Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 29

Генерал никаких иллюзий на свой счёт не питал; если раньше его противостояние с герцогом и было успешным, то лишь потому, что в те времена сеньор и его приближённые его постоянно недооценивали, и в том было преимущество Волкова. Теперь же они ему цену знали и, случись надобность, будут воевать с ним всерьёз. Даже если ему удастся собрать, к примеру, тысячу людей со своей земли, даже полторы тысячи, и среди них будет пять сотен мушкетёров, то цу Коппенхаузен приведёт в Эшбахт пять тысяч человек с полутысячей кавалеристов. И всё…

Нет, выиграть у герцога войну он был не в состоянии. Тем более, что денег на войну у него не было совсем. Совсем!

Будь у него достроен замок… Да, он мог бы долго отсиживаться в нём. Может, даже и годами. Но люди герцога, да и родственнички жены за то время подмяли бы под себя все его дела, забрали бы мельницы и угнали бы у него крепостных, загребли бы все доходы, заодно настроили бы против него всех вокруг.

«Нет, сил у меня более нет воевать с герцогом».

Тогда… Тогда он был молод, тогда ему хватило бы злости и упрямства воевать со всем светом. А сейчас — нет… Годы уже брали своё. Он недружелюбно поглядел на гостя.

— Я так понимаю, что всё решено, и моя усталость, мои дела, моя рана вас не заботят?

— Если бы вы не явились на войну в конце осени, когда цу Коппенхаузен собирал войско, то герцог был бы взбешён, но и только, ничего бы вам не было, вы были бы не первый нерадивый вассал, что не пришёл по зову сеньора, но теперь… После вашей победы у реки и необыкновенного успеха в Фёренбурге Его Высочество уверовал, что вас и вправду ведёт Господь, что вы и вправду Длань Его, — слова министра были и приятны, и удручающи одновременно. — На сей раз он не примет вашего отказа, будь вы хоть при смерти.

— Неужели у него нет иных людей? Ведь я уже выполнил долг вассала и в этом году имею право заняться своим домом.

И тут барон фон Виттернауф после глубокого вдоха вдруг произносит тяжело, или скорее нехотя, всего два слова:

— Ваша сестра…

И двух этих слов хватило для того, чтобы третий раз за день сердце старого солдата замерло на мгновение, но даже тут вида он не показал, а лишь спросил у гостя:

— Что моя сестра?

— Ваша сестра, графиня фон Мален, после отбытия от двора решила обосноваться не в имении своём, а в городе Малене.

— И что из того? — Волков смотрит на министра исподлобья, а говорит с бароном так, словно разговаривает с врагом.

— А то, что собирает она вокруг себя партию влиятельных бюргеров, сильных и богатых, преуспевает в этом… Многие ей чуть не оммаж приносят… На обеды её попасть хотят. А люди говорят, что это всё неспроста, замышляет она забрать у родственников Его Высочества собственность и в городе, и в графстве.

А тут генерал его и спрашивает:

— Чью собственность? — и повторяет: — Чью собственность графиня фон Мален собирается забрать?

Гость лишь вздыхает в ответ, не находя слов, и это лишь раззадоривает генерала.

— В графском дворце в Малене живёт некто Гейзенберг, а граф фон Мален с матерью приживается по домам сердобольных горожан, графиню родственники покойного мужа не допускают в собственный домен её сына, а деньги со всех поместий делят меж собой, воры, юному графу лишь пенсион мизерный назначив, как в насмешку, хотя мать графа, — тут Волков поднял палец вверх, — как его законный опекун, имеет право сама ставить управляющего сыновьими поместьями…

И снова фон Виттернауф молчал, сидел мрачный и ничего не говорил генералу, и тогда тот, чуть поумерив пыл, продолжил:

— Отчего же графине не биться за своё? Тем более что один из родственничков её — мало ему уворованного у ребёнка — он ещё и на реке разбойничает, всем купцам во зло. Может, потому все бюргеры Малена и собираются вокруг графини, что им не по нраву, когда творится беззаконие.

