Большие часы

Стив Хаген

Мы детально проанализировали этот вечер, прошлись по нему туда и обратно. И еще до того, как мы закончили, я знал о том, что произошло, столько, будто сам при сем присутствовал, и гораздо больше, чем знал сам Эрл. Это печальное происшествие было так типично для него, что после первого шока я уже ничему не удивлялся.

Типично было также, что его ум не мог полностью ухватить, как много поставлено на карту и какому риску он подверг и себя, и все свое дело. Кроме того, он не имел представления о том, как овладеть ситуацией. И насколько быстро нам надо действовать. И каким образом.

Служанка Полин придет в ее квартиру лишь завтра вечером. Сохранялся шанс, что до того времени труп не будет обнаружен. Но уж тогда полиция обратит самое серьезное внимание на Эрла, так как о его связи с этой женщиной знали все на свете.

Мне придется заявить, что весь опасный промежуток времени он был у меня, и это должно сработать. Опровергнуть это мог бы только Билли.

Выйдя из дома Уэйна, Эрл, дескать, отправился прямо ко мне. Его привез Билли. Затем Билли был отпущен до утра. Это была вполне надежная версия.

Многие засвидетельствуют, что Эрл и раньше часто заходил в квартиру Полин, но никто не подтвердит, что он был у нее и в тот злосчастный вечер. Да я и сам заходил к ней раза два. Куча посетителей, как мужчин, так и женщин, входили в эту квартиру и выходили из нее. Но из вымученного рассказа Эрла явствовало, что характер нанесенных жертве повреждений исключал женщин.

Прикрытие, которое я должен был обеспечить Эрлу, подвергнется тщательному анализу. Равно как и я сам. С этим ничего не поделаешь. Наше предприятие не только его детище, но и мое, и, поскольку ему нельзя доверить защиту наших интересов, мне придется взять это дело на себя.

Эрла, судя по всему, вовсе не прельщала перспектива вернуться к своим макулатурным журналам, издаваемым увязшей в долгах конторой, которая выкручивалась за счет обещаний, угроз, поддельных чеков или чистого везения. Об этом он даже думать не хотел. А я думал. Эрл нюхом улавливал настроения читающей публики, и эта его способность была гораздо важней, чем поступавшие в банки суммы. Правда, наряду с такой проницательностью у него бывали и капризы, и колебания, и слабости в философских рассуждениях, и даже чувство юмора, которое он нередко проявлял и по отношению ко мне. Все его качества служили определенным целям на деловых совещаниях или общественных сборищах, но теперь они не годились.

В случае необходимости, если положение слишком обострится и Эрл будет не в состоянии ничего сделать, я смогу частично взять огонь на себя. Могу и такое себе позволить. Один из наших сотрудников, Эмори Мафферсон, звонил мне домой как раз в то время, когда Эрл позволил себе эту чертову вспышку ярости, которая теперь так дорого ему обходится. Так что алиби будет вполне надежным.

Самая серьезная проблема, как ни крути, — все тот же большой вопросительный знак относительно того незнакомца. Никто из тех, кто знает Эрла в лицо, не видел его с той минуты, как он ушел со званого обеда. В десятый раз я спросил Эрла:

— Так ничто в этом человеке не показалось вам знакомым?

— К сожалению, нет. Он стоял в темной части улицы. Фонарь был за его спиной.

— И вы не можете сказать, узнал он вас или нет?

— Не могу. Однако я-то стоял у ярко освещенного подъезда. Если он знает меня, он меня узнал.

Я опять начал вертеть эту проблему так и этак.

— Или же он сможет опознать вас, — заключил я, — когда увидит вашу фотографию в газетах, ведь вы окажетесь в числе допрашиваемых. Скорей всего. И мы, наверное, должны постараться, чтобы фотографии были не очень разборчивыми. Но мне хочется иметь хоть какую-то ниточку в этой головоломке как можно скорей. Чтобы было за что уцепиться, если дело осложнится. Так, чтобы мы шли на полкорпуса впереди всех, в том числе и полиции.

Я знал только, что, по словам Полин, этого человека зовут Джордж Честер. Может, это и настоящее его имя, хотя для того, кто знает Полин, такое предположение слишком невероятно, к тому же Джордж Честер не значится по телефонной книге ни в одном из пяти районов Нью-Йорка, ни в пригородах. Полин сказала, что он занимается рекламой. Это ничего не дает. Кто в наше время ею не занимается?

Они в тот вечер заходили в заведение некоего Гила на Третьей авеню, и Полин почему-то назвала эту забегаловку археологическим музеем. Это похоже на правду. Найти такое заведение не составит труда.

А еще они заходили в антикварную лавку на Третьей авеню, и там незнакомец купил картину, перебив ее у какой-то женщины, которая, судя по всему, случайно зашла в лавку в то время, когда они там находились. Нетрудно будет найти лавку и вытянуть кое-что из ее владельца. На картине изображены две руки. Ее название или сюжет — что-то насчет Иуды. Художник — некий Паттерсон. Полотно выглядело так, словно его вытащили из мусорной урны. Потом они зашли в коктейль-бар Ван-Барта. И там будет нетрудно узнать что-нибудь об этом типе. Картину он наверняка забрал домой. Может, даже расплатился за нее чеком.

