Бисмарк

Глава 11 ДВЕ УСАДЬБЫ

Одержанные Бисмарком победы шли на пользу не только его авторитету, но и материальному положению. На полученную после Немецкой войны дотации он весной 1867 года приобрел имение Варцин в Восточной Померании. Оно располагалось в сельской глубинке, куда не доходила железнодорожная линия, а путь из прусской столицы занимал целый день. В непосредственной близости от Варцина раскинулось созвездие поместий семейства Путткамер, так что влияние Иоганны могло сыграть в выборе нового родового гнезда немалую роль.

Недостающие для покупки 22,5 тысячи талеров Бисмарку в виде беспроцентного займа ссудил Блейхрёдер. Площадь имения составляла 22 тысячи моргенов (около 6 тысяч гектаров), половина которых была занята лесом. Дом находился в запустении, и над его приведением в порядок пришлось немало поработать. В 1873 году к нему было пристроено новое крыло. Зато настоящим сокровищем был огромный парк. Если говорить об экономической составляющей, то имение находилось скорее в упадке и требовало вложений.

Однако главным для Бисмарка было не экономическое значение поместья. Варцин стал местом отдыха и уединения, той самой померанской деревенской идиллией, милой его сердцу с самого детства. Сюда он удалялся отдохнуть от политических битв и поправить свое здоровье; вплоть до конца 1870-х годов он проводил здесь по несколько месяцев в году. «Железный канцлер» заявлял, что, будь его воля, он вообще никогда не покидал бы Варцин. «Здесь много очень толстых буков, а также балки и пни, пустоши, заповедные чащи, ручьи, болота, пастбища, дроки, косули, глухари, непроходимые буковые и дубовые заросли и прочие вещи, доставляющие мне радость, когда я слушаю трио голубя, цапли и луня или выслушиваю жалобы арендаторов на бесчинства кабанов», — писал он с восторгом жене[532].

В дальнейшем Бисмарк докупил еще несколько окрестных владений, доведя общую площадь своего имения до 32 тысяч моргенов. Для этого ему пришлось продать Книпхоф своему племяннику Филиппу. В 1869 году был приобретен Зеелиц, в 1870-е годы — Хоров и Ной-Хоров. Александру фон Кейзерлингу, навестившему его вскоре после покупки Варцина, Бисмарк полушутя признался: каждый вечер у него появляется страстное желание аннексировать соседние имения[533]. Посетители, бывавшие в Варцине, отмечали, что внутреннее убранство усадьбы — как и весь образ жизни ее обитателей — выдержано в старом, простом померанском стиле. Мориц Буш, посетивший Варцин в 1877 году, вспоминал, что внутренности дома напоминают скорее дом зажиточного помещика, нежели замок титулованной особы[534]. Бисмарк ежедневно предпринимал долгие пешие и конные прогулки по своим владениям, охотился и наслаждался природой.

После победы над Францией в марте 1871 года Бисмарку был пожалован княжеский титул. Аристократический статус требовал соответствующего образа жизни, а значит и расходов. Вильгельм I прекрасно понимал это и в июне подарил своему канцлеру имение Фридрихсру к юго-востоку от Гамбурга. По площади оно не уступало Варцину: 27 тысяч моргенов земли, из которых 25 тысяч поросли лесом. Учитывая, что в том же году скончался отец Иоганны и чета Бисмарков получила в наследство Рейнфельд, «железный канцлер» вошел в число крупнейших землевладельцев Пруссии.

На территории Фридрихсру находилась значительная часть Саксонского леса — самого крупного из сохранившихся на севере Германии лесных массивов. Именно поэтому Бисмарка в конце жизни часто называли «старцем Саксонского леса». Канцлер питал особую страсть к лесам и даже отдельным деревьям. Сам он однажды назвал себя «сходящим с ума по деревьям»[535]. Он живо интересовался лесным хозяйством, приглашал в свои имения специалистов и проводил опыты по высаживанию на германской почве североамериканских пород хвойных. В Варцине по его заданию был разработан целый стратегический план лесопосадок, в том числе за счет сокращения пастбищных площадей; в результате к середине 1880-х годов лесной фонд здесь почти на две трети состоял из молодых деревьев[536]. Когда он занимается деревьями, заявлял канцлер, это очень идет на пользу его здоровью[537]. «Как он любил деревья! — вспоминала впоследствии подруга семьи Бисмарков. — Старые и могучие, каждое из которых он узнавал, и тысячи молоденьких, которые он сам приказал посадить и пестовать. […] Деревья часто утешали его в той скорби, виновниками которой становились люди»[538]. Его врач опасался показывать ему старый, поваленный ветром бук, опасаясь, что это слишком сильно повлияет на настроение его подопечного[539].

До конца 1870-х годов канцлер редко бывал во Фридрихсру, поскольку здесь для него не имелось подходящего жилища. Только в 1879 году было наконец приобретено трехэтажное здание бывшей гостиницы. Путем пристройки крыльев оно было превращено в усадебный дом. На дворец оно, мягко говоря, не тянуло, однако идею строительства нового здания Бисмарк отверг; по его мнению, оно продлилось бы слишком долго, а провести последние годы жизни рядом со стройплощадкой было не лучшей перспективой. В конечном счете здание оказалось вполне удобным, пусть и неказистым внешне. Самое главное его преимущество, с точки зрения Бисмарка, заключалось в том, что из окон были видны лесные просторы. Правда, дом пришлось обнести высокой оградой, призванной защитить покой канцлера от любопытных посетителей, которые в изобилии прибывали сюда из расположенного неподалеку Гамбурга.

