете в колледже Уолла–Уолла. Колледж рассчитывал, что я закончу свою докторскую диссертацию, и пообещал мне найти спонсора. И вот спустя два года мы отправились в Эдинбургский университет в Шотландию. Тогда–то все и началось.

Предмет моего исследования можно было разделить на три части: ветхозаветная, апокалиптическая и проблема зла. Если коротко, я пытался найти более приемлемое объяснение несоответствию между жестоким ветхозаветным Богом и милосердным, мягкосердечным Иисусом. В Ветхом Завете Бог повелевает Своему народу уничтожать своих врагов: «Предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца»[148]. А псалмопевец даже просит Бога сделать это за него[149]. Тогда как Иисус умоляет Своего Отца простить Его врагов[150], а нам оставляет заповедь любить их[151]. Как же совместить, казалось бы, несовместимое?

5. Жизнь в Шотландии: иной взгляд на мир

Жизнь в Шотландии заставила меня по–иному взглянуть на мир и на произведения Елены Уайт. Если быть до конца честным, по приезда в Шотландию я открыл в себе одну неприятную черту — я почувствовал себя не в своей тарелке, когда оказался в обществе, где совсем не было адвентистов. Конечно, я был пастором и по долгу службы немало общался с неадвентистами. Но они так или иначе были связаны с моим церковным служением. Когда мы переехали в долину Уолла–Уолла, вокруг было полно адвентистов — около шести тысяч членов церкви на сорок тысяч населения. А в городке Колледж–Плейс, где располагалось наше учебное заведение, было до половины адвентистов седьмого дня. Сравните с Шотландией, где на пять миллионов жителей приходится менее трехсот адвентистов!

В наш первый приезд в Шотландию я просто–напросто избегал общения с широким кругом людей. У меня была отличная отговорка: ведь я пишу докторскую диссертацию! Признаюсь, мне было не по себе от собственной замкнутости, но я не знал, как исправить положение. Когда мы вернулись в Соединенные Штаты два с половиной года спустя (1974), у нас с Вандой состоялся серьезный разговор на эту тему. Мы много молились и пришли к единодушному мнению, что с удовольствием вернемся в Шотландию и на этот раз постараемся вести себя иначе, то есть станем относиться к людям с большим радушием и любовью.

Вы не поверите, но именно так все и произошло. И не в последнюю очередь благодаря Елене Уайт, а именно ее комментарию на притчу Иисуса об овцах и козлах из 25–й главы Евангелия от Матфея[152]. У меня словно камень упал с души, когда я прочел ее слова о спасении тех, кому не довелось в своей жизни услышать имя Христа. В «день великого суда», писала она, решение будет приниматься «на основании единственного критерия». «Вечная участь» всех, кто предстанет перед Богом, «будет зависеть от того, что они сделали или чего не захотели сделать ради Него для бедных и страдающих»[153]. Далее, говоря о язычниках, которые не слышали имени Иисуса, но которым «присуща душевная доброта», она утверждает, что «они не погибнут»[154].

Но тут может возникнуть вопрос: какое все это имеет отношение к добрым шотландцам, которые слышали имя Христа несчетное количество раз? Вообще–то самое непосредственное. Может ли так случиться, что с христиан Бог будет спрашивать за правильные доктрины, а со всех остальных — за правильные поступки? Едва ли. Если я правильно понимаю 25–ю главу Евангелия от Матфея, вопрос вовсе не в доктринах. Бог подходит ко всем людям с одной и той же меркой, независимо от того, слышали они об Иисусе или нет.

Пытаясь разрешить эту «проблему», я, к немалой своей досаде, обнаружил, что где–то в глубинах моего сердца гнездится подозрение (которого я никогда не высказывал вслух), что, если я желаю спасения своим ближним, я должен убеждать их соблюдать субботу и становиться адвентистами седьмого дня. Основанием для подобного подозрения вполне может служить 3–я глава Книги пророка Иезекииля: если они погибнут от того, что ты их не предостерег, то ты погибнешь вместе с ними.

В то же время, однако, окажись я на месте своих ближних, у меня вызвали бы отторжение чьи–то попытки убедить меня в том, что я заведомо не прав и что я должен принять чужие взгляды, иначе мне не видать спасения как собственных ушей. Указав мне на Священное Писание, Елена Уайт помогла мне прозреть. Ведь в Писании об этом сказано совершенно четко. Просто раньше я этого почему–то не видел.

