Бездыханные ІІІ

Глава 5

Всего лишь час прошел, а моя кухня уже выглядела так, будто там кого-то жестоко убили. Весь пол в кровавых разводах. Кафель и деревянные дверцы нижних тумб поцарапаны. Возле особо глубоких царапин можно было найти куски оторвавшихся ногтей. Так же кое-где валялись клоки волос и мелкие шматы содранной ногтями кожи.

Как только часы в коридоре пробили полночь, их звук будто бы разбудил Криса от забвения. Он резко остановился и с полминуты осознавал то, что только что произошло. Потом вдруг отпихнул меня от себя, быстро встал и, на ходу натягивая одежду, в молчании поспешил покинуть мой дом. А я еще некоторое время сидела на кровавом полу, ничего не понимая. Но был и плюс в том, что парень так неожиданно прекратил свои действия — мое возбуждение тут же спало, и ум наконец-то приобрел способность трезво мыслить. Вот только, сколько бы я не думала, сколько не рассуждала, а ответа на то, почему Лилит не помешала нам, и почему я не могла никак контролировать свои действия, я не находила. С Крисом же все было понятно — он просто слишком ревнивый. Наш недавний разговор о Гриме заставил его вспомнить события той весны, а сегодня, когда Крис увидел этого демона в моем доме, то его злость и ревность просто дошла до своего предела, и он сорвался на мне. А вот я… что же со мной произошло?..

На следующий день, как я и ожидала, Крис со мной не разговаривал. Было заметно, что он чувствовал себя неловко после того, что произошло. Но я не держала на него зла, поэтому, на первой же перемене решила со всем разобраться.

— Вчера ничего не было, — с ноткой серьезности сказала я, подойдя к его парте. — Мы оба забываем тот вечер, и он никак не повлияет на наши отношения. Идет?

Крис несколько секунд обдумывал мои слова и кивнул, после чего первый раз за весь день посмотрел мне в глаза. Вскоре мы вели себя, как и прежде.

Правда, остаточно забыть причину нашей жестокой ночи не давал Грим. Вернее, он и являлся этой причиной. Демон, как только появлялось свободное время, забегал ко мне в класс и, не обращая внимание на испепеляющую ауру Криса, рассказывал мне разные вещи и задавал интересующие его вопросы относительно школы и людей. Локки так же, как и Крис, относился к Гриму с враждебной осторожностью. Я предупредила его о том, что Грим не причинит никому вреда, если его не трогать, и что он тут просто как наблюдатель. Локки был рассержен из-за того, что я вновь от него все скрываю, поэтому мне пришлось пообещать в скором времени ввести его в курс дела. Ирен же относилась к демону дружелюбно и охотно с ним болтала. И хоть я была уверена, что Грим ничего ей не сделает, но я все равно старалась, чтобы они контактировали как можно реже.

В пятницу утром восходящее солнце принесло с собой сильный дождь. По телевизору шли неинтересные фильмы и повторы вчерашних сериалов. Бессмысленно клацая по каналам, я решила уже его выключить, как тут внезапно попала на утренние новости, шедшие по нашему городскому каналу.

Звонкий голос симпатичной журналистки вещал:

— … и хотя экспертиза показала, что мужчина погиб, по меньшей мере, месяц назад, соседка продолжает утверждать, что еще вчера видела его живим и совершенно здоровым. А теперь о местных новостях. Двенадцать детей пострадавших в аварии все еще находятся в тяжелом состоянии. Напомним, что двадцать восьмого августа в шестнадцать часов на сорок восьмом шоссе произошло столкновение грузовика с пассажирским автобусом. В автобусе находилось шестнадцать человек, тринадцать из которых были дети. Все они были воспитанниками в приюте св. Троицы. Оба водителя и две монахини приюта погибли на месте. Двенадцать детей поступили в больницу в критическом состоянии. Единственным непострадавшим оказалась восьмилетняя Люси-Роуз Марбел. Это можно назвать чудом, если учесть, что монахиня, ехавшая на соседнем сиденье, умерла почти мгновенно. Девочка отделалась лишь сильным испугом.

На экране замелькали кадры, снятые журналистами почти сразу же после аварии. Много раненых детей, несколько тел из автобуса вынесли уже накрытыми черным мешком. Тут камера берет крупным планом ту самую единственную непострадавшую девочку. Она стояла, укутанная в покрывало, тесно прижавшись к тучному полицейскому. Когда камера полностью показала ее лицо, девочка, будто почувствовав, что ее снимают, направила свой испуганный взгляд на объектив. И в этот момент у меня внутри что-то странно дрогнуло. И дело даже не в странном выражении лица Люси-Роуз, и даже не в ее светло-серых, чуть ли не полностью белых глазах. Просто в какой-то момент мне почудилось, словно девочку окутывает какой-то черный дым. Всего мгновение, но и его было достаточно, чтобы Лилит внутри меня встрепенулась.

Агнец — это было первое, что пришло мне в голову. Ведь, если посудить, то все сходится: девочке восемь; авария случилась двадцать восьмого числа, и, по словам Луки именно в этот период произошел выброс силы агнца. Возможно, именно поэтому она и осталась невредима. Она спасла себя, воспользовавшись силой Владыки. И по ее состоянию, как я вижу, есть догадка, что девочка сделала это неосознанно. Как бы то ни было, нужно поскорее все рассказать Мелори и Данте.

Как можно быстрее собравшись, я вылетела из дома и побежала в сторону особняка умерших. Добежав буквально за пятнадцать минут, на самом пороге мне посчастливилось с кем-то столкнуться, да так, что если бы тот человек меня не удержал, мы бы вместе свалились на пол. Правда вот, через секунду он сам же меня от себя и оттолкнул, из-за чего я плюхнулась на пятую точку.