Варцин и Фридрихсру играли огромную роль в жизни главы правительства. По некоторым подсчетам, за 23 года своего пребывания в должности канцлера сначала Северогерманского союза, а затем Германской империи он провел в поместьях в общей сложности девять лет. В политических кругах столицы это вызывало частые жалобы на сложность ведения дел в отсутствие Бисмарка, тем более что последний категорически не желал иметь заместителя — ни формального, ни фактического. «Железный канцлер» говорил, что связь между Берлином и провинцией функционирует бесперебойно и он способен управлять имперской политикой из Варцина столь же успешно, как и из своего берлинского кабинета. Это было верно в том отношении, что плохое состояние здоровья затрудняло ему работу и в столице.

Несколько лет спустя и до Варцина добралась железная дорога. Бисмарк мог удалиться сюда и все равно держать руку на пульсе столичной жизни. До Фридрихсру из Берлина и вовсе можно было добраться за несколько часов. Деловая почта приходила каждый день и требовала принятия решений. Бисмарк, с одной стороны, сердился на неспособность своих подчиненных решать мелкие вопросы без его участия. С другой стороны, он сам не хотел выпускать из рук нити управления государством. Его пребывание в имениях редко бывало отдыхом в полном смысле слова. Сюда к нему приезжали многочисленные посетители, в том числе чиновники и иностранные дипломаты. Рядом с канцлером находился кто-нибудь из его ближайших помощников, кому он мог поручить всю текущую бумажную работу, диктовать инструкции и телеграммы. Побывавший у него в гостях летом 1867 года Кейзерлинг писал своей дочери: «Он уехал сюда, чтобы наслаждаться ничем не потревоженным отдыхом. Но из этого получилось не особенно многое. В его голове все время толпятся серьезные мысли, вечные озарения. Бумаги приходят в большом количестве, и сам он говорит, что в последние пять лет не было ни одного свободного от дел дня»[540].

Тем не менее постоянные отъезды «в деревню» имели для Бисмарка очень большое значение. Во-первых, они давали ему возможность не погрязнуть в решении тактических вопросов и в суматохе текущих дел. Варцин стал для Бисмарка местом спасения не столько от работы в целом, сколько от изнуряющей «текучки». «Здесь меня не найдет ни один гонец с депешами!» — однажды воскликнул он, прогуливаясь по дальним дорожкам парка[541]. Тут он мог спокойно продумывать свою политику, разрабатывать проекты ключевых решений, анализировать информацию. Во-вторых, они позволяли ему почувствовать себя сельским помещиком. Для «железного канцлера это было очень важно: он вовсе не хотел раствориться в государственных делах. Политика являлась для него всепоглощающей страстью, но поглощение происходило отнюдь не без сопротивления со стороны самого Бисмарка. Он любил играть со спасительной мыслью о том, что в любой момент может подать в отставку и уехать из суматошного Берлина. Прогулки по лесам, уединение в тиши комнат, инспекции окрестных полей — все это давало «железному канцлеру» возможность ощутить наличие своей приватной сферы, куда не было доступа политическим баталиям и интригам.

Навестив Бисмарка в 1868 году, Кейзерлинг услышал от него, что политика ему совершенно наскучила и теперь он лишился всякого честолюбия[542]. Такие сентенции неоднократно повторялись и в дальнейшем. И действительно, «железный канцлер» одновременно не мог обойтись без политических баталий и жаждал уединения в лесных чащобах. Это были две стороны его натуры, конфликтовавшие друг с другом десятилетиями: сельский юнкер и энергичный дипломат, сын Бисмарка и внук Менкена. Ни одна из них не могла победить другую.

Фигура «железного канцлера» в этот период весьма неоднозначно воспринималась в германском обществе. Для некоторых — их было меньшинство — он являлся прусским реакционером, гонителем христианской веры или прислужником эксплуататоров. Однако для большинства немцев Бисмарк являлся безусловно положительным героем. Бисмарк еще не стал тем символом германского единства, каким окажется в XX столетии. Однако его популярность была очень велика. Германские университеты один за другим избирали его почетным доктором, а города — почетным гражданином. В его честь продолжали называть все, что только можно: от улиц до селедки. Художники рисовали его портреты, множество людей присылали ему подарки ко дню рождения.

Бисмарк прекрасно умел использовать эту популярность, однако не предпринимал никаких усилий для ее увеличения и в целом относился к ней равнодушно. Он был честолюбив, однако не тщеславен. Многочисленные почести порой даже раздражали его. Известна история о том, что, получив в 1871 году звание генерал-лейтенанта, Бисмарк раздраженно спросил, что на него можно купить[543]. Ему совершенно не нравилось ощущать себя живым памятником, и он частенько жаловался на то, что даже на своем любимом курорте, в Киссингене, вокруг него постоянно собирается толпа почитателей и зевак.

