Билет на проходящий

ГЛАВА 4

Много председателей видела Анна Анисимовна на своем веку. За то время, когда в Марьяновке был собственный колхоз, на этой должности перебывало десятка полтора местных и приезжих мужиков. Разные были они, каждый со своими причудами. Одни тем и занимались, что утрами полоскали горло матом, гоня всех подряд на работу, а днями ловили в хлебах забредших гусей и телят и у хозяев их охапками костили трудодни. Другие носились по деревне на широкогрудых лоснящихся жеребцах, разгорячась от выпитого и завистливых взглядов односельчан. Третьи в горячку старались не встревать, на разъезды время не тратили, днями и ночами копались в своем хозяйстве. Потом глядишь — новый дом вырос, сад появился, кабанчики вовсю забегали. Так наживал добро тот же Аристарх Петрович Зырянов, пробыв в председателях года три или четыре. Пятистенок с верандой, пчелиные ульи в саду он как раз в ту пору и поставил.

Были и такие, кто сгорел на председательской работе. Дорофей Игнатьевич Караулов, маленький лысый старичок в неизменной вельветовой толстовке, председательствовал в марьяновском колхозе после войны. О себе он вовсе не заботился. Увязнув в делах, часто забывал поесть. Шелушил семечки, которые всегда носил в кармане. Тем и довольствовался. Зато ни в чем не мог людям отказать. Если в амбаре бывало пусто, отдавал многодетным семьям свой хлеб, полученный на председательские трудодни. Тот хлеб ему уж не возвращали. Герасимовы при нем на пригорок перебрались, огород большой заимели. Мог бы Караулов запретить им пахать ту землю, он все видел, но не запретил. Только однажды сказал: «Вот заживем по-доброму, собственноручно все излишки земли отыму. А пока пользуйтесь». Но не успел Дорофей Игнатьевич дождаться добрых времен… Умер он при деле, на людях. Стоял в уборочную на току, смотрел, как молотят снопы. И вдруг схватился за сердце, тихо застонал и упал на ржаной ворох. Больше не поднялся.

Нет уж в живых доброй половины бывших председателей: кто не вернулся с войны, кто умер дома. А которые не надрывались, здравствуют, и почти все на незаметных должностях: кладовщиками, конюхами, лесниками, путевыми обходчиками на станции. Рассчитывать на большее им не приходится. Давно снялось из Марьяновки правление. Сперва перекочевало оно за четыре километра в Беляевку, а спустя несколько лет, когда колхозы еще раз укрупнились, передвинулось за двенадцать километров в шумное село Гари. И председатели появились чинные, речистые, с портфелями, в шляпах и при галстуках. И разъезжали они уже не на тарантасах, а на легковушках. Приезжая в Марьяновку, в поле или на ферму, обязательно брали с собой бригадное начальство и слушали его разъяснения.

Этих Анна Анисимовна видела редко — иной раз на покосе, куда она выходила каждое лето, зимой — на ферме, куда на встречу с прибывшим руководством созывали доярок и коневозчиков. А чаще всего узнавала про председателей от бригадных людей. Те в Гари на собрания ездили и в колхозном правлении с разными просьбами бывали.

О теперешнем председателе, Викторе Васильевиче Соловарове, который принял колхоз «Заря будущего» год назад, в Марьяновке ходило много слухов и толков. Говорили, что он из городских, образованный, не матюкается, в выпивке не замечен. И что новый председатель — большой мастак по технической части. Если увидит в поле неисправный трактор или комбайн, сразу натягивает комбинезон, который возит с собой в легковушке, забирает у механизатора инструмент и копается в двигателе. Было известно также, что для Соловарова в Гарях строят новый дом, а пока он квартирует вместе с женой Тамарой, агрономом, и маленькой дочкой у правленческой сторожихи.