Как бы там ни было, антикварная лавка представлялась верным шансом. Конечно, там шел обычный пустой разговор о картинах. Но даже если владелец не знал ни мужчину, ни женщину, своих возможных покупателей, он, должно быть, слышал достаточно, чтобы дать нам какие-то сведения об исполнителе интересующей нас роли. Сам по себе факт, что он зашел в лавочку и купил именно эту вещь, место которой, судя по ее состоянию, было на свалке, как-то характеризует нашего свидетеля. Поэтому я спросил:

— Кто, по-вашему, мог купить такую рухлядь в захудалой лавчонке?

— Не знаю. Черт побери, я мог бы сделать это сам, если бы мне пришла в голову такая причуда.

— Ну, я-то от этого далек. Но есть другая ниточка. Можно заняться художником. Возможно, кое-что о нем найдется в нашей картотеке. Возможно, человек, которого мы ищем, большой поклонник этого художника, кто бы он ни был. Мы можем найти этого Паттерсона, и он расскажет нам все об этой картине. Две руки. Нечто вполне конкретное. В городе могут быть тысячи, миллионы картин, но, когда вы займетесь именно этой, наверняка найдется кто-нибудь, не считая гения, который ее создал, кто видел ее и мог бы опознать по описанию. А тогда мы сможем проследить ее путь вплоть до нынешнего владельца.

К этому времени Эрл уже вышел из шока. Он смотрел, двигался, говорил и думал почти что в естественной для себя манере.

— А как вы собираетесь добраться до этого человека раньше, чем это сделает полиция? — спросил он.

— А для чего мы держим две тысячи человек?

— Да, конечно. Но не получится ли так в конце концов, что мы сами навлечем подозрение на себя?

Однако я уже подумал о том, как привлечь нашу организацию к делу, никак не связывая это со смертью Полин.

— Нет. Я знаю, как избежать этого.

Он задумался на какое-то время. Потом сказал:

— А зачем вам надо влезать в это дело? Зачем подставлять свою шею? Дело-то серьезное.

Я настолько хорошо его знал, что мог бы предсказать, что он выскажет эту мысль и какими именно словами.

— Разве я не делал ничего подобного раньше?

— Да. Я знаю. Только у меня странная манера вознаграждать такую дружбу. Я просто требую еще больше. Больше риска. Больше самопожертвования.

— Обо мне не беспокойтесь. Опасность грозит не мне, а вам.

— Надеюсь, вам ничто не угрожает. Но вы подвергнете себя опасности, создавая мне алиби и ведя розыск этого самого неизвестного свидетеля.

— Не я буду возглавлять розыск. Для этого нужен кто-то другой. А я останусь в тени. — Я знал, что больше всего мороки будет с самим Эрлом. И лучше всего договориться с ним прямо сейчас. — Прежде всего я хочу, чтобы вы в этом розыске никакого участия не принимали, насколько это возможно. По-моему, это разумно, не так ли? — Он кивнул, и я медленно продолжал, словно размышляя вслух: — Когда мы найдем это действующее лицо, нам понадобятся совсем другие люди, которые им займутся.

Эрл поднял взгляд от волосатых костяшек своих пальцев, которые он вроде бы внимательно изучал. Лицо его никогда, даже в минуты потрясения, не теряло улыбчивого выражения. Интересно, сохранилось ли оно, когда он убивал женщину; наверняка да.

Вопрос, назревавший в его незаурядном, но медлительном сознании, наконец сформировался.

— Кстати, а что будет, когда мы найдем этого человека?

— Смотря по обстоятельствам. Когда эта история всплывет, он может сразу обратиться в полицию. В этом случае нам понадобится алиби, и мы будем держать такую линию. Он утверждает, что видел вас у дома Полин. А как он сам туда попал? И тут ему придется так же туго, как и нам. И мы сможем кое-что подкинуть полиции: мы знаем, например, что большую часть вечера он провел с Полин.

Эрл, округлив глаза, уставился на меня непонимающим взглядом, но через несколько мгновений глаза его ожили.

— Господи, Стив, — сказал он. — Как я понимаю, вы… Нет! Вы, конечно, имели в виду только припугнуть его.

— Можете считать так, — сказал я. — Если дело дойдет до суда и он не откажется выступить на нем как свидетель, я знаю, какой линии нам придерживаться. Ваше алиби обеспечено, вы были у меня. А как он туда попал? Как насчет всего этого? Я имею в виду все, что мы собираемся узнать о нем заранее. И тогда на него падет не меньшее подозрение, чем на вас.

Эрл понял, что я утаил нечто важное, и пытался додуматься, что же именно. Я ждал, не сомневаясь в том, что в конце концов он поймет.

— Ладно, — сказал он. — А что, если он не заявится в полицию, когда все обнаружится? Что тогда?

Я не хотел доводить его до истерики и, насколько это было возможно, пытался смягчить испытанное им потрясение.