Для Бисмарка годы после Немецкой войны были не только временем успехов. Ему приходилось много и напряженно работать, часто конфликтуя с различными силами в прусской политической элите. Ни один из весомых шагов не был сделан без того, чтобы преодолевать серьезное сопротивление со стороны короля, придворной оппозиции или иных политических противников. Эта напряженная деятельность и постоянная борьба подтачивали и без того серьезно подорванное здоровье Бисмарка. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг отмечала в апреле 1867 года в своем дневнике: «Бисмарк болен настолько, что вряд ли выдержит больше»[544]. Сам он сетовал на многочисленные физические недуги, вызванные нервным истощением, В 1868 году канцлер жаловался Койделлу, что с трудом переносит общение со своим старым другом молодости и с нетерпением ждет отъезда Кейзерлинга, настолько напряжены его нервы[545]. Однажды на вопрос о том, почему он плохо выспался, Бисмарк ответил: «Я всю ночь ненавидел»[546]. Улегшись в постель, он не мог «отключиться» и продолжал продумывать варианты действий, вести мысленные диалоги со своими оппонентами, составлять речи; часто это продолжалось вплоть до раннего утра. Ее муж не спит, потому что злится, а потом злится, потому что не спит, — отметила как-то Иоганна[547]. В 1872 году на одном из приемов Бисмарк говорил: «Мои страдания объясняются по большей части бессонницей. Я не могу заснуть, что бы я ни делал. Я читаю, снова встаю, хожу по комнате, курю — ничто не помогает, и только к 7 утра я могу крепко заснуть. И тогда я сплю часто до двух часов пополудни. Я знаю, в этом виноваты мои нервы — их я оставил в Версале. И самое неприятное, что когда я не могу заснуть, меня отхватывает все то раздражение, которое я накопил, причем в усиленной степени, и в этом нет ничего приятного. Я нахожу прекрасные ответы на слова, которые меня разозлили, но из-за этого снова обретаю бодрость и прощаюсь со спокойным сном»[548].

При этом Бисмарк уделял собственному здоровью явно недостаточное внимание, принимая меры к его поправке только тогда, когда болезнь в буквальном смысле слова валила его с ног. Советы и предписания докторов он зачастую просто игнорировал. Огромный груз государственных забот, лежавший на плечах канцлера, впрочем, оставлял не так много возможностей для планомерного лечения.

Впервой половине 1870-х годов состояние здоровья Бисмарка непрерывно ухудшалось. Дело было не только в многолетнем нервном напряжении, но и в последствиях нескольких полученных травм. В течение своей жизни он неоднократно падал с лошади, при этом, как минимум, трижды получал серьезное сотрясение мозга, а однажды, в 1868 году, сломал себе три ребра. Частые простуды, ревматизм, невралгические боли, мигрени, расстройство пищеварения дополняли картину. Единственным способом лечения был отдых — либо на водах, в Гаштейне или Киссингене, либо в одном из поместий. Такими элементарными вещами, как диета или соблюдение режима дня, канцлер пренебрегал. Он ни в коей мере не ограничивал себя в приеме пищи, а его рабочий день начинался поздно и заканчивался порой далеко за полночь.

Современники удивлялись его поистине раблезианскому обжорству. «Когда я впервые ел у него, — вспоминал впоследствии Кристоф Тидеман[549], — он жаловался на отсутствие аппетита, после чего я наблюдал с растущим удивлением, как он съедал тройную порцию каждого блюда. Предпочитал он тяжелые и трудно перевариваемые блюда, и княгиня поощряла эту его склонность. Если он в Варцине или Фридрихсру страдал от расстройства желудка, она не находила ничего лучшего, чем запрашивать по телеграфу доставку из Берлина паштета из гусиной печени или рябинника высшего сорта. Когда на следующий день паштет появлялся на столе, князь сразу проделывал в нем большую брешь и, пока его передавали по кругу, преследовал его ревнивым взором. […] Когда паштет, уменьшившись лишь ненамного, возвращался обратно, он съедал блюдо до последней крошки. Неудивительно, что при таких кулинарных эксцессах на повестке дня стояли нарушения пищеварения»[550].

Уже за завтраком Бисмарк поглощал тяжелые мясные блюда, обед же превращался в настоящее пиршество. Возможно, виной тому были детские годы, когда в интернате Пламана юный Отто вынужден был постоянно довольствоваться весьма скудными порциями. Возможно, он, как это часто бывает, обильными приемами пищи компенсировал постоянный стресс. Подобную же неумеренность Бисмарк проявлял в отношении табака и алкоголя, причем никто никогда не видел его в состоянии опьянения. Спиртное только делало его более разговорчивым.

«Железный канцлер» весьма тяжело переносил физические страдания. Спокойным стоицизмом он отнюдь не отличался, и многие окружающие вынуждены были выслушивать его жалобы. «Он подсел ко мне и начал жаловаться на свое состояние, — записал Роберт Люциус[551] в дневнике. — Каждую ночь у него диарея, боль в лице и бедрах, потом снова сильный аппетит, он нарушает диету и вредит себе. На недавнем приеме во дворце был такой сильный сквозняк, что у него волосы шевелились на голове»[552]. Очевидно, постоянное стремление Бисмарка привлечь внимание к своим болезням объясняется не чем иным, как дефицитом тепла и заботы, который ощущался им с самого детства. Даже семейная жизнь не могла полностью компенсировать его. Впрочем, была у этих жалоб и вполне прагматичная цель: Бисмарк любил использовать плохое самочувствие для того, чтобы в нужный момент отступить в тень, отложить решение сложного вопроса, сделать более покладистым оппонента или вовсе пригрозить своей отставкой. Для императора довод о том, что здоровье канцлера требует принятия определенного решения, также являлся весьма сильным аргументом.

