Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 22

Но по приезду к Кёршнерам про письмо барон позабыл, так как во дворе дома, у коновязи, увидал одного из своих молодых офицеров. Он сразу узнал его. То был прапорщик первой роты мушкетёров Кропп. Волков помнил его ещё мальчишкой с тонкой шеей, бедняком, у которого даже не было собственного коня и который просился к нему в ученики. Теперь же Юрген Кропп представлял из себя молодого мужчину ремесла воинского, мужчину крепкого, запылённого долгой дорогой и загоревшего на весеннем солнце. Он был с генералом при своей роте в Фёренбурге. А теперь приехал сюда. Это чуть-чуть насторожило Волкова: если Брюнхвальд не доверился почте, а послал нарочного, не случилось ли чего.

Он, едва заметив генерала, сразу пошёл к нему быстрым шагом и, подойдя, поклонился.

— Господин генерал! Желаю здравия!

— Прапорщик! — барон слез с коня и обнял молодого человека за плечи. — Рад вас видеть. Надеюсь, ничего не произошло.

На что Кропп достал из-под стёганки пакет и протянул его командиру:

— Это от господина полковника.

— А на словах просил ли полковник что-то передать мне?

— Нет, ничего, но неделю назад я выехал из Фёренбурга со всем отрядом. Просто полковник велел мне скакать к вам вперед, передать письмо, а в Вильбурге я вас не нашёл. Вот и прискакал сюда.

— Понятно, — сказал генерал и, так как у него ещё были вопросы, пригласил молодого офицера к обеду.

Волкова уже ждали, и как только они с Кроппом появились в столовой, хозяйка дома сразу велела подавать. А генерал, чуть волнуясь и пренебрегая приличиями, стал читать письмо от Брюнхвальда прямо за столом. Жена ему стала делать замечание шёпотом, дескать, вы не дома, дорогой супруг, но письмо он всё равно дочитал.

— Значит, полковник вывел людей из города раньше того, как туда прибыли им на смену люди герцога? — уточнил генерал, когда им подавали аперитив и мясные закуски из буженин, окороков и колбас.

— Из Вильбурга пришёл капитан с сорока людьми, и больше никого не было, — пояснял генералу прапорщик. — Уж когда контракт у всех закончился. Этот капитан никакой казны с собой не привёз, и мы поняли, что денег за следующий месяц от герцога не будет.

— И тогда полковник приказал собираться?

— Он послал вам письмо в Вильбург с просьбой прояснить ситуацию, но вы, как видно, того письма не получали. Мы и так пробыли в городе неделю сверх оплаченного, а потом собрались и ушли.

Это, конечно, было не очень хорошо.

— А в городе к тому времени всё улеглось? — Спрашивал генерал у своего подчинённого.

— Какой там! — отвечал ему тот. — Свары и поножовщина так и пошли, как вы отъехали.

— Что? Неужто еретики вернулись? — после таких слов генерал и взволновался бы, вот только в письме ничего подобного Карл Брюнхвальд ему не писал.

— Да нет! Местные стали выяснять, кто в городе теперь главный, цеха с гильдиями стали собачиться, купчишки меж собой, всё оставленное начали делить, а добра-то осталось много, и дома там всякие, и причалы на реке, даже за церкви еретиков, и за те стали спорить, вот всё и началось…

У генерала аж голова закружилась от таких слов, представил он, что не уехал из опостылевшего города.

«Останься я там до сих пор, так все бы свои долги теперь раздал и замок достроил».

И мог бы себя барон успокоить тем, что уехал он из Фёренбурга из-за раны, но себе Волков врать не хотел: уехал он оттого, что осточертел ему вонючий, грязный и холодный городишко до зубной боли.

Но теперь-то сожалеть было бессмысленно. Вернуться туда было невозможно. И поэтому лишь вздохнул барон и спросил у Кроппа:

— Значит, вывел людей из города полковник ещё неделю назад?

— Восьмой день сегодня, — уточнил прапорщик.

«Ну и правильно сделал! Герцог знал о том, что контракты у моих людей кончаются, а не поторопился свой гарнизон в город завести — так сам виноват. А просиди мои люди в Фёренбурге ещё месяц, кто бы им заплатил? Никто, в казне-то денег нет, вот на меня бы всё и повесили!».