Когда все сомнения рассеялись, я понял, что мы можем вернуться в Шотландию. Мы горели желанием сблизиться с шотландцами, одарить их своей любовью, надеясь при этом, что они откроют для себя и примут те истины, которыми мы так дорожим, с тем лишь отличием, что теперь я мог любить их, «завлекать» их истиной, не чувствуя себя обязанным чего–то от них добиваться. Мои собственные религиозные убеждения оставались твердыми. Мне не нужно было в этом смысле чем–то поступаться. Просто раньше я на очень глубоком, практически подсознательном уровне считал, что должен навязываться людям, подталкивать их и даже запугивать. Потому–то я и отгораживался от этого чувства долга своей диссертацией. А теперь я мог спокойно препоручить все, что связано с «навязыванием», в Божьи руки. Это дело Духа Божье го, а не мое. Я буду свидетельствовать, а Дух пусть обличает и убеждает.

Напоследок хочу отметить, что по моим представлениям многие адвентисты вполне согласны увидеть доброго язычника в Царстве Небесном, но с гораздо меньшим энтузиазмом отнесутся к доброму баптисту или к доброму католику. Ростки подобного рода мышления я находил в своей собственной душе, пока Господь не вырвал их с корнем с помощью 25–й главы Евангелия от Матфея и книги Желание веков.

Мы и вправду вернулись в Шотландию в 1979 году. На этот раз мы подружились с пастором государственной церкви Шотландии и его женой, с супружеской четой из «Христианской науки», с семьей «плимутских братьев», в том числе и с их семьей в широком смысле. Мне кажется, мы сумели приблизиться к идеалу, показанному нам Христом, то есть стали относиться к людям так, как нам хотелось бы, чтобы они относились к нам. Вторая великая заповедь Иисуса обрела для меня реальный смысл: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя»[155].

6. Жизнь в Шотландии: адвентистский образ жизни и все, что с этим связано

Я хочу обрисовать вам жизнь и образ мысли посвященного, сознательного, консервативного адвентиста, переехавшего в Шотландию из «адвентистского гетто» в Соединенных Штатах. Не забывайте: речь идет о начале 1970–х годов; некоторые из затронутых проблем уже утратили свою остроту спустя тридцать лет. А в то время мы столкнулись с четырьмя серьезными препятствиями, причем «столкнулись с препятствиями» — это еще мягко сказано. Я перечислю эти проблемы в порядке возрастания их напряженности для меня лично — у Ванды этот порядок был бы иным. Кто знаком с трудами Елены Уайт, те увидят, что все четыре «препятствия» уходят корнями в «консервативный» подход к ее произведениям.

Церковная школа. В каком–то смысле, это была наименьшая из проблем, с которыми мы столкнулись в Шотландии, ибо в этой стране адвентистских школ нет вообще. В первый наш приезд нам удалось уклониться от решения этой проблемы, потому что наши девочки были еще слишком малы (им было четыре и шесть лет, когда мы вернулись домой). Однако шотландцы отдают своих детей в школу в возрасте четырех с половиной лет; как мы говорили тогда: едва те научатся ходить. Мы посчитали, что начинать школьное образование в столь юном возрасте нашим девочкам ни к чему, и решили обождать со школой, пока не вернемся с Америку. Как ни странно, именно адвентистский пастор обратил внимание на наше «гражданское неповиновение»: «У нас такой закон, знаете ли», напомнил он нам. Мы знали, но решили остаться при своем.

В последующие посещения (в 1979 и 1984 годах) вопрос о школе уже встал ребром, поскольку наши дочери выросли, а нам предстояло провести в Шотландии по полгода. Мы подумывали отдать их в обычную школу, но скоро отказались от этой мысли, посетив одну из таких школ. Тамошняя обстановка показалась нам не очень подходящей для наших тихих, благовоспитанных дочурок. Поэтому нам пришлось отдать их в частную школу для девочек.

Так что, решая вопрос с церковной школой, мы очень быстро перешли от поисков идеала к «практическим» соображениям, ибо «идеального» решения просто не существовало.

Сельская жизнь. Когда мы впервые приехали в Шотландию, нам спустя какое–то время удалось арендовать половину дома типа бунгало в хорошем районе на южной окраине Эдинбурга. Однако Ванде было трудно привыкнуть к новой обстановке, поскольку она выросла в сельской местности и городская жизнь выбивала ее из колеи. Когда мы стали подыскивать загородные варианты, нам волей–неволей пришлось столкнуться с реалиями жизни в Великобритании. На тот момент, как нам стало известно, плотность застройки в сельских районах по закону не должна была превышать семнадцати жи лых домов на акр земли[156]. Земля под строительство стоила, в пересчете на американские доллары, около 50 000 за акр. Средний доход шотландцев составлял около ста долларов в неделю. Короче говоря, если тебе хотелось жить за городом, нужно было иметь приличное состояние.

