Большая игра. Книга 2 (СИ)

Глава 8. В огне. Часть 13

***

Несколько грузовиков медленно въехали в деревню, покачиваясь на кочках и объезжая глубокие воронки, временами попадавшиеся на пути. Дорога заняла без малого час, но наконец-то помощь прибыла на место. Торопливо выгрузив сумки с медикаментами, они вместе с военными пошли вдоль по улице в поисках выживших.

Деревня была выжжена практически дотла. Ветхие, стоявшие десятилетиями лачужки, и новые, еще недавно роскошные и полные жизни дома исходили жиденьким чёрным дымком, дотлевали почерневшие и обуглившиеся доски. Всюду, куда мог дотянуться взгляд, виднелись разбросанные и искорёженные обломки, предметы домашней утвари, остовы автомобилей, больше похожие на изувеченные скелеты.

Царил жуткий, тошнотворный смрад — страшная смесь удушливой гари и запаха жжёной плоти. Дорога была перерыта воронками, тут и там из тоненького, совсем недавно уложенного асфальта торчали хвостовики мин и причудливо изогнутые части кассетных снарядов.

Рин шла по улице, спотыкаясь и едва не падая, и блуждающим взглядом озирала то, что ещё недавно было армянской деревней.

Из каждого двора, где ещё оставались выжившие, слышался горький плач и тихие голоса. Она не хотела туда идти, боялась заходить в дома, но раз за разом, словно на привязи, шла за идущим впереди Актёром и везде видела одно и то же.

Трупы, изувеченные, страшные — дети, женщины, дряхлые старики. В одном из дворов на самом краю деревни, куда они зашли в самом начале, Рин увидела такое, что едва не потеряла сознание от ужаса — возле огромной груды обугленных досок, засыпанных кирпично-коричневой пылью, с торчащими обломками рассыпанной по камешкам стены лежала скорченная чёрная фигурка, словно манекен, обнимавшая что-то. Волосы встали на голове дыбом, — девушка рухнула на колени, прижимая ладони ко рту, чтобы не закричать — в фигурке она с трудом узнала девочку, закрывшую собой от страшной смерти кошку.

Маленькие язычки пламени всё ещё лизали её ноги, казавшиеся теперь такими неестественными, ненастоящими. Она была похожа на чёрную глиняную куклу, забытую в печи нерадивым гончаром. Обжигающие слезы потекли по щекам, Рин скорчилась на земле, беззвучно содрогаясь всем телом.

— Вставай… тут выживших нет, — только и сказал ей Актёр, придерживая одной рукой автомат. Что он мог добавить к этой картине… его сердце сейчас разрывалось не меньше, но воинская выучка не давала окончательно расклеиться. Их тяжёлый, скорбный путь нужно было продолжать.

Подняв ретранслятора на ноги, он потянул её дальше. Из соседнего двора доносился отчаянный плач — она уже чувствовала, что их там ожидает.

Дом — высокий, двухэтажный, сработанный из хороших крепких досок, был наполовину разрушен — часть стены, крышу и весь угол буквально выдрало мощным взрывом, сдувшим с земли стоящий рядом сарай. Все вокруг было усеяно обломками: сгоревшая и измятая плита, изорванная детская игрушка, несколько старых, истёртых от времени и горящих книг… а за углом, неизвестно как выстоявшим под ударом, на земле сидела женщина, поникшая и грязная, и, не веря в случившееся, качала на руках убитую осколками дочь.

Перед ней лежал ещё один человек — скорее всего, муж, всё его тело было буквально залито кровью и чем-то оранжевым, на коже запеклись ожоги и виднелись рваные раны. Не смог спасти… Переполненная горем мать рыдала, хрипло и отчаянно, и сбивчиво, торопливо выкрикивала что-то на армянском.

Рин не знала, что она говорит, но ей это и не было нужно — мать, прижимавшая к груди своего убитого ребёнка, возносила к небесам самое страшное, самое чудовищное и неистребимое проклятие, на какое только был способен человек. От него не могло быть спасения, и ни один святой не уберег бы преступника, которого постигнет это жуткое послание, идущее из самых глубин человеческого естества. Кровь ретранслятора кипела от бессильной ярости, и столь же сильно было её горе, сколь сильно было горе и проклятие матери, потерявшей самый смысл своей жизни.

