Бог располагает!

XIX СКВОЗЬ ПОРТЬЕРУ

— Чему я обязан, сударь, честью видеть вас у себя? — спросил Самуил.

Ответа на этот вопрос Фредерика не услышала, так как он был беззвучен. Произнося свою реплику, Самуил без нарочитого возбуждения, словно случайно, вытянул вперед три пальца левой руки. Тогда его собеседник в ответ показал таким же образом два пальца левой и четыре пальца правой руки.

Таким образом составилась цифра девять — один из масонских знаков, по которым карбонарии узнавали друг друга.

— Мне нет смысла устраивать вам повторную проверку, — заговорил посетитель. — Вы не знаете меня, господин Самуил Гельб, но я вас знаю.

— Однако мне сдается, что я тоже узнаю вас, сударь, — возразил Самуил. — Не были ли вы вчера вечером на улице Копо?

— Да, но на собрании этой венты я присутствовал впервые, ничего там не говорил, только и сделал, что вошел и вышел. Господин Б. предуведомил вас о моем посещении, не так ли?

— В самом деле. И я был весьма рад этой новости. Потому что мне нужно поговорить с вами.

— Мне тоже необходимо с вами поговорить.

— И прежде всего, — начал Самуил, — я знаю, что вы намерены сообщить мне о сомнениях, возникших насчет некоего лица, введенного мною в наш круг, — сомнениях, которые я, к счастью, могу полностью рассеять.

— Речь не о сомнениях, а об уверенности, — возразил его собеседник. — Но это не главный повод моего визита. Если вам угодно, мы тотчас перейдем к нему. Начнем с того, что наиболее непосредственно касается нашей ассоциации.

— Я всецело в вашем распоряжении, — сказал Самуил, втайне беспокоясь за Юлиуса.

— Вы узнали меня в лицо, сударь, но не думаю, чтобы вам было известно мое имя. Мало кто знает его, и если бы я его назвал, оно бы вам ничего не сказало. Однако, каким бы безвестным я ни был, мне пришлось взять на себя важную роль в той борьбе, которую мы ведем. Вам должны были сказать, что я служил посредником между карбонариями с одной стороны и теми, кто защищает свободу при свете дня, с трибуны и газетных страниц — с другой. Это миссия незаметная, лишенная блеска, не требующая ни выдающихся талантов, ни особой ловкости, а только большого усердия и самоотречения. Но я принял подобную участь с радостью. Я простой солдат, скромный, но, смею сказать, преданный и боящийся только первой крови, готовый служить нашему делу ради него самого, отдавая все, что имею, начиная от своего времени и кончая самой жизнью. Я все отдаю и ничего не прошу взамен, и за моим бескорыстием не кроется ни малейшей горечи или обиды, а только легкая грусть.

— Грусть о чем? — спросил Самуил.

— Оттого, что вижу, как мало преданных сердец, сколь многие, служа отечеству, по существу пекутся лишь о самих себе. Почти все не жертвуют, а дают взаймы, они ссужают свободе сто франков в надежде, что она им возвратит тысячу.

Усмотрел ли здесь Самуил намек на свои собственные расчеты? То ли слова посетителя задели его, то ли по самой своей природе он был мало расположен принимать на веру людское бескорыстие, но только в его голосе послышалась ирония.

— Это верно, — заметил он, — что большинство людей заранее готовится поделить добычу и на большом пиру власти первыми обслуживают самих себя; но бывают и другие, те, кто за видимой скромностью и воздержанностью подчас скрывают аппетиты еще более алчные и замыслы более дальновидные. Это зачастую великолепная тактика — позволить, чтобы блюдо поднесли тем, кто из опасения уронить себя в мнении других не решатся покуситься на самый лакомый кусок, оставляя его вам. Таким образом вы себе обеспечиваете двойное преимущество бескорыстия и выгоды и в конечном счете вам достается больше, чем вы могли бы захватить, действуя более естественным способом.

— Если все это вы говорите обо мне, — возразил неизвестный, — то уверяю вас, что вы заблуждаетесь на мой счет. Я не только ни на что не претендую, но и не приму ничего.