Однако не следует, подобно некоторым авторам, делать вывод о том, что Бисмарк лишь искусно симулировал различные болезни с политической целью. Усиливавшиеся недуги негативно сказывались на его работоспособности; часто он не мог работать более двух часов в день, подолгу не появлялся в парламенте, ограничивал свое общение с чиновниками. В условиях, когда решение всех важных вопросов зависело от него, а подчиненные были лишены какой-либо самостоятельности, это крайне негативно сказывалось на ведении дел. «Мое топливо истрачено, я не могу продолжать, — жаловался он в мае 1872 года. — Мой сон — это не отдых, и я продолжаю думать во сне над тем же, над чем и наяву, если мне вообще удается заснуть. Недавно я видел перед собой карту Германии, на ней появлялись и отваливались одно за другим гнилые пятна»[553]. По словам врачей, в этот период практически все системы его организма работали с перебоями.

На публике Бисмарк старательно играл роль «железного канцлера», отпустив бороду и часто появляясь в униформе 7-го (Магдебургского) кирасирского полка, почетное право носить которую получил в 1866 году (в 1894 году, уже после отставки, он станет шефом этого полка), либо 7-го тяжелого кавалерийского полка ландвера, шефом которого стал также вскоре после Немецкой войны. Впрочем, знаменитую кирасирскую униформу он носил еще и потому, что считал ее более удобной, чем гражданский костюм. Стремление демонстрировать спокойствие и уверенность не исключало взрывов эмоций, особенно в тех случаях, когда они были выгодны самому главе правительства. Однако в какой степени он действительно мог контролировать свою эмоциональную составляющую, укрощать свои нервы? Что в его поведении было настоящим, а что — наигранным? Такими вопросами задавались уже его современники. Сегодня найти ответ на них ничуть не легче, чем в те времена.

Портреты и фотографии Бисмарка того времени показывают нам грузного стареющего человека с волевым выражением лица, плотно сжатыми губами, тяжелым взглядом из-под густых бровей. Современники вспоминали этот взгляд, который прожигал собеседника насквозь и заставлял порой чувствовать дискомфорт, несмотря на все радушие и приветливость главы правительства. Улыбка, которая бывала на лице Бисмарка далеко не так редко, как это можно было бы подумать при взгляде на его портреты, часто принимала ироничный оттенок. Сам «железный канцлер» однажды жаловался, что у него нет хороших портретов, все существующие лгут, поскольку на самом деле он — человек мечтательный и сентиментальный. Действительно, имеющиеся изображения мало что могут рассказать нам об эмоциональной составляющей характера Бисмарка — тем более что сам он часто прятал ее от окружающих.

В Берлине Бисмарки по-прежнему обитало в служебной квартире, находившейся на верхнем этаже здания Министерства иностранных дел. К дому на Вильгельмштрассе примыкал обширный сад, по которому «железный канцлер» любил прогуливаться. Старые деревья по-прежнему были для него лучшими собеседниками. Посетителей глава правительства принимал в небольшом, скромно обставленном кабинете, главным предметом мебели в котором был огромный письменный стол. Простота и лаконичность обстановки, в которой работал крупнейший государственный деятель тогдашней Европы, поражала современников. По словам одного из посетителей, ни один французский префект не удовлетворился бы столь скромными условиями.

Возможно, поэтому в 1874 году правительство приобрело соседнее с Министерством иностранных дел здание — дворец Радзивиллов, в котором имелись более приспособленные для больших приемов помещения. Спустя некоторое время, после масштабного ремонта, семейство Бисмарков перебралось туда. Здесь же располагались и сотрудники администрации канцлера (впоследствии ставшей Имперской канцелярией — под этим названием здание и вошло в историю). Однако и тут интерьеры были лишены показной пышности. Та же скромность отличала внутреннее убранство принадлежавших «железному канцлеру» усадеб в Варцине и Фридрихсру.

Распорядок рабочего дня по-прежнему оставался характерным для «совы». Бисмарк вставал не раньше десяти часов утра, нередко ближе к полудню, и сразу брался за работу. Между тремя и пятью часами дня он отдыхал, и в это время его было категорически запрещено беспокоить. Затем рабочий день возобновлялся и продолжался, как минимум, до десяти часов вечера.

Глава правительства стремился избегать светских мероприятий. Он предпочитал общение, которое носило бы в первую очередь деловой характер. В своем берлинском доме он начиная с 1869 года еженедельно устраивал «парламентские вечера»/на которые приглашал депутатов и где выступал радушным и гостеприимным хозяином. В спокойной, домашней обстановке обсуждались животрепещущие политические проблемы, принимались решения, которые затем становились предметом обсуждения в Рейхстаге и прусской Палате депутатов.