А они шли дальше, вглубь деревни, где сильнее всего полыхало пламя — даже спустя двенадцать часов горели дома и деревья, некогда увешанные сочными, спелыми плодами. Мимо промчалась, разрывая воздух воем сирены, машина «скорой помощи», за ней — ещё два автомобиля.

С дальнего конца улицы несколько человек уже вытаскивали из развалин на старом, грязном ковре очередного раненого — с кончика ковра на землю частыми каплями сочилась кровь. Проходя мимо очередного двора, Рин посмотрела внутрь — возле уцелевшей хибарки стояла маленькая, покосившаяся конурка, около которой, застыв на месте, стоял и смотрел на неё поджарый, черной масти сторожевой пёс. Протёртая до блеска цепь свисала со старого, перешитого с кожаного ремня ошейника. Собака не лаяла, даже не виляла хвостом — словно остолбенев, она смотрела на проходящих людей. Большие карие глаза проводили девушку, скрывшуюся за углом домика, пёс переступил с ноги на ногу.

Из очередного двора, прижимая к старой, грязной армейской куртке автомат, вышел пожилой армянский солдат — на немолодом, изрезанном морщинами лице отчетливо читалась злоба, горечь и негодование. Завидев их с Рин, он устало опустил автомат и сокрушенно вздохнул:

— Товарищ офицер, да как же так… столько людей, старух, детишек столько… за что? За что это нам?..

— Из ополчения? — шмыгнув носом, спросил Актер — Рин отметила, как он перехватил поудобнее оружие на всякий случай. Старый солдат кивнул.

— Так точно, я раньше на базе работал, с вашими… товарищ офицер, здесь же столько народу мирного, ну ни за что же побили, чего им надо? Фашисты… хуже фашистов… у меня сын погиб… на глазах у матери. Да я их…, да я же голыми руками их душить пойду, господи прости…

Придерживая оружие одной рукой, армянин перекрестился, достал из-под куртки истертый крестик и прижал его к губам.

— Держись, отец. Выбили турков уже, больше не сунутся, — не зная, чем ещё утешить солдата, произнёс Актёр. Тот лишь сокрушенно кивнул и посмотрел на Рин — взгляд его серых, одновременно суровых и печальных глаз заставил девушку вздрогнуть.

Она поняла, что этот солдат, видавший жизнь со всех сторон, не отступит, не сдастся в плен, не испугается и не сбежит с поля боя. Он — здесь, на своей земле, за его спиной могилы его прадедов, его дом и его семья, его народ. Он будет стоять до последнего вдоха, и даже после смерти встанет бесплотным духом на защиту Родины. Что-то глубоко в ней сжалось до дрожи — она была ретранслятором, могущественным и сильным воином, но столько силы, сколько было в этом старом солдате, хватило бы на десяток ретрансляторов.

Они шли дальше, и с каждым метром она видела одно и то же — стены, столбы и заборы, посеченные осколками, выбитые окна, пепелища и дымящиеся развалины, изувеченные и полуразрушенные дома. Порой они натыкались на трупы, ещё не убранные и лежащие прямо на дорогах, обочинах, среди травы или во дворах собственных домов. Смерть пришла к людям внезапно, застав их за их привычными, мирными делами.

Иногда мимо пробегали беспризорные курицы или один-два барана. На углу дороги у одного из домов, невесть как уцелевших при обстреле, сидел мокрый и взлохмаченный кот. Под серой грязью виднелся цвет шерсти — благородный рыжий. Кот смотрел на людей, и во взгляде зелёных глаз ей виделось осуждение. Словно он бессловесно укорял людей, совершивших бесчеловечный поступок.

Они вышли к окраине деревни, в стороне от главной улицы стоял покосившийся от близкого разрыва дом с выбитыми окнами. Часть кровли сорвало, обнажая растрепавшийся утеплитель — к счастью, пожара не началось, лишь слабо дымилась воронка от снаряда на заднем дворе.

— Ужас какой… — сокрушалась одна из жительниц, глядя на полуразрушенный дом. Рядом с ней стоял муж, седой и усталый, и тихо, спокойно ответил:

— Ничего, переживём…

В одном из дворов у самого забора они увидели лежащую старуху, возле неё уже были один из ополченцев, сосед и врач.

