Большое сердце

П. Нефедьев ДОРОГА К СЕРДЦУ Очерк

Мне, офицеру штаба округа, по долгу службы часто приходится бывать в летних лагерях. Однажды, возвращаясь со стрельбища в расположение артиллерийского полка, довелось наблюдать довольно необычную картину: между редкими высокими березами не спеша, вразвалку шел огромного роста солдат, сопровождаемый дневальным; пройдя несколько шагов, солдат останавливался, медленно поворачивался назад, монотонно произносил:

— Который раз говорю — не ходи за мной, как теленок, не срами своим сопровождением, дорогу и без тебя найду!

Потом так же медленно поворачивался, шел дальше. Шел и сопровождающий, держась от солдата на почтительном расстоянии.

Заметив меня, арестованный снова обернулся и тихим, умоляющим голосом сказал:

— Не ходи, будь другом, не сопровождай, никуда я не денусь.

Я подошел к солдату, поздоровался. Он был выше маня на целую голову. Воспаленные его глаза смотрели на меня сверху с огорчением. Это был поистине детина. Все на нем казалось явно малым: обшлага гимнастерки находились совсем не на месте, туго облегая руки; верхние пуговицы воротника расстегнуты и висели на толстых нитках; брючные наколенники находились выше колен, а из коротких сапожных голенищ виднелись разрезы шаровар. «Вот это богатырь», — подумал я.

— Как звать и величать? — неофициально спросил я солдата.

— Рядовой Медведев, звать Михаилом. А по батюшке Иванович, — так же неофициально ответил солдат.

— Заработал, значит?

— Заработал, пятерку получил.

— За что же?

Медведев замялся, переступил с ноги на ногу. Под его сапогами треснули сухие ветки.

— За дело, конечно, не зря же… Одному бы идти — еще туда сюда. А с ним (он кивнул на дневального) — терпенья нету. Легкое ли дело через весь лагерь под конвоем шагать? Глаза ни на что не глядят. Говорю ему — не ходи. Дорогу найду. Ходил уже, знаю…

— Значит, не первый раз?

— Третий. Первый раз двое суток отбыл. Потом трое. А теперь на пять иду.

— Этак все лето на гауптвахте пробыть можно?

Медведев чуть заметно улыбнулся. Потом сказал.

— Выходит, так. Хлопцы дела делают, а я на губе отсиживаюсь…

На этом мы и расстались. Всю дорогу меня не покидали размышления о Медведеве. Было ясно, что человек он разболтанный. Ведь не будет же командир батареи систематически наказывать человека из-за какой-либо неприязни к нему. Арест — серьезный шаг. И, чтобы сделать его, нужны веские основания. И их не может не быть у командира. В то же время в суждениях Медведева проскальзывали здоровые нотки. Он тяготился своим положением, наверное, искал выхода, но не находил его.

С командиром пятой батареи капитаном Банниковым я встретился в тот же день, под вечер. Учеба уже закончилась, и мы могли подробно обо всем поговорить.

Я спросил капитана, что он может сказать о рядовом Медведеве.

— Это же невыносимый человек, товарищ подполковник. Разгильдяй первой марки. И как таких земля носит! Ни с чем не считается, упрямый, как бык. Зачем только таких в армию берут!

Капитан волновался. Он откусывал промокший мундштук папиросы, сплевывал небольшие обрывки, как шелуху семечек.

— Невыносимый, говорите?

— Именно, товарищ подполковник. Прихожу как-то в батарею — старшина докладывает, что Медведев на дневальстве уснул. «А что, говорит, тут страшного. Кого, говорит, нам бояться в своей стране — шпионов, диверсантов? Они, говорит, не дурак», чтобы ночью по лагерю ходить». Вы посмотрите, какое разгильдяйство!.. Приказал старшине арестовать Медведева на трое суток… Батарея имела все шансы за первый месяц лагерной учебы выйти на первое место в полку. А тут такой сюрприз… Позавчера приказание командира расчета не выполнил. Спрашиваю его: «До каких пор вы будете разгильдяйствовать и дисциплину нарушать? Ни стыда, ни совести, говорю, у вас нет! А он и ухом не ведет. «Ничего, говорит, особенного я не сделал». Пришлось наложить арест… Скажите, товарищ подполковник, что с таким человеком делать?

— Вам, капитан, никогда не приходилось разговаривать с Медведевым?

— Что с ним разговаривать, все равно бесполезно. Вот посидит под арестом, так узнает, что такое служба… С такими не разговаривать надо, а требовать, да так, чтобы дрожь до пяток пробирала…

Капитан вдруг быстро встал и, извинившись, отошел к палаткам.

— Это что еще такое?! — послышался его громкий голос. — Немедленно убрать, разгильдяи!..

