Билет на проходящий

ГЛАВА 11

— Ан-на! — раздался с улицы простуженный, врастяжку, бригадирский голос. — На вы-ход!

Вслед за этим заплясал дробный стукот по раме.

— Носит его нелегкая в эдакую-то мокрень, — с досадой проворчала Анна Анисимовна, нехотя поднимаясь из-за расшумевшегося самовара.

Прошелестев к окну в мягких войлочных тапках, она отдернула тюлевую штору и толкнула к улице обе створки со сплошь запотевшими стеклами.

— Утро доброе, Анна! Хорошо ли выспалась?

Федор Семенович возвышался на Буяне в полуметре от окна — в застегнутой до горла мокрой брезентовке и порыжевшей кожаной фуражке.

— Доброго здоровьица, Федорка, — Анна Анисимовна согнала с лица досаду. — Дай бог помощи в хлопотах твоих.

— Дождешься подмоги от твоего бога! — помрачнел сразу Федор Семенович. — Ночью опять как из ведра лило. И сейчас не перестает. Вот и жилься, заготовляй тут корма. Посмотри, как развезло кругом.

От накатившего грома, казалось, зашевелились травы на пригорке, вздрогнули привезенные Аристархом Зыряновым, омытые дождем сосновые бревна.

— Льет, Федорка, льет, — пропела Анна Анисимовна, когда прошел гром, ласково глянув из окна на низко нависшие тучи, которые густели, набухали, готовясь послать на смену моросящему проливной дождь. — К добру это, раздолье теперича хлебам. И чё ты поднялся в эдакую рань, носишься, будто оглашенный? Другие мужики, поди, на койках со своими половинами ишо нежатся. В дождь и поспать.

— Неправильно мыслишь, — проговорил Федор Семенович, нетерпеливо перебирая поводок Буяна. — До обнимок ли сейчас? Клевера перестаивают, силосовать скорее надо. Народ уж проснулся: коней запрягают, тракторы заводят. И тебе надобно одеться понадежней, вилы с собой захватить. На силосной яме работать будешь. Проморгаем время, не навалимся на травы миром, побуреет все, осыпется…

Анна Анисимовна всплеснула руками:

— В эдакое-то ненастье робить? Нитки сухой не останется, от простуды сляжешь. И не совестно тебе, Семеныч, старушку шестидесятилетнюю, пензионерку, понукать? Захвораю, кто выхаживать-то меня станет? Молодых полно, наряжай их.

Анна Анисимовна потянулась к створкам, собираясь закрыть окно, но бригадир с той стороны успел схватить створки ручищами:

— Погоди, Анна, не суетись. Ты вот на молодежь киваешь. А много ли их, молодых, в Марьяновке? Кто есть, те на ферме да механизаторами. Кого на силосную яму звать-то посоветуешь?

— Некогда мне советами заниматься, — отрезала Анна Анисимовна, — самовар остывает. Не уговаривай даже, силосовать сёдня не пойду.

— Дело хозяйское, — нахмурился Федор Семенович, отпуская створки. — Обойдемся как-нибудь и без тебя. Но учти: без корма останется твоя корова.

И, видимо, для пущего устрашения добавил услышанные на совещании или вычитанные в газетах, непривычные в его лексиконе слова:

— Колхозным богатством имеют право пользоваться только честные труженики, каждодневно идущие на поля и фермы. Пора бы уж это тебе понять и сделать соответствующие выводы.

— Это я-то лодырничаю? — возмутилась Анна Анисимовна. — Рази ты уже забыл, как я весь сенокос, покуда не задождило, травы колхозные ворошила? А Степкин пай куда денешь? Неделю целую косил наравне с мужиками, полнущие руки волдырей насадил. Не-ет, без корма мою скотину не оставишь, отдашь заработанное!

Федор Семенович устало нагнулся над седлом:

— Не расстраивайся, получишь, получишь заработанное, — сказал примирительно, посидев так с минуту. — Измотался я, Анна, во сне даже чертовы травы в душу лезут. Жалко их, скота в бригаде вон как много.

— Много, много, Федорка, — закивала Анна Анисимовна, глядя на бригадира. — Знаю, тяжко тебе достается. Пошла бы на силосную яму, сырости не страшуся, только огурцы у меня пропадут. Ты уж не кори, схожу сёдня на станцию. А завтра с утра пораньше без твоего зова сама на луг прибегу.

— Так бы сразу и говорила. Ладно, поехал я.

— А чай пить не зайдешь? — заторопилась Анна Анисимовна. — Самовар у меня на столе, ишо не остыл.

Но Федор Семенович только рукой махнул. Надвинул на брови мокрую кожаную фуражку и нажал стременами на бока Буяна. Лошадь вздрогнула, круто повернулась и понесла бригадира вниз, к мосту.

Анна Анисимовна постояла еще немного у раскрытого окна, глядя на взмокшие крыши Марьяновки, потом с силой припечатала створки.

Вышла она из избы, распаренная от самоварного чая, в сером плаще с косыми карманами, в черных резиновых сапогах и зеленом шерстяном платке. С двумя плетеными лукошками, она пробралась по отсыревшей тропинке к грядкам.

Глаза Анны Анисимовны разгорелись: огурцы — и продолговатые, и пузатенькие, но все, как на подбор, молодые, с тонкой пупырчатой кожурой, улеглись по всей длине грядок в освещении ярко-желтых цветочков. Она начала срывать их и бросать в лукошки с радостной торопливостью, мысленно прикидывая, сколько за них запросит. Заполнив за полчаса два больших лукошка, килограммов на шесть каждое, Анна Анисимовна выпрямилась. И тут взгляд ее остановился на заборе, который тянулся в нескольких шагах от грядок. С серых морщинистых жердей горошинами свесились прозрачные дождевые капли.