Но больше всего разговоров ходило о затеях Соловарова, о его рвении многое переиначить в колхозе на свой лад. При нем пошло гулять мудреное название «производственный участок». Что это такое, в «Заре будущего» поняли, когда в трех самых крупных деревнях колхоза — Гарях, Рождественском, Беляевке — появились конторы с новыми вывесками и штатом, состоящим из начальника, агронома, зоотехника, механика, счетных работников. Участкам подчинили все девять бригад. Марьяновская бригада вошла в состав Беляевского производственного участка. «Наплодили подгоняльщиков!» — ворчал бригадир Федор Семенович Байдин, обиженный тем, что теперь должен отчитываться не только в колхозном правлении, но и перед беляевским начальством.

Поговаривали также, что летом в Гарях все улицы начнут бульдозерами перекапывать и в канавы трубы железные укладывать. И будут вместо колодцев колонки. Нажимай на рычажок — и набирай воды сколько угодно. И, мол, хотят поставить в гаревских домах газовые плиты с баллонами, для стряпни дров совсем не понадобится.

В Марьяновке загудели тракторы и автомашины. Рядом с деревянным коровником заложили фундамент нового, каменного. Бригадир Байдин рассказывал, что скот в коровнике будет стоять в четыре ряда и все там механизируют: молоко из коровьих сосков побежит по стеклянным трубкам прямо в цистерны, а убирать навоз и подавать корма станут ленточные транспортеры. «Так что, Анисимовна, возить навоз на лошади тебе не придется, — говорил он Герасимовой. — И на току останется мало работы, сплошной механизацией его охватим. Будешь дома сидеть да из окна поглядывать».

Анна Анисимовна помалкивала. Соловаровские затеи никак не задевали ее пока. Только была она недовольна, что при новом председателе не стало уважения к лошадям. Табунами угоняли их в город на мясо, говоря, что гривастые пожирают много фуража. Прежде конный двор в Марьяновке ломился от ржания, от топота копыт. А теперь осталось на нем не больше полутора десятков меринов и кобылиц, в опустевшие стойла поселили телят.

Соловаров попался на глаза Анне Анисимовне только раз, в начале посевной, когда проехал мимо пригорка в поле на большой голубой машине. Успела лишь заметить, что председатель — молодой, в очках, сам сидит за рулем. Очень уж она и не любопытствовала. Не было у нее дел к Соловарову. Тягловые, сенокосные и прочие вопросы привыкла решать с Федором Семеновичем Байдиным, который как-то умудрялся оставаться на бригадирстве при разных председателях. Он же, Байдин, издавна наряжал ее на колхозные работы. Так что для Анны Анисимовны более могущественного начальства вроде бы не существовало.

Вообще-то после того, как Анна Анисимовна выставила из огорода учетчика и заведующую школой и поссорилась крепко с бригадиром, с тревогой подумывала она о Соловарове, ожидая с его стороны неприятностей. Но посадила в огороде картошку — и все ей стало нипочем.

Когда в жаркий полдень, спустя неделю после ночного страдования в огороде, на мосту через Селиванку показалась голубая легковушка, а за ней бригадир Байдин верхом на Буяне, Анна Анисимовна посмотрела из-за плетня спокойно, почти с любопытством. Подумала: едут в поле. И опять склонилась с лейкой над грядкой. Через несколько секунд вздрогнула, заслышав совсем рядом, за спиной, легкий шум. Повернулась — и увидела голубой бок «Волги» со сверкающими серебристыми ручками у самого плетня. «Огород приехали отымать!» — обожгло Анну Анисимовну. Выпрямилась, поправила платок, насторожилась.

Открылась передняя дверца машины, из-за руля не спеша вышел молодой человек в просвечивающей рубашке, в очках. Он поглаживал узкой белой рукой волнистые темные волосы. На безымянном пальце этой руки лучилось широкое кольцо.

— Вы и есть Герасимова? — спросил приехавший, ступая в желтых, с дырочками туфлях по нагретой солнцем траве.

— Я и есть, — медленно, не трогаясь с места, сказала Анна Анисимовна, узнав председателя колхоза Соловарова. — Пошто понадобилась-то?

Соловаров не ответил. Закурил сигарету, начал прохаживаться за плетнем взад-вперед, с интересом поглядывая на огород и на Анну Анисимовну. Тут появился бригадир Байдин. Он тяжело, держась за седло, слез с Буяна и поманил Анну Анисимовну обеими руками:

— Подойди сюда, Виктор Васильевич с тобой поговорить желает.