Я подумал, что слово «разгильдяй» — любимое в лексиконе капитана: он употребляет его без меры, употребляет и в единственном, и во множественном числе, не задумываясь над тем, к месту оно сказано или просто по привычке. Прилипчивым и оскорбительным показалось мне это слово.

Капитан вернулся, и мы смогли продолжить нашу беседу. Волнение в нем еще не улеглось, и он снова закурил.

— Даже мусора не могут убрать как следует, несли и рассыпали.

— Вот вы о требовательности говорили, товарищ капитан. Требовать надо. Это, пожалуй, самое главное в работе командира. Но требовательность не может жить без своей сестры, которую мы называем заботой, заботой о людях. Требовательность сама по себе нередко превращается в голое администрирование. В сочетании с заботой о людях, она, пожалуй, ни с чем не сравнимая сила. Иной солдат переживает чувство обиды не потому, что требуют. Он удручается тем, что о нем забывают. Да, именно, забывают как о человеке, с его чувствами и собственным достоинством.

Банников промолчал. И не понятно было, согласен ли он со мной. Скорее всего — не согласен. Но я и не пытался убедить его и тем более навязывать свое мнение. Хотелось лишь вникнуть в суть дела, понять сложившиеся отношения.

Я спросил капитана, не может ли он рассказать, где Медведев родился, чем он до призыва в армию занимался, кто его родители?

— Да, рассказывали о нем… Кто это мне говорил?.. А, вспомнил, сержант Колосков, земляк Медведева. Оба они из Сталинградской области. Колосков рассказывал, что Медведев долгое время беспризорничал. Да это и похоже. Потом учился, работал… Мне кажется, — заключил капитан, — вольной жизнью жил человек, не был в мялке, как говорят. Вот теперь и выкидывает фортели разные… Если можете, товарищ подполковник, помогите избавиться от Медведева. Пусть откомандируют его из батареи. Видеть его не хочу!

Я посоветовал капитану не горячиться. Горячность вредна в любом деле, а в военном — тем более. Мудреное ли дело отчислить солдата? Приказ — и делу конец! Но, выходит, расписался человек в собственном бессилии и немощи…

— Сдается мне, товарищ капитан, что с Медведевым надо поработать, повозиться… Попробуйте-ка потолковать с ним не языком сурового начальника, а языком отца. Может быть, в этом путь к сердцу Медведева… Кстати, попытайтесь переодеть солдата. Сапоги, гимнастерку, брюки по росту подберите.

Капитан не сказал мне при этом ни обычного в таких случаях «слушаюсь», ни «будет сделано». Да и не было в этом необходимости.

— А знаете, товарищ подполковник, — обратился капитан, — не поговорить ли нам с земляком Медведева, сержантом Колосковым?

Я искренне обрадовался этому предложению, видя в нем хорошее предзнаменование. Капитан угадал мои мысли. Мне теперь нужен был именно сержант Колосков.

Колосков оказался довольно разговорчивым и рассудительным человеком. То, что рассказал он нам о Медведеве, невозможно забыть. Оказывается, Медведев — круглый сирота. Его отец в июле 1941 года ушел на фронт и в первых же боях сложил свою голову. В воображении шестилетнего Миши отец был непобедимым. Высокий, сильный, он казался Мише великаном, о которых пишется в сказках. Миша думал, что такого богатыря не возьмет ни пуля, ни бомба. И вот — на тебе! Отца не стало. Несколько дней видел мальчик слезы матери и порой, не вытерпев, забирался на чердак дома и подолгу плакал сам. А вскоре, при отступлении, Миша потерял и мать. Восприимчивая детская память навсегда запечатлела разбойные налеты вражеских стервятников на колонны отступавших людей, треск пулеметных очередей, потрясающие разрывы бомб. При очередном таком налете Мишина мать бросилась с дороги в сторону и упала, как подкошенная…

Все годы войны Миша с такими же, как он, осиротевшими ребятами скитался по разным местам. Беспризорная жизнь глубоко изранила детскую душу, и эти раны долгие годы давали о себе знать, проявляясь в беззаботности, непослушании, упрямстве, болезненном отношении даже к полезным советам. Миша забыл о родительском внимании и ласке, стал черствым, раздражительным мальчиком.

Когда война кончилась, Медведев некоторое время находился в детдоме. Потом работал учеником в небольшой сапожной мастерской. Мастер, с которым ему пришлось работать, был резким и грубым человеком. Он никогда не интересовался, как Миша живет, что думает делать в дальнейшем. Мастер знал одно — побольше заработать.

Так прошли годы до призыва в армию. Вполне взрослым Михаил Медведев почувствовал себя только на медицинской комиссии. Военный врач, низенький и полный, внимательно осмотрев новобранца, сказал: «Медведев, говоришь? Похоже, похоже, детинушка. Добрый солдат будет из тебя. Годен по всем статьям. Иди, брат, служи верой и правдой!» С мыслью «быть добрым солдатом» Медведев прибыл в часть.

