Бывший. Ты будешь моей (СИ)

29

Алиса

Дашулька так набегалась, напрыгалась, накаталась и навеселилась во время нашей совместной прогулки, что практически уснула на руках у Наварского, пока он нес ее к нашему домику.

Всю дорогу я заставляла себя не думать о его словах по проводу того, что он в разводе. Или нет?

Если честно, то я до конца не поняла, что значила его фраза «считай, что я в разводе». Нас отвлекли, поэтому я не смогла даже уточнить, что он имеет в виду. Да и как можно вести серьезные разговоры на горке, где все веселятся, смеются и подгоняют тебя?

— Так что, вы придете к нам до Нового года? — с улыбкой уточняет Лена.

— Да, — киваю ей в ответ. — Обязательно придем. Спасибо!

Прощаемся до вечера и уходим в дом. Помогаю сонной Дашуле раздеться. Она даже в таком состоянии не перестает улыбаться Наварскому.

— Дядя Глеб, а ты классный! — сообщает она ему и ловит в ответ мягкую улыбку Наварского и заверения, что она тоже классная.

А я невольно улыбаюсь от этого, но прячу улыбку. Он, правда, классный. Для ребенка, конечно…

Если честно, то не могла поверить, что его правда так впечатлила новость о том, что у него есть дочь. Его желание ворваться в ее жизнь казалось мне каким-то эгоистичным и упрямым.

Просто не верила, что Наварский настолько хотел бы иметь ребенка, тем более не от жены, а от… меня.

Медленно выдыхаю, стараясь не смотреть на Глеба. Сложно находиться рядом с ним. Плохо он на меня действует. Неправильно…

Руки сразу дрожат, пульс сбивается и зашкаливает, сердце стучит чаще, а по спине бегут пугливые мурашки. Кажется, что я возвращаюсь в прошлое, когда от одного его вида сходила с ума.

Но сейчас-то я не схожу. Поэтому злюсь на свои реакции.

Увожу Дашульку в нашу комнату и укладываю на дневной сон. Она засыпает, только прикоснувшись головой к подушке.

Тихонько выхожу из комнаты и иду на кухню. Наварского в домике нет. Выдыхаю и достаю продукты. Сегодня Новый год. Несмотря на сложности со светом, надо что-нибудь приготовить праздничное, что ассоциируется с Новым годом, например, оливье.

Через десять минут слышу звук открывающейся и закрывающейся двери. Кидаю быстрый взгляд на мужчину, который действует на меня неправильно.

Тут же отворачиваюсь. Хотя, если честно, на языке так и крутятся вопросы, а точнее один — что значит «считай, что я в разводе»? Но не спрашиваю. Не хочу, чтобы он подумал, что для меня это играет какую-то существенную роль.

Глупо. Знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Слишком болезненный опыт у нас с ним в прошлом. Я тогда отдалась эмоциям, чувствам, своей безграничной любви к нему, доверилась. Да, нам было вместе восхитительно и безумно классно. Три дня рая, а потом…

Не хочу больше боли. И усложнять всё не хочу. Да и позволять ему всё усложнять я не буду. Между нами сугубо родительские отношения к Даше. Это нас связывает. И будет связывать всю жизнь. Но большего — нет, не надо.

Поворачиваюсь к столу. Наварский стоит, лениво оперевшись плечом о косяк двери, и смотрит на меня прямым взглядом, от которого руки начинают мелко дрожать.

Интересно, такая реакция когда-нибудь пройдет?

Кидаю серьезный взгляд на него. Надо быть сосредоточенной и держать всё под контролем…

— Ой, у тебя кровь! — говорю ему.

Наварский кидает взгляд на свою руку и равнодушно пожимает плечами:

— Царапина.

Подходит к крану, смывает с пальца кровь.

— Подожди. У меня есть аптечка. Давай, я обработаю, — тут же предлагаю.

Убегаю за аптечкой, через минуту возвращаюсь. Наварский сидит на стуле, расслабленно откинулся на спинку. Смотрит так, что предательские мурашки опять бегут по спине. Игнорирую их. Пора смириться, что у меня такая реакция на него. Просто надо перестать обращать на нее внимание.

Достаю антисептик, вату, бинт… Все это под пристальным взглядом Наварского. Подхожу ближе, случайно дотрагиваюсь коленкой до его ноги. Руки предательски начинают дрожать. Закусываю губу. Да что ж такое!