— Вы не смогли бы немного поработать в овощеводческом звене? — спросил Соловаров, когда Анна Анисимовна приблизилась к плетню. — Народу там не хватает. А у вас, мне сообщили, большой опыт по этой части. Ну как, согласны?

Глаза Соловарова смотрели из-за тонких стекол очков не зло, доверительно. У Анны Анисимовны мало-помалу отлегло от сердца: нет, огород не тронут, вон и бригадир подмигивает, мол, не робей, «Значится, правду бабы баяли, образованный, обходительный, — подумала о Соловарове. — Не орет, не тыкает, помогать просит». Решила: соглашусь, в своем огороде дел немного, картошка еще не взошла.

— Когда в овощное звено пойти-то? — спросила председателя неторопливо, степенно. — Сёдня али опосля?

— А будете успевать? — попыхтел Соловаров сигаретой. — У вас своих грядок вон сколько, сюда целое звено надо приводить.

Анна Анисимовна глянула на влажные грядки с проклюнувшимися зелеными росточками и сказала повеселевшим голосом:

— Их я полью, когда с бригадных парников на обед стану ходить.

Соловаров повернул разговор на другое, будто не расслышал ее последних слов:

— Скажите, Герасимова, сколько-вам лет?

— Шестьдесят осенью минет, — ответила Анна Анисимовна, опять насторожившись. — Старею уж, похворать только вот времени нету…

— Пенсию получаете?

— Не ходила ишо я за пензией. Огородом живу, да сын стал помогать.

— Странно, — покачал головой Соловаров. — Пенсия колхозницам теперь полагается с пятидесяти пяти лет. Пусть вам бы начисляли минимум, по двадцать рублей в месяц, но за пять лет уже порядочно бы набежало. Значит, не заслужили пенсии, потому не добиваетесь, не хлопочете?

— Как не заслужила? — обиделась Анна Анисимовна. — Всю жись, как колхоз организовали, в ём робила. И теперича на покос, на ток, на ферму хожу. Бригадир-то здеся, не даст соврать.

— Ходит, ходит, — подтвердил молчавший доселе Федор Семенович. — Ежели вы, Виктор «Васильевич, разрешение дадите, бумаги для оформления пенсии я занесу в правленье.

— С бумагами вы не очень-то спешите! — строго перебил Соловаров бригадира. — И так полколхоза — пенсионеры. Работать некому. Да и не нуждается Герасимова в пенсии. Чепуха ей двадцать рублей при таком огородище!

Повернулся к Анне Анисимовне:

— Правду говорят, что ваш сын живет в Москве, высшее образование там получил?

Анна Анисимовна, начавшая было хмуриться и поджимать губы, заулыбалась, закивала, ласково глядя на волнистые волосы председателя, на его квадратные очки в коричневой оправе:

— Верно, верно бают. Дохтур он теперича, Степаном его звать. В гости нонче обещается приехать…

— А не наскучило вам, Герасимова, одной на этой горе жить?

— Я уж привыкла здеся. Когда в Марьяновку сбегаю, когда на станцию. Опять же школа по суседству стала, на ребятишек гляжу.

— Ну, ну… — сказал Соловаров неопределенно. — Что ж, живите, живите.

Он отошел от Анны Анисимовны, схватившись руками за плетень, поводил очками по огороду, будто только теперь заметил его.

— Так вот вы какая, Герасимова, — произнес удивленно, переводя взгляд на хозяйку огорода. — Я ехал сюда и ломал голову: как, думаю, она одна, с ручной лопатой успевает полгектара засевать, обрабатывать и убирать? Теперь вижу: не очень-то, оказывается, вы себя утруждаете. С механизаторами общий язык нашли, современную колхозную технику на личную усадьбу привлекли. Ничего не скажешь, шагаете в ногу с веком, хоть и шестьдесят лет вам.

Спросил стоявшего за спиной бригадира:

— Кто из ваших трактористов картофель здесь сажал?

