Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 8

Возвращался он домой или бежал, барон и сам не знал. Главное, что приближался он к дому. К месту, которое за последние несколько лет стало для его сердца милым.

Мален. Конечно, он был не чета чопорному Вильбургу. Не так красив, не так чист, как город, что извечно находится под строгим взглядом сюзерена. Но в том и была его прелесть, что далёк он был от взора герцога. А ещё тем он был хорош, что в городе Волков был силён. Всех тут знал, отсюда черпал силу. Вся торговля, что вёл его племянник, завязана была на Мален. Даже те сделки, что заключал Бруно Фолькоф с другими землями, с купцами из Фринланда, к примеру, так и те договоры финансировали банкиры и менялы из Малена. Город удачно встал в верховьях Марты, став крупнейшим населённым пунктом в этих местах. Но и в городе люди понимали, благодаря кому начали богатеть, кто стянул в узел торговые пути. Знали горожане, через чьи причалы и дороги идут в обе стороны надобные всем товары. Помнили, кто угомонил злобных горцев и добился от них торговых, хоть и взаимовыгодных, но привилегий.

Волкова здесь уважали, и он уже привык, что слово его в Малене стало одним из решающих, хотя места в городском совете ему так никто и не предложил. Но и без места он имел тут силу, тем более что крепко среди горожан утвердился праведный и строгий его друг, епископ Бартоломей. И потому уже к середине третьего дня, когда въезжала его карета в северные ворота Малена, генерал почувствовал на душе лёгкость, такую, которую чувствует беглец, ушедший от опасности и добравшийся наконец до надёжного убежища.

— К родственнику едем? — спросил Хенрик, заглянув в окно кареты.

— А к кому же ещё? — ответил барон, и кони понесли карету по знакомым им мостовым к большому красивому дому купца и мастера кожевенных дел Дитмара Кёршнера.

Своим домом в городе барон так и не обзавёлся, он привык уже к дому своего родственника, где к его услугам всегда были богатые покои для гостей, которые нравились и баронессе. Сами Кёршнеры, и хозяин, и его жена Клара, всегда были радушны и гостеприимны. И крепко связало Кёршнеров с сеньором Эшбахта очаровательное существо, которому ещё не исполнилось и шести лет. Урсула Вильгельмина Кёршнер, мать которой была племянницей барона и умерла родами, теперь бегала по огромному дому так проворно, что няньки за нею не поспевали. Бойкий ребёнок рос, не зная запретов. Девочка была обожаема не только своим отцом, но бабушкой и дедушкой, да и сам барон её нежно любил. И прежде, чем заявиться к Кёршнерам, он заехал в пару лавок и купил для девочки самое дорогое платье, что только нашёл, и золотой кулончик. И только после этого поехал в гости.

Встречала его Клара Кёршнер, так как хозяина свалил приступ. Тучный Дитмар, один из богатейших, если не самый богатый человек Малена, страдал от злой болезни. Всё чаще он стал багроветь лицом и болеть головою. От того он тут же звал доктора, и тот, приходя, первым делом говорил ему о его излишней тучности, а потом пускал ему кровь, отчего купца болезнь отпускала, но после Кёршнер ещё лежал полдня, приходя в себя. Вот в такой день и приехал к ним в дом генерал. Потому и встречала его лишь хозяйка дома госпожа Клара да маленькая Урсула Вильгельмина.

Поцеловав руку хозяйке, он сразу взял на руки свою внучатую племянницу, и та бойко с ним заговорила:

— Дедушка Иероним, вы были на войне?

— На войне, дорогая моя, на войне, — отвечал Волков, поднимаясь по лестнице. Говорил он с девочкой с таким удовольствием, что про хромоту свою позабыл.

— А вы воевали с еретиками?

— О, — барон смеётся. — Да вы всё знаете! С ними, с подлыми. С ними.

— Все говорят, что вы их побили, — продолжает девочка.

— А как же, побил, конечно, побил. Со мною же был Господь, а с ними сатана! Как же могло быть иначе?

— А подарки мне привезли? — не унимается внучка. — Ну хоть какие-нибудь. Хоть маленькие.

— Урсула Вильгельмина, — упрекает её бабушка, что идёт рядом с ними. — Неужели вам мало подарков, что вам дарит отец и ваш дедушка Дитмар?

— Прекрасной даме, даже маленькой, всегда нужны подарки, — старый солдат продолжает улыбаться.

Он в этом гостеприимном доме, с этим ребёнком на руках отдыхает сердцем. И радуется тому, что находится почти в трёх днях пути от двора и ласки герцога.

