Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 1

— Говорю вам, дуракам, говорю, да вам, видно, всё равно, — беззлобно бубнил барон, подставляя руки под рукава чистой рубахи. — Словно не слышите меня.

Старший из слуг, Гюнтер, ничего на эту брань не отвечал, то не его была вина, а младший даже дышать теперь боялся. Но господин вины не делил и продолжал ругать обоих:

— Сколько раз просил вас не топить на ночь печи чрезмерно? Знаете же, болваны, что в духоте я спать не могу.

Слуги продолжают молчать, и теперь после рубахи старший подаёт господину панталоны, а младший, Томас, хватает таз с грязной водой, вчерашнюю господскую одежду и убегает прочь, чтобы в эту грозную минуту быть от господина подальше.

— Полночи, полночи ворочался в полусне, пока сквозняк духоту не выгнал, а вы-то храпели у себя знатно, — продолжал барон, надевая панталоны и вставая.

Обычно он одевался сам, но сейчас лишние движения отдаются ему болью в боку, который ещё не зажил после ранения, и Гюнтер помогает ему застегнуть жёсткие пуговицы на панталонах. А потом надевает ему на ноги сапоги из мягкой чёрной замши.

Волков поднимает и опускает руки, чтобы понять, как отзовётся на эти его движения рана. Бинты с корпуса врачи ему снимать не рекомендуют до тех пор, пока рёбра не срастутся совсем. Пока полностью не пройдут боли.

А Гюнтер протягивает господину красивый колет, что идёт к уже надетым панталонам. Серая изысканная парча колета и серебряные пуговицы выглядят весьма благородно, но эту одежду, узкую и утягивающую, он будет надевать, когда окончательно поправится. А сейчас он жестом просит слугу подать ему обычную стёганую куртку, висящую на крышке сундука и отличающуюся от солдатской только тем, что плечи и грудь её были обшиты прекрасным синим и поэтому недешёвым сатином.

— Вы эту шапку имели в виду, господин? — спрашивает Гюнтер, показывая барону ныне модную в столице мягкую, с фазаньим пером, приколотым красивой золотой брошью, энгерскую шапку.

Волков молча берёт шапку, подходит к зеркалу, надевает шапочку чуть набок, так, как сейчас их принято носить. А слуга, подойдя сзади, накидывает ему на плечи плащ, опушённый по краю мехом.

Барон фон Рабенбург доволен тем, как он выглядит. В таком виде он может показаться в столице и даже при дворе. Ну а простая стёганая куртка… Так она только выражает его принадлежность к военной касте, отлично подходит к мечу и богатому поясу, а также подчёркивает его скромность.

Гюнтер надевает ему пояс с мечом, потом подаёт перчатки, и как будто узнав про то, что генерал собрался, в дверях появляется уже одетый Хенрик.

— Господин генерал, карета готова.

Выезд с собой он брать не стал, не раз уже слышал, что пышные кавалькады богатых сеньоров, прибывших ко двору, давно уже раздражают горожан. Взял с собою лишь Хенрика и фон Флюгена. И поехал, выставив локоть из окна кареты. Утро было тёплое, светило солнце, он улыбался и даже помахивал рукой миленьким горожанкам, которые в ответ ему тоже улыбались и делали книксены. Улицы Вильбурга, города столичного, были намного чище улиц торгового города Фёренбурга. И люди тут были опрятнее, вежливее. Они охотно кланялись барону, который смотрел на них из своей богатой кареты. И всё это ему нравилось. И тут, подобно воробьиной стае, едва ли не из-под копыт коней его кареты вылетело с полдюжины детей.

— Вот сейчас кнутом-то!.. — орёт на них кучер, а они разбегаются в разные стороны…

«Даже дети простых людишек — и те здесь чисты, — отмечает про себя барон. — Хорошо бы и в Малене так чистить улицы, как тут. Да только разве такое возможно? Для чистых улиц нужны деньги, а городской совет Малена лучше пойдёт и повесится в полном составе на городской стене, чем потратит лишний крейцер на эдакие пустяки и забавы!».

А ещё он не успел позавтракать и потому особенно отчётливо чувствует запахи, что несутся к нему из раскрытых дверей харчевен или даже из распахнутых окон домов. Запахи жареного лука, кислой капусты и жарящейся на огне колбасы. А ещё запах сливочного масла, которое растопили и вот-вот добавят в тесто для булок. Волков чувствует голод.

Если бы он не валялся до последней минуты, а встал так, как и задумывал, то непременно успел бы позавтракать. Но так как ночь он спал дурно, под утро вставать сил у него не нашлось. Тем более, он оправдывал свою лень тем, что и в боку у него рана, и что приехал он, по сути, с войны, где жил в условиях казарменных, и что хотя бы теперь ему можно поваляться в постели.