Федор Семенович растерянно посмотрел на сплошные гребни в огороде, покосился на безмолвно застывшую Анну Анисимовну, потер лоб:

— У меня все тракторы в поле заняты были, сам наряды им давал…

Анна Анисимовна живо поспешила бригадиру на выручку:

— Из суседнего колхоза, Малого Загорья, трахтор был. Тама у моей родственницы муженек механизатором, он помог.

Соловаров приблизился к ней, произнес с усмешкой:

— Не пытайтесь одурачить меня, Герасимова. Никто ради вас за двадцать километров из Малого Загорья трактор гнать не станет. Марьяновский механизатор здесь работал, на колеснике «Беларусь». Ну что ж, это даже к лучшему… Будем считать — посадка произведена за счет колхоза. А семена, которые вы, Герасимова, здесь израсходовали, осенью вернем. Даже в двойном размере вернем, учитывая вашу жадность.

Анна Анисимовна оторопела от изменившегося, жесткого тона Соловарова, от холода, повеявшего из-под его очков:

— Не пойму я, про что баете…

— О чем? — голос Соловарова зазвенел. — А о том, что довольно вам жить с частнособственническим уклоном!

— Дак ить теперича новый колхозный Устав, до полста соток позволяется иметь огород каждому двору, — напомнила Анна Анисимовна. — Гляньте вона по-над берег Селиванки, у многих огороды разрослись. Окромя картошки да овощей, кое-кто даже клевером и овсом участки засевает…

— У многих… — хмыкнул Соловаров. — Думаете, и вы в этот счет идете? Хозяева тех огородов, на которые вы киваете, трактористами, мастерами машинного доения работают, они нужны колхозу, как воздух. А от вас какая польза?

Анна Анисимовна прищурилась, уперла кулаки в бока — верный признак, что терпение ее иссякает:

— Погляди-ите, какой пры-ыткий? — протянула, обратив лицо к Марьяновке. — Старушек от колхоза отваживает, не надобны, дескать, пущай не скрипят костями.

Повернулась к председателю:

— Да тебя ишо на свете не было, когда мы в ём, в колхозе-то, робить начинали. И трахторы, комбайны поболе твоего видали… Небось и мать свою эдак попрекаешь?

— Хватит, надоело! — оборвал ее Соловаров. — Самовольничали много лет на этой горе — дальше не позволим. Оставим вам на прокорм соток десять, остальную землю — школе. Теперь вы меня, надеюсь, поняли?

Оба высокие, почти одного роста, они целую минуту смотрели друг на друга через разделявший их плетень. Соловаров — сердито, наклонив голову, куда-то поверх ее бровей. Герасимова — настороженно, поджав сухие обветренные губы, прямо на стекла председательских очков.

— Виктор Васильевич…

Соловарова окликнул стоявший сзади бригадир. Они отошли в сторонку. Федор Семенович наклонился к председателю и заговорил торопливо, вполголоса, обеспокоенно кося заплывшими зелеными глазами через соловаровское плечо то на огород, то на Анну Анисимовну.

— Ни в коем случае! — резко возразил Соловаров. — Десять соток — и точка. А вас, Байдин, мы заслушаем на заседании правления. Доложите, почему в Марьяновке под вашим носом растаскиваются колхозные земли.

Федор Семенович смущенно замигал и отошел от председателя к покорно стоявшему около «Волги» Буяну.

Соловаров подошел к плетню, повторил:

— Так вы поняли меня, Герасимова?

— Поняла, поняла. Как не понять, в сотках-то, чай, смыслю…

Помолчала, вздохнула. Потом заговорила неторопливо, певучим голосом, спокойно глядя на закурившего новую сигарету председателя:

— Спервоначалу я тебя напужалась. На машине-легковушке голубой подъехал. Рубашка на тебе прозрачная, будто вода родниковая светится, не иначе — заграничная. На глазах очки профессорские, на пальчике кольцо золотое. Не видала я ране эдаких председателей. А как ты разговор со мной затеял, подумала: умный, видать, понимающий, овощному звену подсобить попросил, пензией, сыном моим, Степаном, поинтересовался. Поверила я тебе. Опосля уразумела: притворялся ты, председатель, насмехался надо мной, старушкой. Уж сразу бы стращать зачинал, чем эдак здеся цирк устраивать…

— У вас все? — нетерпеливо перебил ее Соловаров.

