Бисмарк

Глава 16 ТИХАЯ ГАВАНЬ

Весной 1890 года Бисмарк оказался во Фридрихсру. Впервые за долгие десятилетия он был совершенно свободен от государственных дел и мог посвятить себя заслуженному отдыху. По крайней мере именно на это надеялись и Иоганна, и Герберт, полагавшие, что отставной канцлер будет спокойно наслаждаться сельской идиллией. В конце концов, он сам неоднократно заявлял о таком желании. Однако на практике все оказалось иначе.

Политика, главная страсть Бисмарка, не отпускала его. «Железный канцлер» вовсе не планировал устраняться от происходивших в Германии процессов. Он по-прежнему каждый день читал множество газет и тщательно следил за всем происходившим в стране. Его деятельность теперь определялась двумя намерениями. Одно заключалось в том, чтобы вернуться к власти. Другое — отомстить своим политическим противникам. Если в первом он в итоге так и не преуспел, то второе удалось ему в полной мере. Его сын Герберт в это время жаловался, что отец живет только для сведения старых счетов.

Уже в апреле прошли переговоры о сотрудничестве с газетой умеренно либерального направления Hamburger Nachrichten («Гамбургские известия»). Владельцы издания были готовы предоставить Бисмарку хоть все полосы сразу. Редактор Герман Хофман[799] постоянно курсировал между Гамбургом и Фридрихсру. Вновь взявшийся за перо, как во времена революции, Бисмарк показал себя талантливым и работоспособным публицистом, сочинив в течение нескольких лет сотни (а по некоторым подсчетам, не менее тысячи) статей по актуальной проблематике.

Поместья Бисмарка быстро превратились в место паломничества журналистов, как немецких, так и иностранных. Отставной канцлер охотно давал им интервью, в которых резко критиковал действия правительства. Своего преемника Каприви он хвалил как весьма душевного человека, но одновременно демонстрировал собеседникам всю его безграмотность в политических вопросах. Жестко критиковал Бисмарк ухудшение отношений с Россией, заключение соглашения с Великобританией об обмене Занзибара на Гельголанд, новый военный законопроект, сокращавший срок службы до двух лет. В любом действии правительства экс-канцлер находил повод для критики и предрекал катастрофу, которая с неизбежностью ждет германскую политику.

Бисмарк всячески подчеркивал, что состояние его здоровья прекрасно и вполне позволяло ему исполнять свои обязанности. Навестивший его в апреле 1891 года английский журналист Сидни Уитмен был шокирован: «железный канцлер» выглядел лучше, чем десять лет назад! «Его цвет лица был розовым и свежим, — писал Уитмен. — Рядом со мной шел пожилой человек с военной выправкой, которая могла бы быть результатом многих лет активной службы, и находился в наилучшем здравии и настроении»[800].

На службу Бисмарку поставил свое перо один из самых блестящих публицистов рубежа веков — Максимилиан Харден[801]. Сделал он это совершенно добровольно; «железный канцлер» некоторое время даже не знал, кто скрывается под псевдонимом Апостата, которым подписывались статьи, прославлявшие его и резко критиковавшие правительство. Только в феврале 1892 года Харден по приглашению Бисмарка приехал во Фридрихсру. Стороны оказались довольны встречей, и их сотрудничество продолжилось. Впоследствии Харден — с преувеличением, но не без оснований — заявлял, что именно он создал тот образ «железного канцлера», который существовал в немецком обществе после смерти Бисмарка[802].

Выпады из Фридрихсру, неизменно привлекавшие внимание широкой общественности, изрядно беспокоили политическую элиту в Берлине. Там опасались, что волна популярности Бисмарка станет слишком высокой и «старец Саксонского леса», как его все чаще называли, сумеет вернуться к власти. 23 мая 1890 года Каприви отправил всем германским представительствам за рубежом циркулярное письмо, в котором говорилось, что высказывания отставного канцлера находятся в противоречии с политикой действующего правительства и не имеют никакой ценности. «Об уколах, направленных в мою сторону, я не буду говорить, мне они безразличны; но я считал Каприви более способным», — отреагировал на это Бисмарк[803].