Семья по-прежнему оставалась для главы правительства тихой гаванью, где он мог на некоторое время укрыться от политических забот. Подрастали дети. Дочь Мария вышла в свет в конце 1860-х годов; она быстро освоилась в светских кругах Берлина, часто бывала на балах и приемах. В 1875 году ее постигла личная трагедия: жених, в которого она была сильно влюблена, скоропостижно скончался. Для всей семьи это стало большим горем. Три года спустя Мария вышла замуж за дипломата Куно фон Ранцау[554] — одного из помощников своего отца. С этого момента, естественно, карьера Ранцау пошла в гору, и он вместе с супругой практически постоянно находился рядом с тестем. Другим помощником стал старший сын Герберт; в 1873 году он поступил на службу во Внешнеполитическое ведомство и стал, по сути, личным секретарем своего отца.

И так небольшой круг друзей стремительно редел. Фактически в нем оставались только старинные друзья — Мотли и Кейзерлинг, — а также несколько человек, не имевших к политике прямого отношения. Характерные примеры здесь — уже упомянутая баронесса фон Шпитцемберг, а также давняя, еще с франкфуртских времен, подруга семьи Бисмарков Каролина фон Эйзендехер и ее дочь Криста (впоследствии графиня фон Эйкштедт), одна из лучших подруг Марии. Друзья детей «железного канцлера» также были желанными гостями в его доме, а во время пребывания в поместьях Бисмарка часто навещали соседи (к примеру, во Фридрихсру — барон и баронесса Мерк). Однако действительно близких друзей, которые общались бы с ним на равных, у него практически не осталось.

«В шестьдесят лет уже не заводят новых друзей, а старых я потерял», — жаловался Бисмарк одному из своих соратников[555]. Конфликт с консерваторами, начавшийся еще в середине 1860-х годов, обострялся и привел к разрыву многочисленных личных связей. В итоге Кардорф[556], восхищавшийся Бисмарком, говорил об «олимпийском одиночестве гения» на вершине власти[557]. Заводить новых друзей мешало и недоверчивое, презрительное отношение «железного канцлера» к основной массе людей. Он был невысокого мнения о роде человеческом.

Бисмарк и в период своего пребывания на посту главы правительства продолжал много читать, в первую очередь художественную литературу. Речь шла как о произведениях, уже успевших стать классикой, так и о новинках. Из немецких писателей Бисмарк больше всего ценил Фридриха Шиллера. Иоганна фон Гёте он считал законченным образцом бюрократа, который любил свой пост больше, чем литературу. В то же время канцлер наизусть знал 1-ю часть «Фауста». Бисмарк вообще отличался прекрасной памятью и в своих парламентских выступлениях обильно цитировал классиков начиная с Гомера. Из иностранных авторов он высоко ценил Джордж Элиот и Ивана Тургенева, которого называл «самым одухотворенным из ныне живущих писателей»[558]. Новыми достижениями наук, как естественных, так и гуманитарных, «железный канцлер» практически не интересовался. Как писал Отто Пфланце, «его духовные интересы оставались интересами образованного дворянина старого времени»[559]. Бисмарк практически никогда не посещал театры, однако любил слушать музыку в домашних условиях, когда в роли исполнителей выступала его жена или Койделл.

В общении «железный канцлер» мог быть весьма обаятельным собеседником. Он покорял людей своей простотой и легкостью в общении, отсутствием всякой театральности и чванства. «Если ты с Бисмарком в хороших отношениях, то на свете нет лучше собеседника», — вспоминал граф Бойст[560]. Порой людям, впервые приглашенным к его столу, казалось, что они знают его уже целую вечность. Когда он стал личностью европейского масштаба, к нему начали стекаться журналисты и политики со всех концов Европы, собеседники принялись старательно записывать свои разговоры с Бисмарком. Эти разговоры стали впоследствии для биографов «железного канцлера» источником множества любопытных цитат. Однако к подобного рода текстам надо относиться с известной осторожностью: даже если мемуарист добросовестно передал слова «железного канцлера», нет никакой гарантии, что тот высказывался искренне. Склонность говорить двум людям разные, иногда прямо противоположные вещи подмечали за ним еще современники[561].

Бисмарк прекрасно владел мастерством рассказчика, чередуя интонации, подбирая оттенки и делая точно рассчитанные паузы. Он любил рассказывать истории, от коротких анекдотов до больших фрагментов воспоминаний, которые заставляли некоторых современников обвинять его в склонности к монологам. «Я хотела бы записать, — вспоминала баронесса фон Шпитцемберг, — все его маленькие замечания, шутки, импровизации, иногда очень серьезные, даже меланхоличные, иногда грубые, полные жизненной силы, потом вновь мягкие, полные понимания к слабостям человечества, но не конкретных людей. Очевидные противоречия этой могучей личности имели огромную волшебную силу, которая воздействовала на вас снова и снова»[562]. О «магическом обаянии», которое излучал канцлер, вспоминали и другие современники.

Люди, работавшие под началом Бисмарка, знали его и с другой стороны. С течением времени характер «железного канцлера», который и так было не назвать легким, портился еще больше. Подчиненным и коллегам приходилось сталкиваться с недоверием Бисмарка, который считал нужным строжайше контролировать всех, кто не успел зарекомендовать себя в его глазах с наилучшей стороны. В дальнейшем они вынуждены были слепо подчиняться своему шефу, порой чувствуя себя школьниками, которых распекает строгий учитель. Когда Койделл, давно и хорошо знавший Бисмарка в неформальной обстановке, стал его подчиненным, ему пришлось долго привыкать к манерам своего начальника. Прусский министр внутренних дел предупреждал его: «Ваша работа с Бисмарком будет сложной, обратите на это внимание. Он жесткий человек и не терпит возражений. Тех, кто имеет с ним дело, он вынуждает к покорности»[563].