Госпожа Клара прекрасно знала привычки своего именитого гостя. И полчаса не прошло, как в его покоях была установлена ванна, которую быстро наполняли водой, а пока ванна наполнялась, сам барон нанёс визит хозяину дома, который принял его по-родственному, в постели.

— Я готов вас порадовать, друг мой, — усевшись напротив кровати купца, со стаканом в руке говорил барон. — Мне удалось кое-что добыть в последнем деле. И я готов погасить все проценты по долгам за прошлый год.

Это и вправду была хорошая новость для Кёршнера, так как купец, по сути, выступал не только кредитором Волкова, но в некоторых случаях был ещё и его поручителем.

— Ах, как это кстати, — вздыхал ослабший от кровопускания Дитмар Кёршнер. — А то на прошлой неделе эти мерзавцы Мёльдениц уже приходили… Сидели тут… Всё спрашивали, как у вас дела, нет ли от вас вестей… Ещё всякое…

— Они, что, были грубы? — сразу насторожился генерал.

— О, нет, конечно… — отвечал его родственник. — Кто же осмелится сейчас плохо говорить о вас после ваших новых побед… Но всё равно… Это их противное: «Слышно что-нибудь от генерала?».

— Завтра же раздам все проценты; если вы не против, я поеду в вашу контору и приглашу их всех туда.

— Конечно, конечно, друг мой, пользуйтесь, — соглашался Кёршнер. — Я распоряжусь… Скажу моему управляющему, чтобы начал собирать ваших кредиторов на завтра. Прикажу ему приготовить хорошего вина и сыра к их приходу.

— Да, — кивнул Волков, — пожалуй, собакам нужно бросить кость.

— Мне бы самому всё организовать, — морщится толстяк. — Ах, как не вовремя меня скрутила эта болезнь.

— Это потому, что вы упрямец, — назидательно, по-родственному упрекает его барон, — вам и врачи, и жена, и я, и даже Его Преосвященство наш епископ говорил, чтобы вы покончили уже со своим чревоугодием.

— Ах, не говорите, дорогой родственник, — сокрушается Кёршнер, — сам всё понимаю, но ничего не могу с собой поделать, даже ночью голод одолевает меня. Проснусь и думаю: не встать ли, не пойти ли на кухню. Уже и одежду приходится перешивать. Словно бес какой во мне живёт. Оттого и страдаю… — он тяжко вздыхает. — Надеюсь, я поправлюсь к балу.

— К какому балу? — интересуется Волков.

— Ну как же… — теперь Кёршнер удивлён. — А разве вы не к балу сюда приехали нынче? К весеннему балу. Старый граф, покойник, всегда давал в городе бал к первым дням апреля. В честь фамилии.

— Так старый граф уже умер давно, после него ещё два графа были, и кто же теперь даёт бал? — не понимает барон.

И тут купец удивляется ещё больше:

— Так как же… — недоумевает родственник. — Графиня устраивает этот бал.

Теперь пришла очередь удивляться генералу, и он, не осознав до конца услышанного, спрашивает у хозяина дома:

— Какая ещё графиня?

И тут повисла в спальных покоях богатого купца нелепая пауза, которая так и подразумевала смысл: что значит — какая? Генерал и купец смотрят друг на друга, и, не выдержав взгляда военного, торговый человек говорит ему мягко:

— Та графиня, что сестрица ваша.

Волков чувствовал что-то неприятное сердцем, сам в глубине души сие понимал, только вот поверить в это никак не мог, и потому ещё раз уточнил:

— Сестрица моя… бал даёт, дура?

— Намеревается, — как можно более сдержанно подтвердил Кёршнер.

Волков стал бел лицом, что-то кольнуло у него под левой ключицей и, проскользнув по руке в локоть, а оттуда — в кисть до самого мизинца, в безымянном пальце остановилось неприятным ощущением, словно он пальцы отлежал ночью. И тогда генерал постучал по подлокотнику кресла, на котором сидел, ногтем указательного пальца и произнёс тоном очень нехорошим:

— Кто бы на дурость сию денег ей ни одолжил, какие бы бумаги ни дал ей подписать… пусть даже и не думает получить серебро своё обратно! Пусть считает, что в реку его бросил!

— Я ей ничего не давал! — поняв, что дела денежные меж сестрой и братом нехорошие, открестился купец. — Ни крейцера.

— А кто же давал? — почти с угрозой выпытывал генерал.