— Погодь, погодь, доскажу, — заупрямилась Анна Анисимовна. — Выслушай-ко меня, опосля уж ругай сколь хошь. Коли признаться начистоту, не боюсь я тебя. Потому не боюсь — чужой ты, не крестьянской закваски, не понимаешь мою жись. Думаешь, отберешь огород, пропаду я? Лес рядышком: землянигу, малину, смородину, грибы собирать буду и на станцию понесу продавать. Ты-то вот на что жить станешь, ежели с председателей сымут? А сымут — не удержишься, ежели скрытным да самовлюбленным будешь, над каждым насмешки станешь устраивать.

— Может, с этим предложением на отчетно-выборном собрании выступите? — медленно произнес Соловаров, пристально разглядывая запотевший лоб Анны Анисимовны.

— Устарела уж я для собраннее, пущай другие выступают. Все я сказала. Пойду, дело меня ждет.

Анна Анисимовна отошла от плетня к подворью, наполнила лейку водой из стоявшей у калитки бочки и начала поливать грядки.

Соловаров, нахмурившись, молча наблюдал за ней, потом пошел к машине. Подозвал к себе Федора Семеновича, что-то ему сказал. Тот торопливо, насколько позволял выпирающий из-под брезентовки живот, направился к школьным воротам.

Спустя несколько минут бригадир вышел из школы вместе с Анастасией Макаровой. Она была в легком цветастом платье без рукавов, в белых босоножках, волосы ее, убранные сегодня не так, как обычно, ручейком падали на плечи. Шагала, засмотревшись на голубую машину у плетня. Федор Семенович ступал за ней по-смешному мелко и церемонно, с трудом перебирая тусклыми стоптанными сапожищами.

Анна Анисимовна, выпрямившись, следила из огорода за происходящим. Вот Соловаров шагнул навстречу учительнице, поздоровался с ней за руку и стал что-то говорить, приглаживая ладонью волосы. Макарова слушала его с серьезным лицом и все время посматривала на «Волгу». Председатель подошел к машине, распахнул передние дверцы и показал рукой на покрытое ковриком сиденье, глядя с улыбкой на учительницу. Макарова сначала помотала головой, чуть постояла… Потом прижала платье к коленкам и нырнула в «Волгу», зажмурив глаза. Там, внутри, она потрогала пальцами руль, застекленные круги со стрелками, покрутила блестящую ручку на дверце, поднимая и опуская боковое стекло. И все это делала, покачиваясь на сиденье.

Председатель уселся рядом с Настей, положил обе руки на баранку. Высунулся из бокового окошка, что-то сказал Федору Семеновичу. Бригадир торопливо закивал, отступил в сторону — и «Волга» скользнула по мягкой траве пригорка вниз, качнув широким гладким задом. Наверное, дух у Насти захватило от скорости, от ворвавшегося в боковое стекло ветра — так раскраснелось ее лицо и заблестели глаза.

Федор Семенович подошел к плетню.

— Председатель учительшу на машине повез катать! — крикнул Анне Анисимовне, ухмыляясь. — Сказал, будто акт надо оформить в правленьи на предмет передачи огорода школе. Но это байки… Да что им? Солнышко греет, на лугах цветочками пахнет, птички шебуршат. Хорошо на «Волге» на пару. Я бы тоже не отказался…

Анна Анисимовна, молча покосилась на бригадира и, сжав губы, снова склонилась над грядкой. Бригадир кашлянул, поскреб пятерней затылок.

— Зря ты на меня, Анна, осердилась. Сама удостоверилась, председатель дележ этот затеял. И на заседанье правленья, слышала ведь, вызвать меня грозился. Кажись, придется мне уходить с бригадирства.

Не добившись ответа, Федор Семенович вздохнул удрученно, потоптался около плетня. Потом сел на Буяна и поехал по дороге, тянущейся через мост, в Марьяновку.