— На службу в армии Медведев большие надежды возлагал, — продолжал Колосков. — Теперь, говорит, развернусь, покажу свою силу… А вышло не так, как думал. С первых дней пошло все наоборот, шиворот-навыворот. Кто в этом повинен — сказать трудно… Помню один случай, после которого Медведев стал неузнаваем. Шли мы в парк на уборку. Впереди Медведев. Шагает редко, размашисто, шаг широченный, по метру. Трудно к такому шагу пристроиться. Старший сержант Мухин подошел к Медведеву и со злостью сказал: «Эй, ты, дылда, отрастил ноги, а управлять ими не умеешь. Иди как следует». Медведев крепко обиделся на эти слова. Ничего не сказал, но как-то сразу осунулся весь и посерел. И улыбка с лица его исчезла, и вялость в нем появилась, точно после тяжелой болезни. А тут этот случай с дневальством. Вздремнул, конечно, это ясно. Наказать надо было. Но так, чтобы Медведев понял, что правильно наказан. А он не понял, потому что толком ему никто не объяснил… Обида в человеке — что инфекция. Не обрати на нее внимания — она так разгуляется, что не сразу удержишь. Вот в Медведеве и сидит эта обида… Он все свое детство прожил без хорошего ласкового слова… И у нас такого слова не услышал…

Мне понравилась рассудительность Колоскова — искренняя, смелая и, как видно, правдивая. Я подумал: действительно, в жизни бывает так. Люди далеко не одинаковы по своей восприимчивости. Одни на грубость не обращают никакого внимания. Может, по привычке. Другие возмущаются, выражают свою неприязнь к ней открыто и порой тоже грубо. Третьи воспринимают ее болезненно, даже теряются перед грубостью, ждут возможности хоть как-нибудь отомстить за нанесенную обиду.

Пока Колосков рассказывал о Медведеве, капитан не проронил ни слова, выкурил две папиросы. И когда кончилось это повествование, он глубоко вздохнул, словно хотел освободиться от какой-то невидимой тяжести, давившей его.

Служебные дела не позволили мне еще раз встретиться с капитаном Банниковым. На следующий день я был вызван в штаб округа. Вскоре пришлось уехать в один из отдаленных гарнизонов и пробыть там почти месяц. Время приближалось к осени, лагерный период закончился, и мысли мои о Медведеве, которые так неотступно преследовали вначале, постепенно отдалялись, и я в конце концов забыл об этом солдате. Да это и не удивительно. Мы, штабные офицеры, мало касаемся подобного рода жизненных явлений. Нас интересует больше всего состояние дел в масштабе подразделений, частей в той или иной области боевой подготовки…

Как-то зимой вместе с газетами на мое имя принесли небольшой пакет в синем конверте. Вскрыв его, я немало был удивлен. Это писал капитан Банников.

Свидеться нам довелось. Это случилось через год, когда мне снова пришлось быть в лагере. Дни стояли знойные, и только по вечерам западный ветер приносил прохладу.

На третий день своего пребывания в лагере я решил сходить на батарею капитана Банникова. Вот знакомая мне небольшая лощина, поросшая мелким кустарником, вот кудрявый березняк, а за ним по опушке небольшой густой рощи раскинулся лагерь артиллерийского полка. Перед фронтом полотняного городка, в артпарке стоят дальнобойные орудия. Их стволы, словно колодезные журавли, устремлены в небо. Меня поразила необыкновенная чистота в лагере. Все линейки посыпаны желто-красноватым песком. Белые палатки, ружейные парки и другие помещения в сочетании с зеленью и цветами радовали глаз. У полкового клуба мое внимание привлекла Доска отличников. Один портрет показался очень знакомым. Это был Медведев. Из текста под снимком я узнал, что рядовой Михаил Медведев — отличник учебы и службы, инициатор социалистического соревнования за чистоту лагерного городка. Кратко и скупо рассказывалось и о других хороших поступках молодого солдата, который проявил себя и в караульной службе, и в огневой подготовке, и в общественной работе.

Неужели произошло то, о чем когда-то мечтал Медведев, — «быть добрым солдатом»?

Дежурный по батарее сказал мне, что весь личный состав находится в парке, и я отправился туда. Капитан Банников, увидев меня, поспешил навстречу. Мы поздоровались.

— Давненько не были у нас, товарищ подполковник, — сказал капитан. И, не дождавшись моего объяснения, сообщил, что сейчас состоится комсомольское собрание батарейной организации, на котором будет разбираться заявление Медведева.

— Тот самый Медведев вступает в комсомол? — спросил я.

— Да, тот самый Медведев, — подтвердил капитан.