Встречались, конечно, и исключения, которым «железный канцлер» позволял отстаивать свое мнение, но их с течением времени становилось все меньше. С юности ненавидевший профессиональную бюрократию, особенно с либеральными взглядами, Бисмарк теперь, встав во главе исполнительной власти, стремился превратить ее в слепое орудие своей воли, в инструмент, который будет четко и без возражений исполнять все, что приказано сверху. Он был категорическим противником коллегиального принятия решений и с трудом мирился с этой практикой в прусском кабинете министров.

Нелюбовь Бисмарка к бюрократии находила свое отражение среди прочего в двух примечательных чертах. Во-первых, он любил общаться с «практиками» — предпринимателями, путешественниками, землевладельцами, — считая, что они разбираются во многих вопросах лучше, чем отвечающие за соответствующие сферы государственные чиновники, которые «составляли бумаги за письменным столом и никогда не испытывали на собственной шкуре, как чувствует себя человек, получивший невыполнимое предписание, исходящее от кого-то, кто знает реальность только по слухам»[564]. Во-вторых, старательно и настойчиво удалял канцеляризмы из официальных документов. Тексты, подготовленные в государственных учреждениях, должны были быть написаны максимально простым и ясным языком.

Если чиновник не повиновался, глава правительства воспринимал это как личное оскорбление, даже предательство. В таких случаях его реакция могла быть очень резкой. Характерен пример Германа фон Тиле, являвшегося в первой половине 1860-х годов ближайшим сотрудником Бисмарка в Министерстве иностранных дел. Тиле, дипломат старой школы, имел разногласия со своим шефом еще в 1866 году, а в начале 1870-х, будучи статс-секретарем по иностранным делам Северогерманского союза, выразил свое недовольство внутренней политикой. Разгневанный канцлер вынудил его уйти в отставку, и в течение всей оставшейся жизни ни разу не пожелал встретиться с ним. Казалось, Бисмарк не забывал и не прощал ничего. Неугодных людей он отбрасывал, невзирая на их прошлые заслуги. Там, где канцлер не Мог прямо приказать чиновнику уйти в отставку, он использовал против него все возможные методы, включая кампании в прессе. При этом Бисмарк постоянно жаловался на то, что ему трудно отыскать толковых сотрудников и приходится работать с совершенно негодным человеческим материалом[565]. Виной тому были не только завышенные требования, но и нежелание многих работать со столь трудным начальником; Люциус в своих мемуарах описывает, например, насколько сложно было найти человека, который согласился бы стать министром финансов[566].

Характерной чертой «железного канцлера» была его упорная убежденность в собственной правоте. Если в 1860-е годы мы еще встречаем у очевидцев упоминания о колебаниях и сомнениях «железного канцлера», то после череды ошеломляющих успехов окончательно взяла верх абсолютная уверенность в себе. Министр внутренних дел граф Фридрих цу Эйленбург советовал чиновникам: «Если Вы придерживаетесь иного мнения, чем он, то ни в коем случае не противоречьте ему сразу же. Если Вы это сделаете, то он, будучи легко возбудимой натурой, найдет столь мощные основания для своих взглядов и будет держаться за них так прочно, что ни одна сила на земле не сдвинет его с места. Лучше вернитесь через час и скажите: я попытался уладить дело, но мне пришли в голову такие-то и такие-то соображения. Тогда Вы увидите, что князь Бисмарк достаточно открыт для того, чтобы выслушать, обдумать и, возможно, одобрить любое другое мнение»[567]. Еще одним способом изменить точку зрения главы правительства было представить ему соображения в максимально безличной и объективной форме. Бисмарк оставался глух к чужим мнениям, но с большим вниманием относился к любой информации, которая могла оказаться полезной.

«Железный канцлер» был довольно сложным начальником и в том плане, что из его уст весьма редко можно было услышать похвалу. Зато уж на замечания и претензии Бисмарк не скупился. Особенно невыносимой становилась жизнь его подчиненных тогда, когда и без того не самый лучший характер канцлера портился из-за мучивших его телесных недугов. В 1870-е годы это случалось довольно часто. В такой ситуации любая мелкая оплошность могла привести к бесконтрольному взрыву гнева. В каждой неудаче он всегда стремился найти виновного, никогда не удовлетворяясь ссылкой на объективные обстоятельства. При этом порой канцлер умудрялся поменять свое мнение по какому-либо вопросу и отругать чиновника за добросовестное выполнение своих же собственных распоряжений.

Власть Бисмарка в бюрократическом аппарате покоилась во многом на его несокрушимом авторитете. Один из его сотрудников, Кристоф фон Тидеман, вспоминал впоследствии: «Отдельные свойства разума были развиты у князя Бисмарка с редкой равномерностью и гармонией. Способность схватывать все на лету, умение комбинировать, решительность и память уравновешивали друг друга. Вместе они образовывали комплекс, делавший его способным к выдающимся достижениям. С удивительной уверенностью он ухватывал корень даже самых сложных и запутанных проблем. Он с первого взгляда умел отличить важное от несущественного. Как только кто-то заканчивал докладывать ему, он, не колеблясь ни минуты, сообщал свое решение. Никогда я не замечал в нем колебаний, он всегда знал, чего хочет»[568]. Тидеман несколько приукрашивал реальность: в серьезных вещах Бисмарк часто принимал решение только после долгих размышлений, которые, однако, старался скрыть от окружающих.