Всё это Волков говорил министру, говорил, говорил, и неожиданно до него стало доходить, что ничего из сказанного фон Виттернауфа не тронуло, как будто все эти слова, все доводы генерала он слышал десять раз уже. Как был сер и постен лицом гость, так и остался, даже глаза отвёл от Волкова и смотрел в сторону. И ещё немного, и на лице министра появилась бы скука с зевотой. Ума владетелю Эшбахта хватило, чтобы понять: всё сказанное — пустое. А после хватило ума и вовсе замолчать. А когда он замолчал, гость повернул к нему лицо и сказал всё с той же постной миной:

— Ваши недруги пишут, что графиня Брунхильда фон Мален вам вовсе не сестра.

Волков не знал доподлинно, побледнело ли его лицо после этих слов, но, как и в самые трудные минуты своей жизни, он собрался с силами, насупился, голову пригнул, словно собрался кинуться на гостя, но лишь спросил его сквозь зубы:

— Не сестра? А кто же?

— Уж простите меня, дорогой друг, — отвечал ему министр, уже чуть мягче, чем прежде, — но эти нечестивые люди пишут, что дева та роду подлого, и нашли вы её в каком-то трактире, и что с тех пор выдаёте за сестру, пребывая с нею в сношениях. Правда, так никто и не смог выяснить, в каком трактире вы её нашли, тем не менее они требуют аннулировать брак вашей сестры с графом Маленом, и конечно, ваш старинный приятель, епископ вильбургский, всеми силами поддерживает эту идею. Пока графиня была при дворе и в силах, это дело никто озвучивать не решался, но сейчас, после её отбытия от двора, злопыхатели снова ворошат тлеющие угли. Раздувают, так сказать…

— Раздувают, значит? — и что же мог на это ответствовать генерал? Ему и воздуха не хватало, когда он всё это слушал, а как только снова стал дышать после спазма в груди, так и сказал с презрением: — Чёрные люди, клеветники, подлецы, семейка отравителей.

— Да, — вдруг согласился фон Виттернауф. — Да… Под каждым вашим словом подпишусь, но писем-наветов на вас и вашу сестру у обер-прокурора уже десяток лежит. Я их сам видел. А ещё пишут, что вы не рыцарь, ибо достоинство рыцарское вы себе присвоили.

— Да? Так пусть съездят в Ланн, там в кафедрале есть книга записи честных людей, пусть проверят.

— Ездили, ездили… — усмехается фон Виттернауф, — граф Вильбург посылал человека.

— И что? — злорадно интересуется генерал.

— Вы в той книге записаны, и вас в Ланне знают уважаемые люди. И знают вашу племянницу, набожную и благочестивую девицу.

«Набожную и благочестивую?», — после этих слов генерал только покосился на министра. А тот, и не заметив этого взгляда, продолжал:

— Клеветники были посрамлены, — и тут он останавливается и становится серьёзным снова. — Но… Всё равно вам лучше не злить герцога. Он знает про эти слухи, но пока на просьбы обер-прокурора отвечает пренебрежительно. Хотя тот очень хочет дать расследованию ход.

— Мне нечего бояться, — с подчёркнутым безразличием отвечает гостю генерал. — Пусть расследуют. Пусть ищут.

Но это его безразличие на фон Виттернауфа впечатления не произвело, кажется, он знал больше, чем о том говорил; он лишь поглядел на Волкова и продолжил:

— Я ехал к вам, а навстречу мне телеги, телеги… Бесконечная вереница… А другие телеги мне приходилось всё время обгонять, и все с товарами… Говорят, раньше тут был медвежий угол.

— Кабаний угол, — поправил его владетель Эшбахта. — Тут было… уж и не помню… по-моему, пятнадцать жалких хибар с голодными крестьянами, всё остальное поросло барбарисом и шиповником, где и плодились кабаны.

— Вы поставили таможню у себя на реке… — продолжал министр. — Я смотрел отчёты по сборам… Совсем неплохо… Конечно, Эшбахт даёт намного меньше таможенных сборов, чем Хоккенхайм, но тем не менее, сборы есть, и они постоянные. Герцог это отмечает… Да и ваши доходы здесь немалые… Сколько у вас мужичков?

— Крепостных около тысячи, вольных не знаю, — нехотя отвечает генерал.

— О-хо-хо! — восклицает гость, на его лице удивление и поднятые брови. — Больше тысячи… Остаётся только завидовать вам. У графа Вильбурга, насколько я знаю, тысяча крепостных. Вы живёте не хуже графа какого-нибудь. И земли у вас очень много, ваш удел просто огромен.