— Доброе утро, Рейн, — буркнула я не глядя, и медленно встала с пола. — Вижу у тебя как всегда прекрасное настроение.

— Отстань, — бросил парень, отряхиваясь, будто бы я его чем-то запачкала. — Чего тебе нужно, с утра пораньше?

— Где Мелори и Данте?

— В кабинете. Об этом своем агнце толкуют.

Сказав это, Рейн поправил школьный рюкзак, и, не прощаясь, вышел на улицу. Я провела его скептическим взглядом. Значит, когда мы все держали от него в тайне, то он злился и возмущался, а когда начали все рассказывать, то всё — интерес потерян. Эх, Рейн есть Рейн.

Быстро поднявшись на второй этаж, я направилась к одной из дальних дверей.

Кабинетом называлась средних размеров комната, которая по содержимому больше остальных в этом доме подходила для двадцать первого века. Прямо напротив меня размещался большой красивый письменный стол и черный кожаный стул, сзади которого на всю стену растягивался шкаф с книгами и документами. Слева были два больших окна, а возле каждого стояли два компьютерных стола и сами компьютеры. У правой стены размещался небольшой кожаный диванчик, с которого можно было смотреть телевизор, висевший немного левее двери.

Мелори сидела за письменным столом, скрестив руки перед собой, и с серьезным видом смотрела в телевизор. Данте стоял возле нее, с правой стороны. Его выражение лица так же изображало предельную серьезность. А на кожаном диване беззаботно разлегся Крис и вертел в руках детскую радужную пружинку.

— Мелори! — воскликнула я, зайдя внутрь. — Только что по новостям…

— Мы тоже видели, — произнесла она и указала мне на экран телевизора.

Я повернулась и увидела крупным планом лицо той самой девочки, взятое на стоп кадр.

— Это я заметил ее, когда смотрел телик! — похвастался Крис, довольно усмехнувшись. Его беззаботность не слишком хорошо вписывалась во всеобщую картину.

Мелори одарила его мимолетным взглядом, и снова взглянула на экран.

— Это точно агнец? — спросила я.

— Возможно, раз мы все это почувствовали, — ответила женщина. — Во всяком случае, необходимо сначала проверить. Нужно встретиться с этой Люси-Роуз Марбел. Мы пойдем в приют. И вы тоже, так как нельзя полагаться только на наши с Данте ощущения. Девочка ведь может просто оказаться обычным умершим. Тогда и невредимость после аварии объяснима. Но если даже Мио — самый молодой умерший из нас — почувствовала что-то, значит девочка вполне может оказаться агнцом. Но просто так взять и прийти в приют, под предлогом поговорить, мы не можем. У меня есть одна идея, как все провернуть, но нужно немного времени для подготовки. Вы пока идите в школу. Но чтобы в два часа были здесь.

— Ла-а-дно, — лениво протянул Крис и поднялся с дивана. — А я думал, что хоть школы удастся избежать.

Мелори на это ничего не ответила.

Как только мы с парнем собирались выходить из кабинета, нас нагнал голос Данте:

— Рейн знает лишь то, что мы обнаружили возможного агнца. Он не знает, где ребенок находится, и лучше скрывать от него эту информацию. Хотя бы до того момента, когда мы не удостоверимся, что девочка действительно та, кто нам нужна.

Это меня удивило.

— О чем это он? — спросила я тихо Криса.

— По дороге расскажу.

Как только мы вышли из особняка и быстрым шагом направились в школу, я повторила свой вопрос.

— Понимаешь, — начал парень, — эта девочка же приютская, да? Она живет в приюте св. Троицы.

— Ну да. Вы скрываете это от Рейна, так как не хотите напоминать ему о том, что он тоже из приюта? — озвучила я свою мысль, на что Крис отрицательно покачал головой.

— Не совсем. На самом деле приют св. Троицы и есть тот самый, из которого сбежал Рейн. Это его бывший дом.

Я даже на секунду остановилась от шока.

— Как?

— А так. Мы тоже были удивлены. И решили ничего ему не рассказывать. Рейн ненавидел свой приют. Поэтому брать с собой его мы не будем, а то вдруг решит отомстить и все там разрушит, или вообще — сожжет. Ты Рейна знаешь, он быстро выходит из себя.

Я кивнула, показывая, что все понимаю. Крис прав. Рейн с неохотой вспоминает свое прошлое, и кто знает, что же случится, когда он встретиться с ним лицом к лицу.

Казалось, школьные уроки никогда не закончатся. Но вот наконец-то прозвенел последний звонок, и мы с Крисом, не сговариваясь, одновременно подорвались со своих мест и побежали к выходу. Мы боялись, что Мелори и Данте передумают и уйдут в приют без нас, а нам так хотелось посмотреть хоть глазком на этого странного ребенка, который, возможно, и есть агнец. Но, к счастью, когда мы прибыли в особняк и буквально влетели в кабинет, мужчина и женщина нас там уже ждали.

— Как раз вовремя! — не поднимая глаз, произнесла Мелори. Она сидела за столом и перебирала какие-то документы. — Мы скоро будем выходить.

Данте стоял возле нее и тоже просматривал какие-то бумаги, попутно засовывая некоторые из них в кожаную папку на замке.

— А что вы делаете? — заинтересовано спросил Крис, подойдя к взрослым и заглядывая через стол в их бумажки.

— Собираем нужные документы, — ответила женщина.

— Какие?

— Свидетельства о рождении, паспорта, свидетельство о браке, документы по поводу работы…

— Свидетельство о браке? — шепотом переспросила я, словно спрашивая у самой себя, но Мелори меня услышала.