Впрочем, далеко не всегда он мог воспринимать происходящее столь позитивно. Давая в июле 1890 года интервью корреспонденту российской газеты «Новое время», отставной канцлер горько жаловался: «Мне при жизни отдают почести смерти. Меня хоронят, как Мальбрука. Не только хотят, чтобы Мальбрук не возвращался, но хотят, чтобы Мальбрук в самом деле умер. […] Я сорок лет занимался политикой, и сразу отстать от этого невозможно. Правда, мне в этом усердно помогают — и никто из моих товарищей по политике, никто из многочисленных знакомых моих меня не вводит в соблазн своими посещениями. Меня чураются, обегают как чумного, опасаясь скомпрометировать себя свиданием со мной Мне не могут запретить думать — но хотели бы запретить выражать мои мысли словом, и если бы можно было, мне давно надели бы намордник»[804].

Поскольку надеть намордник было невозможно, молчать Бисмарк не собирался. В своих беседах с посетителями — а также в публичных выступлениях — он часто говорил не только о текущей ситуации, но и о заповедях политики в целом. Любил Бисмарк рассказывать своим собеседникам и о прошлом. Его посещали не только журналисты, но и историки: Генрих Фридъюнг, создатель капитального труда «Борьба за господство в Германии», Генрих фон Пошингер, опубликовавший затем обширные материалы к истории политической деятельности «железного канцлера», Генрих фон Зибель, автор апологетической «Истории основания Германской империи Вильгельмом I», В разговорах с ними Бисмарк приступил к созданию легенды, которая должна была получить хождение еще при его жизни. Легенды о великом государственном деятеле, принимавшем неизменно верные решения, объединившем Германию вопреки помехам со всех сторон и на протяжении двух десятилетий защищавшем ее от всех угроз. Легенды о дипломате, который всегда действовал в соответствии с заранее продуманным планом и умело обыгрывал всех своих противников. Легенды о человеке, который всегда совершал поступки, руководствуясь благом своей страны и требованиями морали и этики.

Главным воплощением этой легенды должны были стать мемуары «железного канцлера». Изначально их предполагалось называть «Воспоминание и мысль» (Erinnerung und Gedanke) — в честь двух легендарных воронов, сопровождавших германского бога Одина. Лишь впоследствии название трансформировалось в привычное нам «Мысли и воспоминания» (Gedanken und Erinnerungen). Книгоиздательский дом Котта (Cotta’sehe Verlagsbuchhandlung) заранее выкупил права на книгу, пообещав экс-канцлеру фантастическую сумму в 100 тысяч марок за каждый том.

В качестве секретаря и литературного редактора Бисмарк пригласил в мае 1890 года своего давнего сподвижника Лотара Бухера, работоспособность и писательское мастерство которого высоко ценил. Задача, стоявшая перед Бухером, оказалась далеко не из легких. Бисмарк диктовал ему разрозненные фрагменты, часто обрывая свою мысль или перескакивая с одного сюжета на другой. Кроме того, он упорно не хотел придерживаться фактов в тех случаях, когда те не вписывались в его концепцию. «Это совершенно безнадежные усилия, которые ничего не дают для истории, — жаловался Бухер. — Не только потому, что его память несовершенна, а интерес ко всему, что уже сделано, слаб. […] Он начинает намеренно искажать все, и даже когда речь идет о совершенно ясных и известных делах и процессах. Он не хочет участвовать ни в чем таком, что завершилось неудачей, и не называет ни одного сподвижника, кроме старого императора»[805]. Впрочем, склонность невольно искажать прошлое за Бисмарком замечали и раньше. Койделл в своих мемуарах писал: «Несмотря на его память, которая часто оказывалась удивительно хорошей, вскоре после 1866 года в его представлениях о прошлом стали возникать прорехи, которые он, похоже, сам не осознавал, поскольку его неутомимая фантазия с готовностью рисовала ему картины, заполнявшие эти прорехи»[806].