— Друг мой, — тут Кёршнер даже руку к груди приложил. — Ни сном, ни духом. Только знаю, что деньги у неё есть. Обедала у нас третьего дня с молодым графом, на ней были новые украшения.

«Новые украшения — новые долги! Балы даёт! Дура! Наверное, уже все доходы с Грюнефельде на годы вперёд заложила, а может, и само имение продала! Да нет… Продать она его не может».

И опять боль прострелила его от левой ключицы до пальцев. Давно она его не донимала. Позабыл он про эту «радость» уже. Он стал сжимать и разжимать кулак. Архитектор безмозглый, сбежавший подлец, огромные траты, последние войны с еретиками и осада у реки, тяжкие схватки и сложные, опасные дела в Фёренбурге до этой боли его не доводили, а эта… курица… довела.

«В могилу меня сведёт! И ведь вроде и в уме ей иной раз не откажешь, и хитра бывает, и изворотлива, а уж как умеет мужам головы вскружить… Но как дело доходит до денег, так словно нет у неё ума более… Всё-таки, как ни крути, а дура и потаскуха, в хлеву рождённая, так дурой и будет до конца дней. Хоть титул ей дай, хоть в парчу золотую наряди! — он тяжело вздохнул. — Ну, если опять это проделки хахаля её…».

Генерал со всё ещё бледным лицом сжимал и разжимал кулаки, а толстый купец из огромной кровати своей смотрел на него. Смотрел с большою опаской.

— И где же она сейчас? — спрашивает наконец барон, чуть отдышавшись и дождавшись, пока сердце хоть немного успокоится. — Раз приходила к вам на обед, значит, живёт она не у вас. Или, может, в графском доме остановилась?

— Нет, не в графском, — отвечает ему Кёршнер. И то верно, ведь в графский дом, на который она имела полное право, родственнички мужа графиню с юным графом не пускали. — Сказала, что Фейлинги… Новый глава дома Фейлингов, Хуго, просил её быть его гостьей и передал ей под жильё всё правое крыло дома.

После смерти старшего Фейлинга, что отдал Богу душу два года назад от неожиданного удара в купальне, теперь влиятельную семью возглавлял Хуго Фейлинг по прозвищу Чёрный — из-за цвета его бороды, — с которым генерал был знаком шапочно. Зато пару других Фейлингов знал отлично.

— А чем та фамилия промышляет? — интересуется барон, чтобы не пришлось потом удивляться. — Ну, разумеется, кроме того, что деньги дают в рост?

— Так всем. Говорят, что начинали они с каменоломен в округе, а потом стали улицы тут мостить, до сих пор на тех подрядах сидят, так и не сдвинуть их, а ещё у них две из четырёх мельниц в городе, а ещё домов… восемнадцать, по-моему, — вспоминал купец. — Ещё лавки, уборка города, очистка рва под стенами, склады… В банках партнёрами состоят. Ничем не брезгуют, они уже лет шестьдесят в городском совете сидят. Пару раз и в городские консулы избирались.

— И с чего же это они стали так радушны к сестрице? — не понимал Волков. Он ещё с прошлых лет не очень-то жаловал эту семейку. Ну, кроме Курта Фейлинга, храброго молодого человека, служившего у него оруженосцем за учёбу.

— Уж и выдумать не могу, — признавался Кёршнер. — Но Фейлинги обо всём в городе первыми узнают. Видно, узнали, что вы у нашего курфюрста в почёте, вот и усердствуют в дружбе.

Это было похоже на правду. И тогда Волков наконец встал.

— Ладно, друг мой, не буду вам более докучать, выздоравливайте.

Под левой ключицей ещё покалывало. Нужно было бы прилечь, но его уже разжигал огонь раздражения. Он поставил пустой стакан из-под вина на красивый комод и покинул спальню купца.

Когда он уже спешил к большой лестнице, что вела к выходу из дома и конюшням, его встретила Клара Кёршнер.

— Барон, ванна уже готова.

— Ах, дорогая моя родственница, — отвечал ей генерал, — жаль, что побеспокоил вас этим, но неотложные дела вдруг появились. Надобно отъехать мне. А ванну после приму.

— Но как же…? — немного растерялась хозяйка дома.

— Уж извините.

— Но к ужину-то вы хоть вернётесь?

— Даже и не знаю, госпожа моя, садитесь ужинать без меня.

Хенрик даже загрустил немного, когда узнал, что вместо отдыха ему снова надобно седлать лошадей. А их седлать было нужно, так как его начальник решил ехать верхом.