Большие часы

Эрл Джанот-2

Я повернулся, чтобы войти в дом, но вдруг увидел Полин. Она с кем-то прощалась на ближайшем углу. Лицо я не разглядел, но узнал очертания ее фигурки, узнал также недавно приобретенную шляпку и бежевый плащ. Я остановился, а она двинулась ко мне. Мужчину, который был с ней, я не узнал, хотя смотрел на него, пока он не повернулся и не сел в машину, лицо его все время оставалось в тени.

Когда Полин подошла ко мне, она спокойно улыбалась, чуточку тепло и чуточку отдаленно, неискренне, как всегда.

— Привет, дорогая, — сказал я. — Какая счастливая встреча.

Она отвела невидимый локон и остановилась передо мной.

— Я ждала тебя вчера, — сказала она. — Ну как поездка, Эрл?

— Прекрасно. Ты приятно провела уик-энд?

— Просто здорово. Каталась верхом, плавала, прочла толстенную книгу и повстречалась кое с кем из интересных и совершенно новых для меня людей.

В это время мы уже зашли в подъезд. Я оглядел Полин и увидел, что она несет саквояж, какой берут, когда собираются ночевать вне дома.

Я услышал, как кто-то возится за перегородкой, отделявшей коммутаторную от вестибюля, а больше, как всегда, никого не было. Скорей всего, такое безлюдье и было причиной того, что она облюбовала себе этот дом.

Автоматический лифт стоял внизу. Открыв дверцу и зайдя вслед за ней в кабину, я кивнул на входную дверь:

— И это был один из них?

— Из кого? А-а, ты имеешь в виду новых для меня людей? Да.

Лифт остановился на шестом этаже. Внутренняя убирающаяся дверца бесшумно скользнула в сторону, а внешнюю Полин открыла сама. Я поднялся вместе с ней по лестнице, покрытой ковровой дорожкой, к квартире номер 5-а. В небольшой четырехкомнатной квартирке было так тихо и воздух так застоялся, будто никто сюда не входил несколько дней.

— Ну и чем же ты с ним занималась? — спросил я.

— Сначала мы зашли в ужасное заведение на Третьей авеню, которое держит некий Гил. Тебе там понравилось бы. Но мне-то показалось скучно. Нечто среднее между археологическим музеем и салуном. Неимоверный симбиоз. Потом мы бродили по улице, заглядывали в антикварные лавки.

— А что там за антиквариат?

— Все, что могло бы нас заинтересовать. Наконец мы купили картину, вернее, он купил ее в лавке примерно в трех кварталах отсюда. Ужасная старая картина, которая выглядела так, будто ее вытащили из мусорного ящика, но он все же перебил ее у какой-то женщины, которая тоже хотела купить эту рухлядь. На картине ничего, кроме двух рук, художника звали Паттерсон.

— Двух — чего, дорогая?

— Рук, милый. Только руки. Как я понимаю, это про Иуду. Потом мы зашли к Ван-Барту, выпили, и он отвез меня домой. Тут как раз и ты приехал. Ты удовлетворен?

Я смотрел, как она открыла дверцу небольшого стенного шкафа в передней и сунула туда свой саквояж, потом обернулась ко мне — шелковистые волосы, бездонный взгляд, лицо мадонны эпохи Возрождения с идеально правильными чертами.

— Значит, интересно провела вечер, — сказал я. — А кто этот твой новоиспеченный знакомый?

— О, просто мужчина. Ты его не знаешь. Некий Джордж Честер, из рекламного агентства.

Может, оно и так. И меня зовут Джордж Агропулос. Но я-то понимаю в этой жизни чуть больше, чем она и чем этот новый ее дружок. Какое-то время я смотрел на нее, и она отвечала мне, пожалуй, чересчур внимательным взглядом. Я чуть ли не пожалел ее нового поклонника, с которым она только что рассталась, кто бы он ни был.

Она налила нам бренди из графина, стоявшего на столике рядом с диваном, и, прищурившись, бросила на меня томный взгляд поверх бокала, пригодный, по ее мнению, в любой ситуации. Я пригубил напиток, еще раз убедившись, что все в этом мире прах. Холодный, бесполезный прах, на который бессмысленно тратить силы. У Стива такого настроения никогда не бывало, оно составляло мою отличительную черту. Мне подумалось, испытывают ли и другие такое же чувство, хотя бы изредка; только едва ли. И я сказал:

— По крайней мере на этот раз — мужчина.

Она резко спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— Опять начинаешь свое? Тычешь мне в нос Алисой? — Голос ее был ядовитым, как жало осы. У Полин настроение менялось как ветер в мае. — Ты все не можешь забыть Алису, да?

