Глава двадцать пятая

Когда заря розовыми перстами нежно коснулась неба на востоке пустыни, Кратос уже стоял на крыше здания, венчавшего скалу, которая возвышалась в самом центре храма Пандоры. Храм, в свою очередь, был высечен в горе, прикованной цепями к спине титана, приговоренного к вечным скитаниям по пустыне Потерянных Душ.

Стоило на горизонте вспыхнуть первому проблеску колесницы Гелиоса, как вокруг спартанца появились три гигантских силуэта: статуи Зевса, Посейдона и Аида высотой в добрые полстадии. Три божественных брата стояли лицом друг к другу, вытянув вперед руки, на которых лежал огромный диск, с отверстием в середине, изготовленный из того же материала, что и сами статуи. Материал этот — загадочное вещество прозрачнее стекла — был заметен только благодаря бликам в местах изгибов. Там, куда солнечные лучи не попадали, статуи были абсолютно невидимы.

Кратос подбежал к ним. Афина сказала, что ящик находится на вершине храма, а выше статуй, очевидно, ничего нет. Подойдя к одной из них, он обнаружил, что ее основание, находящееся в тени, не только невидимо, но и вовсе нематериально. Изваяния существовали только в свете зари.

Спартанец посмотрел вверх на богов и нахмурился. На то, чтобы добраться до оберегаемого ими сокровища, у него ровно столько времени, сколько длится рассвет.

Зевс стоял ближе всех к востоку и был освещен лучше остальных. Кратос высоко подпрыгнул, надеясь дотронуться до озаренного участка статуи. Поверхность оказалась теплой и твердой, но скользкой, словно смазанное маслом стекло. Спартанец прыгнул снова, пытаясь воткнуть клинок в статую, но добился только того, что она зазвенела подобно хрустальному колоколу, а на невидимой поверхности осталась лишь небольшая царапина.

Вместо того чтобы стихнуть, звон становился все громче и резче, пока наконец нараставшая боль не заставила Кратоса зажать уши руками. Следующей от восточного края крыши стояла статуя Посейдона. Спартанец подбежал к ней, заранее приготовившись к оглушительному гулу, отнял руки от ушей, подпрыгнул и в свете солнца ударил Посейдона клинком Хаоса.

Статуя отозвалась более низким и глубоким звоном, который усиливался быстрее, чем предыдущий звук. Дальше всех от рассветного солнца — что было весьма логично, как подумалось Кратосу, — находился Аид, владыка подземного царства. Звон от удара о статую получился самым гулким и мрачным, он все набирал и набирал силу, и спартанцу уже казалось, что в мире не осталось ничего, кроме этого звука.

Зажимать уши было бесполезно. Кратос на ватных ногах добрел до центра треугольника, образованного тремя статуями, и рухнул на колени. Когда солнце добралось до этого места, обычный камень под ногами оказался прозрачным круглым окном; сквозь него прямо под собой спартанец увидел покои архитектора и трон, на котором восседал некто в доспехах. Он, казалось, не обращал никакого внимания на доносившиеся сверху разрушительные звуки.

Окно, по видимости, было изготовлено из того же вещества, что и статуи, которые, несмотря на все усилия, Кратосу не удалось даже поцарапать. И тут ему вспомнились рассказы об огромном медном родосском гонге, звук которого обладал такой силой, что в округе на десяток стадий лопались стекла. Чувствуя, что еще немного, и то же самое произойдет с его черепом, Кратос решил: надо хотя бы попробовать. Он наклонился к окну и резко ударил кулаком.

С громким звоном круглое окно разлетелось на миллион осколков, похожих на пылинки. Ужасный аккорд вмиг оборвался. Кратос полетел вниз сквозь образовавшееся отверстие, словно камень, брошенный в колодец.

Судорожно повернувшись в воздухе, он упал прямо на архитектора так, что оказался сидящим у него на шее, а обе ноги уперлись в подлокотники трона. С громким скрежетом трон начал разворачиваться, Кратос спрыгнул на помост, и вращение прекратилось.

— Итак, архитектор, — заговорил он, — ты предсказал мне смерть, но вот я здесь.

Коринфский шлем повернулся к нему, и через прорези для глаз спартанец увидел холодные зеленые огоньки.

— Никому еще не удалось выжить на Арене воспоминаний.

— До сего дня.

— Но ящик Пандоры тебе не заполучить никогда.

Архитектор поднял палец в металлической перчатке, и стоявшая у него на коленях коробка открылась. Кратос схватил его мертвой хваткой за запястье. Броня оказалась неожиданно горячей.

— Довольно фокусов, — сказал спартанец. — Говори, как добраться до ящика, и я оставлю тебя в живых.

— Не оставишь, потому что я уже мертв.

Кратос сдавил руку архитектора так, что доспехи смялись.

— Ты жив настолько, что можешь разговаривать. Значит, тебе можно причинить боль.

— Поступай как знаешь.