Она на секунду подняла глаза.

— А мы не говорили?

Я отрицательно замахала головой. Тогда она объяснила:

— В современном обществе довольно трудно ужиться, не имея каких-то родственных связей. Особенно несовершеннолетним школьникам, какими считают Рейна и Криса. Но даже если всем говорить, что у тебя есть семья, в некоторых ситуациях слов недостаточно и нужно документальное подтверждение. Поэтому однажды мы решили зафиксировать наше родство на бумаге (естественно, все документы — фальшивые). И сейчас Крис и Рейн официально кузены и наши племянники, а я и Данте, — она улыбнулась и показала мне правую руку с кольцом на безымянном пальце, — молодая супружеская пара с богатым наследством в виде денег и особняка.

Эта неожиданная новость меня неслабо удивила. А я и не догадывалась об этом. Идея с родством действительно была отличной. Сразу отпадает куча вопросов, которые могут задать в обществе, например: откуда такой особняк, если Мелори и Данте работают на простых работах; почему четыре человека, совершенно разного возраста, живут в одном доме; кто опекает несовершеннолетних Криса и Рейна? А теперь все это не вызывало удивления.

— Умно, — хмыкнула я, улыбнувшись. — Но для чего вам сейчас понадобились документы?

Мелори отдала несколько бумажек Данте, который сунул их в папку и закрыл ее, после чего встала и, подойдя к нам сзади, обняла за плечи.

— Готовьтесь, так как скоро у нас будет пополнение! — объявила она, улыбнувшись.

Я и Крис лишь непонимающе захлопали глазами.

— Шансы, что Люси-Роуз Марбел является агнцом, почти стопроцентные, — подал голос Данте. — А если информация подтвердится, то девочка окажется в опасности. А в приюте она совершенно беззащитна.

— Поэтому, — продолжила Мелори, улыбаясь все шире, — мы нашли способ, как на совершенно законных основаниях забрать девочку из приюта и круглосуточно за ней наблюдать.

Тут до меня наконец-то дошло.

— Вы хотите ее удочерить?! — воскликнула я ошарашено, на что женщина утвердительно кивнула.

— Чего?! — Теперь и Крис был в шоке.

— Возражения не принимаются!

И не обращая внимания на наши ошарашенные лица, Мелори зашагала назад к письменному столу.

— Но, — неуверенно начала я, — это как-то слишком уж неожиданно. И… необдуманно, что ли…

Женщина повернулась к нам лицом и серьезно на меня посмотрела.

— Мы понимаем всю необычность и важность этого решения, но сложившаяся ситуация просто лишает нас права выбора. Либо мы заберем оттуда девочку (если, конечно, она окажется именно той, что нам нужна) и обеспечим ей полную безопасность, либо оставим ее в приюте, и тогда демоны смогут спокойно забрать ее, как только мы потеряем бдительность. При этом мы глупо потратим наше единственное преимущество, состоявшее в том, что мы, возможно, первее них узнали точное местоположение агнца. Теперь понимаете, почему мы пошли на этот серьезный шаг?

Я и Крис одновременно кивнули. Ее слова вмиг умерили наш пыл, и теперь эта идея не казалась мне такой странной.

— Но не стоит забывать и о том, что в данный момент мы руководствуемся лишь нашими внутренними предчувствиями, не имея никаких достоверных фактов, — произнес Данте. — Если Люси-Роуз Марбел окажется обычным ребенком, мы не будем ничего предпринимать по отношению к ней. Но если мы все же не ошиблись, и судьба таки свела нас с агнцом, то наш долг защитить его от той неизвестной участи, которою ему приготовили эти адские создания.

Теперь мои сомнения были полностью рассеяны. После стольких недель неизвестности и безделья, мы наконец-то таки нашли способ, как можно помешать демонам, или хотя бы оттянуть момент свершения задуманных ими планов.

— Но как мы узнаем, действительно ли Люси-Роуз та, кто нам нужна? — задала я вопрос, который был единственным камнем, о который разбивались волны моей уверенности.

Этот камень разрушил Данте.

— Нам подскажут чувства. Ведь, увидев лишь ее лицо в экране телевизора, вы ощутили странную дрожь, исходившую более от вашего демона, чем от вас. А когда настанет время встречи лицом к лицу, то нет сомнений — это чувство вновь повторится с удвоенной силой.

— Поняла, — ответила я и украдкой взглянула на Криса. Его лицо так же, как и мое, выражало решительность и даже какое-то нетерпение из-за предстоящей встречи.

— Как бы то ни было, — вдруг заговорила Мелори, — процесс удочерения довольно долгий и сразу же забрать девочку нам не удастся. Иногда это затягивается на месяцы. Естественно, почти все нужные документы (поддельные, ибо у нас нет времени ждать, пока их оформят как нужно) мы собрали заранее, но не стоит забывать о тех, кто работает в приюте. Будет довольно подозрительно, если лишь зайдя в приют, мы сразу же укажем на одного ребенка, и будем требовать срочного удочерения. Плюс, обязательным будет и согласие ребенка. Если Люси-Роуз будет против удочерения, то ничего не выйдет. А наша затея и так слишком рискованна — приют св. Троицы находится при монастыре. Так что постарайтесь удержать страдальческие гримасы, когда вдруг услышите молитвы или что-то подобное. Так же постарайтесь ничего не пить там и не есть — вся вода и пища освящены, а они в равной мере вредны нам.

Мы с Крисом кивнули. Тут парень странно усмехнулся и хмыкнул:

— Кто бы мог подумать — носитель Дьявола воспитывается в монастыре. Либо Бог слишком слеп и не может различить беса в одном из своих земных пристанищ, либо у Сатаны относительно тонкое чувство юмора.