Я допил бренди, потянулся к графину и налил себе еще. Сказал нарочито медленно:

— Нет. А ты?

— Ах ты, Наполеон недоделанный, что ты, зараза, хочешь этим сказать?

Я с удовольствием допил бренди.

— А еще ты не можешь забыть Джоанну, да? — тихо спросил я. — И жену Берлета, и Джейн, и эту эмигрантку из Австрии. И один Бог знает, кого там еще. Ты их всех не можешь забыть, в том числе и ту, которая будет следующей, не так ли?

На мгновение она задохнулась, не могла выговорить ни слова, затем рванулась, как пантера в прыжке. Что-то — надо полагать, пепельница — просвистело мимо моего уха и врезалось в стену, обдав меня мелкими осколками стекла.

— Сукин ты сын! — взорвалась она. — Не тебе говорить об этом. Кому другому, но не тебе. Это ни в какие ворота не лезет.

Я машинально потянулся к графину, плеснул себе бренди. Пошарил по столику, пытаясь найти пробку. Но, видимо, я уже был на это неспособен.

— Да? — сказал я.

Она вскочила на ноги и стояла с перекошенным от злобы лицом по другую сторону маленького столика.

— А как насчет тебя со Стивом Хагеном?

Забыв о пробке, я уставился на нее.

— Что? Насчет меня? И Стива?

— Ты думаешь, я слепая? Хоть раз я видела вас вместе, когда бы вы не смотрели друг на друга маслеными глазками?

Я застыл и окаменел, но во мне росло что-то огромное и черное. Машинально повторил:

— Маслеными глазками? Стив и я?

— Как будто ты не спаривался с этим мужиком всю свою жизнь! Как будто я не знаю! Ну, продолжай, ублюдок, изобрази, что ты удивлен!

Я уже был не я. Я был великан футов сто ростом, который двигал руками и ногами и даже играл голосом. Он велел мне распрямить ноги, и я понял, что стою. Я почти лишился дара речи. Прошипел запинающимся шепотом:

— И ты говоришь это о Стиве? Лучшем человеке, какого я знаю? И обо мне?

— Ах ты, жалкая пародия на сказочную гориллу! Неужели ты так туп, что столько прожил, а этого не понял? — И тут она взвизгнула: — Нет! Не надо, Эрл!

Я ударил ее по голове графином, и она, качаясь, отступила к стене. Я услышал свой голос:

— Ты не смеешь так говорить. Обо мне и о Стиве.

— Не надо! О Господи, Эрл, не надо! Эрл! Эрл! Эрл!

Я ногой опрокинул разделявший нас столик и пошел к ней. Снова ударил ее, а она все продолжала кричать диким голосом, и я ударил ее еще два раза.

Тогда она упала на пол, скорчилась и застыла. Я сказал:

— Всему есть предел. Я не в силах больше это терпеть.

Она не отвечала. И не шевелилась.

Я долго-долго стоял над ней. Не слышно было ни звука, лишь отдаленный, приглушенный шум машин, проезжавших по улице внизу. Я поднял графин, который все еще сжимал в руке, и увидел, что нижний край его слегка запачкан кровью и на него налипли волоски.

— Полин!

Она лежала на спине и смотрела вдаль, взгляд ее был неподвижен. Притворялась, что потеряла сознание.

Страх проникал все глубже и глубже в мою душу, пока я созерцал красивую, яркую женскую голову, из которой медленно сочилась кровь. На лице застыло какое-то неземное выражение.

— О Господи, Полин. Вставай.

Я уронил графин и сунул руку ей под блузку, туда, где сердце. Ничего. Ее лицо застыло. Ни дыхания, ни пульса, ничего. Только тепло ее тела и легкий запах духов. Я медленно распрямился. Она умерла.

Значит, вся моя жизнь привела меня к этому кошмару.

У меня потемнело в глазах, к горлу волнами подступила тошнота. Вот это мертвое тело в мгновение ока подвело итог всему. Всему, что было между нами. Всему, что я совершил. Несчастный случай.

Да, это был несчастный случай. То ведомо Богу. Несчастный случай в результате помрачения рассудка.

Я увидел на моих руках и на моей рубашке капли крови. Пятна были и на брюках, и на ботинках, и, обведя взглядом комнату, я увидел пятна даже на стене над диваном, на котором я сидел.

Пройдя в ванную, я вымыл руки, почистил губкой рубашку. Я вдруг понял, что мне надо остерегаться. Остерегаться всего. Краны закрывал, обернув их носовым платком. Хорошо, если ее дружок был здесь и оставил отпечатки своих пальцев. Или кто-то другой. Хоть бы один. А ведь их было много.