«Достижения своих коллег-министров он часто критиковал, причем не слишком объективно. При любой крупной политической акции он приписывал все успехи себе, в то время как ответственность за неудачу возлагал на задействованных министров, — писал все тот же мемуарист. — Его мировоззрение содержало, как у Фридриха Великого и Наполеона, большую дозу презрения к людям и это нередко заставляло его недооценивать как друзей, так и врагов. В друзьях он тогда видел лишь безвольные инструменты для исполнения своих планов, шахматные фигуры, которые он мог двигать подоске своей политики и жертвовать ими, если игра требовала того. Во врагах он видел негодяев и глупцов. Друзей он мог использовать только в том случае, если они полностью идентифицировали себя с ним. Он сразу же исполнялся недоверием, если они позволяли себе иметь иное мнение, чем он, или занимали позицию, не отвечавшую его ожиданиям. Я не припомню случая, чтобы он отдавал должное противнику. Для этого он был слишком страстным, слишком пылким, слишком агрессивным»[569].

Тидеман знал, о чем говорит. Представленный Бисмарку в 1875 году, он быстро стал одним из его ближайших сотрудников, а затем главой Имперской канцелярии. Он всюду сопровождал канцлера, превратившись едва ли не в члена его семьи. Это потребовало от него полной самоотдачи и почти разрушило его собственную семейную жизнь; однажды супруга прислала ему оформленное по всем правилам приглашение на ужин, чтобы он хоть один вечер провел дома. В 1881 году Тидеман окончательно понял, что, оставшись с «железным канцлером», он вынужден будет отказаться от собственной личности. Не без труда он покинул свою должность и был назначен на крупный административный пост в прусской провинции. Другие близкие сподвижники Бисмарка тоже не выдерживали давления и уходили, не желая терять свою индивидуальность. Но многие оставались, готовые пожертвовать многим ради того, чтобы служить гениальному человеку.

Иногда за эту привилегию приходилось платить весьма высокую цену. В 1872 году в 62-летнем возрасте скончался Генрих Абекен, который до этого являлся одним из важнейших помощников Бисмарка в Министерстве иностранных дел. В 1879 году в возрасте 64 лет умер статс-секретарь внешнеполитического ведомства Бернгард Эрнст фон Бюлов — отец будущего канцлера. Основная причина смерти была одна и та же: непосильная рабочая нагрузка. Бисмарк относился к этому спокойно, сказав однажды: «В большом государстве должны быть люди, которые работают слишком много»[570].

Эта нагрузка объясняется во многом тем, что Бисмарк с недоверием относился к окружающим и старался держать возле себя лишь ограниченный круг людей. Тидемана в качестве главы его канцелярии сменил Франц Иоганн Роггенбург[571], остававшийся на этой должности до самой отставки «железного канцлера». На посту статс-секретаря ведомства иностранных дел после смерти Бюлова началась чехарда.

Бисмарк жаловался, что ему некем заменить своего верного помощника. Только в 1881 году на эту должность был назначен Пауль фон Гацфельд, входивший в «ближний круг» Бисмарка еще во время Фран ко-германской войны; канцлер называл его «лучшим конем в моем стойле»[572]. Работа оказалась настолько тяжелой, что Гацфельд был счастлив уступить в 1885 году свой пост старшему сыну «железного канцлера» и отправиться послом в Лондон.

Особое место среди сотрудников Бисмарка занимал Лотар Бухер. Пламенный революционер 1848 года, он затем больше десяти лет прожил в изгнании в Лондоне, стал известным журналистом и во многом пересмотрел свои взгляды. В 1864 году Бисмарк взял его на службу в Министерство иностранных дел; главе правительства было совершенно безразлично бурное прошлое своего нового сотрудника, главное, что тот отличался умом и работоспособностью. На протяжении двух десятилетий Бухер оставался доверенным лицом «железного канцлера» и выполнял самые важные и щекотливые поручения: участвовал в разработке конституции Северогерманского союза, ездил с тайной миссией в Мадрид в разгар событий, связанных с кандидатурой Гогенцоллерна на испанский трон, участвовал в Берлинском конгрессе… В 1870-е годы он стал практически членом узкого семейного круга в Варцине и относился к своему покровителю с глубоким уважением и безусловной лояльностью. Другим малозаметным, но важным сотрудником «железного канцлера» был Фридрих фон Гольштейн, который на рубеже веков станет «серым преосвященством» внешнеполитического ведомства и фактическим руководителем германской дипломатии. Под началом Бисмарка он работал еще с 1860 года, выполнял самые деликатные поручения своего шефа и был дружен с его старшим сыном. Только в 1880-е годы он постепенно превратился в тайного противника «железного канцлера» — пример того, что недоверие Бисмарка к людям имело под собой некоторые основания.