Я задумчиво хмыкнула на это замечание.

— А Рейна мы правда не возьмем с собой? — спросила я, вдруг вспомнив о том, что мы, хоть и не много, но все же скрываем от Рейна детали происходящего.

— Мы не можем рисковать, — тихо ответила Мелори. — Рейн слишком вспыльчив, а если он узнает, что агнец находится в его бывшем приюте, и что мы собираемся его посетить, то может вспомнить прошлую жизнь и причину своего «проклятия». И тогда кто знает, вдруг в нем вспыхнет пламя мести, и он захочет отплатить приюту за это?

Она была права. Они все были правы. Я это понимала, но все же что-то во мне, наверное, опыт прошлых ошибок, не признавало в тайне добрых намерений, и видело в ней лишь еще одно предательство, которое когда-то понесло за собой другое. Мы предали Рейна, он предал нас. Разбитая ваза режет своими осколками; и теперь мы вновь рискуем пораниться.

Внезапно Данте резко повернул голову к двери. Нахмурившись, он прошептал:

— Я слишком поздно заметил.

Мы втроем удивленно на него взглянули, после чего перевели взгляд туда, куда он смотрел. Распахнутая дверь, как мы ее и оставили; коридор пуст. Но приблизительно через три секунды в дверном проеме показался сам Рейн, вошел, сунув руки в карманы, и прислонился спиной к стене возле двери. Вид у него при этом был совершенно спокойный, даже слишком.

— Оказывается, вы считаете меня тем еще психом, — произнес он без эмоций.

Мелори виновато опустила глаза, я и Крис удивленно глядели на парня, а Данте все еще сохранял серьезное и настороженное выражение лица.

— Сколько ты слышал? — спросил он.

Рейн наигранно безразлично пожал плечами.

— Достаточно, чтобы понять, что ваш агнец тусуется в моем приюте, и вы хотите туда наведаться, но я не должен этого знать, ибо: «Рейн конченый псих и может всех поубивать, чтобы отомстить за свою дурацкую жизнь, и бла-бла-бла, и всякое такое...».

— Мы не говорили такого, — неуверенно попыталась возразить я, но меня заткнул его испепеляющий взгляд.

Мелори подняла голову и хотела было что-то сказать, но Рейн ее опередил.

— Да ладно, не парьтесь. — Он махнул рукой и повернулся к выходу. — Я не собираюсь устраивать истерики. Меня это уже не касается. Прошлое — в прошлом, и мне глубоко наплевать на него. И на приют плевать. Так что делайте, что хотите.

И вышел.

Примерно на полминуты комната погрузилась в тишину. Мы не знали, как реагировать на случившееся. Хорошо ли то, что Рейн так спокойно отнесся к раскрытию правды? Или же наоборот: это затишье перед бурей?

Не знаю, как насчет остальных, но мне показалось, что те безразличие и спокойствие, с какими Рейн это все принял, были лишь маской. И лучше будет разобраться во всем сейчас, так как даже минутное промедление может стать результатом того, что парень не только перестанет нам верить, а и сам откажется быть честным.

— Простите, — произнесла я, повернувшись к Мелори и Данте, — я бы хотела поговорить с Рейном. Вы можете меня подождать? Это займет десять минут, не больше.

Мелори опустилась назад на свое кресло, с усталым видом откинулась на спинку и махнула рукой.

— Иди. Однажды у тебя уже получилось его образумить.

Получив одобрение, я поспешно вышла из кабинета. Пробежав по коридору, я остановилась у комнаты Рейна и, немного помедлив, коротко постучала. Никто не ответил, но до моих ушей явно донеслось чье-то недовольное мычание с той стороны. Я неуверенно взялась за ручку и толкнула дверь вперед. Она оказалась не заперта.

Рейн сидел на своем черном кресле-подушке и листал один из своих многочисленных альбомов. Я говорю многочисленных, так как возле него лежали еще с десяток таких же. При этом выражение у парня было какое-то угрюмое и, в то же время, грустное.

— Можно войти? — тихо спросила я, но хозяин комнаты даже не поднял на меня глаза.

«Молчание — знак согласия» — с такими мыслями я приблизилась к парню на пару шагов.

Прошла целая минута, нарушаемая лишь шелестом бумаги, когда я наконец-то решилась что-то сказать.

— Тебе ведь не наплевать на свое прошлое, да?

— Не трогай мое самовнушение, — буркнул он, все так же не поднимая на меня глаза.

— Чего ты от себя хочешь?

— Я хочу, чтобы ты отстала.

— Мой вопрос требует другого ответа.

— Скажи своему вопросу, что у меня нет желания ему что-либо объяснять.

Я мысленно взвыла. Вот ведь упертый!

— Так! Либо ты говорить со мной, либо ты говоришь с Данте. Выбирай!

Рейн вздрогнул. Я знала, какое влияние имеет блондин на него. Мне когда-то об этом Крис рассказал.