— А, церемонии! — не унимался Самуил, упорствуя в своей насмешливой недоверчивости. — Тогда вас будут упрашивать, чтобы вы снизошли до постов, которые другие вымаливают на коленях. Вы уж меня извините, что я не вполне разделяю ваши мнения и не только далек от того, чтобы порицать честолюбие, но уважаю его. И не иначе как радея о пользе дела, ведь разве не его интересы, причем жизненно важные, требуют, чтобы высокие посты заняли самые ревностные из его приверженцев? Неужели следует уступить их нашим врагам? Кто лучше сумеет отстаивать свободу, чем борцы, что закладывали ее фундамент? Кто будет предан ей больше, чем те, что головой рисковали во имя ее? Под предлогом самоотречения вы жертвуете не одним собой, но и свободой. Свою преданность ей вы докажете, приняв свою долю власти, и я ручаюсь, что доля эта окажется в хороших руках, поскольку убежден, что такую деликатную и опасную миссию, как ваша, могли доверить только испытанному борцу, успевшему доказать не только свою храбрость, но и нравственные достоинства.

— Такое достоинство, как умение молчать, вот и все. Я знаю многое и многих. Вот и вас, господин Самуил Гельб, я знаю не только в лицо.

— Что же вам обо мне известно? — обронил Самуил надменно.

— Например, — бесстрастно отозвался его собеседник, — я знаю, что, принадлежа к французскому обществу карбонариев, вы одновременно состоите и в немецком Тугендбунде.

— Кто вам сказал? — воскликнул Самуил в тревоге.

— Это правда, не так ли? — уточнил визитер.

— Возможно, — отвечал Самуил. — Но почему вы так хорошо осведомлены о моих частных делах? Уж не шпионят ли за мной случайно мои же собратья?

— О, не беспокойтесь, сударь! Я не полицейский агент, и у меня нет притязаний на то, чтобы знать все. Своим друзьям и единомышленникам я не хочу и не должен говорить ничего, кроме правды. Мои познания относительно вас ограничиваются тем, что я сейчас сказал. Я знаю, что вы член двух тайных обществ. Не подумайте, что за вами следят. Сведения, кажется, так удивившие вас, я получил случайно, занимаясь делами совсем другого лица. О вашем образе жизни в прошлом и настоящем я ничего не знаю и не хочу знать. Впрочем, само собой разумеется, то, что стало нам известно, ни в коей степени не умалило всеобщего уважения к вам — напротив. Это могло только возвысить вас в наших глазах, коль скоро вы одновременно состоите в двух организациях, преследующих одинаковые цели по ту и эту сторону Рейна. Однако перейдем к делу, которое привело меня сюда. Я собираюсь просить вас об услуге.

— Говорите, сударь.

В это время Фредерика, объятая ужасом, но и одновременно захваченная услышанным, осознавала в испуге, что все секреты, которые Самуил от нее прятал, теперь раскрываются перед ней. Но что делать? Она уже успела услышать слишком многое, чтобы можно было теперь выдать свое присутствие.

Неведомый посетитель снова заговорил:

— Связи, которые вы сохраняете с Союзом Добродетели, и высокое положение, которое, как я слышал, вы там занимаете, и были главной причиной, почему я счел нужным переговорить с вами. Как вам хорошо известно, наши карбонарии несколько лет тому назад смогли добиться, в сущности говоря, слияния с ассоциацией Рыцарей Свободы. Основы духовного единения всех сил французского вольномыслия, равно как и объединения его организаций, были заложены, так что мы могли, а главное, в нужную минуту сможем действовать сообща и собрать большие силы. Мы расширили границы нашей лиги, наладив связи с итальянскими карбонариями. Но этого еще недостаточно: нужно, чтобы наш крестовый поход захлестнул всю Европу. Тут нужен союз отважных! Каким важным шагом к этой великой цели было бы установление подлинных сношений между движением карбонариев и Тугендбундом! Ибо раскаленный металл свободы не удержать в тесной, обветшалой изложнице нашего правосознания; рано или поздно она развалится на куски и огненный поток затопит всю освобожденную Европу. Вы можете ускорить наступление этого прекрасного дня. Станьте посредником между Тугендбундом и нашими вентами, подобно тому как я стал связующим звеном между карбонариями, с одной стороны, и оппозиционными ораторами и писателями — с другой.

— Я бы и сам ничего лучшего не желал, — отвечал Самуил, — однако (легкая горечь послышалась в его голосе) я вовсе не занимаю в Союзе Добродетели столь высокого положения и не пользуюсь таким влиянием, какое вам угодно было мне приписать. Вопреки или, быть может, именно благодаря заслугам, которых ни одна мирская власть не в состоянии достойно вознаградить, мой ранг в немецкой организации лишь немногим выше, чем во французской. Однако не исключено, что, тем не менее, удастся найти средство…

— Какое?