Нам, как ищущим временное жилье, в этом смысле было проще. Мы поместили объявление в местной газете такого содержания: «Требуется сельский коттедж на долгий срок». Нам довелось осмотреть несколько замечательных местечек, но остановились мы на бывшем доме садовника в небольшом поместье к югу от Эдинбурга. Это был почти идеальный вариант. У нас даже был свой частный лес. Место было просто чудесное. Однако к тому времени мы уже поняли, что этот «идеал» практически недоступен для типичной шотландской семьи.

Впрочем, не все это до конца понимали. Я хорошо помню наши субботние беседы с другой адвентистской четой, потомственным адвентистским пастором–британцем, женившимся на новообращенной американке. Сами они жили в городе, по причине недостатка средств, но стояли на том, что «в идеале» нужно жить в сельской местности — по совету Елены Уайт. Мы жили за городом — то есть достигли «идеала», но при этом доказывали, что этот «идеал» недоступен для большинства шотландцев; им волей–неволей приходится жить в городе — из «практических» соображений.

Так что в том, что касается сельской жизни, нам удалось достичь своеобразного «идеала», но при этом мы так скорректировали свои умонастроения, что могли отстаивать соображения «практического» плана.

Обручальное кольцо. Настал черед дела посерьезнее. Поначалу ни Ванда, ни я не видели никакой необходимости в том, чтобы носить обручальное кольцо. Более того, в Америке в начале 1970–х годов все знали, что только «свободные» адвентисты носят кольца. Это был символ их бунта против церкви. Мы себя к бунтовщикам не причисляли (хотя в каком–то смысле я все–таки бунтовщик, только очень послушный).

Однако Ванда была наблюдательна. Однажды она заметила в разговоре с женой адвентистского пастора: «Я обратила внимание, что большинство замужних женщин носят обручальные кольца». Та тут же ее поправила: «Не большинство, а все поголовно!»

Мы приуныли. А тут еще один студент–адвентист — замечательный молодой христианин, британец, настроенный весьма доброжелательно к Америке и американцам, в ответ на данное замечание решительно ответил: «Если Ванда не будет носить обручальное кольцо, о ваших детях будут думать, что они незаконнорожденные».

Будучи весьма прижимистыми по натуре (в этом мы схожи с шотландцами), мы решили сэкономить и подобрать что–нибудь из бижутерии. Увы, ничего не подошло.

Нам ничего не оставалось, как только отправиться в настоящий ювелирный магазин за обычным обручальным кольцом. Мы старались выглядеть людьми благородными и уверенными в себе, но это оказалось совсем не просто, особенно с двумя маленькими непоседами. Наше подспудное стремление сэкономить было видно невооруженным глазом. В моем взгляде можно было прочесть мольбу: «Дайте нам самое маленькое, самое дешевое колечко, какое у вас только есть». Ничего подобного я, конечно, не произносил, но этого и не нужно было — все и так было ясно. Нам было так неловко, как никогда в жизни. Эта сцена в ювелирном магазине в Эдинбурге до сих пор стоит у меня перед глазами, как будто это было вчера.

Кольцо мы с горем пополам все–таки купили. Ванда сразу же надела его на палец, и вскоре мы к нему привыкли и перестали обращать внимание. Однако когда к нам приезжали в гости наши друзья–адвентисты из Америки, они, завидев это колечко, приходили к твердому убеждению, что мы стали вероотступниками.

У этой истории есть замечательное продолжение, и связано оно с Германией. В 1970–х годах у британских адвентистов обычай носить обручальные кольца относился почему–то только к замужним женщинам, а женатые адвентисты колец, как правило, не носили. Однако когда мы прониклись мыслью провести год в Германии, я случайно узнал, что там носят кольца и жена, и муж. Поэтому когда уже была достигнута договоренность, что мы проведем 1980–1981 учебный год в Мариенхохской семинарии в Дармштадте, где я буду преподавателем по обмену, я решил, что мне тоже нужно купить обручальное кольцо.