Дело в том, что когда Рейн только прибыл в особняк, он будто бы впал в сознательную кому. Отказывался говорить и вел себя почти как настоящий труп: часами не двигался и не поднимал глаза. Ему выделили большую, красиво обставленную комнату; Мелори почти все время сидела возле него и говорила о жизни умерших в целом, о том, что в этом больше плюсов, чем минусов. Она старалась его развеселить, завязать разговор, но все было тщетно. Крис же поначалу даже не обращал внимание на Рейна. Он сам в то время так же не отличался особой разговорчивостью. А Данте просто вел себя так, будто бы Рейн с ними не день или два, а несколько лет прожил. В первые дни он заходил в комнату к парню, так как тот не выходил из нее и даже не двигался с места, и спокойно вытирал пыль с мебели и подоконника, кидая простые фразы, наподобие того, какая сегодня чудесная погода или что сильный дождь побил все цветы в саду. Но Рейн, словно легкомысленно брошенная тряпичная кукла, сидел на кровати, уставившись стеклянными глазами на свои руки. Он был вымыт, а шрам на правой руке зашит, но парня это будто и не волновало. Так продолжалось несколько дней пока однажды днем Данте, в своих обычных односторонних (так как Рейн совсем не говорил) разговорах, не упомянул о том, что неплохо было бы подарить одну из многочисленных картин в их особняке какому-то музею. Когда прозвучало слово «картины» правая рука брюнета еле заметно, но все же вздрогнула. Данте это заметил, так как он всегда краем глаза следил за парнем, пытаясь узнать, что же из его слов может пробудить в Рейне жизнь. В тот же день, когда Мелори, как обычно в полночь, зашла проверить состояние парня, его в комнате не оказалось. Долго искать не пришлось: Рейн стоял в самом дальнем углу коридора, возле окна на втором этаже, и смотрел на портрет какого-то старого короля. Мелори не решилась его потревожить и просто осталась следить за ним издали. Парень простоял перед картиной до самого утра, совершенно неподвижно. Но как только яркие лучи солнца из окна упали на его лицо, парень вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и быстрым шагом поспешил назад в свою комнату. Но в остальном его поведение не изменилось: он все так же молчал, и так же неподвижно сидел на кровати. И лишь когда ночной мрак окутывал большой особняк, Рейн выходил из комнаты и становился у очередной картины, рассматривая ее до самого утра. И каждый раз это была другая картина — он никогда не смотрел на одну и ту же дважды. А однажды, когда Рейн решился спуститься на первый этаж, дабы найти там новые объекты своего ночного наблюдения, так как весь второй этаж (кроме комнат, естественно) был им осмотрен, он попал в гостиную. Только вот оказалось, что комната уже была занята: у горящего камина, который был единственным источником света в комнате в ту ночь, на кресле сидел Данте и читал книгу. Рейн остановился у арки, сбитый с толку и слегка напуганный тем, что его заметили. Он не знал, что за ним и так все это время наблюдали. Но Данте лишь на секунду поднял глаза на гостя, после чего вновь погрузился в чтение, словно этот внезапный визит был ожидаем, и нисколечко его не удивил. Рейн стоял совершенно неподвижно, так если бы это могло помочь ему стать невидимым.

— Надеюсь, вам нравятся творения мастеров эпохи Возрождения, ибо в нашей гостиной находятся лишь такого рода картины, — не отрывая глаз от книги, произнес Данте, чем нарушил довольно длительное молчание и заставил брюнета испуганно вздрогнуть. — Справа от вас, например, находится полотно одного из учеников Леонардо да Винчи. Он попытался перерисовать одну из последних робот мастера «Иоанн Предтеча». Копия вышла довольно схожей с оригиналом, и незнающий глаз может даже их спутать, но вы, верно, сможете заметить главное отличие — лицо ученического Иоанна лишено того загадочного выражения, присущего Иоанну мастера Леонарда. Можете сами удостовериться в этом.

Данте замолчал и вновь погрузился в книгу. Примерно минут десять Рейн все еще стоял неподвижно, после чего вдруг сделал неуверенный шаг вперед и медленно направился к той самой картине, о которой говорил блондин. В ту ночь он смотрел на нее. Последующие несколько дней, равных количеству картин в гостиной, Рейн провел там же. Но теперь, вместе с ним, там иногда находился кто-то из жильцов особняка, ведь эта комната была их обычным местом времяпровождения. И даже так Рейну никто не мешал. Он смотрел на картины, остальные занимались своими делами. И плюс был в том, что теперь брюнет не содрогался при каждом шорохе или незнакомом звуке.

Примерно через две недели Рейн пересмотрел все картины, находившиеся на первом этаже. Он опять поднялся на второй и теперь стал заглядывать в комнаты. Комнаты Данте, Мелори и Криса он не посещал, по крайней мере, в те моменты, когда они в них находились. И вот однажды ему пришлось зайти в ту комнату, которую жильцы этого дома решили оставить полностью пустой. Не было ни мебели, ни обоев, ничего — лишь деревянный пол и белые стены. Данте видел, куда направился Рейн и стал возле распахнутой двери той самой комнаты, наблюдая за озадаченным лицом парня. И тогда Рейн в первый раз, за время своей смерти, заговорил.

— Тут нет красок, — произнес он тихим, от непривычки, голосом.

— Вы имеете в виду картины? Или то, что комната сама по себе чиста, как лист? — спокойно спросил дворецкий, никак не выражая эмоций по поводу того, что парень наконец-то таки начал говорить.

— Чисто… Ничего нет.

— Просто у этой комнаты пока нет предназначения, поэтому она и пустует.

На самом же деле, комната была пуста не просто так. В оригинальном поместье Волейхайф эта комната принадлежала единственному сыну графа и графини Волейхайф. Именно для той комнаты Данте рвал бутоны роз в память о маленьком господине. Ни Мелори, ни кому-либо из нас не известна история жизни Данте и причина, по которой он воззвал Дьявола о помощи, тем самым, поставив на себе клеймо умершего. И, наверное, чувство вины из-за смерти графской семьи было слишком сильным, чтобы его можно было вынести, оставаясь в здравом рассудке. А смерть маленького графа была по истине ужасной, раз блондин так сильно на это среагировал. Мелори говорила, что когда Данте, еще будучи в настоящем поместье Волейхайф, заходил в комнату мальчика, на его лице всегда играла лишь горькая виноватая улыбка, а сам мужчина становился почти недосягаем для реального мира и полностью погружался в свои мысли. Поэтому, когда они с Мелори переехали сюда, в Спрингс, и решили построить мини-версию поместья Волейхайф, было решено, что та комната останется пустой. Данте даже не спорил. Он сам понимал, что слишком сильно привязался к своему прошлому.