В любом случае, Бисмарк собирался писать не историю, а нечто вроде политического завещания. Об одних сюжетах он рассказывал подробно, другие вовсе обходил вниманием. Кроме того, «железный канцлер», привыкший использовать прошлое в политических целях, рисовал события так, чтобы в максимальной степени задеть действующего монарха. Вся история объединения Германии предстала на страницах «Мыслей и воспоминаний» таким образом, как будто Бисмарк едва ли не насильно привел династию Гогенцоллернов к имперскому величию. Целые главы были посвящены истории разрыва с молодым императором, которого отставной канцлер характеризовал самым нелестным образом. «У императора Вильгельма II нет потребности в сотрудниках, которые имели бы собственные взгляды и могли бы возражать ему, опираясь на знание дела и опыт», — писал он, к примеру, в 3-м томе[807].

Каторжный труд подорвал силы Лотара Бухера, скончавшегося в октябре 1892 года. Однако основная работа над воспоминаниями была уже завершена. В итоге получилось три тома, 1-й и 2-й были опубликованы после смерти Бисмарка, в ноябре 1898 года, а 3-й, практически полностью посвященный резкой критике в адрес Вильгельма П, — после Первой мировой войны и отречения императора. Книга сразу же стала бестселлером. «Мысли и воспоминания» сегодня считаются одним из блестящих образцов германской мемуарной литературы; в качестве исторического источника они, однако, могут рассказать гораздо больше о личности их автора, чем о реально происходивших событиях.

Помимо историков и журналистов, Бисмарка посещали делегации от различных общественных организаций — только с 1890-го по начало 1895 года насчитывается около полутора сотен таких визитов. Отставной канцлер явно кривил душой, жалуясь на то, что его все игнорируют. Что привлекало в Фридрихсру и Варцин сотни посетителей? Конечно, Бисмарк, особенно в старости, был в высшей степени приятным собеседником. Он умел расположить к себе гостя, создать атмосферу откровенности и доверительности, продемонстрировать доброжелательное отношение. Еще до отставки Бисмарка один итальянский дипломат называл его «чудеснейшим собеседником, которого только можно себе представить», а французский посол Гонто-Бирон вспоминал о его «высочайшей вежливости» и «любезнейшем обращении»[808].

Однако второй, едва ли не главной причиной стало превращение Бисмарка в политический символ. Из реальной фигуры он в умах многих немцев трансформировался в воплощение «старого доброго времени», умеренной и осторожной внешней политики, государственной мудрости, славных побед времен Объединительных войн. По мере того как Вильгельм II совершал в глазах общественности все новые грубые промахи — к примеру, в 1891 году он заявил рекрутам, что те должны будут при необходимости стрелять в собственных родителей, — эта трансформация ускорялась. Бисмарк становился антиподом всего того, что не нравилось многим немцам в молодом императоре: его суетливости, высокопарности, склонности к громким словам и непредсказуемым действиям. Популярность живой легенды росла как на дрожжах.

Весьма показателен демарш, предпринятый всемирно известным дирижером Берлинского филармонического оркестра бароном Гансом фон Бюловом. Давая в марте 1892 года свой прощальный концерт перед тем, как уйти на покой, Бюлов дирижировал оркестром, исполнявшим «Героическую симфонию» Людвига ван Бетховена. Когда отзвучали последние ноты, Бюлов обратился к залу с краткой речью, полной завуалированных упреков в адрес правящего монарха. Бетховен, заявил дирижер, посвятил свою симфонию Наполеону; он, Бюлов, считает себя вправе посвятить ее теперь истинному герою — Бисмарку.

Борьба между «старцем Саксонского леса» и действующей политической элитой продолжалась. В 1891 году в одном из избирательных округов на Эльбе должны были пройти дополнительные выборы в Рейхстаг. Бисмарк выставил свою кандидатуру от национал-либеральной партии и победил. Это удалось ему с некоторым трудом, однако надо учесть, что экс-канцлер ни разу не появился в своем избирательном округе и, по сути, не вел предвыборной борьбы.