В общем, дело, ради которого он выехал голодным, было таким приятным, что можно было голод и потерпеть. Тем более, что его кучер сразу за стенами монастыря кармелиток стал брать правее, на неширокую, но очень приятную улочку Кружевниц.

Булочные, колбасные, красивые невысокие, не больше двух этажей, выбеленные фахверки для простого, но приличного люда высились слева от его кареты — и тут же справа серьёзные каменные дома с большими воротами и внутренними дворами. Это уже для иной публики. Тут мог поселиться и кто-то знатный, человек с не последней фамилией, сеньор земли Ребенрее или большой купец Вильбурга, голова какого-нибудь важного цеха, большой меняла-банкир. Но чаще тут селились придворные, первые чиновники из тех, что не знатны, но сведущи. Которым никогда не подняться выше родственников курфюрста, но на плечах которых и держится весь бюрократический механизм той немалой земли, что принадлежит роду Маленов.

Хенрик, всю дорогу ехавший впереди вместе с фон Флюгеном, остановил коня и, когда карета поравнялась с ним, указал плетью на большие, с хорошей резьбой ворота:

— Вот этот дом, генерал.

А фон Флюген, уже подскакав к воротам и не увидав верёвки колокола, что висела перед ним, стал молотить в ворота. И стучал до тех пор, пока ворота не стали отворяться.

И тогда карета снова покатилась и заехала на двор. Барон увидел в уютном дворике хорошего дома трёх людей, один из которых был дородным чиновником казначейства Его Высочества — Волков уже несколько раз видел его во дворце, — второй был писцом из того же ведомства, а третий… То был немолодой, тонконогий человек в чёрных чулках и другой чёрной одежде. Под мышкой он держал кипу бумаг, бережно прижимая их к себе, а на поясе у него висела переносная чернильница. Был он не беден, имел хороший, тёплый суконный камзол и дорогой бархатный берет.

«Судейский».

Барон уже давно научился почти безошибочно опознавать жителей Вильбурга по манере одеваться и вести себя. А судейский, опередив не успевшего спешиться фон Флюгена, подлетел к карете, едва она успела остановиться, жестом необыкновенной учтивости распахнул дверцу и, откинув ступеньку, поклонился:

— Господин барон фон Рабенбург.

А Волков, поставив ногу на ступеньку, выходить из кареты не спешил, смотрел на этого ловкача и интересовался:

— Допустим, я Рабенбург, а вы кто?

— Я Бернхард Гиппиус, с вашего позволения, нотариус с дипломом от городской коллегии юристов.

— Добрый день, господин барон, — подходит к карете и чиновник из казначейства, он тоже кланяется, — моя фамилия Готлинг, а этот господин припёрся… — Готлинг косится на нотариуса, — этот нотариус тут по своей воле. Он нам не нужен, сделка по передаче вам недвижимого имущества уже оформлена личным нотариусом Его Высочества господином Гютгертом.

— Пусть господин нотариус побудет тут, раз уж пришёл, — говорит Волков и наконец вылезает из кареты. Тем самым радует нотариуса, после чего тот ещё раз кланяется Волкову. А сам барон оглядывает дворик и продолжает: — Ну, господин Готлинг, давайте уже осмотрим подарок Его Высочества.

— Конечно, конечно, господин барон, — отвечает чиновник, и они приступают к осмотру дома.

Волков не приглашал нотариуса Бернхарда Гиппиуса с собой осматривать дом, но когда тот пошёл следом за ними, он не возражал: пусть идёт.

Дом оказался даже побольше того, что генерал приобрёл в Ланне. Немного, но побольше. Но вовсе не такой просторный, какой нынче был генералу надобен. Что там говорить, теперь у него была семья. Жена и сыновья. Сыновьям нужна была комната с кроватью и гардеробом и полатями для няньки. То есть комната большая. Дело в том, что герцог уже приглашал его однажды, несколько лет назад, кажется, на праздник с семьёй, то был пир в честь фамилии. Притом курфюрст беседовал с ним и припомнил, что баронесса — его родственница. И тогда Волкову удалось отговориться тем, что она на сносях и дорога будет ей в тягость. А когда он рассказал о том приглашении супруге, так та стала упрекать его и заявила, что не так уж тяжело её бремя было и что она могла бы съездить в столицу. Уж три дня пути потерпела бы. В общем, она сказала мужу, что очень хотела побывать в Вильбурге, в котором давно не была. И то было её право. Она успешно родила двух крепких и горластых сыновей и тем гордилась. И хотела своих крепких детей всем показывать. Мален его супруга посетила с детьми несколько раз. И там её чад видели почти все видные горожане и, как догадывался барон, многие её родственнички, которых он опасался. Для того она и просила у него новую карету для себя и для детей, а ещё новые украшения, для того шила новые платья, для того заказывала береты с белоснежными перьями чудных бескрылых птиц из далёкой Арапии. На что ему, разумеется, приходилось раскошеливаться.