Не смотрю ему в глаза. Знаю, что видит каждую мою реакцию. Ну и плевать! Это ничего не значит…

Обрабатываю рану. Она неглубокая. После этого закрываю стерильной повязкой.

— Всё, — говорю и хочу сбежать, но он не дает.

Перехватывает мое запястье и тянет на себя. От неожиданности теряю равновесие и плюхаюсь на него.

— Наварский, — тихо говорю я, — что ты делаешь?

Вместо ответа он запускает одну ладонь в мои волосы и кладет на затылок, а вторую — на талию, чтобы не сбежала. Невольно начинаю дрожать. Смотрю в его потемневшие глаза, которые гипнотизирую мои. Кажется, что лишает воли. Как минимум, мои мысли в хаос приводит.

Надо бы его оттолкнуть, отчитать, убежать, напомнить о нашем уговоре, что он держится от меня подальше. Хотя, если честно, не помню, он давал на это свое согласие, или уговор был односторонним?

— Ты очень красивая, — приглушенным, низким голосом с хрипотцой говорит он.

Медленно начинает целовать. Ласкает мои губы своими. Настойчиво ласкает, целует, заставляет подчиниться, сдаться, но я не сдаюсь. Упираюсь ладонями в его широкие плечи и замираю, не шевелюсь.

В голове туман, всё плывет. Его настойчивые, жадные губы, страстный, полный желания поцелуй лишают воли. Понимаю, что глухо стону в его губы, и сама пугаюсь своей реакции и его способности сводить меня с ума.

Давлю ладонями на его плечи, пытаясь выбраться из его объятий. Это плохо. Очень плохо, что моя способность сопротивляться ему так сбоит рядом с ним.

Кое-как уворачиваюсь от жадных, настойчивых, сводящих с ума губ.

— Пожалуйста, не надо, — шепчу, тяжело дыша.

Наварский останавливается, но не отпускает меня. Тоже тяжелое дыхание. Потемневшие глаза серьезные, изучающие. Горячая ладонь, лежащая на пояснице, кажется, что прожигает меня даже через свитер. Мелко дрожу, хотя не хочу этого. Не хочу на него реагировать, но мое тело не подчиняется мне.

— Всё такая же крышесносная, — медленно говорит Наварский, выпуская руку из моих волос и перемещая ее на талию.

Судорожно сглатываю. Пытаюсь собрать мысли в кучу. Но сложно рядом с ним. А эти слова просто выбивают из колеи. В очередной раз…

— Что ты имел в виду, когда сказал, что в разводе? — медленно спрашиваю и одновременно пытаюсь выбраться из его рук.

Не отпускает. А я понимаю, что нам надо делать, что угодно, в том числе разговаривать, но лишь бы не тонуть друг в друге…

— Считай, что в разводе, — повторяет он фразу, которую сказал там, на горке.

— Что… что это значит? — облизываю пересохшие губы и пытаюсь отступить.

Да, действую хаотично и нелогично. Надо бы строго сказать ему, чтобы отпустил меня. Но я вместо этого трепыхаюсь в его руках.

— Значит, что бумаги на развод подписаны. Остались несущественные штрихи, которые я закончу, когда вернусь в Москву, — спокойно говорит Наварский, продолжая прожигать меня немигающим взглядом.

— В общем, мне эта информация ни к чему… — бубню я, хмурясь.

Ловлю едва заметную улыбку, которая появляется на губах Наварского от моего ответа. Красивый, зараза, что даже пульс ускоряется…

Медленно выдыхаю, переставая вырываться.

— Глеб, отпусти меня… — тихо прошу.

Надо брать себя в руки и вести себя, как взрослый человек, то есть договариваться…

Но разве с Наварским это возможно?

Не успеваю больше ничего сказать, как он опять рывком притягивает меня и впивается в мои губы более жадным, чем первый, поцелуем. Безумным, сумасшедшим, выбивающим почву из-под ног.

Колени слабеют. Кажется, что если бы он меня сейчас не держал своими сильными, большими руками, то я бы давно упала. Но не падаю.

Мысли плывут, превращаясь в кашу. Надо бы его оттолкнуть… Надо сказать, что бы прекратил. Но я как будто теряю способность сопротивляться и мыслить здраво…