Анна Анисимовна поставила между грядками лейку, В которой давно уже кончилась вода, прислонилась к плетню, сложив на груди побуревшие руки с набухшими жилками. Так она стояла долго. Очнулась, повернулась круто, когда близко знакомо зафырчало. На пригорок снова стремительно поднялась председательская «Волга», но на этот раз она подкатила к школьным воротам.

Анастасия Макарова вышла из машины неторопливо. Сама закрыла дверцу. И уже глядела не на «Волгу», а на охапку прижатых к груди белоснежных черемуховых цветов. Соловаров тоже вышел из машины и шагнул за учительницей к воротам, положил руку на металлическую щеколду. Макарова встала в проеме, выставив охапку черемухи, с улыбкой помотала головой. Соловаров постоял, покрутился у ворот, потом быстро сел в машину, и «Волга» помчалась в сторону станции.

Анастасия Макарова бросила взгляд в огород. Заметив за плетнем Анну Анисимовну, поспешно отвернулась и толкнула плечом ворота. «Не глядишь, совестно стало? — с ненавистью проводила ее взглядом Герасимова. — Это ты, чужачка, уговорила председателя отымать у меня огород, ты! До тебя я жила спокойно, никто излишками не попрекал. Из-за тебя, вертихвостки, переживаю теперича и расстраиваюсь. Но не радуйся, ты меня ишо попомнишь!..»

Анна Анисимовна с такой яростью вцепилась взглядом в школьные окна, до хруста сжав пальцами витые, ссохшиеся ивы в плетне, что, появись в это время Настя Макарова, одним ударом сшибла бы ее с ног и затаскала за волосы по пригорку на виду у всей деревни.

«Погоди-ка, Анна, — рассудила потом, поостыв. — Може, попробовать уговорить ее, чтобы сама отказалась от огорода? С председателем она шибко развеселилася, черемухи сколькуще нарвала и притащила. Не иначе, любовные дела затеваются. Уговорю! Пущай, скажу, школе вспашут землицу рядышком, с той стороны. Ей-то все одно, на каком месте будет огород, а ребятишкам и подавно».

Вечером, подоив корову, Анна Анисимовна долго не выходила из хлева. Все ждала, сидя на скамеечке рядом с наполненным парным молоком ведром, когда загремит щеколда на воротах и появится Настя. Во дворе стало сумрачно, по углам расползалась темнота, скрывая предметы и замазывая светящиеся щели, а учительница не показывалась. Только неразборчивые голоса и собачий лай смутно доносились от Марьяновки.

Потеряв терпение, Анна Анисимовна наполнила молоком белый эмалированный бидончик с цветочками и сама пошла в школу. Пройдя в ворота, с любопытством осмотрелась. На поросшем травой дворе возвышалась на длинных журавлиных ногах черная классная доска. С нее забыли стереть арифметическую задачу, и выведенные мелом крупные ровные буквы даже в сумерках издали лезли в глаза.

Анна Анисимовна остановилась у доски и начала читать медленно, по слогам, вопросы, от которых неожиданно повеяло на нее далеким, почти забытым детством: «Скорость поезда 40 километров в час. Он делает в пути три остановки на 5, 10 и 15 минут. Через какое время поезд придет в город, расстояние до которого 320 километров?»

— Ишь ты, — проговорила Анна Анисимовна вслух, — полезному ребятишек учат. Обязаны знать они про поезда, коли у станции живем…

Задумалась, стала подсчитывать в уме, шевеля губами, как она делала на станционном рынке, продавая огурцы и картошку. И заулыбалась, словно первоклассница, когда высчитала. Довольная собой, поднялась по крылечку в сени. Здесь было просторно, от светлых тесин веяло еще не улетучившимся смолистым запахом. Анна Анисимовна несколько раз постучала в обитую дерматином дверь, каждый раз прикладывая к ней ухо. Никто не отозвался. Сердясь на себя за церемонность, она резко дернула дверь за медную ручку. В нешироком коридоре, куда уже заползли сумерки, было не подметено. Шла по нему, замедлив шаг, заглядывая в пустые классы.