И теперь, когда у него ещё и в Вильбурге будет дом, супруга не преминет воспользоваться случаем приехать посмотреть и его. А заодно и попасть ко двору, о чём Элеонора Августа давно мечтала.

А с нею и детьми неразлучна стала мать Амелия. Противная и вечно недовольная генералом старая монахиня, которая постоянно что-то бурчит про него жене на ухо. Так ей тоже потребуется помещение. Она уже привыкла жить в своей комнате в Эшбахте и в людской со слугами спать и не подумает. Впрочем, можно будет отговорить жену и не таскать монашку с собой. Жена, может, и согласится, лишь бы попасть в столицу. Но это кардинально не решило бы всех проблем, случись генералу тут жить с семьёй. Дом был крепок и не был стар, печи тут были добротными, а под небольшими окнами не зияли щели. Рамы окон сидели плотно. То есть сквозняки зимой не будут наметать снег к утру на подоконниках. И полы были неплохи, и уборные поставлены умно. Но всё равно дом тот был не уровня генерала.

Людская в доме совсем невелика, каморка, а не комната, там на лавках и полатях лишь полдюжины слуг и поместятся. А ведь ему ещё нужно большое помещение для молодых господ из выезда. Оплачивать им постой в гостиницах и стол в харчевнях было недёшево. Это сейчас у него их всего четверо, а если придётся взять ещё пару повес из хороших семей? И конюшни были малы для него, рассчитаны лишь на шесть коней. То есть места было там только на четырёх коней кареты и на двух коней верховых. И это при его-то конюшне. И опять же: а если выезд будет при нём? Да и двор предполагал вмещать лишь одну карету, ну или, может быть, ещё и телегу. Большему там было не разместиться.

Но как там говорится в одной мудрости про дарёного коня?

— Вы всем довольны, господин барон? — когда новое владение Волкова было полностью осмотрено, поинтересовался господин Готлинг. Причём чиновник интересуется с таким важным видом, как будто сам дарит этот дом генералу.

«Вот так взять и сказать ему, что дом для меня мал. Что комнат мало. Что конюшня вообще смехотворна. Сказать ему, что конюшня тут рассчитана на скромного горожанина, а не на сеньора с выездом. Напомнить, что я герцогу сохранил целый торговый город, который дохода в год приносить ему будет… ну, наверное, столько, что десять таких домишек покупать можно ежегодно».

Но вместо этого Волков лишь ответил:

— Как же мне не быть довольным такою щедростью Его Высочества, — хотя тут же добавляет вполне резонно: — А что же в доме нету никакой мебели? Неужто прежние жильцы её увезли?

Он специально спросил об этом, так как краем уха слыхал, что дом этот у кого-то конфискован. И вряд ли при конфискации дома его хозяину дозволено было вывезти имущество.

— Нет, прежние жильцы мебелью не распоряжались. Сия мебель была продана на торгах, и доход от неё пошёл в казну Его Высочества, — сообщил Готлинг.

И тут, впервые за весь осмотр дома, подал голос нотариус Гиппиус:

— Дозвольте сообщить вам, господин барон, что можно хорошую мебель поставить прямо завтра, — и добавил: — По очень умеренной цене, хоть и не новую. Стулья будут просто отличные.

Волков взглянул на него и усмехаясь спросил:

— О, так ты ещё и стульями торгуешь?

— Никак нет, — тоже посмеиваясь, отвечал ему нотариус, — просто знаю наилучшего купца, что торгует мебелью, как новой, так и подержанной. Он с удовольствием меблирует ваш дом и лишнего не возьмёт.

— А ты получишь свою долю, — продолжает посмеиваться генерал, — небольшую такую долюшечку.

Тут и чиновник с писарем тоже стали похихикивать.

— Нет-нет, — стал всех уверять Гиппиус с деланною забавной рьяностью, — ничего не получу, ни крейцера, расстараюсь только лишь из желания услужить господину барону.

— Ладно, — наконец соглашается Волков, понимая, что придётся раскошелиться. Деваться ему некуда, мебель в дом всё равно нужна, как и посуда, и перины, и прочая необходимая в доме мелочь. — Сейчас поговорим о том.

И видя, что его дело почти закончено, чиновник тогда и говорит:

— Если к дому сему нареканий нет, то я от имени Его Высочества Карла Оттона Четвёртого, курфюрста Ребенрее, вручаю вам, господину кавалеру Иерониму Фолькоф, господину Эшбахта и барону фон Рабенбург, акт владения домом по улице Кружевниц, что стоит четвертым от монастыря Кармелиток, — он протягивает генералу большой лист желтоватой бумаги с красной лентой. — Сей акт написан умелой рукой и красивыми словами, заверен он первым нотариусом двора Его Высочества господином Гютгертом.

Волков перечитал акт, убедился, что всё в нем изложено правильно, и лишь тогда отпустил Готлинга и его писаря. Те откланялись и ушли.