— Убило что ли? — сосед, опираясь на узловатую палку, стоял возле забора и дрожащей рукой гладил щетинистый подбородок.

— Нет, в обморок упала, — успокоил врач, прощупав пульс.

Рин чувствовала, как переполнявшие её эмоции отступают — с каждым новым образом, встающим перед глазами, с каждой семьёй и каждым новым человеческим горем она становится всё более опустошённой. Алголь был прав, всё это было выше одной лишь её жизни. Выше страха и боли, выше всех переживаний.

Ретранслятор выполняла все, о чем её просили. Тушила пожары и поила людей, материализуя тысячи литров воды, помогала доставать из-под завалов выживших, пополняла запасы медикаментов и перевязочных материалов, с воздуха искала пропавших жителей — или хотя бы то, что от них осталось. Создавала генераторы и топливо, чтобы у врачей был свет для операции в поле, да и сами инструменты, которых остро не хватало.

Она работала не покладая рук и не давая отдыха разуму, от раннего утра и до поздней ночи. Не ощущая ни усталости, ни голода, ни боли от ушибов и ран. Лишь когда ей оказали медицинскую помощь да силком заставили поесть и умыться, она почувствовала, как тяжело дался такой режим работы её хрупкому телу.

Рин уснула уже глубокой ночью, в кузове грузовика, на застеленном грязным одеялом полу. Кто-то заботливо укрыл её толстой курткой, вложив в прижатые к груди руки небольшую химическую грелку.

Сквозь сон девушка не слышала, как к их импровизированному лагерю подъехало несколько машин, а в кузов осторожно, стараясь не потревожить её сна, заглянуло несколько человек.

— Это она? — спросил кто-то у Актёра, дежурившего снаружи. Тот коротко кивнул. Несколько пар глаз с еще большим любопытством ощупывали её осунувшееся, бледное лицо.

— Вы не обязаны это делать. Разве ваша страна не осталась без защиты, пока она здесь? — один из людей отошёл от машины, вытирая с усталого лица капельки дождя. Ночью снова заморосило, облака тёмной пеленой закрыли лунное небо, не давая разглядеть призрачного света звёзд.

Актер покачал головой и перекинул автомат за спину.

— Она сама захотела. Сказала, что не может стоять в стороне. А что ей скажешь-то, я уже пробовал — упёртая, как баран. Что до защиты… да там Алголь сам справится.

Мужчина в военной форме, накинутой поверх потрёпанного пиджака, медленно покивал. В кармане бушлата зазвонил телефон — и он, торопливо вытащив трубку, принялся что-то докладывать на армянском.

Актёр не знал, что посетившей их среди ночи делегацией было правительство республики почти в полном составе, а безымянный собеседник руководил как обороной страны, так и спасательной операцией. Его же заботой была лишь девчонка, мирно спящая в кузове грузовика, посреди тёмной ночной дороги между разбитыми деревнями.

***

Размещённый на диспетчерской вышке штаб операции неторопливо сворачивали. Уже грузился в самолет Владимир, вызвавшийся сопровождать дорогостоящее оборудование, с ним же отправились и Майя с остальными. Закончив работать над текстом доклада Министерству Обороны, Кира ещё раз проверила приказы — ничего нового не поступало. До её отбытия домой оставалось несколько часов. Этого должно было хватить.

Пройдя через пару постов охраны и пропускной пункт, она вошла на особо охраняемую территорию — небольшую казарму на десяток человек, полностью освобожденную под нужды ретранслятора. Приказ о её временном назначении его куратором всё ещё был в силе, а значит, она действовала в рамках закона. Проведя пропуском по кодовому замку, майор Вайнер осторожно открыла дверь и проникла внутрь.

Его нигде не было — ни в комнате отдыха, ни в спальном помещении, ни в душевой. Она ходила по коридору, заглядывая в комнаты, но везде было пусто. Оставались лишь спортзал да небольшой склад в конце коридора.

Осторожные шаги эхом отдавались от стен, Кира приоткрыла дверь в спортзал — темно и пустынно. Ни звука, ни шороха. Значит, склад.

Рука легла на дверную ручку и замерла — Кира прислонилась ухом к двери и прислушалась. Пара секунд, майор неспешно открыла дверь в комнату.