Известие о том, что «железный канцлер» получил мандат, вызвало переполох в Берлине. Здесь многие опасались, что Бисмарк рано или поздно триумфатором вернется на Вильгельмштрассе, и тогда его противникам не поздоровится. У экс-канцлера еще оставались сторонники в рядах политической и деловой элиты, поднимавшие голову по мере того, как накапливались внутри- и внешнеполитические проблемы. А Бисмарк в числе депутатов, особенно среди оппозиции, — это была картина фантасмагорическая и угрожающая одновременно, поскольку авторитет старого политика мог серьезно затруднить правительству общение с парламентом. На счастье Каприви, его противник так ни разу и не появился в зале заседаний в течение всего срока своих депутатских полномочий.

Еще одним политическим пугалом в Берлине стал в 1891 году возможный «альянс двух изгнанников». Вальдерзее, уже считавший себя победителем, не отходивший от императора и метивший на пост канцлера, сам в итоге стал жертвой интриги. Вильгельм II совершенно не собирался менять одного ментора на другого, а «эрзац-отец» допустил серьезную оплошность, продемонстрировав монарху, что тот слабо разбирается в военных вопросах. В итоге в конце января 1891 года шеф прусского Генерального штаба был отправлен в почетную отставку — на пост командира IX армейского корпуса в Гамбурге. Вильгельм II поручил ему среди прочего приглядывать за проживавшим неподалеку Бисмарком, однако тайно опасался, что прежние противники найдут общий язык. Эти опасения оказались беспочвенными: Вальдерзее еще надеялся вернуться в Берлин и потому всячески демонстрировал преданность монарху. Генерал и отставной канцлер не раз обменялись визитами, их беседы проходили в весьма приятной атмосфере, Бисмарк разыгрывал из себя радушного хозяина и изображал, что он «не разозлен, а лишь глубоко огорчен»[809] отставкой. В реальности он прекрасно знал цену своему бывшему врагу и не простил его.

В триумфальную демонстрацию превратилась летом 1892 года поездка Бисмарка по стране, предпринятая им по случаю свадьбы старшего сына. Герберту предстояло взять в жены 21-летнюю венгерскую графиню Маргариту фон Хойос. Свадьбу решили сыграть в Вене. Каприви, уже подозревая, во что превратится путешествие Бисмарка через всю Германию, отправил 9 июня германскому послу в Вене инструкцию, в которой порекомендовал ему не принимать приглашение на торжества. Документ быстро стал достоянием общественности и вызвал бурю возмущения в Германии. Сам «железный канцлер» подумывал о том, чтобы тряхнуть стариной и вызвать Каприви на дуэль. Император плеснул еще масла в огонь, написав австрийскому императору, что Бисмарк — самый настоящий мятежник и относиться к нему следует соответственно. Этим он поставил Франца Иосифа в весьма сложное положение.

«Железный канцлер» отправился в путешествие 18 июня. Торжественный прием, оказываемый ему по всему маршруту следования, превзошел худшие ожидания Вильгельма II и Каприви. Повсюду стихийно собирались восторженные толпы; в Дрездене было организовано факельное шествие. Здесь Бисмарк произнес свои знаменитые слова о том, что «германское единство стало неразрывным, и я уверяю вас, что разрушить это единство будет намного тяжелее и стоить больше крови, чем создать его»[810]. Не менее восторженный прием ожидал «железного канцлера» и в Вене. То обстоятельство, что Франц Иосиф по просьбе Вильгельма II отказался дать ему аудиенцию, обернулось против самого германского монарха. В интервью венской газете Neue Freie Presse («Новая свободная пресса») Бисмарк выступил с жесткой критикой руководства Второго рейха, которое безответственно оборвало «провод в Петербург» и поставило на карту безопасность Германии. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг отметила в своем дневнике: «Если бы нами правили государственные мужи, а не наполненный ненавистью и тщеславием юный господин, они бы заметили, что все время проигрывают Бисмарку, и сочли бы за лучшее помолчать»[811]. Возвращение отставного политика, прерванное долгой остановкой в Киссингене, носило не менее триумфальный характер. Мюнхен, Аугсбург, Йена встречали его многолюдными демонстрациями.