Вернувшись в комнату, где Полин лежала на ковре без движения, я вспомнил о графине и о пробке от него. Тщательно протер то и другое, а также свой бокал. Затем подошел к телефону и тут же вспомнил о коммутаторной на первом этаже, но звонить не стал.

Вышел из квартиры, опять-таки пользуясь носовым платком вместо перчаток. Дверь открывала сама Полин. На ручке, на ключе остались отпечатки только ее пальцев.

Выйдя из квартиры 5-а, я прислушался. Ни в холле, ни за закрытыми дверьми не слышалось ни звука. Тут меня вновь охватили страх и тоска: в этой квартире не возродится жизнь. Во всяком случае, для меня.

А когда-то здесь кипела жизнь, да еще какая. И она свелась к нескольким мгновениям, которые теперь таили в себе смертельную угрозу для меня.

Я тихо прошел по ковровой дорожке к лестнице и начал спускаться вниз. С площадки второго этажа увидел облысевшую седую голову дежурного в коммутаторной. Он не шевелился и, если будет вести себя как всегда, долго еще будет сидеть неподвижно.

Осторожно ступая, я спустился в вестибюль и по ковру прошел к двери. Прежде чем открыть ее, оглянулся. Не было никого, кто мог бы наблюдать за мной.

Выйдя на улицу, я прошел несколько кварталов и на стоянке взял такси. Назвал шоферу адрес в двух кварталах от того места, куда я, не раздумывая, решил направиться. Примерно на милю ближе к центру города.

Когда я вышел из такси и подошел к нужному мне дому, там царила такая же тишина, как и в доме, где жила Полин.

Автоматического лифта здесь не было, а я не хотел, чтобы лифтер меня увидел в таком состоянии, в каком я находился. Поэтому я поднялся на третий этаж по лестнице. У дверей квартиры позвонил, почему-то исполнившись уверенности, что мне не откроют.

Но мне открыли.

Когда дверь отворилась, я увидел перед собой доброе, умное, изящное и слегка жесткое лицо Стива. Он был в пижаме и шлепанцах. Увидев меня, распахнул дверь пошире, и я вошел.

— Ну и вид у вас, — сказал он. — Что случилось?

Я прошел за ним в гостиную и сел в глубокое кресло.

— Я не имел права приходить сюда. Но больше пойти было некуда.

Он спокойно спросил:

— Да что случилось?

— Господи! Сам не знаю. Дайте чего-нибудь выпить.

Стив налил мне виски с содовой. Когда он сказал, что позвонит служанке и велит принести льда, я остановил его.

— Не надо, чтобы кто-то меня видел, — сказал я. — Я только что убил человека.

— Как? — Он помедлил. — Кого же?

— Полин.

Стив в упор посмотрел на меня, налил себе виски с содовой, залпом выпил, не спуская с меня глаз.

— Вы в этом уверены?

Я с трудом подавил дикий хохот, готовый вырваться из моей груди. И лишь коротко ответил:

— Уверен.

— Понятно, — медленно сказал он. — Это ее ожидало. Вам надо было убить ее три года назад.

Я устремил на него долгий взгляд. На его замкнутом лице отразилось сдержанное любопытство. Я знал, что он думает: «Она была расхожей монетой, зачем было с ней связываться?» И я знал, что думаю я сам: «Я, пожалуй, самый одинокий человек в мире».

— Я пришел сюда, Стив, — сказал я, — потому что это, может быть, моя последняя остановка. Что ж, я готов встретить лицом к лицу все, что мне предстоит. Но я подумал… черт побери, не знаю, что я подумал. Но если можно что-то сделать, я это сделаю. Я подумал, может, вы знаете, как мне поступить.

— Она это заслужила, — спокойно повторил Стив. — Она была самой настоящей дешевой комедианткой.

— Стив, не говорите так о Полин. Это была самая пылкая и щедрая на ласку женщина из всех, кого я знал.

Он допил виски и рассеянно поставил бокал на столик.

— В самом деле? Тогда за что вы убили ее?

— Сам не знаю, просто не знаю. От вас я поеду к Ральфу Биману, а потом в полицию, после чего, как я понимаю, меня ждет тюрьма или даже электрический стул. — Я тоже допил виски и поставил бокал. — Извините меня за беспокойство.

Стив остановил меня протестующим жестом.

— Не валяйте дурака, — сказал он. — Выбросьте из головы эту чепуху насчет тюрьмы. А что будет с нашей организацией? Вы представляете, что произойдет с ней в ту самую минуту, как вы попадете в серьезную передрягу?

И я прекрасно знал, что произойдет с организацией с той минуты, когда меня там не будет или мне будет не до нее.

— Да, — ответил я Стиву, — я понимаю. Но что я могу поделать?

— Хотите бороться или сдаться? Не вы первый влипли в подобную историю. И что вы думаете делать дальше? Дать бой или сложить крылышки?