Когда мы подошли к артиллеристам, они дружно встали. Медведев сразу обнаружил себя своим ростом — высокий, стройный, на целую голову выше своих товарищей.

Собрание началось. После обычных формальностей, какие бывают в таких случаях, к столу подошел секретарь комсомольской организации, зачитал заявление Медведева и анкетные данные. Потом слово было предоставлено Медведеву. Он коротко пересказал свою жизнь. Казалось, вот и все. Но Медведев не уходил. Видно, он хотел еще что-то сказать.

— А последний год моей биографии, — заговорил он после продолжительной паузы, — у всех у вас на виду. Вначале служба моя неладно шла. Несколько раз нарушал воинскую дисциплину. Взыскания за это получал серьезные. Вы можете спросить: почему так вел себя? Много думал над этим вопросом, ломал голову. И вот что могу сказать. Перво-наперво, сам виноват. Не сумел побороть в себе обиду, сидела она во мне, как заноза. Виноваты и вы, мои товарищи. Обиду нанес мне Мухин. А вытравить ее сразу никто не помог…

Дело это прошлое, давнее. Можно было бы и не говорить. Но сегодня, в такой день, надо сказать все.

Мне думалось, что вот сейчас раздадутся голоса: «все ясно», «есть предложение принять». Проголосуют — и делу конец. Я ошибся. На собрании долго шел откровенный и довольно поучительный разговор.

Небольшого роста солдат, выступивший первым, сказал, что по своему поведению Медведев уже давно находится в среде комсомольцев, что у него только не было комсомольского билета.

Потом выступил старший сержант Мухин.

— Что правда, то правда. Нанес я обиду Медведеву. Признаюсь в этом. И верно говорится, что язык мой — враг мой. Иной раз погорячишься и болтнешь такое, что и самому потом тошно становится. Но так было тогда, кажется, в последний раз. Медведев — мой подчиненный. И если отбросить первые дни его службы, все остальное время он был примерным солдатом. Кто у нас в батарее самый сильный и выносливый? Медведев. Кто лучше всех умеет беречь оружие? Медведев. А кто о товарищах не забывает в трудную минуту? Опять же Медведев. Я за то, чтобы принять такого человека в наши комсомольские ряды.

— Мне дайте слово! — поднимаясь с места, сказал рядовой Битуев. Битуев (как узнал я позднее) по национальности бурят и в своих суждениях был прямолинеен и резок.

— Скажу так, — продолжал Битуев. — Сначала Мишка был шибко плохим. Все время на губу ходил. Стыдно, а ходить надо было, куда денешься, раз наказан. Теперь так нет. Мишка хорошим солдатом стал. И как много он мне помогал! И всем нам помогал. Если бы не Мишкина сила, долго нам пришлось бы сидеть у застрявшей пушки, когда мостик провалился. Как навалился Медведев, уперся — и вышла наша пушка на дорогу… Вот сила, так сила! Примем его в комсомол, пусть шагает с нами вместе.

Выступил на собрании и капитан Банников.

— Товарищи комсомольцы! Хорошо, что говорили вы здесь откровенно. Так и должно быть в комсомольской семье. Если мы будем таить свои мысли, чувства друг от друга, то никогда не найдем общего языка, и всегда у нас будут недомолвки. Именно так произошло с Медведевым. Он затаил чувство обиды. А мы не сумели сразу вникнуть в его переживания. К чему это привело, вы знаете. Пусть прошлое послужит для всех нас хорошим уроком…

Теперь о наших делах. Если бы вы меня спросили, как нам надо жить, учиться, служить, я бы ответил: учитесь и служите, как Медведев. И тогда первое место в полку будет принадлежать нам… Согласны ли со мной, товарищи?!

— Согласны! — хором ответили комсомольцы.

За принятие Медведева в комсомол голосовали все присутствующие. Когда председатель закрыл собрание, солдаты подошли к Медведеву, чтобы поздравить его. Сержант Колосков, крепко пожав руку Медведеву, вдруг неожиданно обхватил его за шею.

— А ну, ребята, прижмем Медведя к земле!

Несколько солдат повисли у него на плечах. А Медведев, расставив ноги, стоял, не сгибаясь под тяжестью.

В этой солдатской шалости проявилось большое чувство дружбы, искреннее уважение к человеку, к товарищу.

Меня тронула эта забавная картина. Я подошел к Медведеву и тоже поздравил его. Теперь и я почувствовал медведевскую силу. В железной его руке моя рука показалась мне вялой и малосильной. И с огорчением пришла мне в голову мысль: «Пора посерьезнее заняться спортом».

…На этот раз я покидал батарею Банникова не с чувством досады, как год назад, а с чувством уверенности, в том, что Медведев и Банников поняли друг друга, что между ними на деле сложились те самые отношения, которые порождают крепкое войсковое товарищество.