В Йене Бисмарк произнес две речи, мгновенно приковавшие к себе всеобщее внимание. В них он выступил за усиление роли парламента в политической жизни страны и против абсолютистских идей, намекая тем самым на замашки молодого императора. Сознавая, что из его уст подобные вещи звучат довольно странно, Бисмарк заявил: «Возможно, я сам неосознанно внес свой вклад в то, чтобы опустить влияние парламента на его нынешний уровень, но я не хочу, чтобы оно оставалось на таком уровне всегда»[812]. Сильный парламент является важным залогом немецкого единства, средоточием национальных чувств; если таковой будет отсутствовать, «я обеспокоен продолжительностью существования и крепостью наших национальных институтов […]. Мы не можем сегодня жить чисто династической политикой, мы должны вести национальную политику»[813]. Нет нужды говорить о том, что «железный канцлер» в данном случае несколько кривил душой.

Напряженность между Бисмарком и Вильгельмом II достигла крайней отметки. Причем вредило это в основном императору. Когда Бисмарк в 1893 году серьезно заболел воспалением легких — старые недуги возвращались, и даже доктор Швенингер был порой бессилен против них, — советники кайзера осознали, насколько плачевными будут последствия для репутации монарха, если «железный канцлер» сойдет в могилу, оставшись врагом Вильгельма II. Над «примирением» не покладая рук работал и Вальдерзее, надеясь, что успех в столь непростом и важном деле повысит его акции в глазах императора. Последний скрепя сердце вынужден был согласиться с неопровержимыми доводами. В январе 1894 года он отправил Бисмарку весьма дружелюбное личное письмо, приложив к нему бутылку вина. «Железный канцлер» распил подарок кайзера вдвоем с Харденом, который считался самым непримиримым критиком Вильгельма II. Тем не менее он тоже не хотел доводить ссору до крайних пределов.

В конце января 1894 года Бисмарк отправился в Берлин, где состоялось демонстративное примирение. Насколько популярен стал к тому моменту «железный канцлер», свидетельствует количество людей, пришедших приветствовать его, — оно измерялось сотнями тысяч. «Экипаж сопровождал рев ликующей толпы, которую умножали подходящие со стороны Лертского вокзала, и она текла вслед за ним волнующимся морем», — писала баронесса фон Шпитцемберг[814]. Современники говорили, что считали подобные вещи невозможными в Берлине и что настроение, господствовавшее в толпе, напоминало настоящее сумасшествие. Бисмарка сравнивали с легендарным императором Барбароссой. покинувшим пещеру на горе Киффхойзер, где он спал вековым сном. Это была последняя поездка «железного канцлера» в столицу.

В феврале император нанес ответный визит во Фридрихсру; во время встречи он намеренно избегал разговоров на политические темы, ограничиваясь светской болтовней и казарменными шутками. «Теперь пусть возводят ему триумфальные ворота в Мюнхене и Вене, я все равно буду на корпус впереди», — хвастливо заявил Вильгельм по итогам этой встречи[815]. Излишне говорить, что он глубоко заблуждался. Формально конфликт был исчерпан, в реальности же стороны продолжали относиться друг к другу с глубокой неприязнью.

Примечательно, что демонстративное «примирение» вновь вызвало настоящую панику в ведомстве иностранных дел, где стали всерьез опасаться, что Бисмарк вернется на свой пост и расправится со всеми эпигонами. Занявший пост канцлера князь Хлодвиг цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст констатировал, что страх перед Бисмарком стал «царствующей в Берлине эпидемией»[816].

Если не страх, то популярность Бисмарка действительно приобретала эпидемические черты. По мере того как росло разочарование немецких правых в новом режиме, они обращали свои взоры к Бисмарку. Уже в первой половине 1890-х годов возникали идеи формирования националистической партии, которая начертала бы имя Бисмарка на своих знаменах и выступала бы в роли оппозиции справа. Осуществить их не удалось, однако основанный в 1893 году Союз сельских хозяев — одно из наиболее мощных представительств экономических интересов в Германии — провозглашал себя продолжателем дела Бисмарка.