Но тогда Рейн этого не знал. Он продолжал рассматривать чистые белые стены, будто бы высматривая в них что-то. Наконец-то он вновь заговорил.

— У вас есть краски?

— На данный момент нет.

— А что-то подобное?

— Лишь карандаши и чернила.

— Чернила подойдут. — И после секундной паузы добавил, — пожалуйста.

Данте понял, чего он хочет, и не стал возражать. Он принес ему баночку черных чернил и перо. Второе Рейн отбросил сразу. Он просто вмокнул пальцы правой руки в чернила и неуверенно дотронулся ими до стены. Но через мгновение тут же их отстранил. На белой стене остались черные пятна. Следующее касание было более уверенно и после него остались черные полосы. В третий раз вся рука, смазанная чернилом, была прижата к стене, оставив на ней отпечаток ладони с растопыренными пальцами.

— Можно я останусь в этой комнате?

— Почему?

— Я хочу ее разрисовать.

— Так Вы все же решили остаться с нами?

— Другого выбора у меня нет.

Рейн взглянул на свой шрам, который уже успел испачкаться чернилом и равнодушно, тонкой струйкой, стал лить на него остальное содержимое баночки.

Данте спокойно на это глядел, после чего, медленно зашагав к парню, произнес:

— Что ж, мы можем позволить вам остаться в этой комнате и делать с ней все, что заблагорассудится, но с одним условием.

И, подойдя на достаточно близкое расстояние, Данте вдруг выхватил из рук Рейна чернила, отбросив их вбок, после чего сильным ударом в грудь впечатал парня в стену да так, что послышался хруст костей, и прошипел, сверкая алеющими глазами:

— Перестань строить из себя несчастную жертву, глупый ребенок! Своим поведением ты не вернешь себе жизни. И никто здесь не будет жалеть тебя и сюсюкаться, ибо мы прошли через то же, что и ты. И лишь мы сможем тебе по-настоящему помочь! Поэтому, либо ты перестаешь изображать призрака и нормально с нами контактируешь, либо я самолично разрисую эту стену твоей кровью!

И после этого Рейн заговорил и забегал, как миленький. Со временем его робость прошла, и наружу вырвался привычный сволочной характер. Но иногда, когда Рейн уж слишком сильно своевольничал, именно Данте ставил его на место. Обычно брюнету доставалось за то, что он пачкал своими, замазюканными в краске, руками мебель в особняке; или когда следил грязной обувью пол, ибо бывший дворецкий был излишне чистоплотен, благодаря чему в доме пыли или грязи не было даже в подвале. А самым интересным было то, что Рейн не просто боялся его гнева, он уважал Данте. А хуже злости может быть лишь разочарование в тебе того, кого ты уважаешь. Поэтому Рейн старался сводить эти разочарования к минимуму, но иногда он об этом забывал.

Так что, когда я напомнила брюнету о возможной воспитательной работе Данте, он поднял на меня глаза и прикусил губу.

— Ладно.

Он отложил альбом, что держал в руках, к стопке других, и кивком головы указал мне на пол перед собой. Я села на положенное место и, сложив ноги по-турецки, выжидающе уставилась на парня. Рейн еще несколько секунд нервно кусал губы и теребил пальцами рукава своей кофты.

— Я… не знаю, — наконец-то изрек он тихим голосом и вновь поднял с кучи тот альбом, что некоторое время назад так угрюмо рассматривал. — Все так запутанно. Бывают моменты, когда я желаю стереть с памяти все то время, когда был живым. Просто забыть, как со временем забывается жуткий сон. Но потом наступает момент, когда я вновь и вновь представляю те картины прошлого, стараясь пережить их заново. Я осознаю, что этот жуткий сон на самом деле был для меня чем-то большим, чем просто воспоминание. В том сне я… чувствовал. Я переживал, я злился, я надеялся, иногда смеялся, иногда даже радовался. Да, я чувствовал. — Рейн медленно перевернул темно-зеленую картонную обложку альбома и открыл первый рисунок. — А сейчас что? Мои эмоции даже нельзя назвать настоящими. Такое ощущение, будто я разучился чувствовать. Иногда, когда я злюсь и кричу, то на самом деле чувствую лишь легкое раздражение. Когда меня что-то слегка развеселило, то я смеюсь во весь голос. И это приводит меня в замешательство. А иногда даже пугает. А бывает, что я путаю свои внутренние и наружные эмоции и не могу понять, действительно ли это так злит, или я просто себе накручиваю; действительно ли мне весело, или это опять фальшь. Я забыл, Мио, забыл, как правильно чувствовать! В прошлом, в том жутком сне, я был настоящим! А кто я теперь?! Кто?!

Его лицо исказилось в болезненной гримасе, и альбом был ненавистно отшвырнут на пол, но угодил мне прямо на ноги. Я аккуратно взяла его в руки и разгладила помявшуюся бумагу. Рейн вздрогнул, когда я коснулась альбома, но ничего не сказал и, скрестив руки на коленях, положил на них голову.

Видя, что парень не протестует, я открыла первый рисунок. На нем был изображен, как я поняла, сам Рейн, но маленький, лет эдак десяти или больше. Нарисован он был простым карандашом, по пояс. Задний фон изображен в виде обшарпанной стены со следами каких-то маленьких рисунков. Насколько я поняла, тут Рейн попытался изобразить себя в том заброшенном детском саду, где жил после того, как сбежал из приюта. Рисунок был сравнительно не качественным и походил больше на творчество начинающего рисовальщика, так что я сделала вывод, что его брюнет нарисовал, когда еще был жив. Дата, написанная в нижнем правом углу, лишь подтвердила мои догадки.