Спартанец зарычал и сжал кулак. Броня раскрошилась, словно сухой лист, но вместо крови оттуда пошел обжигающий пар. Кратос выругался, дернул за руку и оторвал ее совсем. Из места разрыва с шипением вырвался еще один клуб пара, который рассеялся, как только плечевое сочленение закрылось металлической пластиной.

Кратос, нахмурившись, заглянул внутрь оторванных доспехов — ни плоти, ни костей, только непонятные медные трубки и шестеренки.

— Что ты такое?

— Я то, что осталось от архитектора, — ответил голос, звучавший, как теперь заметил Кратос, не из шлема, а откуда-то из-под помоста. — Я его финальное творение.

— Антикифера… — выдохнул изумленный спартанец.

— Я управляю храмом. И я — твое последнее испытание. Взгляни на коробку, что у меня на коленях.

Кратос подошел ближе и вгляделся в загадочное приспособление. Через большое отверстие в крышке виднелись многочисленные тонкие стержни — он догадался, что это иглы, причем диаметр каждой точно соответствовал диаметру пальцев на металлической перчатке оторванной руки. Кратос догадался, что надо давить на тупые концы — от положения игл и их сочетания зависит работа всех механизмов в храме.

— Нажми. Все равно где.

Спартанец задумался. А что, если это не простые иглы? С ядом на конце? Но какой яд может действовать спустя тысячи лет? Если кто и знал ответы на эти вопросы, то только архитектор.

Вместо того чтобы сунуть в коробку собственный палец, Кратос воспользовался металлической перчаткой. В тот же миг горизонтальные иглы пришли в движение и попытались проткнуть, но, встретив твердую бронзу, вернулись на свои места.

— Если бы ты нажал своим пальцем, то умер бы в страшных муках, отравленный кровью Лернейской гидры.

— И что дальше? Я должен угадать комбинацию, которая откроет путь к ящику Пандоры?

— Нет, — ответил архитектор, или, скорее, антикифера. — Я сам тебе скажу. Это отпечаток человеческого лица.

Кратос стал перебирать в памяти все статуи и барельефы, виденные им в храме, которые подошли бы по размеру…

— Лицо должно быть из плоти. Иглы войдут целиком и останутся в новом положении, — невозмутимо продолжал голос. — Чтобы заполучить ящик Пандоры, придется умереть.

Теперь Кратосу вспомнился человек в клетке. На секунду он пожалел, что зажарил старого дурака.

— Это твой единственный шанс. Коробка с иглами включилась, когда разбилось окно наверху, и очень скоро выключится. Как только колесница Гелиоса поднимется в небо, и статуи, и диск, и стоящий на нем ящик — все исчезнет в полуденном свете. Только ты смог зайти так далеко. И кто бы за тобой ни последовал, у него не будет шанса вообще.

Кратос кивнул, оценив сложность и изящество этого последнего испытания.

— Но ты, то есть архитектор, твой создатель, всегда оставлял лазейку.

— До сих пор.

Спартанец покосился на освещенный солнцем диск, который покоился в вышине на руках божественных братьев. Разглядев на нем темное пятно, он почувствовал прилив гнева. Не для того он зашел так далеко, чтобы потерпеть неудачу. Теперь, когда ящик перед глазами, Кратос не может себе позволить проигрыш.

— Сама Афина сказала, что из этого храма без ящика Пандоры мне не выйти, — произнес он. — Так что либо я погибну здесь, добившись успеха, либо умру позднее, поплатившись за провал.

— Ты умрешь вот-вот.

— А значит, больше нет нужды в секретах, я прав? — спросил Кратос. — Скажи, почему храм задуман именно таким, что из каждой ловушки, из каждого лабиринта можно выбраться? Зачем изобретать невообразимые преграды на пути к самому мощному оружию на свете и намеренно оставлять лазейки?

— Так приказал Зевс.

— Зевс? — нахмурился Кратос. — Но какой в этом смысл?

— Я верный слуга богов и не задаю вопросов, а повинуюсь.

Логика была очевидна: Зевс приказал, чтобы каждая загадка имела решение, каждая ловушка — выход, и архитектор выполнил повеление с фанатичной преданностью. А значит, последнее испытание, сулящее смерть, в этом не отличается от остальных.

Архитектор поместил в гробы своих сыновей. По требованию Зевса? Их головы дважды служили ключами на пути ко все более опасным испытаниям. Дважды! Уготовил бы архитектор им такую чудовищную судьбу, если бы…

— Последний вопрос.

— Твое время истекает.

— Я знаю, — ответил Кратос, а сам подумал: «Твое тоже». — Вот мой последний вопрос: как может бездушный механизм, паровая машина, пусть даже очень хитроумная, реагировать на все, что я говорю?

Не дожидаясь ответа, спартанец с проворством хищника подскочил к трону сзади и схватил обеими руками коринфский шлем, венчавший фигуру в доспехах. Он был приделан надежнее, чем рука, и Кратосу пришлось напрячь все силы, чтобы оторвать его. Зажав шлем под мышкой, спартанец засунул руку внутрь и стал вытаскивать содержимое, словно улитку из панциря.