— Один из членов Высшего Совета два месяца назад прибыл в Париж. Возможно, что он все еще здесь, хотя вот уже несколько недель как не удостаивает наши парижские собрания чести своего посещения. Я могу, пользуясь условленными средствами связи, известить его, что дело чрезвычайной важности требует его присутствия среди нас, и тогда смогу передать ему ваше предложение.

— От всего сердца благодарю; большего я и просить бы не мог.

Но он-то, Самуил, хотел большего. В создавшемся положении он видел удобный случай, чтобы перейти к решительным действиям и завоевать большее влияние, а он был не из тех, кто упускает подобные возможности.

— Услуга за услугу, — сказал он. — Я вас сведу с вождями Тугендбунда, а вы взамен сведите меня с вождями оппозиции. Все это люди выдающиеся, честь нашего дела, слава французской мысли. Я уже давно горю желанием узнать их поближе, общаться с ними. А вам было бы легко меня с ними познакомить.

— Хорошо! Но берегитесь, — с грустью покачал головой посланец, — приблизившись к своим кумирам, вы рискуете лишиться многих иллюзий. Приобщив вас к их проискам и интригам, я вас обреку на немалые печали. Ну да как угодно, это ваше дело. Что до меня, то я жду от вас слишком значительной услуги, чтобы в чем-либо вам отказать. То, чего вы желаете, будет исполнено.

— Спасибо.

— А теперь поговорим о другой причине моего визита. И это тоже будет разговор о вас и ваших интересах, как вы сами не замедлите убедиться. Мы вам полностью доверяем, вы для нас свой человек вот уж более пятнадцати лет, а ваша близость к Тугендбунду еще более укрепила наши симпатии к вам. Но если вы неспособны обмануть нас, то сами обмануться вы все же могли.

— К делу! — обронил Самуил.

— Я к нему уже подошел. Вы уверены, что хорошо знаете Жюля Гермелена, которого ввели в наше общество?

— Разумеется.

— Он представился вам как коммивояжер; он с жаром рассуждал с вами о свободе; он выражал пылкое желание сделать что-нибудь во имя независимости отечества; кроме того, он предъявил вам великолепные рекомендации и свидетельства самых безупречных поручителей, подтверждавших его порядочность и надежность?

— Совершенно верно.

— Так вот: настоящее имя этого Жюля Гермелена — Юлиус фон Гермелинфельд, граф фон Эбербах; этот коммивояжер не кто иной, как прусский посол!

Это утверждение, высказанное с такой определенностью, при всем хладнокровии Самуила заставило его побледнеть.

Впрочем, эту бледность можно было объяснить крайним изумлением.

— Нет, — вскричал он, — это невозможно!

— Это неоспоримо, — возразил посланец. — Я сам узнал его вчера, так как нам раза два-три случалось встречаться на званых вечерах в дипломатическом кругу.

— Вас могло ввести в заблуждение случайное сходство, — холодно заметил Самуил, уже успевший справиться со своим смятением.

— Говорю же вам: я вполне уверен в своей правоте. Впрочем, господин фон Эбербах даже не берет на себя труда изменить свой голос и обычную манеру держаться. Он, должно быть, уж слишком дерзок или чересчур устал от жизни, чтобы так играть с опасностью. Да ведь вы и сами, господин Гельб, поначалу выражали некоторые подозрения на его счет. Было проведено расследование, мы навели справки в тех местах, которые вы же нам указали. Сначала результаты были благоприятны для нашего нового собрата, но затем случай, суть которого я не могу в полной мере вам раскрыть, навел меня на след личности графа фон Эбербаха, и в то же время я вдруг обнаружил ваши связи с Тугендбундом. Еще раз вам повторяю: у меня имеются доказательства как того, так и другого.

— И что же вы намерены делать? — спросил Самуил.

— Наши законы установлены раз и навсегда: любое предательство карается смертью.

Фредерика содрогнулась. Графу фон Эбербаху, другу г-на Самуила Гельба, второму отцу Лотарио грозит кинжал! На ее висках заблестели капельки холодного пота, ноги подкосились, и ей пришлось прислониться к перегородке, чтобы не упасть.