— Если мы отыщем его раньше, мы должны играть наверняка.

— Да, но что это значит?

Я осторожно объяснил:

— Разумеется, мы могли бы установить за ним наблюдение. Но при этом мы так и не узнаем, предпринял он что-нибудь или нет, верно? И уж конечно, не будем знать, что он собирается предпринять.

— Да, я это понимаю.

— Так что же делать с этим человеком? Он останется постоянной угрозой вашей безопасности, вашему положению в обществе, вашему бытию в подлунном мире. Он останется постоянной угрозой вашей жизни. Можете вы совладать с такой невыносимой ситуацией?

Эрл устремил на меня испытующий, болезненный, почти испуганный взгляд.

— Это не по мне, — резко сказал он. — Был уже прискорбный случай. Еще одного не хочу. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю.

— Нет. Я, в конце концов, человек.

— Вот как? Из-за вашего бешеного темперамента и богоданной глупости оказались под угрозой миллионы долларов. Ваших, не моих. Значит, вы не только идиот, но еще и трус?

Он пошарил рукой по столу, отыскал сигару и с моей помощью закурил. Потом наконец прохрипел:

— Я не желаю, чтобы человека убили с заранее обдуманным намерением, без всякого гнева. — И, словно читая мои мысли, добавил: — Тем более принимать в этом какое бы то ни было участие.

— Не понимаю вас, — вполне резонно возразил я. — Вы же знаете, в каком мире мы живем. И вы всю жизнь были неотъемлемой частью этого мира. Вы прекрасно знаете, что сделал бы с вами любой человек из «Дэверс энд Блэр», «Дженнетт-Донохью» или «Бикон», любой, кто выше главного редактора журнала в любой из этих компаний, если бы он мог встретить вас глубокой ночью в безлюдном месте и, не подвергая себя опасности, нажать на гашетку…

— Нет. Я бы сам этого не сделал. И не верю, что они пошли бы на такое.

Он был, конечно, не прав, но какой смысл спорить с вундеркиндом средних лет? Я знал, что завтра он будет смотреть на вещи в истинном свете.

— Ладно, вовсе не обязательно прибегать к крайним мерам. Я только высказал свое предположение. Но почему вы так всполошились? Ведь мы с вами знаем, что такое бывало, и способствовали этому, даже когда речь шла о гораздо меньших суммах. Почему же теперь вы так чувствительны?

Этим я вроде заткнул ему рот.

— Разве мы когда-нибудь заходили так далеко?

— Вы никогда не попадали в такую передрягу. Верно? — (Теперь он побледнел как мертвец. Не мог вымолвить ни слова. Ей-Богу, за ним надо следить, как за охотничьим соколом, подкармливать каждую минуту.) — Позвольте спросить вас, Эрл, готовы ли вы ради ваших моральных принципов отправиться в одиночную камеру и писать там мемуары? Или хотите остаться мужчиной в нашем непростом мире, взять на себя полную ответственность и пожинать плоды собственных трудов? — (Я любил Эрла, как никого на свете, кроме матери, любил по-настоящему и был обязан любой ценой вытащить его и себя из той бездны, которая разверзлась у наших ног.) — Нет, раньше мы так далеко не заходили. И если будем пользоваться мозгами по назначению, вам никогда не придется доходить до такой крайности.

Эрл задумчиво сосал сигару.

— Смерть от нищеты, голода, чумы или на войне — я понимаю, что это явление глобальное, за которое никто не несет личной ответственности, хоть я всю жизнь боролся с этими язвами общества, во всех своих журналах старался способствовать их устранению по одной или всех разом. Но здесь речь идет о смерти отдельно взятого человека. Это совсем другое.

Он опустился до интеллектуального уровня своих писак — это любопытное явление мне доводилось наблюдать и раньше. И я рискнул:

— Возможно, мы могли бы действовать и попроще. Однако на карту поставлены не только ваша мораль и жизненная философия, но также вся ваша жизнь. На карту поставлена вся наша чертова организация. Если вы уйдете — ей конец. Все, что мы создавали, пойдет к чертям собачьим. Книжный рынок наводнит штампованная бульварная макулатура.

Эрл встал и медленно прошелся по комнате. Прежде чем ответить, задумался.

— Меня можно заменить, Стив. Я только винтик. Надежный, я это признаю, но все же лишь винтик.

Это было уже лучше. Так мне показалось. Зная его, я сказал:

— Да, но, если вы сломаетесь, придет конец и многим другим. Когда погибает такое большое дело, как наше, — а такое случается нередко, — терпят фиаско очень много ни в чем не повинных людей, гибнут их планы, разрушаются семейные очаги, вянут надежды и мечты, ставится под угрозу будущее детей — все летит к чертям. Мое будущее — тоже.

Он бросил на меня быстрый взгляд. Но я ставил на то, что он был хапугой на благо многим людям. После долгого-долгого молчания он заговорил, и я понял, что он действительно воспрянул духом.

— Что ж, ладно, — сказал он. — Я понимаю, Стив. Чему быть, того не миновать.