Восьмидесятилетие Бисмарка отмечалось весной 1895 года в империи как национальный праздник. По всей стране возводились памятники, устраивались торжественные мероприятия. В Берлине, писал современник, «газеты говорят только о нем, во всех витринах стоят его портреты, бюсты, книги, уличные торговцы продают картинки с ним, медали, праздничные стихи»[817]. Во Фридрихсру потекла нескончаемая река делегаций и отдельных посетителей. Канцлер получил в эти дни почти 10 тысяч телеграмм, несколько тысяч посылок, более 450 тысяч поздравительных писем и открыток. Почти пять сотен населенных пунктов по всей стране избрали его своим почетным гражданином. Особняком стоял лишь Рейхстаг, который отказался принять поздравительный адрес в честь «железного канцлера». Вильгельм II тоже с удовольствием дистанцировался бы от праздника, но не мог этого сделать без серьезного ущерба для своей репутации и поэтому предпочел навестить старика.

Конечно же, жизнь экс-канцлера после отставки не исчерпывалась политическими баталиями. Он старался вкушать все доступные ему радости. Бисмарк не отказывал себе в удовольствии вкусно поесть. «Нужно иметь действительно хороший желудок, чтобы за столом держаться наравне с князем», — вспоминал один из посетителей[818]. Неусыпно наблюдавший за своим знаменитым пациентом Швенингер в 1893 году говорил Бушу, что здоровье Бисмарка вполне удовлетворительно, однако князь слишком много пьет[819]. Пристрастие к хорошему алкоголю в немалых объемах имелось у «железного канцлера» с молодых лет, и в старости он не изменил своей привычке. Возможно, именно его изобретением является коктейль, который он называл «черным бархатом» — смесь темного пива с шампанским. Бисмарк знал толк в хороших винах и любил рассказывать историю о том, как однажды был приглашен к столу императора Вильгельма II, где ему подали не очень качественное шампанское. Выяснилось, что это на самом деле игристое вино немецкого производства, которое кайзер пьет из экономии и соображений патриотизма. В ответ Бисмарк заметил, что его патриотизм останавливается, когда дело касается желудка. Среди современников ходили слухи — возможно, в определенной степени небезосновательные — о том, что «железный канцлер» является алкоголиком. Он также много курил, в лучшие годы потребляя до двадцати сигар в день; в старости по совету врачей Бисмарк перешел на курение трубки.

Стареющий политик по-прежнему любил слушать музыку и гулять на свежем воздухе. С 1893 года он уже не мог ездить верхом. Тем большую ценность и продолжительность приобретали пешие прогулки, которые он предпринимал в компании двух своих собак, Кира и Ребекки. Бисмарк по-прежнему обожал лес и любил гулять среди деревьев, в обстановке, которая наполняла спокойствием его душу. В дальние прогулки он отправлялся в открытом экипаже. Он много читал, особенно классическую литературу, проштудировал полное собрание сочинений Шиллера. Исторические произведения также не остались без его внимания; «железный канцлер» неоднократно говорил о том, что прошлое дает полезный опыт для понимания актуальных событий. Религиозной литературе Бисмарк практически не уделял внимания; посещать церковь он по-прежнему не считал нужным вовсе. В то время как у многих людей к старости склонность к религии возрастает, у Бисмарка, похоже, происходил обратный процесс.

Несмотря на обилие посетителей, которых принимал отставной канцлер в своих поместьях, главную роль в его окружении играли ближайшие родственники. Не со всеми из них отношения были одинаково теплыми. Общение со старшим братом Бернгардом сократилось до минимума задолго до его смерти в 1893 году. Иной была ситуация с Мальвиной, с которой он по-прежнему тесно общался. На окружающих, правда, младшая сестра Бисмарка производила часто неблагоприятное впечатление. Ее описывали как честолюбивую светскую даму, которая любила погреться в лучах славы своего брата, отличалась холодностью и закрытостью.

Жена оставалась для Бисмарка самым близким человеком. С годами узы, связывавшие их, только укреплялись. Преданная мужу до глубины души, Иоганна после его отставки со всей страстью возненавидела императора. Бисмарк в шутку заявлял, что ни один человек не в состоянии прожить столько, чтобы отбыть все тюремные сроки, которые должна была бы получить его жена за произносимые в течение одного дня оскорбления в адрес Его Величества. Даже когда между императором и канцлером состоялось формальное примирение, Иоганна заявляла, что не хочет и не может простить Вильгельма.