В конце коридора заскрипела дощатая дверь, на пол легла полоса электрического света, и выглянула Настя с полотенцем на плече. Она, видимо, умывалась: лицо было влажное, в волосах, закрученных в жгут на макушке, блестками застряла вода.

Увидев Анну Анисимовну, Настя подалась назад, заслонила спиной приоткрытую дверь. Смотрела молча, отчужденно, будто не соседка была перед ней, а случайно забредшая незнакомая женщина. А та вроде и не заметила Настиного замешательства, проговорила с улыбкой, приветливо:

— А я стояла чичас у вас во дворе, задачку решала. Это которая про поезд, на доске осталась. Решила, хоть уж и стара. Зайти-то к тебе можно?

Настя все еще молча, неохотно отступила в сторону.

Попав в комнату, Анна Анисимовна опять с любопытством осмотрелась. Перво-наперво приметила, что окошко комнаты глядит на ее избу. Неторопливо окинула взглядом вытянувшиеся вдоль обеих стен раскладушки, квадратный старый стол, прижавшийся к подоконнику, на котором лежали кипы книг и тетрадей, духи в коробке с алой кисточкой, стеклянный графин с черемуховыми ветками. Анна Анисимовна потянула носом, стараясь уловить сквозь заполнивший комнату терпкий аромат черемухи сигаретный запах. Не уловила. И пепельницы с окурками не увидела. Успела рассмотреть будильник между книжными стопками и пластмассовый репродуктор, висевший на стене над столом. «Неважно живут учительши, — сделала заключение. — Хоть бы стол-то порядочный поставили, а то уж ножки разошлись, упадет скоро».

Настя стояла у двери, прижавшись к косяку, хмурила подчерненные, вразлет, брови.

— Молочка я тебе свеженького, парного принесла, — сказала Анна Анисимовна, обернувшись к ней. — Куда поставить?

Не дожидаясь ответа, поставила бидончик на стол, рядом с графином. Потом села на табуретку, неторопливо развязала платок.

— Ты чё молчишь-то? — спросила Настю. — Обижаешься, что тогда, в огороде, тебя отругала? Дак ить я от расстройства… Вот тебя, к примеру, зачнут из школы гнать, тоже небось рассердишься?

Настя опять не ответила. Анну Анисимовну это не смутило. Посидев еще с минуту, она перешла к вопросу, особенно волновавшему ее.

— Посоветоваться с тобой надобно, доченька. Огород у меня отымают, сама ты видела, сёдня из Гарей председатель приезжал. Грозился вовсе лишить меня землицы. А как без нее жить-то буду? И картошку уж я посадила, и огурчики. Председатель-то чё тебе сказал, когда вместе на легковушке катались?

— Говорил, что оставят вам десять соток, — подала наконец голос Настя.

— Думаешь, много это? — сразу забеспокоилась Анна Анисимовна. — Чё я на эдакой крохе ростить-то буду?

— Ничего я не думаю, — сказала Настя безразличным тоном. — У меня своя жизнь, у вас — своя. Не нуждаюсь в чужой картошке и огурцах…

— Во, во, — подхватила Анна Анисимовна, приободрившись. — Поговори, Настасья, в правленьи, пущай огород школе в другом месте отведут. Земли в колхозе уйма. Конечно, я могу на кого следует и в суд подать, ежели станут в мой огород врываться. Законы на моей стороне. Но ты поговори, поговори с председателем. Чай, тихо-мирно все уладим. А уж я тебя и твоих ребятишек завсегда огурчиками угощу. И учить буду, как их садить, растить да убирать.

Настя отошла от двери, начала поправлять подушки и одеяла на раскладушках, которые издавали скрип при каждом ее движении.

— Ладно, поговорю, — сказала неуверенно, не глядя на Анну Анисимовну.

— Засиделась я, пойду, — Анна Анисимовна поднялась с табуретки расслабленная, спокойная. — А ты, Настасья, поешь, поешь молочка. За бидончиком завтра зайду. Выпьешь это, ишо принесу.

Уходя, опять наказывала:

— Ты уж про огород не забудь. Съезди в правленье, растолкуй тама что к чему.