— Я живу в предгорьях. Три четверти моего удела — это камни и жёлтые глиняные холмы, на которых ничего не родится, — заметил хозяин Эшбахта.

На что гость лишь махнул рукой: ах, оставьте.

— Куда ни кинь взгляд, так там либо поля ржи или ячменя, либо жердины под хмель, либо пастбища со скотом. А ещё говорят, что замок, который вы достраиваете, будет самым современным из тех, что только есть у нас в земле. Вы тут очень хорошо устроились, дорогой барон.

— Не устроился, а устроил, — поправил его Волков.

— Это неважно… — министр посмотрел на хозяина пристально. — Друг мой, вы давно уже должны были убедиться, что Его Высочество, вовсе не глупы. — он сделал паузу. — Ему безразлично, доводится ли графиня фон Мален вам сестрой или не доводится, он не собирается идти на поводу у своих родственников, которых называет часто жадной сворой или и вовсе бандой попрошаек, но сейчас вы не в том положении, чтобы отказывать принцу. Слишком много у вас недоброжелателей, чтобы не искать его покровительства. Не дожидайтесь ярости сеньора и расследования насчёт вашей сестры.

Волков невесело усмехнулся и спросил:

— А если моя сестра окажется и вправду моей сестрой?

— Если своими отказами вы доведёте герцога до ярости, это уже не будет иметь никакого значения, — отвечал барон фон Виттернауф.

Генерал глядел на него внимательно; теперь он точно не считал министра своим другом. Да и возможны ли были вообще друзья при дворе, где все до единого ищут только расположения сюзерена? Нет, при дворе друзей не бывает, там могут быть только союзники. И теперь генерал это знал наверняка.

«Надо быстрее достраивать замок», — подумал Волков, а вслух произнёс:

— Кажется, обстоятельства не оставляют мне выбора.

— Они таковы, что выбора нет ни у кого из нас, — пытался сгладить неприятную ситуацию министр. — Чтобы вы знали, друг мой, я всеми силами пытался отказаться от этой поездки к вам, но герцог был непреклонен, он был уверен, что только я смогу уговорить вас взяться за это дело.

— Ну что ж… Вы можете отчитаться, что ваша миссия удалась. Я попробую спасти маркграфиню.

Тут фон Виттернауф достал из своего кошеля маленький кусочек желтоватой бумаги и положил её перед генералом.

— У него лавка на Льняной улице в Швацце, торгует он стеклом, человек он надёжный и умный. Скажете, что от меня. Он в курсе всех событий, что происходят в Винцлау. Он поможет вам. Но отношения с ним прошу вас держать в тайне.

— Ну разумеется, — произнёс генерал, взял бумажку и прочитал:

«Виторио Червезе».

Волков очень не хотел, чтобы министр воспользовался его гостеприимством. А у гостя хватило ума не искать его, он встал.

— Что ж… Поеду; чем быстрее доеду, тем быстрее смогу порадовать герцога вашим согласием и ускорить дело с вашими пушками.

«До темноты до Малена, дорогой друг, вы уже не успеете, — со злорадством думал генерал, — и ворота вам горожане не откроют, так что придётся вам ночевать где-нибудь в трактире с клопами».

Они попрощались, и барон укатил, а Волков вернулся в гостиную и уселся на своё место. Выпил пару глотков вина, и тут в зале появилась его супруга, была она удивлена, а может быть, и огорчена.

— А барон, что, отъехал?

— У него дела при дворе, — нехотя отвечал ей супруг. — Он торопился.

— Ах, как жаль; он рассказывал мне, что скоро принц будет давать бал и что если мы будем в то время в Вильбурге, то нас непременно пригласят.

— Мы не будем в то время в Вильбурге, — ответил ей Волков. — Ваш родственничек снова нашёл мне дело.

— Ой, что, вы опять едете на войну? — спросила Элеонора Августа и подошла ближе к мужу; и тут её взгляд упал на шкатулку с золотом. Женщина заглянула в неё и сразу позабыла про отправку мужа на очередную войну. Она воскликнула радостно: — Барон привёз вам золото⁈ — и запустила туда пальцы. — Ах, как кстати.

И не успел супруг ей что-то ответить, как баронесса почти бегом кинулась прочь из столовой и уже через минуту вернулась к мужу с кипой бумаг в руках.