В помещении было темно, в воздухе витал запах гари и сырости. А ещё она услышала тяжёлое сдавленное дыхание. Он был здесь, где-то в темноте, совсем близко. Кира вошла внутрь.

— Алголь, это я… — тихий голос вплёлся в свистящие вдохи и выдохи.

Дверь за спиной захлопнулась, обдав её волной воздуха. В углу сверкнули бледно-голубые огоньки и метнулись к ней.

— Постой!..

Сильная рука метнулась из темноты к горлу — майор со вскриком подалась назад. Алголь прижал её к стене, пальцы сдавили шею до хрипа. Кира вцепилась в его пальцы, силясь разжать железную хватку, ноги заколотили по обезумевшему ретранслятору.

— Ал…голь!.. хх… стой!

Она чувствовала на коже его тяжёлое дыхание, яростно светящиеся глаза зависли напротив лица, но он будто не видел её. Пальцы сжались ещё сильнее — и тут ей стало действительно страшно.

— Приказы…ваю!.. Ст!.. Ал…голь! — из груди вырывались лишь хрипящие обрывки слов.

— Ноль… один! Отбой!..

Ретранслятор вздрогнул и замер, глаза сфокусировались на её лице.

Содрогнувшись всем телом, он разжал хватку и, отпустив Киру, отшатнулся и попятился. Упёршись в стену, он медленно сел на пол.

Киру разбил надрывный кашель — придерживаясь за стену, она опустилась и пару минут приходила в себя. Пальцы судорожно прощупывали шею — вроде всё цело, но наверняка останутся здоровенные синяки. Ладно хоть живой осталась… Наконец, начав нормально дышать, она посмотрела на сидевшего напротив парня.

Глаза почти адаптировались к темноте, но видеть она всё равно могла лишь очертания, да два тусклых глаза — жутковатое сияние почти затухло. Она с трудом различила в его свете тёмные пятна на его костюме и мелкие чёрные капельки, окропившие лицо. Ретранслятор вздрагивал при каждом вдохе, сжатые кулаки ритмично разжимались и пальцы скребли по выщербленной плитке пола.

— Алголь…

— Прости.

Сдавленный шепот, сквозь зубы. Он дрожал, будто от озноба, но взгляд становился осмысленнее, мало-помалу ретранслятор приходил в себя.

Не решаясь приблизиться, Кира сидела напротив и пыталась успокоить разошедшееся от адреналина сердце. Из груди вырвался усталый стон.

— Что-то совсем у нас с тобой не клеятся отношения.

— Прости, Кира…

Кажется, впервые в его голосе она ощутила сожаление. Скупой на эмоции, он всегда держал всё в себе. До сегодняшнего дня. На её лицо выползла кривая усмешка.

— Ну, я уже привыкла, что все хотят меня убить, — Кира погладила шею и повращала головой. Если задуматься, в прошлый раз ей тоже едва не сломали именно шею, только тогда погиб Николай, а её спасла от смерти Рин.

— Прости…

Она снова посмотрела на тусклые сапфировые огоньки, мерцающие во тьме. Сердце кольнуло.

Ведь к этому всё и шло. Она постоянно просила то одно, то другое, ничего не давая взамен. Сделай то, сделай это, рискни жизнью — ну чего тебе стоит, ты же постоянно это делаешь, сделаешь и ещё раз… о том, какой ценой давался каждый такой раз, она не думала, полностью сосредоточившись на переживаниях о Рин.

Но девушка всегда была надёжно прикрыта его спиной. Они обе.

— Алголь. Посмотри на меня.

Он медленно поднял голову, их взгляды встретились.

Наполненные тусклым сиянием глаза ретранслятора, блуждающего в плену кошмаров каждую ночь. Глаза человека, убивавшего по приказу без раздумий и сомнений, верша судьбы стран и народов. Глаза потерявшегося парня, у которого не было ровным счётом ничего.

— Извини, что заставила тебя пройти через это. И… спасибо, что вернул мне Рин.

Перебарывая страх, Кира подошла к нему и осторожно присела рядом. Гибкие руки обняли голову, погружаясь в грязные, спутанные волосы, и прижали к груди. Над самым его ухом послышался её тихий голос.