Однако здоровье Иоганны к началу 1890-х годов было уже основательно подорвано. Смерть супруги, наступившая 27 ноября 1894 года, стала для Бисмарка настоящей трагедией. Он часами стоял со слезами на глазах у гроба жены, глядя в лицо усопшей. На соболезнования он отвечал: «Когда почти полвека живешь в счастливом браке, как в моем случае, то свое одиночество воспринимаешь, благодаря Господа за былое счастье, как пролог к собственному уходу, не испытывая потребности жить дальше»[820]. Сестре он писал откровеннее: «Все, что у меня оставалось — это Иоганна […] А теперь все пусто и безжизненно […] Я чувствую себя еще более усталым после этой катастрофы»[821]. Если бы он оставался на службе, он нашел бы утешение в работе, говорил Бисмарк; но его лишили такой возможности[822].

Современники отзывались о Бисмарке как о человеке, который полностью утратил волю к жизни. «Жизнь — это долгий процесс горения, и мое топливо для поддержания огня скоро закончится», — писал он Микелю[823]. Состояние его организма стремительно ухудшалось; с 1896 года он уже не мог долго ходить пешком. Его время уходило. «Это новая эпоха, совсем другой мир», — вздохнул сам Бисмарк, посетив в 1895 году кипящий жизнью порт Гамбурга[824].

После смерти Иоганны самым близким для Бисмарка человеком остался его старший сын Герберт. С 1890 года он, с облегчением распрощавшись с политикой, уехал в Шёнхаузен. «Без тебя вокруг наступила бы ночь, — писал он отцу в июле 1896 года. — Всеми фибрами своей мысли и жизни я завишу от тебя, с ранней юности я настолько сросся с тобой всеми проявлениями моего сердца и чувств, как ни с одним другим человеком. […] Я хотел бы все отдать за то, чтобы избавить тебя от плохого настроения и усталости, которые мешают тебе радоваться жизни»[825]. Герберт пережил своего отца, к которому испытывал тесную эмоциональную привязанность, всего на шесть лет.

Рядом с отцом оставалась и Мария. Они с мужем взяли на себя заботу о больном старике. Именно по инициативе четы Ранцау после 80-летнего юбилея Бисмарка во Фридрихсру приняли решение радикально сократить поток посетителей. «Железному канцлеру» было уже тяжело играть свою роль. В Берлине это породило слухи о том, что дочь насильно держит отца взаперти[826]. Но сплетни лгали. «Его большие синие глаза горели своим прежним огнем, — писал навестивший его в 1896 году Уитмен. — Только невралгия, которой он страдал уже давно, казалось, обострилась, поскольку я заметил, что он то и дело подносил ладонь к левой щеке, словно от боли. Однако лишь ненадолго; веселое настроение вскоре снова возвращалось к нему»[827]. Бисмарк, как и многие сильные люди, не хотел демонстрировать окружающим свою немощь. Да и многие окружающие не были готовы видеть его слабым стариком. Вальдерзее с солдатской прямотой писал в своем дневнике: «Я от всего сердца желаю князю, чтобы Господь скорее прибрал его. Бисмарк и кресло-каталка — уже два понятия, которые с большой неохотой употребляешь вместе. Пусть как он сам, так и его почитатели будут избавлены от того, чтобы наблюдать еще и упадок его душевного состояния»[828].

Бисмарк чувствовал приближение смерти и прощался с близкими ему людьми. «Дорогой Оскар, — писал он мужу сестры в мае 1895 года. — Мы так состарились, что долго уже не проживем. Не могли бы мы еще разок увидеться и поговорить, прежде чем покинем этот мир?»[829] В следующем году к нему на несколько дней приехала кузина Хедвиг — подруга детских игр. «Хотя он, как и я, опирался на палку, но создавалось ощущение полной силы», — писала она в воспоминаниях[830]. Однако князь даже не мог сопровождать свою гостью на прогулках; сильные невралгические боли обострялись на весенней прохладе. Он по-прежнему внимательно читал газеты и любил поговорить о политике.