Самуил же ощутил всего лишь легкую дрожь, с которой мгновенно справился.

— Однако, — произнес он, — даже если предположить, что Жюль Гермелен на самом деле, как считаете вы, граф фон Эбербах, из чего вы заключаете, что граф фон Эбербах намерен нас выдать?

— По крайней мере это вполне вероятно, учитывая то положение, которое он занимает. Впрочем, мы это выясним. И тогда…

— Что «тогда»?

— Сударь, я в обществе карбонариев не являюсь ни судьей, ни исполнителем приговоров. Я даже сожалею о том, что мы прибегаем к насилию, и не одобряю его. Но власть не в моих руках. Мой долг сообщить обо всем, что мне известно, тем лицам, которые будут решать судьбу графа фон Эбербаха. И какое бы высокое положение он ни занимал, он заблуждается, если думает, что карбонариям до него не добраться.

— Сударь, — чуть ли не взмолился Самуил, — коль скоро вы отрицаете любое насилие, кто заставляет вас разоблачать этого человека? Я своей головой отвечаю за то, что никакой опасности он не представляет. Пусть даже это прусский посол, почему бы ему при всем том не быть искренним приверженцем нашего дела? Я слышал, что в юные годы граф фон Эбербах состоял в Тугендбунде, и почем вам знать, не состоит ли он там до сих пор?

— Это вам известно? Вы уверены? — спросил его собеседник.

— Ну, утверждать этого я не могу, — протянул Самуил, испугавшись, не слишком ли он далеко зашел.

— В таком случае берегитесь, не вставайте так пылко на защиту собрата, чье дело столь сомнительно. Мы все вас считали полностью непричастным к этому обману. Было решено предупредить вас о нем, так как мы предполагали, что посол Пруссии ввел вас в заблуждение и следит за вами как за членом Тугендбунда. Но если вы говорите, что не были обмануты и знали, кто такой на самом деле Жюль Гермелен, тогда подозрение падает уже не только на него, но и на вас.

Самуил понял, что, настаивая, он рискует скомпрометировать себя.

— Не приписывайте моим словам скрытого смысла, — заявил он. — Я не более склонен предавать карбонариев, чем Тугендбунд, которому верой и правдой служу вот уже два десятилетия. Но я прошу вот о чем. Жюля Гермелена ввел в организацию я, и он принадлежит мне. Я хочу, чтобы наблюдение за ним было возложено на меня. Будьте покойны, я выясню, кто он и каковы его планы. Если это предатель, я сам и покараю его, в противном случае пусть кара обрушится на меня.

— Ну, это зависит не от меня! — отозвался посетитель. — Я передам вашу просьбу, но не ручаюсь, что она будет исполнена. И я не отвечаю за то, что граф фон Эбербах избежит расплаты. Предупредив вас, я выполнил свой долг; больше мне здесь нечего делать.

Он встал; Самуил также поднялся.

— Итак, мы договорились, — заключил посланец, — вы меня сведете с вашими друзьями из Союза, я вас — с моими друзьями из оппозиции. До встречи. Если вам потребуется мне что-либо сообщить, вы знаете, как это сделать.

— До свидания, — сказал Самуил.

Фредерика слышала, как они направились к двери, как она открылась, потом голоса стали удаляться и наконец замерли: наступила тишина.

Фредерика была ни жива ни мертва, у нее едва хватило сил, чтобы выбраться из своего укрытия и дойти до дверей кабинета, в стенах которого только что говорились такие ужасные вещи.

Она бросилась к себе в спальню.

Граф фон Эбербах, да и Самуил, чья дружба с ним не замедлит из тайной стать явной, — они оба находятся в смертельной опасности! Перед лицом столь кошмарной реальности мысли девушки пришли в полнейшее смятение.

Что делать? Ведь нельзя же просто так позволить погибнуть человеку, который приютил и вырастил ее, и отцу Лотарио!

Она провела добрых полчаса во власти мучительной тревоги, лихорадочно перебирая в уме самые невероятные планы действия.

Внезапно в мозгу у нее сверкнула идея.

Она побежала вниз и отыскала г-жу Трихтер: та была в столовой.

— Где господин Самуил Гельб? — спросила девушка.

— Только что ушел.

— Он не сказал, надолго ли?

— Сказал, что вернется не раньше вечера.

— Отлично. Возьмите вашу накидку, прошу вас: нам тоже надо будет кое-куда съездить.