Это была человеческая голова. Волосы, украшавшие ее много столетий назад, превратились в прах, но сама голова явно сохраняла в себе подобие жизни. Из вытаращенных глаз брызнули слезы, рот беззвучно открывался и закрывался, и в голосе, доносившемся из-под помоста, наконец послышались эмоции, самой сильной из которых был ужас.

— Остановись! Что ты делаешь! Ты не смеешь!

— Смею.

Кратос подумал, что хорошо бы при случае сказать древнему калеке-мертвецу, хлопотавшему у костра перед воротами в храм, что он оказался прав: безумный архитектор действительно до сего дня обитал в своем тысячелетнем шедевре.

Теперь же в руках спартанца был ключ к последнему замку. Он не видел причин тянуть.

— Нет! Нет, нет, нет! Умоляю…

Но Кратос уже засунул бессмертную голову архитектора в коробку вниз лицом. Отравленные иглы впились в нее со всех сторон, протыкая щеки, шею, вонзаясь в виски и глазные яблоки. Искусственный голос издавал под помостом отчаянные стоны и всхлипывания — с губами, пригвожденными к зубам, кричать голова уже не могла.

Стены покоев тоже застонали, словно ожив, и начали опускаться. Через мгновение Кратос понял, что на самом деле это он поднимается вместе с троном и помостом. Достигнув потолка, огромный каменный пилон, которым оказался помост, прошел точно сквозь разбитое окно, он рос все выше, пока наконец не заполнил собой круглый проем в центре гигантского диска. Здесь он остановился.

Кратос замер на миг, чувствуя на себе взгляды трех верховных богов. Всего в паре шагов стоял массивный сундук высотой со спартанца и втрое шире, изготовленный из ослепительно-блестящего металла и украшенный золотыми слитками, каждый с человеческую голову.

Вот он, ящик Пандоры! Найден!

Однако Кратос не почувствовал ни облегчения, ни торжества, потому что до конца было еще далеко. Завершился лишь очередной этап трудного пути, который должен закончиться в Афинах.

Посмотрев наверх, он увидел, что голова Зевса выше бровей уже исчезла, растворившись в свете дня. Пока он смотрел, испарились и перистые облака бровей Громовержца. Затем то же произошло с макушкой Посейдона.

Спартанец спрыгнул с трона, бросился по прозрачному диску к огромному ящику, но тут же встретился с новой проблемой: он не мог остановиться. Поверхность диска, сделанного из загадочного вещества, была невероятно скользкой. Кратос врезался в сундук с неимоверной силой, и тот отъехал на несколько локтей.

Осторожно обойдя свой трофей, Кратос в отчаянии огляделся. Стенки сундука горели дивным пламенем, золото, украшавшее крышку, излучало энергию, но все это было сейчас бесполезно. На такой скользкой поверхности ему нипочем не сдвинуть ящик с места. Если бы у него было чем запустить в сундук! Тогда удалось бы мало-помалу переместить его к трону. Предмет должен быть достаточно тяжелый, а разве у Кратоса есть при себе такой?

Внезапно его осенило, что положение ящика на диске — на полпути от края — не может быть случайным. Кроме того, он стоит на одной линии с троном и статуей Зевса, как будто эта последняя задача придумана специально, чтобы развлечь Громовержца. Кратос поднял взгляд на исчезающую статую и сообразил, что Зевс даровал ему единственную возможность быстро переместить гигантский сундук по невообразимо скользкой поверхности.

Спартанец сделал несколько осторожных шагов к статуе и запрокинул голову.

— Господь мой Зевс, ты предвидел эту минуту? Поэтому вручил мне частицу своей силы?

Ответа не последовало, и Кратос, повернувшись, достал из-за правого плеча молнию. Расставив ноги пошире, запустил ее в диск, метя рядом с дном ящика. Мощный взрыв оказал именно то воздействие, на которое надеялся спартанец: сундук сдвинулся на локоть. Еще шесть разрядов — и ящик уже в нужном месте. Кратос скользнул следом и уперся ногой в спинку трона.

— Ты так любишь богов, — произнес он. — Оставайся же с ними навечно!

Толчком ноги он сбросил трон архитектора с помоста, и тот отлетел к статуе Аида.

Кратос повернулся, взялся за выступающий участок металлического сундука и втащил это вместилище Аресовой гибели на пилон, который немедленно двинулся вниз.

На протяжении всего длительного спуска Кратос не сводил с ящика Пандоры задумчивого взгляда. Ему говорили, что это единственное средство, позволяющее смертному сокрушить бога. И тем не менее Зевс велел архитектору построить храм так, чтобы у человека все же была возможность дойти до конца и заполучить могущественное оружие.

Он вспомнил слова Афины о том, что Зевс запретил войны между богами, и этот наказ распространялся даже на самого Громовержца.

Неужели Зевс еще тысячу лет назад предвидел, что однажды понадобится убить бога?

Загрузка...