«Он нарисовал это где-то в одиннадцать лет» — пронеслось в голове и я, перевернув лист, открыла второй рисунок. На нем, как и на последующих четырех, был изображен пейзаж. Разные деревья, дома, комнаты заброшенного детского сада, нарисованные неопытной детской рукой, которые вызвали у меня легкую улыбку, и которые я не слишком долго рассматривала. Больше внимания привлек шестой рисунок. На нем в анфас был изображен мальчик. Большие глаза, слегка вьющиеся волосы средней длины, худое, но сохранившее красоту, лицо. Губы сжаты тонкой полоской; видно было, что их хозяин пытался улыбнуться, но это у него не слишком хорошо получилось. Взгляд был наивным и добрым, но выражение изморенности и усталости на лице полностью убивали чувство растроганности, вызывая вместо этого жалость и тоску. Мальчик так же был нарисован простым карандашом, так что я не могла точно сказать, какой у него был цвет волос и глаз. Но нацарапанная внизу маленькая надпись пробудили в разуме слова Рейна, когда он рассказывал мне о своей прошлой жизни.

«Уильям. Двенадцать лет», — вот что гласила надпись. Рейн, кажется, говорил, что он был светловолосым и зеленоглазым, так что я, подключив фантазию, придала в уме рисунку цвет.

— Он был красивым, — тихо произнесла я, легко улыбнувшись.

Рейн поднял голову, и я показала ему рисунок. Увидев, о ком я говорю, парень как-то странно нахмурился и выдавил из себя измученную улыбку.

— Я знаю. И он был слишком чист душой, для этого мира. И не смотря на всю грязь, он сумел сохранить ее нетронутой. А я слишком слаб. Я погряз в этой трясине навеки.

Я ничего на это не ответила и перевернула страницу альбома. На ней так же был изображен Уильям, но уже стоящий у окна. На следующем рисунке — спящий, потом задумчиво смотрящий в небо. Потом он стоял в куче каких-то парней и, судя по фотоаппаратам, это были те самые фотографы, что когда-то вытащили двух мальчишек из их разукрашенного убежища. Были еще несколько рисунков с этими парнями: то вместе, то по двое или по одиночку. На одном рисунке был изображен средних лет мужчина, сидящий перед мольбертом, наверное, тот самый художник — учитель Рейна. Потом вновь пошли пейзажи, рисунки животных и натюрморты. Всего в альбоме было примерно тридцать-сорок рисунков, и все они как-то отличались от тех, что мне удавалось видеть однажды у Рейна в комнате или когда он что-то рисовал в гостиной. Хоть эти и были детскими и неопытными, но, глядя на них, ощущаешь, что, рисуя, автор вложил в свое творение всю душу, что он хотел передать в них все те эмоции, что чувствовал, глядя на предметы или людей, которые изображал. А теперешние картины Рейна хоть и были чудесны в своем исполнении, но в них не чувствовалась душа. Они восхищали, но не впадали в душу. Их можно рассматривать, но не любоваться. И теперь я поняла, что имел в виду брюнет, говоря, будто он разучился чувствовать.

Я закрыла альбом и аккуратно положила его к куче других. В голове не было ни одного слова утешения или поддержки, так что несколько секунд я просто молчала, ожидая, что парень сам заговорит. Но он так же молчал и, видимо, не ждал от меня никаких слов.

Но тут я наконец-то таки нашла, с чего начать разговор и, возможно, это даст подсказку, как мне помочь Рейну распутать этот крепкий комок мыслей прошлого и настоящего.

— Я давно хотела тебя спросить, почему ты нарисовал птиц на стенах? — Мой голос привлек внимание Рейна и заставил взглянуть на меня. — Ведь ты мог нарисовать какой-то красивый пейзаж, или что-то похожее. Но ты нарисовал именно птиц, причем всех черной краской и не вырисовывая детали. Почему?

Некоторое время парень обдумывал ответ, устремив свой взгляд на стены своей комнаты. Его лицо выражало некую задумчивость с каплей растерянности. Казалось, он забыл причину своего поступка, и сейчас пытался вспомнить, почему же он это сделал.

И вот растерянность сменилась удовлетворением, а кончики губ приподнялись в легкой полуулыбке. Вспомнил.

— Эти птицы были первыми, что я нарисовал, находясь в этом особняке. Художественной кистью были мои пальцы, а краской — чернила. Я сделал это, как только переселился в эту комнату. Тогда, здесь не было ничего, кроме голых стен. И это мне напомнило о детском саде, в котором я жил, о тех грязных стенах, что были моим единственным холстом. Но тогда я рисовал не раздумывая, изображал то, что первое придет в голову. А в тот момент мне почему-то захотелось нарисовать что-то определенное. И я нарисовал птиц. — Улыбка слетела с губ парня. — Как бы я хотел иметь такие же крылья, как у них. Возможность взлететь в воздух и парить, подгоняемым попутным ветром, — бесценна. А, нарисовав такое изобилие птиц на бледном фоне стены, я представил себя летящим в их стае, в белоснежных, как снег, облаках. Но мои ноги все еще чувствуют землю…

Последнюю фразу он прошептал. И этот шепот передал всю ту безнадежность, что чувствовал Рейн среди этих чернильных птиц.

— Они тоже никогда не взлетят, — неосознанно озвучила я внезапно возникшую в голове мысль. — Ведь они ненастоящие — ты их нарисовал.

— Меня это не сильно утешает.