Решив это для себя, он вернулся от дел к светским застольным беседам и больше этими вопросами не мучался. Генерал знал, что всё узнает скоро. Когда его старинный товарищ Карл Брюнхвальд вернётся, то и расскажет, а пока обо всём этом и думать нечего.

После обеда, он вспомнил о полученном из Вильбурга письме и уединился в гостиной, и ожидая, пока подадут ему кофе, развернул письмо. Волков не ошибся, подумав, что писала его очаровательная Амалия. Вообще-то генерал полагал о ней, что она настолько же легкомысленна, как и очаровательна, но уже после первых строк, писаных её ручкой, он понял, что в ней ошибался.

«Ах, дорогой мой генерал, едва узнала я, что вы отбыли от двора, так сразу стала грустить, хоть плачь, так желаю видеть вас, а ваши глаза и ваши руки целовать, мой господин, — скорее всего, она врала, это письмо она могла писать, сидя голой в покоях у какого-то господина. Генерал знал, что то были слова вежливости или лести, к которой он был абсолютно холоден, — и всё случилось так неожиданно, и не только для меня. Сами того не ведая, вашим отъездом вы произвели в городе большие розыски. Я — персона при дворе не первая, а тут вдруг стали мне оказывать внимание, и сама госпожа „С“, ранее меня не примечавшая, вдруг ни с того ни с сего зовёт меня к себе на вечер, на женские посиделки. И там при всех дамах начинает меня про вас расспрашивать. Ах, как хорошо, что вы дали мне золота и я смогла купить себе новое платье и всякое остальное и не была средь них посмешищем, так как я всё-таки теперь ваша фаворитка. И вот…».

Тут он услыхал шаги и шуршание юбок за своей спиной и выглянул из-за спинки кресла. То была его жена. Неудивительно. Она теперь часто искала его общества. Подошла и, бросив мимолетный, но по-женски внимательный взгляд на письмо, спросила:

— Вы работаете, супруг мой?

— Как видите, дорогая, — жена появилась совсем некстати, его крайне заинтересовало то, что писала придворная дама. И теперь он ждал, пока супруга уйдёт.

— Дети опять бедокурят, — сообщила мужу баронесса после паузы.

— Ничего, скоро вернёмся домой, и всё изменится, — обещал он, — там им будет не до баловства.

— И что же вы придумали? — сразу оживилась баронесса. Она, кажется, хотела уже присесть рядом с ним.

— Дорогая моя, давайте о том поговорим после, — просит её муж, — сейчас я немного занят.

— Заняты? — она не уходит и снова смотрит на бумагу в его руке. — А письмо это у вас… от женщины?

— Это от моего… друга при дворе, — отвечает он.

— Ах вот как, тогда я подожду, пока вы освободитесь, — она вздыхает и чуть постояв ещё, нехотя уходит.

А генерал провожает её взглядом и потом снова начинает читать:

«… и вот болтали мы там о всяком, а потом госпожа „С“ и спрашивает у меня: а куда девался ваш генерал? Мол, по всему городу его сыскать не могут. А мне и самой невдомёк, я так ей и говорю, что не знаю, только купили мебель для дома, а вы и исчезли из города. На том, кажется, разговор надобно и закончить было, так нет, она спрашивает дальше, дескать, отставили ли вы для меня адрес? Я и про то ей не сказала. Но и этим дело не кончилось, на следующий день сам министр Его Высочества до меня снизошёл, нашёл меня его лакей и сказал, что барон фон Виттернауф желают меня видеть. А раньше и не замечали такую малость, как я. Так я пошла к нему, а он меня так ласково спрашивает: а генерал уехал к себе? Уж как мне всё это приятно было. Все так со мной обходительны были».

Дальше она стала писать о том, что ждёт господина генерала и что будет с ним делать, когда он приедет. Всё это искусная Амалия описала в письме так красочно, что Волков, читая их, иной раз с волнением оборачивался на двери залы — не идёт ли жена. А когда дочитал письмо, как бы ни было ему жалко, сжёг его на свече.