Послы в силу своей должности пользовались некоторой автономией, однако также должны были оставаться безусловно лояльными канцлеру. По выражению одного современного исследователя, Бисмарк держал их «на коротком поводке»[573]. Появление новых лиц на ключевых постах было редкостью. Ганс Лотар фон Швейниц с 1869 по 1876 год был послом в Вене, затем в течение почти 17 лет — в Петербурге. Принц Генрих VII Ройсс цу Кестриц имел совершенно симметричный послужной список: в 1868–1876 годах — в России, в 1877–1892 годах — в Австро-Венгрии. В Лондоне с 1862 по 1873 год находился бывший начальник Бисмарка граф Альбрехт фон Бернсторф, затем до 1885 года граф Георг Герберт цу Мюнстер-Леденбург, который затем отправился в Париж, сменив князя Хлодвига цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрста, занимавшего пост германского посла во Франции с 1874 года. Наконец, верный Койделл был в 1872–1873 годах посланником в Константинополе, а затем до 1887 года — послом в Риме.

Не легче, чем подчиненным, приходилось и «начальнику» Бисмарка — императору Вильгельму I. Испытывая искреннюю привязанность к своему паладину, Вильгельм не представлял себе иного канцлера. На очередную просьбу об отставке, сделанную в 1869 году, он ответил: «Как Вы могли даже подумать о том, что я могу согласиться с этой мыслью! Самое большое мое счастье — жить одновременно с Вами и находиться с Вами в прочном согласии […]. Ваше имя стоит в прусской истории выше имени любого другого прусского государственного деятеля. И такого человека я должен отправить в отставку? Никогда!»[574] После этого требования отправить его в отставку следовали со стороны Бисмарка регулярно, став важным орудием шантажа и давления как на императора, так и на другие политические силы. В число последних входили даже иностранные государственные деятели, убежденные в незаменимости канцлера и вынужденные уговаривать его остаться на своем посту.

Однако сама необходимость регулярно прибегать к подобному приему говорит о том, что император далеко не всегда соглашался быть послушным орудием своего канцлера. Вильгельм I имел собственные взгляды и убеждения, кроме того, на него по-прежнему сильное влияние оказывала его супруга. Королева Аугуста оставалась главным врагом Бисмарка, противодействие «железному канцлеру» стало для нее едва ли не самоцелью. Глава правительства, в свою очередь, ненавидел императрицу от всей души и постоянно жаловался на то, что вынужден бороться с ней за влияние на монарха. Вокруг императрицы группировались противники Бисмарка из числа близких ко двору политиков. В итоге с некоторыми высокопоставленными лицами, формально являвшимися его подчиненными, он мог справиться лишь с большим трудом. Это вызывало у канцлера весьма болезненную реакцию; в 1872 году он, например, с изрядным преувеличением говорил Роону: «Я в немилости у всех членов королевского дома, доверие короля ко мне слабеет. Каждый интриган находит понимание»[575]. Будучи сам мастером интриги, глава правительства с трудом переносил закулисные игры, направленные против него.

Весьма показательна в этом плане история графа Гарри фон Арнима-Зухова, прусского дипломата, который вступил в конфликт с Бисмарком в начале 1870-х годов. Занимая должность посла в Париже, Арним напрямую игнорировал инструкции с Вильгельмштрассе и вел самостоятельную линию. Помимо всего прочего, он осуждал внутреннюю политику Бисмарка и стремился занять пост главы правительства. В 1874 году Бисмарку удалось добиться его отзыва из Парижа, однако в ответ Арним развернул ожесточенную кампанию в прессе, использовав в том числе служебные документы. Бисмарк, в свою очередь, инициировал против него судебный процесс, обвинив в нарушении государственной тайны. Суд, приговоривший Арнима к 9 месяцам тюрьмы, стал по-своему уникальным и сенсационным процессом. Осужденный предпочел уехать за границу и продолжал вести оттуда пропагандистскую борьбу с Бисмарком, в связи с чем против него было возбуждено новое дело. Заочный приговор гласил: пять лет тюрьмы по обвинению в государственной измене. В итоге Арним скончался в 1881 году в Ницце, так и не сумев вернуться на родину.

Бисмарк был часто непримирим и жесток по отношению к своим врагам. Но если с теми, кто изначально был на другой стороне, он еще мог нормально общаться и находить компромиссы, то в отношении «предателей» это было невозможно. «Железный канцлер» никогда не прощал тех, кто, как он считал, бросил его в трудную минуту. Он действительно глубоко переживал по поводу упреков и недружественных действий со стороны «своих». Весьма показателен рассказ Койделла, относящийся еще к 1863 году; когда тот направил главе правительства письмо, в котором призывал изменить политику в отношении герцога Аугустенбургского, Бисмарк при встрече заявил, что не мог спать две ночи и чувствует себя так, словно получил пулю в грудь[576]. Однако Койделл смог отделаться извинениями; своих настоящих противников канцлер преследовал, не гнушаясь никакими приемами. Далеко не лучшие свойства его характера были очевидны и близким друзьям. «Как много мелкого и мелочного в моем могущественном друге», — вздыхала впоследствии баронесса фон Шпитцемберг[577].

Впоследствии об этом «мелком и мелочном» постарались забыть, и на протяжении нескольких десятилетий после смерти Бисмарка биографы предпочитали рисовать сугубо положительный образ. На деле «железный канцлер» был сложным, противоречивым человеком. Такой же сложной и противоречивой оказалась и его политика 1870— 1880-х годов.