Вспомнил об этом решении я только в аэропорту Сиэтла, по пути в Германию. Я пробежался по тамошним магазинчикам и не нашел ничего, кроме кольца за шесть долларов с годовой гарантией. Я купил его почти не глядя (в конце концов, носить–то мне его не больше года). Оно было слишком широким и ярким и не очень–то укладывалось в наши семейные представления о скромности и умеренности, но я с этим смирился, тем более что это шестидолларовое колечко быстро потускнело.

Мы не задумывались о том, почему немецкие адвентисты носят обручальные кольца, пока были в Германии. Однако по возвращении мне удалось кое–что понять из разговора, состоявшегося у меня после одного из семинаров, которые я проводил в адвентистской церкви в Медфорде, шт. Орегон, в 1984 году. Семинар шел, как положено. Южный Орегон — это местность, где живут твердые консерваторы. Однако мне нравится работать с консерваторами, и не только потому, что они мне близки по духу, но и потому, что они живо реагируют на мои слова. Когда обращаешься к студентам, те молча сидят, внимательно на тебя смотрят, и никогда не знаешь, что у них на уме. С верующими совсем по–другому — они всегда дадут знать, когда их что–то не устраивает. Когда они перестают кивать головами, когда у них белеют лица и костяшки пальцев, это верный признак того, что они вот–вот взорвутся и пора переходить к другому вопросу.

Я до сих пор хорошо помню ту аудиторию, особенно человека из третьего ряда по правую от меня сторону. Это был солидный брат калибра старшего пресвитера: вдумчивый, трезвый, с чувством собственного достоинства. Я то и дело поглядывал на него, рассказывая о наших обручальных кольцах. Когда я добрался до незаконнорожденных детей, он стал слегка кивать головой. Я успокоился — все в порядке.

После семинара ко мне подошла немка (вышедшая замуж за американца) и спросила, известно ли мне, почему адвентисты в Германии так прилежно носят обручальные кольца. Я ответил, что понятию не имею. «Все дело в… празднике фашинг, — сказала она. — Так в Германии называют карнавальные дни, предшествующие великому посту. Во время фашинга семейные люди снимают свои обручальные кольца и пускаются во все тяжкие. А когда наступает пост, они надевают их обратно и начинают каяться».

Ничего удивительного, что посвященные немецкие христиане, дорожащие семейными узами, готовы носить обручальные кольца тринадцать месяцев в году!

Еда между основными приемами пищи. Если обручальное кольцо было для меня ливнем с сильным ветром, то еду между приемами пищи я могу сравнить лишь с разбушевавшейся бурей. По этому поводу у Елены Уайт сказано категоричнее некуда: «Вам не следует класть в рот даже маленький кусочек в промежутках между приемами пищи»[157].

Проблема в том, что в Шотландии, если ты пришел к кому–то в гости в любое время дня и ночи, тебя обязательно усадят за стол. Пусть это будет просто закуска, но в любом случае маленького кусочка во рту вам не избежать! Можно, конечно, вежливо отказаться (и порой мы так и делали), но этим вы поставите себя и хозяев в крайне неловкое положение.

Для нас настоящим испытанием в этом смысле стали молодежные встречи, которые в Эдинбурге было принято устраивать по вечерам в пятницу. При таком «дефиците» адвентистов в Шотландии проведенные вместе субботние часы приобретали особую ценность. Церковные семьи договорились принимать у себя адвентистскую молодежь по пятницам в хмурые зимние месяцы. Мы установили очередь, кому и в какую пятницу принимать гостей. С самого начала мы договорились, что встречи будут заканчиваться в девять вечера каким–нибудь напитком. К тому времени наш ужин будет уже далеко позади, так что ничего страшного. «Отлично, — сказали наши шотландские собратья. — Каким–нибудь напитком». (Примечание: в крайне консервативных адвентистских кругах сок тоже неприемлем между приемами пищи, поскольку считается разжиженным «кусочком», то есть едой. А еда есть еда. Всегда.)

Я хорошо помню первый такой вечер в доме Галландов. Сестра Энн Галланд владела магазинчиком здорового питания, разместившимся впритык к адвентистской церкви в центре Эдинбурга. Когда мы закончили нашу вечернюю беседу, она пригласила нас в столовую «чего–нибудь попить». Да уж, так оно и было — «чего–нибудь попить», а вместе с «попить» фрукты, орехи, бутерброды, печенье, пирожные. Стол просто ломился от яств. Только представьте себе слезы на глазах у студентов, которые всю неделю вынуждены были питаться, чем придется.