Но чуть остыв от обещаний развратной красотки, он задумался над смыслом написанного. А именно над тем, что при дворе очень интересовались им и были удивлены его быстрым отъездом.

«Значит, правильно я сделал, что отбыл от двора! Они кинулись меня искать и, не найдя, решили, что обойдутся без моей скромной персоны. И слава Богу!».

Но беспокойство это письмо всё равно ему принесло, и понимая, что сегодня ему до Эшбахта уже засветло не добраться, он сообщил жене и хозяевам принимавшего его дома, что завтра утром, на заре, он желает отъехать к себе.

Может, это и было глупо, но генерал хотел быть подальше от Вильбурга. И чем дальше, тем лучше, ведь герцог, как понял Волков, не собирался оставлять его в покое и готовил ему какое-то новое задание. Участие в посольстве? Если и так — нет. Нет! Сейчас даже такое почётное задание ему было немило. Поэтому генерал уже и в Малене не хотел задерживаться и думал побыстрее вернуться домой, в Эшбахт, словно там мог спрятаться от своего сеньора. А жена после этого сообщения лишь спросила:

— Уезжаем? Так скоро?

Она после бесконечно скучной деревенской жизни надеялась ещё хоть немного пожить в городе, но генерал её огорчил:

— На рассвете, душа моя. Уедем на рассвете. Так надобно.

После чего сел писать письма с извинениями за скорый отъезд.

А супруга его, огорчённая, сокрушалась и недоумевала, разговаривая с Кларой Кёршнер:

— Письмо он недавно читал, что пришло из Вильбурга, и после него сразу переменился. Ума не приложу, что в том письме было.

А перед сном барон справился, сколько его жена за последний поход по лавкам заняла у госпожи Клары себе на платья. И выяснил, что баронесса потратила восемьдесят семь талеров сверх выданного мужем. Генерал позлился про себя и выплатил родственнику долг жены.

Карет было две, но вся семья уселась в его, в более просторную. А в карете жены поехала одна нянька. Баронесса полагала, что присутствие отца как-то вразумит братьев. Но она заблуждалась.

С сыновьями и вправду нужно было что-то делать, мальчишки были несносны. Шумны, драчливы, дерзки. Причём младший ни в чём не хотел уступать старшему, хотя старший был, естественно, сильнее. Как только Карл Георг его обижал, так Хайнц Альберт начинал орать что есть силы и рыдать, требуя для обидчика наказания. И орал он, пока старшему не влетало. А когда взрослые наказывали старшего и, казалось бы, справедливость была восстановлена, Хайнц Альберт, пока родители не видят, бил исподтишка старшего брата, вцеплялся тому в волосы и беспощадно драл их. А в последний раз, уже на середине пути к Эшбахту, когда генерал стал дремать от мерной дорожной качки, он уколол Карла Георга булавкой, которую стащил у кузины своей Урсулы Вильгельмины.

На сей раз орал и заливался слезами старший брат, а так как младший тут же стал прятаться за мать, он, осознавая, что не может отлупить Хайнца Альберта, орал, видно от обиды, просто изо всех имеющихся у него сил.

Волков ругал обоих и морщился от нестерпимого крика, а баронесса, словно в укор, словно с удовольствием, высказывала супругу:

— И вот так у них всегда. С тех пор как вы отъехали на войну.

Слов и угроз отца мальчишки просто не слышали из-за своего собственного крика. Волков едва сдерживался, чтобы не надавать им оплеух. Только память о том, как тяжела у него рука, удерживала его. Но вынести этого он больше не мог и повелел кучеру остановить карету. И когда та остановилась, выбрался из неё и пошёл во вторую карету.

— Заберите хотя бы младшего! — кричала вслед мужу баронесса. — Рассадим их, так всем будет спокойнее.

Барон не стал с нею спорить, вернулся и за шиворот вытащил орущего молодого барона из кареты. Отвел сына к другой карете и почти закинул его туда, потом выгнал оттуда няньку и влез в карету сам. И, размахивая указательным пальцем у носа притихшего сына, зло выговаривал ему:

— Уж поверьте, барон, по приезду вашим бесчинствам придёт конец.

— Какой конец? — хныкал мальчишка в неприятных предчувствиях.

— Самый решительный! — обещал ему отец.