— Если есть хоть какой-то шанс, я им воспользуюсь.

— Я плохо знал бы вас, если бы подумал, что вы ответите иначе.

— И, конечно, дело не только в организации, как бы велика она ни была. Есть еще моя собственная шкура. Я, разумеется, хотел бы сохранить ее.

Стив перешел к делу:

— Да, безусловно. Так что же произошло?

— Мне трудно описать это. Пожалуй, сам толком не знаю.

— Попробуйте.

— Эта чертовка… о Господи, Полин…

— И что же?

— Она сказала, что я… собственно говоря, она обвинила нас обоих, но это уж слишком. Я перед этим выпил не одну порцию виски, она, должно быть, побольше меня. И кое-что сказала о нас. Вы понимаете меня?

Стив не шелохнулся.

— Да, я знаю, что она сказала. Это в ее стиле. А потом?

— Это все. Я чем-то ударил ее по голове. Графином. Может быть, два или три раза, а может, десять. Да, графином. Потом я стер с него отпечатки моих пальцев. Она, видимо, умом тронулась, как вы думаете? Сказать такое! Она ведь иногда занимается любовью с женщинами, я говорил вам?

— В этом не было надобности.

— И я убил ее. Прежде чем успел сообразить, что я делаю. Господи, полминутой раньше я ничего подобного не замышлял. Сам не понимаю… А организация испытывает вполне реальные затруднения. Я говорил вам об этом?

— Говорили.

— Я не о том. Я имею в виду Карра, Уэйна и…

— Вы мне говорили.

— Так вот, сегодня на обеде я в этом убедился. А теперь еще Полин. О Господи.

— Если вы хотите спасти организацию, вам нужно держать голову ясной. А нервы — в порядке. Особенно нервы.

И вдруг впервые за пятьдесят лет мои глаза наполнились слезами. Это совсем никуда не годилось. Сквозь пелену я едва видел Стива.

— За мои нервы не беспокойтесь, — сказал я.

— Вот это другой разговор, — спокойно заметил Стив. — А теперь я хочу узнать все подробности. Кто видел, как вы входили в квартиру Полин? Где были привратник и дежурный по коммутатору? Кто привез вас туда? Кто увез? Я хочу знать каждую паршивую мелочь: что она вам говорила и что вы ей говорили, что она делала и что вы, где вы были вечером, до того как приехали к Полин. Потом я вам приготовлю чистую одежду. У вас капли крови на рубашке и на брюках. Я их уничтожу. А пока что рассказывайте.

— Хорошо, — согласился я. — Я был на званом обеде у Уэйна. И все там говорили только о том, какие трудности ожидают «Джанот Энтерпрайзиз». Бог ты мой, как они радовались моим затруднениям. Не могли думать и говорить ни о чем другом.

— Оставьте это, — прервал меня Стив. — Переходите к делу.

Я рассказал ему, как ушел от Уэйна, как Билл привез меня к дому Полин.

— Насчет Билла мы можем не беспокоиться, — заметил Стив.

— Господи, — прервал я его, — вы в самом деле думаете, что я могу выкарабкаться?

— Вы сказали, что стерли отпечатки ваших пальцев с графина, верно? О чем еще вы думали, когда сделали это?

— Я проделал это машинально.

Стив отмахнулся от этой моей реплики.

— Рассказывайте.

И я рассказал ему обо всем прочем. Как я увидел незнакомца, с которым прощалась Полин, и как мы поссорились у нее в гостиной, и что она говорила мне, и что я говорил ей, насколько мог вспомнить.

Наконец Стив сказал:

— Мне кажется, все в порядке, кроме одного.

— Чего именно?

— Кроме того, что тот мужчина видел, как вы вошли в дом вместе с Полин. Никто другой не видел. А он видел. Кто это был?

— Я же сказал: не знаю.

— Он узнал вас?

— Не знаю.

— Это единственный в мире человек, который видел, как вы пошли к Полин, а вы не знаете, кто он такой? И вам неведомо, узнал ли он вас?

— Да нет же. А что, это так важно?

Стив бросил на меня непроницаемый взгляд. Медленно достал сигарету, медленно вытащил из кармана спички и закурил. Выпустив два клуба дыма, все так же медленно и задумчиво задул спичку, положил ее в пепельницу, глубоко затянулся и выпустил третий клуб дыма, затем повернулся ко мне и сказал:

— Вот именно: это чертовски важно. Я хочу услышать все, что вы можете сказать об этом типе. — Тут он стряхнул пепел в пепельницу. — Решительно все. Возможно, вы это не осознали, но он — ключ ко всему этому делу. Собственно говоря, Эрл, в него все упирается. Все зависит от него.