— У них нет ни прошлого, ни будущего, — продолжала я, не обращая внимания на замечание парня. — Они не чувствуют, не думают, не могут ничего изменить в своей жизни. У них нет жизни… А ты чувствуешь, хоть и не так, как хотелось бы; ты думаешь, ты существуешь. И знаешь что?! — Я вдруг, сама того не ожидая, резко подорвалась на ноги и громко провозгласила, — меня достало твое нытье! Где тот Рейн, эгоистичный мизантроп, что думает лишь о себе? Где тот парень, которому на всех наплевать, и который считает себя королем, а всех остальных — дерьмом? Где он?! Неужели одно ничтожное упоминание о прошлом смогло сломить его, что он сбежал, трусливо поджал хвост! Если так, то я умываю руки. Больше мне не с кем тут говорить.

И, резко развернувшись, я быстро вышла из комнаты, оставив шокированного парня одного. Я не хотела так давить и срываться, но по-другому у меня бы не вышло его образумить. Надеюсь, теперь Рейн поймет, что нельзя просто сидеть и плакаться о своих горьких воспоминаниях. Нужно дать отпор прошлому.

— Ну, как прошло? — спросил Крис, завидев меня. Он сидел, покачиваясь, на деревянных перилах, возле лестницы, ведущей на первый этаж.

— Пока не ясно. — Я сперлась руками на перила, возле парня. — Я пыталась его как-то образумить, но Рейн слишком подавлен. Не часто увидишь его таким.

— Не парься об этом. Побесится и успокоится. Это ж Рейн.

Я нахмурилась.

— Тебе что, совершенно его не жалко?

Крис пожал плечами и равнодушно ответил:

— Не очень. Просто раньше, я испытывал то же, что и он. Я имею в виду все эти переживания о прошлом, желание вновь быть живым и все такое. Но в какой-то момент я осознал, что все те, кто хоть как-то был связан с моим прошлым, мертвы, и мне не к кому вернуться. Поэтому я просто перестал пытаться что-то изменить в своей жизни. Я стал жить настоящим: не оборачиваться назад и не разглядывать горизонт впереди. И мне это нравиться.

— Да ты оптимистичный реалист, — хмыкнула я.

— А это плохо? — Крис рискованно наклонился назад, но руки крепко его держали и не давали упасть. — Ведь жизнь, как цветок. Со временем он обязательно увянет. И как только это случается, одни люди выбрасывают его; другие — хранят, в надежде, что он вновь распуститься. Я же просто поставил этот цветок в рамочку и сделал из него гербарий!

Его слова заставили меня улыбнуться. Криса унывать не заставит даже смерть.

— Перила — опора для рук, а не сиденье, — вдруг послышалось возле нас, после чего брюнета буквально таки стащили за шиворот с его «сиденья» на пол. Повернув голову, я увидела Данте, глядевшего на Криса, словно родитель на провинившегося ребенка. Крис, в общем, выглядел соответственно. Выпалив слова извинения, он рысью прошмыгнул мимо дворецкого на первый этаж. Как уже говорилось, Данте не терпел беспорядка, и это касалось так же поведения.

Я машинально отошла от перил, но мужчина мне лишь улыбнулся своей привычной улыбкой и сообщил, что они готовы выезжать. Я заметила, что сейчас на Данте, вместо его обычной белой рубашки, жилетки и черных классических штанов, были надеты простые светло коричневые штаны и рубашка с короткими рукавами. Светлые волосы были завязаны сзади в низкий хвост. И если бы не идеальная осанка, изысканные манеры и обаяние умершего, мужчина походил бы на простого, ничем не примечательного, молодого человека. Мне было довольно непривычно видеть его в таком образе. Но для нашей затеи это было в самый раз.

Мы спустились на первый этаж. Возле входной двери нас уже ждали Крис и Мелори. Женщина выглядела так же, как и Данте. Ее волосы были завязаны в простую косу. Вместо старинного платья на ней красовалась черная юбка по колено и зеленая блузка с ремнем. Посмертный шрам скрывал плотно обмотанный вокруг шеи шелковый платок.

Самая, что ни наесть, обычная и безобидная молодая пара. Но все же простая одежда не могла скрыть изящество в их движениях, величие во взгляде, и благородство, характерное больше для знатных особ прошлых веков, чем для людей нашего времени. Но об этом знали лишь мы; для простых людей это будет выглядеть результатом хорошего воспитания.

— Ну что, пошли? — спросила Мелори, когда мы вчетвером собрались у выхода.

Мы втроем кивнули. Но как только женщина дотронулась до дверной ручки, сзади нас раздался громкий голос.

— А меня, значит, ждать никто не будет, да?

Обернувшись на звук, мы увидели спускавшегося со второго этажа Рейна.

Его появление нас удивило, как и то, что сейчас парень был в довольно таки приподнятом настроении.

Он уже спустился к нам, а мы так и не нашли, что сказать и лишь удивленно хлопали глазами.

— Чего уставились?

— Ты хочешь пойти? — спросила Мелори.

— А почему бы и нет! — фыркнул Рейн и ухмыльнулся. — Давно была пора навестить свой старый дом. А тут как раз случай подвернулся! Так почему бы им не воспользоваться?

Брюнет хотел было открыть дверь, но его остановила рука Данте, опустившаяся на его плечо. Ухмылка слетела с губ Рейна. Но вместо нее лицо озарила спокойная и уверенная улыбка.

— Все в порядке, — сказал парень, не глядя на блондина. — У меня нет злых намерений. Я просто хочу встретиться со своим прошлым лицом к лицу.

Губы Данте дрогнули в еле заметной улыбке, и он убрал руку.

А в небе темные облака предвещали ливень…