— Прости, что тебе снова пришлось это делать.

***

Они сидели в практически пустом кафе аэропорта и молча смотрели друг на друга. Актёр, Ваха и Рин держали в руках по кружке. Еще одна, накрытая чёрствым куском лепёшки, стояла возле пустого стула.

— За Рыжего, — Актер отвернулся, шумно выдохнув, и залпом выпил содержимое. За ним, повторив жест, опустошил свою кружку Ваха.

Она слепо смотрела на своё отражение в ёмкости. От неё веяло спиртом, и хотелось сказать, что она вообще-то ещё несовершеннолетняя, и пить ей нельзя, да и не очень-то хотелось. И от самого запаха подташнивало. Но она молчала.

— Давай, Рин, — кивнул Актер и протянул ей кусок хлеба. — Помяни парня.

Перед глазами пронеслись сцены их недолгого похода, она вспомнила и случай с барсом, и переправу через ледяную речку, и поспешный побег до Гюмри. Она почти ничего не знала об этих людях, и уж тем более — о человеке, скрывавшемся за позывным «Рыжий». Но сейчас она чувствовала особую связь с этими людьми, прошедшими плечо к плечу рядом с ней. Они ели одну пищу, бились рядом, спали под одним дождём.

Она выдохнула, как перед погружением в контактный раствор, и прижала кружку к губам, глоток за глотком выпивая горькую жидкость.

Зажмурившись, Рин закашлялась, — Актер услужливо поднёс ко рту хлеб. — Закусывай, легче будет.

Она покивала и принялась за хлеб. Странно, но он был удивительно вкусным. И пусть внутри всё жгло и горело от мерзкого пойла, но это не шло в сравнение с тем, каково ей было на душе.

Простившись с бойцами, она пошла к зоне посадки — пришло время возвращаться домой.

***

Самолет стоял на рулёжной дорожке и с низким гулом прогревал двигатели. Улетали без церемоний и прощаний, и уж тем более без пышных проводов. За последние два дня их и так было слишком много.

Одетая в подаренную одним из местных бизнесменов одежду, она стояла рядом с присланным за ней сопровождающим, чем-то напоминавшим её первого водителя — того самого, что получил пулю в живот в злосчастном кинотеатре. Вещей не было — всё, что было на ней с момента появления в Армении, принадлежало Министерству Обороны. Даже боевое оборудование, её летный костюм, изъяли и увезли отдельным спецрейсом в опечатанном контейнере. Осталась только она, ретранслятор непонятного ранга неизвестного типа, и пока даже без имени.

Сзади подошли несколько человек в сопровождении охраны — судя по всему, какие-то важные шишки. Один из них, невысокий лысеющий мужчина в военной форме и с медалями на груди, — вышел вперёд.

— Рин Масами, верно? — произнес он по-русски, с крепким акцентом. Сопровождающий отступил назад, давая им возможность поговорить. Опешившая девушка коротко кивнула — уже один факт того, что он знал её имя, говорил о многом.

— Я хотел поблагодарить тебя от лица правительства и народа, что помогла нам.

Он подошел почти вплотную и протянул ей руку. Крепкое рукопожатие, во всю силу — будь она обычной девчонкой, скривилась бы от боли. Но она выдержала.

— Мы все видели, как ты помогала нашим жителям в деревнях у границы. Ты спасла много людей, и не думаю, что мы сможем когда-нибудь тебя отблагодарить за это. Была бы возможность, дал бы все медали, какие есть, но…

Он протянул руку назад — один из охранников вложил в пухлую ладонь какой-то свёрток. Перед глазами её показалась сложенная вместе полосатая ткань.

— Это — Флаг Армении, — пояснил мужчина и протянул свёрток Рин. — Наш символ свободы и жизни. Больше мне дать нечего, но его я дарю от чистого сердца. Ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь. Спасибо, что спасла мой народ от истребления.

Она взяла свёрнутый флаг и медленно прижала его к груди. Губы запрыгали, Рин с трудом выдавливала из себя слова.

— Я… я стольких не спасла… не успела… я столько много не сделала…

Увесистая ладонь легла на её худенькое плечо — мужчина приблизился и, заглянув в подёрнутые вспышками разрядов глаза, уверенно кивнул.

— Ты сделала достаточно.