За забором чернозем застилала густая ботва. Кустики картофеля беспорядочно навалились друг на друга. Между ботвой всюду повылезли лебеда, полынь, хвощ, рослые, будто перелесок над лугом.

Анна Анисимовна перевела глаза на школу. В крайнем окне неподвижно белела задернутая штора.

«И куда она запропастилась! — подумала Анна Анисимовна с досадой. — Картошка не окучена, не прополота. Опосля кажного дождя сорняки пуще разрастаются. Приедет вот, полынник один тама будет…»

Настю она не видела уже целый месяц. Почти с того самого вечера, когда проводила Степана. Вернулись с Настей со станции вместе, а на другой день на двери школы появился замок. И все еще он висит. «Може, к Степке поехала?» — заволновалась Анна Анисимовна от неожиданно пришедшего предположения.

Задумалась, щуря глаза, припоминая выражение лица и поведение Насти на перроне во время проводов Степана. Пока ждали поезд, стояла она в сторонке, уставившись на расписание, казалось, даже дышать перестала. Отошла от расписания уже тогда, когда Степан поднялся в вагон скорого и высунулся из окна с полуопущенным стеклом. Остановилась Настя шагах в пяти от вагона, покусывая губы и теребя в руках купленную тут же, в киоске, газету. А когда поезд неслышно поплыл вперед, сорвалась с места, будто от внезапно навалившегося ветра, и глядела, глядела, пока последний вагон не выскользнул из глаз…

Анна Анисимовна вздохнула: дите еще совсем, даром что учительница. И попрощаться-то с ним толком не сумела. Разве такая посмеет пуститься в дальнюю дорогу, в незнакомый город? И не было похоже, чтобы Степан позвал ее к себе. Разговаривал он с Настей мало и то шутками. Хотя… кто их, нынешних, знает! Может, притворялась учительница при ней, а сама со Степаном заранее обо всем договорилась. Ни с того ни с сего не догнала бы она тогда на станционной дороге.

«А, пущай сами разбираются! — махнула рукой Анна Анисимовна. — Не маленькие уж, и грамотные оба».

Она подхватила отяжелевшие лукошки и пошла тропинкой к избе. Перед тем, как войти через калитку во двор, оглянулась на крышу над ним. Полуистлевшие однорядные доски там набухли от дождей, и вдоль и поперек, бородавками засели на них ржавые лишаи.

Во дворе Анна Анисимовна расстроилась еще больше: над головой сверкали щели, сквозь них и теперь, после дождя, тягуче падали капли. Деревянные козлы вымокли, отсырели и дрова в поленницах. Совсем бесприютно станет во дворе, когда наступит осень и зарядят нудные, на целые сутки, холодные дожди.

«Надобно доставать тес, нанять двух-трех мужиков, чтобы покрыли крышу», — с этими мыслями Анна Анисимовна вышла на улицу, закрыла ворота на замок и пошла мимо плетня, мимо безмолвной школы к станции.

Небо было хмарное, как поздней осенью. Пригорок, казалось, промок насквозь, трава на нем под резиновыми сапогами скрипела. И проселок выкупало так, что зеркальцами засверкали лужи.

Анна Анисимовна вышла на тропку, тянущуюся по обочине проселка, которую обрамляли редкие белесые травинки. Здесь тоже ступать было неудобно, сапоги скользили, как бы пытаясь затащить хозяйку в кюветик с желтоватой дождевой водой. Но Анна Анисимовна не хмурилась, не ворчала, а смотрела вокруг с удовольствием. «Напилась земля дождичка, добрая уродится нонче картошка, — радовалась, чертя сапогами полоски на глинистой тропке. — И хлеба вона подтянулись, да помолодели. Недельки через полторы вовсю станут жать рожь, ежели заведрит».

Дорога пошла серединой клеверного поля. Тропинка здесь кончалась, и Анна Анисимовна свернула в тучный, по колено, травостой. Шагала по нему, путая ноги в стеблях, приминая к земле алые влажные шарики.

Сапоги сразу заблестели, очистившись от дорожной глины, сквозь резиновые голенища обдавало холодком.

Выбравшись на стриженую площадь, Анна Анисимовна увидела недалеко прицепленный к трактору долговязый агрегатик, который споро шел вдоль ало-зеленой кромки клевера. Рядом двигался другой трактор, тоже «Беларусь», с тележкой на резиновых колесах, из хобота агрегата в тележку ливнем лилась измельченная трава. «С вилами делать тута нече, — мысленно заспорила Анна Анисимовна с бригадиром Байдиным. — Машины хорошо управляются. И трахтористам дождь нипочем, в кабинках сидят. Пошто звать-то меня было ни свет ни заря, вилами воду небесную грести?»

По клеверной стерне шагалось легко. Все глуше становился за спиной Анны Анисимовны однозвучный, как говор Селиванки под мостом, машинный гул. Близко, за песчаной насыпью, показалась станция с розовым кругляшом водокачки, белым зданием вокзала и приземистыми, почерневшими еще в давние времена от паровозных дымов деревянными домами.

Анна Анисимовна смотрела на станцию ласково, по-родственному. Сколько она исходила по ее улицам с бидончиками и плетенками после того, как перебралась жить на пригорок! Не то что ребятишки, бабы и мужики, каждая тамошняя собака ее знает. Даже самые злые кобели не гремят цепями и не заливаются хриплым лаем, как бывало на первых порах, а только скулят, выглядывая из щелей в воротах, когда она проходит кривыми станционными переулками.

Анна Анисимовна любовно осмотрела жавшиеся друг к другу огурцы в лукошках: «По два с полтиной за кило запрошу. Теперича спрос на них агромадный, торговаться не станут поездные. Разберут мигом, вона огурчики какие славные».