Помнится, мы прекрасно провели время. Мы не стали лезть со своими замечаниями и портить всем настроение. Все ели; мы ограничились напитком.

Но в тот вечер, когда мы вернулись домой, я открыл Библию на 14–й главе Послания к Римлянам и начал титаническую борьбу с самим собой, с моей Библией и с Богом. В этой борьбе не последнюю роль играла и Елена Уайт, поскольку именно из–за нее возникла эта «проблема». Не столь впечатлительные люди, как я, будут слушать все это и удивляться — из–за чего шум? Но дослушайте меня до конца, и вы поймете, о чем я пишу и зачем.

Ниже приведены ключевые тексты из 14–й главы Послания к Римлянам, которые не давали мне покоя: «Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению или соблазну… Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь. Не губи твоею пищею того, за кого Христос умер… Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе… Ради пищи не разрушай дела Божия».

Итак, в 14–й главе Послания к Римлянам Павел говорит не о закусках между едой, но о церемониальном различении чистой и нечистой пищи. Здоровье здесь непричем; Павел нигде не призывает нас к здоровому питанию, чтобы «жить дольше и счастливее». В Послании к Римлянам он ведет речь о разногласиях среди иудеев по поводу чистой и нечистой пищи. В 8–й и 10–й главах Первогого послания к Коринфянам он применяет те же принципы по отношению к разногласиям между иудеями и язычниками по поводу пищи, принесенной в жертву идолам. И все же в обоих случаях он опирается на принцип, согласно которому люди важнее пищи! Вот почему я не мог не обратиться к Рим. 14, когда передо мной встал вопрос о еде между приемами пищи.

Я стал поднимать этот вопрос в разговорах с Аланом Ходжесом, ныне секретарем пасторской ассоциации Британского униона, а в те времена молодым помощником пастора по работе с молодежью. Я не раздувал щеки и не давил, но старался быть честным и объективным. Молодежные вечера шли своим чередом. Другие ели, а я только пил. Однако спустя несколько недель наши разговоры с Аланом стали достоянием всех, кто собирался по пятницам, что стало сказываться на атмосфере этих встреч, причем не в лучшую сторону. Наши хозяйки по–прежнему от души нас угощали, но люди стали меньше есть — ровно столько, чтобы никого не обидеть. Радости у всех поубавилось. С обильным угощеньем куда как веселее. И от былого радостного возбуждения, характерного для таких встреч, мало что осталось.

Я все это прекрасно видел, но не знал, что с этим можно поделать, — тогда еще не знал. Мне не давали покоя строки из 14–й главы Послания к Римлянам. Адвентисты из эдинбургской церкви были к нам великодушны. Никто не выговаривал нам за излишнюю строгость. Мы редко затрагивали в разговорах эту «проблему», да и то лишь вскользь. Но я продолжал упорно бороться с собой, с Библией и с Богом — и, конечно, с Еленой Уайт.

Поворотным моментом в этой борьбе стала одна из пятничных встреч в доме у сестры Лин, новообращенной адвентистки, владевшей небольшим пансионом в Эдинбурге. Она от всего сердца приготовила для нас целый поднос вкусных сэндвичей. Но в тот вечер никто не давал волю своему аппетиту: «поклевали» едва–едва, а в основном все осталось нетронутым. Я как сейчас помню ее оторопелый взгляд и нотку обиды в голосе, когда она произнесла: «Почему–то никто не хочет есть сегодня…» Эти слова были для меня как нож в сердце. Это драгоценная дочь Божья открыла для нас свой дом, свое сердце, а мы воротим носы. Мне вдруг пришло в голову, что мы можем причинить непоправимый вред этой душе, за которую умер Христос.

Пришло время поставить точку. Я выполнил домашнее задание — в Библии, на коленях; я изучил 14–ю главу Послания к Римлянам вдоль и поперек. И я понял, что я должен делать. Я подошел к столу и первым взял сэндвич; через минуту поднос был пуст. Так и нужно было поступить. Я был уверен в этом тогда, уверен и по сей день.

В заключение хочу сказать, что люди бесконечно более важны, чем любые наши «идеальные» привычки и обыкновения. Об этом учил Иисус; об этом учил Павел; и Елена Уайт поняла это со временем и стала учить тому же. Иисус и Павел открыли мне глаза на многое. А вместе с ними и Елена Уайт. У меня была возможность проследить, как Елена Уайт пришла к пониманию того, о чем учат Иисус и Павел, и это помогло мне, закоренелому консерватору, понять их учение тоже. И не только понять, но и принять.