— Я же писала вам, что у меня тут в ваше отсутствие были купцы с юга, и один из них торгует мебелью для господских покоев, — она кладёт перед Волковым листы с рисунками мебели и цифрами. — Вот, мы уже и посчитали с ним, что для обустройства замка нам потребуется на первое время закупить мебели на двадцать шесть тысяч талеров; вот смотрите, душа моя, она очень хорошая, ко многим вещам есть рисунок, вот…Вот ещё… Ну разве не мила? Вот ещё стулья какие красивые, поглядите… — женщина смотрит на мужа и подкладывает к нему поближе бумаги с рисунками и расценками.

«Курица словно не слышит меня, или всё равно ей, что я еду на войну, или всё равно ей, что золото — это для дела, кудахчет, дура, кудахчет!».

— Душа моя, — отвечал он вздыхая. — Мне сейчас не до того. Не до стульев мне, не до комодов. Я на войну новую еду скоро.

— Что? — не понимала супруга. Она словно не слышала его. Видно, так магически действовал на неё раскрытый ларец с золотом. — Как же так? Отчего же вам это не интересно, вы же сами уже искали мебель для замка. Но там, в Малене, мебель дурна, а тут хороша, — и она снова показывала ему рисунки. — Вот, взгляните же.

А Волкова отчего-то это всё, эти её листы с рисунками, и эти расчёты и цены, эта её радость и её заинтересованность так разозлили, что он говорит ей едва не сквозь зубы:

— Дорогая моя, эти деньги, — тут он сделал особое ударные, — ваш родственник герцог выдал мне на сбор войска, для новой войны, а вовсе не для покупки мебели, что вы нашли.

— Ах вот как? — у жены сразу поубавилось веселья в голосе.

— Да, так! — весьма холодно говорит генерал и при этом захлопывает крышку ларца со стуком.

— Вы так грубы, дорогой супруг! Так со мною неучтивы… — упрекнула его жена, и в её голосе послышались слёзы. — Разве я того заслуживаю?

«О Господи! Она сейчас зарыдает! Безмозглая курица с вечными требованиями… Её родственник подкидывает мне дел, одно хлеще другого, и отказаться не даёт, выкручивает руки, угрожая отобрать у моего „племянника“ титул и поместья, а у меня забрать моё имение! Имение, которое я создавал годами, создавал кровью и ежедневыми трудами. А эта гусыня приходит и всё время что-то требует от меня. То новый дом, то денег, то учтивости, то чёрта рогатого… И попробуй только сказать ей что-то не так, как она желает… Я неучтив, видите ли!».

И слёзы жены на этот раз лишь ещё больше разозлили его вместо того, чтобы смягчить, но он нашёл в себе силы, чтобы сдержаться.

— Душа моя, найдите себе какое-то занятие, ступайте, сядьте за вышивание или займитесь сыновьями, дайте мне хоть немного времени подумать.

И тут жену прорвало, её как будто ещё сильнее задели его слова, и она зарыдала в голос:

— Го́ните меня? Опять я вам не мила… Мне уже и побыть рядом с вами нельзя! Сами ночевали у непотребной женщины, а явились домой и го́ните меня от себя, как прокажённую какую или чесоточную от церкви…

И тут уже генерал не выдержал, его покоробило, взбесило, что эта представительница отвратительной семьи, семьи доносчиков и отравителей, фамилии, которая всяческими подлостями пытается выжить его и Брунхильду из графства, упрекает других, намного более порядочных людей в непотребстве! И тут он, уже не сдерживаясь, ударил кулаком по столу, рявкнул на неё:

— Ступайте прочь!

— Что-о? Прочь? Мне уйти? Мне мой муж так говорит в моём доме? — она даже рыдать от удивления перестала. — Да как же так можно?

— Оставьте меня! Слышите? — продолжал рычать генерал. — Оставьте меня хоть на час, прошу вас! Не до стульев мне ваших сейчас! Не до причитаний и упрёков! Уходите! Уходите!

Жена постояла пару мгновений с широко открытыми от удивления глазами, а потом, запрокинув голову к потолку и прижимая руки к груди, кинулась из залы прочь и на ходу, подвывая, звала Господа в свидетели своего женского несчастья.

А у Волкова в который раз за последнее время снова закололо под ключицей, и он, начав растирать то место рукой, вдруг подумал, что на войне ему живётся поспокойнее.