Бисмарку предстояло выдержать еще одну политическую баталию. Старый гигант ничего не забыл и не простил. Осенью 1896 года он при помощи «Гамбургских известий» нанес своим врагам очередной удар, рассказав о существовании и бесславной кончине Договора перестраховки с Россией. В Берлине это вызвало огромный скандал. Император в ярости требовал предать Бисмарка суду за разглашение государственной тайны. До этого дело не дошло, однако монарх решил отыграться иным образом. В марте 1897 года с большой помпой отмечалось столетие со дня рождения Вильгельма I. Молодой император произнес по этому случаю большую речь, в которой заявил, что именно «Вильгельм Великий» был главным творцом германского единства, все остальные являлись лишь исполнителями его воли, слепыми «инструментами, подручными и пигмеями»[831]. Как это часто уже бывало, несдержанность кайзера ударила бумерангом по нему самому. Слова императора вызвали крайнее возмущение в обществе. Даже писатель и поэт Теодор Фонтане, один из самых жестких и последовательных критиков «железного канцлера», счел необходимым высказаться: «Я не сторонник Бисмарка, все лучшее во мне отворачивается от него […]. Но Гогенцоллерны не должны от него отрекаться, потому что всей славой, которая окружает старого Вильгельма […] они обязаны гениальному силачу из Саксонского леса […]. И теперь он оказывается инструментом, подручным или вообще пигмеем! Как можно так искажать историю? Это очевидная неблагодарность Г огенцоллернов»[832].

Отношения между Вильгельмом II и Бисмарком вновь развивались в направлении открытого конфликта. Приближенные императора понимали, что именно кайзер может быть единственным проигравшим в этой битве, и настаивали на примирении. Контр-адмирал Карл фон Эйзендехер[833] прямо — и весьма пророчески — заявил Вильгельму II, что ему «никогда не удается вытеснить старого канцлера из сердца народа»[834]. В итоге император в конце 1897 года вынужден был появиться во владениях Бисмарка, по-прежнему рассказывая пошлые шутки и ведя себя крайне пренебрежительно. Когда кайзер уже готов был уехать, старик собрался с силами и произнес: «Ваше Величество, пока Вы имеете таких офицеров, Вы можете позволить себе решительно все; но если Вы лишитесь их — все пойдет по-другому»[835]. Император не обратил внимания на предостережение, в отличие от некоторых сопровождавших его лиц.

Неудивительно, что у «железного канцлера» вошло в привычку переворачивать монеты достоинством в пять марок вниз той стороной, на которой был отчеканен профиль монарха. В будущее страны он смотрел с крайним пессимизмом. «Молодой господин разрушит все, что я сделал для Германии, ~~ согласно воспоминаниям невестки, говорил старик. — Спустя двадцать лет после смерти Фридриха Великого было поражение под Йеной; спустя двадцать лет после моей отставки снова наступит крах, если будет продолжаться такое правление»[836]. Бисмарк ошибся всего лишь на восемь лет.

Силы «железного канцлера» стремительно угасали. Весной 1898 года его состояние снова ухудшилось. Возраст и многочисленные болезни необратимо разрушали его организм. Ему то и дело не хватало воздуха, одна нога медленно отмирала. В течение нескольких месяцев он страдал от постоянных болей, мечтая о том, чтобы поскорее отправиться навстречу своей Иоганне. С начала июля он уже не мог выходить из дома. 30 июля 1898 года ближе к полуночи «железного канцлера» не стало.

Вильгельм И собирался устроить своему покойному врагу пышные похороны в Берлине, чтобы использовать его популярность в собственных интересах. Однако Бисмарк своим последним маневром сорвал планы молодого императора. В соответствии с завещанием усопший был похоронен во Фридрихсру. На его надгробии было начертано: «Князь Отто фон Бисмарк. Верный немецкий слуга императора Вильгельма!». На траурных мероприятиях в Берлине зарезервированная для членов семьи усопшего ложа осталась пустой. Кайзеру оставалось лишь сражаться с тенью «железного канцлера», и это сражение он неизменно проигрывал до самой своей смерти.